Знал ли я Ф.-Т.? Ну что за вопрос? Мой отец начал работать у него еще в «Музее» на Энн-стрит, взял билеты на премьеру, как только была поставлена «Русалка с Фиджи». А после, когда я еще, так сказать, под стол пешком ходил, Ф.-Т. Барнум частенько гладил меня по головке. И, само собой, едва я подрос, он взял меня к себе в дело. И это было единственное мое желание. Понятно, где-нибудь в другом месте я получал бы больше, но зато я работал у самого Ф.-Т. Барнума, величайшего циркового антрепренера, какого только знал мир. Равных ему не было, нет и не будет никогда. Тут вся суть не в славе, которая про него шла, а в нем самом. Это был янки до мозга костей, ловкий и быстрый, как стальной капкан, и при этом он, можно сказать, рос вместе с нашей страной, если вы понимаете, о чем речь. Это ведь страна с настоящим размахом, и она во всем любит размах. Любит даже, чтобы ее дурачили с размахом. И Барнум это понимал. Он дурачил публику, но не зря брал денежки – показывал такое, что зрители все помнили до гробовой доски, от Дженни Линд, выступавшей в Касл-Гарден, до «Кошки вишневой масти». Само собой, когда у него на ферме пахали землю на слоне, добрая половина пассажиров, проезжавших мимо по железной дороге, понимала, что это всего только аттракцион. Но их радовало, когда они глядели на это, – и знали, что тут приложил руку янки. И ему было приятно; здесь заключался для него смысл жизни – и это тоже знали все до единого.

Я намерен вам поведать про него такое, чего никто еще не слыхал, – историю самого блестящего из всех его аттракционов. И не его вина, если тут вышла осечка, ведь он расплатился щедро. Я полагаю себя вправе рассказать об этом теперь, потому что остальных очевидцев нет в живых – все на том свете, от самого Барнума до генерала Мальчика-с-пальчик. Но мы видели это воочию, хоть и не верили своим глазам.

Дело было в семидесятых годах, когда Ф.-Т. Барнум опять занялся цирком. И странная вещь, он как будто упал духом, а для Ф.-Т. Барнума это было до того невероятно, что все только диву давались. Он владел огромным домом в Бриджпорте, сколотил себе изрядное состояние и во всем мире пользовался славой величайшего антрепренера. Только вот беда – всякий великий человек, на каком бы поприще он ни подвизался, должен всегда оставаться на высоте. Цирк у Барнума был знаменитый, но в Америке существовали еще другие цирки. И вот единственный раз в жизни он попался на удочку, польстился на новый, сногсшибательный аттракцион – нечто такое, отчего пришел бы в изумление весь белый свет.

Он давно уже ломал себе голову, перебирал все мыслимые возможности – я слышал, как они с моим отцом намечали программу летнего сезона. Он надумал вывезти из Палестины прах патриарха Авраама и устроить рафинированный благочестивый спектакль, но переговоры с турецким правительством окончились неудачей. Тогда он вновь вернулся к мысли купить айсберг, доставить его на буксире в Нью-Йоркскую гавань и показывать экскурсантам.

Но когда мы попытались это осуществить, ни один капитан не мог гарантировать, что айсберг не растает в пути, а уж о льготном фрахте и говорить нечего.

Потом его лишил покоя один молодчик, суливший предоставить истинного человека о двух головах, причем каждая голова свободно изъясняется на четырех языках и обладает университетским дипломом. Но когда дошло до настоящего дела, обнаружилось, что такой твари не существует в природе. И вот вам Ф.-Т. – Ф.-Т. Барнум, а нового аттракциона нет как нет. Что говорить, у него выступали лилипуты и великаны, фокусники и удалые наездники, бегемот, прошибаемый кровавым потом, и бесподобная бородатая женщина. Но не таков был Ф.-Т., чтобы размениваться на подобные мелочи. Он жаждал изумительного, неповторимого, грандиозного. Он до того иссушил свой ум, что стал небрежно проверять счета на мясо, которое скармливали львам, а это означало, что с ним поистине творится неладное.

Как сейчас помню день, когда пришло то письмо. Оно было адресовано Ф.-Т. Барнуму – в собственные руки, – но мы ежедневно получали не меньше десятка писем от всяких психов, и мой отец вскрыл конверт, как это было у нас заведено. На листке дешевой, в голубенькую линейку, бумаги значилось:

«24 марта 187… года. Пайксвилл, штат Пенсильвания.

Джонатан Шэнк.

Уважаемый мистер Барнум!

Поскольку мне известно, что Вы покупаете всякие аттракционы, уведомляю Вас, что у меня в сарае, под замком, имеется самый блестящий аттракцион в истории человечества. Можем сторговаться насчет цены упомянутого выше товара или, ежели Вам будет угодно, насчет участия в прибылях, но советую не мешкать с ответом, потому как в таковом случае отпишу в лондонский цирк мистеру Дж. Бейли, имея нужду продать его незамедлительно по причине лежащей на мне ответственности.

Готовый к услугам,

P. S. Это ангел».

Отец, конечно, показал письмо мне.

– Видал ты что-нибудь подобное? – спросил он.

– Все ясно, – сказал я. – Опять какой-нибудь псих. Порвать, что ли, этот бред?

Отец призадумался.

– Нет, – сказал он. – Вообще-то надо бы порвать. Но погоди-ка немного. Мистер Барнум совсем расклеился, и мы должны ему помочь… хотя бы отвлечь немного…

Тут вошел сам Ф.-Т. Одет он был в свой обычный сюртук и держал в руке трость с золотым набалдашником, но на челе его пролегли глубокие морщины, следы тревог и разочарований.

– Ну-с, мистер Барнум, – сказал отец, – гепарды прибыли в лучшем виде. Джим говорит, их даже не укачало.

– Прекрасно, – сказал Ф. Т., но голос его прозвучал фальшиво.

Он сразу сел в свое кресло и испустил горестный вздох.

– Слышал я, появился новый фокусник, глотает огонь, – сказал отец. – Интересно будет на него поглядеть. Называет себя Люцифером, властителем адского пламени, и утверждает, что его невозможно погасить даже с помощью новейшего пожарного оборудования.

– Ммм, – промямлил Ф.-Т., а отец удвоил усилия.

– Парень с собачьей головой опять скандалит из-за сырого мяса, – сказал он. – Утверждает, будто его кормят кониной, – но смею заверить, мистер Барнум, я самолично хожу каждое утро на рынок…

– Ах, купите вы ему филе! – сказал Ф.-Т. – Отдайте ему на съедение любую из Прекрасных Черкешенок! Чтоб им всем провалиться! Хоть цирк закрывай! Ах, «каким докучным, тусклым и ненужным…». Но вы, Джон, все равно не читали Шекспира. Не хочу я ни второсортного властелина огня, ни пары вонючих гепардов. Я хочу изумить весь белый свет! Я хочу…

– Ну, в таком случае, – тихонько сказал отец, видя, что пора выложить последний козырь, – вот вам письмо из Пайксвилла, штат Пенсильвания…

И он подал листок. Ф.-Т. пробежал письмо глазами. Потом внимательно перечел еще раз. И впервые за много месяцев глаза его заблестели.

– Ангел! – сказал он. – Ангел! В жизни не слыхал подобного вздора! – Тут внезапно тон его переменился. – А далеко ли до этого Пайксвилла, Джон? – спросил он.

– Сейчас справлюсь по атласу, – отозвался отец. – Но, откровенно говоря, мистер Барнум…

– Я старею, – сказал Ф.-Т. – Я уже развалина. Никто не посмел бы морочить мне голову ангелом, когда я был молод и полон сил. А если б кто действительно имел ангела, у того хватило бы ума не пытаться запродать его Джиму Бейли. Нашли вы, наконец, этот распроклятый городишко, Джон?

И вот мы вчетвером отправились в Пайксвилл. Поехали мы с отцом, мистер Барнум и генерал – генерал Мальчик-с-пальчик: Ф.-Т. взял его с собой, потому что, несмотря на малый рост, на плечах у этого генерала была трезвая и ясная голова, а дела свои он обделывал так, что лучше некуда.

Так вот, пришлось нам сделать две пересадки – в Филадельфии и в Гаррисберге. А дальше, из Карлайла, мы ехали на лошадях, потому что Пайксвилл этот затерян где-то в горах. Ехали целый день, но мистер Барнум все стерпел без единой жалобы.

И даже в Пайксвилле – а там только и есть лавка да две улочки – Джонатан Шэнк, по-видимому, слыл нелюдимом. Добрались мы до него уже в сумерки. Он владел жалкой, захудалой фермой в долине, стиснутой меж гор. Не знаю уж, каким образом создается впечатление от новых мест, но там даже загородка имела вид мрачный и неприязненный. Земля была что надо – добрая пенсильванская земля, – но чертополох у загородки вымахал в добрых пять футов. Моя мать говаривала, что хозяина сразу по земле видать.

Мы покричали у ворот, и Джонатан Шэнк вышел к нам. Что-то в нем ужасно напоминало рыжую лисицу – кажется, рот и глаза.

– Вы будете Джонатан Шэнк? – спросил отец.

– Извольте называть меня – мистер Шэнк, – ответствовал он. Потом всмотрелся в глубь экипажа. – А вы, стало быть, Ф.-Т. Барнум?

– Я Финеас Тейлор Барнум, – отрекомендовался мистер Барнум и, по своему обыкновению, слегка напыжился.

– Гм, – промычал фермер. – На портретах вы глядитесь покрасивше. Самую малость. – Он всмотрелся пристальней. – А это, выходит дело, ваш сынок? – спросил он.

– Сынок? – переспросил Ф.-Т. – Да это же генерал Мальчик-с-пальчик, знаменитейший из лилипутов, который удостоился быть представленным многим августейшим особам Европы.

Тут генерал встал и отвесил поклон со всей присущей ему благовоспитанностью.

– Гм, – снова хмыкнул Джонатан Шэнк. – А все-таки у него нос не дорос курить сигару. Ладно, – сказал он, – можете вылезать.

– Мистер Шэнк, – сказал Ф.-Т. веско, внушительным тоном, – я получил от вас письмо относительно нового аттракциона. Ради этого я прибыл сюда из Бриджпорта, пренебрегая неудобствами пути и расходами.

– Эвона, – сказал Джонатан Шэнк и оскалил свою лисью морду. – Ну да ладно, чего уж там. Он у меня в сарае сидит.

И указал пальцем.

– А он… живой? – спросил Ф.-Т. Барнум с подобающей важностью.

– Ясное дело, живой, – отвечал Шэнк. – Нынче утром получил на завтрак печеные бобы. Смею думать, остался доволен.

– Так, – сказал Ф.-Т. Барнум, потирая руки. – Прежде чем взглянуть на него – и учтите, мистер Шэнк, меня на мякине не проведешь, – сделайте одолжение, расскажите нам… э-э… как он сюда попал.

– Просто-напросто летел через горы, да заплутался в тумане, – сказал Шэнк. – Во всяком случае, так он говорит. Вывихнул крыло, когда наскочил вон на ту здоровенную сосну. Там, в долине, воздушная яма – я сам не раз видел, как это бывало с птицами. Но крыло давно зажило и теперь целехонько.

– А он… он в самом деле ангел? – спросил генерал Мальчик-с-пальчик, вперив свой проницательный взор прямо в глаза мистеру Шэнку.

– По крайности, так он уверяет. Прозывается Уилкинс, – недовольно буркнул фермер. – Сам-то я придерживаюсь свободных взглядов, меня такими штучками не купишь. Но крылья при нем: что есть, то есть.

– Крылья, – повторил Ф.-Т. Барнум, и я увидел, как впервые в жизни этот великий человек вдруг лишился дара речи. Ведь если какое-то существо обладает крыльями, совершенно неважно, ангел это или нет. Я буквально читал мечты Барнума у него на лбу – и уже видел афиши, плакаты, которые он воображал в своем уме.

– Аэронавт, крылатый человек, – забормотал он едва слышно. – Невиданные чудеса в свободном полете. Впервые на арене. Ангел или человек? Под персональным руководством Ф.-Т. Барнума…

– Ну так как же, – сказал Джонатан Шэнк, – будете вы вылезать? Или же не будете?..

Солнце закатывалось, и было почти темно, когда он привел нас к своему сараю. Сроду, сколько я себя помню, ни один человек не вызывал у меня с первого же взгляда такую неприязнь, как этот Джонатан Шэнк. И все же у меня дух перехватило, да и у всех остальных, я думаю, тоже.

Он поставил нас в ряд у щели в стенке сарая – всех, кроме генерала, которому пришлось удовольствоваться дыркой от выпавшего сучка у самой земли.

– Я не могу впустить внутрь такую ораву, – сказал Шэнк жалостным голосом. – Он улетит, уж это как пить дать. А в щель вы его как-нибудь углядите и будете знать, о чем речь.

Нам, конечно, и в голову не пришло спорить, до того мы были взволнованы. Мы тотчас прильнули к щели. В сарае было темно, понизу стлалась соломенная труха, и только сверху падали косые, пыльные лучи света. Сперва я вообще ничего не увидел. Но Джонатан Шэнк крикнул в дыру:

– Эй, Уилкинс!

Я подскочил от неожиданности.

И сразу же увидел его. Да и как тут было не увидеть, Генерал тоже видел, а у него ясная голова. В сарае, на старой телеге, сидело что-то нахохлившееся – поначалу я туда и не взглянул, полагая, что эта кучка тряпья – чайка. Но после окрика Джонатана Шэнка эта штука расправила крылья и взлетела. Я услышал пыхтение Барнума.

Как описать то, что я видел? Принято считать, что они облачены в белоснежные ризы, но на этом никаких риз не было. Это был мужчина или существо, принявшее мужское обличье, только с крыльями. И крылья у него не отливали белизной, не светились. Они были серые в белую крапинку, как у чайки. Но я видел их своими глазами. Я видел, как он летал. Голову даю на отсечение.

– Поразительны чудеса природы! – сказал отец, и слова эти прозвучали молитвенно.

А я думал о том, что нужно будет напечатать афиши особым шрифтом, крупным, какого еще не видал свет.

– Ну-с, может, теперь пойдем в дом? – осведомился мистер Барнум. Голос его был холоден и бесстрастен.

Джонатан Шэнк откровенно удивился.

– Вы, никак, уже нагляделись? – спросил он.

– С нас пока довольно, – сказал Ф.-Т. Барнум. И отвернулся позевывая. – Признаться, милейший, – добавил он, – все мы несколько проголодались…

– Я ведь и мистеру Бейли отписал, – сказал Джонатан Шэнк, переминаясь с ноги на ногу. – Если вы не дадите хорошую цену…

– Рад это слышать, – сказал Ф.-Т. – Мистер Бейли знаток в своей области и человек чести. Но я никогда не занимаюсь делами перед ужином.

– Ну ежели в жратве все дело, тогда ладно, – бесцеремонно сказал Шэнк и повел нас к дому, почесывая в затылке от недоумения. И я не мог его упрекнуть. Сам я понимал, что мистер Барнум задумал какую-то хитрость, но не мог сообразить, какую именно.

За свою жизнь я немало едал всякой гадости, но такого омерзительного ужина не упомню. Шэнк все стряпал самолично; и чем дальше, тем сильней я проникался сочувствием к пленнику, запертому в сарае. Бедняга питался этой стряпней неделю, а то и больше – не мудрено, что он так нахохлился. Мыслимое ли дело, чтобы человек изжарил на сковородке свежее куриное яйцо, и оно приобрело после этого такой вкус, словно его снесла неясыть по особому заказу. Ну что ж, как говорится, век живи – век учись.

А мистеру Барнуму, казалось, все было нипочем, он ел эту отраву, нахваливал и просил еще. Ф.-Т. Барнум поддерживал оживленный разговор с великим искусством, и стоило ему только захотеть, как его собеседник слышал звуки оркестра и видел блестящее цирковое представление. Он излил на Джонатана Шэнка все свое красноречие, развернул перед ним пестрый карнавал своей жизни, с юных лет, когда он торговал вразнос скобяным товаром в Бетеле, и до знаменательного дня, когда он удостоился предстать перед самой королевой Викторией. И все эти старания он прилагал для того, чтобы ублажить сварливого старика с хитрыми глазами. Мне казалось, что он подвергает себя добровольному унижению, и хотя я слушал его, но это меня отнюдь не радовало.

Но немного погодя я заметил, что генерал куда-то исчез. Он при желании умел проскользнуть тихонько, не привлекая к себе внимания. Тут я вспомнил, что когда мы шли к дому, они с мистером Барнумом отстали от всех. И туманная надежда забрезжила в моей душе.

Ф.-Т. вдруг оборвал на полуслове один из самых захватывающих своих рассказов.

– Но оставим это, – изрек он. – В конце концов, дело всего важнее, а я, кажется, о нем позабыл. Так сколько вы хотите получить за этот ваш аттракцион, мистер Шэнк?

– Да уж я лучше обожду мистера Бейли, – сказал Шэнк ухмыляясь. – Я ведь и ему отписал.

Мистер Барнум изобразил на своем лице праведное негодование.

– Разве так делают дела честные люди? – вопросил он.

– У меня в руках знаменитейший аттракцион на свете, – сказал Шэнк. – И по мне, все едино, кому он достанется – вам или Бейли: кто больше даст, тот и купит. А ежели цена будет неподходящая, я, может, просто подрежу ему крылышки да буду держать в сарае. Сам стану его показывать. – Он потер руки. – Бейли будет здесь с минуты на минуту, – сказал он.

– Вы не подрежете ему крылья. Это невозможно, – сказал Барнум.

– По-вашему, допустим, невозможно, – сказал Джонатан Шэнк. – А только он – моя собственность, и я распоряжусь им, как пожелаю.

Барнум с улыбкой наклонился к нему через стол.

– Послушайте вы, жалкий скупердяй, – сказал он. – Вы имеете дело с Ф.-Т. Барнумом. Мне стоит только послать телеграмму в газеты, и через двадцать четыре часа сюда, на ферму, соберется десять тысяч человек, так что никакой Джим Бейли вас не спасет. Они понаедут со своими припасами и с грудными детьми – понаедут из самых дальних штатов. Они вас со свету сживут, заклеймят позором на веки веков за то, что вам вздумалось заставить крылатое создание служить вашим корыстным целям. Но я повременю с этим – мне пока спешить некуда. А, это вы, генерал? – спросил он, увидев, что генерал снова потихоньку проскользнул в комнату. – Ну как, бумага при вас? Весьма вам признателен.

– Ежели этот вонючий хорек хоть пальцем притронулся к моей собственности… – Шэнк вскочил.

– Никто к ней не притронулся, смею вас заверить, – сказал Ф.-Т. Барнум. – Просто генерал частным порядком навел кое-какие справки относительно джентльмена, которого вы называете своей собственностью, – ведь та доска в задней стенке сарая уже была оторвана, верно, генерал? Ну, я так и думал, а в процессе наведения справок зафиксировал показания письменно, по всей требуемой законом форме.

Бумагу он уже держал в руке и теперь быстро пробежал ее глазами – у генерала был мелкий, но очень четкий почерк.

– Ага, – сказал он. – Так я и знал – «Элиас Т. Уилкинс, ангел по профессии, свидетельствует и удостоверяет, что утром семнадцатого числа сего месяца, находясь при исполнении своих служебных обязанностей, он был ранен прямым попаданием из винтовки или охотничьего ружья с умыслом нанести увечье, каковое и получил от руки Джонатана Шэнка…»

– Это ложь! – заявил Шэнк и стукнул кулаком по столу. – Картечь едва его задела! И к тому же я принял его за орла!

– «…после чего принужден был насильственным путем, вопреки его воле…» – продолжал Барнум. – Скверная выходит история, мистер Шэнк, очень скверная. Боюсь, что нам придется призвать на помощь правосудие. – Он широко улыбнулся. – На слово мне могли бы и не поверить. Но вот законный документ. Джон, кто в Пенсильвании губернатором?

– Ладно уж, видать, ваша взяла, – угрюмо сказал Шэнк. – Что будете дальше делать?

– Что я буду делать? – переспросил Барнум. – Разумеется, выполню свой гражданский долг.

Вид у него был непреклонный.

– Где ж тут справедливость, ежели человек сделал величайшее открытие века и после этого останется на бобах, – сказал Шэнк, чуть не плача.

– Ладно, – сказал Ф.-Т. Барнум неторопливо. – Вот что мы сделаем. Оставим ангелов в стороне – даже если бы вы и увидели ангела, узнать его было бы все равно невозможно. Но вы накормили меня ужином, а Ф.-Т. Барнум никогда не остается в долгу. Я полагаю, тысячи долларов вполне достаточно за один ужин, если имеешь дело с Ф.-Т. Барнумом. – Он отсчитал и выложил на стол длинные зеленые банкноты. – Теперь же я готов приобрести у вас еще одну мелочь, а именно – ключ от замка, что висит на дверях вашего сарая. За этот ключ я плачу еще тысячу, а уж все остальное – мое дело.

– Это грабеж среди бела дня, – сказал Шэнк, но деньги со стола сразу же сгреб.

– Ничего подобного, – возразил Барнум, – просто если вам еще когда-нибудь вздумается провести за нос янки из Коннектикута, запомните, что в одиночку с ним никому не сладить. Пожалуй, тут надо звать на подмогу с полдюжины судейских крючков из Филадельфии и самого черта в придачу. Ну ладно, друзья, поехали, а то лошади совсем застоялись. – И он пошел к двери. – А когда явится Джим Бейли, скажите ему только одно: что я здесь уже побывал, – добавил он.

Что ж, вывели мы ангела из сарая и усадили в экипаж. Барнум попросил его не лететь, а идти по земле, чтобы не напугать лошадей, и ангел согласился. Было темно, а потому я не мог разглядеть его в подробности. Но я видел очертания его крыльев.

Кажется, это было самое удивительное путешествие в моей жизни. Отец правил лошадьми, мы с генералом поместились на переднем сиденье, а сзади ехал Барнум с ангелом. Я слышал, как Барнум потребовал с него честное слово ангела и джентльмена, что он не улетит без предупреждения, и ангел благосклонно кивнул в ответ. Мы проохали добрый десяток миль, не вымолвив ни слова. Но, помнится, меня все время одолевала мысль – как нам поступить дальше? Деловая хватка была у меня с давних пор: аттракцион всегда остается аттракционом. И ради Ф.-Т. Барнума я пошел бы на многое. Но тут что-то не так.

Едва ангел вышел из сарая, я сразу заподозрил: тут что-то не так. Но заподозрил ли это Барнум, я не имел понятия.

В конце концов отец спросил с козел:

– Куда ехать, мистер Барнум?

– В Карлайл, – ответил Барнум. Он поразмыслил с минуту. – Или нет, пожалуй, в Гаррисберг. Его нельзя везти поездом – люди увидят, начнется столпотворение. А, черт, езжайте прямо, я скажу, где остановиться. – Он повернулся к ангелу и спросил: – Угодно ли вам ехать в Гаррисберг, сэр?

– Мне все едино, – сказал ангел. – Главное дело – задать тягу подале от того сарая.

При этих его словах я даже подскочил, потому что выговор у него оказался самый что ни на есть гнусавый, как у всех уроженцев Новой Англии, а уж этого я ожидал менее всего.

Я услышал, как мистер Барнум заерзал на своем сиденье.

– А вы что же, родом откуда-нибудь с северо-востока, мистер… э… Уилкинс? – спросил он.

– Известно, оттудова, – отвечал тот. – Капитан Уилкинс, прошу любить да жаловать. Родился и вырос на Кейп-Код.

– И как это я сразу не сообразил, – пробормотал Барнум задумчиво. – Что ж, очень рад с вами познакомиться, капитан Уилкинс, – сказал он. Но голос его звучал отнюдь не радостно. Он рискнул сделать еще попытку: – Поистине это просто чудо, – сказал он. – Одним словом, все мы жаждем убедиться… словом, я вот всю свою жизнь прилежно ходил в церковь и хотел бы узнать… ну, в общем, каково это – быть ангелом?

– Ничего, приятственно, – сказал ангел. И тихонько кашлянул.

– Разумеется, – сказал Барнум, – у вас такие исключительные возможности… это даже в известной мере обязывает, хотя я вовсе не настаиваю… но ведь вы, вероятно, имели счастье лицезреть великих людей, скажем… э-э… Джорджа Вашингтона…

– Отродясь его в глаза не видывал, – сказал ангел, и я снова услышал ерзанье на заднем сиденье.

– Но я уверен… – начал Ф.-Т. Барнум.

– Отродясь в глаза не видывал, – решительно повторил ангел. – Я служу в береговой охране. На пару с Элнатаном Эдвардсом. И когда б не шторм с ураганным ветром, духу моего не было бы в здешних краях.

– Но Моисея и других пророков… – начал Барнум с мольбой в голосе.

– Не видывал, – заявил ангел категорически. – Сказано вам: служу в береговой охране. У самого Гранд-Бэнкс. Не стану врать – чего не видывал, того, стало быть, не видывал.

– Надеюсь, вы не пострадали… ведь картечь все-таки… – осведомился Барнум с беспокойством.

– Нисколечко, – сказал ангел, ощупывая свои крылья. – Совсем как новенькие. – Он неуклюже повернулся к нам. – Оно конечно, – сказал он, – я у вас в долгу. – Он пожевал губами. Потом взглянул на генерала Мальчика-с-пальчик. – А вот этот, ей-ей, какой-то невзаправдашний, так мне сдается, – сказал он. – Но я вижу его своими глазами, а стало быть, все без обману. – Он повернулся к Барнуму. – Хочу сказать вам еще словечко, – произнес он с тоской в голосе. – Служба, конечно, службой. Но я хотел бы взглянуть на ваш цирк. Отродясь еще не видывал цирка.

И он взмыл в воздух – в утренний воздух, позлащенный зарей. Сперва он летел как-то странно, неловко, но потом неловкость исчезла и полет его стал прекрасен, как у всякой птицы. Я бывал на Кейп-Код и теперь думал об этом полуострове и о маленьких жалких суденышках, что снуют там и исчезают в безбрежном просторе, – крылатых парусах Новой Англии. Не знаю, о чем думал Барнум, но он обнажил голову.

Когда ангел превратился в крошечную черную точку на небе, отец мой протяжно свистнул.

– Две тысячи долларов улетели в поднебесье, а с ними вместе знаменитейший аттракцион на свете! – сказал он. – И вы знаете, Ф.-Т., я не жалею об этом.

Он пожал мистеру Барнуму руку.

– Что ж, – сказал мистер Барнум с кривой усмешкой, – по крайней мере Джим Бейли остался ни причем. – Он поднял голову и сказал: – Поглядите-ка на горку.

Мы поглядели и увидели фаэтон, летящий стрелой. Фаэтон этот подкатил к нам, и с козел спрыгнул худощавый, верткий, бородатый человечек. Он ринулся прямо к Барнуму.

– Куда вы его девали? – крикнул он, заикаясь от волнения. – У вас нет на него никаких прав. Вот заверенная купчая.

Он размахивал бумагой.

– О чем речь? – спросил Барнум. – И много ли вы уплатили этому Шэнку?

– Две тысячи долларов, – отвечал Джеймс Бейли, – и пускай только попробует отвертеться, я с него живьем шкуру сдеру.

– Ну нет, Джим Бейли, ничего не выйдет, – сказал Барнум вкрадчиво. – Ведь ангелам положено улетать, вот и этот улетел тоже. Но деньги ваши не пропадут.

– Как так? – спросил Бейли с негодованием. – Ну-ка, выкладывайте все начистоту.

И у меня на глазах он преобразился – теперь это был хладнокровный, расчетливый делец.

– Они не пропадут, – повторил Ф.-Т. Барнум. – Мы учтем их при оформлении договора, когда вы войдете ко мне в долю.

– В долю! – сказал Джим Бейли. – В долю! – повторил он снова, уже иным тоном.

– Да, в долю, – сказал Ф.-Т. Барнум, не сводя глаз с неба. – У вас свой цирк, Джим, а у меня свой. Но если мы объединимся, то безо всяких ангелов у нас на арене будет такое поразительное разнообразие диковин из разных стран, какого еще не видел свет. – Он приподнялся на носки, распрямил плечи и снова стал прежним Ф.-Т. Барнумом. – Что такое ангел в сравнении с дружбой? – сказал он. – Ведь у нас целых три арены и две эстрады! Мы привезем из Лондона слона Юмбо! Мы покажем «Величайшее представление в мире»!