Мы познакомились в аэропорту города Мехико перед барьером кубинской авиатаможни. Я летел в Гавану с тремя чемоданами и должен был платить пошлину за лишний вес багажа. Вдруг стоявший позади меня человек сказал, что у него всего один маленький чемоданчик, и предложил зарегистрировать наш багаж: вместе, тогда получится сорок килограммов, то есть как раз столько, сколько дозволено. Я, разумеется, согласился, поблагодарил за любезность, служащий таможни начал оформлять наш совместный багаж. Нежданный мой благодетель достал паспорт, и каково же было мое изумление, когда я увидел, что паспорт у него уругвайский. И не какой-нибудь там особенный, дипломатический или еще какой, а просто самый обыкновенный уругвайский паспорт. Незнакомец улыбнулся: «Вы удивились, не правда ли?» Я признался, что правда. «Давайте пойдем выпьем по чашечке кофе, я объясню».

Мы уселись за столик. «Вы ведь Бенедетти, так?» — спросил он. «Ну да, только откуда вы меня знаете? Мне ваше лицо не знакомо». — «Ничего странного. Вы стояли на трибуне, а я — в толпе. Я много раз вас слушал на уличных митингах во время избирательной компании в семьдесят первом. Помните последний митинг Широкого фронта перед президентским дворцом, весь проспект Аграсиада был тогда забит народом. Вы в тот раз не выступали, но на трибуне были. Серенъи выступал, очень здорово говорил генерал». Он, видимо, припоминал подробности, чтобы внушить мне доверие, но я и без того ничуть не сомневался. Есть такие лица — сразу видно, что человек честный и простодушный.

Он представился. Будем называть его Фалько, хотя на самом деле фамилия у него другая, но столь же типично уругвайская. «Для начала да будет вам известно, что я уже около пяти лет живу в Австралии. Я рабочий. Слесарь или водопроводчик, где как». — «Что вас занесло сюда?» — «По туристской путевке приехал. С экскурсией. Два года деньги копил, чтоб позволить себе это удовольствие, съездить на неделю на Кубу». — «А как вам живется там?» — «С точки зрения материальной неплохо. Только… и все тут. И потом, ты знаешь (можно я буду говорить на «ты», ладно?), в Австралию люди эмигрировали не по политическим причинам, а больше — по экономическим. Ты, конечно, скажешь, что в конечном счете экономика тоже связана с политикой. Все верно, но сами-то эмигранты этой связи не понимают. И получается, что нашему брату довольно-таки трудно жить там среди эмигрантов, совсем не так, как в других местах. Иной раз вздохнешь полегче, если приедет, например, ансамбль «Лос Олимареньос», все соберутся их послушать, потому что родные песни все-таки всех волнуют. И не только песни. Все вспоминается: деревья, цветы, наши герои, наши улицы, деревни, небо наше родное, сумерки, реки, каждый самый маленький ручеек. Но вот как уедут «Лос Олимареньос», все возвращаются к повседневной жизни и снова разобщены, каждый сам по себе. Я Австралию называю «наш Восточный архипелаг», потому что каждая семья, каждая пара, каждый человек живут там как на острове, каждый — на своем островке, никто ни с кем не общается, словно в пустыне живешь, с удобствами вроде бы, а все равно — в пустыне. Некоторые деньги посылают оставшимся в Уругвае родным, это хоть какой-то смысл придает жизни их и работе». — «А вы не пытаетесь сжиться с обстановкой, с австралийцами подружиться?» — «Это, видишь ли, не так-то просто. Прежде всего мешает языковой барьер. Конечно, время идет, и многие в конце концов овладевают английским, но, когда до этого доходит, человек уже привык к одиночеству и уже трудно изменить налаженный образ жизни. К тому же, хоть Австралии и нужны рабочие руки, австралийцы не слишком-то охотно принимают иностранцев. Вот я не раз бывал в домах австралийцев, но только как водопроводчик. И много раз так случалось: сидит семья вся в сборе за столом, беседуют, а войду я со своими инструментами, в ту же минуту замолчат». — «А почему тебе так на Кубу хотелось?» — «Сам не знаю. Тянуло, и все тут, как в детстве или в юности, будто колдовство какое. Ты скажешь, вот дурак-то, в колдовство верит, как маленький. Не могу тебе объяснить, завертело меня, голова кругом пошла. Вот интересно, я сейчас сказал «голова кругом пошла» и тут же сообразил — уже лет пять я этих слов не произносил. Там все родные слова забудешь, сам не замечаешь, как начинаешь английские вставлять. Ну ладно, так вот насчет Кубы. Конечно, мы, уругвайцы, слишком много мечтали тогда, в шестьдесят девятом, в семидесятом, — в семьдесят первом, может, немного меньше. Но все же мы думали, что в нашей стране удастся все переменить. А оказалось — нет, невозможно и, наверно, не скоро теперь. А на меня такое нетерпение напало, так захотелось поглядеть страну, где сумели довести дело до конца. Ты мне вот что скажи: как думаешь, есть возможность остаться мне на Кубе? Работать, конечно». — «Ты не спеши, посмотри сначала, как тебе там понравится. И еще вот о чем подумай: люди тебе, конечно, придутся по душе, политический строй тоже, а вот от климата известись можно. Никаких тебе четырех времен года, сплошное лето, сперва знойное, а потом дождливое. Мне лично это все равно, но многие из наших, я знаю, просто маются на Кубе от жары да от сырости. И потом, семь дней — слишком короткий срок, не успеешь похлопотать как следует. Да еще вычти субботу и воскресенье, что ты там пробудешь». — «Да, это все верно. Но кубинцы к иностранцам приветливы?» — «Ты там иностранцем не будешь. Ты же латиноамериканец, так? Но дело тут гораздо сложнее. Представь себе на минуту, что будет, если Куба (с которой сейчас выпускают всех, кто желает) станет впускать к себе всех, кто захочет здесь поселиться? Какие очереди выстроятся в Монтевидео, в Буэнос-Айресе, в Сантьяго, в Ла-Пасе, в Порт-о-Пренсе! И потом, у них пока еще с жильем серьезные трудности». — «Но стоит все-таки попытаться, как думаешь?» — «Попытайся, конечно. Ничего не потеряешь».

Мягкий, безликий, как будто всегда один и тот же голос, который во всех аэропортах мира оповещает о посадке, напомнил, что нам следует пройти к выходу номер восемь. Во время полета мы продолжали беседовать, а когда стюардесса (на Кубе их называют бортпроводницами) подала нам бутылку с прохладительным напитком, Фалько сказал: «Чудеса, да и только. Везде они на кукол похожи, а здесь — живые женщины, ты заметил?»

В аэропорту имени Хосе Марти мы получили свои четыре чемодана (один его и три моих) и разошлись. Фалько присоединился к своей экскурсии, меня встретили друзья.

Через два дня состоялась демонстрация перед американским торговым представительством. Только недавно была десятитысячная демонстрация перед посольством Перу. Теперь встал другой вопрос: пришло известие о морских маневрах на базе Гуантанамо и об угрозах Картера.

Я шагал по набережной вместе с товарищами из издательства «Каса де лас Америкас». Много лет прожил я на Кубе, но никогда еще не приходилось мне быть свидетелем столь впечатляющего массового шествия. Когда мы стояли на Рампа в ожидании начала демонстрации, я вдруг увидел в десяти метрах от себя Фалько.

Толпа была плотной, продвинуться вперед трудно. Я закричал: «Фалько! Фалько!» Он услышал меня, но, конечно, не мог себе представить, что кто-либо может знать и звать его, поскольку он всего лишь сорок восемь часов находится в Гаване. Но случай всесилен. Я был действительно единственным человеком на Кубе, который его знал, и именно я оказался рядом, в нескольких шагах.

Наконец он меня увидел, изумился страшно и приветственно вскинул свои длинные руки. Прошло не меньше десяти минут, пока нам удалось пробраться друг к другу. Фалько обнял меня. «Вот, черт побери, чего только не бывает! Миллион народу тут, а мы с тобой встретились!» Он был в полном восторге. «До чего здорово, а? Напоминает последний митинг Широкого фронта, верно?» — «Да, только здесь народу больше». — «Это-то конечно. Я про воодушевление говорю, про энтузиазм».

Шествие началось, сначала шагали медленно, потом движение ускорилось. Вдруг Фалько заговорщически подтолкнул меня локтем: «Знаешь что? Я сегодня сделал первый шаг». — «Какой первый шаг?» — «А чтоб здесь остаться». — «О!» — «Да. Пошел в учреждение какое-то, мне показали, народу там полно, все эти, которые, наоборот, уехать отсюда хотят. Подхожу к двери, а ее как раз запирают. Я служащему через стекло знаки делаю, отопри, дескать, на минутку, сказать кое-что хочу, а он головой мотает — нельзя. И тут меня осенило. Вытаскиваю из кармана листок бумаги, пишу «товарищ» и прикладываю к стеклу. Может, любопытство его разобрало, не знаю, только приоткрыл он дверь чуть-чуть. «Сегодня, — говорит, — не принимаем больше заявлений на отъезд, понятно?» — «Да знаю, не за тем я вовсе пришел». — «А зачем же вы пришли?» — «Я с экскурсией приехал. С туристской. Остаться я здесь хочу». — «Что вы хотите?» — «Ос-тать-ся». Парень (это был молодой парень) никак в толк не возьмет. Открыл дверь немного пошире, я и проскочил, а те, кандидаты на выезд в Майами, крик, конечно, подняли. «Вы сказали, что остаться хотите?» — «Да, сказал». Парень глядит на меня во все глаза, будто чудище какое увидел. Потом достает записную книжку, вырвал листок, написал на нем фамилию и мне подает. «Ты вот что, друг, приходи завтра, только пораньше, и спроси этого товарища. С ним и поговоришь. Счастливо». Так что завтра иду. Ну, что скажешь? Или как здесь говорят — как на твой вкус?» — «Я смотрю, ты кубинские выражения лучше усваиваешь, чем австралийские».

Шествие все ускоряло шаг. Постепенно толпа нас разделила, и через некоторое время я потерял Фалько из виду. Мы проходили как раз мимо торгового представительства США (в окнах никого не было видно), когда я снова увидел Фалько, теперь он шел немного позади нас. Громовым грубым голосом, с типичным акцентом жителя Монтевидео, повторял он вместе с веселой толпой: «Пин, поп, предателей вон!»