Ами. Судьбоносная моя Ами. Как столкнуться с ней снова, соединиться, когда сценарий еще не написан? Что она должна совершить? Или я – ведь она все же дама. А я хоть и крошка, но почти джентльмен.

Могу механически составить детали. Гололед, она поскальзывается у входа в Университет, я поднимаю старушку. «Спасибо, юноша! Ах, это вы? Проводите меня, а то не дойду. Вы знаете, однажды я…» Но смазка дурная, цепь скрежещет и может сорваться.

Детали должны быть умаслены густо и жирновато.

Йорген делит эпизоды на правильные и неправильные.

В правильном эпизоде герой совершает естественный поступок, который выводит его на новый сюжетный виток. В правильном эпизоде всегда есть двойной смысл, оба сливаются, кино продолжается. Правильный эпизод – уже сам по себе новелла, с маленькой, но хорошо начищенной фабулой.

Неправильный замкнут в себе, не сулит ничего доброго ни дальнейшему сюжету, ни героям, ни скучающим зрителям. Он попросту лишний. Выбрось на ветер и никто не заметит.

Поэтому с правильным морозным скрипом я открываю дверь шального магазинчика рядом со станцией «Университет». Я беспечно сдал профессору Бурново зачет по декабристам, к которому не был готов, и свободен. Совершенно свободен. Хташа с всемогущим папой освободят меня от тревог и забот всей русской истории, вплоть до диплома. Теперь мне нужен кусочек скромного сыра, буду покусывать его в томлении во время сеанса в кино. Все равно никто рядом не сядет.

В магазинчике три мужественных заговорщика в мохеровых шарфах готовят восстание. Не декабристы – уже январисты, раз январь на дворе. Для восстания им нужно две бутылки водки и четыре бутылки пива. Еще колбасы, вон той, подешевле, черного хлеба и почему-то маслин. Или оливок.

– Нет, бля, маслин, я сказал!

– Пшел ты с маслинами, надо оливок!

– Оливки зеленые.

– И что?

– И с костями.

– Мудила, маслины тоже с костями.

Третий решается:

– В общем, крабовых палок.

Продавщица зевает. Не догадывается, что с утра замышляют люди в шарфах. Как они выйдут на площадь.

Пока она собирает январистам ингредиенты для восстания, кто-то приятно дергает меня за рукав серой куртки с капюшоном, в котором уместился бы я весь (сбросил на плечи мне однокурсник богатый).

– Юноша! – шепчут мне в ухо. – Позвольте вас попросить.

Оборачиваюсь, вижу старушку из библиотеки. В черном пальто до грязного пола, в белом пуховом платке. Яобещал тебе, Бенки, что старушка вернется. Иногда они возвращаются.

– Ой, это вы? – она пугается. – Хотя что уже терять, вы все видели. Купите мне, пожалуйста, бутылку водки.

– А вам разве не продадут?

– Нет. Я уже через-совершеннолетняя.

– Хорошо.

– Как славно! Вот деньги, – проталкивает без шуршания мне в карман бумажки.

– А какую? Я ничего не понимаю в водке.

– Скажите, что вы студент профессора Бурново. Она поймет. Я буду на улице, как ни в чем не бывало.

Услышав от меня фамилию Бурново, продавщица кивает и уходит в глубь товарных рядов, слышится звон. Январисты в углу уже начинают восстание, прямо из горла. Но это описывать скучно. Как утро туманное, утро седое.

Продавщица выносит бутылку, завернутую в газету.

– А ну вон отсюда! – приказывает январистам.

– Нииивы печальные, снегом покрытые… – поют они и гуськом идут в ссылку.