День счастливый, день прекрасный — Он настал – и полный клир, Душ отвёрстых клир согласный, Возвестил нам праздник ясный, Просвещенья светлый пир. Небесам благодаренье И владыке русских сил, Кто в родном соединенье Старца чуждого рожденье Пировать благословил! Духом юности моложе — Он пред нами, ставы сын Витых локонов пригоже, Золотых кудрей дороже Серебро его седин. Не сожмут сердец морозы: В нас горят к нему сердца. Он пред нами – сыпьтесь, розы, Лейтесь, радостные слёзы, На листы его венца!

Звучат часов медлительных удары, И новый год уже полувозник; Он близится; и ты уходишь, старый! Ступай, иди, мучительный старик. На пир зовут: я не пойду на пир. Шуми, толпа, в рассеяньи тревожном; Ничтожествуй, волнообразный мир, И, суетный кружись при блеске ложном Мильонов свеч и лучезарных ламп, Когда, следя мгновений бесконечность, Мой верный стих, мой пяти стопный ямб Минувший год проталкивает в вечность. Скорей, скорей! – настал последний час — И к выходу ему открыты двери. Иди, злой год. Ты много взял у нас, Ты нас обрёк на тяжкие потери… Умолк, угас наш выспренний певец. И музами и славою избранной; Его уж нет – торжественный венец Упал на гроб с главы его венчанной. Угас и он, кто сыпал нам цветы Блестящего, роскошного рассказа И Терека и браного Кавказа Передавал заветные черты. Ещё певца маститого не стало, Ещё почил возлюбленный поэт, Чьё пенье нам с первоначальных лет Игривое и сладкое звучало… Умолк металл осиротелых лир. …………… Суровый год! Твой кончен ход унылый; Последний твой уже исходит час; Скажи, ужель поэта в мир могилы Могучего переселив от нас, Земле взамен ты не дал поселенца, Руками муз повитого? Ужель Ни одного ты чудного младенца Не положил в земную колыбель? Да и взойдёт он! Таинственных велений Могуществом, быть может, уж влеком, В сей миг с грудным родимой молоком Он пьёт струи грядущих вдохновений, И некогда зиждительным огнём Наш сонный мир он потрясёт и двигнет, И песнь его у гроба нас настигнет, И весело в могилу мы сойдём…

Когда тяжёлый, душный день Горит и жжёт, отъемля тень, С нагих брегов, томленья полный, Кидался ль ты в морские волны? И вдруг, охвачен глубиной, Проникнут тайным трепетаньем Ты предавался ли лобзаньям Сей влаги светлой и живой? Окончив день тревожный свой С его заботой и страданьем, Устав измученной душой, Ты освежался ль в час ночной Небес глубоким созерцаньем? О, если жаждешь новых сил, Предайся бездне сей, но прежде Смири желаний дольных пыл И воспрети земной надежде; И, мысль земную оторвав, От грешных уст не дай ей слова! Не чист язык твой, без покрова Её, бесплотную, оставь; Узлом святого упованья Ей крылья светлые скрепи, И мысль, без слов, без одеянья, Нагую, в небе утопи. Пусть в эти дивные мгновенья, Её сиянием обвит, Святой венец благоговенья Твоё чело оледенит; Власы подымет трепет хладной, Слеза сверкнёт в твоих глазах, — И ты постигнешь, как отрадно Душой купаться в небесах!

Пёрл земли новороссийской Он цветёт, блестящий град, Полон славы мусикийской И возвышенных отрад; На морском высоком бреге Он вознёсся в южной неге Над окрестною страной И пред дольними красами Щеголяет небесами, Морем, солнцем и луной. И акация и тополь Привились к брегам крутым; Под рукой – Константинополь, Под другой – цветущий Крым И евксински бурны воды Шумно пенят пароходы, Хлеб идёт с конца в конец, А Одесса, что царица: У подножия пшеница, Из червонцев слит венец. А бульвар? – Приволье лени. Где сквозь вешний аромат По ковру вечерней тени Ножки лёгкие скользят, Моря вид и отблеск дальний И целебные купальни, Где в заветные часы Сквозь ревнивые завесы Блещут прелести Одессы Иль заезжие красы… И светла и благодатна Жизнь Одессы, сладок юг; Но и в солнце видим пятна, Чист не весь и лунный круг: Нов, спесив, от зноя бешен, Может быть в ином и грешен Юный город, а притом Сколь он небу не угоден, — Пылен, грязен и безводен. Эгоизм и степь кругом!

Всё смолкло. Тишина в чертогах и во храмах; Ночь над Петрополем прозрачна и тепла; С отливом пурпурным, подвижна и светла Нева красуется в своих гранитных рамах, И так торжественно полна её краса, Что, кажется, небес хрустальных полоса Отрезана, взята с каймой зари кровавой И кинута к ногам столицы величавой, Чтобы восставшая в час утренний от сна Над этим зеркалом оправилась она. Скользит по влаге челн. Свободно, без усилья Летит он; вёслами бока окрылены; Грудь острая крепка, размашистые крылья Росли в родных лесах, в дубравах рождены; Они склоняются и с шумом тонут дружно, Вдруг вынырнут они, – с них прыснет дождь жемчужной, И брызги окропят поверхность гладких струй. Задумчив юноша над гладкою равниной Плывёт. Ему незрим челна спокойный бег; А этот каменный великолепный брег Проходит перед ним широкою картиной, И пышно тянется необозримый ряд Сих зданий вековых, сна царственных громад, И каждая из них, приблизясь постепенно, Взглянув на путника сурово и надменно, Отводит медленно от грустного пловца И стёкла и врата блестящего лица. И вот заветный дом, где вьётся чёрный локон, Где ножка дивная паркет животворит; И тот на юношу бесчувственно глядит Недвижной синевой своих широких окон, И пуст на высоте привешенный балкон. Молчит ночной гребец. Везде глубокий сон.

Расступись, гора, развались, гора, Покажи мне, что в недрах твоих! Что сокрыто в тебе, что таится в тебе — Не богатство ли руд золотых? Ты скажи мне, гора, ты поведай, гора, Под тобою не клад ли лежит? Иль не злато в тебе, не богатство в тебе, А разросся гранит, да гранит? Ты раскройся, судьба, развернися, судьба! Покажи, что в твоей глубине! Что грядущие дни – отдалённые дни — В них назначены ль радости мне? Мне отрады ли ждать? Мне восторгов ли ждать? Совершатся ль желанья мои? Иль мой жребий в тоске, в неизменной тоске Пить лишь горечь, не сладость любви? Неподвижна гора, непреклонна судьба; Что в них скрыто – неведомо нам. Заступ гору сечёт, но судьбы не пробьёт, Вечной тайны не вскроет очам. Это цепи души – жить незнанья в глуши И смиренно ждать лучшей поры; Как же цепь мне сорвать, как судьбу разгадать, Вскрыть утробу сей страшной горы?

Мечта роковая о деве мучительной Кипит и в полночной тиши; Мне льётся сиянье звезды вдохновительной, Ты блещешь мне, солнце души. К тебе, моей жизни светило прекрасное, Я страждущим сердцем лечу, И как мне не тяжко мечтание страстное, Расстаться я с ним не хочу. Чу! Слышу: сон входит ко мне невидимкою И веет воскрыльем одежд; Уже он коснулся волшебною дымкою Моих тяготеющих вежд. «Склонись, – он мне шепчет, – покой усладительной На ложе прими от меня. Для дум, для забот, для мечты сокрушительной Довольно мятежного дня». Нет, пусть целый свет с его чадами сонными Вкушает сей полночи пир! Отдельно живёт под своими законами Влюблённых таинственный мир. Своё и них сердце: оно не скрывается, Как жалкое сердце других; Всегда его свет в их очах разливается, А жар его в сердце у них. Оставь меня, сон. Ты коварен: желанного Не дашь ты мне видения мне! И образа милой, красою венчанного, Не встречу в томительном сне! Уйди от меня: ты на дашь упоения, Не дашь мне божественных слёз, И, может быть, злые несёшь сновидения Иль тучи бессмысленных грёз. Но если… В виденьях предстанет мне дивная… О, сон поспеши превозмочь! Пусть будет вся жизнь моя – ночь непрерывная, Одна беспробудная ночь! Будь долог, ты сон мой! Любви и беспечности Блаженством мне грудь спеленай, И с призраком милым в объятия вечности Украдкой меня передай!

От ранних лет судьба мне указала Унылый, трудный жизни путь, Мне чашу горести пить в тайне завещала, И сила высшая мне долго заграждала Молчанием уста и крепостию грудь. Я не высказывал печали, Я сердце прятал от людей… Своею милостью они меня терзали, Пугали ласкою своей! Но чувствам замкнутым приют в груди стал тесен, И, одичалые в глуши, Они расторгли грудь!.. И звуки робких песен Случайно вырвались из трепетной души… И всё, что рок мне знать и чувствовать дозволил, — Обманчивый восторг и горькую любовь, И радость, и печаль, – я всё из сердца пролил, И сердце стало пусто вновь! И вот немногие страницы, Вот те убогие листы, Где ввёл я в мерные границы Души заветные черты. Здесь – быстрой юности живые заблужденья, Златые грёзы бытия, и сердца тщетные волненья, Всё, чем богат, чем беден я! Примите всё: мечты мои и слёзы, Примите очерки и чувств и дум моих, Где пред поэзией волшебной вашей прозы, Бледнея, гаснет каждый стих!

Нет, нет! Душа моя не может Любить и веровать вполне! Меня, красавица, тревожит Твоё внимание ко мне. Я так привык к любви бесплатной И к неприветливой судьбе, Что счастье милым быть тебе Мне дико, странно, непонятно; В груди суровой и немой Храня безрадостную твёрдость, Я так привык питать тоской Мою страдальческую гордость И бед числом, числом потерь Среди счастливцев величаться, Что светлым счастием теперь Мне было б стыдно наслаждаться.

Усердный чтитель ваш и домосед угрюмой, Летя за вами вдаль завистливою думой, Спешу крылатою мгновенье изловить, Чтоб искренним стихом ваш путь благословить. Тревожною мечтой от Родины туманной Я часто отлетал в тот край обетованной; Хотелось, плакалось и думалось: «туда!» И ныне я б желал подслушать иногда, Как стонет и гремит благословленный Фебом Широкий, русский стих под итальянским небом, Когда его поёт, усвоив мощь и вкус И прелесть тайную горациева слога, Ваш первенец, служитель юный муз, Наперсник сих богинь и соимённик бога!

Хор готов. Вожатый ярый Вышел; волю ждал плечу: Заиграло; вспыхнул старый! Стал, моргнул, качнул гитарой, Топнул, брякнул; – тише! чу! Груша поёт: голосок упоительный Тонкой серебряной нитью дрожит, Как замирает он в неге мучительной… Чу!.. Гром!.. Взрыв!.. Буря шумит. Грянул хор, сверкнули брызги От каскада голосов. Пламя молний! Ветра взвизги! Моря вой и шум лесов! Град ударов звонкой сечи! Перекрёстная гроза! Огнь из уст! Из глаз картечи! Пышут груди; ноют плечи; Рыщут дикие глаза. Вот запевает Лебедь – чародейка: Звонкий напев её душу сквозит, Льётся, как струйка, и вьётся, как змейка. Ластится к сердцу и сладко язвит. Чу!.. Свист!.. Вопль!.. Пожар трескучий! Гармоническая брань! То разинул хор гремучий Полну бешеных созвучий Раскалённую гортань! Вот разгульный крик несётся: «Мы живём среди полей!» Весь в огне Илья трясётся, Размахнётся, развернётся: «Живо! Веселей!» А вот «В тёмном лесе» – Матрёна колотит. Колотит, молотит, кипит и дробит, Кипит и колотит, дробит и молотит. И вот – поднялась, и взвилась, и дрожит… Врозь руками размахнула — Хочет целый мир обнять. Вот плывёт… скользит… вздрогнула, Кости старые тряхнула, Повернулась – да опять! Чудо – ведьма ты, злодейка! Вне себя Илья стучит, Рвётся, свищет и кричит: «Жизнь для нас – копейка!»

В пылкой юности, в разгуле бытия, Я знал три гибели, знал три предмета я Всесокрушительных: то очи огневые Да кудри тёмные, да перси наливные. Те очи… небо в них являлось; но оно В две чёрных радуги бровей облечено; Сокрыв свою лазурь и яркий блеск денницы За облаками вежд, за иглами ресницы, Под сводом гордого, лилейного чела Мрачилась гневная, таинственная мгла По прихоти его мгновенно покрывала, Струила дождь и град и молнии метала. Те кудри чёрные… их страшно вспомянуть! Те кудри… Целый мир в них мог бы утонуть. Когда б они с главы упали вдруг разлиты И бурей взвеяны; извиты, перевиты, Как змеи лютые, они вились, черны, Как ковы зависти, как думы сатаны. Та чёрная коса, те локоны густые, И волны, пряди их и кольца смоляные, Когда б раскинуть их, казалось бы, могли Опутать, окружить, обвить весь шар земли, И целая земля явилась бы черницей, В глубоком трауре покрыта власяницей. Те перси юные… о! то был дивный край, Где жили свет и мрак, смыкались ад и рай; То был мятежный край смут, прихотей, коварства; То было буйное, взволнованное царство, Где не могли сдержать ни сила, ни закон Сомнительный венец и зыблющийся трон; То был подмытый брег над хлябью океана, Опасно движимый дыханием вулкана; Но жар тропический, но климат золотой, Но светлые холмы страны заповедной, Любви неопытной суля восторг и негу, Манили юношу к таинственному брегу.