– Пожалуй, продолжим, – Эдвард Булатович разворачивает салфетку. – Марк, у нас к тебе есть предложение.

Борис Мельхиорович усмехается:

– Только не кричи сразу, чтоб мы заткнулись! – Иофицианту. – Мне тоже сырников, но с клюквенным сиропом.

Официант молча уходит.

– Постой! – стреляю ему в спину.

Официант оборачивается, он легко ранен, но держится на глиняных ногах.

– Мне двести граммов водки!

Борис Мельхиорович клоунски вздрагивает:

– Марик, ты что? Ты же не пьешь, когда работаешь! А сейчас вообще одиннадцать утра.

– Без пятнадцати, – тихо произносит Эдвард Булатович.

– Что с тобой происходит? – Борис Мельхиорович портовым жестом толкает мое плечо.

– У меня есть одно предположение, но вам оно вряд ли покажется убедительным.

– Ничего не понял, – Борис Мельхиорович хихикает.

– Марк, – Эдвард Булатович вздыхает. – Если ты не готов к разговору, давай отложим на пару дней. Но дело достаточно срочное.

– Говорите, я же здесь.

Борис Мельхиорович и Эдвард Булатович обмениваются театральными взглядами – так, чтобы было хорошо видно и в последнем ряду бельэтажа.

– Дорогой Марик! Ты знаешь – в начале июня в Сочи открывается главный кинофестиваль планеты. Не перебивай! Я знаю, что ты на наш «Кадропонт» не ездишь.

– Хотя три раза там тебе давали приз, – пальцы правой руки Эдварда Булатовича расходятся на секунду и вновь обретают покой.

– Не говоря уже о телках, которые дают не три раза, а…

– Борь, подожди, пожалуйста с телками.

– Подожду. Так вот, Марик. Мы с Эдом уже с прошлого года делаем другой фестиваль. То есть, телки, конечно, никуда не деваются! Но его… э-э-э…

– Формат, – произносит сухо Эдвард Булатович.

– Как бы другое слово придумать, а? – Борис Мельхиорович щурится. – Не такое смешное. Короче, его концепция становится совсем другой.

– Концепция – тоже смешное слово, – улыбается Эдвард Булатович.

– Не важно! Идея такая – меньше водки, больше смысла.

– Ваша водка, пожалуйста, – официант бережно ставит передо мной графин и стопку. – Какую закуску хотите?

– Закушу словом «сударь». Спасибо.

Официант на удаленном доступе, из-за моей спины, бережно наливает половину стопки.

– Так вот. – Борис Мельхиорович отодвигает водку от меня, словно праздную пешку. – Это будет натуральный кинофорум. Без пузатых халявщиков, без журналистов-алкоголиков, без тошнотной музыки по ночам, без…

– Провинциального акцента, – дополняет Эдвард Булатович и делает стопкой еще один ход, все дальше от меня.

– У нас будет до фига конференций, круглых столов, семинаров и всяких таких тусовок. – Мы теперь очень солидны.

– Респектабельны.

– Да. Полная уважуха. Мы, типа, для интеллектуалов. Для элиты. Крем де ля крем, как говорят теперь у вас в Москве. И, что еще очень важно, для молодых. Мы как бы инвестируем в будущее, как говорят у вас на Селигере.

Я делаю ход пьяной пешкой в свою сторону:

– Хорошо. А от меня какой толк? Я не крем, не элита.

Гроссмейстеры недовольны изменившейся позицией. Борис Мельхиорович снова уводит стопку на дальнее от меня поле:

– У нас будет семинар для молодых драматургов. Марк, ты должен там быть.

– Как молодой драматург? Это комплимент. Тридцать пять лет – отличный возраст, чтоб утопиться в Селигере.

– В жопу Селигер! – Вскрикивает Борис Мельхиорович и озирается испуганным бельчонком. – Никто не слышал? Марк, ты должен вести семинар в Сочи. Бери любые темы. Эстетика смерти на экране. Кровь как смазка для сюжета. Сценарист как самоубийца. Что угодно!

– Про это у нас лучше Литата Богиновна рассуждает. И молодым интересней смотреть на красивую…

– Телку? – Борис Мельхиорович руками описывает полусферы.

– Да, смотреть на красивую телку, чем на хромого карлика.

Борис Мельхиорович и Эдвард Булатович замирают. Противник достал из рукава джокер и бросил его на доску. Надо продолжать партию, но никакой ферзь не перебьет джокера.

– Марик, ты это зря, – с глубоким прискорбием сообщает Борис Мельхиорович. – Ты что, в депрессии? Сценарий не идет?

– Марк, разумеется, этот семинар будет достойно оплачен.

– Тысяча долларов?

– Конечно, больше.

– Жаль. Я так тоскую по этой сумме. Есть в ней дикая красота.

– Что?

– Так. Гур-гур. Нет, судари, никуда я не поеду, – придвигаю заветную пешку на самое ближнее поле.

– Марик, погоди!

Беру пешку в руки.

– Прощайте, судари!

Когда стопка-пешка уже на краю гибели, я замечаю левым углом левого глаза движенье. И жженье.

Всем замереть, умереть, обратиться в колотый сахар!

Кофе в чашках застынь, как вчерашняя кровь.