Дядя Роландо сказал, что этот город совсем хреновый, а воздух такой, как будто у машин поллюция. Я ничего не спросила, чтобы он не считал меня дурой, но поняла не все слова. Потом я посмотрела в словаре и нашла слово «хрен», но «хреновый» там нету. Когда я пошла в воскресенье к дедушке, я его спросила, а он засмеялся и сказал: «Дядя Роландо имеет в виду, что здесь невозможно жить». Это я очень хорошо понимаю, потому что Грасиела иногда, то есть каждый день, говорит мне: «Ты уж меня прости, Беатрис, с тобой просто жить невозможно!» Как раз в то воскресенье вечером она так сказала, хотя целых три раза повторила «ты уж прости», и я спокойно ответила: «Значит, я совсем хреновая?» Ей это понравилось, а может — не очень, но наказывать меня она не стала — вот что важно. Другое слово, «поллюция», гораздо труднее. В словаре оно есть. Там написано: «Поллюция: извержение семени». Что такое «извержение», и что такое «семя»? Я посмотрела «извержение» — это «излияние жидкости», значит — когда льется жидкость. Посмотрела «семя», там много всякого, а про жидкость — такое: «жидкость, которая служит для оплодотворения». Получается, дядя Роландо сказал, что в этом городе нельзя жить, потому что машины извергают оплодотворительское семя. Я опять ничего не поняла и потом рассказала Росите, моей подруге, как это все трудно и что написано в словарях. Она сказала: «Кажется, «семя» — слово неприличное, и «оплодотворение» тоже, но я сама их не знаю» — и обещала спросить свою кузину Сандру, потому что она старше нас и у них уже проходят про неприличное. В четверг Росита ко мне пришла, важная такая, она всегда морщит лоб, когда у нее секреты, а Грасиела была дома, и она долго ждала, пока Грасиела пойдет на кухню жарить шницель, терпела, а потом сказала: «Сандра говорит, семя бывает у взрослых, у детей его нет», а я сказала: «Значит, и у нас его пока нету», а она сказала: «Дура, нету и не будет, оно бывает только у мужчин, у старых, как мой папа или твой, который в тюрьме, а у девочек совсем нет, хоть бы они бабушки стали». Я удивилась, а она говорит: «Сандра сказала, мы все делаемся из этого семени, потому что в нем живут такие зверюшки, сперматозои, и как раз у нее вчера проходили, как это слово пишется». Потом Росита ушла, а я стала думать и подумала, что дядя Роландо не может тут жить из-за сперматозоев. В воскресенье я пошла к дедушке, он всегда все понимает и помогает мне, хотя и не очень, и я его спросила: «Значит, дядя Роландо не может тут жить, потому что у машин сперматозои?», а дедушка стал смеяться, чуть не задохся, я ему принесла воды, он был прямо синий, и я испугалась, что он упадет, и никого нету, я одна. Хорошо, он отдышался, хотя, правда, кашлял долго, и сказал мне, что дядя Роландо имел в виду загрязнение альмосферы. Я опять сидела как дура, и дедушка объяснил, что альмосфера — это воздух. Фабрики и машины напускают дыму в воздух, который называется альмосфера, и дядя Роландо сравнил это с поллюцией, семя тут ни при чем, а такой альмосферой дышать нельзя, но, если совсем не дышать, умрешь, так что приходится вдыхать всякую мерзость. Я сказала дедушке, что папе, значит, лучше, потому что там нет фабрик и машин почти нет, у политических семьи бедные, они машин не покупают. А дедушка сказал: «И то правда! Во всем надо находить хорошую сторону», и я его поцеловала, а он меня погладил по щеке, и я побежала искать Роситу, а ее мама была дома, маму зовут Асунсьон, как столицу в Парагвае, и мы ждали, терпели, пока ее мама не пошла поливать цветы, и я наморщила лоб и сказала: «Дура твоя Сандра, хуже нас с тобой, потому что я все узнала, и мы делаемся совсем не из семечек, а из альмосферы».