С новой рюмкой в пищеводе заплескались воспоминания. То, что в сценариях называется легкомысленным англицизмом «флэшбек». Фаддей навеял.

Набережная Круазетт. Десять лет назад. Я здесь впервые. Впервые ловлю бабочек. Не уверен – пока еще не уверен! – что у меня это получается.– Как вам идет эта бабочка! И этот смокинг.Ярославна, девушка из журнала «Real Patsan». Мы летели вместе из Москвы в Канны. На борту поднимали стаканы: десант из России готовился к марш-броску по красной лестнице. Меня пригласили как «олицетворение новой кинодраматургии», как херувима для декора Русского павильона. Я лишь тихонько улыбался от нежности к себе. И вспоминал ту звезду над темной Москва-рекой, к которой вывела меня Ами.Пьяная Ярославна поведала свою печальную повесть. Явилась из солнечного Магадана, ютилась по чужим диванам, от отчаяния пришла на кастинг для порнофильма, разделась перед усталым режиссером, соски приготовились к недолгому сопротивлению. (На что готова была выпускница магаданского медучилища ради нашего города – страх и трепет!) В студию случайно зашел главный редактор мужского журнала, друг порнорежиссера. В руке он держал кубик Рубика из чистого серебра, увидел Ярославну:– Вы похожи на мою маму. Хотите у нас в журнале работать?Так Ярославна стала кинокритиком. Все заметки за нее писал щедрый главный редактор, она лишь ходила с ним на премьеры в кинотеатр «Особый», где титры тянулись по экрану до утра, и пила безалкогольный мохито на веранде бара «Денискины рассказы», что в Столешниковом переулке, напротив ювелирного магазина «Бриллиантовая рука».В Каннах ей захотелось стать взрослой: ударил в фарфоровую голову лазурный хмель. Начать она решила с простого – с меня.– …и этот смокинг.– Мне в нем жарко.– Снимите!– Видите ли, под ним у меня сорочка, которую я купил на китайском рынке. А смокинг мне просто выдал знакомый из оркестра театра Оперетты. Там внутри инвентарный номер.– Вы были в Китае?– Что вы, все китайцы давно уже живут в Москве. Торгуют сорочками. В Китае остался только последний император.– Можно я возьму у вас интервью? – улыбается, милая табула раса, верит в удачу.– Давайте, с семи утра хочу похмелиться.Мы сидим в кафе, скатерть гладит голые колени Ярославны, она достает из алой кожаной сумочки пачку сигарет, кладет рядом с моим бокалом пива:– Начнем?– Сигареты у вас звукозаписывающие?– Ой! – смеется. – Сейчас.Сумочка снова раскрывает свой рот. Помада, салфетки, блокнот с вензелем отеля, номерок ресторанного гардероба с цифрами 90*60*90, снова помада, высохшая апельсиновая корочка, зубная щетка в перламутровом футляре, ангорский котенок, комплект постельного белья в синюю клетку, букет орхидей, ларец Марии Медичи, пляжный зонт с надписью «Miami beach», полный курс йоги в трех томах, кофейная машина, снова помада, плоский телевизор с диагональю 72, памятник Чехову, что у МХТ, массажный стол, три ракушки, пакетик с коричневым сахаром…Никакого диктофона там нет.Ярославна улыбается:– Забыла в Париже, на кровати. Давайте так поговорим? У меня очень хорошая память.– Давайте. Только закажите мне еще пива, я не так богат.– Конечно! Вам какого?– Вы знаете, лучшее пиво я пил в семнадцать лет, когда вернулся после успешно сданного экзамена в Университет.– Как оно называлось?– Не помню… Это было разливное, у вокзала…– Какого вокзала?Я смотрю на море. На яхте матросы-миллионеры разворачивают грот, поднимают пиратский флаг цвета тюменской нефти.– Какого вокзала?Еще пауза. Молчи, Марк, молчи. Что ты скажешь ей? Название вокзала? Нет, оно утонет в нефильтрованном пиве.– Как какого? Железнодорожного.– Вы родились в Москве?– А разве есть места, где можно еще родиться?– К сожалению, есть.– Вы не забыли про пиво?– Нет, не забыла, – Ярославна ломает сигарету. – Вы какой-то неправильный сценарист. Зачем мне стали рассказывать про китайскую сорочку на набережной Круазетт? Тут так не принято.– Да… Действительно…Левой рукой я касаюсь волос на затылке, накручиваю на указательный палец промозглый локон. От жары забыл все уроки дорогой моей Ами. Она сейчас бы убила меня своей черной мраморной вазой.Ярославна смотрит стрекозьими глазами – на меня и на весь окружающий нас опрятный хаос.– Ну говорите! Для каких фильмов вы написали сценарии?– А он всего один и есть пока. Короткометражный. Могу рассказать о нем. Это арт-хаус.– Уууу… Нет, это совсем скучно.– Тогда могу рассказать о режиссере Требьенове.– А это кто еще?– Сильвер Требьенов. Он мой старый друг. Сюда привез наш арт-хаус.– Нет-нет, не надо. Пусть увозит.– Почему? Сегодня мы пойдем по красной дорожке.– Да? – Ярославна издевательски складывает все свои сладкие пожитки обратно в сумочку. – Знаешь, что я тебе скажу насчет дорожки?

Стоп! Оборвать. Я отгоняю назойливый флешбек. Но он мерцает, мерзавец. Вспышка справа, вспышка слева. Нет, я не слышу слов Ярославны, бармен, громче музыку! Не слышу!Да. Хорошо.Еще водки. Все утопить.

Пока я в рапиде наливаю себе водки… В рапиде, Бенки, значит – в замедленной съемке. То есть мучительно долго протягиваю руку к графину, беру его за горло и душу. Душу, как нежный садист. После чего, преодолевая силу притяжения, все же отрываю от стартового стола и жидкость внутри колеблется, как мертвый глицерин… Пока все это происходит, пусть звучит за кадром мой тихий голос.

Тот фильм, снятый режиссером Требьеновым, получил в Каннах Приз симпатий кинокритиков развивающихся стран. Требьенов пытался убедить всех, что это победа. Угощал журналистов старым божоле, ласкал их своими глянцевыми глазами и журчал южнорусским говором: – Напишите про мой фильм, мы должны прославиться. Это новое кино, вы же понимаете. Новое кино нужно поддерживать. Вы же понимаете. Понимаете?Он со всеми был на вы, даже со спившейся Шах-оглы-Магомедовой. (Которая уже несколько раз ночевала на пляже в вечернем платье, потому что не могла вспомнить названия своего отеля. Почтительным служителям пляжа она кричала: «Не понять вам, суки, мою русскую душу!»)Журналисты соглашались с Требьеновым, спрашивали о творческих планах и писали в своих заметках с фестиваля:«Что касается дебютной работы Сильвера Гребенова, то уместнее всего показывать ее на масленицу в качестве первого блина».Требьенов все равно продолжал подливать масла в божоле. Блудливая лимита.