Грасиела поставила точку в конце отчета за второе полугодие и, прежде чем вынуть из электрической машинки первый экземпляр и семь копий, глубоко вздохнула. В комнате уже никого не было. Она проработала три часа сверхурочных. Не для денег, просто шеф очень спешил, а человек он хороший, и завтра ему сдавать отчет за второе полугодие.

Она подколола последнюю страничку к тридцати трем прежним. Завтра, с утра пораньше, надо будет разложить восемь экземпляров по папкам. Сейчас она слишком устала. Она сложила работу в нижний ящик, закрыла машинку пластиковым чехлом и посмотрела на свои испачканные руки.

Потом она зашла в ванную, как следует отмыла руки, причесалась, провела помадой по уже подмазанным губам (прежний слой поблек и потрескался) и оглядела себя в зеркале, не улыбнувшись, только подняла брови, словно спрашивая себя о чем-то, а может, убеждаясь, что очень устала. Сжала на секунду свеженамазанные губы, вернулась к столу, вынула сумку из верхнего ящика, сняла с вешалки плащ, надела его, открыла дверь, вышла в коридор. Прежде чем погасить свет и повернуть ключ, окинула комнату взглядом. Все было в порядке.

Когда открылась дверца лифта, она удивилась. Она никого не думала встретить, а там была Селия, которая тоже удивилась.

— Сотню лет тебя не видела! Что ты тут делаешь так поздно?

— Кончала отчет за второе полугодие. Очень длинный.

— Слишком ты шефу угождаешь. Смотри…

— Не беспокойся, он не в моем вкусе! А человек он хороший. Да он меня и не просил тут сидеть. Его вообще сегодня не было.

— Да ладно, не оправдывайся! Я в шутку.

Они вышли на улицу. Стоял туман, водители злились.

— Хочешь, чаю выпьем?

— Выпить хочу, только не чаю. Очень полезно, когда отстукаешь тридцать четыре страницы, восемь экземпляров.

— Вот и молодец. Пьем, гуляем!

Они уселись у окна. Молодой элегантный человек, сидевший за соседним столиком, окинул их внимательным взглядом.

— Прекрасно, — шепотом сказала Селия. — На нас еще смотрят.

— Тебя это радует или огорчает?

— Сама не знаю. Как когда. Если я в хорошем настроении и, что греха таить, хорошо выгляжу…

— Нет, а сейчас?

— Огорчает.

— И то слава богу.

Официант поставил на столик два бокала.

— За твое счастье!

— За счастье и свободу!

— Неплохой тост.

— Кажется, это лозунг Артигаса.

— Правда? Откуда ты знаешь?

— Прожила бы ты столько с Сантьяго, тоже бы знала. Он на Артигасе просто помешался.

Селия отхлебнула глоточек.

— Какие у тебя новости?

— Да как всегда. Пишет часто, если его за что-нибудь не накажут. Держится хорошо…

— А могут его скоро выпустить?

— Могут-то могут, да навряд ли…

Улица в этот час была не слишком привлекательной, но женщины молча глядели на машины, на переполненные автобусы, на старушек с собачками, на многоречивых нищих, на оборванных детей, на детей приличных и на полицейских. Селия первая оторвалась от этого привычного зрелища.

— А ты? Ты как живешь? Устала от разлуки? Не хочешь, не отвечай.

— Я бы хотела тебе ответить, но я и сама не знаю.

— Не знаешь, как ты живешь?

— Ничего не знаю, совсем запуталась.

— Понятно.

— Может, и понятно, только на второй твой вопрос я ответить не могу. Насчет разлуки.

— А что такое?

— Ну, я терплю, и все. Притерпелась, что ли? Это странно.

— Я тебя не понимаю, Грасиела.

— Ты знаешь, как мы хорошо жили. Мы оба верили в одно и то же, хотя он в тюрьме, а я — вот здесь… Когда его увели, я думала, не вынесу. Мы не только любили, мы были друзьями. Ты представить себе не можешь, как я сперва мучалась.

— А сейчас?

— Не так все просто. Я его люблю. Как не любить, десять лет прожили вместе. Я очень страдаю, что он в тюрьме. И прекрасно понимаю, как плохо без него Беатрис.

— Ладно, кладем это на одну чашу весов. Что же на другой?

— Понимаешь, он от разлуки стал нежнее, а я — черствее. Я никому не говорю, даже самой себе, но тебе скажу: он мне все меньше нужен.

— Грасиела!..

— Знаю, знаю, это нечестно. Очень хорошо знаю. Не такая я дура.

— Грасиела!

— Но обманывать себя не могу. Я очень люблю его по-дружески, не по-женски. Он пишет, ему нужно мое тело, а я вот не тоскую по этим вещам. И казнюсь, понимаешь? Сама не знаю, что со мной творится.

— Причина должна быть.

— А, ты думаешь, есть кто-то другой! Нет, я одна.

— Точно?

— Ну, пока что одна…

— Почему ты прибавила «пока что»?

— Потому что «другой» может и появиться. Я не тоскую по Сантьяго, но я не деревяшка, Селия. Четыре с лишним года я ни с кем не сплю. Многовато, а?

— Не знаю…

— Откуда тебе знать, ты — с Педро. У тебя, слава богу, все в порядке. А если бы ты четыре года не видела его, не обнимала и он бы тебя не видел, не обнимал!

— Не знаю и знать не хочу.

— Правильно. Зачем тебе знать то, что тебя не касается? А я вот знаю. Ничего не поделаешь, так уж случилось. Поверь, приятного тут мало. Это и тяжело, и горько.

— Может, признаться ему, понемногу, из письма в письмо?

— Я и сама об этом думала. Нет, не смогу, очень страшно.

— Страшно? Почему?

— Боюсь, что он рухнет. Или я рухну. Не знаю.