– Проходите, юноша!
Ами в черном шелковом платье – как ведущая торжественного концерта на Ваганьковском кладбище – широким рукавом приглашает меня в дальний путь.
За ней открывается коридор, начало лабиринта, который освещает люстра былого золота с алмазными подвесками.
– Это бронза, юноша! – Ами указывает пальцами наверх, черный рукав ниспадает вниз по сушеной руке. – А то вы смотрите, словно она из чистого золота. Хорошо начищенная бронза. Я специально на днях вызывала рабочих, чтобы они начистили до блеска. Хотя сейчас чистят уже не так, как в мое время. Ко мне приходили специалисты из Кремля.
– Из какого Кремля?
– Из того самого. Снимите курточку! – Она распахивает дверцу гардероба, оттуда доносится запах увядшего жасмина. – Вот вам плечики. Ботинки можете не снимать, конечно, но вообще у меня тут дубовый паркет, и я дам вам прекрасные теплые тапочки. Гости не все разобрали. Заодно согреете ноги.
Она тянет за медную ручку гардеробного ящика, вынимает войлочный тапок.
– А где же его пара? Кстати, почему вы хромаете?
– Я прыгнул из окна.
– Как славно! Не врете?
– Нет.
– Из-за любви, надеюсь?
– Нет.
– А зачем тогда? Вот и второй тапок.
– Сложно объяснить.
– Если сложно объяснять или не хочется – надо сходу изящно соврать. Например: я прыгнул из окна, потому что… Кстати, какой этаж это был?
– Четвертый.
– Не густо. И что сказали родители?
– Ничего. У меня их нет. Пропали в Индии.
– В Индии? В Индии… – Ами мысленно листает Атлас мира. – А я была там на гастролях. Но это было так давно, когда ваша бабушка только первый раз поцеловалась. Однако пойдемте! Гости начинают нервничать.
На темно-зеленых стенах коридора в траурных рамах за стеклами театральные афиши с пергаментными буквами. В главной роли…. Кто? Кто? Она ведет меня слишком быстро, увлекая в иной мир черным шелком.
– Здесь уборная, – Ами показывает на дверь, за которой должен скрываться маленький музей. – Здесь ванная. Руки сразу будете мыть, или сперва с гостями познакомитесь? Лучше потом, после всех этих рукопожатий. Кстати, как вам эта нынешняя манера, когда дамы протягивают руку – не для поцелуя, а для рукопожатия. Отвратительно, не так ли?
– Так…
– За один проход по этому коридору можно выучить монолог Нины Заречной, не находите? В этом коридоре залог моего долголетия: я очень много хожу пешком. Вот, наконец, и гостиная! Да, кстати, вы водку принесли?
– Нет. Я думал, вы пошутили.
– Ничего себе шутки! С водкой не шутят. На будущее запомните: ко мне надо являться не с букетом, а с бутылкой. Впрочем, против букета я тоже ничего не имею. Вы всегда к дамам приходите без цветов?
– Я не хожу к дамам.
– А к той девочке, с которой вы были в библиотеке? Простите, я допускаю бестактность: уже пять минут держу вас перед дверью гостиной.
Она распахивает обе створки императорским жестом, после которого меня должно закружить в вальсе, как обезумевшего камер-юнкера.
Комната пуста. Шаловливые гости спрятались за могучим буфетом, влезли в ящики бюро, под стол с лиловой скатертью (бахрома до пола), укрылись, хихикая от пыли, за бордовыми гардинами с долгорукими кистями, пропали в трюмо, где в нижнем углу отражается испуганный крошка-Марк. Один-одинешенек.
– А где гости?
– Все уже умерли, юноша. Вы слишком долго шли. Но можете увидеть хотя бы их лица.
Ами трогает меня за локоть, как тогда в магазине, и показывает на стены:
– Видите?
Фотографии осенних лиц. Только мужчины. Велюровые проборы, взгляды поверх реальности, улыбки из мрамора.
– Узнаете?
– Да… Наверно.
– Печально, юноша. Мой секретарь сразу всех назвал по именам, едва вошел в эту гостиную.
– У вас есть секретарь?
– Да. Помогает мне с архивом. И я диктую ему мемуары. Надо успеть издать книгу. Вон там мой кабинет. – Шелковый рукав протягивается в сторону двери с молочными стеклами. – Но туда я вас не пущу: всюду бумаги. Бесценные бумаги. Письма. Александрова, Пырьева, есть два письма от Чаплина.
– Чарли?
– А какого еще? Я все храню. Даже записку от Любки Орловой, где она требует, чтобы я оставила ее мужа в покое. Славно, да? Как будто это я за ним бегала на приеме в посольстве Франции. Он ворвался за мной в дамскую комнату! Он оттолкнул жену посла, когда та преградила ему путь. Потом его вызывал Молотов и устроил такой разнос… Вы знаете, кто такой Молотов?
– Нарком.
– Это было после войны. В тот момент он уже назывался министром иностранных дел. Но Молотов надеялся, что инцидент останется незамеченным. Что все обойдется. Как бы не так! Люди из НКВД немедленно стали раскручивать это дело. С Александровым уже перестали здороваться на «Мосфильме». Он мог бы отправиться в лагеря, если бы я, благородная двадцатилетняя красавица, не сумела бы добраться до самого Сталина.
– Сталина?
– Да, юноша. Орлова побоялась, а я нет.
– Вы видели Сталина?
– Видела? Не только видела. Я осязала его. Но оставим это: слишком долгая тема для короткого вечера. Хотя еще почти утро.
Ами быстро подходит к столу, приказывает:
– Стул!
Стул-нарком с черной кожаной обивкой не двигается.
– Юноша, вы нерасторопный какой-то! Идите сюда. Отодвиньте стул. Произнесите: «Садитесь, пожалуйста, Амалия Альбертовна!» И добавьте: «Дорогая».
Я ворочаю стулом, одна ножка навсегда прижимает мой тапок. Ами садится, поводит плечами, разминая пространство, и я ощущаю запах духов от ее бирюзовых волос. Мертвой акации гроздья душистые, где так вольно дышал человек.
– Садитесь, пожалуйста, Амалия…
– Нет, неправильно! Просто Ами.
– Дорогая.
– Еще раз последнее слово!
– Дорогая.
– Как славно. Начнем со звука «г». Он у вас фрикативный, типично южнорусский. Это «г» – просто смертный приговор по законам Москвы. Как называется ваш город?
– Таганрог.
– Грязь!
– Что?
– Произнесите – «грязь». С ненавистью.
– Грязь.
– С ненавистью, я сказала!
– Грязь.
– Плохо. И перестаньте стоять за моей спиной! Сядьте напротив.
Я вытаскиваю лягушачью лапку из приговоренного тапка и, лишенный теплой симметрии, сажусь напротив.
– Смотрите мне в глаза! – Ами пугает длинными пальцами. – Всегда смотрите в глаза, когда говорите. Вы трусите?
– Нет…
– Тогда смотрите в глаза. Цельтесь.
Но мой взгляд утомленно опускается на ее серебряную брошь. Буква «А» с рубинами. Знак несмолкаемого крика.
– Не на грудь, юноша, а в глаза!
– Я смотрю.
– Говорите – «грязь».
– Грязь.
– Не «хрязь», а – «грязь». Быстро! С ненавистью. Явам сейчас враг народа. Ну?
– Не могу… Я не могу так сразу.
– Грязь! Нет никакого Таганрога. Есть только грязь. Говорите!
– Не могу…
Ами наклоняется, вырывает тапок у стула и кидает мне в мордочку:
– Грязь!
– Вы что?
Тапок галантно укладывается на лиловой скатерти передо мной.
– Скажите – «грязь»!
– Я пойду…
– Сидеть! Отставить гур-гур! В глаза! Поганый лимитчик! Ты должен понимать, куда приехал. Таханрох! Ты никому тут не нужен, дурак фрикативный! Можешь прямо сейчас прыгнуть из окна. Это не твой позорный четвертый этаж. И никто не заметит твоего исчезновения. Зачем ты сюда приперся, а? Из своей грязи. Наглец южнорусский. На высотку сталинскую хочешь залезть? Ничего не выйдет! Быстро говори – «грязь»! Иначе швырну в тебя этой мраморной вазой.
Она протягивает каучуковую руку, берет вазу за холодное горлышко и тренирует ведьмин бицепс. Смотрит мне в глаза. Я перестаю дышать – может, тогда она меня не заметит?
– Говори! – ведьма отводит руку с вазой.
– Грязь! Грязь! Грязь!
ЗТМ.