Её отец в 80-х годах служил начальником продуктовой базы. Напористый и деловитый, с масляными глазами начинающего алкоголика, он делал то, что умел делать лучше всего — ловчил и комбинировал, обманывал и обвешивал, набивая купюрами канистру от бензина в пыльном углу старого гаража все туже и туже.

Вечерами, держась рукой за предынфарктное сердце над стаканом коньяка, он желал своей дочери лучшего будущего. И когда в 95-м году дочь окончила школу, устроил её в медицинский институт.

Людей лечить, это вам не сметану водой разбавлять, интеллигентная профессия, всегда при уважении и при деньгах — так он искренне верил.

Она, и в школе не отличавшаяся особыми успехами в учебе, институт тянула кое-как и, откровенно говоря, если бы не папина канистра из-под бензина, вышибли её еще бы с первого курса. Но преподаватели прежде всего люди, любящие деньги не меньше представителей всех прочих профессий.

Так они и справлялись, где она недоучит, там папа доплатит.

Когда она, наконец, получила диплом, папа уже отдавал себе отчет, что великого врача из неё не получится.

Он устроил её в интернатуру в военный госпиталь, разумно рассудив, что уставной пациент менее прихотлив и более привычен к скотскому с собой обращению.

Не ржавели старые связи, крутились смазанные в свое время дефицитным маслом шестеренки, не забывались заслуги и услуги.

Ей зачли какие-то курсы, вписали практикумы, присвоили офицерское звание.

Она двинулась вперед и вверх, не умея делать людей здоровыми, она решила делать карьеру.

Огляделась и, с папиной напористостью и деловитостью, вышла замуж за перспективного офицера, сына заведующего отделением с каким-то покровительствующим родственником в министерстве. К тридцати годам она уже была майором, ловко водила Тойоту Королу и трижды в неделю проплывала пару километров в бассейне.

Первый раз забеременела она в тридцать три года. До этого долго ничего не получалось, хотя перепробовали с мужем всякие способы, переходили по коллегам-врачам и поездили по сельским бабкам-шептуньям.

А тут вдруг — забеременела.

Равнодушно улыбчивая тетка из гинекологии написала в карточке пугающее — старородящая первородка.

Она боялась этих рычащих слов. Всего боялась — снов, сглаза, тошноты, болей в спине, наливающихся грудей, прохожих, машин, несвежих продуктов и рыночного молока.

— Не того боялась, — сказала она мне через год.

Она пришла к нам в контору одна, без мужа и без отца.

Она выглядела дорого. Прическа, цвет волос, шуба, перчатки из тонкой кожи, ухоженные руки в кольцах. Все было к месту, все стоило хороших денег, все на уровне.

И говорила она тоном человека, который привык, что его слушают и слушаются — ровная тихая речь, выверенные слова, выдержанные паузы.

Мы быстро определились, как зальем бетонный постамент, и каким гранитом его облицуем.

Гранитные перила по периметру, с точеными балясинами на каменном резном бордюре.

Стела с двумя колоннами по бокам, и сверху гнутая гранитная арка.

Вазы, шарики, цветник.

Подошли к портрету.

Она показала те фото, что у неё были, и я сразу понял, что с портретом у нас проблема.

Все снимки оказались из телефона, смазанные, но главное — ракурс, все снято снизу вверх, виден мягкий подбородок, и аккуратные дырочки пуговичного носика, пухлые щечки закрывают глаза, и еще удивленно вздернутые бровки, дальше чепчик, край мехового конверта, рюши.

— Катенька здесь лежит, — говорит она своим ровным голосом. — Мы мало фотографировали. Боялись сглазить. Не того боялись.

Это был мой первый по настоящему дорогой проект.

Много гранита, много работы и постоянный страх сделать что-то не так, страх все испортить, страх не справиться.

Я тогда не знал о ней всех тех подробностей, что написал выше.

Она была просто заказчик, тогда еще один из немногих, со своим горем, со своей бедой.

Подробности её жизни я узнал позже, через год, когда на захоронении поднимали наши рабочие надгробную плиту, а художник на памятнике дописывал новые инициалы — мальчика, прожившего меньше полугода, и в этот раз не было фотографии, и на стеле вместо неё рисовал художник ангела, пузатого и печального, усевшегося на край облака.

Я не знаю, отчего умер второй ребенок.

А первый ребенок, мне сказал её отец, мятый старик с синими прожилками по впалым щекам, первый ребенок умер от простуды.

18.11.2015