Эдвард Булатович приподнимается, спортивно улыбается, протягивает руку:

– Марк, рад тебя видеть!

Борис Мельхиорович подает ладошку, словно для поцелуя:

– Марик, здорово! Ты что такой потерянный? Как сценарий пишется? Йорген сказал, ты что-то гениальное создал там. По степени разрушительности, – смеется. – Садись уже!

Официант, слепленный из мягкой глины, отодвигает стул:

– Прошу, сударь!

– Спасибо, голубчик.

Сударь садится.

– Меню, сударь.

– Спасибо, голубчик.

– Воды принести, сударь?

– Неси, голубчик.

– Еще что-нибудь, сударь?

– Да!

– Слушаю, сударь!

– Скажи честно, не обрыдло тебе это все? Сударь! Милости просим! Извольте кушать!

– Никак нет, сударь.

– Ну, кушай, кушай!

Борис Мельхиорович трогает мое запястье:

– Ты что такой злой сегодня? Похмелье?

– Нет.

– А что?

– Скажите мне, судари, вы не знаете такую девушку…

– Мы многих девушек знаем, – Борис Мельхиорович берет три куска сахара. – А что?

– Она диалоги пишет…

– Имя назови уже! – Борис Мельхиорович жонглирует белыми кусками.

– Борь, что за цирк? – Эдвард Булатович хотел бы поморщиться, но воздерживается от складок на лице.

– Имя! – Борис Мельхиорович ловит ртом все три куска подряд. – Хрм, хрм, мммм, хрм…

В зале раздаются хлопки и крик «Браво!» То восхищается нетленная блондинка, главный редактор журнала «Крем де ля крем» – отдыхающая после изнурительной ночной охоты с черной пантерой на поводке. Борис Мельхиорович звучно встает и кланяется. Садится, еще перерабатывая хорошо поставленными зубами крошки сахара:

– Так имя какое?

– Не знаю.

– И скажи мне на милость, зачем тебе девушка без имени? Других нет?

Эдвард Булатович манит официанта поворотом головы.

– Давайте закажем что-нибудь и поговорим с Марком о нашем деле.

– Давайте! – мгновенно соглашается Борис Мельхиорович. – Давайте пожрем наконец.

– Боря!

– Хорошо, Эд, покюшаем! – Борис Мельхиорович меняет лицо и становится гнусным китайчонком.

– Дайте мне сырники, – Эдвард Булатович кладет руки на стол. – С медом.

Глиняный официант кланяется:

– Хорошо, су…

– Заткнись, умоляю! – вскрикиваю я.

В ответ собачка, что на руках у зеленой Софии-Бриджины, с ненавистью тявкает.

– Монтсеррат, ну что ты? – София-Бриджина ставит чашку кофе мимо блюдца. – У нас все хорошо, милая.

Собачка тявкает громче, отчаянней, протяженней, три раза.

Из другого угла доносится ответный, но не убедительный лай. Собачка на мгновение замирает и тут же, дергая мордочкой, практикует колоратуру. Но и второе сопрано теперь звучит уверенней. Нарастает. Но наша собачка прорывается со своим соло. На втором этаже ресторана вступает дуэт невидимых микрособачек. Наша собачка на правах примы переходит в другую тональность. Остальные яростно придерживаются своих партитур. Аллегро! Кресчендо!

София-Бриджина быстро встает и выносит агонизирующую солистку на улицу, за ней спешат холопы, кто быстрей. София-Бриджина успевает полковничьи гаркнуть:

– Машину сюда!

Опера постепенно стихает, лишь недопитая чашка кофе на столике Софии-Бриджины одиноко белеет. Ее, похолодевшую, унесут через полчаса, когда надежды уже не останется.