Бабушка протягивает руку к серому листу бумаги:

– Что ты там все пишешь?

– Ничего особенного. – Я грациозно укрываю лист под больничным одеялом.

– Не надо тебе голову напрягать. После такой травмы. Есть надо побольше. Я блинков принесла.

Бабушка разворачивает полиэтиленовый пакет, шурша пальцами. Из пакета извлекает туго набитую промасленную газету. Внутри газеты обнаруживается тусклая фольга, за ней – бумага с легким чернильным разводом, глубже – еще более древний слой бумаги, вероятно, папирус. Археолог бы мне позавидовал, убил бы лопатой.

– А вот и блинчики! – торжествует бабушка. – Все утро пекла.

Я улыбаюсь, уже без боли в челюсти. Радуюсь за Карамзина: ему достанется большая часть дрожжевых раскопок. Подо мной хрустит песок, я мну простыню, извиваясь на своей дыбе-растяжке.

– Ты что ерзаешь? – Бабушка склоняет голову, смотрит мне в глаза. – В туалет хочешь? Судно принести?

Требьенов тихо, словно нимфам на потолке, говорит:

– Все-таки бабушка – это великая вещь.

Бабушка, одаренная новым титулом, поворачивается к Требьенову:

– А ты что же, один тут лежишь? Никто не приходит?

– Приходят. Но такой заботы, как у вас, конечно, нет.

В тумбочке Требьенова хихикают половинка вареной курицы, устремившая ногу вверх, словно пародируя меня, три толстяка-помидора, важный лещ и кокетливая баночка кизилового варенья.

– Так вот блинки, – бабушка протягивает ему папирус с блинами. – Покушай!

– Спасибо вам большое! – Требьенов снимает верхний блин. – Я уже просто по запаху чувствую, какой он вкусный!

– Ишь! Приятно слышать. Мой никогда не похвалит. А с чем ты лежишь? Перелома вроде нет?

– Ой, у меня много всего. Да вы не беспокойтесь, занимайтесь внуком. Он у вас замечательный парень. Ему надо в Москву ехать, на историка учиться.

– Какую еще Москву? Тут будет! В Ростов поедет учиться, ничем не хуже Москвы. Таганрог – это судьба.