Так, Бенки, пришла пора, очей очарованье, когда герой должен объясниться с возлюбленной. Найдем для этого удачный интерьер. Нет, не тахта. Уныло и статично. Мне требуется движение, колыханье и яркий свет.

Это будет магазин. Бутик. Ведь Катуар так любит наряжаться. Впереди «Кадропонт», Катуар должна всех победить, увезти все призы, а мужские визитки разбросать с самолета над морем.

Стою один среди нарядов томных. А Катуар уносят бренды вдаль.

Я ее не вижу. Она в примерочной кабине, за занавеской. Я слышу лишь легкое дыхание и шорох тканей.

– Катуар, почему ты никогда не носишь джинсы?

– А зачем?

– Все носят.

– Вот ты сам и ответил на свой вопрос. А я не все. Нет, это платье дурацкое.

– У тебя там еще три.

– Четыре.

– Катуар!

– Что?

– Можно я войду?

– Нет, конечно. Тут мой птичий мир.

– Катуар?

– Что? Блин, еле сняла…

– Катуар?

– Что?

– А зачем тебе я? Убогий, маленький…

Из-за занавески выглядывает Катуар, щеки горячие, волосы сбились, словно она дралась с безжалостными платьями. Катуар протягивает мне обнаженную руку с литерой «А» на плече. И быстро прячет ее, не успев прикоснуться.

У каждого в жизни возникает своя Катуар. Надо лишь пустить ее в дом. И сделать что-то, перед чем она не сможет устоять. Например, произнести совершенно глупую шутку.

– Вам помочь?

Девушка-продавец-ассистент-консультант в белой блузке улыбается нам заиндевело.

– Нет, спасибо, мы выясняем отношения, – Катуар бьет невидимой ногой по занавеске.

Девушка чертит черными бровями в воздухе и покидает атмосферу нашей с Катуар планеты на реактивных каблуках-носителях. Катуар наконец достигает моего плеча своей обнаженной рукой:

– Я знаю, что я красива, что у меня нежные губы и волнующий нос.

– Еще крылья, птица. Крылья.

– Да, крылья. И я знаю, что могла бы составить счастье подтянутому банкиру…

– Могла бы, могла бы.

– Или седеющему нефтянику. Но никогда не составлю.

– А почему?

– Потому что я твоя диалогистка. Твоя. Не мешай, у меня еще одно платье.

Исчезает за занавеской. Та колышется от эха ее голоса. Я смотрю на темно-зеленую ткань. Нога сладко ноет, и берцовая кость напевает мотив, который я никогда прежде не слышал.

– А теперь, – произносит Катуар сквозь ткань платья, сминая слова. – Теперь я тебе должна кое в чем признаться. Фу, надела! Как хорошо облегает…

– Пусти, дай посмотреть.

– Нет, не могу. Я должна признаться и боюсь смотреть тебе в глаза.

Берцовая кость затихает, прислушивается. Я беру пальцами концы волос на затылке:

– В чем признаться? Говори скорее, начинает раскачиваться колокол…

– Только держись, умоляю. И не трогай волосы.

– Быстрей!

– Твой секретер, твой стул и бюро – вся твоя мебель подделка. Это не ампир, не эпоха Александра Первого. Мне Брюлович спьяну сказал. У него есть артель в Таганроге… Да, представь, в Таганроге! Они делают фальшивую мебель. Эй, ты живой? – нос Катуар выглядывает из-за занавески.

– И это все признание?

– Да… – нос исчезает. – Я давно хотела сказать, но боялась.

– Какая-то ерунда. – Я смеюсь. – Вспомнил! Мой сосед – тот, который отдал мне свой чемодан – он же делал какую-то мебель. Он краснодеревщик. Говорили – очень хороший. Кажется, умер, хоть и жил в переулке Вечность. Забавно, если это именно он все смастерил. Милый сюжет.

– Ты смеешься?

– Конечно. Такой поворот. Я оценил. И черт с ним, с ампиром. Мне интересно сейчас совсем другое. Скажи, Катуар, я напишу этот сценарий, а дальше?

– Дальше? – отвечает счастливая ткань. – Заживем, наконец, спокойно. Ладно, войди. Тут молния сзади. Ипрошу без сюжетов. Только молния!