С тех пор как Николя узнал, что водка по-русски значит «водичка», он не видел никаких причин отказываться от нее по утрам. Открыв глаза, он вылезал из постели, чтобы выпить на кухне холодного пива, потом снова ложился со стаканом ледяной водки в руках, которую посасывал до полного пробуждения. Отчаяние не успевало появиться, Николя поклялся себе, что оно никогда больше не возьмет над ним верх.
Определенно он не жалел о том времени, когда был воздержан, вспоминал только энергию первых утренних часов. Единственным настоящим врагом пьянства был не цирроз, не страх, не рак, не похмелье, не безработица, не косые взгляды, а усталость. С самого пробуждения он с трудом пересиливал эту слабость во всех членах, ему приходилось ждать, пока водичка не сделает полный оборот в организме, пока драгоценная молекула не спровоцирует цепь реакций и мозг не найдет наконец достаточно веского повода, чтобы привести тело в вертикальное положение. Потом было испытание перед зеркалом.
Маска Гредзински исчезла и наконец появилось настоящее лицо Другого. Он готов был увидеть таракана или уродливые черты создания из другого мира, но узрел лишь мешки под глазами, красные прожилки, набрякшие веки, трехдневную щетину. Так вот, оказывается, как выглядит его двойник? Между ними есть сходство, но какое-то печальное, он словно одутловатый старший брат, которого снедает червоточина. Другой — такой красноречивый, такой резвый, пока он оставался порождением ночи, на рассвете выглядел просто больным, уже предчувствующим свой конец. Он умрет пьяный в дым, с бутылкой в руке и туманом забвения в голове. Но это все-таки лучше, чем умирать, моля неизвестно какого бога о добавке. Если Николя — не сознавая того — всегда боялся смерти, то для Другого смерть была отдаленным обещанием избавления. То, что все это однажды кончится, успокаивало его. И если жизнь — падающая звезда, освещающая тьму вечности, каждый имеет возможность сжечь ее, как ему нравится. Николя еще помнил слова Лорен, ее тон, синеватый отблеск в глубине ее глаз, который обращал в шутку все, что она говорила: «Вам повезло, у вас печень как у младенца». Она была права, объявленная смерть может еще подождать. Алкоголики высшего полета пропивают среднюю продолжительность жизни до конца, не потеряв ни капли.
Однако сегодня утром Николя овладело дурное предчувствие. Омерзительное ощущение, не имевшее ничего общего с остатками дурного сна или началом опьянения. Какая-то неопределенная угроза, которую он пытался прогнать, глотнув водки.
В конце концов он всегда доходил до работы, маленький ежедневный театр забавлял его по-прежнему. Этот маскарад должен был вскоре закончится, но он предпочитал, чтобы решение пришло сверху. А пока он перешел все границы, как ребенок, который пытается понять пределы своей власти. Николя видел, что зашел слишком далеко, он чувствовал, как все еле сдерживаются в его присутствии.
— На совещании в художественном отделе ждут только вас.
— Спасибо, Мюриэль.
Он зашел в свой кабинет, первым делом выдвинул самый нижний ящик стола, чтобы удостовериться, что еще осталось чем наполнить фляжку — бутылка «Выборовой» оказалась едва початой. Усталость исчезла с хорошим глотком, освободившим голову, потом руки, наконец ноги. Он выпил еще, готовясь к еженедельному пятничному совещанию, беспечно пересек коридор и зашел в мастерскую, где все его ждали, рассевшись вокруг длинного стола на подмостках.
— Николя, у тебя усталый вид, — заметила Сесиль.
— Усталый? Ты абсолютно уверена, что хотела употребить именно это слово? Ты не собиралась сказать «депрессивный» или «пьяный»?
— Не важно, начинаем сеанс стенаний. Кто первый?
— Я здесь именно для этого, разве нет?
— Николя, тебе, вероятно, стоит отдохнуть. В последние недели мы работали с невероятным напряжением.
— Да что вы все вообще знаете о напряжении? Вот ты, Валери, проводишь большую часть дня, чертя линии и выбирая шрифт, если за тебя это не делает компьютер. Для тебя, Жан-Жан, целая трагедия — исчезновение твоего «Ротлинга», когда я одолжил его у тебя последний раз, у тебя было такое лицо, будто твоей младшей сестренке вспороли живот. А ты, Веро, заслуживаешь специального названия за твой идиотский лексикон — все эти твои отпуска, чтобы «снять напряжение», обеденные «брейки» и «брифинги» у автомата с кофе. А «потуги» Сесиль в состоянии постоянной паники, потому что она может работать только в «дедлайн»? А Бернардо, который не в состоянии поделить двузначное число без своего IBM PC, а Мари-Поль — королева Интернета, факса и мобильных телефонов, всегда готовая «общаться», что значит: «Алло, ты где? Я могу тебе перезвонить?»
— …
— …
— …
— Все было бы не так страшно, если бы вы не тратили время — мое время! — на бесконечные жалобы. Может, вы медленно гниете на заводе и не проживете и трех недель на пенсии? Вы хотите поговорить о безработице и следующими за ней несчастьями?
— Что значат все эти обвинения? — спросил Бернардо.
— Что было бы, если бы все так рассуждали! — добавила Сесиль.
— Вас просят не рассуждать, а перестать слушать самих себя целыми днями. Я не для себя это говорю, и даже не для пользы работы, даже не для пользы отдела или «Группы». В конце концов, что мы делаем весь год?
Мы разрисовываем всякие глупости, красим их, чтобы они понравились потребителям, — логотипчик там, брошюрка сям. Всем наплевать, но нам это дает средства к существованию. Так что говорю я вам все это только ради вас самих, потому что если вы воспринимаете происходящее здесь настолько всерьез, то вы плохо кончите.
Он встал и скрылся в туалете. Закрылся в кабинке на два оборота, опустил крышку унитаза и рухнул на стульчак. Металл, отливающий синевой, белоснежный фаянс, галогеновый свет. Глоток водки. Вздох. Он любил эти мгновения ультрасовременной сосредоточенности.
В обеденный перерыв в местном ресторане оставалось лишь одно свободное место — напротив Гредзински. Последние несколько недель он обедал в одиночестве. Парадоксальное следствие алкоголизма — Николя стал очень требовательным к темам разговоров за столом. Он считал, что любая пошлая болтовня быстро становится смертельно скучной. Его шкала посредственности давно перешагнула общепринятый порог терпимости. Николя больше не находил в себе сил ломаться в ожидании десерта и в один прекрасный день решил, что в одиночестве он будет скучать гораздо меньше.
Вторая половина дня прошла спокойно, что должно было его насторожить. Предчувствие не покидало его весь день.
— Алло, это Алиса, ты как?
— Какими судьбами?
— Можешь зайти сейчас к моему шефу?
— Сам Броатье хочет меня видеть?
— Всего на пару минут, если у тебя есть время, в районе половины шестого.
— Сегодня не очень удачный день, — для очистки совести заметил он.
— Напрягись.
— То есть это приказ.
— Если хочешь.
В конце концов, так не могло продолжаться дальше. Его роман с «Группой» подошел к концу. Тем лучше. Его ждали новые территории, новые завоевания. Он обещал себе завтра же купить билет на самолет до Новой Гвинеи, и меньше чем через неделю он будет играть в крикет с туземцами. Может, он станет первым человеком с Запада, которого папуасы примут в свою команду. В общем, жизнь бросала новый вызов.
— Как мило, Николя, что вы смогли ко мне зайти. Слухи — это всего лишь слухи, но лучше найти их источник. Кажется, сегодня во время брифинга у вас возникли проблемы?
— Те проблемы, которые возникают у вас ежедневно, Кристиан. Мы ведь обращаемся друг к другу по имени?
Застигнутый врасплох, Броатье кивнул.
— Мне докладывали. Кажется, у вас профессиональные проблемы? Вы не сошлись во мнениях с Лефебюром?
— Он идиот.
— Прошу вас. Это мой ближайший помощник, которого я ценю и как профессионала, и как человека.
— Вы хотите знать, пью ли я? Пью.
— Водку. История любви.
— …
— …
— Вы понимаете, что мы не можем больше держать вас тут. Ваше поведение, разногласия, вызванные вашим… состоянием, извините, я вынужден сказать вам прямо. Вы человек умный, наверняка уже все поняли.
— Вас не так беспокоит то, что я пью, потому что результаты стали гораздо лучше, с тех пор как я стал начальником отдела. Я разруливал многие ситуации, я ценный сотрудник, и вы это прекрасно знаете. Проблема в том, что надо избавиться от человека, который больше не боится. «Группа» не может принять сотрудника, который не боится уйти из «Группы». Моя независимость — даже притом, что она приносит свои плоды — невыносима. Вы как доберманы, чувствуете человеческий страх. Например, сейчас, в этом кабинете вы чувствуете, что я не боюсь ни вас, ни ваших решений. Когда вы смотрите на служащих, укрывшись за личиной джентльмена, у вас в глазах явственно читается: «На улице очень холодно». Без «Группы» очень холодно, и каждый не сегодня-завтра может оказаться на улице, даже Бардан, который считал себя неуязвимым. Но мне больше не холодно. И это все водка, ее давали русским солдатам. Сколько вы получаете в месяц, Кристиан?
— …
— Двести тысяч? Двести двадцать? Не будем мелочиться, возьмем двести сорок. И это гораздо меньше того, что мне капает, пока я сплю. Хвастаться особо нечем, но это дает мне право не дрожать тут перед вами ни от страха, ни от холода. Мне не понадобилось учиться в университетах, быть салагой, клясться в верности какому-нибудь братству, разыгрывать сторожевого пса, мне не пришлось участвовать ни в каких интригах, ни увольнять, ни заигрывать с власть имущими. Просто у меня родилась идея — идиотское и не самое интересное изобретение, которое я развил и довел до ума за десять минут. Я играл с абсурдностью системы, как все вы делаете ежедневно, и система хорошо мне заплатила. Она защитила меня от самой себя. Благодаря этому я, похоже, умру, купаясь в роскоши.
Не понимая ни единого слова, Броатье поднялся и направился к двери, чтобы быть уверенным, что Николя наконец уйдет.
— У меня еще много дел сегодня. Мне надо заслужить зарплату — увы, гораздо меньшую, чем вы думаете. Мне придется просить вас уйти, месье Гредзински.
— А как с моим выходным пособием?
— ?..
— Из принципа.
— Обсудите с Алисой.
— Забудем прошлое. — И Николя протянул руку.
Броатье ничего не оставалось, как пожать ее. Спускаясь на свой этаж, Николя задумался, был ли этот жест прекрасной игрой или выглядел довольно жалко. Он вернулся в свой кабинет и надолго развалился в кресле. Забавно, но дурное предчувствие не исчезло.
Обычно уволенный покидал свой кабинет с картонной коробкой, полной всяких личных мелочей. Пара папок, свитер, фотография близких, зонтик, какие-то лекарства. Николя забирать было нечего, только полную коллекцию «Трикпаков», часы на подпорке, найденные в коридоре, и открытку, присланную Жако с острова Коай. Этот последний снова облачился в адвокатскую мантию и окунулся в судебные прения, с тех пор как врачи официально сообщили ему о ремиссии. Он почувствовал вкус к борьбе. Николя мог со спокойной совестью удалиться со сцены.
Он вышел из кабинета с гордо поднятой головой, не забыв, однако, перелить остатки «Выборовой» в свою фляжку. Ему было даже любопытно, как о нем будут судачить позже в коридорах «Группы». «Гредзински? Он запил, после того как его повысили, на работу приходил вечно пьяным, прятался в сортире, чтобы приложиться к бутылочке, ну и кончилось тем, что его выставили». Это все, что о нем будут помнить. Боже, как же необъективна коллективная память! Перед лифтом уже собралась толпа, он спустился вместе с теми, кто придет сюда и завтра. Двери открылись в холл, он величественно прошествовал к выходу. Ему не терпелось вступить в рукопашную со всем миром, он бросился на улицу, и уже ничто не могло бы заставить его дать задний ход. Он прошел мимо «Немро». Николя знал, что они уже там, со своим вечным аперитивом. Что-то толкнуло его попрощаться с ними. Приближаясь, он слышал, как стихают все разговоры.
— Я пришел попрощаться.
Девушки взглядом умоляли Жозе или Маркеши заговорить, но ни один из них не решился.
— Я знаю, о чем вы думаете. Почему он пришел выпить с нами, если он и так пьян?
— Нет, мы так не думаем, — грустно сказала Режина.
— И пожалуйста, не надо тут устраивать «осуждения за намерения», — добавил Жозе. — За этим столом тебя никто никогда не осуждал.
— Садитесь и выпейте с нами по стаканчику, не важно — первому или последнему.
Маркеши жестом сопроводил свои слова, взял свободный стул от соседнего столика, и все подвинулись, освобождая место для Николя. Арно сделал знак официанту, и тот принес пива. Неловкость мало-помалу проходила, и разговор продолжился с того места, на котором прервался.
— Говорят, что тех, кто работает над проектом «4.99», пошлют на повышение квалификации, — сказала Режина.
— Куда?
— В Ним.
— Прекрасно, я обожаю треску по-провансальски.
— А что, это их коронное блюдо?
Николя осознал вдруг, что эти улетучивающиеся мгновения никогда больше не повторятся. Теперь у него будут другие проблемы, другие ориентиры, другие рефлексы. Ему придется идти своей дорогой одному, в толпе незнакомцев. Водка не выносила никакой другой компании.
— На следующей неделе меня среди вас не будет, я уезжаю в Сиэтл, — сообщил Маркеши.
— По контракту?
— Я подписал с Slocombe & Partridge. He буду вдаваться в подробности, но сумма гигантская.
— Тогда вы угощаете, — улыбнулся Арно.
Но Маркеши на этом не остановился. Николя уже пожалел, что пришел попрощаться с ними.
— У меня была Европа, Африка с Ехасот, Азия с Kuala Lumpur, Океания с Camberoil, а сегодня я наконец заполучил последний континент, которого мне не хватало.
Слишком поздно — уже нельзя было уйти, нельзя вернуться назад, нельзя сделать вид, будто Маркеши ничего не произнес.
— Маркеши, вы не ангел и не дьявол, вы ни хороший, ни плохой, ни умный, ни идиот, ни красавец, ни урод. Вы подавляющая посредственность, из тех, что пытаются все время оригинальничать. В любви, которую вы испытываете к себе, есть даже что-то умилительное, love story с обязательно счастливым концом. Вы не гений, но утешайте себя тем, что никто не гениален, почти всем нам удалось с этим смириться. Даже образ, который вы пытаетесь создать, далек от совершенства. У вас никогда не будет лоска Кэрри Гранта, юмора Билли Уайлдера, свинцовых кулаков Лаки Лючано, решительности Мари Кюри, смелости…
Маркеши вскочил, не дослушав тираду до конца, схватил Николя за грудки и заехал ему головой в лицо. Гулкий звук удара удивил их обоих. Даже не поняв, что произошло, они оба оказались на земле, посбивав по пути столы и стаканы. Маркеши приземлился на плечи и пару мгновений лежал неподвижно. За это время Николя успел поднести руку к расквашенному носу, кровь с которого заливала рубашку. Увидев это красное, стекающее между пальцев, он обезумел от ярости и начал молотить Маркеши по лицу. Эти несколько секунд он дубасил с ощущением счастья и сверхъестественной силой, словно неожиданно освободился от всех страхов, терзавших его с детства, и живущий в нем зверь наконец вырвался на свободу. Под аккомпанемент истошных женских воплей Жозе и Арно тщетно пытались остановить его, остальные, окаменев, не знали, как реагировать на столь древнюю ярость. В конце концов Жозе удалось скинуть его на землю, а Арно — поднять Маркеши. На этом все должно бы было и закончиться, но, забыв свой собственный страх и в свою очередь разъяренный видом крови, Маркеши всем весом навалился на Николя, который тут же начал задыхаться. Маркеши схватил его за волосы, приподнял голову и несколько раз смачно тюкнул ею об асфальт. Несмотря на крики, было слышно, как хрустнул нос, треснули надбровные дуги. Маркеши остановился, только когда лицо Гредзински стало похоже на красноватую кашу.
Гробовое молчание.
Суета Арно и Жозе, паника Режины, официанты и хозяин заведения мечутся, не зная, что предпринять. Маркеши поднялся, на секунду привалился к стене и, не обращая внимания на текущую из носа кровь, вытер слезы протянутым ему платком. Николя уже не было в кафе.
Он был во дворике, на ярком солнце. Сложившись пополам, он валялся на земле, не чувствуя боли. Только унижение. Те, кто колошматил его, теперь стояли вокруг и смотрели на кусок стыда у своих ног, который не решался подняться. Вероятно, это было его крещение страхом, страх поселился в нем, и больше его не выгнать.
— Надо позвать врача!
Маркеши, пошатываясь, вышел из кафе, Режина за ним. Взгляды снова сомкнулись на Николя. Он отказался от врача.
— Ты весь в крови, тебя надо отправить в больницу! Повысив голос, он опять отказался, и все, пожав плечами, ушли.
— Жозе, если хочешь сделать что-то полезное, принеси мне водки, полный стакан.
— Но…
— Быстро, или мне придется сходить за ней самому. Николя держал у лица полотенце. Натощак он бы никогда не оправился от подобной взбучки. Опьянение защитило его, он остался в сознании и смог противостоять обидчику. Ему хотелось плакать, смеяться, успокоить окружающих, разыграть безразличие, выглядеть достойно. Завтра у него будет время попереживать. Жозе протянул ему стакан водки, который Николя выпил не спеша, словно лекарство, каковым она, в сущности, и была. Все тело пронизывала боль. Он чувствовал, что некоторые мускулы не реагируют, но, несмотря ни на что, попробовал встать. Спустившаяся в пищевод «водичка» помогла ему обрести власть над всеми членами. Ему казалось, что она заменила кровь, равно как и все другие жидкости, с ног до головы. Вскоре он почувствовал себя в том состоянии, о котором часто говорят, но боятся верить — далеко от этого страдающего тела, от стыда, который заставляет кровоточить внутренние раны. Он был пьян.
— Ты правда не хочешь…
— Нет.
Он направился к выходу. Эспланада была пуста, и «Группа» потихоньку растворялась. Он сделал пару шагов к перилам, почти повис на них, ему хотелось почувствовать на своем лице освежающий летний ветерок.
Николя дохромал до газетного киоска. Каждый шаг занимал несколько часов. По рукаву текла кровь. Каков следующий этап? Дойти до входа в то здание слева? Нет, он попытается сделать бросок до мостика, а потом спуститься к стоянке такси. Но ни один шофер такси не откроет ему дверцу своей машины, это и так ясно. Придется ехать на метро, в худшем случае он сойдет за бомжа, которым он, собственно, и стал — всклокоченный, перемазанный в крови, пьяный в дым и безработный. Он нашел в себе силы дойти до мостика и начал медленно спускаться, ноги едва ему повиновались. Набережная Сены была пустынна, он один тащил по ней свои бренные останки, и так было лучше.
Но, хорошенько присмотревшись, он понял, что не один.
Далеко внизу он заметил темную неподвижную фигуру.
Застывшую в ожидании.
Дурное предчувствие, пережившее все унижения сегодняшнего дня, внезапно обострилось.
Неподвижная напряженная фигура смотрела в его сторону. И это не было иллюзией. Разбитые надбровные дуги не застилали взгляд, а раскалывающаяся от боли голова не мешала ему воспринимать реальность — прямой как палка, человечек в конце эспланады ожидал именно его. Пока еще далекий, но уже знакомый образ.
Он догадывался, кто это, не решаясь узнавать.
Он предпочел бы, чтобы фигура оказалась галлюцинацией, злобным порождением его самых ужасных кошмаров. У человечка были маленькие глазки, маленькие ручки и наверняка маленькое бьющееся сердце.
Человечек явно был кем-то, он мог бы прогуливаться в любом другом месте города. Тогда что он делает здесь, у эспланады, словно тот, кого он ждет, неизбежно проходит именно здесь.
Утомленный, весь в крови, Николя наконец приблизился к нему.
— Что вы хотите, Бардан?
Алан Бардан был в темном костюме и белой расстегнутой на груди рубашке, без галстука.
— Думаю, по мне видно, я не слишком в форме, — сказал Николя. — Я еще держусь на ногах, потому что водка служит анестезией, но скоро… я…
Так как Бардан не решился произнести ни слова, Николя хотел обойти его и пойти своей дорогой, но Бардан не дал ему времени и сунул руку в карман.
— Стойте, где стоите.
Теперь он сжимал в руке черный металлический предмет, который Николя не сразу узнал. Потому что впервые видел его вблизи.
— Это у вас револьвер?
Совсем маленький револьвер, не страшнее детской игрушки. Совершенно нечего бояться. Николя старался сохранить достоинство. Алкоголь продолжал поддерживать огонь в мозгу. Была ли это усталость или мутная пелена, которую между ним и реальностью соткала водка? Он все еще не испугался. Все это было так нереально. Бессмысленно.
— Я устал, — сказал он. — Мне хочется исчезнуть. Чтобы меня не видели. Я хочу вырваться из этой обстановки. Пропустите меня, и обещаю вам, что обо мне больше никто не услышит. Я сяду в самолет, летящий в неведомые страны, и не вернусь. Оставьте меня в покое.
— Первыми исчезли друзья. Жену я тоже не смог удерживать долго. Пришлось продать все, что можно было продать. Чаще всего всплывало слово «депрессия». Для врачей упадок сил ничего не значит. А депрессию они готовы лечить.
— Они правы. Депрессия лечится.
— Я не был готов к тому, что все кончится так быстро. Дети могут выкрутиться сами, я чувствовал себя полным сил. Я из тех, что всю жизнь работает, я никогда не занимался ничем больше. Так могло продолжаться еще десять или пятнадцать лет. Но мне объяснили, что я не годен к повторному использованию. Как и большинство отбросов.
— Уберите револьвер, и пойдем куда-нибудь, поговорим спокойно.
— Сначала я думал, что это все деньги, уровень жизни, но на самом деле это не так важно, я могу без этого обойтись, но без работы у меня просто ничего не осталось. И это моя ошибка.
— Уберите револьвер.
Бардан начал всхлипывать. Николя чувствовал, что действие водки потихоньку проходит и скоро он останется один, испуганный больше обычного.
— Меня тоже выкинули. Место свободно. Броатье может взять вас обратно.
Произнося это, Николя медленно отступал. Бардан заметил и заорал:
— Не двигайтесь, Гредзински!
— Пойдите поговорите с ним, он поймет… Николя сделал еще шаг назад, потом еще и еще, не в силах остановиться.
— Не двигайтесь, я сказал!
Николя показалось, что он опустил свою игрушку дулом вниз.
Но вместо этого он услышал выстрел, и его тело покачнулось от сильного удара.
Задыхаясь, он поднес руку к сердцу.
Упал на землю.
Глаза сами собой закрылись.
Во всем этом наверняка была своя логика, все шло своим чередом. У него никогда не было таланта к жизни. Уже в детстве он просто наблюдал за жизнью других.
Как жаль…
Все могло бы быть по-другому.
Если бы только он перешел этот мостик, а там и всю жизнь.
Но уже становилось темно — слишком рано для этого времени года.
Щекой он чувствовал шершавый асфальт.
Страх из страхов, страх, которого он так боялся все эти годы… Значит, это всего лишь вот так? И ничего больше?
Через несколько минут Николя Гредзински уже не будет бояться ничего, перед ним будет долгая вечность, чтобы прийти в себя после этого фарса. Там он будет недоступен, маленького койта туда не пустят, да и других обидчиков тоже.
Горячая жидкость, сочившаяся из сердца, стекала к шее.
«Значит, вот оно? И ничего больше? И всю жизнь я боялся… этого?»
Тоненькая струйка текла уже по губам и подбородку.
Перед смертью он узнает вкус собственной крови.
Кончиком языка он слизнул каплю в углу рта.
Одновременно горячая и крепкая.
Да, горячая.
Но почему крепкая?..
Почему его кровь такая крепкая?
Это не кровь.
«Это не кровь…»
Ему знаком этот вкус.
«Я знаю этот вкус… Это…»
Это именно то, что он подумал.
«Водка?..»
Это была именно водка.
Его сердце сочилось водкой.
Рай? Ад? Что это за место такое, где вместо крови течет водка?
Он проверил все части тела — руки, ноги, легкие, голова, все действовало. Медленно, разбитое, сломанное, вывихнутое, но действовало. Он даже мог попытаться открыть глаза.
Было светло.
До ночи было еще далеко.
Ему удалось подняться, он все еще был на мостике. И никто не собирался чинить ему никаких препятствий.
Он посмотрел на грудь — никаких признаков крови. Он сунул руку во внутренний карман пиджака и вынул продырявленную, мокрую фляжку.
Алкоголь убивает. Но среди миллионов отнятых им жизней, возможно, ему иногда удается спасти одну.
Он уперся лбом в витрину магазина и ждал, пока она обернется.
Наконец она вышла, осмотрела его с головы до ног, чтобы оценить размеры ущерба.
— Мне тебя не хватает, Лорен.
Она не сказала ничего угрожающего. Ничего ироничного. Просто:
— Пошли ко мне.