– Марк, неужели вы пришли? Я просто не верю!

Требьенов в черном пиджаке, отливающим, словно Азов лунной ночью, идет нам навстречу сквозь пузырики брюта и осетровые икринки, простирая руки в серебряных перстнях. В его глянцевых глаза отражаются все огни большого города, и вспышки камер, и улыбки хмельных богинь. На лысую голову-глобус Требьенова и его гордый нос, присыпанный летним снежком, низвергаются потоки сверкающего конфетти из гипсокартонного поднебесья кинотеатра «Особый».

– Сильвер, познакомься, это Катуар.

– Очень, очень приятно, – Требьенов склоняется, как камердинер, и целует руку Катуар.

– Щекотно! – Катуар смеется. – Поздравляю с премьерой.

– Спасибо! У вас шикарное платье. Вы самая красивая девушка вечера.

Целую Катуар в татуированное плечо:

– Требьенов, скольким женщинам ты сегодня это говорил?

– Марк, перестаньте! Я ведь вполне искренен.

– Почему вы к Марку на «вы»? – Катуар берет мою ладонь.

– Он со всеми на «вы». – Я сжимаю пальцы Катуар так, что она резко вздыхает, будто собираясь глубоко нырнуть. – А сюда, Сильвер, я пришел только из-за нее. Катуар захотелось выйти в этом новом черном платье. Не в пивную же «Клио» ее вести.

– Какую «Клио»? – Требьенов оглядывается, машет обеими руками прибывшей шиншилле, загрустившей на плечах мертвой от ботокса царевны.

– Той самой, Сильвер. Из нашего Таганрога. – Я произношу два «Г», разминая их в горле до состояния селедочного паштета. – Около вокзала. Забыл?

– Хорошо! – Требьенов делает два удрученных шага назад. – Отдыхайте, смотрите мою оперу. Жду вас потом на фуршете! – И скользит прочь по конфетти, дирижируя объективами папарацци.

Катуар гладит меня по волосам:

– Что ты такой злой опять? У него праздник, а ты ему про Таганрог. Мне кажется, ему не хочется быть таганрогчанином. Или как? Таганрогатым?

– Извини, не удержался. Извини. Ты хочешь смотреть эту его оперу?

– Да, мне интересно. А кто автор либретто?

– Это опера по поэме Администратора государственных рифм. Предыдущий фильм Требьенова был по его роману. Этот подонок знает, с кем…

– Марк, пожалуйста! Любимый!

– Хорошо. Этот актуальный режиссер знает, с кем должны быть мастера культуры.

– Я видела тот его фильм. Он талантливый человек.

– Так это, Птица, как раз самое опасное! Самое!

– А ты диссидент, борец с режимом? – Катуар улыбается, к ее нижней губе прилипает розовая конфеттинка.

– Я делаю то, что мне нравится, и за это еще хорошо платят. И у меня нет нужды ходить на Старую площадь обсуждать новые веяния.

– Скучный у нас разговор, – Катуар пытается стряхнуть пальцем конфеттинку с губ и та остается ночевать на ее мизинце. – Скажи, почему тебя не снимают фотографы?

– Потому что никто не знает меня в лицо. Зато тебя снимают. Видишь, вон тот рыжий целится своим объективом. Уже вспотел.

– Тебе неуютно здесь?

– Сыра не вижу. А тебе здесь нравится?

– Да, прикольно. К тому же меня снимают. Я – птица самодовольная.

– Значит, все хорошо. Хочешь шампанского?

– Принеси. А ты не будешь?

– Нет. Не хочу.

– Тогда и я не хочу. Будем ждать сыра. Не пойдем в зал, пока не принесут. Пусть триумфатор Требьенов метнется мухой в магаз! – Катуар топает ножками. – Марк, тебя очень смущает, что я настолько выше тебя? Я сдуру еще каблуки надела…

– Чем ты выше, тем я счастливей.

– А я сегодня утром, когда ты спал, смотрела на тебя…

– Нет, сегодня утром я смотрел на тебя.

– Я раньше проснулась.

– Нет, я раньше.

– Я проснулась, посмотрела на тебя и снова заснула. Все это гур-гур. Дай договорить!

– Говори!

– Я подумала – может, тебе отрастить бороду?

– Зачем?

– Мне кажется, тебе пойдет. Хочу быть твоим стилистом.

– Однажды я уже пытался.

Герой вспоминает. Шашлычная в устье Большой Никитской, близ Кинотеатра Покойного Фильма. Йорген, пожевывая стебель маринованной черемши, наливает из заспанного графина водку – мне половину стопки, себе полную, чтоб нырнуть сразу, бескомпромиссно, как честный дайвер. За час до графина мы подписали с МРТВ договор на сериал – мой первый в жизни сериал. Пока я писал синопсис, не брился и почти не ел. Не похудел, но отрастил бороду – сродни тем, что обрамляют бледные лики доцентов.Йорген поднимает стопку, он уже с полными баллонами кислорода за спиной. И вдруг ставит ее обратно, на стол с узорами от влажной тряпки.– Слушай, Марк. Пока не напились, скажу кое-что. – Прикуривает трубку, чавкая. – За твой сериал еще выпьем не раз. Я сейчас о другом. У нас с друзьями есть традиция. Перед каждым Новым годом мы…– Ходите в баню?– В баню? Нет! Это пошло. Мы устраиваем мальчишник. У нас культурная программа, мы ставим спектакли, ну! Друг другу показываем. Затея в том, чтобы брать сюжеты сказок – все-таки Новый год – и делать из них такие мужские истории. Сюжет выбирается общим голосованием. В прошлом году ставили «Снежную королеву». В этот раз решили ставить «Белоснежку и семь гномов». Но беда в том, что ставить должен я. И пьесу тоже должен я написать. Поставлю я уж как-нибудь сам. Но вот пьеса… Ты же мне рассказывал, как ты придумал про этого царя и его любовницу, – Йорген смеется ноздрями, ускоряя поток дыма из трубки. – Но я придумывать не умею, сам знаешь…– Кто же будет играть Белоснежку?– Это не проблема. Возьмем дуру какую-нибудь, из тех, что в сериалах блондинок второго плана играют. Ради такой компании, как у нас, она что хочешь сделает.– Хорошо, я придумаю. Только давай сразу все поменяем местами. Будет семь Белоснежек и один гном.– Отлично! Давай. Я найду и семь блондинок. Хоть четырнадцать. Когда напишешь? Надо побыстрей. Там все-таки текст какой-никакой, выучить надо.– Завтра к утру.– Только посмешней чтобы было, ну?– Будет очень весело. Но у меня к тебе просьба…– Денег дать за это? Марк, я – честно – думал, что ты напишешь так, учитывая, что у нас с тобой отношения теперь особые…– Нет, я не о деньгах. Никому не рассказывай про Александра и Нарышкину. И вообще о том, что я писал сценарии для этих фильмов. Я спьяну тебе…– Марк, я же не идиот, ну?Йорген оборачивается, манит рукой женщину с уютным подносом:– Давайте сразу еще грамм двести!– Сейчас! – отвечает она сквозь туман.Йорген высасывает из трубки последние силы, разглядывает мою бороду:– Слушай, а я даже знаю, кто нам этого гнома сыграет.– Кто?– Ты! Ну?

Катуар смеется: – Ты обиделся на него?– Не очень было приятно. Не очень.– Тогда не надо никакой бороды. И я больше не буду твоим стилистом. Извини меня, хорошо? Буду просто тихим декоратором, сделаю наконец абажур, птичью клетку.– Делай скорее, потому что…– Марк! Ты здесь? Ай-яй-яй! – Вазген обнимает меня и, царапая щеки, целует два раза. – Не ожидал! Ты же этот… мизантроп у нас. Мизантроп-пассионарий! А что за красавица с тобой?– Катуар.Вазген ладонью проводит по бриолиновому паркету на своей голове, из-под твидового манжета на свет выглядывают часы-многоглазки с четырьмя циферблатами: время в Москве, Лос-Анджелесе, Нью-Йорке, аэропорту Еревана.– Катуар? Хорошо. Чем занимаешься?Я не даю ей ответить, обхватив черную шелковую талию дрожащей лапкой.– Катуар не понимает по-русски. Она француженка. Скоро вашей Америке кирдык!Катуар кивает и раскинув эстрадные руки, запевает на весь кинотеатр, круша голосом фотооптику и лампы софитов, поднимая подолы платьев из мэрилинского шелка:– Nooooon! Rien de rien. Nooooon! Je ne regrette rien…