На следующий день я, надев свое самое строгое платье — бордовой шерсти с узкими рукавами на пуговицах, высоким воротом и кружевной отделкой, приколов к прическе самую невыразительную шляпку, вышла из дома в сопровождении семенившей за мной Софи и порадовалась, что не придется идти по двору перед колледжем, где я каждую минуту ощущала бы на себе его взгляд.

Несколько лет назад мистер Доджсон переехал в другие комнаты, попросторнее. Теперь он жил не через сад за нашим домом, а через двор перед ним.

Прошли годы после того достопамятного летнего дня, и все это время мы виделись редко, а когда все же такое случалось, чувствовали себя в высшей степени скованно. Встречи наши всегда происходили на людях и потом обязательно обсуждались в обществе. Мистеру Рескину хватило деликатности сообщить мне об этом. Понятно, что совсем избежать толков было невозможно: ведь мы жили рядом. А Оксфорд, хотя и пользовался заслуженной репутацией научного центра, по сути являлся деревней. Приезжали и уезжали студенты, из бедных слоев постепенно вырастал и креп новый энергичный средний класс, требующий к себе внимания, но костяк оксфордского общества оставался незыблемым. Тут ссорились, ревновали, завидовали и интриговали, как в обычных деревнях, описанных в романах мистера Троллопа.

Мистер Доджсон наконец постарел. Причем значительно. Он поседел и стал заметно прихрамывать, его худое тело окончательно утратило гибкость. Встречаясь в публичных местах, что было неизбежно, мы всегда держались с ним корректно. Но никогда не смотрели друг другу в глаза. Разве что издали, из противоположных концов двора перед колледжем, или забитого до отказа лектория, или в полной прихожан церкви. И я всегда ощущала, как его глаза выхватывают меня из толпы во дворе перед колледжем и провожают до самого моего дома, до тех пор, пока я не скроюсь в нем. Теперь меня это не радовало. Теперь я не чувствовала себя от этого особенной и любимой. Теперь я этого боялась. Боялась, что он может наконец увидеть меня — увидеть такой, какая я есть на самом деле, что часто делал его фотоаппарат, — и узнать правду.

Я тоже наблюдала за ним. Наблюдала, как он ходит на пикники с другими девочками. Наблюдала, как он водит их к себе в сопровождении гувернанток. Наблюдала, как он катает их по Айзис, и не могла не спрашивать себя: а рассказывает ли он им свои истории? Фиксирует ли своей камерой их души, их желания?

Ощущал ли и он на себе мой взгляд?

Этого я не знала, но знала другое: от него нет спасения. После публикации сказки «Приключения Алисы в Стране чудес», которую Льюис Кэрролл решил назвать «Приключения Алисы под землей», наши судьбы соединились навеки. Это произведение тут же стало классикой, и мистер Доджсон прилежно высылал мне каждое новое издание, включая иностранные. Опубликованное «Зазеркалье» он прислал мне тоже и в своей странной, уклончивой манере посвятил обе книги мне.

И что мне с этого? Только то, что благодаря человеку, из-за которого повзрослела скорее, чем мне хотелось бы, я навсегда осталась семилетней девочкой? У меня ушли годы, чтобы решить его последнюю, самую запутанную головоломку. Но я сомневалась, что разгадала ее до конца.

И все же воспоминания о нем преследовали меня. Везде, куда бы я ни направлялась. Его глаза, его слова всегда были со мной. Алиса в Стране чудес. Я чувствовала, что мне никогда не стать кем-то другим.

Даже в угоду Лео, вздыхая, думала я. Ведь он приехал в Оксфорд, уже готовый влюбиться в меня, я это знала. Инвалид, до последнего времени живший взаперти. Не естественно ли то, что он влюбляется в девушку, сотканную из его грез, из слов и картинок в книге, а не из плоти и крови и сомнительного опыта?

Порой я задавалась вопросом, о ком он мечтал — обо мне такой, какая я есть, бледной девушке с прямыми черными волосами и челкой? Или о златокудрой девочке в передничке? Я не могла спросить его об этом. Ибо боялась услышать ответ.

— Софи, не отставай! — резко бросила я горничной, шагая по дороге мимо библиотеки.

Свернув направо, я очутилась на Мертон-стрит, намного более узкой и менее людной, чем Хай-стрит или Сент-Олдейтс. Тут в основном располагались университетские здания, магазинов почти не имелось. Мне было ненавистно всюду появляться в чьем-то сопровождении, но что делать — я больше, чем другие девушки, могла подвергнуться риску общественного осуждения. К счастью, от Софи легко отделаться, хотя бы в гостях — она была существом бесхитростным, и ее внимание легко отвлекалось на сплетни прислуги. Обещание чая с пирожным в обществе экономки мистера Рескина, такой же сплетницы, как и он, займет Софи на время моей неизбежной встречи с самим хозяином.

Я быстро дошла до Корпус-Кристи, небольшого колледжа, примыкавшего к Крайстчерчу (оба граничили с Медоу), где жил мистер Рескин. Каблуки моих ботинок громко стучали по камням: я шагала по укромному мощеному дворику в форме прямоугольника к зданию Феллоуз, самому большому зданию Корпус-Кристи. Мне его фасад напоминал Букингемский дворец с крутой крышей по центру над имитацией колонн.

Я остановилась, хотя, даже в туго зашнурованном корсете, ничуть не запыхалась, и поправила шляпку. Софи, однако, вытерла лоб рукавом пальто.

— Ну и быстро же вы ходите, мисс!

— Ты просто не в форме. Ну-ка, живо поднимись по лестнице и постучись в дверь.

— Слушаю, мисс.

Я последовала за ней по ступеням на первый этаж. Софи постучала, и дверь открыла Полная краснолицая экономка с царственной, до смешного, осанкой.

— Мисс Алиса Лидделл к мистеру Рескину! — задыхаясь, объявила Софи.

— Входите, — произнесла нараспев экономка.

Проскользнув мимо нее в дверь, я передала ей мою визитку, затем, сняв шляпку и пальто, бросила их на руки Софи и стала ждать, когда меня проведут в гостиную к мистеру Рескину.

— Софи, сейчас время вечернего чая, а потому я уверена, ты не против пройти на кухню и полакомиться пирожными с экономкой мистера Рескина.

— О, благодарю вас, мисс! Это было бы замечательно!

— Ну ступай. — Я кивнула ей, а экономка между тем, чопорно присев в реверансе, отворила передо мной дверь в гостиную.

— Мой дорогой дружок! — Мистер Рескин поднялся с большого удобного кресла перед камином и, встречая меня, вышел на середину комнаты. Он был в своем обычном наряде: черном старомодном сюртуке, ярко-синем галстуке и жестких твидовых брюках.

— Только умоляю, не разыгрывайте, пожалуйста, удивление. Ведь я явилась к вам по вашему приказу, не так ли? — Я позволила ему поцеловать меня в обе щеки по континентальной моде, удивляясь, откуда только у него взялась эта привычка. Должно быть, из последнего путешествия в Италию.

— И давно вы стали так мнительны, моя милая? С каждым днем вы все больше и больше напоминаете мне вашу дорогую матушку. — Посмеиваясь от удовольствия, он жестом пригласил меня к стоящему в паре с другим креслу у камина. Кресла разделял стол, сервированный к чаю двумя хрупкими чашками с явно итальянским узором, таким же чайником, тарелками, серебряными приборами и маленькими пирожными.

Сняв перчатки, я оглядела гостиную. За четыре года, что мистер Рескин жил в Оксфорде, я ни разу не посетила его. Мы с Эдит обычно занимались с ним в нашем доме. Признаюсь, мне было любопытно взглянуть на его жилище, ибо я много слышала о том, как странно оно обставлено. Я увидела комнату, переполненную книгами, гравюрами и прежде всего картинами и фотографиями. Все это висело на стенах, стояло на мольбертах, прислоненных к мебели, на полу. Кроме того, здесь размещалось два застекленных шкафа с камнями всех форм и цветов, и каждый экспонат был снабжен аккуратной этикеткой с подписью. Словом, не комната, а музейная экспозиция.

С улыбкой — ибо в соседстве холодных научных артефактов, каждый из которых имел краткое описание, с близкими к абстрактным, пронизанными светом пейзажами Тернера, так любимыми мистером Рескиным, было что-то до странности привлекательное — я направилась к креслу, чтобы сесть, но застыла на месте.

Возле кресла, на низеньком круглом столике, в простой серебряной рамке стояла сделанная мистером Доджсоном фотография, где я была снята в роли попрошайки.

— Откуда она у вас? — Трясущимися и внезапно похолодевшими руками я взяла снимок. С него на меня смотрела я сама в семилетнем возрасте, одетая в цыганское платье. Упираясь одной рукой в бок и лениво протягивая другую вперед, я, дерзко усмехаясь, устремила победоносный взгляд ребенка, открывшего в себе женщину, в объектив.

Закрыв глаза, я прижала холодную и тяжелую фотографию к груди и оказалась во власти воспоминаний, от которых комната вокруг меня закружилась в бешеном темпе. В отличие от снимка, который так очаровал Лео, эта фотография вдруг заставила меня отчетливо вспомнить каждую деталь того прохладного осеннего дня. Я вспомнила, как на глазах у мистера Доджсона, но скрытая от посторонних глаз, переодевалась за тентом, снова ощутила его обнаженную руку у себя на плече, на моей талии, вспомнила, как нежную кожу между пальцев ласкала мягкая трава. Кажется, это было так давно! Как мало я тогда знала о жизни, и, глядя в эти блестящие темные глаза — так непохожие на те, что каждое утро устало взирают на меня из зеркала, — видела сейчас, насколько тогда была самонадеянна, считая, будто знаю очень много. О мужчинах, о женщинах, о грезах и желаниях. О будущем.

Мне вспомнились его письма — письма, что он писал мне потом: Помните ли Вы, как Вы валялись в траве, а я наблюдал за Вами? — непрошеные обрывки мыслей, снов.

Давно уж нет и этих снов, и этих писем. Я сама видела, как они горели в камине детской. Мама, в ярости разорвав письма на клочки, все подталкивала их зажатой в руке кочергой, при этом бранясь и рыдая, однако запрещая плакать мне.

Но снимок «цыганки» сохранился как реальное напоминание о прошлом. Раньше я так жаждала его увидеть. Но так и не смогла заставить себя спросить мистера Доджсона о нем. Будучи по-детски наивной, я верила, что он никому не отдаст ту фотографию — ведь создание этого образа было чем-то очень интимным. Мне не хотелось, чтобы посторонние — тем более мистер Рескин! — видели его.

Я мечтала навсегда остаться цыганочкой, я хотела остаться маленькой девочкой, стремительно летящей вниз, в кроличью нору. Но возможно, благодаря этим двум желаниям я так и не получила пропуска в будущее и оказалась закована в цепи, крепко-накрепко связавшие меня с прошлым.

— Да, это вы, — сказал мистер Рескин.

— Я узнала… просто испытала потрясение, увидев это через… через столько лет.

— Прелестно, не правда ли? Фотография покорила меня сразу, как только я ее увидел.

— Когда это было?

— О, давно, много лет назад. Вскоре после того, как фотография была сделана, если не ошибаюсь.

— Он… мистер Доджсон… ее подарил вам?

— Он напечатал много копий. Среди почитателей фотоискусства вы весьма известная личность, дорогая моя.

— Так ее видели и другие? — Я в тревоге подняла на него глаза, борясь с желанием прикрыться, словно не семилетняя девочка, а я сейчас, в свои двадцать три, оказалась вдруг полуодетой и оттого уязвимой.

— Отчего вы так удивлены? — Склонив лицо со своим аристократическим носом, мистер Рескин, взглянув на меня, улыбнулся. Улыбка получилась недоброй. Такая могла быть у кота, загнавшего в угол мышь и еще не решившего, что с ней делать — поиграть или съесть.

— Не знаю, наверное, это нелепо… Но, конечно, я должна была бы понять, что он покажет ее другим.

— Не сердитесь, Алиса. — Странно, но мистер Рескин как будто обиделся на мои слова. Недовольно надувшись, он склонил голову и с мольбой посмотрел на меня. Его театральные приемы, очевидно, не ограничивались залом лектория. — Мне и в голову не приходило, что вас это огорчит. Если б знал, никогда бы не принял сию фотографию. Но вы с мистером Доджсоном такие добрые друзья… или, может, прошедшее время здесь уместнее?

— Думаю, вы знаете ответ на свой вопрос. — Мне не хотелось играть в его игры. Я подавила эмоции и холодно и спокойно поставила фотографию на место. Теперь я превратилась в обычную скромную девушку. Но Ина пришла бы в восторг, знай она, насколько я была близка к обмороку.

Возвращая фотографию, я заметила рядом на столике еще одно маленькое изображение — портрет молоденькой девушки с выгнутыми дугой бровями, бледно-голубыми глазами и рыжевато-золотистыми волосами. Ее бледное, какое-то бесплотное лицо производило впечатление почти неземного. Мне оно показалось знакомым. В Оксфорде этот секрет был известен всем.

У мистера Рескина имелся свой скелет в шкафу, своя собственная скандальная любовная история. Ее обстоятельства были ужасающи: молодая женщина, детский портрет которой я сейчас созерцала, недавно скончалась, лишившись рассудка. Поговаривали, будто она являлась религиозной фанатичкой и отвергла мистера Рескина ради Господа. Однако я отчего-то не могла найти в своем сердце ни капли жалости к мистеру Рескину. Мне никак не удавалось убедить себя в искренности его чувств. Слишком уж с большой готовностью он всегда обращался к любой стороне своей жизни — не важно, насколько она была трагичной, — как к средству подогреть к себе интерес.

— Присаживайтесь, Алиса, и сделайте одолжение, выслушайте меня. — Заняв свое место, он наблюдал за тем, как я устраиваюсь в кресле.

— С удовольствием. — Я взяла чайник и разлила по чашкам чай, добавив в чашку мистера Рескина, по его просьбе, лимон.

— Ну вот, — проговорил он, погружаясь в кресло с высокой спинкой. Оно было таким глубоким, что человек мог запросто в нем исчезнуть. — Разве не уютно?

— Уютно. — Я размешала свой чай и сделала глоток. Чай был отличный, чуть пряный и бодрящий. В радушии мистеру Рескину нельзя было отказать. Он, безусловно, умел подготовить сцену, расставить декорации.

— Мы с вами старые друзья, не так ли?

— Раз вы так считаете.

— Я так считаю? Алиса, отчего вы стремитесь быть какой-то загадочной? Впрочем, это часть вашего очарования. И все же я порой задаюсь вопросом: нравлюсь ли вам хотя бы чуть-чуть?

— Ну, такому известному и влиятельному человеку, как вы, незачем подвергать сомнению преданность кого-то вроде меня.

— Вот, вы снова увиливаете от ответа! — Он с восторгом ударил ладонью по колену. Я сдержанно улыбнулась, глядя в свою чашку, теперь уже уверенная в том, что он в моей власти. — Алиса, не скрою, вы мне нравитесь, и я считаю своим долгом сказать, что вас на вашем нынешнем пути подстерегает множество опасностей. Ну вот, наконец-то откровенная реакция! Я вижу в ваших глазах сомнение. Желаете, чтобы я продолжил?

Я поставила чашку и сложила руки на коленях. Уставившись на завораживающее пламя в камине, исполняющее некий гипнотический танец заклинаемой змеи, я задумалась над вопросом мистера Рескина. Хотелось ли мне, чтобы он продолжил? Нет, решительно не хотелось. Однако я ему нравилась — мне это было известно еще с детства, — а потому, если я откажусь его слушать, он может повести себя, как отвергнутый воздыхатель. И потом, следовало учитывать его большое влияние, причем не только здесь, в университете, но и в королевской семье. Некоторые из ее членов являлись покровителями новой школы рисунка, которая была учреждена мистером Рескиным. Сам Лео входил в ее совет попечителей.

Я взглянула на мистера Рескина, так мило устроившегося в кресле. Ходили слухи, множество слухов о моей дружбе с мистером Доджсоном — что послужило причиной разрыва между ним и нашей семьей. Слухи эти пока не достигли ни ушей Лео, ни ушей его придворных. Вчерашний вечер тому подтверждение. А кто был источником большей части слухов, гулявших по священным коридорам университета?

Человек, сидящий напротив. Он помешивает чай, вот он слегка проливает его себе на брюки и, сокрушаясь по поводу своей неловкости, качает головой. При этом он продолжает улыбаться, как некий кот из одной любимой детской книжки.

Неужто я никогда от этого не избавлюсь?

— Продолжайте, — царственно кивнула я.

— Ну вот и умница! — Мистер Рескин погладил бакенбарды, и на меня пахнуло ароматом его духов. — Во-первых, позвольте мне удовлетворить мое давнее любопытство. Правда ли, что мистер Доджсон много лет назад просил у ваших родителей вашей руки?

Я испытала потрясение. Сердце мое забилось так оглушительно, что я уже не слышала ничего, кроме шума собственной крови в ушах. Было трудно себе представить, что он поведет себя столь прямолинейно. Подобные разговоры находились за пределами наших тем общения.

Увидев мое смятение, мистер Рескин даже не попытался его унять, а просто сидел в кресле и наблюдал за мной. Его глаза блестели, отражая огонь в камине. Он взял пирожное и, отправив его в рот, со вкусом прожевал.

— Я… то есть мне кажется, с вашей стороны довольно неучтиво задавать подобные вопросы!

— Знаю, знаю и прошу меня извинить. Но я не смогу вам помочь, если у меня на руках не будет всех фактов.

— Фактов? Каких фактов?

— Фактов о вашем прошлом, дорогая моя. Не будьте дурочкой. Не можете же вы думать, что вас допустят до королевской семьи в качестве невесты сына королевы Виктории, не привлекая пристального внимания к вашим прошлым поступкам?

— Я вам уже сказала, что не думаю об этом. Мы с принцем Леопольдом просто хорошие друзья.

— Но что касается вашей несравненной матушки, то я о ней более высокого мнения. Никогда не поверю, чтоб она без боя выпустила из рук такую партию, как Леопольд.

— Наверное, всем известно, что королева для своих детей ищет лишь отпрысков королевских домов.

— Учитывая ужасную болезнь Леопольда, а также то, что он стоит в самом конце линии наследования, не могу не предположить: в данном случае Виктория может отступить от своего принципа. Вашей матушке это, без сомнения, известно. Вам, думаю, тоже.

Услышав свое самое заветное желание, изложенное в этой хирургически холодной манере, я почувствовала, как мои щеки запылали. Мне не было дела до того, что мистер Рескин собирает сплетни обо мне — по крайней мере в приватной обстановке этой комнаты, — но я сокрушалась при мысли, что он распространяет сплетни о Лео. Тот был слишком рафинирован, слишком чист для словесных инсинуаций мистера Рескина.

— Между прочим, Эдит является принцу более подходящей партией, чем я, но этот вопрос, уверяю вас, ею даже не рассматривается. — Я сделала глоток чая. Мое горло, мой язык, даже мои губы пересохли.

— Верно, но только потому, что она любит другого, а тот ее. — Глаза мистера Рескина победоносно вспыхнули.

Откуда ему известно про Эдит? Даже мама ни о чем не догадывается.

— В очередной раз заявляю вам: между принцем Леопольдом и мной ничего нет, — повторила я, словно это повторение могло произвести на мистера Рескина какое-то впечатление.

— Вы ничего не утверждаете, но и не отрицаете сказанного мной по поводу вашей сестры. Ваша матушка хорошо вас воспитала. Ну ладно, я вижу, вы своих позиций так просто не сдадите. Не стану изображать удивление и сразу перейду к делу. Не волнуйтесь, дорогая моя, закройте глазки — я вижу, вы устали, у вас подергивается левое веко — и выслушайте меня. У меня есть небольшой план.

Коснувшись левого глаза, я поняла, что мистер Рескин прав: маленький мускул у внешнего кончика века пульсировал под моими пальцами. И я решила покориться. В конце концов я должна знать, что мне грозит.

— Итак. Факты таковы: вы влюблены в Лео, а он в вас. Не спорьте, — остановил он меня, когда я протестующе взмахнула руками. — У меня есть глаза. И вопреки тому, что вы обо мне, очевидно, думаете, у меня есть сердце.

От удивления я резко раскрыла глаза. Может, и правда оно у него было?

— Да, дорогая моя. Вижу ваше изумление. И, если хотите, могу посвятить вас в подробности своего недавнего… разочарования. — Он бросил взгляд на стол, где стояла миниатюра молодой женщины. Сделав над собой большое усилие — плечи его при этом напряглись, — он вздохнул и продолжил: — Когда-нибудь, наверное, я вам расскажу. Но сначала мне нужно знать все о вас. Доджсон действительно просил вашей руки?

— Не знаю, — ответила я, все еще надеясь когда-нибудь понять, что случилось в тот день и что после. Ведь правду от меня всегда скрывали. Ты еще мала, твердили мне. Поэтому мне нечего было помнить. Я мечтала, чтобы однажды, когда я окажусь далеко отсюда — с Лео, единственным человеком в моей жизни, принесшим мне надежду, а не сожаление, — я, возможно, вспомню и пойму правду о себе самой. — Даю вам слово, что ничего не знаю, — откровенно сказала я, подняв глаза на мистера Рескина и мечтая о скорейшем завершении разговора, поскольку у меня так болела голова, что свет мерк в глазах и я жаждала поскорее остаться наедине со своими сумбурными мыслями. — Вам придется спросить об этом мистера Доджсона, потому что я была еще слишком мала, а мама не разрешала мне ни разговаривать с ним, ни переписываться.

— Я его спрашивал.

Мое сердце затрепетало. Казалось, правда вот-вот откроется мне. Я и хотела, и боялась этого одновременно. Я живо подалась вперед, словно желая добраться наконец до истины… или убежать от нее как можно быстрее.

— Что… что он сказал?

— Он велел мне спросить вас.

— Что? Нет! Как он мог такое сказать? Откуда мне знать? Неужели вы считаете, что моя мать сказала бы мне такое, если бы это действительно имело место? Неужели вы думаете, что мы обсуждаем подобные вещи? Мы и с вами-то не должны были этого делать!

— Нет, я так не считаю, но мистер Доджсон, возможно, считает.

— Тогда… тогда он совсем не знает нашу семью.

— Не мудрено. Он никогда долго не задерживался в реальном мире.

— Впрочем, все это уже не важно, — устало проговорила я, не веря собственным словам. — Срок давности вышел, и я хочу только одного — чтобы мне позволили быть счастливой. Какое все это имеет значение сейчас?

Конечно. Конечно, я все понимаю. Надеюсь, вы не принимаете меня за дурачка?

— Ну что вы, как можно подумать о вас такое.

Мистер Рескин поднялся и, сделав несколько шагов, встал за моим креслом, так что я не могла видеть его лица, но могла лишь слышать его голос.

— Я действительно желаю вам счастья, Алиса. Поверьте. Даже если факты вашей… маленькой драмы… туманны, они тем не менее имеют значение. Реальность такова, какой мы ее воспринимаем, тем более когда она касается дел сердечных.

В моей памяти шевельнулось еще одно воспоминание.

— Вы очень любите это повторять, — заметила я.

— Это правда. Я прекрасно понимаю, отчего вы не желаете посвящать меня в подробности ваших отношений с принцем. Очень мудро держать их в секрете, и поэтому советую вам вести себя более разумно, чем недавно на лекции. Принц в отличие от своих братьев и сестер не привык бывать в обществе. Королеве идеально удавалось, когда это было возможно, оберегать его от внешнего мира, но, боюсь, в результате он не так осторожен, как должен быть. Вряд ли он влюблялся когда-нибудь раньше: бедный малый, у него не имелось такой возможности. Поэтому в вашей паре обладателем здравого смысла должны быть вы.

Я прикусила губу. Он был прав.

— Вот мое предложение. Я в состоянии сделать так, что ваш юный принц останется в неведении относительно каких бы то ни было… ваших секретов. А если и прослышит, то, полагаю, мне удастся это опровергнуть: я уже говорил, что пользуюсь уважением в королевской семье. Кроме того, можно сделать так, чтобы и Доджсон ни о чем не узнал. Такого бестолкового человека, как он, я еще не встречал. Вряд ли он видит роман, который разворачивается под его собственными окнами.

Я молчала, поскольку не могла поверить в сказанное: я-то постоянно чувствовала на себе взгляд глаз мистера Доджсона.

— Не отрицаю: до последнего времени вы были очень осторожны — оставались в тени, когда Ина выходила, а потом вышла замуж. Вы поступали очень мудро.

— А вы считаете, что это происходило по моей воле? Мне до последнего времени просто не давали свободы. С позором отправили на континент… О, конечно, со стороны все выглядело вполне пристойно: три девочки Лидделл, как и все светские юные леди, отправились в свой Грандиозный Тур! Но мама была бы просто счастлива, найди я себе какого-нибудь скромного графа во Франции, чтобы остаться там навсегда. Но я вернулась, и она, конечно, поняла, что держать меня взаперти на чердаке, как сумасшедшую, ей не удастся. В конце концов я должна была появиться в обществе. Вот. — Я сделала глоток чая, раскрасневшись от собственного откровения. С чего это мне вдруг вздумалось довериться мистеру Рескину, ума не приложу. Должно быть, меня обезоружила его прямота.

— Я, правда, не знал этого, — произнес мистер Рескин.

Он долго молчал, расхаживая взад-вперед у меня за спиной, и я слышала лишь скрип досок под его ногами, потрескивание огня в камине, отдаленный смех Софи и экономки да тихое тиканье часов. Наконец я встала, натянула перчатки, тем самым заявляя об окончании нашей аудиенции. Пора было вернуться в деловое русло: дамские обмороки не для меня.

— Ну, так чего же вы хотите за вашу скромность? Ведь именно об этом шел наш разговор, не так ли?

— Вы абсолютно непредсказуемы, моя дорогая мисс Лидделл: то робкая, а то прямолинейная.

— Я принимаю ваши слова за комплимент. А теперь все же скажите, чего вы хотите взамен.

— Ничего, кроме вас.

— Меня? — рассмеялась я. Как, однако, это было предсказуемо! — Надеюсь, нас обоих не ждет сцена из дешевого романа: не собираетесь же вы, право, меня соблазнять.

— О, Алиса, вы и впрямь меня забавляете. — Мистер Рескин усмехнулся. — Конечно же, нет. Мне просто хочется вашего общества. Нас с вами многое объединяет. — Тут он снова взглянул на маленький портрет на столе. — У нас обоих в прошлом были друзья, с которыми мы более не можем поддерживать связь, делиться тем лучшим, что есть в нас. — Он умолк, продолжая смотреть на девушку с ясными глазами.

— Роза ла Туш. В Оксфорде существуют тайны. В том числе и ваша. — Несмотря на данное себе обещание сохранять отстраненность, я положила ладонь на его руку, заметив в глазах мистера Рескина слезы.

— В определенном смысле она была моей Алисой. Мужчинам вроде меня, вроде Доджсона нужна муза, для того чтобы сохранять молодость и жизненные силы. В одиночестве у нас это плохо получается.

— Но я… я уже не ребенок. Чем я могу вам помочь сейчас?

Мистер Рескин повернулся ко мне. Его глаза были затуманены слезами и печалью, подернуты утраченной надеждой, и я поняла, что смотрит он не на меня. Он хотел увидеть — он искал — другую.

— Просто заходите ко мне, — прошептал мистер Рескин. — Время от времени заходите посидеть у камина, чтобы я мог посмотреть на вас. Поговорить с вами. А потом… — Наконец он взял себя в руки и прогнал от себя своих демонов. Его голова дрожала. Казалось, дрожь поднималась снизу вверх по всему его сгорбленному, дряхлому телу. — Тогда я помогу вам с принцем. Даю слово.

Я молчала, потому что не видела другого выхода. Я словно бы заблудилась в каком-то темном, гнетущем лесу, где деревья представляли собой мое прошлое… а теперь стали также и прошлым мистера Рескина. Они препятствовали каждому моему шагу, пока я искала дорогу из темноты к свету, туда, где меня ждал Лео, чтобы наконец унести меня прочь.

Что еще мне оставалось? Весной Лео окончит университет. Так что побыть другом мистера Рескина мне придется недолго. И в качестве моего друга он станет мне помогать. Но, оказавшись моим врагом, он может меня уничтожить. Это я знала точно.

— Хорошо, — наконец согласилась я. Мой голос прозвучал монотонно и невыразительно. — Я буду к вам приходить. Как друг. Ничего более.

— Я и не прошу ни о чем больше, — грустно улыбнулся он, склонившись, чтобы поцеловать меня в щеку сухими, шершавыми губами. Я закрыла глаза, но не смогла отключить обоняние, чтобы не чувствовать тошнотворный запах его духов — комбинации лаванды, розы и гелиотропа, — даже невеста не украсила бы себя таким количеством цветов.

— До следующей встречи. — Я мягко отстранилась и протянула ему руку. Мистер Рескин ее тепло пожал, затем поднес к губам и поцеловал с испугавшей меня страстью — словно он был умирающим грешником, а моя рука даровала ему спасение.

— В это же время через неделю, — сказал мистер Рескин, демонстрируя все ту же страсть. Потом, отвернувшись, он с тоской уставился на столик, где, как пара сирен, стояли моя фотография и портрет Розы.

Я ждала, когда мистер Рескин проводит меня из гостиной, но он так и не сдвинулся с места. Тогда я развернулась и, тяжело ступая, с тяжелым камнем на сердце пересекла комнату.

Я знала, что стану презирать эту гостиную и все, что так недавно казалось мне в ней очаровательным. Я знала, что стану презирать мистера Рескина.

И также знала, что стану презирать себя.