Повсюду прелести, повсюду блещут краски! Для всех природы длань исполнена даров. Зачем же к красоте бесчувственно – сурово Ты жаждешь тайн ее неистовой огласки? Смотри на дивную, пей девственные ласки; Но целомудренно храни ее покров! Насильственно не рви божественных узлов, Не мысли отпахнуть божественной повязки! Доступен ли тебе ее гиероглиф? Небесные лучи волшебно преломив, Раскрыла ли его обманчивая призма? Есть сердце у тебя: пади, благоговей, И бойся исказить догадкою твоей Запретные красы святого мистицизма!

Взгляни на небеса: там стройность вековая. Как упоительна созвездий тишина! Как жизнь текущих сфер гармонии полна, — И как расчетиста их пляска круговая! Но посмотри! меж них неправильно гуляя, Комета вольная – системам на верна; Ударами грозит и буйствует она, Блистательным хвостом полнеба застилая. Зря гостью светлую в знакомых небесах, Мудрец любуется игрой в ее лучах; Но робко путь ее и близость расчисляет. Так пылкая мечта – наперсница богов — Среди медлительных, обкованных умов, Сверкая, носится и тешит и пугает.

Нахмуренным челом простерся он высоко Пятою он земли утробу придавил; Курится и молчит, надменный, одинокой, Мысль огнеметную он в сердце затаил… Созрела – он вздохнул, и вздох его глубокой Потряс кору земли и небо помрачил, И камни, прах и дым разбросаны широко, И лавы бурный ток окрестность обкатил. Он – гений естества! И след опустошенья, Который он простер, жизнь ярче осветит. Смирись – ты не постиг природы назначенья! Так в человечестве бич – гений зашумит — Толпа его клянет средь дикого смятенья, А он, свирепствуя, – земле благотворит.

В тяжелом воздухе соткалась мгла густая; Взмахнул крылами ветр; зубчатой бороздой Просеклась молния; завыла хлябь морская; Лес ощетинился; расселся дуб седой. Как хохот сатаны, несется, замирая, Громов глухой раскат; – и снова над землей Небесный пляшет огнь, по ребрам туч мелькая, И грозно вдруг сверкнет изломанной чертой. Смутилась чернь земли и мчится под затворы… Бегите! этот блеск лишь для очей орла… Творенья робкие, спешите в ваши норы! Кто ж там – на гребне скал? Стопа его смела; Открыта грудь его; стремятся к небу взоры, И молния – венец вокруг его чела!

Откуда милый гость? Не с неба ль брошен он? Златистою каймой он пышно обведен; На нем лазурь небес, на нем зари порфира. Нет, это сын земли – сей гость земного пира, Луг – родина ему; из праха он рожден. Так, видно, чудный перл был в землю посажен, Чтоб произвесть его на украшенье мира? О нет, чтоб вознестись увенчанной главой, Из черного зерна он должен был родиться И корень вить в грязи, во мраке, под землей. Так семя горести во грудь певцу ложится, И в сердце водрузив тяжелый корень свой, Цветущей песнею из уст его стремится.

Красавица, как райское виденье, Являлось мне в сияньи голубом; По сердцу разливалось упоенье, И целый мир казался мне венком. Небесного зефира дуновенье Я узнавал в дыхании святом, И весь я был – молитвенное пенье И исчезал в парении немом. Прекрасная, я вдохновен тобою; Но не моей губительной рукою Развяжется заветный пояс твой. Мне сладостны томления и слёзы. Другим отдай обманчивые розы: мне дан цветок нетленный, вековой.

Когда вдали от суеты всемирной Прекрасная грустит, уединясь, — Слеза трепещет на лазури глаз, Как перл на незабудочке сапфирной. Веселием и роскошию пирной Её улыбка блещет в сладкий час, — Так два листочка розовых, струясь, Расходятся под ласкою зефирной. Порой и дождь и светят небеса; И на лице прелестной сердцегубки Встречаются улыбка и слеза. Как тягостны приличию уступки! Лобзаньем осушил бы ей глаза, Лобзаньем запечатал эти губки!

Бегун морей дорогою безбрежной Стремился в даль могуществом ветрил, И подо мною с кормою быстробежной Кипучий вал шумливо говорил. Волнуемый тоскою безнадежной, Я от пловцов чело моё укрыл, Поникнул им над влагою мятежной И жаркую слезу в неё сронил. Снедаема изменой беспощадно, Моя душа к виновнице рвалась, По ней слеза последняя слилась — И, схваченная раковиной жадной, Быть может, перл она произвела Для милого изменницы чела!