Болезнь Марата встревожила Садыю. В ночь ей надо было лететь в Казань. Перед городской партийной конференцией на бюро обкома обсуждалась работа горкома.

— Ты потеплей оденься, — советовала тетя Даша, — а то там, в самолетах, небось сквозняк.

— Что со мной случится? Не о себе я. И надо было Маратику заболеть в такое время.

— Переживем, милая, переживем. Всё переживали, и это переживем.

Встретив утром на бюро, Столяров спросил:

— У тебя такой вид… Ты что, больная?

Вид у Садыи действительно был никудышный. Под глазами синяки, лицо помятое: ночь почти не спала, все думала о Марате.

— Сын заболел.

— Младший? Самый бойкий? Тогда мы тебя долго не задержим. — И Столяров тут же позвонил на аэродром, чтобы приготовили для Бадыговой самолет. — Что у тебя за привычка: никогда не поставишь нас в известность. Может быть, надо хорошего специалиста, доктора?

Вопрос нефтяников был поставлен первым. Докладывал Мухин, выбритый, с лоснящимися щеками; он говорил о работе горкома в тоне судейского разбирательства:

— Я должен оговориться, ибо авторитет секретаря горкома в работе немаловажен. Секретарь горкома — высокая, почетная должность, и странно бы звучали здесь разглагольствования о тех этических нормах, которые выработались временем, принципами нашей работы. Никто не увидит плохого в том, если мы будем не копировать, а брать лучшее из работы аппарата обкома и по этому принципу строить работу аппарата горкома. Я должен предупредить бюро, что личная линия Бадыговой в этих вопросах явно противоречит нашим установкам… И вообще в работе Бадыговой надо разобраться — она опустила должность секретаря горкома до обычного неосвобожденного секретаря партбюро какого-нибудь колхоза или промартели. Да-да… Она приглашает на закрытые заседания горкома нечленов партии, мотивируя тем, что они мастера труда, что нельзя принять правильное решение без точного знания настроения масс. Тезис ортодоксальный… Тогда пригласите все буровые на самые секретные заседания и сделайте их достоянием сплетен всех кумушек вашего города. — Мухин икнул, выпил воды. — Я напомню и такой факт. Помните, когда нефтяников выдвигали на правительственные награды и мы, обком, предложили несколько своих кандидатур, так Бадыгова в горкоме отвела под предлогом, что Степаненко мало помогал нефтяникам. А Степаненко — заведующий отделом, по должности обязан быть включен в список. Мы не можем допускать такого положения, чтобы должность заведующего отделом обесценивалась, становилась неавторитетной в низовых организациях…

— Правильно поступил горком, — спокойно заметил Столяров, — поправил нас…

Мухин не реагировал на замечание Столярова. Он продолжал в том же духе:

— Порочная линия горкома своим острием упираемся в линию поведения самой Бадыговой. Не поймешь, кто она: домохозяйка или секретарь горкома? Есть заявление, что она сама ходит на базар. И когда я пошел с этим к Столярову, он засмеялся. Это большой, принципиальный вопрос, вопрос поведения, этики секретаря. Бадыгова отказалась без нашего ведома от персональной машины, некоторые могут истолковать, что и Мухину не надо машины… Зачем, мол? — он засмеялся. — Можете пользоваться дежурной, ваше дело, товарищ Бадыгова, но машина-то персональная, машина секретаря горкома, и установлена не из ваших симпатий или антипатий, а из других соображений… Сокращайте машины у хозяйственников, по общей линии… Вы свободно ходите, я резко скажу, болтаетесь по буровым, по городу; рабочие к вам относятся панибратски, вы можете дело довести до того, что вас примут за обыкновенную бабу и что хочешь могут вам сказать в глаза…

— Если я этого заслужу, — спокойно бросила Садыя. Половина того, что говорил Мухин, не удивляла ее: дело хозяйское, что хочет, то и говорит. У Садыи сейчас была другая, большая тревога и желание скорее увидеть сына.

— Я думаю, — продолжал Мухин, — вопрос этики партийного работника — вопрос дня. Никто не запрещает ответственным работникам общаться с людьми; наоборот, этого требует жизнь. Но питаться в столовой, ходить на базар, выполнять роль комсомольского инструктора в совхозе или еще где ему заблагорассудится — это, конечно, не живая связь с массами! Нельзя уподоблять себя обыкновенному рядовому, надо быть на голову выше, строже к себе, высоко держать авторитет партийного работника. Где гарантия, что чрезмерное «хождение в народ» не приведет к неблагоприятным выводам — сплетням, осуждениям? Партийный работник должен быть чист от обывательской молвы, он должен быть огорожен от всяких недоразумений. Именно поэтому, напомню Бадыговой, создаются для руководства нормальные условия жизни, отдыха… А ваш сын дружит с сыном какого-то Котельникова, который побывал в милиции. Говорят, хотел ограбить квартиру инженера. А если бы ограбил?

— Мои сыновья сами выбирают друзей.

Садые было трудно усидеть.

— Мои — тоже. Но я знаю друзей моих детей. Они все благородные.

— Благородство в вашем смысле меня и моих детей не интересует. Мои дети дружат с детьми рабочих, с честными, хорошими ребятами.

— Да, да, — Мухин звучно откашлялся, — все ясно. Линия поведения Бадыговой мной изложена. Я думаю, не стоило бы нам ее рекомендовать партийной организации нефтяников… Факты требуют еще некоторого расследования… Потом, явно недовольные голоса с нефти. Очень плохо с кадрами. Идет расслоение: специалисты крупные летят, а сосунки, которые не сегодня-завтра завалят всё, получают места. Всем известно дело Дымента. Обвинить такого специалиста? Стоит открыто и другой вопрос — чисто партийно-хозяйственный. Разделение промыслов.

Мухин самодовольно уселся и, вынув платочек, нетерпеливо стал вытирать потное лицо: глаза его, маленькие, узкие — две щелки — насмешливо улыбались: «Да, жаль, но что поделаешь, — принципиальность прежде всего…»

— Слово имеет товарищ Князев, — сказал Столяров.

Князев говорил без мухинского воодушевления — вяло, растягивая слова, быть может нарочно, в противовес Мухину. Он говорил о многих достижениях в работе горкома. Он говорил о буровых, о заводах, жилых домах. О Бадыговой говорил просто, как о замечательной трудовой женщине, говорил о том, что он гордится, что ему выпала такая доля — поработать вместе, рука об руку с удивительной простоты и скромности человеком. Он отвел почти все возражения Мухина, и тот нервно морщился. Князев поддержал горком в отношении промыслов:

— Рано пока, надо создать базу, я согласен с совнархозом и с горкомом.

Выступали другие — разные мнения, мысли, советы. Но немало сомнений, удивлений. Все ждали выступления Столярова.

— Я думаю, — сказал резко Столяров, — обсуждение итогов работы горкома перед подготовкой к партийной конференции дало нам следующее: горком стоит на правильной партийной линии; Бадыгова работает хорошо, это ясно каждому. Некоторые вопросы, поднятые Мухиным, обсуждались на бюро, и, я думаю, нет смысла возвращаться к ним. Все ясно. Настоящую критику, настоящую оценку непосредственно дадут коммунисты той парторганизации, которую возглавляет Бадыгова. Мухин настаивал обсудить линию горкома, он очень хотел высказаться. И высказался — я ему не мешал; пусть он не звонит в Москву, что его Столяров зажимает. Вы говорили здесь об авторитете так, будто партийные работники — это каста и будто установка на кастовость — установка партии. Нет и нет! Это противоречит ленинским принципам. Вы заблуждения отсталых партийных работников, их косность возводите в догму! Я не хотел подрывать ваш авторитет здесь, на бюро; но я не мог не высказаться так… вопрос слишком принципиальный.

— Все равно я вас не понимаю; об этом разговор не здесь! — вспыхнул Мухин.

— Почему? И здесь неплохо. Как думаете, товарищи?