Карамзин долго, завороженно стучит по гипсу.

– Ты теперь почти что монумент. Автографы давай, лови момент!

ТИТР: ТАГАНРОГСКАЯ БОЛЬНИЦА, ЖАРА. Карамзин заглядывает в кружку, что стоит на тумбочке, кричит с восторгом натуралиста:– А у тебя тут бурная жизнь! Тараканы плавают в чае. Вот этот самый бойкий!– Ммммм…– Ты совсем не можешь говорить?– Ммммм…Старик с кровати напротив, пропитанный мочой и табаком, кашляет и произносит из-под одеяла:– Чего ты вопишь, что ты пристал к нему? Не может он говорить! Сколько времени?– Без пятнадцати шесть.– Ты ж даже на часы не взглянул. Неужели трудно точно сказать?– Я говорю только точно. Уже без четырнадцати.– Чего бабка моя не идет? Сигареты есть?– Нет, не курю.– А я бабке своей сколько раз сказал – принеси блок! Нет, говорит, дорого! А здоровье мое ей недорого, которое я угробил на нее?– Но это мне совсем неинтересно.– А что тебе интересно, а?– В данный момент?– Да!– Возможность передачи документов HTML. Быть может, слышали про Интернет?– Что за дураки вы, молодые! А что-нибудь человеческое ты знаешь?– Да. Могу определить, когда умрете.– Пошел ты! Спущусь в бойлерную, у кочегара стрельну папиросу.– А если папироса последней будет в вашей жизни?– Что?Карамзин отворачивается от него. Старичок отбрасывает одеяло, представ в майке с истерзанным стирками лицом Элвиса, берет костыли и, матерно кашляя, удаляется за дверь. Карамзин улыбается, снова стучит по гипсу:– Звук хороший. А ты знаешь, бычок-песочник, что это не просто больница? В этом доме в 1825 году жил Александр Первый, когда в Таганрог приехал. В этой палате был его кабинет. Здесь он заболел. Внезапно, никто поверить не мог. Здоровый дядька и слабел каждый день…В палату входит вдохновенный Требьенов, напевая песенку веселого онколога. Карамзин затихает, облизывает губы.– Еще одна справочка! – Требьенов предъявляет нимфам на потолке бумажку ин-фолио с померкшей печатью. – Месяц мучений, зато полная свобода от армии.– Ты все-таки какой-то дурак, – в печали произносит Карамзин.– Почему я дурак?– В армии так интересно, я бы точно пошел.– Так идите, кто вас не пускает?– Врачи запретили. А я бы взял автомат и стал бы палить по всем вокруг до последней капли крови. Они бы пытались бежать, а я бы палил. – Карамзин смеется. – Никто б не ушел.Требьенов кончиками пальцев укладывает капризную справку в серую папку с тесемками, и папку устраивает в верхний ящик тумбочки. Стоит над разверзнутым ящиком, думает. Потом вынимает папку, поднимает матрас и свой архив помещает между пружинами и полосатым чудовищем в коричневых пятнах.Карамзин уже не смотрит на Требьенова. Постукивает по моему гипсу:– Продолжать?– Ммммм!– Утром однажды Александр сел перед зеркалом бриться. И упал. Вбежал камердинер Егорыч. Царя одному ему не поднять. Стал звать на помощь. Еле дотащили до кровати. Мученья, агония. Потом вдруг улучшение, о чем писала в Петербург императрица… Скучно все это рассказывать. Умер и умер. А гроб его стоял тут в подвале. Долго бальзамировали, тело почернело, лицо изменилось…Здесь нужна хорошая нарезка. Это, Бенки, не кусочки ветчины в клубе «Ефимыч». Так называют на Руси стремительное чередование кадров.

Кочегар в бойлерной объясняет Старику-курильщику: – И не умер, а ушел странствовать. Переоделся солдатом. И ушел.– Ты откуда знаешь? – Старик нюхает папиросу.– История известная.– Херня все ваши истории!– Чего?

– Послушай, бычок-песочник, – Карамзин встает с моей кровати. – пес с ним с императором. Я придумал кое-что интересней. Раз ты прикован тут, займись собой. Из черной сумки с надписью «Москва-80» он вынимает большую тетрадь в коричневом дерматиновом переплете.– Она пустая. Руки у тебя работают. И голова не раскололась. Лежи и истории сочиняй.– Ммммм?– Начни хоть с деда этого. Допустим, он вышел сейчас и его убили в бойлерной. Зачем? Кому он помешал? И важно описать – как именно убили.– Мммммммммммм?– Конечно! Смерть – самое в жизни интересное. Тебе карандаш или ручку?Карамзин прячет руки за спиной, улыбается, на губах проступает кровь:– Выбирай! Выберешь ручку – станешь богатым и рослым, выберешь карандаш – останешься маленьким, но дар обретешь небывалый.Сонными глазами я показываю на его левую руку.– Здесь? – Карамзин виляет левым плечом.– Ммммм…– А, в правой? Да?– Мм…– Точно? Ты же судьбу выбираешь!

Бойлерная. Кочегар бьет черной лопатой старичка по лицу. Папироса вминается, поставив акцент между кровавым носом и дряблым ртом.

– Итак, в правой? – Карамзин медленно расправляет руку, глядя мне в запыленные глаза. – Ты сам хотел этого! Он разжимает шершавый кулак. На его дне потеет обрезок карандаша, инструмент для гнома-графомана.

Бойлерная. Кочегар рубит лопатой пухлый ком грязных тряпок, что лежит на полу среди сверкающих кусков антрацита. На тряпках еще проступает ухмылка Элвиса. Брызги крови вдохновенно летят в объектив. Би-боп-а-лула!– Не верит он мне! – приговаривает кочегар уныло под нарастающий рок-н-ролл – Не верит, что царь отсюда сбежал. Зато ты не сбежишь. И папирос на тебя не напасешься.И рассекает лопатой ухмылку Элвиса.

Карамзин заключает: – Как я смешно все придумал.

В русском сценарии, Бенки, всегда должна быть шепотка безумия. Загадка славянского шкафа, внутри которого сокрыта лопата. Пусть все идет гладко, как по коту с масленицей, но в минуту сомненья надо лопату достать и – хрясь! Не жалеть никого. Ни шагу назад. Это наш Сталинград.Потом кровь с лопаты отмыть водкой, смазать лопату свежей нефтью, завернуть в шинельное сукно и убрать на место. До следующего приступа черно-белой горячки у сценариста.Тогда жюри фестиваля воскликнет: «Ах, сукин ты сын, ах, таковский-тарковский, вот тебе приз, получи его, плиз!»А ты думал – это сложно, Бенки?