Зал ресторана «Наше все» берем панорамой.

Это уютная стихия утренних богов столицы. Через сорок минут, после кунштюк-завтрака, они вознесутся, могущественно взмахивая полами плащей, в кабинеты с бездонными мониторами, и станут жестокими, подлыми, алчными. Но пока у них есть время для разрешенного благодушия, для ароматной беседы. Пиджаки опустили плечи на спинках стульев. Официанты приносят в теплых ладонях пепельницы и колотый сахар – в хрустальных вазочках, бежевый и белый, раскладные табуретки под дамские сумки.

Камера ласково оглядывает зал с голубыми сорочками и прозрачными блузками, за кадром звучит мужской диалог:

– Смотри, вот эта очень милая.

– Знаю я ее прекрасно! Уж сколько раз…

– И как?

– На мой вкус – ничего особенного. Но можно для разнообразия.

– А эта?

– Ой, ну она совсем жирная. А тебе нравится, что ли?

– Не кричи так, я тебя слышу хорошо.

– Боишься, меня сюда больше не пустят?

Сдвоенный смех.

– Хорошо, а ты бы какую выбрал?

– Я? Не знаю. Я вообще не по этому делу. Я рыбу не очень.

И вот они появляются в кадре. Склонились над меню. Первый в очках (золотая оправа почти незаметна), с добротной английской фигурой и экономными жестами. Эдвард Булатович. Второй – с местечковыми щечками, сытой улыбкой и коммунальной порывистостью. Борис Мельхиорович. – А щуку фаршированную пробовал тут? – продолжает глубоководный допрос Эдвард Булатович.– Да. Да! Но мясо мне все же интересней. Кролик с потрошками здесь очень неплохой.– Тяжеловато, не находишь?– Ну, жаркое из петушка.– А лососина с травами?– Симпатичная, согласен. Но выбрал бы утиную грудку в вишневом соусе.– Ты же из Одессы, Боря! Что тебе эти грудки?– Именно поэтому! Наелся я вашей рыбы, что хоть топись! Так что взял бы свиную ножку, заправленную белыми грибами.– Ладно, оставим. А десерт?– Погоди, Эд! Ты пролистнул холодные закуски. Где твоя логистика? Забыл в машине? Убери-ка руку! Вот! Салат из рукколы с пармским сыром!– А винегрет с кильками?– Ты как знаешь, у тебя вкус безупречный, но он ни с чем не монтируется.– Сложный ты человек, Боря. – улыбается. – Помнишь, на фестивале в Риме, когда мы были первый раз и ты взял в ресторане прошутто…– Прошу! То не вспоминай лучше!– А в Берлине, когда…– Привет, мальчики!Крупно: морда голой собачки. Она подмигивает.Собачка лежит на руках знатной дамы в зеленом платье с вырезом почти до самого сердца. Дама пахнет лаймом и ладаном. Садится за отдельный столик, целует собачку.– Оооо! – радуется Борис Мельхиорович. – Как приятно вас видеть! Как успехи?– Хорошо. А у вас?– Мутим наш фестиваль. Приезжайте!– Непременно. Я еще ни одного не пропустила.Борис Мельхиорович отгораживается от дамы меню и метко спрашивает Эдварда Булатовича:– Слушай, а что это за телка?– Не знаю. Я думал – твоя подруга.– Нет, не моя. Но лицо жутко знакомо.– И морда.– А?– Морда собаки.– Мда… Собака мерзейшая. Как же ее зовут? Бриджит? София? Джина?– Не знаю.– Пусть будет София-Бриджина! И черт с ней, с этой телкой, на фестивале разберусь! Ты слышал, что Фишка опять отчудил на съемках у усатого?– Не помню, может быть, – Эдвард Булатович двигает плечами, проверяя их надежность после тренажеров. – Я уже столько слышал о нем историй…– Отличная история! Он же перед съемками поклялся усатому, что не будет пить.– Да, как обычно. И что?– Примерно месяц героически держал оборону. Но организм вдруг сдался – на каком-то деньрождения.– Дне рождения, – суфлирует Эдвард Булатович.– И напился, – Борис Мельхиорович не замечает грамматику. – Наутро приходит на съемку. От него – перегаром на всю площадку. Глазки бегают – явно в поисках пива. Усатый орет. – Борис Мельхиорович переключает в горле регистр и голос становится сиплым, как у простуженного бобра. – «Все! Я тебя выгоню! Я сделаю так, что ты вообще не будешь нигде больше сниматься! Никто тебя, алкаша, не возьмет!» А Фишка смотрит на него, смотрит и говорит: «Слушайте, ну сколько вам еще осталось? Лет пять – не больше. Я подожду».Борис Мельхирович хохочет, обмахивается хрустящей салфеткой. Официанты вокруг улыбаются. Солнце искрится на гусарских ложках и вилках. Всем хорошо этим майским утром.– Где же Марк? – Эдвард Булатович сдвигает манжет, под которым леденеют куранты с бриллиантами.