Садыя шла через поле по прошлогодней вспашке. Впереди ее по полю бежали, подпрыгивая, грачи. Время от времени она нагибалась — левый сапог жал. Грачи подпускали близко, затем, отлетев на небольшое расстояние, нахохлившись, важно шли навстречу. Конечно, им не было дела до Садыи, грачи занимались своим — кормились; но Садыя, идя по их следу, жалела это бесплодное осиротелое поле, отданное пока на птичью волю. Проснулась зарытая где-то в глубине та крестьянская жалость, что впиталась с молоком матери. «Теперь бы посеяли; колхозники управились бы. Народ здесь расторопный, на землю жадный…»

Садыя взяла комочек земли и, сжав его в руке, подумала: «А земля богатая».

Садыя села переобуться; так и есть, натерла. «Конечно, и нефть нужна».

Земля несла двойное богатство — хлеб и нефть. Пока нефть была более необходима, и вот новые участки вспаханного поля отдавались под буровые.

Садыя встала. Небоязливые грачи с любопытством отпрыгивали; Садыя смотрела, как они задирали к небу гладкие, с черным отливом головки, как в раскрытом клюве топорщился, извивался неподатливый червяк.

На буровой Садыю ждали. Мухин потирал маленькие потные ладошки, язвительно щурил заплывшие глаза:

— Милая Абдурахмановна… Вы все создаете себе фронтовую обстановку.

— Нет, вот ногу натерла, — просто сказала Садыя, — не машину же вызывать, когда буровые рядом.

— Оно да, конечно.

Третий день у нефтяников жил Мухин. После встречи с Аболонским он был раздражен: «Вот балда, надо не болтаться под ногами, а действовать, если уж захотел быть управляющим… На ладошку и муха без дела не сядет».

Приехал Мухин с твердым намерением побороть, свалить Садыю.

В горкоме Мухин не нашел поддержки и теперь, захватив с собой бога торговли Пенкина, ездил от буровой к буровой с явным желанием найти что-то такое, в чем можно было бы обвинить Садыю.

С утра у Мухина болел желудок, плохо проходила пища, и он опасался: не рак ли? Еще не прошло болезненное ощущение. Еще не остыли мысли после вчерашнего опьяняющего разговора с Аболонским и выпивки, которую с великолепием устроил Пенкин. Пенкин надеялся при помощи Мухина «замазать» дело с управляющим совхозом Гизатуллиным, на - делавшим ему столько хлопот.

Мухин же надеялся на крупный разговор, из которого Садыя должна сделать выводы.

Садыя избегала в спорах единоборства, она старалась вести разговоры при людях, и это сразу как-то обескураживало Мухина: он не мог раскрывать всех карт. Но это удваивало злость и ненависть. «Она боится меня».

Встреча на буровой была подходящей. Она давала Мухину возможность применить испытанный метод.

Он сразу пошел в атаку.

— Что, вас блоха укусила, Бадыгова? Чем вам министерство насолило?

— Своей работой, — очень спокойно сказала Садыя.

Спокойствие, задумчивость в глазах Садыи нервировали Мухина. Он не мог стоять на одном месте; заложив руки за спину, медленно пошел по тропке. Садыя подумала и тоже медленно пошла по тропке. Пенкин шел чуть-чуть поодаль, как и полагается держать себя при начальстве.

— Раскроем свои козыри… — говорил властно Мухин. — Что такое министерство и что оно дало? Опыт десятка лет, сложившаяся организация. Порядок. Законность. Что такое совнархоз? Я знаю, что такое совнархоз, и знал из совнархоза Батурина, в девятнадцатому году погиб. Председатель губсовнархоза в Иваново-Вознесенске. Батурин Павел Семенович — голова. — Мухин подумал, правильно ли отчество Батурина, но потом махнул на все и пошел напропалую. — Шестьдесят четыре года ему сейчас было бы, он вам сказал бы, что такое совнархоз… Анархия. Я в девятнадцатом году за Советскую власть дрался и не позволю, чтобы ценой людской крови… — Мухин запинался.

— Дело не в совнархозе и не в министерстве, — опять спокойно, словно и не заметив последних слов Мухина, сказала Садыя, — дело в том, что теперешняя организация руководства нашей промышленностью изжила себя, стала мешать… А когда и новая система окажется отжившей, старой по отношению к жизни, мы и на нее пойдем так же смело, как сейчас, товарищ Мухин.

Мухин почесал подбородок.

— Неудачное изменение в государственном аппарате, кроме новых затрат, ничего не дает. Надо присматриваться к жизни, — со вздохом сказал он. — Что сжилось, спрессовалось — оно навечно. Оно как дуб.

— Я и сейчас предвижу многие недостатки в совнархозах, если они будут, — заметила Садыя, — это, пожалуй, ограниченность вотчины… если так можно сказать. Но и сложившуюся ведомственность надо тоже ломать. Она сейчас главный барьер всему, это я тоже поняла. А сломаем этот барьер, тогда можно и к министерствам вернуться, товарищ Мухин… Дело же не в названии, а в сущности, в потребности времени… Организация производства должна все время меняться, отражая уровень техники и опять потребности времени.

За разговором они отошли от буровой в сторону, оказались у оврага; глубокий, обрывистый, заросший внизу кустарником, овраг был наполовину наполнен водой; видно, пастухи перегородили родник и сделали на дне оврага подходящий водопой для овец. Противоположная сторона его была пологая, истоптанная и выровненная овечьими отарами. Мухин носком сапога отковыривал глину и смотрел, как кусочки катились и ссыпались вниз.

Пенкин стоял в трех шагах и испытующе смотрел то на Мухина, то на Садыю.

— В ЦК недовольны возней, — резко заметил Мухин, продолжая сапогом отковыривать глину.

— Какой возней? — недоуменно переспросила Садыя, понимая, о чем говорит Мухин.

— Нам нечего играть в прятки. Вы не понимаете принципиальной линии партии, Бадыгова, и идете на поводу нежелательных для нас элементов, отсталых людей, тех, кому нужны всякие новые перемещения: авось и освободится тепленькое местечко… Для партии не новы различные наскоки на ее сложившуюся систему управления промышленностью…

— Не понимаю…

«Притворяется», — зло подумал Мухин.

— Горком должен взять из обкома свое решение. В противном случае вы попадете в неприятное положение.

— Почему вы вчера, на бюро, об этом не говорили? — понимая все и еле сдерживаясь, спросила Садыя и тоже посмотрела на дно оврага.

— Я вас уважаю и жалею, Бадыгова, — понижая тон, смиренно сказал Мухин. Злоба душила его. «Время не то, изменилось… раньше со мной ты не посмела бы так разговаривать. Сковырнул бы, как этот кусочек глины… и без следа…»

Садыя подняла голову и, встретившись с Мухиным глазами, вдруг поняла его.

— Сейчас другое время, Мухин.

«Остроглаза, стерва!» Он виновато улыбнулся и, откровенно, не скрывая неприязни, с одышкой продолжал:

— Человек, как червяк: надави каблуком посильнее…

— Неправда, — сказала Садыя и тоже улыбнулась; она подошла к самому краю оврага и своим спокойствием дразнила Мухина. — Правда живуча… ее не придавить каблуком.

Лицо Мухина перекосилось.

— Я от чистого сердца… Жаль вашу молодость и красоту…

— Я не жалею своей красоты.

Пенкин в стороне ожидал. Ему явно не нравились словесная битва и твердость Садыи. «Головой бы ее в овраг, вода сглотнула бы — и все готово…» Ненавидя Садыю, он не менее ненавидел и Мухина: «Карьерист. Завтра отвернется, если она отдаст меня под суд…»

Вдруг лицо Мухина просветлело. Он увидел на горизонте, посреди поля, дерево; оно стояло властно, распустив мохнатую крону. Мухину показалось это почему-то символичным. «Вот так и я. Я дуб, и вся местность под дубом подвластна мне…» Яркая, оригинальная мысль понравилась Мухину, подняла настроение. Широким, тяжелым шагом он пошел вдоль оврага.

«Дуб над широким простором…»

Там, в Москве, были правы, когда пророчили ему пост первого; он знал, что будут выгодные осложнения, ему на руку.

И если в ЦК сейчас разделились мнения, — он вчера говорил с Москвой, — если «совнархозники» (он им уже придумал кличку) потерпят крах, то Столярову нечего более здесь делать. Мухин заранее предвкушал ту неожиданную перемену, которая его ожидала.

И тогда Садыя, эта гордая и надменная женщина, узнает что такое Мухин.

И он широко улыбнулся.

— С горы виднее, Бадыгова…

— С горы виднее, — иронически повторила Садыя.

Потом, уезжая с буровой, захлопнув дверцу машины, Мухин весело прищелкнул пальцами.

— Сама жизнь подчеркивает величие нашего дела. Смотри… Как властен дуб…

— Это вяз, — не понимая всей возвышенности чувств Мухина, сказал Пенкин. Ему были чужды лирические излияния. А тут еще на шее сидело дело с Гизатуллиным.

— Вяз? — недоуменно переспросил Мухин.

— Да. То властен, а то в засушье одной корягой торчит. Жалко. Отбитый от всех.

Мухин, втянув голову, в молчании прижался к спинке сиденья; больше он не смотрел на дерево.

Как известно, вяз не дуб.