Аэропорт «Домодедово», гулкий вечер, скоро объявят спецрейс на Сочи, где мы с Катуар будем счастливы очень.

Мы сидим на оранжевых сиденьях, прижавшись друг к другу, как под дождем. У наших ног – большой коричневый чемодан: тот самый, старорежимный, от соседа-краснодеревщика, с овальной фотографией Любови Орловой в левом нижнем углу. Тот чемодан, с которым я семнадцать лет назад оказался у подножия Университета.

В чемодане, среди складок платьев Катуар, прячется, согнув ножки, беззаботный Лягарп. Катуар сказала, что без него никуда не поедет, Лягарп ликовал: «Вот спасибо, хорошо, положите в чемодан!»

– Катуар, а у кого ключи от квартиры?

– У меня, успокойся. Все у меня. Ты ведь не сбежишь от меня раньше?

– Бесишь, бесишь!

– Тогда продолжай, не отвлекайся.

– Продолжаю. Медики сказали, что петербургской зимы больная Елизавета Алексеевна не выдержит, нужно перевозить ее на юг. Вариантов было много: Италия, Крым, юг Франции. Остановились на Таганроге, городке тихом и унылом. Зато там точно никто бы не докучал императрице протокольными встречами. Было начало осени 1825 года, Александр с удовольствием бросил дела и отправился в Таганрог раньше супруги, чтобы подготовить все к ее приезду. Сейчас, на пороге смерти, у них установились самые нежные отношения. У императора не осталось никого ближе его Lise. Две их дочери умерли – одна во младенчестве, другая в раннем детстве. За год до поспешного отъезда в Таганрог от чахотки сгорела шестнадцатилетняя Соня Нарышкина, дочь Александра от дуры Марии Нарышкиной. Соню он очень любил, навещал почти каждый день. И когда услышал слова «Ее больше не существует», ему показалось, что он, император, властитель половины мира, стал маленьким, ничтожным карликом.

В Таганроге для царя и царицы выделили дворец градоначальника. Дворцом назывался одноэтажный особняк со множеством маленьких комнаток. Александр выделил себе две, остальные – для жены. И ждал ее в нетерпении. Он выехал со свитой встречать кортеж Елизаветы на почтовую станцию Коровий Брод…

– Внимание! Пассажиров, следующих рейсом 6666 до Сочи, просят пройти на посадку.

– Не слушай ее, – Катуар целует мой висок. – Боже, ты даже вспотел! Рассказывай дальше. Без тебя они не улетят.

– Они много времени теперь проводили вместе. Всвите их стали называть «молодыми влюбленными», что самого Александра очень забавляло.

– Подожди! А это все правда? Ты не выдумываешь, как обычно?

– Нет. На этот раз чистая правда. Ничего, кроме правды. Спасибо исследованиям Буха-баскетболиста. Но счастье супругов было недолгим: сперва у императора началось воспаление ноги – старая рана, полученная на параде от лошадиного копыта, потом – слабость, проблемы с желудком. Лейб-медик Виллие требовал принимать лекарства, ставить пиявки – Александр капризничал и отказывался. Он стал очень пуглив и суеверен. Однажды во время дождя зажег в кабинете свечи, вошел камердинер Егорыч, и сказал, старый дурак: «Свечи днем – к покойнику». Александр вздрогнул от этих слов и уже не мог забыть…

– Мы все погибнем! Он здесь!

Лихие и пьяные пассажиры смотрят на горячую и совсем белую кинокритикессу Шах-оглы Магомедову, наблюдают ее увлекательный делириум тременс.

– Я не полечу с ним! – визжит она, указывая на меня трепещущим пальцем. – Наш самолет разобьется! Он уже спланировал нашу катастрофу, я знаю!

Катуар закрывает мои уши теплыми ладонями. Шах-оглы Магомедову, близкую родственницу нефтяных вышек, уводят в частный джет кинолюбителя из Нижневартовска.

Катуар снимает свои компрессы, целует мой левый глаз:

– А там будет много таких сумасшедших?

– Немало. Хочешь – не полетим? Может, ты тоже суеверна стала со мной?

– Да, боюсь, что в салоне самолета сорвется на голову большая люстра. Что там было дальше с Александром?

– Господин Энде! И вы здесь? Что стряслось? Вы же не посещаете подобные ассамблеи.

Катуар выпускает ногти, скребет мои джинсы. Явздрагиваю от боли. Сегодня в «Домодедово» бенефис героев убогого комикса. Выходят, кривляются, рыла свиные. Глумятся над автором: мы теперь сами с усами, нас не догонишь, нас не убьешь, будем гулять по буфету, будем петь и смеяться, как дети!

Перед нами стоят пятеро фигляров из «Союза Б». Катуар отрывает руку от моей израненной плоти и тянет ее к лицу Пезделя. Чтобы стереть его, содрать. Тот делает рыбьи губки и, пряча левую руку за спиной, тщится правой поймать ладонь Катуар для поцелуя, но присасывается к пустоте: Катуар дико взмахивает ладонью, отчего на меня веет морским бризом.

– Вы не привыкли к галантным манерам, я понимаю, – улыбается Пездель. – Откуда они возьмутся у мещанина из Таганрога?

– Я же тебе, вампиру, уже сказала однажды: пошел вон! Сейчас могу и пинка дать.

Провожу рукой по ее плечу с встревоженной «А», прикрывая мой талисман от дурного глаза.

Пездель жестом напомаженного полукастрата из мюзикла достает из-за спины букет ирисов:

– Это вам, прекрасная дама! – и подносит цветы к лицу Катуар.

Она ахает, отворачивается. Я выхватываю букет из рук подлеца, кидаю в сторону, под ноги великой актрисы из пятого сезона сериала «Любовь и бедность навсегда». Катуар чихает.

Я встаю, приподнимаюсь на носки, чтобы достать до мыльного уха Пезделя:

– Быстро уйди.

– Как вам будет угодно. Но мы еще встретимся. Это будет оглушительная встреча.

Надо молчать, гладить Катуар по волосам и молчать. Но пакостник-драматург требует продолжения банкета.

– Катуар, не волнуйся, птица моя. – И к Пезделю: – Вы там в Сочи теракт задумали, гражданин? Хотите взорвать гостиницу «Перл»? Валяйте. Рассказать вам, в каких точках надо закладывать гексоген, чтобы здание рухнуло с полной гарантией? Эти секреты мне теперь не нужны, готов отдать.

– Мы сами владеем всеми нужными технологиями, господин Энде, будьте покойны!

– Вы обознались – я не Энде.

– А кто же, позвольте узнать?

– Саша Романов.

– Упс, какой реприманд!

– Да. Так всем и передайте, когда пойдете на эшафот.

– Надеемся узреть и вас на красной дорожке к нему! За мной, господа!

Катуар отнимает от глаз несчастную мятую салфеточку, глядит на меня, смеется:

– Он словно знал, что у меня аллергия!

– Может, утопим его в Сочи?

– Лучше закопаем в песке.

– Договорились. Принести тебе вина?

– Давай. Белого. Разбавь немного водой. А я пока найду в своей сумочке сыр, специально припасла для тебя как успокоительное, теперь все им пропахло!

Едва я поднимаюсь, меня настигает голос из прекрасного далека.

– Как я рада тебя видеть!

Проклятый аэропорт, вместилище неотпетых душ. Кто там? В малиновом берете ко мне тянет руки Румина. Грудь мучается под розовой майкой, но живот почти на свободе, пупок на уровне моих глаз, прицеливается. Я не видел ее одиннадцать лет, со дня свадьбы, когда она вдохновенно играла роль Хташиного свидетеля, отрывая под столом пуговицы немецких брюк Бурново.

– Как же я рада тебя видеть! Ты не узнаешь меня?

О, Румина-скотина, где были твои руки, твои груди и живот, когда я страдал под одеялом в маленькой зимней комнате общаги?

– Не узнаешь? Сашка!

– Узнаю. Куда пропала твоя щель между зубами?

– Давно уже! Я зубы новые сделала. И грудь. Мне уже не восемнадцать. Но это неважно. Сашка! Я же знаю, что ты теперь великий сценарист! – Она не замечает ядерного излучения Катуар, только позже обратится к врачам, глупая. – Когда мне сказали, что Марк Энде – это ты, я чуть не кончила, честно! А я теперь уже настоящая актриса. Сейчас снимаюсь в одном сериале на одном канале…

– В главной роли, надеюсь?

– Нет, Саш, пока не в главной. В главной – жена продюсера. Сам знаешь, как это у них. А может, ты для меня напишешь?

– Румина, не буду тебя обманывать. Не напишу. Никогда. Познакомься, это моя Катуар.

Румина кивает Катуар, обмеривая ее, как матерый столяр-гробовщик.

– Вы тоже актриса? – уныло спрашивает Румина.

– Я – несостоявшаяся диалогистка.

– Кто? А, я знаю, кто такие диалогисты! Ой, Саш, наш Бурново-то!

– Что с ним?

– Сделал тут мне предложение! Мужику уже 65 лет, а все черти пляшут.

– Я очень рад за вас.

– На хрен мне сдался старый историк? Я же актриса! Саш, а проведи меня по красной дорожке, что тебе стоит?

– Мы пойдем по ней с Катуар. Я бы вообще сидел в баре в этот момент, но Катуар требует.

Катуар бьет меня мягкой ладонью по колену:

– Я не требую, я хочу там быть с тобой. Вот и все.

Румина смеется, тронув берет алыми ногтями дракона:

– Сань, так пойдешь с двумя красивыми телками, разве плохо?

– Могу тебя познакомить с Борисом Мельхиоровичем, он на фестивале отвечает за телок, он тебя и поведет.

– Познакомь!

– При условии, что ты скажешь мне – кто был заказчиком тех фильмов. Ты наверняка знаешь.

– Исторических? – Румина хихикает.

– Да, воистину исторических.

– Я знаю. Но не скажу. Эти люди сейчас сидят там! – Румина указывает отточенным пальцем вверх. – А я, дура, спала с ними и хоть бы что поимела. Сейчас бы ездила в кадиллаке на собольем меху, если б догадалась, как они поднимутся.

Катуар склоняет голову, волосами щекочет мои губы, улыбается:

– Не волнуйтесь, Румина… Ведь вы Румина?

– Да. Вы меня в сериале видели?

– Не видела. Догадалась. Не волнуйтесь. Вы еще молоды. Ваш соболь еще бегает по тайге.

Румина кивает:

– Надеюсь. А ты красивая. Ну, увидимся! Тут где-то Мир Мирыч ходит с женой, он новый фильм снял, называется «Духовная жажда». Так пусть меня хоть виски напоит, импотент несчастный!

И уходит, чуть грустная, в мыслях тревожных о зоне бикини и целлюлите, который сгубил ее юность.

«Какая смешная», – думает Катуар, и я молча с ней соглашаюсь.

– А вина уже не хочу, – произносит она вслух.

Здесь прервем, Бенки, гул аэропорта – мы с Катуар очень устали. Мы сидим молча, глядя друг другу в глаза. Камера катится вокруг нас на услужливых рельсах, оператора чуть тошнит от вращенья, но он доволен кадром и терпит.

Может быть, тут остановиться уже? Дальше сюжета не будет? Все написано, и песок весь истрачен. Аэропорт – давно проверенное место для финала, идеальный локейшн, как сказал бы Йорген с усмешкой.

– Марк… Или как там тебя теперь?

Нет, не дадут мне закончить. Помяни Йоргена, и он появится. Стоит с праздной трубкой в зубах, не курит, но дышит сквозь нее, опытный водолаз.

– Ты все-таки крепко подумал? Вазген же нас с тобой в коньяке утопит, ну!

– А мне это уже безразлично.

Мимо на тележке грузчика, сидя на шести чемоданах, проплывает женщина в зеленом атласном платье, с пархатой собачкой на тонких руках. Йорген оглядывает ее с печалью старого матроса. Спрашивает меня:

– Ты не знаешь, кто это? Всюду ее вижу, но кто такая, понятия не имею.

– Я тоже.

– Черт с ней. Так давай все-таки ты соберешься и сделаешь вторую серию.

– Не сделаю. Прости. Хуже того, на семинаре в Сочи я не буду рассказывать о том, как надо убивать блондинок.

– А о чем? Думаешь, от тебя стихов ждут?

– Почему нет?

– Ладно. Но помни – ты меня предал. Такого не прощают.

– Почему предал? Давай напишу сценарий сказки о принцессе из Песочного замка.

– Пошел ты!

Когда сутулый Йорген скрывается за поворотом, Катуар зевает, заостряя свой нос и на выдохе произносит:

– А это кто был?

– Ты что, Катуар? Это же Йорген, который тебя ко мне прислал. Как диалогистку. Кстати, почему-то с тобой даже не поздоровался.

– Ах, это и есть Йорген! Как славно. А я ведь с ним даже не знакома.

– Почему не знакома? Как же…

– Никак. Не спрашивай. Пойдем на посадку.

– Билеты у тебя?

– У меня. В конверте. Пропахли твоим сыром.

– Давай.

– Нет, не дам.

– Птица, что еще за капризы?

– В билете значится мое внешнее имя. Для тебя я – Катуар. И все. Билеты у меня, сыр у меня, у нас все хорошо.

– Не совсем.

– Что еще?

– Мне надо уговорить замолчать навсегда мою левую ногу.