Да, этюд, не более. Большой, в масштабе 1:1, портрет уже написан Львом Данилкиным, автором самого основательного исследования о Проханове. Но тема далеко не исчерпана. “Человек с яйцом” вышел два года назад. С тех пор Проханов успел выпустить несколько романов в издательствах “Амфора”, “Вагриус”, “Эксмо” и уйму передовиц в газете “Завтра”. Плодовитость ему свойственна. Трудно сказать, сколько книг написал Проханов, ведь он нередко переиздает один и тот же роман (иногда слегка отредактированный, иногда переписанный) под разными названиями. Так, “Красно-коричневый” стал “Парламентом в огне”, а теперь называется “Среди пуль”. “И вот приходит ветер…” известен еще как “Бой на Рио-Коко” и “Контрас на глиняных ногах”. У “Последнего солдата империи” есть две редакции. Но если даже не считать этих двойных / тройных романов, то плодовитость Проханова все равно производит впечатление. Каждый год он выпускает не менее одного (нередко — два-три) романа, кроме того, регулярно сочиняет передовицы для своей газеты.
Критики в большинстве своем относятся к Проханову предвзято. Андрей Немзер сравнивал присуждение автору “Гексогена” премии “Национальный бестселлер” с приходом Гитлера к власти и призывал осудить роман Проханова, не читая: “Грех, дескать, обращаться с “Гексогеном” по модели “не читал, но скажу”… А почему, собственно, грех-то? Каких открытий чудных можно ожидать от автора, чье косноязычие давно вошло в пословицу и сопоставимо лишь с его же честолюбием, куражливым бесстыдством и идеологической нетерпимостью?” Петр Алешковский называл книги Проханова “стандартной совписовской литературой семидесятых годов”, Александр Агеев — “эпигонской лажей” и “чушью собачьей”.
Неприязнь к Проханову или к идеям, которые Проханов защищает, отрицательно сказалась на профессиональных навыках многоопытных критиков и литературоведов. Книги Проханова они читают невнимательно, а потому умудряются наделать ошибок даже в пересказе сюжета самого известного на сегодняшний день его романа. Мария Ремизова по невнимательности “взорвала” самолет с Избранником (Путиным), хотя в романе взрывается совсем другой самолет. Илья Кукулин зачислил Проханова в апологеты КГБ и даже переименовал “соловья Генштаба” в “соловья КГБ”, ссылаясь на “Идущих в ночи” и “Господина Гексогена”. Эти ссылки озадачивают, ведь в романе “Идущие в ночи” нет ни одного героя-“комитетчика”, а КГБ/ФСБ даже не упоминается. В “Гексогене” же “Орден КГБ” и вовсе оказывается враждебной антирусской силой.
Автор “Политолога” слишком одиозен, слишком политизирован, чтобы стать предметом сугубо академических штудий. Проханов не только прозаик, но и политический деятель, журналист, издатель газеты “Завтра”, самого успешного периодического издания националистической оппозиции. Между творчеством Проханова-писателя и публицистикой Проханова-журналиста нет четкой границы, ни идейной, ни эстетической. Его поздние (начиная со второй половины 1990-х) романы развивают идеи, выдвинутые в газетных статьях. “Галлюцинаторная” эстетика Проханова впервые появилась в газете “Завтра” и лишь затем перешла на страницы романов.
Дурную репутацию “нерукопожатного” человека Проханов заслужил еще в начале 1980-х. После “репортажного” романа “Дерево в центре Кабула” “он был подвергнут остракизму своими коллегами. С ним демонстративно переставали кланяться <…> его исключили из круга порядочных людей”. Проханов одобрял Афганскую войну, воспевал Советскую Армию в то время, когда для либеральной интеллигенции антисоветская фронда казалась позицией, единственно возможной для “порядочного человека”. Абсолютная лояльность государству-империи обеспечила автору “Дерева” репутацию конформиста, “продавшегося с потрохами”. Вскоре к нему приклеились ярлыки “соловей Генштаба” и даже “денщик Главпура”.
Однако в 90-е государственник Проханов был одним из лидеров непримиримой оппозиции. Власть он клеймил неустанно, изобретательно, талантливо. К либеральному читателю в 2002 году (роман “Господин Гексоген”) вернулся Проханов-оппозиционер, а не Проханов-государственник. Противоречие между “старым” и “новым” имиджем Проханова попытался разрешить И. Кукулин, назвавший оппозиционность Проханова “фиктивной”. Между тем Проханов не вписывается в жесткую систему “конформизм — нонконформизм”. Он государственник “не корысти ради”. Русское государство, по мнению Проханова, может быть только империей. Империя — цель и смысл русской истории, “путь к Абсолюту, к идеалу, к коммунизму. Абсолютно идеальное трансцендентное бытие” (так сказано в романе “Надпись”, 2005). Для Проханова история России едина: киевский, московский, петербургский и советский периоды — этапы развития империи. Каждая из империй достигает все больших успехов, все больше расширяет собственную территорию.
Прохановский идеал России — вовсе не Святая Русь, и даже не позднесталинский Советский Союз, а прекрасное футуристическое государство, основанное на высоких технологиях, мир, где счастье человеку принесут “космические вездеходы и поезда, работающие на энергии Солнца. Межпланетные “челноки” и паромы с двигателями на фотонах… Агротехника лунных и марсианских садов” (роман “Экстремист”, 2007). Именно технологии — основа русской мощи. Показательно название одной из самых известных передовиц Проханова: “Сталин — не бронза, а скорость света”.
Идеология Александра Проханова хорошо вписывается в концепцию русской революции, созданную писателем Владимиром Шаровым. Последний полагает, что идейной основой русского коммунизма был не марксизм, а русская мессианская идея о Третьем Риме и философия Николая Федорова. Учение Федорова оказало очевидное влияние и на Александра Проханова, наряду с православным мессианством, эсхатологическим духом старообрядчества (Александр Проханов — потомок древнего старообрядческого рода), русским национализмом и технократическими утопиями футуристов.
По мнению Проханова, в российской имперской экспансии заключен не экономический, а мистический и даже эсхатологический смысл: Россия создает Царство Небесное на земле. Сотворенный по образу и подобию Божьему человек стремится к Божественному идеалу, важнейший шаг к идеалу — создание “эликсира бессмертия” и воскрешение отцов (по Николаю Федорову). Государство призвано осуществить этот грандиозный проект. Если государство не соответствует этому идеалу, значит, оно захвачено врагами, у власти находится временный оккупационный режим (ВОР). Против такого государства необходимо бороться всеми средствами. Внимательный читатель Шарова найдет в этой концепции немало знакомых мыслей.
В 90-е годы Россию, по мнению Проханова, оккупировали враги: “все русское небо было заполнено демократическими нетопырями и ведьмами”. К врагам автор “Красно-коричневого” относит в первую очередь Америку, что неудивительно, ведь писатель и журналист Проханов не только сформировался в эпоху Холодной войны, но и был бойцом, солдатом, ветераном этой войны. Другой враг — российские либералы, пособники Америки, подточившие мощь советского государства. В одном из ключевых эпизодов “Последнего солдата империи” космический челнок “Буран”, символ советской технократической цивилизации, изнутри выедают тараканы, которые в данном контексте ассоциируются с либералами, “кухонными философами” (один из героев “Последнего солдата империи”, интеллигент, скептик и циник, даже носит фамилию Тараканер). Врагами либералы остались и позднее. В 90-е годы, во время Первой чеченской войны, либералы при помощи СМИ “с тыла громили изможденную Российскую армию”. Поэтому Проханов остается последовательным противником российских либералов: “Хороший либерализм — мертвый либерализм”, — пишет он.
К врагам империи Проханов относит еврейский народ. Антисемитизм Проханова — тема для особого исследования. Возможно, на формирование антисемитских взглядов Проханова повлияли писатели-почвенники, с которыми он начинает сближаться на рубеже 1980-1990-х. Юдофобия была традиционно сильна в кругу “Нашего современника”, где Проханов напечатал многие свои романы.
В 90-е Проханов, автор передовицы “Еврейские банкиры и чеченские гранатометы”, был едва ли не главным антисемитом страны. На страницах газеты “Завтра” регулярно появлялись антисемитские материалы. Впрочем, с антисемитизмом автора “Гексогена” все не так просто. “Евреи в концепции Проханова — мистические близнецы русских”, — полагает Лев Данилкин. Более того, Проханову особенно удаются как раз образы евреев: Зарецкий из “Гексогена”, Бернер из “Чеченского блюза”, Литкин из романа “Идущие в ночи”. Последний и вовсе предстает “темным двойником” Проханова.
Напротив, самыми отъявленными антисемитами нередко оказываются отрицательные персонажи. В романе “Господин Гексоген” генерал Копейко, один из участников проекта “Суахили”, глумится над евреем Зарецким. Еще колоритнее “клинический” антисемит Саблин из романа “Надпись”: безумный негодяй, который пишет в КГБ доносы на своих друзей. Рядом с ним еврей Марк Солим представляется героем положительным, а сам роман “Надпись”, несмотря на антисемитские выпады второстепенных героев (но не Коробейникова, прохановского alter ego), — и вовсе лишенным юдофобии. Хотя это не совсем так. Марк Солим — одна из ключевых фигур в “Ордене КГБ”, на который Проханов возлагает ответственность за развал Советского Союза.
Вместе с тем нельзя согласиться с Ильей Кукулиным, который утверждает, будто Проханов в поздних (после “Гексогена”) романах, рассчитанных уже на либерального читателя, прекратил нападки на евреев. Поздние “Теплоход Иосиф Бродский” и “Экстремист” относятся к самым юдофобским (даже карикатурно юдофобским) произведениям Проханова. Градус антисемитизма доведен до предела. Чего стоят установленные по всей Москве новогодние елки с шестиконечными звездами, которые высасывают из России энергию, переправляют ее на Останкинскую башню, оттуда энергия уже передается в Израиль (“Экстремист”). Безумная идея “энергетического паразитизма” воплощается и на персональном уровне. Получается что-то вроде антисемитской интерпретации маканинского “Ключарева и Алимушкина”. Еврейская красавица Дина Франк, “источавшая силу и страсть”, высасывала энергию русской неудачницы, жены генерала Буталина (Рохлина?).
Отношение Проханова к политической элите 2000-х гораздо сложнее. Интересно посмотреть на эволюцию образа президента в творчестве Проханова. Впервые он возникает в романе “Идущие в ночи” (2000). Избранник, будущий президент, креатура банкира Парусинского (Березовского?), к ужасу последнего выходит из подчинения и поднимает тост “…за победу русского оружия!.. За русского воина!.. За Россию!..” Однако уже в следующем романе “Господин Гексоген” Избранник оказывается искусственно синтезированным андроидом, который после гибели своих создателей распадается, превращаясь в радугу. В “Политологе” и “Крейсеровой сонате” Проханов глумится над образом президента. Счастливчик из “Крейсеровой сонаты” — комический персонаж, игрушка в руках властного Роткопфа (Чубайса?). Ва-Ва из “Политолога” носит женское платье, танцует в кафешантане, превращается то в галактику, то в лобковую вошь.
Однако в 2006–2008 годах его отношение к президенту вновь меняется. И вот уже в романе “Теплоход Иосиф Бродский” появляется светлый образ… нет, не президента, но президентского сановника, интеллектуала-силовика Василия Есаула (помесь Владислава Суркова с Игорем Сечиным и Дмитрием Козаком).
При этом Проханов все-таки остается оппозиционером. Его взгляд на происходящее, по крайней мере начиная с позднеперестроечного романа “Ангел пролетел”, достаточно мрачен. Тональность его поздних вещей почти всегда алармистская и даже апокалипсическая: “Россия находилась во власти злодеев, расхищавших ее богатства, обрекавших русский народ на унылое прозябание <…> Обезлюдевшие русские земли заселялись воинственными кавказцами, предприимчивыми и неутомимыми китайцами, а управляющие страной упыри копили миллиардные состояния…” (роман “Холм”, 2007).
Очевидно, отношение Проханова к власти колеблется в зависимости от того, возвращается ли власть к “имперской идее” или отказывается от нее.
После осетинской войны Проханов попросил своих читателей поддержать нынешнюю власть: “Сегодня Путин и Медведев — два ключевых камня в своде русской государственности. Да не раскрошатся”.
История представляется конспирологу Проханову непрерывной борьбой враждующих проектов, заговоров, “орденов”. Идею о противоборстве мондиалистского “Ордена КГБ” и русского “Ордена ГРУ” Проханов, очевидно, позаимствовал у А. Дугина, а последний, в свою очередь, у французского конспиролога Жана Парвулеско. Политические “галлюцинаторные” романы Проханова строятся либо как история осуществления заговора (“Последний солдат империи”), либо как история борьбы заговоров (“Господин Гексоген”, “Экстремист”), либо как мистическое сопротивление заговору (“Крейсерова соната”).
В чеченских романах заговор заменяется ловушкой. В такую ловушку, устроенную Дудаевым и Масхадовым, попадают русские войска — понятий “российские войска” и “федералы” Проханов не любит, — штурмующие Грозный (“Чеченский блюз”). Композиция другого чеченского романа построена на двух ловушках — малой, чеченской, и большой, русской. В первую попадает отряд Пушкова-младшего, вторую готовит для Басаева Пушков-старший (“Идущие в ночи”). Борьба заговоров для Проханова прежде всего — борьба духовная, мистическая. Судьбу мира решают не политики, не военные, а маги, колдуны, святые. В галлюцинаторных и даже в реалистических (не лишенных также элемента галлюцинаторности) романах победе или поражению предшествует какой-либо мистический знак. Видение Хлопьянова (одинокий бомж перед Домом Советов вместо ожидаемого многолюдного митинга) служит предвестником поражения (“Красно-коричневый”). Мистическая победа юродивого над Змеем предшествует настоящей победе “Ордена ГРУ” над “Орденом КГБ” (“Господин Гексоген”). В “Надписи” гибели Шмелева и краху его “Города будущего” также предшествует мистическое поражение. В “Теплоходе Иосиф Бродский” молитва святого старца не дает колдуну Словозайцеву воскресить Троцкого, а вскоре самого колдуна и его союзников уничтожает Василий Есаул. В самых безумных романах Проханова мистика вытесняет историческую реальность, а мистический знак подменяет настоящую победу или поражение. В “Последнем солдате империи” американский полковник Джон Лесли, он же “главный маг Солнечной системы”, замораживает (в прямом смысле слова) лидеров ГКЧП. В “Крейсеровой сонате” сталинский сокол и воскресший из мертвых экипаж затонувшего подводного крейсера сбивают американский космический корабль “Колумбия” и разрушают Колосса — воплощение антинародной власти.
В конспирологическом мире Проханова герой чаще всего оказывается лишь исполнителем чужой воли. Белосельцев послушно исполняет волю враждебных и могущественных сил и с ужасом наблюдает теракт в Печатниках (“Господин Гексоген”) или “гибель красных богов” (“Последний солдат империи”), к которой сам приложил руку. Деятельный герой, вроде Сарафанова из “Экстремиста” или Хлопьянова из “Красно-коричневого”, столкнувшись с могущественной силой врагов-заговорщиков, терпит поражение. Даже герой-победитель (Василий Есаул из “Теплохода Иосиф Бродский”) на протяжении почти всего романа лишь наблюдает за развернувшейся перед ним картиной. Кудрявцев из “Чеченского блюза” совмещает в себе деятельного героя (организует оборону дома на привокзальной площади) и героя-наблюдателя. Резню русских за обеденным столом и разгром Майкопской бригады читатель видит именно глазами Кудрявцева.
Пассивность героя обусловлена творческим методом Проханова. Писателю нужен герой-наблюдатель, герой-хроникер, герой-зритель. Романы Проханова, за несколькими исключениями, состоят из многочисленных “живописных картинок”-описаний, перемежающихся с монологами героев. Проханов как будто рисует яркие сюрреалистические полотна, отсылающие к работам Босха: он изображает чудовищ, уродцев, злодеев или описывает взрывы, пожары, катастрофы. Поэтому идеальный герой Проханова — не разведчик Белосельцев, не литератор Коробейников, не бизнесмен Сарафанов и даже не офицер Пушков, а военный корреспондент Литкин, человек-телекамера.
Проханов не силен в психологической прозе. В его романах нет развивающихся характеров. Герой может до неузнаваемости измениться, но это будет не психологическая эволюция, а сбрасывание маски. Как и положено в конспирологических романах, герои Проханова носят “маски” и “маскхалаты” и снимают их в нужный момент. Русский аристократ Агаев, сбросив свой “непроницаемый хитин”, оказывается евреем (“Экстремист”), гэбэшник Копейко оборачивается казаком-антисемитом (“Господин Гексоген”). В романе “Чеченский блюз” радушные хозяева, заслышав “Аллах Акбар!”, преображаются в кровожадных убийц и начинают резать беспечных русских солдат. Не чуждый расизма, Проханов описывает преображение (сброс защитной оболочки) как смену расового типа. Так, в романе “Надпись” Исаков, интеллектуал “с добродушным русским лицом”, во время русофобского монолога меняется на глазах: “…рыжеватые волоски на лысеющей голове <…> почернели, погустели, обрели волнистость <…> округлая голова вытянулась, похудела, стала жесткой, горбоносой <…> в нем проступил какой-то иной, ассирийский тип, невозможный в ярославских селениях”.
Проханов известен своими метафорами. В русской литературе нет (и не было) другого писателя, способного сочинять разнообразнейшие сравнения и метафоры в “промышленных” масштабах. Впрочем, такое изобилие ведет к неизбежной инфляции слова. Даже самые роскошные метафоры легко теряются в потоках прохановского красноречия, обесцениваются. Избыточность оборачивается против самого писателя. Отсюда и фирменное дурновкусие Проханова.
Не только читатели, но и слушатели Проханова (например, на радиостанции “Эхо Москвы”) сталкиваются с непрерывным речевым потоком, который беспрестанно генерирует все новые “перлы”. Проханов не сочиняет метафоры, он мыслит и говорит метафорами. Если искусство — “мышление в образах”, то мышление Проханова — образец чистого искусства. Его теле- и радиоэфиры отчасти позволяют приоткрыть “творческую лабораторию”. Так, в одной из радиопередач он рассказал о мыслящей ракете: “…я подошел к ракете, говорю — парень, о чем ты думаешь, она говорит — о Вашингтоне думаю <…> Ракета говорит мне, да, задумчивая ракета”. Эта импровизация отсылает к эпизоду из “Надписи”: в боеголовках ракет средней дальности “дремали кошмарные сны о сожженном Париже, провалившемся в преисподнюю Риме, расплавленном Лондоне”. Одушевление машин — давняя особенность Проханова. Возможно, результат увлечения Платоновым, хотя цитата говорит скорее о природной склонности к технократизму и одухотворению оружия.
Лучше всего Проханову удаются описания разного рода монстров и всего, что связано с насилием. Взгляд Проханова на мир — взгляд неординарного художника, наделенного зрением Брейгеля-старшего или Иеронима Босха.
Проханов демонизирует противника буквально, “враги” русского народа и русского государства предстают омерзительными монстрами. На демонстрации “демократов” в 1991 году сокрушать коммунизм шли колючие ежи, огромные жуки-носороги, “проткнувшие своим острием безжизненные тела прохожих”, птицы с пеликаньими клювами, “в которых они держали оторванные детские ручки и ножки”. Все небо над “демократами” было “в бесчисленных росчерках птеродактилей, острокрылых демонов, зубастых химер” (“Последний солдат Империи”, 2003). Образы разрушителей красной империи, Горбачева, Ельцина, Шеварднадзе, парящие в московском небе 1993 года, напоминают уродливые рыбьи эмбрионы (“Красно-коричневый”). Вообще, господство демонов-“либералов” в воздухе — один из наиболее распространенных образов у Проханова. В романе “Экстремист” на фуршете русофобов воздушное пространство заполнено летающими демонами, напоминающими то насекомых, то “червеобразные знаки и буквы”. В “Крейсеровой сонате” над порабощенной Россией летит американский космический корабль “Колумбия”.
Влечение Проханова к эстетике насилия отметила Наталья Иванова. Она не без оснований назвала его “певцом биоагрессивности как таковой”. Уже в ранних афганских вещах автор любовался красотой разрушения. В середине восьмидесятых у него появляются яркие батальные сцены. Штурм базы красных кхмеров в ранней повести “В островах охотник” напоминает экспрессионистическую эстетику “Идущих в ночи”: “От края поляны бежал вьетнамец <…> Граната ударила ему в панаму, гулко лопнула, отломала ему голову, превращаясь в красный глазированный взрыв”.
Не случайно лучшие произведения Проханова — военные: ранние — “Охотники за караванами”, “Мусульманская свадьба”, — и написанные не так давно “Идущие в ночи”, “Чеченский блюз”. Более того, наиболее удачные сцены его “политических” романов также связаны с войной: сражение за дагестанское село в “Гексогене”, бой советских пограничников с китайцами в “Надписи”. Военная проза несколько дисциплинирует Проханова, умеряет избыточность его метафор, а картины насилия, жестокости, отталкивавшие читателя его “политических” романов, органично вписываются в кровавый абсурд войны.
Поздний Проханов открыто упивается красотой разрушения. Даже в мирное время его герой мечтает о войне: “К Нью-Йорку примчится раскаленный болид <…> Накроет город огромной ядовитой медузой. Зарябит взрывной волной поверхность океана, оставляя вместо города оплавленную красную яму, гаснущий синий пепел, гнилые зубы обломанных небоскребов” (“Надпись”). Журналист Коробейников даже представляет себя авианесущим крейсером, чьи ракеты превратят “авианосец противника в жидкую текучую сталь”.
Эстетика насилия у писателя выходит далеко за рамки военной прозы. Позднее творчество Проханова, если не считать его бесконечных лирических отступлений-“обмороков”, в значительной степени отвечает принципам этой эстетики. Столкновение лимоновцев с ОМОНом в “Холме” отдает описанием бойни: “Звук был такой, какой бывает при ударе топора в кусок мяса, хлюпающий, брызгающий соком расплющенных хрящей и волокон”. Во время дискуссии на телешоу Коробейников сравнивает оппонента-либерала с палачом: “Вы <…> четвертовали страну. Подняли ее на дыбу, выкололи ей глаза, пронзили спицей печень”.
Железо и кровь — стихия Проханова. В пространстве насилия он чувствует себя превосходно, как хороший боксер на ринге. Именно ненавистные годы реформ создали нынешнего Проханова. Успешный, но не самый заметный советский писатель, он после 1991 года обрел новую жизнь. Прозаик-технократ, соцреалист и баталист стал “паладином красной империи” и провозвестником “пятой империи”. Жизнь непримиримого оппозиционера вдохновляет его. Навязчивый (до патологии) антисемитизм и сталинизм Проханова делают его фигурой одиозной, а своеобразная творческая манера заставляет многих критиков говорить о графомании Проханова. Несмотря на это, он остается одной из немногих ярких, оригинальных, ни на кого не похожих фигур в современной русской литературе.