Если бы он только с ней переспал…

От прошлой ночи у него не осталось ничего, только волны слов, от которых в голове до сих пор штормило. Пьянство производит много шума, может, еще немного ярости, но редко оставляет память. Больше, чем разочарование от того, что ему не удалось даже обнять Лорен, была досада на себя за то, что он предложил ей провести вместе остаток ночи. Молекула этилового спирта воздействовала напрямую на его чувство смешного, и за несколько минут крепость, возводимая им столько лет из кирпичиков детских унижений и юношеских промахов, пошла трещинами. Он строил по старинке, вооружившись терпением, благодаря женщинам и — главное — против них. Его сознание было отточено на любую глупость, что наверняка лишило его многих приятных мгновений, но и защитило от известных поражений. И все рассыпалось вмиг, из-за неловкой фразы, обозначившей направление в сторону постели. Напрасно он убеждал себя, что отказ Лорен был всего лишь, «возможно», обещающим другие встречи, на самом деле он, как юный идиот, попался в древнюю как мир ловушку. «Как ужасно молодеть таким образом». Это была его первая мысль, когда прозвенел будильник, то есть через два часа после того, как он, не раздеваясь, рухнул в постель. Один. Почему никто не вышвырнул его из бара?

Он думал, что закон защитит его — знаменитое запрещение пьянства в общественных местах, так ведь нет, никто не мешал ему выпивать, болтать, снова пить, пока на рассвете у него достало сил только на то, чтобы поднять руку, подзывая такси, с трудом произнести свой адрес, нажать кнопки на домофоне, как будто он учится считать, и в заключение перевернуть торшер у входа — господи, что он делает тут, на пороге спальни! Из всего урагана слов, которые до сих пор кружились у него в голове, выделялось одно, короткое, которое навсегда останется в памяти: Лорен сказала «нет». Изящное «нет», которое тем не менее означало именно «нет», просто «нет», и все. Он задумался о том, не отшатнулась ли она, когда в пылу разговора он наклонился к ней, чтобы сказать что-то на ухо. Если между ними и пробежала искра, он загубил все атакой в лоб, единственным достоинством которой было то, что не приходилось размениваться на намеки и недомолвки. Что может быть более трогательного, чем надравшийся мужик, предлагающий красавице переспать? Тот же мужик на следующее утро.

На ощупь отыскивая рубашку, он едва не поддался соблазну опять лечь спать и променять «Группу» на немного сна и забвения. Ни о чем больше не думать, презреть смелость, забыть об угрызениях совести, остаться в тени, зарыться в вату, уехать в неизвестность и вернуться здоровым. А если этого окажется недостаточно, то заснуть последним сном и избавиться навсегда от этого насекомого, которое точит его изнутри с самого рождения.

Сегодня он не будет прибегать к пиву — кофе и аспирина должно хватить, как всем остальным, кто переживает похмелье как обратную сторону медали, просто цену, которую надо платить за беспричинную радость. Зачем прекращать эту муку? Он должен радоваться этому страданию, оно напоминает ему о том, кто он есть — сорокалетний человек, который размечтался о том, что ему не по чину, и который никогда не сможет восстановить силы для работы за два коротких часа.

Ему надо было посидеть в одиночестве, чтобы понять эту тоску по человеку, которым он был вчера. Откуда взялся этот незнакомец, который заигрывал с неизвестной, браво, по-гусарски заливая за воротник? Куда спрятался тот подлец, что смеялся над ним? Этим утром Николя платил по счетам этого другого, это было уже слишком, потому что он существовал не больше, чем эта женщина, шляющаяся по барам и разглагольствующая об эпохе Возрождения, как будто она только что оттуда.

У него в ушах все еще звучала проповедь Лорен о красоте, которая нас окружает, — достаточно уметь смотреть вокруг, и в конце концов красота проявится. Цвет бурбона в стакане для виски, воркование влюбленных голубков вокруг, черно-белые фотографии, представляющие сцены из мюзик-холлов, ночные бабочки у барной стойки и особенно она, Лорен, в эту минуту затмившая все вокруг.

На крестном пути от постели до работы ему виделось одно уродство. Мир действительно был грустным зрелищем, созданным трудами его предков и его самого. Все они были уверены, что поступают правильно, каждый следовал своей собственной и единственно верной логике. Николя вышел из лифта, собираясь хлопнуть дверью своего кабинета так, чтобы его было слышно всем. Все, что ему хотелось, это чтобы его оставили в покое. На полдороге его перехватила Мюриэль и, отклеив записку со своего компьютера, сообщила:

— Алиса хотела бы пообедать с вами сегодня, она извиняется, что предупредила в последний момент.

— Кто?

— Алиса, секретарша месье Броатье.

— Что ей от меня надо?

— Она мне не сказала.

— Куда она меня приглашает?

— В «Три короны».

Там обычно обсуждались ставки на самом верху, там Маркеши удавалось развести клиентов.

— Скажите ей, что я согласен.

— Еще звонил господин… Жанно, кажется…

— Жако?

— Я не разобрала его имени. Надо сказать, что голос у него совсем больной.

Жако снял трубку, как только услышал голос Николя на автоответчике. Он вышел из больницы «Кошен», курс химиотерапии, изначально назначенный на через месяц, перенесли на следующую неделю, и это только начало. Николя не очень хорошо понял, осознал только, что это срочно.

— Мюриэль, отмените обед с Алисой, — бросил он, исчезая в лифте.

— Но я только что подтвердила его!

Тем хуже. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, пока лифт ехал вниз, бегом выскочил из здания и помчался к стоянке такси. Перед домом Жако он поколебался и попросил шофера остановиться у ближайшего кафе. Он никогда не сталкивался с настоящей болезнью, он был из тех, кто пугается малейшего прыщика, а чихнув, уже видит себя умирающим в туберкулезном санатории.

— Что вам налить?

Этот вопрос вызывал массу других. Неужели Николя настолько наивен и полагает, что достаточно выпить чего-нибудь крепкого и тут же произойдут чудеса? Он научится говорить с женщинами, противостоять назойливым, успокаивать больных? Может, ему дарована высшая сила, которая раскрывается от одной капли алкоголя?

— Что-нибудь достаточно крепкое, что пьют в это время?

— Попробуйте кофе с кальвадосом или коньяк.

— Тогда коньяк.

— Большой или маленький?

— Большой.

Почему в тяжелую минуту Жако позвонил именно ему, а не какому-нибудь родственнику? Про рак не рассказывают первому встречному, на помощь зовут человека, который вызывает абсолютное доверие. «Больные шестым чувством определяют хорошего слушателя. Господи, ну почему именно я?»

Кофе разбудил вкусовые сосочки, они тут же потребовали коньяка, которого Николя еще никогда не пробовал. Ему понравилась форма бокала, и он покрутил его в ладони, как — он видел — делают другие, завороженно глядя на янтарные волны.

У Жако был страшный беспорядок, за что хозяин рассеянно извинился. Он предложил Николя выпить, надеясь на отрицательный ответ. Николя рассматривал берлогу старого холостяка — всюду громоздились документы, на которые Жако уже давно не обращал внимания.

— До сегодняшнего дня лечение шло, как планировалось.

— Мне будут делать переливание крови.

— А врач что говорит?

— Он говорит, что надо бороться, не опускать руки и все будет хорошо.

— А почему ты считаешь, что он не прав?

— Потому что когда у тебя рак, ты знаешь.

То, чего Николя так опасался, не случилось, все произошло совершенно по-другому.

Смутная волна коньячного тепла успокоила его в самый неожиданный момент. Избавившись от своих страхов, он смог сосредоточиться на словах собеседника. До него дошел неискаженный, ясный смысл сообщения. Он слышал не только каждое слово, но ритм фразы, тон и даже пунктуацию — запятые, многоточия, не говоря уже о паузах, молчании и вздохах, которые были красноречивее всего остального. И никакого желания сбежать.

Наконец-то он может кого-то выслушать. До последнего слова. Большего от него и не требовалось.

В половине первого Николя уже вернулся в офис, его переполняло то, что он только что услышал. Теперь у него был ответ на вопрос: «Почему я?» Родственник не смог бы этого вынести.

Жако выбрал Николя, чтобы объявить ему, что он складывает оружие. Больше он не будет сопротивляться смерти, если она решит прийти за ним, даже если она заявится раньше назначенного срока. Впервые Жако говорил об этом как о само собой разумеющемся — срочно вызвал кого-то, чтобы официально сообщить о своей капитуляции. Николя совершенно не пытался ему противоречить, боясь сбиться на нравоучения о надежде, которые бы только усугубили проблему.

Теперь он стал хранителем его покорности судьбе, его уныния, и это неожиданно вытеснило его собственную старую подругу тревогу, отложило ее на будущее. Николя вымотался, к тому же действие алкоголя давало себя знать, и он решил, что имеет полное право провести пару часов в тиши своего кабинета.

— Когда я хотела отменить обед, Алиса уже ушла, а по мобильному она не отвечает.

— И что мне теперь делать? — спросил Николя, подавляя зевоту.

— Она, должно быть, ждет вас в ресторане, она назначила на час. Если вы пойдете туда прямо сейчас, есть вероятность, что ей не придется вас ждать.

Он снова пересек холл по направлению к выходу, преследуемый взглядом Жако. За последние несколько часов Николя Гредзински перестал быть бессмертным. Неожиданно он задумался, не была ли его вечная тревога непреодолимым страхом смерти или, наоборот, извращенным способом забыть о смерти.

— Столик мадам… Я не знаю ее фамилии… Секретарша господина Броатье.

— Я вас провожу.

Она уже была там — свежая, сияющая улыбкой, с миндалевидными глазами и с совсем коротко остриженными волосами. Высокая, стройная, загорелая — прямо спичка.

— Я очень рада, что вам удалось вырваться.

— Люблю неожиданные приглашения. А тут неплохо после нашей столовой.

— Я никак не соберусь туда зайти, слишком много встреч вне офиса. Давайте закажем сразу, у меня всего час.

Она подозвала официанта и заказала жареное мясо без соуса, Николя едва хватило времени разглядеть в меню филе трески с белыми грибами.

— Что вы будете пить?

— Красное вино, несмотря на рыбу, — произнес он как нечто само собой разумеющееся.

Наверное, он должен был выбрать бутылку, но Алиса, не задумываясь, взяла карту вин, что его вполне устроило — он ничего в этом не понимал, а сейчас ему предстоит узнать, что предпочитают высшие эшелоны власти.

— Тальбо 82.

Она протянула сомелье винную карту и без паузы перешла к разговору о том, что в отделе связей с общественностью не хватает общения. Николя улыбался, чтобы сделать ей приятное, и расслабился — ее голос растворялся в легком гуле, а смысл сообщения, которое должно было последовать за расплывчатым вступлением, не слишком его интересовал. Снова появился сомелье с дорогой бутылкой в руке и церемонно нацедил несколько капель в бокал Алисы, которая великолепно игнорировала его присутствие, поднося бокал к губам. Но и сейчас Николя смотрел на нее слегка отстраненно. Последний раз, когда он пробовал вино, сидя напротив женщины, именно дама потом указала ему на то, что оно отдает пробкой.

— Хорошее, — на секунду прервалась она и тут же перешла к сложностям в художественном отделе.

Он поднес бокал к губам, сделал глоток тальбо 82 и слегка задержал во рту, перед тем как проглотить.

— Скажите, Николя… Ведь я могу называть вас Николя?

— Что, простите?

— Я только спросила, могу ли называть вас Николя.

— Вы сказали, что это хорошее вино?

— Что-то не так?.. — забеспокоилась она, снова отпивая из бокала.

Он сделал еще глоток, потом другой, попытался удержать их на мгновение, но потом они утекли в горло, и ему пришлось допить бокал. Он не разбирался в вине, в том, какие ощущения оно должно вызывать. Он не отличил бы платья вина от его ножек, нашел бы танин во фруктовом вине, перепутал бы сорт с миллезимом. Но при этом он не сомневался, что сейчас исключительный момент. Он закрыл глаза и снова открыл, уставившись на свой бокал — вновь полный, как по мановению волшебной палочки.

— Тарелка спагетти с базиликом летним вечером после бассейна — это хорошо. Горячее полотенце к щекам после бритья — это хорошо. Выиграть обводку на тай-брейке — это хорошо. Но вино, которое вы выбрали, выходит за рамки этой категории, мы приближаемся к чуду. Это волшебная сказка с замком, принцессой и драконом, все это есть в одном бокале. Самое худшее — я даже не могу сказать, доставляет ли мне это удовольствие. Наоборот, если бы меня заставили описать, что я чувствую именно в эту минуту, я бы сказал, что грусть.

— ?..

— Когда невеста идет под венец, хочется рыдать. Всеобщее ликование затуманивает взгляд. Грустно, потому что мне понадобилось сорок лет, чтобы дожить до этого дня, грустно, потому что до сих пор мне не встречалось бутылок из этой категории, грустно, когда я представляю всех, кто пьет это каждый день, не понимая, что они держат в руках. Грустно, наконец, потому, что теперь я буду знать, что это существует и придется с этим жить, то есть без.

— Возвращаясь к тому, что вы сказали насчет художественного отдела, если там проблемы, то деньгами их не решить. Наймите человека, который найдет общий язык с директором типографии, который знает, как устроена ротационная машина, и таким образом вы сэкономите. У вас есть люди, которые работают, найдите тех, кто будет заставлять их работать.

И тут же пожалел о том, что произнес последнюю фразу. Не хватало еще, чтобы Алиса услышала в этом:

— Вам не кажется, что собрание было каким-то тяжелым? Это сведение счетов… Я хорошо отношусь к Бардану, но иногда он идет на принцип по таким мелочам. Дело чести, совсем как в Средние века.

По венам Николя уже бежало вино, он чувствовал уверенность в себе, был готов на любую вольность.

— Бардан решил быть высокомерным, так обычно поступают посредственности. Подчеркивать свою власть перед подчиненными — значит иметь раболепство в крови. Мне не кажется, что он некомпетентен, просто если бы он был чуть-чуть уверенней в себе, он смог бы нормально руководить всей командой.

— Вы бы хотели его сменить?

— ?..

— …

— Вам нужен не я, вам просто не нужен он.

— На его месте должен быть энергичный человек.

— Это идея Броатье?

— Да.

— Проблема в том, что я не амбициозен.

— Но вам нравится тальбо 82.

— Еще больше мне нравится душевное спокойствие, впрочем, для меня это пока в новинку.

Алиса торопливо встала — ничто больше не удерживало ее за этим столом. Николя обещал ей позвонить до конца недели и дать ответ. Он заказал сыр, только для того, чтобы прикончить полупустую бутылку. Не могло быть и речи о том, чтобы оставить хоть каплю. Он переживал самое изысканное опьянение и пил один, не нуждаясь ни в чем, — этого чувства безнаказанности не хватало ему всю жизнь. Никакого Мерго в поле зрения, ни коллег из столовой с их плоскими шуточками — он больше не чувствовал себя виноватым. В памяти всплыли слова Лорен: «Что бы вы ни делали, не выставляйте это напоказ. Не потому, что стыдно, а просто чтобы не доставлять им удовольствия». Обычная фраза, соединившись с ценной молекулой алкоголя, приняла неожиданные размеры. В голове роились туманные идеи, и все умственные построения закружились в бешеном танце. Он вышел из ресторана в приподнятом настроении, добравшись до «Группы», купил в кафе по банке кока-колы и Heineken, зашел в кабинет Жозе, у которого хранились инструменты технической службы. Там Николя одолжил ножницы для тонкого металла и «шкурку», клятвенно пообещав вернуть все до вечера.

Через полчаса, надежно укрывшись в своем кабинете, Николя приступил к операции над банкой из-под кока-колы, предварительно вылитой в раковину. Ножницами он проделал дырку в днище, аккуратно отрезал низ, потом верх, стараясь не оставлять заусенцев. Под конец рассек цилиндр сверху вниз и открыл его, как ракушку. Не считая нескольких зазубрин, ему удалось не поцарапать банку. Приближался момент истины, Николя аж разволновался, как давно он не делал ничего своими руками! А эта штука уж точно была самым прекрасным предметом, который он когда-либо видел. В этот разверстый цилиндр он вставил полную банку «хайнекен», и произошло чудо — красное платье колы пришлось впору зеленому «хайнекену». Осталось только сжать створки ракушки, и полная банка исчезла в пустой. Так Николя Гредзински изобрел ловушку для пива. Чтобы отпраздновать это событие, он сорвал чеку с кока-колы, и в награду она одарила его прохладной хмельной горечью.

В кабинет заглянула Мюриэль:

— Везет вам, вы можете пить настоящую колу, а я вынуждена глотать колу-лайт, иначе у меня все калории откладываются в бедра.

Осталось завоевать мир.

— Двойной пастис и много льда.

С приближением лета этот напиток стал нормой, его заказывал не только Николя, Жозе потягивал уже второй стакан. Маркеши и Арно остались верны ежевечернему пиву, Режина и Сандрин — киру.

— Что вы делаете в выходные? — спросила Режина.

— Ты уже думаешь о выходных?

— Как обычно, иначе не дотяну до конца недели.

— Я в субботу еду за город с детьми, — сообщил Арно.

— А ты, Николя?

— Вся неделя слишком странная, поэтому я пока не строю никаких планов.

— А ты, Сандрин?

— Иду на ярмарку со своим возлюбленным.

— Я бы с удовольствием пошла с вами, — заметила Режина.

Николя рассеянно их слушал — горячая волна поднималась по венам и заполняла сосуды головного мозга. Опьянение надо будить нежно и сладострастно.

— В выходные — просто отдых, — объявил Жозе. — Я взял в прокате пять видеокассет, все для смены обстановки. Буду перемежать их сиестами до воскресного вечера. Когда у меня страшный недосып, это очень помогает.

Недосып? Зачем вообще спать, задумался Николя. Интересно, Лорен когда-нибудь спит? Этой ночью она откланялась, как только бар закрылся, не предложив ему продолжить. В глазах у Николя все плыло, и он еле ворочал языком — какое уж тут продолжение? Он нашел номер мобильного, который она положила ему в карман пиджака, до того как погрузить его в такси.

— А вы, месье Маркеши, что делаете в выходные? Его единственного никто не называл на «ты» и по имени — сам того не замечая, он создал дистанцию. Мысль о том, что какой-нибудь такой Маркеши может познакомиться с Лорен, не дрогнув, предложить ей выпить и затащить в постель, просто бесила Николя. Все эти Маркеши выводили его из себя. Он представлял собой механизм, который ничто не остановит — он не утонет в стакане воды, ничто не испортит его прекрасного настроения, его предпринимательские таланты служили ему броней, защищали его от сомнений и всех мелких смешных горестей. Николя решил не давать ему спуску — Маркеши довольствовался их обществом только для того, чтобы покрасоваться перед публикой, одержать еще одну победу и задешево заставить восхищаться собой.

— Ну что же, эти выходные я буду любоваться своим потолком…

Он оставил фразу незаконченной и с легкой улыбкой ждал, пока кто-нибудь попросит разъяснений. Собой пожертвовала Сандрин. Николя мысленно обозвал ее дурой.

— А что там с вашим потолком?

— Чтобы вы поняли, мне придется рассказать вам, как я провел последние выходные. Я уже говорил вам о своем домике в Эре? И представьте себе, в субботу в восемь утра я решил в одиночку заняться балками, к которым никто не прикасался вот уже тридцать лет. Всякие разрушения, насекомые, жир, грязь — сколько всего, оказывается, угрожает дереву. Уже несколько месяцев друг-архитектор твердил мне, что нужно как можно скорее заняться этими балками, если я не хочу, чтобы в один непрекрасный день все это рухнуло мне на голову. Но сами знаете, как это бывает — дни идут, я откладываю ремонт еще на неделю, потом еще, и в конце концов это приняло невиданные размеры. Я даже не мог больше предложить своим пассиям провести выходные за городом — боялся, что все кончится плачевно. Ну и в субботу я наконец взял себя в руки и принялся за строительство, чтобы покончить с этим раз и навсегда. В одиночку, повторяю. Если бы вы только видели этот нелепый наряд! Комбинезон цвета хаки, испачканный краской, на голове — бандана, другой платок закрывает рот и нос, как у налетчика, решившего ограбить банк. С щеткой, мастерком, наждаком я лезу на стремянку, а потом — трагедия. Эта балка живет своей жизнью, она полна тайн, иногда она поддается, иногда — сопротивляется. Я начал эту адову работу, запасшись ангельским терпением, и первый час был, вероятно, самым худшим. Первый же взмах щеткой — и пыль сыплется в глаза, и тут ничего нельзя сделать. Ни-че-го! Я все перепробовал, даже специальные очки, но они так быстро становятся грязными, что их приходится вытирать каждые две минуты, не говоря уже о поте, который капает с носа. Когда я покончил с первой половиной, был уже полдень. По три метра за пятнадцать минут… Поливаешь все вокруг последними словами, материшь мастеров, но продолжаешь. Мало-помалу ты начинаешь воспринимать это как вызов, и только так можно найти в себе силы продолжать. К обеду руки уже отваливаются, перестаешь чувствовать запах, потому что нос забит пылью, чихаешь каждые десять секунд с регулярностью метронома. Дело продвигается медленно, но ты не отдаешь себе в этом отчета. Затылок разрывается от неудобного положения — это самое идиотское, самое неудобное положение для тела, которое только можно придумать. Плечи превратились в одну длинную ноющую перекладину, страдания сменяют друг друга и перемешиваются, чтобы дать тебе роздых, воля тебе изменяет, и ты уже готов устроить из этой дурацкой халупы погребальный костер, чтобы отблески были видны соседям на многие километры вокруг. Когда стемнело, я заснул прямо так, на полу, одетый, пьяный от боли, разбитый, жалобно постанывая и чувствуя себя всеми забытым и покинутым. На следующее утро кошмар продолжился с того же места, но на этот раз я уже не был столь наивен, чтобы полагать, что все закончится через пару часов, я понимал, что придется вкалывать, но все же снова взялся за работу, потому что опустить руки теперь — стоит сказать об этом — значит, что все потраченные усилия пропали зря. Когда снова появился призрак запустения, когда все объединились для того, чтобы тебя унизить, когда режет глаза, когда рот полон какой-то дряни, когда твоя решимость лужей растекается у ног, наконец случается чудо — ты только что закончил последнюю четверть последней балки. Но на этом этапе еще рано праздновать победу, муки еще далеко не кончились. Нужно подняться обратно на Голгофу, чтобы покрыть лаком все, что было ободрано и отшкурено. И тут тебя поджидают новые радости: удушье, головная боль, резь в глазах, слезы и все то же проклятое положение — изогнувшись назад на полусогнутых ногах, поясница болит так, что ты уже не уверен, что когда-нибудь сможешь принять вертикальное положение. Короче, в понедельник в два часа ночи все закончено. Я нервно хихикал и пролежал на полу битый час, пока мышцы не расслабились. На следующее утро я, свежий и чисто выбритый, был уже в своем кабинете, несчастный страдалец, что не помешало мне до конца дня подписать контракт с Solemax и выпить с вами аперитив, на этом же самом месте.

Молчание. Восхищение. Сдержанные восклицания, легкие аплодисменты, отрывочные комментарии. Все заговорили разом. Как не поздравить Маркеши? Что еще к такому можно добавить? Сейчас он уйдет героем, и эта мысль была нестерпима. Николя хлебнул пастиса, поставил стакан и подождал, пока все немного угомонятся, чтобы начать:

— В 1508 году Микеланджело получил заказ от Папы Римского — написать двенадцать апостолов на потолке Сикстинской капеллы. Ему выделили пять подмастерьев и три тысячи дукатов — на эти деньги тогда можно было купить дом во Флоренции. Ему показалось, что леса портят потолок. Тогда он придумывает другие, гораздо более хитроумные, которые опираются только на стены. Он пишет четырех апостолов, но остается недоволен и предлагает папе изобразить всю Книгу Бытия на своде — более пятисот квадратных метров фресок, триста персонажей, каждый прописан максимально подробно — жесты, роль. У него остался всего один подмастерье, чтобы готовить шпаклевку и смешивать краски. Работа начинается зимой, холод собачий, протопить капеллу невозможно. Днем он пишет, вечером готовит эскизы на следующий день. Спит мало и чаще всего прямо одетым, не разуваясь из-за судорог и распухших ног. Когда ему удается снять обувь, она слезает вместе с кожей. На леса он поднимается с едой и горшком, чтобы не приходилось спускаться, и работает иногда по восемнадцать часов без перерыва, взгромоздившись на высоту двадцать один метр, стоя выгнув спину назад, запрокинув голову, на лицо стекает краска. С каждым взмахом кисти он вынужден закрывать глаза, как он привык делать при ваянии, чтобы избежать летящей от резца крошки. Глаза уставали, и он боялся ослепнуть и не увидеть больше своих творений. Когда ему протягивали что-то, он вынужден был сначала долго смотреть в пространство, чтобы потом сфокусироваться. Он отказывался говорить с кем бы то ни было, чтобы избежать расспросов о работе, и запретил заходить в капеллу даже папе. Прохожие на улице принимали его за сумасшедшего — лохмотья, вымазанное краской лицо и отрешенный вид. Его каторга длилась четыре долгих года. На открытии капеллы он не присутствовал, слишком был увлечен выбором глыбы мрамора для могилы папы Юлия II, на которой восседает его Моисей. Сикстинская капелла сделала из него живую легенду, и его соперники, его клеветники, весь мир склонился перед его творением, которое и сейчас остается одним из лучших произведений рук человеческих. И однако от избытка самоуничижения Микеланд-жело называл себя не художником, а только скульптором. Ему было всего тридцать семь лет, ему еще оставалось возвести церкви, построить соборы, начертить лестничные пролеты, расписать стены, создать скульптуры из многих тонн мрамора. В то время, когда средняя продолжительность жизни составляла сорок лет, он умер в восемьдесят девять с резцом в руке.

Минута молчания. Маркеши, посмотрев на часы, поднялся и ушел.

Николя пришлось признать, что он нравится Лорен. Бог знает, где она была, бог знает, чем занималась, когда он предложил ей пропустить по стаканчику в «Линне». По телефону он не мог не попытаться — и тщетно — расслышать хоть какой-нибудь знак, шум, гул. Была ли она на работе, у себя дома, на улице? Он не знал, чем объяснить ее еле слышный шепот, — сначала он представил себе библиотеку, может быть, церковь, потом детскую или ванную, примыкающую к гостиной, где читает журнал ее муж. В конце концов, он предпочел бы думать, что она сидит в библиотеке и ищет своих гениев. Тайны красавицы заставляли его задуматься о собственной повседневной жизни. Достаточно, чтобы Лорен была рядом, и вот уже работа кажется размытыми скобками, неизбежным, не слишком захватывающим гулом, не обязательно тяжким. Очень быстро работа на «Группу» перестала составлять лучшую часть его жизни. Предложение Алисы его не прельщало, всю энергию он потратит на то, чтобы карабкаться по карьерной лестнице, но заработанных денег все равно не хватит на то, чтобы компенсировать потерю времени. Лучше смириться с мыслью, что он не сделает карьеру ни в чем, не переживет никакого подъема с девяти утра до шести вечера и что эта жертва во имя «Группы» будет гарантией того, что он сможет проявлять лучшее, что у него есть, где сочтет нужным. Например, рядом с Лорен.

— Скажите, Николя, вам не кажется, что три вечера подряд — это становится несколько двусмысленным?

Внезапно, повинуясь неизвестно откуда взявшемуся импульсу, он накрыл ее руку своей, самым естественным в мире жестом. Руки она не отдернула и продолжила:

— Как вы узнали, что я левша?

Он нежно улыбнулся, и все счастье вчерашнего вечера вернулось к нему неповрежденным, словно ничто не прерывалось.

— И если нам случится встретиться в четвертый раз, вам придется объясниться, — улыбнулась она.

— Дайте мне немного времени.

— У тех, кто любит водку, свое собственное восприятие времени, так же как и всего остального мира. Поэтому надо решить этот вопрос прямо сейчас — спойте себе дифирамбы.

— ?..

— Обычно, когда люди встречаются, они обожают рассказывать про свои недостатки и заранее получить прощение. Другой, уже очарованный, находит эти признания такими милыми, такими романтичными! Обычно все портится очень быстро. Мы не попадемся в эту ловушку — расскажите мне о том, что вы в себе любите, таланты, которые вы в себе признаете, выдайте списком те мелочи, что отличают вас от тысяч других людей.

Упражнение показалось ему приятным, но рискованным. Тревога не была ни недостатком, ни достоинством, но основной чертой его характера, ключом к его натуре. Она не давала ему стать сильнее, идти быстрее и дальше, чем любой другой. Он первый был бы в курсе, если бы Бог подавал тем, кто рано встает, но он подавал прежде всего тем, кто дерзает. Иногда он пытался найти местечко среди них, не уверенный, что имеет на это право. Рядом с Лорен он не мог не упомянуть изъян, который мешал ему найти свои сильные стороны, но при этом защищал от некоторых перегибов.

— Мне сложно говорить о своих свойствах, но я знаю недостатки, которых у меня нет. Я не агрессивен и горжусь этим.

Тревога приучила его признавать свои границы и не пытаться мериться силами. Все время, потерянное на то, чтобы приготовиться к худшему, сделало из него ничем не примечательного человека. Не вялого, не робкого, но стоящего особняком. Надо не сомневаться ни в чем, чтобы идти в наступление или даже угрожать. Николя же сомневался во всем. Он хорошо помнил тот день, когда приехал к друзьям, которые всему миру гордо хотели показать своих близнецов, именно в момент кормления. Один из них был холерик, возбужденный от того, что сейчас ему дадут поесть, — боясь, что он начнет орать, мать кормила его первым. Другой — скромный, сдержанный — молча ждал своей очереди. Николя увидел в этом всеобщую метафору — те, что кричат громче, всегда проходят первыми.

— В повседневной жизни мне не нужны козлы отпущения.

Если точнее, он не пытался спихнуть свои проблемы на других, так как ему с величайшим трудом удавалось договориться с противным зубастым червяком, что поселился у него внутри.

— Продолжая в том же духе, скажу, что я не циник. Те, кто видит в том, что нас окружает, беспросветную черноту, вызывают у меня жалость.

Не гонясь за пониманием — тревога исключала и его, — он не выносил предвестников конца света и записных упадников. Они пытались заставить его мучиться еще больше, но он и сам справлялся.

— Думаю, могу сказать, что никогда не пытался судить своих современников.

Иногда он им завидовал, но никогда не судил, такой роскоши он не мог себе позволить.

— В кризисные моменты я легко могу взять все под контроль и разрулить ситуацию.

Такой вот необъяснимый феномен, обратная сторона тревоги. Как это ни парадоксально, в моменты общего стресса Николя был неожиданно спокоен, и его умение справляться со страхом в сложных ситуациях становилось козырем. Если кто-то терял сознание в метро, он действовал очень уверенно, сдерживал всеобщую панику, и человек медленно приходил в себя. Другими словами, когда чей-то страх бросал вызов его тревоге, он мог оценить разницу и успокоить его.

— Боюсь, что на этом мне придется остановиться, — закончил он с виноватой улыбкой.

Все, что было в нем плохого и хорошего, вырастало из этого страха непонятно чего. Остальное было обычной болтовней. Он был искренен в своих ответах, насколько возможно, и задумался, будет ли вознаграждена его честность. В глазах Лорен он прочел нечто, что можно было расшифровать как обещание продолжения, и заказал последнюю рюмку.