ВВЕДЕНИЕ
Уже в письме, направленном русскими писателями в защиту Е. Ю. Кузьминой–Караваевой во время суда над ней, было сказано, что она не только поэт, но и"мыслитель, философ, первая из русских женщин окончила Духовную академию и прочилась в ректоры предполагавшейся женской Духовной академии". Конечно, здесь было"легкое преувеличение"и некоторая"неточность", обусловленная остротой момента. Тем не менее, после выхода в 1992 г. в Париже двухтомника избранных статей матери Марии (Скобцовой) стало ясно, что она действительно была одним из самых глубоких и оригинальных русских религиозных мыслителей ХХ века. К сожалению, именно эта сторона личности матери Марии не была отражена в книге о. Сергия Гаккеля"Мать Мария", ставшей главным источником сведений о ней. В результате получился односторонний портрет, представляющий ее лишь как поэта–любителя и церковного деятеля, а не как религиозного мыслителя.
Мать Мария, впрочем, никогда не была профессиональным философом или богословом, хотя ее религиозно–философское образование было лучшим из того, что русская женщина могла получить в то время. Она не оставила какого‑то систематически изложенного богословского или философского учения, но и несистематический философ, а тем более религиозный мыслитель, может играть важную роль в истории мысли.
В эмиграции мать Мария входила в круг таких русских мыслителей, как о. Сергий Булгаков, Николай Бердяев, Георгий Федотов, Константин Мочульский, Василий Зеньковский и другие деятели русского религиозно–философского Возрождения. Место матери Марии в этом кругу было особенным. Ее религиозно–философское, равно как и художественное творчество, рождалось в непосредственной связи с проблемами"жизненно важными для нее". Конечно,"парижское богословие", его определенные"родовые черты"сказались на матери Марии. Тем не менее, как мы постараемся показать, она по–своему решала многие из тех теоретических проблем, которые ставились в русской религиозно–философской мысли.
В своих статьях мать Мария обсуждает такие темы, как русская мессианская идея (статьи"Наша эпоха","Мыслители","Российское мессианское призвание"(1927–1931 гг.?), богословие творчества ("Рождение и творение"(1931),"Истоки творчества"(1934)), мариология ("Святая земля"(1927),"Почитание Богоматери","О подражании Богоматери"(1939)), проблемы монашества и аскетизма (более 10 статей периода полемики с о. Киприаном (Керном) (1936–1939 гг.)), христианство и вопросы политики и идеологии ("Религия и демократия","Расизм и религия"(1938),"Четыре портрета"(1939),"Прозрение в войне"(1939)), культуро- и историософия ("В поисках синтеза"(1929),"Размышления о судьбах Европы и Азии"(1941)). Кроме того ей принадлежат небольшие книги о Ф. Достоевском, Вл. Соловьеве и А. Хомякове, опубликованные в 1929 г. Религиозно–философская мысль матери Марии в очень емкой форме содержится и в ее поэзии, но об этом речь еще предстоит.
В этой главе мы рассмотрим лишь самые важные идеи матери Марии, связанные с усвоением наследия Ф. Достоевского, с русской софиологией, с ее пониманием творчества, с критикой тоталитаризма и демократии и с так называемым"еврейским вопросом". Мы покажем, что в своем религиозно–философском творчестве мать Мария сумела дать оригинальные ответы на вопросы, поставленные в русской мысли, исходя из собственного опыта и осмысления церковной традиции.
Особенность мысли матери Марии состоит в том, что она зачастую выражена в символической форме (ведь она была еще и поэтом, художником). Нередко используемые ею символы совпадают с символами языка христианского богословия, но к матери Марии они обычно приходили не прямо из Церкви, а через русскую культуру, например, от А. Блока или Ф. Достоевского, а значит, и понять их можно лишь в соответствующем контексте.
1. Мать Мария и Федор Достоевский. Святая земля
Одним из важнейших вдохновителей мысли и деятельности матери Марии был Ф. М. Достоевский. В своей книжке о писателе"Достоевский и современность"(1929 г.) Е. Скобцова замечает:"Явление Достоевского было некой гранью в сознании людей. И всех, кто мыслит теперь после него, можно разделить на две группы: одни – испытали на себе его влияние, прошли через муку и скорбь… стали"людьми Достоевского"… И другие люди, – не испытавшие влияние Достоевского". Как замечает С. В. Белов, сама мать Мария, несомненно, была"человеком Достоевского", т. е. ее вера прошла через горнило скорби, сомнения и страдания.
Но не только в этом смысле мать Марию можно назвать"человеком Достоевского". В первую очередь, Достоевский был для нее тем собеседником, диалог с которым не прекращался всю жизнь. Следует вспомнить, что само название организации"Православное Дело", председателем которого была мать Мария, восходит к цитируемому ею отрывку из"Дневника писателя":"Народ наш русский… не забыл своего православного дела". Впоследствии идея"православного дела"была развита Вл. Соловьвым и подхвачена Н. Бердяевым. От Достоевского, в первую очередь, из"Братьев Карамазовых"у матери Марии многие мысли о любви к ближнему, о христианском служении в миру, в который старец Зосима когда‑то отправил Алешу. Достоевскому принадлежит первое и последнее слово в воображаемом разговоре между русскими философами"Мыслители", раннем, не опубликованном при жизни произведении Е. Скобцовой, посвященном судьбе России и Церкви и отмеченном чертами утопизма и русского мессианизма.
Е. Скобцова была внимательным читателем Ф. Достоевского, о чем свидетельствует ее книжка о нем, написанная, по–видимому, по заказу РСХД. Отметим, что председатель РСХД В. В. Зеньковский писал в статье"Новое народничество"("Современные записки", 1927 г.):"В наши дни сильны антинароднические тенденции… вера в народ и любовь к нему куда‑то исчезли, провалились… особенно любят… высмеивать и даже издеваться над народничеством Достоевского с его верой в то, что русский народ – богоносец". Вполне вероятно, что попытки Е. Скобцовой вернуться к идеям Хомякова, Достоевского, как и к традиции народничества в целом (см. статью"К истокам"), надо понимать в контексте этих идей В. В. Зеньковского.
Вместе с тем, обращаясь к Достоевскому, Е. Скобцова считала необходимым понять, насколько Достоевский актуален, в какой мере он был истинным пророком. В целом она остается верной главной интуиции писателя о предназначении русского народа – "сохранить в себе… божественный образ Христа во всей чистоте, а когда придет время, – явить этот образ миру, потерявшему пути свои".
Тем не менее, работа Е. Скобцовой была написана после революции, и она вынуждена признать:"События привели нас к самой последней черте разочарования в русском народе". Вопреки происшедшему"срыву", о возможности которого, согласно Е. Скобцовой, Достоевский догадывался и даже предупреждал, надежда на то, что миссия русского народа, как ее понимал Достоевский, будет исполнена, у нее сохраняется. Здесь она оставалась последовательницей великого писателя.
Между тем, завершая книжку, автор обращает внимание на то, что необходимо избегать встречающегося у героев Достоевского смешения веры в народ и веры во Христа. Она пишет, что у Шатова"все время как бы конкурируют равносильные боги великих народов, и лишь на основании личной симпатии и любви к русскому народу он отдает преимущество и Богу его. Этим он перемещает порядок ценности". Сам же Достоевский, по мнению Скобцовой,"придерживался до конца правильного… взаимоотношения ценностей, для него Христос несравненно выше всего в мире".
Е. Скобцова не доказывает этого положения, но нас здесь интересует не столько верность суждения о Достоевском, сколько ее собственное понимание соотношения ценностей. К этой проблеме примыкает и другая, связанная со знаменитым образом Ф. Достоевского – "матери сырой земли". Этот образ послужил для Е. Скобцовой отправной точкой в ее первом религиозно–философском очерке"Святая земля"(1927) и является ключевым для понимания развития ее собственной мысли.
Так же, как и для Достоевского, единство с землею для Е. Скобцовой означает, в первую очередь, смирение. Об этом говорят слова аввы Пимена из книги житий"Жатва Духа":"От земли мы, – от плоти земной. Итак, вспомним нашу родину. И смирим себя, потому что праху нельзя возноситься". Все люди едины в своем происхождении – из того праха земного, из которого Бог создал человека. Тем не менее, с соединением с"землей"дело обстоит не так просто и у самого Достоевского, и у Е. Скобцовой. В"Святой земле"святой землею Е. Скобцова называет, в первую очередь, Богородицу:"Богоматерь… святая земля… И искуплена Она страданиями Сына". Именно Дева Мария зовется"землей", а в своем искупленном состоянии (по Е. Скобцовой, Христос искупает и Ее, не только грешное человечество) – "святой землей". Эти имена ("земля"и"святая земля"), очевидно, имеют для Е. Скобцовой два источника. Во–первых, – православную традицию, где Богородицу называют"землею", во–вторых, они восходят к знаменитому месту из романа Достоевского"Бесы", которое широко обсуждалось среди русских религиозных философов. Хромоножка – персонаж этого романа – произносит одну из самых загадочных фраз в русской литературе:"Богородица – великая мать сыра земля есть". Эти слова таинственны и двусмысленны (то ли земля является Богородицей, то ли Богородица именуется землею, русский язык в принципе допускает оба толкования). Но к Достоевскому мы обратимся позднее. Пока же заметим, что Е. Скобцова старается избавить эти слова писателя от всякой двусмысленности.
В статье"О почитании Богоматери"она толкует слова Достоевского во втором смысле, ссылаясь на свв. Иринея Лионского и Иоанна Златоуста, называвших Деву Марию девственной землею. В то же время вслед за другими религиозными мыслителями, Е. Скобцова в книге"Достоевский и современность"уделяет большое внимание отношению Достоевского к"матери–земле". Она приводит слова героев Достоевского (Алеши и старца Зосимы), прославляющих землю и свидетельствующих о духовной силе, обретаемой через единство с землей. Говорится о припадании к матери–земле, о прикосновении к ней, которое дает силы, и в очерке"Святая земля".
"Земля"для Достоевского и для Е. Скобцовой имеет несколько значений. Одно из них – земля как символ материального творения. Гордыня как источник всякого греха может быть упразднена только через единство с"землею", когда мы не превозносимся над творением. Кроме того,"земля" – это символ материнского начала, плоти. Но"земля"у Е. Скобцовой отличается от"святой земли". Она называет"святой землей"Богородицу. Помимо"земли"как символа материи и плоти, есть еще"святая земля" – Божия Матерь.
Божия Матерь являет собой то же самое начало, но уже спасенное от последствий грехопадения. Она – святая земля, земля благословленная и освященная Христом. В своем смирении Пресвятая Дева не просто"материя", для Е. Скобцовой, как и для всей церковной традиции, образ Девы Марии связан с принятием человеком Божией воли в момент Боговоплощения, в чем и выразилось Ее подлинное смирение. Следуя за Христом вплоть до Голгофы, Богородица, согласно Е. Скобцовой, принимает и человеческую волю Своего Сына умереть ради нашего спасения. Таким образом, Ее смирение раскрылось и в отношении к Богу, и в отношении к Богочеловеку Христу."Земля"была не только благословлена в Воплощении (см. Лк. 1, 42), но искуплена на Кресте и спасена в Воскресении. Как говорит Е. Скобцова:"Богоматерь – преображенная плоть, святая земля. И защищена Она, и обожена, и искуплена Она страданиями Сына. Для искупления Ее – а в Ней всех – Он пришел в мир".
Различение"земли", понимаемой как родовой принцип,"материя", творение, и"святой земли", как имени Божией Матери, очень важно. Е. Скобцова проводит это различие со всей определенностью:"Преображение и обожение земли, плоти, матери, – это Богоматерь"."В исходной точке земля – это мрак. В приближении к Богу, земля – святая земля, преображенная плоть". Как мы показали в первой главе, символ–понятие"земли"испытал у Кузьминой–Караваевой определенную эволюцию. В"Дороге"(1912) она поэтизирует и воспевает мать–землю, в"Руфи"начинает отталкиваться от"земли", говорит об этом материнском, родовом начале как о связанном с неумолимыми законами природы, необходимости, и в этом смысле"враждебном". Она называет"землю"врагом и матерью ("Ты можешь быть неумолима, / Моя земля, – и враг, и мать"(101)). В другом, уже парижском стихотворении Е. Скобцова отождествляет себя с хаосом и мраком (а значит, с землею, которая есть мрак), но над ним распростерт Покров Божией Матери:
Вижу зорче зорких снов,
Птиц неведомых крылатее, –
Хаос, – и над ним покров,
Распростертый Девой Матерью.
Тайна, – хаос – это я,
И Покровом жизнь исчислена.
Нет иного бытия –
Только мрак и Мать пречистая. (188)
Согласно Е. Скобцовой,"земля" – материальное творение – была освящена и преображена в Божией Матери, которая родила Христа и последовала за Ним на Голгофу. Ею земля и все, что на ней, освящается и поныне.
С. Булгаков в одной своей речи 1914 г., касается этой проблемы, однако, делает это в контексте идеи Вл. Соловьева о Вечной Женственности:"(Хромоножка) праведна и свята, но лишь естественной святостью Матери Земли… Конечно, Хромоножка, уже как носительница Вечной Женственности, всем существом своим врастает в Церковь, есть одна из Ее человеческих ипостасей, но лишь… как Души Мира, Матери Земли,"богоматерии", но еще не Богоматери. В образе Хромоножки таится величайшее прозрение Достоевского в Вечную Женственность, хотя и безликую… Она хорошо знает святость земли, для нее"Бог и природа одно", но она еще не знает того Бога, Который преклонил небеса и воплотился в Совершенного Человека, чтобы соединить божеское и человеческое, и Бога, и природу, и именно потому, что они – одно, а вместе с тем и не одно".
В своем очерке Е. Скобцова не прибегает к идеям Соловьева и Булгакова о Вечной Женственности и Мировой Душе, не использует этот романтический и гностический миф, а говорит о"земле"и"материнстве". Земля, природа, материнство должны быть искуплены, они не святы сами по себе,"святая земля" – это Богородица. Согласно Е. Скобцовой, земля как таковая – "хаос"и"мрак". Соединение с"мраком", целование"земли", очевидно, само по себе не может никого спасти. Хромоножку, повенчанную со Ставрогиным, так и не ставшим ей мужем, убивают"нигилисты", а Ставрогин (символ гордыни), как Иуда, кончает с собой.
Таким образом, Е. Скобцова, используя образы Достоевского,"воцерковляет"их, избавляет от двусмысленности. Трансформация идей Достоевского происходит у нее и на историософском уровне рассмотрения темы"матери–земли". Как известно, целование земли у самого Достоевского тесно связано с традицией почвенничества и символически означает единение героев–интеллигентов с простым православным народом. Как писал Достоевский:"Мы должны преклониться перед народом и ждать от него всего, и мысли и образа; преклониться пред правдой народной и признать ее за правду, даже и в том ужасном случае, если бы она вышла бы отчасти и из Четьи–Миней". В этих не без юродства сказанных словах – все та же идея о преклонении перед русским православным народом,"почвой", освященной православием.
У Е. Скобцовой в"Святой земле"речь идет не столько о соединении сына земли с матерью–землею, сколько о вольной жертве сына и принятии ее матерью:"Путь сыновства… это путь вольно выбранной жертвы. Но он осуществим только при наличии матери". Важно вспомнить, что, как показала М. Могильнер, в народнической, эсеровской"поэтике"борьба революционеров за счастье народное воспринималась как"подражание Христу"в следовании на Голгофу (жертва за народ), а благословение этого подвига матерью (олицетворяющей русскую землю, народ) понималось как"подражание Богоматери". Но неверно думать, что в"Святой земле"Е. Скобцова просто повторяет эсеровский миф.
Для понимания того, о чем идет речь в действительности, необходимо погрузиться в исторический контекст. В 1927 г. Е. Скобцова принимала активное участие в съезде РСХД в Клермоне. Как вспоминает В. В. Зеньковский, он был вдохновлен тем, что Е. Скобцова привлекла на съезд массу"левой"русской молодежи, участвовали в его работе и носители других, в том числе монархических, политических идей. Представители всех политических направлений сходились в том, что возрождение России возможно только под водительством православия, и Церковь является тем"общим", что объединяет всех русских.
Мысли Е. Скобцовой, становятся в этом контексте более рельефными. Все участники Движения, несмотря на разницу в своей политической ориентации, были объединены, с одной стороны, православием, а с другой – любовью к России. Как пишет В. В. Зеньковский:"Съезд в Клермоне шел впервые под знаком России". На съезде был заслушан доклад И. А. Лаговского о духовных исканиях в советской России, который"поставил с особой силой тему о духовном возрождении России и нашем в этом участии, нашей ответственности за судьбы России", и был отслужен молебен о спасении России. Именно к этому времени, вероятно, относится выступление Е. Скобцовой"12–й час", где говорится:"В каждом из нас как‑то бьется единое сердце России… Материнское сердце России пережило страшную Голгофу своего народа… Сердце России бьется в каждом из нас и заставляет дерзновенно молиться и дерзновенно верить, что близится воскресенье".
Из сообщенного В. Зеньковским факта, что Е. Скобцова пришлав РСХД вместе с"левой", то есть, видимо, эсеровской, молодежью можно истолковать и одно из наиболее темных мест"Святой земли":"Родина… Россия – влеклась раньше за сыновним путем своего народа, когда он утверждал свою человеческую свободу. Она же влечется и сейчас за ним, когда, отрекаясь от человеческой борьбы, от боя за свое человеческое право на равенство и на хлеб, начинает народ мукой воплощать заложенную в нем божественную ипостась".
Место и впрямь"темно", но его смысл можно прояснить, если иметь в виду прошлое Е. Скобцовой, которая явно отождествляет себя с землею и Россией. Сначала Кузьмина–Караваева"влеклась"вслед за народом (а эсеры были народнической партией, считали себя голосом народа) в революцию, борьбу за свободу и справедливость, а теперь, вслед за сынами России, отрекается от"человеческой борьбы, от боя за свое человеческое право на равенство и на хлеб", но не потому, что эти естественные ценности плохи, а потому, что есть нечто несравненно более высокое. Так она приходит к Церкви и Богу.
В"Святой земле"Е. Скобцова говорит о немалой ценности таких вещей, как"демократия и социализм", за которые она сама недавно боролась. Тем не менее, теперь они для нее"не святость, не полнота последней реальности, не момент слияния с Богом". Таким образом, с одной стороны, выстраивается четкая иерархия ценностей, а с другой – ни одна из них не презирается как ничтожная, даже самая элементарная и простая ("от камня до духа – все суще и все неизбежно в последней полноте". Здесь, как и в самом понятии Богочеловечества, очевидно влияние Вл. Соловьева, который говорил о трех уровнях бытия – родовом, национально–общественном и вселенском (Е. Скобцова ссылается на идеи Соловьева в книге о нем). Бытие во Христе, в Церкви и является истинно"вселенским"(хотя для Соловьева эта"вселенскость"имела известный экуменический оттенок, которого нет у Е. Скобцовой).
Очерк"Святая земля"был опубликован в журнале"Путь", в основном представлявшем позицию бывших"веховцев", чья духовная ориентация отличалась от ориентации эсеров, с которыми была связана Е. Скобцова. Этой статьей она вошла в круг русских религиозных философов, с которыми не разрывала отношений до конца жизни. Начиная с нее, в произведениях Е. Скобцовой все более отчетливо выстраивается определенная иерархия ценностей, где ценности духовные отличаются от социальных (таких, как демократия и социализм), а те, в свою очередь, – от ценностей чисто материальных и количественных. Процесс выстраивания такой иерархии происходит мучительно и постепенно, поскольку Е. Скобцова старается не потерять по пути ни одной из ценностей и установить между ними правильное соотношение.
В этой иерархии"земля"находится в самом низу и именуется"слепой землей"("слепая земля родит слепую жизнь"). Но именно эта элементарная"земля", тождественная плотскому началу человека, должна быть преображена и спасена. Она сама по себе не спасает, более того, в качестве мрака и хаоса является антиподом духа, но, с другой стороны, именно она (поскольку она хранит память о всех своих сыновьях, как бы является залогом Богочеловеческого единства, спасаемая крестною жертвой, осененная Покровом Богородицы) выступает в качестве некоего единого начала, в котором как в фокусе, сходятся все пути ее сынов:"Синтез всех путей, цельность разнородных частей народа, собирание всех подвигов в единый народный подвиг дает материнство".
Жизненный путь Е. Скобцовой чем‑то напоминает путь Ф. Достоевского, который тоже прошел через увлечение социализмом, за что и попал на каторгу, но впоследствии через веру во Христа отрекся от пути насилия и политической борьбы. Главная проблема России из социальной переформулировалась для него в проблему воссоединения интеллигенции с православным народом (почвой, матерью–землей). Но Достоевский дает, так сказать,"мужское"видение этой темы. Сын народа должен припасть к народу–Церкви. В очерке"В поисках синтеза"(1929 г.) Е. Скобцова говорит, что"Достоевский был фигурой подлинно трагической", в самом деле, его идея о единении с народом исходила из изначальной разъединенности с простым народом, неизбежной по сословно–культурным причинам. Проблема ставилась не как проблема возвращения в Церковь, а как проблема единения с народом, который, впрочем, был или казался народом православным.
После русской революции уже трудно было говорить о народе так, как это делал Достоевский. Сама Россия, ее народ нуждаются в спасении. В этой перспективе Е. Скобцова дает иное,"женское"видение той же темы. Она отождествляет себя с матерью–землею, которая проходит путь"подражания Богородице", которая прошла за своим Сыном вплоть до Креста. Мать–земля влечется за своими сыновьями и спасается тем, что, не отрекается от любви к людям и естественных человеческих ценностей, принимает Божью волю, главенство Божественного над человеческим. Ее сердце пронзает меч, отделяющий духовное от душевного (см. Евр. 4, 22)."Голгофа воспринимается материнством как меч, пронзающий душу".
Для Е. Скобцовой этот"материнский"путь был мучителен и противоречив, о чем свидетельствует запутанность ее первого философского очерка, темнота некоторых его выражений, связанная с доставшимся ей в наследство языком народников и русских символистов. В очерке проглядывают черты русской мессианской идеи, которая разрабатывалась в ее статьях того времени, а также софиологии Вл. Соловьева и о. Сергия Булгакова, в то время ее духовника и учителя.
Многие идеи"Святой земли"претерпят в будущем изменения. Так, дальнейшее уточнение в поздних работах матери Марии получило и встречающееся в очерке и еще слабо проработанное соотнесение России со"святой землею":"Среди мира, Россия – всего более земля, святая земля, мать, удел Богородицы". В статье"Почитание Богоматери"мать Мария объясняет, как она понимает народную веру о России – "уделе Богородицы". Дело не в том, говорит она, что в России с особым благоговением почитают Божию Матерь, эти слова имеют и более глубокое значение:"Русское православие коренным образом уроднилоНебесную Мать человеческого рода Матери–земле".
В отличие от западной неправославной традиции, православие, в котором нет догмата о непорочном зачатии Девы Марии, не отрывает Богородицу от человеческого рода, а значит и от всего творения (в этом смысле, очевидно, и следует понимать именование Богородицы"землей"). Поскольку же Божия Матерь неотделима от человечества и творения, то Ее спасение и обожение есть начало и залог спасения мира. В Божией Матери, благодаря Ее ходатайству, и происходит спасение матери–земли.
Русское православие (к слову сказать, только здесь празднуется праздник Покрова Богородицы) отстаивает, согласно матери Марии, учение о том, что"все творение есть удел Богородицы". Лишь в этом смысле можно говорить о какой‑то особенности России и русской Церкви. Такое толкование народной веры, очевидно, устраняет возможность какой‑либо национальной гордыни.
Что касается матери–земли, то этот образ, часто употребляемый в русских духовных стихах, был исследован Г. Федотовым в его книге"Стихи духовные"(1935). Г. Федотов показывает, что в духовных стихах Богородица и мать–сыра–земля не отождествляются ("Первая мать – Пресвятая Богородица, / Вторая мать – сыра земля"), но при этом, в народной русской поэзии отсутствует ясное понимание того, что тварное начало (землю),"мрак и хаос"по выражению Е. Скобцовой, необходимо спасать, что материя и родовое начало не святы сами по себе (в этом смысле вышеприведенный отрывок из С. Н. Булгакова ближе всего именно к"народному"полуязыческому"православию"), но спасаемы во Христе по образу спасения Божией Матери. Это понимание мы и находим у Е. Скобцовой.
Завершая тему"земли", упомянем уже не метафизическое, а глубоко личное преломление этой темы в судьбе матери Марии. Ее первая дочь носила имя Гаяна, что значит по–гречески"земная". Гаяна вернулась из Парижа в Советскую Россию и умерла там в 1936 г. Мать Мария глубоко пережила смерть дочери, о чем свидетельствует целый ряд ее стихов, среди которых вновь встречается тема земли, спасения от смерти, смирения и принятия креста:
Принимаю Твоею же силой
И кричу через силу: Осанна.
Есть бескрестная в мире могила,
Над могилою надпись: Гаяна.
Под землей моя милая дочь,
Над землей осиянная ночь. (148)
Здесь мы опять встречаем тему Ф. Достоевского:"Через горнила сомнений моя осанна прошла", особо близкую Е. Скобцовой. Судя по тому, что могила Гаяны видится матери Марии"бескрестной", пути матери и дочери, вернувшейся в Советскую Россию, где осуществлялся проект достижения"всесветного"братства на чисто материалистической основе, сильно разошлись.
Как относилась мать Мария к проекту такого братства видно из отрывка из"Святой земли":"Первоначальная степень, не просветленная преображением, – это единство количественное, механическое сочетание коллектива… И тут неважно индивидуальное лицо… До известной степени коллектив, осуществляемый сейчас в России, основная сущность большевизма, – это тоже исчисление количества, – не Иван, Петр, Сидор и так далее, а один, два, три, сто, тысяча! Не органическое слияние свободных путей, а механическое их сочетание". И вот к этому"количеству"прибавилась родная матери Марии Гаяна. Мать Мария молит Бога, чтобы Он помог ее"земной"дочери преодолеть захваченность землей и смертью, отождествление с ней. Речь идет уже не о спасении"земли", а о спасении"земной", Гаяны:
Тяжелы Твои светлые длани,
Твою правду с трудом принимаю.
Крылья дай отошедшей Гаяне,
Чтоб лететь ей к небесному раю.
Мне же дай мое сердце смирять,
Чтоб Тебя и весь мир Твой принять. (149)
Тема принятия мира и Бога, несмотря на страдания, скорби и утраты, – безусловно, опять от Ф. М. Достоевского. Мир с его страданиями и муками можно принять, лишь в том случае, если есть другая, небесная жизнь, если есть Бог, рай и бессмертие.
2. Мать Мария, Вл. Соловьев и А. Блок. Тема Софии
Жизнь и творчество Е. Ю. Кузьминой–Караваевой были тесно связаны с Владимиром Соловьевым, культ памяти которого царил, как вспоминала мать Мария, в семье ее первого мужа Д. В. Кузьмина–Караваева. Влияние Вл. Соловьева на русскую интеллигенцию, на религиозных философов, друзей и соратников матери Марии, трудно переоценить. Кузьмина–Караваева до определенного времени находилась под сильнейшим влиянием Соловьева. Но затем в ее жизни произошла та"внутренняя катастрофа", после которой она"все поставила под сомнение, отказалась от возможности говорить от Достоевского, или Хомякова, или Соловьева, и стала говорить только от имени своей совести, от той или иной степени своей любви и своего Боговедения".
В 1929 г. Е. Скобцова издала три книжки – о Достоевском, Хомякове и Соловьеве. Последняя называлась"Миросозерцанье Владимира Соловьева"(название повторяет название книги кн. Е. Трубецкого). А в 1936 г., после смерти Гаяны, мать Мария написала:"Не укрыться в миросозерцанье"(150). Эта смерть, как и смерть в 1926 г. ее младшей дочери Анастасии, и была для матери Марии той катастрофой, о которой она пишет в статье 1937 г. Так что полагать, что мать Мария в своем монашестве в миру, как и в мировоззрении в целом, следовала Вл. Соловьеву, нельзя. Отношение к наследию Вл. Соловьева, как и других русских мыслителей, у матери Марии было творческим.
Главный вопрос русской философии получил у матери Марии, особенно в ее зрелых статьях, новую, евангельскую, формулировку:"Можно смело сказать, что главная тема русской мысли XIX века была о второй заповеди, догматических, нравственных, философских, социальных и любых других аспектах ее". Без этой заповеди, согласно матери Марии, невозможно говорить о хомяковской идее"соборности", без любви к ближнему"не было бы смысла в учении Соловьева о Богочеловечестве, потому что оно становится единым и органичным, подлинным Телом Христовым, лишь соединенное и оживотворенное потоком братской любви, объединяющей всех у единой Чаши и причащающей всех единой Божественной Любви". В центре жизни и деятельности матери Марии было то, что она назвала"мистикой человекообщения", являющейся выражением евангельской любви. Эта тема связана с ключевой для русской философии темой Софии и с той экзистенциальной проблематикой, с которой мать Мария столкнулась в своей жизни. В первую очередь вспомним здесь ее встречи с А. Блоком.
Общение с А. Блоком было очень важным фактором в биографии матери Марии. Вопросы, на которые она отвечала всю жизнь, во многом сформировались в ее общении с Блоком. Блок был для нее в те годы"символ всей нашей жизни, даже всей России символ". Он – дитя России, самый похожий на свою мать сын. Россия умирала, и Блок, будучи великим поэтом, был, согласно матери Марии, средоточием всего безумия, всей боли своей Родины. Сама мать Мария (тогда Е. Кузьмина–Караваева) готова была"свободно отдать свою душу" на защиту Блока. Защитить Блока значило защитить и его, и Россию – задача на всю жизнь. Тот факт, что она написала свои воспоминания о Блоке в 1936 г., уже монахиней, показывает, что мать Мария всегда его помнила.
Что касается Блока, то он испытал сильное влияние Вл. Соловьева, который был"духовным отцом"русской религиозной философии и поэзии символистов. Мысль Соловьева и основные темы поэзии Блока оставались важными для матери Марии на протяжении всей ее жизни.
От А. Блока и Вл. Соловьева пришли к матери Марии два главных символа ее поэтики и богословской мысли – меч и крест. В итоговой поэме"Духов День"(1942 г.) мать Мария пишет:"Начало мира, – это меч и крест". Оба символа встречаются и в ключевом для нее месте статьи"О подражании Богоматери"(1939):"Крест вольно – значит, активно – подъемлется Сыном Человеческим. Меч же наносит удар, рассекает душу, которая принимает его… Крест Сына Человеческого, вольно принятый, становится обоюдоострым мечом, пронзающим душу Матери, не потому, что Она вольно его избирает, а потому, что Она не может не страдать страданиями Сына".
Отметим, что оба символа – крест и меч – встречаются в стихотворении Блока"Снежная Дева", датированном 17 октября 1907 г. Лиза Пиленко (будущая мать Мария) впервые встретила Блока в начале 1908 г. – все, связанное с этим периодом жизни Блока, должно иметь для нее особое значение.
Героиня стихотворения Блока родом из Египта ("Все снится ей родной Египет"), которая теперь живет в северном городе. Чтобы понять этот образ, вспомним знаменитую поэму Вл. Соловьева"Три свидания", посвященную трем свиданиям Соловьева с"Софией". Последнее свидание произошло в Египте, куда позвала философа"София". Героиню стихотворения Блока следует воспринимать именно в этом контексте. Несомненно, вдохновляла поэта какая‑то реальная женщина. Но, согласно учению Соловьева, реальная, земная женщина – лишь путь реализации нашей любви к Софии.
Как видно из стихотворения, лирический герой страдает, поскольку его возлюбленная"холодна". Он сам изображает себя закованным в железо рыцарем–крестоносцем:
…я в стальной кольчуге,
А на кольчуге – строгий крест.
В контексте стихотворения крест, вероятно, символизирует воздержание. Согласно Вл. Соловьеву, к Софии может привести только платоническая любовь. Рыцарь принимается"египтянкой", она становится для него источником вдохновения, открывает ему свои тайны. Тем не менее, он страдает, поскольку его возлюбленная – Снежная Дева, и она никогда не возьмет меч, чтобы дать выход страсти:
Но сердце Снежной Девы немо
И никогда не примет меч,
Чтобы ремень стального шлема
Рукою страстною рассечь.
Что касается рыцаря Снежной Девы, то он"в священном трепете"хранит"мечту торжественных объятий".
Таков вкратце"сюжет"стихотворения. Быть может, Крест и Меч – основные символы богословия матери Марии – так много значили для нее потому, что она встретила их в этом блоковском стихотворении. Впрочем, в одном из последних стихов Вл. Соловьева"Дракон (Зигфриду)"мы читаем:
Полно любовью Божье лоно,
Оно зовет нас всех равно…
Но перед пастию дракона
Ты понял: крест и меч – одно.
Из этих двух источников – Соловьева и Блока – и происходят основные символы богословия матери Марии. Вероятно, открыв для себя, что Крест Христов неотделим от Меча, который пронзил сердце стоявшей у Креста Божией Матери, мать Мария поняла, что крест и меч из стихов Соловьева и Блока ни что иное, как"тень"этих креста и меча.
В действительности Блок, как и всякий человек, искал истинной любви. Настоящей его проблемой была невозможность истинной любви. Мужчина и женщина отчуждены друг от друга (ср."и чуждый – чуждой жал он руки"). Эту же тему мы находим в первой книжке Кузьминой–Караваевой:
В пожатьи сомкнуты руки
И пристален жаждущий взор.
Минута, — и будешь ты нежен…
Но страх нескончаемой муки
И вечных неверий позор
Кричит, что конец неизбежен.
Невозможность любви и была, вероятно, тем, что в наибольшей степени томило и А. Блока, и Е. Кузьмину–Караваеву. Как мы увидим, именно в Кресте Христовом и"оружии", прошедшем сердце Божией Матери, мать Мария найдет средство от болезни Блока (и своей собственной). Отчуждение, холод в отношении одного человека к другому (независимо от пола), так же, как и отчуждение человека от Бога, всякое отчуждение вообще, можно, согласно матери Марии, упразднить через Крест и Меч. Таков ее ответ на вопрос, поставленный в стихах. Необходимо, тем не менее, тщательное исследование, чтобы понять глубину этой мысли, ее религиозно–философское содержание.
Здесь заметим лишь, что мать Мария получила при постриге имя в честь преп. Марии Египетской. В своей поэме"Духов День"мать Мария спрашивает, как бы задавая загадку, что общего между нею, у которой служением было монашество в миру, и"Египтянкой", несшей свой подвиг в пустыне ("И именем Египтянки зачем / Меня назвали?.."). Там же она говорит о кресте, напечатленном на ее монашеских"латах". Похоже, что в своей последней поэме мать Мария вернулась к основным темам и образам"Снежной Девы", но теперь она сама оказалась и рыцарем, носящим крест, и образом"Египтянки"."Мужское"и"женское"соединились. Символы Блока и Вл. Соловьева оказались совершенно преображены.
Вспомнить связанное с именем Вл. Соловьева учение об андрогине, обсуждавшееся в его работе"Смысл любви" и упомянутое в статье"Жизненная драма Платона". Тема"андрогина"занимает важное место в современном религиоведении, во многих традициях соединение полов понимается как восстановление изначальной цельности человека, возвращение в потерянный рай, эту идею можно найти в еврейской и греческой мысли, в гностицизме, в герметизме, немецком мистицизме и романтизме. Она широко обсуждалась в русской религиозной философии и является центральной в учении Вл. Соловьева о любви.
Вместе с тем, всеобщее внимание привлекает утверждениеапостола Павла, что во Христе Иисусе нет ни мужского пола, ни женского (Гал. 3, 28), да и в святоотеческой православной традиции (в частности, у преп. Максима Исповедника) преодоление оппозиции между мужским и женским является первым и изначальным этапом жизни во Христе1. Этот вопрос действительно важен.
Что касается Вл. Соловьева, то в своем учении о любви он подчеркивает, что сутью любви между мужчиной и женщиной является восстановление человеческой цельности. Платоническая любовь мужчины и женщины для Соловьева являлась единственным способом восстановления этой цельности. Такое решение было отвергнуто как Е. Трубецким, так и ближайшим соратником матери Марии по"Православному Делу"К. Мочульским, издавшим в 1936 г. книгу"Владимир Соловьев. Жизнь и учение". Мать Мария, вероятно, разделяла оценки К. Мочульского и однако же попыталась дать свой ответ на поставленный Вл. Соловьевым вопрос.
Он связан с идеей матери Марии, что каждая"человеческая душа объединяет в себе два образа – образ Сына Божия и образ Божией Матери… и должна не только подражать Христу, но и подражать Богоматери", тесно примыкавшей для матери Марии к вопросу Вл. Соловьева о восстановлении цельности личности. С другой стороны, как мы увидим, она имеет прямое отношение к исполнению двух заповедей – любви к Богу и любви к ближнему. Как писала мать Мария:"Рождая Христа в себе, человеческая душа этим самым усыновляет себе все Тело Христово, все Богочеловечество, и каждого человека в отдельности".
Мать Мария пришла к такому пониманию христианской любви не сразу. Так, в своем первом религиозно–философском очерке"Святая земля"(1927 г.) она мыслит в рамках схемы, в которой разделение мужского и женского до конца не преодолено, и говорит о двух путях в христианстве – "материнском"и"сыновнем":"Надо говорить об отдельных лицах, воплощающих в себе частично или сыновний путь человечества, или материнский путь святой земли". Это, соответственно, путь"подражания"Христу и"подражания"Богородице. Однако в более поздних статьях мать Мария приходит к более совершенному видению подвига христианина, в котором оба пути соединяются в одном человеке. Но вернемся к теме Софии.
Мысль матери Марии развивалась в диалоге с Н. Бердяевым и о. Сергием Булгаковым, которые оба испытали влияние Вл. Соловьева и оба (каждый по–своему) работали с софиологией и учением об андрогинной природе человека.
Скажем коротко о софиологии Н. Бердяева. В отличие от космологического понимания Софии, характерного для о. Сергия, у которого София толковалась в русле отношений Бог – мир, Бердяев разрабатывал свой, антропологический подход к этой теме. Он заимствовал свое понимание Софии у Я. Беме, у которого София связана с темой андрогина. Согласно Беме, Адам до грехопадения был юношей–девой, и его девство было ничем иным, как Софией, оно‑то и было потеряно с грехопадением. Премудрость Божия это Вечно–дева. Ева как земная женщина появляется уже после грехопадения. Таким образом, миссия Христа понимается как восстановление истинного образа Божия в человеке. На Кресте Христос освободил наш девственный образ от мужчины и женщины. Христос восстановил образ андрогина в человеке и возвратил ему Деву–Софию. Образ Божий – это юноше–дева, а не мужчина и женщина. Таково общее понимание мысли Я. Беме, разделяемое Н. Бердяевым в"Смысле творчества". Это учение толкуется им как стремление к девству души, утраченному девству человека, а девство понимается как природа. Бердяев ссылается на последователя Я. Беме Фр. Баадера:"Gрирода духа изначально андрогинна, поскольку каждый дух имеет свою природу (землю, тело) в себе, а не где‑то вне себя".
Главный нерв Н. Бердяева, как известно, – апология творчества и восстановления человека. Его понимание Софии связано с идеей религиозного творчества – творения новой твари, в которой будет восстановлено тождество субъекта и объекта. Нет сомнений, что понятие андрогина, в котором"его дух имеет свою природу в себе"и представляет собой идею новой твари.
У матери Марии иной взгляд на эту проблематику. Речь у нее идет не о юноше–деве, а о Сыновстве и материнстве:"Богоматерь, осеняемая Духом Святым, и Воплотившийся Сын Божий – они двое – есть полнота человеческого образа в небесах – полнота раскрывшейся Софии… материнство и Сыновство", т. е. речь идет не об андрогине, а о диаде. В данном случае мать Мария в какой‑то мере следует за о. Сергием Булгаковым, который писал:"Есть два личных образа Софии: тварный и богочеловеческий, два человеческих образа на небесах: Богочеловека и Богоматери". Разница, однако, в том, что если о. Сергий говорит по отдельности о Христе и Богоматери и с каждымиз них соотносит понятие Софии, то для матери Марии тема Софии принципиально связана с диадой: Богородица–Сын Божий. Соответственно"софийность"для матери Марии имеет непосредственное отношение к диаде Мать – Сын, динамике Боговоплощения и домостроительства спасения. Именно Богородица и Сын Божий (искупивший и Ее) вместе исправили грех Евы и Адама (эта мысль в православном богословии встречается уже у св. Ириния Лионского, назвавшего Деву Марию Новой Евой). Появление темы материнства для матери Марии не случайно. После смерти младшей, а затем и старшей дочери, именно на путях преображения плотского материнства (которое, в отличие от Бердяева, она никогда не презирала) мать Мария нашла ответ на вопрос о возможности истинной любви.
Чтобы понять остроту возникающей здесь проблемы, обратимся к оригинальному понятию анти–Софии, которое мать Мария выдвинула в статье"Об антихристе", написанной, вероятно, после начала Второй мировой войны. Сама идея антихриста предполагает идею анти–материнства, анти–Марии. Вместе с антихристом анти–мать представляет собой то, что мать Мария называет анти–Софией. Если софийность связана для нее с представлением о душе, рождающей Христа (душе каждого человека, независимо от его пола), то анти–София связана с двумя началами — похотью и смертоубийством. Анти–мать"должна утверждать себя как антидевство и антиматеринство, как абсолютное выявление похотности мира, как из ничего возникающая и обнимающая собой весь мир проституированность творения". Антихристово начало – это начало смертоубийства, коренящегося в гордыне.
Возвращаясь к Н. Бердяеву, заметим, что в таких его ранних работах, как"Смысл творчества", представление о юноше–деве не включает в себя идею материнства как высшей цели девства. Отвергая растление тела и души, Бердяев не доводит это отвержение до конца. Согласно мысли матери Марии, недостаточно восстановить девство души, душа должна быть плодоносна, должна родить Христа и таким образом быть спасенной Христом и участвовать в деле спасения Им мира. Сходные мысли можно найти у преп. Максима Исповедника, называвшего душу верных"матерью–девой", рождающей Христа. Особенность мысли матери Марии заключается в том, что она связала рождение душой Христа (т. е. явление человеком Христа в его жизни) с"усыновлением"всей плоти Христовой, что подразумевает для нее"усыновление"каждого образа Божьего. Однако, уже в III веке свт. Мефодий Патарский в"Пире десяти дев"(переведенном на русский еще до революции и, несомненно, известном матери Марии), ссылаясь на ап. Павла (см. Гал. 4, 19), говорил, что христианин (независимо от пола) должен стать не только"помощником и невестою Слова", но и Церковью и матерью,"рождая и сам уверовавших через него во Христа, доколе в них не родился, изобразившись, Христос".
Если Н. Бердяев, следуя Вл. Соловьеву, связывает восстановление девства души с платонической любовью мужчины и женщины, то у матери Марии идея о девственном материнстве позволяет отделить проблему спасения от проблемы отношения полов. Согласно Соловьеву, каждый человек призван любить Софию (быть в этом смысле философом), реализуя эту любовь как платоническую любовь мужчины к женщине. Платоническая любовь позволяет любить конкретную женщину как образ Софии. Мужчина должен любить свою возлюбленную в Софии и Софию в возлюбленной. Таким образом, София реализуется и воплощается в индивидуальной жизни человека. Соловьев замечает, что поскольку София одна, но может быть представлена разными женщинами, ничто, кажется, не мешает нам сменять партнеров"философской"любви.
Вместе с тем, учение Соловьева тесно связано с понятием андрогина. Мужчина и его женское alter ego взаимно дополняют друг друга не только в реальном, но и в идеальном смысле. Любовь мужчины к женщине позволяет ему участвовать в любви Христа к Церкви и наоборот. По мысли Соловьева, мужчина может восстановить образ Божий в объекте своей любви и в самом себе.
Следует отметить, что даже при такой идеализации возлюбленной, она представляет собой только тварь, хоть и универсальную – Софию. Вместо того, чтобы утверждать ближнего в Боге, эта любовь утверждает возлюбленную в"Софии", которая остается тварью, к тому же вымышленной. Любящий же оказывается образом Самого Богочеловека – Христа. Здесь остается некая асимметрия, не разрешенная до конца ни Вл. Соловьевым, ни Н. Бердяевым с его идеей юноши–девы. Так незаметно гордыня (мужская гордыня) прокрадывается в межчеловеческие отношения, и оппозиция мужского и женского не преодолевается. На путях Вл. Соловьева и А. Блока истинного общения в любви с другим не получается. Эти отношения остаются трагичными, поскольку не избавляют нас до конца ни от похоти, ни от гордыни.
В своей жизни и творчестве мать Мария предложила иное разрешение этой проблемы. Речь идет о возможности истинной любви, которую она называет"вершиной человеческого творчества". В собственном опыте любви к ближнему мать Мария заметила, что эта любовь предполагает две ступени. С одной стороны, мы должны почитать образ Божий в каждом нашем брате. Мы встречаемся"не с плотью и кровью, а… с самой воплощенной иконой Бога в мире". Когда мы встречаем ближнего таким образом, нам открывается и другая тайна,"которая требует… самой напряженной борьбы, самого большого аскетического восхождения", ибо наряду с видением образа Божия в ближнем, мы можем увидеть"как этот образ Божий затуманен, искажен, исковеркан злой силой". Если человек увидит сердце человеческое, где дьявол ведет непрестанную борьбу с Богом (идея Достоевского),"он захочет во имя образа Божьего, затемненного дьяволом, во имя пронзившей его сердце любви к этому образу Божьему, начать борьбу с дьяволом, стать оружием Божиим в этом страшном и попаляющем деле. Он это сможет, если все его упование будет на Бога, а не на себя".
Вероятно, на формирование этих идей повлиял образ Сони из"Преступления и наказания", отдавшей себя на борьбу за Раскольникова. В конце романа Соня воспринимается каторжниками как"мать нежная и болезная". Не меньшее влияние на мать Марию мог оказать и Ибсен, популярный в среде русской интеллигенции на рубеже веков и прежде всего образы Агнес из"Бранда"и Сольвейг. Агнес дополнительна по отношению к своему мужу, который мыслит себя как воин Христов; пока ее муж бьется с силами мрака, она, пассивно, страдательно разделяя его крест, согревает его"даром нежности и света". Но Агнес еще не является целостной личностью, ее отношения с Брандом трагичны, как и сама личность Бранда, в котором до конца не изжита духовная гордыня, от чего не спасает его и Агнес. В"Пер Гюнте"мы встречаем иной образ: Сольвейг сама осуществляет подвиг несения креста отречения от мира и любви к Перу, подлинное лицо которого она прозревала силою христианской любви. Сам Пер Гюнт (всю жизнь пытавшийся стать самим собой, но так и не обретший себя) в конце пьесы возвращается к ней как блудный сын и обретает в ее лице духовную мать, ходатайствующую пред Богом Отцом о его спасении:
…Я мать,
А кто отец? Не тот ли, кто прощает
По просьбе матери?"
— финал пятого действия. Сольвейг вырывает Пера из рук погибели. У матери Марии мы видим в чем‑то сходное представление о духовном материнстве, направленное, впрочем, уже не на одного возлюбленного, а на каждого"блудного сына", причем не только на того, кто прибегал к ее помощи, но и на тех несчастных, кто уже не способен бороться за себя, кого она отыскивает сама. Здесь – продолжение интуиции Достоевского и важный шаг в направлении церковной традиции по сравнению с Ибсеном. Духовная мать (как образ Церкви и Богоматери) способствует усыновлению людей Богу во Христе.
Так, согласно мысли матери Марии, осуществляется христианская любовь, в которой человеческая душа, рождая в себе Христа, спасается Им и участвует в деле спасения своих ближних,"подражая"Христу и Божией Матери. Наша задача – не восстановить утраченный андрогинизм, но исполнить две заповеди любви. В контексте учения о Божией Матери (которое есть не что иное, как мистическое богословие Православной Церкви), мать Мария замечает, что две заповеди любви подразумевают две задачи – "родить"Христа и способствовать рождению Христа в нашем ближнем:"Рождая Христа в себе, человеческая душа этим самым усыновляет себе все Тело Христово, все Богочеловечество и каждого человека в отдельности".
Именно в этом контексте мать Мария обращается к символам Креста и Меча. Крест соответствует умиранию для мира – всецелой отдаче себя Богу, несение своего креста – это исполнение заповеди любви к Богу. Но есть и заповедь любви к ближнему. Говоря о ней, мать Мария выдвинула идею"подражания Богоматери". Она имеет в виду, в первую очередь, стояние Богородицы у Креста Христова. Но повествование в Евангелии от Иоанна мать Мария соединяет с описанием Голгофы в синоптических Евангелиях:"Даже и на Голгофе было… три креста, – крест Богочеловека и кресты двух разбойников".
Соединяя два образа Голгофы, мать Мария пишет о том, что душа, рождающая в себе Христа (уподобляющаяся Богоматери) пронзается не только Его крестом–мечом, но и крестами–мечами тех, с кем (и за кого) Он принимает распятие. Ибо"два последние креста как бы символы всех человеческих крестов".
Из этого делается главный богословский вывод: в ее рождении новой жизни душа"должна знать тайну креста, становящегося мечом. В первую очередь, Голгофский крест Сына Человеческого должен мечом пронзить каждую христианскую душу… Кроме того, она должна принять (в себя) и мечи крестов своих братьев".
Обратимся снова к стихотворению Вл. Соловьева, которое, по–видимому, явилось отправным для матери Марии в ее размышлениях над таинством единства креста и меча:"Полно любовью Божье лоно, / Оно зовет нас всех равно, / Но перед пастию дракона / Ты понял: крест и меч – одно". Это стихотворение – "Дракон. Зигфриду" – было адресовано немецкому кайзеру Вильгельму II, который вместе с главами других европейских держав послал войска на усмирение ихэтуаньского ("боксерского") национально–освободительного восстания в Китае (1900 г.), имевшего религиозную окраску. Вл. Соловьев принял совместное действие европейских держав за признак объединения христианского мира в борьбе с миром языческим ("желтой опасностью"). В"Трех разговорах"он выступил против толстовской"ереси пацифизма", а в"Драконе"прославил кайзера Вильгельма, сравнив его с Зигфридом, победившим дракона, и назвав наследником"меченосной рати"(крестоносцев). Стихотворение Вл. Соловьева направлено против"ложного всеединства", основанного не на единстве человечества в истинной вере (христианстве), а на гуманистическом единстве всех людей. Хотя Божье лоно полно любовью и"зовет всех равно", китайский языческий (или буддистский) дракон не может быть примирен с европейским христианством и должен быть побежден. Такова идея стихотворения, впрочем, Вл. Соловьеву вскоре пришлось с горечью говорить С. Н. Трубецкому о том,"с каким нравственным багажом идут европейские народы на борьбу с Китаем… христианства (у них) нет". Символы креста и меча и дальше встречаются в русской мысли в связи с проблемой употребления силы ради утверждения (или защиты) православия. Во всех этих размышлениях"меч"понимается как оружие.
Что касается матери Марии, то в своей последней историософской работе"Размышления о судьбах Европы и Азии"(1941) она связывает воедино Вильгельма и Гитлера и резко выступает против европейского милитаризма и империализма в отношении азиатских стран (к этой теме мы еще вернемся). Образ"креста и меча"появляется в ее произведениях в связи с идеей о подражании Богоматери и Христу. Впрочем, и здесь речь идет о победе над злом и о всеединстве, но перспектива у матери Марии совершенно иная, чем у других русских мыслителей, писавших в это время о кресте и мече. Так, если З. Гиппиус в статье"Меч и крест"(1926), отчасти споря, отчасти соглашаясь с И. Ильиным, пишет, что"меч может стать подвижническим крестом, но никогда не бывает меч – молитвой" (то есть, что применение оружия может быть актом духовного подвига, но не может быть актом общения с Богом), то мать Мария прибегает к той же символике совершенно в другом контексте: она говорит, что крест подвижнической жизни, взятый из любви к Богу, может и должен стать для христианина мечом, раскрывающим его душу для любви к людям.
Христианин может победить дьявола, но вовсе не так, как Зигфрид (Вильгельм) хотел победить китайского дракона. Война христиан – "не против плоти и крови". В статье"Об антихристе"мать Мария писала об анти–Софии как о единстве духа смертоубийства, коренящегося в гордыне, и духа анти–девства и анти–материнства. Эта идея восходит к образу Вавилонской блудницы, восседающей на драконе (Откр. 17). Кроме этой пары мы встречаем в Апокалипсисе другую – "жену, облеченную в солнце"(Откр. 12, 1),"рождающую младенца мужеского пола", которому"надлежало пасти все народы жезлом железным"(Откр. 12, 5), Именно это место вспоминает мать Мария в последних строчках поэмы"Духов День"(1942 г.):"От северной границы и до южной / Пасет народы предреченный Вождь". Согласно православной традиции, это место Апокалипсиса толкуется применительно к христианам,"в каждом из которых духовно рождается Христос". Он и есть Младенец, пасущий"жезлом железным"народы.
В своем толковании на Апокалипсис св. Андрей Кесарийский, как истинный ромей (т. е. византиец), объясняет"железный жезл"применительно к Византийской империи:"Крепкими, подобно железу, руками сильных Римлян пасет народы Христос". У матери Марии, однако,"жезл железный" – это не оружие христиан–ромеев, она соотносит его с тем крестом–мечом, который вольно принимают христианские мученики и подвижники, рождающие"младенца мужеского пола". Распинаясь миру и будучи распинаемы им, они свидетельствуют об Истине и побеждают дракона (дьявола),"младенцы на зло", они являются совершенными мужами"в меру возраста Христова". Мученики и подвижники, в которых рождается Христос, и оказываются истинными воспитателями (пастырями) народов; они, а не власти мира сего,"пасут народы""жезлом железным". Чудесный меч Зигфрида, которым он, согласно легенде, поразил змия, – только"тень"того"жезла", которым Младенец из Апокалипсиса"пасет народы"и побеждает зло. Так же, как"мировой пожар"из"Двенадцати"Ал. Блока – только"тень"(точнее, антипод) Пятидесятницы.
Будучи последователем Вл. Соловьева, А. Блок тоже мечтал о"всеединстве", но, в отличие от Соловьева,"всеединство"не было связано для него с Церковью (даже с проецируемой Соловьевым"экуменической"или вызывавшей его симпатии католической). Начало единства мира Блок какое‑то время видел в"музыке революции", поверив, что это – дело Христово, а Россию, которая разожгла пламя революции, счел избранной землей, призванной объединить мир и избавить его от неправды"старого мира". В этом‑то и состояла болезнь А. Блока, с которой всю жизнь"работала"мать Мария.
В конце жизни она поняла и доказала на деле, что истинное"всеединство"осуществляется не политическим и военным способом, оно осуществилось на Кресте Христовом и осуществляется в христианах–мучениках и подвижниках, распинающихся ради спасения всего мира. Такую смерть приняла сама мать Мария, на такую смерть она благословила и своего сына Юрия (Георгия), получившего имя в честь великомученика Георгия (победителя змия).
Последним осмыслением таинства"креста и меча"явилась для матери Марии вышивка Богородицы с распятым Младенцем Христом, над которой она работала в нечеловеческих условиях нацистского лагеря в Равенсбрюке. Вышивка несет на себе печать христианского гнозиса, неотделимого от мученичества. Об этом произведении матери Марии (оно не было ею докончено и не сохранилось в подлиннике, но восстановлено в виде иконы по рассказам со–лагерниц), уже писала Т. Емельянова. Мы остановимся на том, о чем еще не было сказано.
На иконе изображена Богородица, прижимающая к своему сердцу крест, на котором распят Младенец–Христос. Как отмечает Т. Емельянова, ключом к пониманию образа является мысль мать Марии о том, что"крест Сына становится для Богородицы обоюдоострым мечом, пронзающим душу". Это, несомненно, так, но не совсем ясно, почему для матери Марии так важно было изобразить Христа Младенцем и подчеркнуть единство креста и меча.
Т. Емельянова верно замечает, что, в отличие от иконы"Не рыдай Мене, Мати", на вышивке матери Марии Богоматерь оплакивает не взрослого Иисуса, а прижимает к сердцу распятого Младенца. Она объясняет этот образ тем, что Богородица с самого детства Христа, даже с Благовещения, прозревала и принимала Крест своего Сына. Но не менее правильно соотнести этот образ не с Евангелием, а с указанным местом Апокалипсиса (Откр. 12). Как писала мать Мария:"Каждый человек – образ Богоматери, рождающей в себе Христа от Духа Свята. В этом смысле каждый человек в глубине своей является двуединой иконой Богоматери с Младенцем, раскрытием этой двуединой тайны Богочеловечества". Вышивку матери Марии можно рассматривать как образ человеческой души (матери–девы) в муках рождающей Христа от Святого Духа. Это образ души христианина–мученика (свидетеля Христова), переданный через образ Богородицы, которой в этом рождении Христа и уподобляется душа.
В статье"О подражании Богоматери"мать Мария утверждает:"Для христиан не только крест, но и крест, становящийся мечом… должен быть Божией силой и Божией Премудростью (т. е. Софией - Г. Б.)". Здесь мы встречаем еще одно понимание Софии, укорененное в 1 Кор. 1, 24., где Божией силой и премудростью именуется Христос. Такое вольное толкование Писания оправдано, если речь идет о таинстве рождения Христа в душе христианина, того рождения, которое, как показывает мать Мария, совершается в муках и скорбях.
У темы"меча"в творчестве матери Марии есть и еще один источник, о котором мы до сих пор не упоминали, также связанный с творчеством А. Блока и темой Софии. Более того, вполне вероятно, что этот источник и есть самый главный. В статье"О современном состоянии русского символизма"(1910) поэт писал о символисте–теурге (т. е. в первую очередь о самом себе), что он пребывает"В лазури Чьего‑то лучезарного взора… (и) этот взор, как меч, пронзает все миры". Далее из контекста статьи видно, что этот"Кто‑то", никто иной, как София Вл. Соловьева – Лучезарная Подруга (Блок ссылается на строчки Соловьева:"Только Имя одно Лучезарной Подруги / Угадаешь ли ты?"). Далее Блок пишет о своем мистическом опыте, связанном с этим взором–мечом"Софии":"Миры, предстающие взору в свете лучезарного меча, становятся все более зовущими; уже из глубины их несутся щемящие музыкальные звуки, призывы, шепоты, почти слова. Вместе с тем, они начинаютокрашиваться… наконец, преобладающим является тот цвет, который мне легче назвать пурпурно–лиловым… Золотой меч, пронизывающий пурпур лиловых миров, разгорается ослепительно – пронзает сердце теурга. Уже начинает сквозить лицо среди небесных роз; различается голос; возникает диалог, подобный тому, который описан в"Трех Свиданиях"Вл. Соловьева".
Ясно, что речь идет о встрече теурга с Софией (она же Лучезарная Подруга), чей взор золотым мечом пронзает его сердце. Далее Блок описывает, как обрывается эта встреча:"Как бы ревнуя одинокого теурга к Заревой ясности, некто внезапно пересекает золотую нить зацветающих чудес; лезвие лучезарного меча меркнет и перестает чувствоваться в сердце. Миры, которые были пронизаны его золотым светом, теряют пурпурный оттенок; как сквозь прорванную плотину, врывается сине–лиловый мировой сумрак". Далее происходит то, что сам поэт описывает как вселение в него демонов, помогающих ему в его творчестве:"В лиловом сумраке нахлынувших миров уже все полно соответствий, хотя их законы совершенно иные, чем прежде, потому что нет уже золотого меча… Раздается восторженное рыдание:"Мир прекрасен, мир волшебен, ты свободен". Переживающий все это – уже не один; он полон многих демонов… он умеет сделать своим орудием каждого из демонов". Как видно из дальнейшего описания, речь идет ни о чем ином, как о творчестве–теургии, которое начинается для Блока с проникновения в его сердце золотого меча – взора Софии – и продолжается вселением демонов, приносящих поэту то, что он"бросает в горнило своего художественного творчества". Однако продукт этого творчества Блок называет"куклой", он мертв по сравнению с той жизнью, которая открылась во встрече с Софией."Я стою перед созданием своего искусства и не знаю, что делать.… При таком положении дела и возникают вопросы о проклятии искусства, о"возвращении к жизни", об общественном служении, о церкви, о"народе и интеллигенции". Это – совершенно естественное явление, конечно, лежащее в пределах символизма, ибо это искание утраченного золотого меча, который вновь пронзит хаос, организует и усмирит бунтующие лиловые миры".
Итак, трагедию поэта–теурга Блок понимает в рамках динамического образа встречи, пронзенности золотым мечом взора Софии и его исчезновения. Именно благодаря этой метаморфозе поэт получает в свое распоряжение какие‑то демонические силы, творит, но результат его творчества сильно отличается от того, что ему открылось в первом видении, по сравнению с Софией это – какая‑то искусственная кукла; отсюда возникает острейшее желание вернуть утраченное – золотой меч, пронзавшего его взора Софии. На вопрос"отчего померк золотой меч, хлынули и смешались с этим миром лилово–синие миры, произведя хаос, соделав из жизни искусство?", Блок отвечает: из‑за того, что"были"пророками", пожелали стать"поэтами". Художник, вкусивший встречи с Софией, не может без нее больше жить, но встреча эта всегда оборачивается утратой. В этом основная трагедия художника, причина его гибели:"И когда гаснет золотой меч, протянутый прямо в сердце… чьей‑то Незримой Рукой – сквозь все многоцветные небеса и глухие воздухи миров иных, – тогда происходит смешение миров, и в глухую полночь искусства художник сходит с ума и гибнет".
Блок пытается найти выход из этой трагедии. Он говорит о том, что необходим"подвиг мужественности":"Золотой меч был дан для того, чтобы разить. Подвиг мужественности должен начаться с послушания". Это мужество и послушание он понимает как верность первоначальному опыту, поиск в пустом небе"померкшего золота", для этого, как говорит Блок, необходима"духовная диэта", учеба у того"младенца", который живет в"сожженной душе". Тем не менее, в целом программа Блока по выходу из духовного тупика выглядит куда бледнее и неопределеннее, чем красочное описание творческого опыта и трагедии художника–символиста. Пассаж про"смирение" – слово явно из другого словаря, нежели блоковский – выглядит неубедительно.
Ясно, что жизнь и творчество матери Марии, символика меча–креста в ее стихах и статьях являются ответом на вопрос, поставленный Блоком, – не только об истинной любви к человеку, о чем мы говорили до сих пор, но и о любви к Богу, место которой у Блока заняла любовь к Софии. В поэме"Духов День"мать Мария тоже говорит об открывшемся ей видении меча:"И я хочу всей кровию истечь / За то, что некогда средь неба увидала. // Спустился обоюдоострый меч, / Тот, памятный, разивший сердце Девы. / И должен он не плоть людей рассечь, / Крестом вонзиться"(270). Единственным"непрелестным"мечом, не приняв который нельзя приобщиться истинной Жизни – не каким‑то"мирам иным", но Богу, – является меч, о котором Христос сказал:"Не мир пришел Я принести, но меч"(Мф. 10, 34). Это тот меч–крест, силою которого происходит рождение Христа в душе верных, и она отверзается для любви к Богу и человеку.
Начав с постановки вопроса Вл. Соловьевым и А. Блоком, мать Мария всю жизнь двигалась в сторону церковной традиции. В рамках двух заповедей любви она переосмыслила понятие Софии, ключевое для русской философии, придала ему новое звучание, которое не характерно для других религиозных мыслителей"парижской школы". Предстоит еще ответить на вопрос, насколько такое понимание согласуется со святоотеческой традицией. Мы пытались показать, что точки соприкосновения есть, однако есть и различия. У святых отцов рождение Христа в душе христианина – это не просто появление у него жертвенной любви к ближним, но приобщение к божественной жизни, которое в свою очередь, выливается в свидетельство об этой жизни и спасение других. В богословии матери Марии мы не находим прямой связи ее учения о любви к ближним с учением об обожении. Поскольку она во многом использует язык богословия синодального периода, сформировавшийся под влиянием католической духовности (отсюда выражение"подражание"Христу и Богородице), а с другой стороны – язык культуры Серебряного века, многое у нее остается непроясненным. Тем не менее, мать Мария дает новое, по сравнению с другими мыслителями парижской школы, понимание Софии, являющееся попыткой укоренения"софиологии"в практике"делания заповедей", что, если и не является окончательным разрешением"вопроса о Софии", по крайней мере, по–новому ставит его.
3. В поисках синтеза. Теория творчества монахини Марии (Скобцовой)
Мы показали, как мать Мария связывала с мистикой христианской любви такую ключевую тему русской религиозной мысли, как софиология. Но мистикой любви и"человекообщения"пронизана и эстетика матери Марии. Свои взгляды по вопросам христианской культуры, эстетики и теории творчества мать Мария развила в статьях"В поисках синтеза"(1929),"Рождение и творение"(1931) и"Истоки творчества"(1934). Рассмотрим некоторые идеи этих статей.
Прежде всего, надо отметить, что взгляды матери Марии на творчество развивались в полемике с Н. Бердяевым. Между ними были дружеские отношения: Н. Бердяев высоко ценил мать Марию, она, в свою очередь, дала приют на Лурмеле Религиозно–философской академии Бердяева. Как пишет Н. Бердяев,"он очень любил мать Марию, хотя иногда жестоко с ней спорил". Суть этих споров особенно интересна, поскольку, на первый взгляд, мать Мария во многом воплощала идеи Н. Бердяева. Особенно повлияла на нее, вероятно, книга Н. Бердяева"Смысл творчества"(1916), в которой он писал о возможности возникновения нового"монашества в миру". Такое монашество должно преодолеть видимую противоположность путей святости и гениальности."На пути творческой гениальности возможно возникновение особого, нового монашества в миру". Гениальность, противопоставляя ее таланту, Бердяев понимал как проявление цельной природы человеческого духа не в какой‑то одной области, а во всей его жизни и деятельности. Понятно, что мать Мария, утверждавшая идеал целостности жизни, во многом следовала за Н. Бердяевым.
Как и Н. Бердяев, она видела одну из главных проблем современности в разрыве светской культуры и церковно–христианской традиции. В статье"В поисках синтеза", почти буквально цитируя Н. Бердяева, Е. Скобцова писала о трагедии разрыва культуры и Церкви в России после Петровских реформ:"Кто может себе реально представить, что св. Серафим Саровский и Пушкин были современниками?" Большевистскую революцию она рассматривает в этой статье как наказание Божие за разъединение двух, так и не соединившихся, начал Богочеловечества, соответствующих человеческому свободному творчеству и христианскому подвижничеству:"Большевизм ведет борьбу с обоими разобщенными началами Богочеловечества". В этой статье Е. Скобцова категорически выступает против дальнейшего разъединения этих начал и делает вывод:"Эмпирическим заданием нашим является синтетическая культура, борьба за целостную культуру". Здесь Е. Скобцова выражает общую установку русской религиозно–философской мысли на необходимость воцерковления культуры, ее взгляды, выраженные в этой статье, не вполне оригинальны.
Однако, начиная со статьи"Рождение и творение"(1931) Е. Скобцова вступает в скрытую полемику с Н. Бердяевым, в которой постепенно формулирует свою точку зрения. Бердяев писал, что"одно время мать Мария была близка к о. Сергию Булгакову и софианскому направлению. В это время она спорила (с ним) противопоставляя идею рождения идее творения. Речь, очевидно, идет о полемике с идеями, высказанными Н. Бердяевым в"Смысле творчества" и других произведениях, где он противопоставляет рождению (биологическому процессу, обусловленному законами природной необходимости) – творчество. С точки зрения Бердяева, человек должен превзойти эти законы, чтобы стать истинной личностью. Н. Бердяев противопоставил род и личность:"Род и личность глубоко антагонистичны, это начала взаимоисключающие", он отталкивался от материнства, предрекая наступление новой"творческой мировой эпохи", которой"присущ будет не культ вечной женственности, а культ андрогина, девы–юноши".
Этому превозношению творчества над рождением и противостоит Е. Скобцова в"Рождении и творении", но сначала она обозначает в этой статье два способа миропонимания, которые"можно назвать космизмом и антропологизмом". Речь идет о двух духовных установках: о. Сергия Булгакова, для которого первичным было отношение Бог–мир (т. е. космология) и Н. Бердяева, для которого в центре была человеческая личность (персонализм). Космизм, по замечанию Е. Скобцовой,"ищет целесообразности, гармонии и планомерности во всем сотворенном", им движет"вера в конечное преображение плоти","антропологизм же ищет разрешения антиномии необходимости и свободы, зачастую противопоставляет миру лицо". Космизм — усиоцентричен, его интересует природа, сущность (усия), а антропологизм — ипостасоцентричен, в его центре лицо, личность с его свободой.
Но при чем здесь проблема"рождения и творения"? Е. Скобцова замечает, что именно в рождении (первообразом которого является рождение Сына Божия от Отца)"прибывает, является, нарастает лицо". Процесс, который, по Бердяеву, является природным, согласно Е. Скобцовой, ведет к появлению нового лица. По верному замечанию С. Жабы, для Н. Бердяева человек рождается как индивид, особь, и только должен стать личностью, а для Скобцовой, всякий человек уже есть образ Божий (который может быть"затемнен", что не отменяет самого факта):"Само исконное сотворение человека по образу и подобию Божию освещает и рождение человека. Оно – священно".
Е. Скобцова ясно отдает себе отчет, что человеческое рождение отличается от Божьего, но для нее важно другое – установить правильное соотношение между рождением и творчеством, и она рассматривает этот вопрос в первую очередь применительно к Богу. В самом деле, что первично – рождение Сына Божия от Отца или творение Богом мира? Ответ для Е. Скобцовой однозначен:"Акт божественного творчества есть акт бесконечно вторичный… Не в творческом акте Бога раскрывает себя христианство, а главным образом в Его акте рождения единосущной Ему Ипостаси".
В отличие от В. Розанова и Н. Бердяева, которые считали, что именно Ветхий Завет освящает род и пол, Скобцова пишет:"Ключ к пониманию иудаизма – момент божественного творчества, момент созидания способной к единосущному размножению твари. Ключ к пониманию христианства – два акта рождения: рождение Отцом предвечного Сына и рождение Мариею Сына Давидова".
Было бы наивным полагать, что накануне своего монашеского пострига Е. Скобцова написала статью ради прославления человеческого материнства и принижения творчества, тем более, что сама Е. Скобцова была человеком в высшей степени творческим. Ясно, что статья"Рождение и творение"является переходной, и главный ее пафос не в прославлении земного материнства (которое само должно быть спасено и преображено), а в выстраивании правильной иерархии, в исправлении"гностического уклона"Н. Бердяева. Видение человека не как особи–индивида, а как образа Божия характерно для всего творчества Е. Скобцовой. Как заметил С. Жаба:"Душу свою мать Мария полагала не за"природных индивидуумов", а за детей Божиих, часто падших, блудных".
Что касается творчества, то свои взгляды на него мать Мария развила в статье"Истоки творчества"(1934), написанной также в полемике с Н. Бердяевым в то самое время, когда мать Мария прокладывала путь к будущей организации"Православное Дело". В"Смысле творчества"Бердяев писал:"В самом Евангелии нет ни одного слова о творчестве… Как жалки все оправдания творчества через Евангелие… В деле творчества человек… не имеет прямой помощи свыше".
Похоже, что статья мать Марии"Истоки творчества" – прямой ответ Н. Бердяеву. Так, она пишет:"Часто говорят, что христианство мало интересуется вопросами творчества, что в нем нет никакой теории творчества. И это безразличное отношение к главной, творческой сущности человека вменяют в вину христианству… Мне представляется это глубоко неверным". Интересно, что в своей поздней книге"О назначении человека"Н. Бердяев писал:"Нельзя сказать, как часто говорят, что в Священном писании, в Евангелии ничего не говорится о творчестве. Говорится, но нужно уметь читать…". Мы полагаем, что такое изменение во взглядах Н. Бердяева произошло не без влияния матери Марии, которая в"Истоках творчества"исключительно на материале Священного Писания разрабатывает христианскую теорию творчества.
В частности, анализируя Евангелие от Иоанна, мать Мария показывает, что творчество является одной из главных его тем. Речь, конечно, не буквально о"художественном творчестве", но о всяком творческом акте человека, о котором Христос говорит:"Кто пребывает во Мне и Я в нем, тот приносит много плода, ибо без Меня не можете делать ничего"(Ин. 15, 4–5). Последние слова мать Мария относит к каждому творческому акту и считает ключевыми для христианской теории творчества. Более того, она замечает, что, согласно Библии, творчество – это"богочеловеческий акт","Божественное начало в нем всегда положительно и совершенно", человек же может быть более или менее прозрачен для Божией воли. Тем не менее, все истинное творчество, согласно матери Марии (будь оно светлое или"демоническое"), имеет свое начало в Боге, в Божией воле, без которой ничто не может быть сотворено. При этом, конечно, за"демоническое творчество"ответственен не Бог, а человек, в творческом акте которого проявляется имеющееся в нем зло:"Злое творчество… констатирует зло в нем (в человеке – Г. Б.) заключенное".
Чрезвычайно важно, как мать Мария различает творчество Бога и человека. В случае человеческого творчества"Бог, который есть Премудрость и Красота… творит не так, как Он творил, когда говорил: да будет свет. В данном случае Он творит… через людей. А они своими индивидуальными свойствами сообщают творению положительный или отрицательный смысл". Согласно матери Марии, человек прозрачен для воли Божией, если он"во Христе"так же, как Христос"во Отце". В этом случае человек един со Христом. Христос для него не какая‑то внешняя сила, связь человека со Христом осуществляется живым единством Христа и Святого Духа:"Движущей силой всякого земного творчества является сейчас в мире Дух истины, который научает, и возвещает, и приводит к общению с первоистоком всякого творчества в мире. Тут как бы отрицается всякая возможность отъединенного творчества, – само собой оно является актом соборности, некоего абсолютного общения не только с Богом, но через Бога и со всем миром, так как весь мир определяется в своих творческих возможностях как единое с Богом"."Творческие возможности" – это ничто иное, как божественные логосы или божественные творческие энергии, учение о которых развито в православном богословии.
Таким образом, мать Мария не говорит, что творчество это нечто только"разрешенное"в христианстве (точка зрения, обличенная Н. Бердяевым), по ее мнению, единение мира с Богом происходит через человеческое творчество, началом которого является Бог. Из того, что движущей силой во всяком настоящем творчестве является Бог (иначе, замечает мать Мария, мы встали бы на манихейскую позицию), следуют очень важные выводы. Если начало творчества в Боге, то надо научиться это увидеть. И здесь мы переходим к эстетике матери Марии.
Мать Мария говорит о том, что помимо творчества создателя есть творчество восприятия произведения искусства."Чтобы подлинно воспринять продукт творчества, надо быть со–творцом, творчески его пережить. Иными словами, божественный замысел, преломившийся в творце, вторично преломляется в человеке, воспринимающем творчество". Возможны три типа восприятия. Во–первых, можно воспринять произведение искусства адекватно творящему. В этом случае при положительном творчестве оно воспринимается положительно, при отрицательном – отрицательно. Во–вторых, со–творец (зритель или слушатель)"может воспринимать, всегда исправляя искаженное. В таком случае, он не оставит ничего от злого в творчестве и воспримет его в чистоте божественного замысла". Наконец,"он может воспринимать искажающе – тут он воспримет и положительное как злое творчество".
В эстетических взглядах матери Марии дважды учитывается человеческая свобода – и когда она говорит о творчестве (художник свободен в отношении божественного замысла), и когда она говорит о его восприятии (как со–творчестве). То есть учитывается свобода человека в отношении Бога и свобода человека в отношении человека. Человек должен оставаться творцом во всех обстоятельствах. В идеале он даже"злое творчество"(которое"зло"не потому, что творческий импульс исходит от дьявола) должен очищать и выявлять в нем божественный замысел. Такой истинный со–творец, по матери Марии,"смотрит на злое творчество и так его преломляет, что к нему в душу попадает воссоединенный луч божественного замысла. Злое творчество для него становится положительным и прекрасным, не соблазняет, а очищает". В этом, можно сказать, проявляется его любовь к художнику (произведение которого он очищает, открывая стоящий за ним творческий импульс) и к Богу как источнику истинного творчества. Эстетический акт оказывается этическим, точнее, все той же"мистикой"человеко- и Богообщения.
Позиция матери Марии, как видим, предполагает открытость по отношению к миру. Она не отворачивается ни от Божьего творения ("природы"), ни от человеческого – культуры. Она пишет, что в творении мира Бог явил Себя как Премудрость и Красота. После миссии Христа нет опасности отождествить эту Красоту и Премудрость (Софию) с Богом. Поскольку христиане знают Бога как Отца, Сына и Св. Духа, они не будут поклоняться Софии (понимаемой как совокупность божественных энергий, которые сами по себе не есть личность) вместо Св. Троицы. Нет для христиан опасности и в человеческом творчестве, ибо им известно, что источник всякого истинного творчества в Боге, и человек–творец не в силах заслонить Бога. Необходимо лишь освободить человеческое творчество от демонических искажений, и тогда не будет возникать желание"преклониться перед гением", ибо все лучшее в творчестве – не от него. Так, отвечая Н. Бердяеву, мать Мария выдвинула своего рода"богословие творчества", которое наряду с"богословием труда"(см. первую и третью главы) является ее оригинальным вкладом в русскую религиозную философию.
Идея"синтеза"светской и церковной культуры постепенно сменяется у матери Марии идеей христианского отношения к жизни и культуре, исходя из евангельских заповедей любви. Разумеется, в небольших статьях на эту тему мать Мария не смогла поднять и раскрыть многие существенные проблемы. Возникает, в частности, вопрос, можно ли относить слова Христа, обращенные к апостолам (Ин. 15, 4–5), к творцам светского искусства? Можно ли сказать, что логосы произведений светской культуры, это – "творческие импульсы", исходящие от Бога, ведь последние – нетварны. Неотчетливо сформулировано у матери Марии и ее понимание характера участия Бога в человеческом творчестве, когда речь идет о светском искусстве. Так ли уж"вторично"участие в"демоническом творчестве"злых духов? Все это требует дальнейших уточнений и разработки, преодолевающих тенденцию к смешению Церкви и культуры, которую мы находим у матери Марии. Необходимо найти истинное место, отведенное светской культуре в домостроительстве Божием, не преувеличивая и не преуменьшая его, и здесь не раз придется обратиться к идеям матери Марии, сделавшей существенный шаг, если не в разрешении, то в постановке данного вопроса.
Если вернуться к антиномии"рождения и творения", то в своих поздних статьях мать Мария разрешает ее через понятие о мистике человекообщения. Любовь к человеку называется ею"вершиной человеческого творчества". К этой же идее в конечном счете приходит и Бердяев:"Любовь есть не только источник творчества, но сама любовь к ближнему, к человеку есть творчество". Нет сомнений, что и возвышенные слова о Богородице, которые Н. Бердяев написал в книге"О назначении человека", появились у него не без влияния матери Марии. Таким образом, мы должны говорить не только о влиянии Бердяева на нее, но и (в не меньшей степени) о влиянии матери Марии на Бердяева.
4. Мать Мария о тоталитаризме и демократии
В статьях конца тридцатых годов, посвященных монашеству и аскетизму, мать Мария не раз упоминает о той аскезе, которая является полной противоположностью православной:"Этот особый аскетический тип имеет свои корни не в христианстве, а скорее в восточных религиях… Основное различие заключается в том, во имя чего человек вступает на аскетический путь… Задача [такого] аскетизма определяется принципом накопления природных богатств, развития их, умения их применять. Никакого трансцензуса, никакого наития иной сверхприродной силы он не ждет. Он об этом не думает, в это не верит… Но в этом ограниченном мире природы он знает, что не все использовано, что возможности его огромны, что можно в пределе приобрести и всю власть над всем живущим и существующим… Дело такого оккультного аскета копить, копить, собирать, беречь, растить, упражнять все природные возможности. И на этом пути возможны огромные достижения". Мать Мария замечает, что такого рода нехристианское, оккультное отношение к аскетизму занесено в христианство"путем древнейших восточных влияний".
Прот. Валентин Асмус напрасно трактует эти слова мари Марии как выпад против практики умного делания древнего восточно–христианского монашества. Мать Мария, мы полагаем, имеет в виду совсем иную духовность (которая, впрочем, как она замечает, может проникать и в христианство). Именно в это время Европа знакомилась с книгой А. Розенберга"Миф XX века", где он, ссылаясь на Мейстера Экхарта, писал:"Любовь, смирение, милосердие, молитва, добрые дела, милость, раскаяние, все это хорошо и полезно, но при одном условии: если сила укрепляет душу, возвышает ее, позволяет ей стать богоподобной… Благородство отдельной, ориентированной на себя души является, следовательно, самой высшей ценностью; ей одной человек должен служить. Мы, сегодняшние, назовем это самым глубоким корнем идеи чести, которая одновременно является идеей в себе, т. е. без какого‑либо отношения к другой ценности".
Мы не можем здесь исследовать, насколько А. Розенберг – главный идеолог нацизма – правильно истолковал Экхарта. Важнее, что именно он у него взял и как понял. Так, в сфере аскетики было подчеркнуто учение о духовной концентрации души, собирающейся в себя из рассеяния в мире:"Это внутреннее дело означает, однако, Царство Небесное"приблизить себе", как это утверждал и требовал от"сильных духом"Иисус". На этом пути, утверждает Розенберг, душа достигает того, что провозглашает равноценность себя и Бога. Как видим, полемика матери Марии с о. Киприаном Керном (см. Главу I) – только один из контекстов понимания ее идей этого времени, не менее существенным является отталкивание от того, что было названо Розенбергом"нордической духовностью".
Противостояние нацизму началось у матери Марии не со статей против нацистской расовой теории ("Расизм и религия"(1938)), а с полемики против того типа духовности, который культивировался среди нацистской элиты (элементы его мать Мария обнаруживала даже в христианской среде). Впрочем, и в"Расизме и религии"мать Мария ссылается на то, что Розенберг противопоставляет любви, которой учит христианство, честь. Из этой статьи видно, что она была знакома с"Моей борьбой"Гитлера, с писаниями А. Розенберга и некоторых других идеологов нацизма.
С"нордической духовностью"у матери Марии были старые счеты. Во"Встречах с Блоком"(1936) она упоминает о своем споре в кружке Вяч. Иванова, когда, пытаясь"защитить Блока", выступила против антропософии Штейнера:"Я спорила против обожествления и абсолютизации человеческой природной силы". Речь, очевидно, не только о"жизненной силе", но и об абсолютизации человеческой природы, человека как такового. В этих же воспоминаниях описывается, как по просьбе Кузьминой–Караваевой Блок разорвал портрет Штейнера. Теперь, когда мать Мария писала о духовности нацизма, она заметила, что"несомненно влияние (на эту духовность – Г. Б.) штейнерианской антропософии". Сегодня можно сказать, что хотя штейнерианство – не единственный"оккультный корень"нацизма, но его влияние на нацизм несомненно.
Вряд ли оставили мать Марию равнодушной и выпады Розенберга против идей Достоевского о"всеобъемлющем человеколюбии"русских и их"любви к страданию", что, по его замечанию, обернулось русской революцией. Впрочем, мать Мария уже и сама писала, что сатане больше не обмануть ее"слезинкой ребенка"(132). В статье"Страдание и Крест"она предупреждала:"Совершенно неприемлемо превозношение страданием, гордость им… Скорбящий не имеет преимущества пред радующимся".
Изжив в себе самой"искушение жалостью"(которая, будучи неочищенной, оборачивается саможаленьем), мать Мария могла совершенно свободно судить и о другом искушении – "духа"в отношении плоти. Оба искушения – две стороны одной медали:"Душевности грозят две противоположные опасности: с одной стороны, – она широкая дорога для страстей, а с другой – по ней идет смерть в человеческую душу. Чтобы не дать власти страстям, человек в области своей душевной жизни не должен себе позволять никакого культа"своего", исключительного, якобы самого главного. Чтобы избежать второй опасности, он не должен убивать душевности, а всю ее претворять в орудие любви к другому". Речь идет о преодолении эгоизма и эгоцентризма во всех их аспектах.
Исходя из этого понимания,"нордическая духовность" – это"убитая душевность", такая установка духа, которая ставит в центр себя, свое Я, свою свободу от всего"чувственного". Парадоксальным образом, как показывает мать Мария, таким духом достигается власть над миром,"потому что это то, что покоряет и пленяет мир, спящий мягко и одевающийся пышно, и пьющий и ядущий". Власть над миром, над всякой плотью, желание контролировать ее зачастую и является внутренней силой такой"духовности". В момент, когда мир поражается"внутренним и внешним неблагополучием"(что случилось в Европе, особенно в Германии, во время экономического кризиса), нашлись те, как заметила мать Мария, кто принял установку на"отрешение"от этого разлагающегося мира. Это прямо соответствовало тому, что писал А. Розенберг о приходе"аристократического идеала личной духовной замкнутости и отрешенности".
Мать Мария отдает себе отчет в том, насколько привлекателен этот идеал:"Соблазнительность его в его безграничной чистоте, огромном напряжении, во всем этом обманчивом и влекущем виде святости. В самом деле, что тут скажешь? Как противопоставишь свою теплохладность, свое отсутствие подвига этому огромному и напряженному духу, шагающему уже по вершинам? Как не соблазнишься?". Ответ матери Марии известен – соблазн преодолевается только другим подвигом не во имя себя (своей души), а во имя Христово – подвигом любви к Богу и ближним. Именно такой подвиг дает истинную свободу в отношении мира.
Всей своей духовной установкой, еще до начала Второй мировой войны, мать Мария противостояла нацизму не столько как идеологии, сколько как"цельному мировоззрению", основанному на определенного рода духовности. Отсутствие духовного сопротивления нацизму, мы полагаем, привело многих русских эмигрантов к сотрудничеству с Гитлером, но не потому, что им была близка нацистская идеология (хотя были и такие), а потому, что лежащий в основе этой идеологии"нордический дух"не был им абсолютно чужд. Эта часть эмиграции (по большей части православные), надеялась, что Гитлер освободит Россию от коммунизма, а потом можно будет освободить ее и от немцев. Сталин воспринимался при таком взгляде как большее зло, чем Гитлер. Возможно, он и был"большим злом"(Сталин уничтожал Церковь, сталинизм пережил нацизм и на его совести больше жертв). Однако, ошибкой, как показала история, был сам выбор между двух зол, идея использовать одно зло против другого, которую разделяла часть эмиграции.
Имея в виду ее эсеровское прошлое и общение с левой интеллигенцией (Бердяев, Федотов), можно было бы предположить у матери Марии другой уклон – предпочтение коммунизма (как меньшего зла) нацизму, но такого уклона не было. Когда Г. Федотов в статье"Пассионария"(при всех оговорках) написал, что он не с Франко, творящим злодеяния именем Христовым, а с"Пассионарией", которая не ведает, что творит, в эмиграции, особенно в среде Богословского института св. Сергия, его подвергли острой критике, но в той полемике, как писал Федотов, он"видел со стороны матери Марии равнодушие". Мать Мария поддержала Федотова лишь в другом конфликте, в 1939 г., когда из‑за сотрудничества в левой прессе он чуть было не лишился кафедры, но здесь она защищала не его политические взгляды, а свободу совести, впрочем, и эта"защита"тут же перешла в иную плоскость.
В 1939 г., во время конфликта вокруг Г. Федотова, у него, матери Марии и Н. Бердяева возникла так и не осуществившаяся идея создать"Лигу в защиту свободы". В связи с этим проектом были написаны три статьи:"О свободе"Г. Федотова,"Существует ли в православии свобода мысли и совести"Н. Бердяева и"На страже свободы" матери Марии. При этом мать Мария далеко уходит в своей статье от повода (личного конфликта Г. Федотова) и даже от темы свободы совести. Собственно, тема свободы рассматривается ею в более широком контексте – это одна из христианских ценностей, которые надо защитить от коммунизма, нацизма и фашизма:"Три кумира требуют себе человеческих жертв: это класс, раса и государство… Любовь объявляется слабостью. Смирение становится презренным. Свобода топится в насилии. Личность обесценивается. Кумиры могут… стремиться к взаимному истреблению, нам, христианам, ясно, что они являются различными изображениями одной и той же силы, действующей в мире, – силы антихристовой".
Никакого"перекоса"в пользу одной из идеологий у матери Марии не было. Объективный взгляд на тоталитаризм (и на западную демократию) мы находим и в статье"Четыре портрета"(1939). Три тоталитарных идеологии представляются матери Марии в образе трехголового дракона. Объединяет их то, что они дают,"пусть отравленное, питание жажде человека иметь целостное религиозное мировоззрение". Целостное мировоззрение тоталитарных идеологий творит чудеса (мать Мария называет это"злым чудом"). Вслед за Н. Бердяевым она говорит о религиозном смысле коммунизма:"Христианские мученики современной России… ведут сейчас борьбу не против плоти и крови, а против духов злобы поднебесных". Церковь оказалась сейчас перед лицом не какой‑то кабинетной доктрины, марксизма, скажем, а перед лицом антицеркви".
Религиозный смысл (хотя и от противного) имеет и фашизм. Раннее христианство победило языческий этатизм (культ государства) Рима, а итальянский фашизм пытается его возродить. Но из всех тоталитарных идеологий эта – самая слабая. Намного ярче и сильней"религия расы", проповедуемая в Германии. Мать Мария отмечает, что эта религия (творимый в Германии миф) по своей основе менее универсальна, чем коммунизм, ибо коммунизм находит сторонников среди пролетариев всех стран, а расизм – это идея превосходства одной расы. Для человека другой национальности здесь открываются две возможности. Либо он примет расизм в его германской редакции и уверует в особую"мессианскую избранность"германской расы (но в народах такой взгляд вряд ли приживется), либо, приняв основной принцип расы, создаст свою собственную расу–избранницу, но тут возможна лишь борьба всех против всех.
В этой мысли есть два интересных момента. Во–первых, мы встречаем понятие мессианства, которое сравнительно недавно использовалось самой Е. Скобцовой. Расизм – это извращенное мессианство. Сама идея избранности одной нации по сравнению с другими матерью Марией отвергается. С другой стороны, анализируя существо расизма, она замечает, что нацизм"провинциален", ограничен каким‑то одним регионом мира, и восстанавливает против себя все остальные. В статье"Размышления о судьбах Европы и Азии"(1941) (далее"Размышления") мать Мария, отправляясь от этой особенности немецкого нацизма, предсказывает его неизбежное поражение.
Как коммунизм и фашизм, нацизм есть явление в первую очередь религиозное – это религия расы. Антихристов характер тоталитарных идеологий проявляется в том, что во всех них попирается человеческая личность, образ Божий, совесть. Кажется, для одной личности там все же есть место – для личности вождя, но это неверно. Гитлер – это не личность (в христианском смысле), он"ипостасное проявление безличной священной германской крови". Иными словами, вождь – это воплощение той идеи, которую он олицетворяет и которая сплачивает воедино ее сторонников. Это касается всех трех видов тоталитаризма, но особенно интересно мать Мария написала в"Размышлениях"о Гитлере. Он предстает как антипод Христа:"Народ по отношению к Гитлеру является даже в каком‑то смысле абсолютно безгрешным, – ведь если он совершает грехи, то только потому, что так велит единый. Грех на нем, но и святость на нем, потому что и на подвиг люди идут по воле единого, не они совершают подвиги, а ими он их совершает". Гитлер в некотором роде берет грех немцев на себя. Но человек – не Христос, он такой ответственности выдержать не может:"Самый страшный грех – это само согласие принять на себя живую душу народа, само согласие на собственное обожествление", карой за что, по словам мать Марии, является гибель души, превращение человека в оглашающего весь мир воем зверя. Человек, отдавший Гитлеру свою волю и как бы освобождающийся от грехов, совершает самый страшный грех – отрекается от своей свободы, своей совести, предает ее не Богу, а человеку и тем самым из образа Божия становится слугой Сатаны.
Здесь мы вновь встречаем одну из главных тем Кузьминой–Караваевой – принятия на себя грехов других, которая пришла к ней от Достоевского (Легенда о Великом Инквизиторе). Она развивает эту идею как в негативном аспекте (исследуя дух антихристов), так и в позитивном. Право брать на себя ответственность за других имеет тот, кто сам целиком предался Богу, кто не ищет ничего своего, в противном случае это не образ Христов, а его противоположность. Германский расизм и"нордическая духовность"тесно связаны друг с другом. Как пишет мать Мария в"Расизме и религии", для нацистов Гитлер – это"ипостасное воплощение германской избранности… Его устами говорит самое священное, что есть в мире, – германская кровь, он почти что уже и не человек, а… просто бог, воплощение всей божественности космоса"."Нордический дух", таким образом,"приподымается"только над своей плотью (германской), становится ее"богом". Такой"бог"целиком зависит от своей"природы", воплощенной в тех, кто ему поклоняется, и поэтому он не Бог.
В"Четырех портретах"мать Мария бросает неутешительный взгляд и на демократию, изображенную в виде девушки (Марианны, символа Франции?), которую готов пожрать дракон. Демократия слаба, бескрыла и эгоистична, она сама виновата в том, что ей теперь грозит смертельная опасность. Накануне вторжения Гитлера во Францию мать Мария говорит о том, что есть только один способ избавиться от возможности попасть под власть антихриста."Вопрос стоит так – или, через покаяние и очищение, безбожное человечество вернется в Отчий дом… засияет эпоха подлинного христианского возрождения, и оно почувствует себя Богочеловечеством… или же на долгие века мы обречены власти зверя, человекобога, новой и страшной идолопоклоннической религии".
Как видим, прогноз матери Марии не оправдался. Запад, впрочем, при решающей поддержке СССР, смог справиться с грозящей ему опасностью и пошел еще дальше по пути секуляризации, так и не вернувшись в"дом Отчий". Сама альтернатива, обозначенная ею в 1939 г., выглядит ошибочной. Сила демократий оказалась не так уж мала, хотя, если говорить о Франции, прогноз матери Марии во многом подтвердился, к тому же в победе над нацизмом большую роль сыграл СССР, страна тоталитарная…
В любом случае, превращение человечества в Богочеловечество, о котором писала мать Мария, выглядит утопией, заблуждением, стирающим границу между Церковью и миром, характерным для русской софиологии. Перед нацистским вторжением (во время консолидации всех тоталитарных стран – время пакта Сталина с Гитлером) это заблуждение всплыло у матери Марии снова. В самый мрачный, возможно, момент европейской истории XX века, мать Мария на какой‑то миг как будто обратилась от христианской битвы"против духов злобы поднебесной"к совершенно другой, политической проблеме – где взять сил, чтобы победить тоталитаризм.
Что касается политики, то здесь мать Мария была точнее, когда писала о том, что германский нацизм обречен уже тем, что расовая идеология и практика восстановит против себя все остальные народы. Но главное, глубоко верное в ее взглядах относится не к сфере политики и идеологии, а к сфере духовной, касающейся каждого человека. Именно так и следует подходить к пророчествам матери Марии. Как заметил в написанной в то время статье"В защиту этики"Г. Федотов:"Пророчество – это не предвидение будущего и не нравственная проповедь, т. е. толкование нравственных законов. Пророчество – это откровение воли Божией для сегодняшнего дня", и как таковое, можно добавить, оно обращено к человеку, а не к народам и государствам, даже если речь идет о последних. Вся суть"защиты свободы"матери Марии сводится к утверждению, что человек свободен (даже и от покушений на его свободу) лишь тогда, когда его свобода, его совесть преданы Богу.
Духовная проблематика, связанная с войной, с особой силой раскрывается у матери Марии в статье"Прозрение в войне"(1939), написанной после нападения Германии на Францию. В этой статье мать Мария пытается определить, каким должно быть христианское отношение к войне. Во–первых, в отличие от многих русских эмигрантов, она не считает, что в этой войне следует оставаться нейтральным или, тем более, вставать ради спасения России от Сталина на сторону Гитлера. Здесь, как и в отношении к ближнему,"человек может отказаться от любых своих прав, но абсолютно не смеет отказываться от прав своего ближнего". Для матери Марии здесь нет вопросов, при этом, добавляет она,"христианская совесть никогда не может руководствоваться мотивами разбойника, то есть для нее никогда не приемлемо агрессивное участие в войне". Из последнего, кстати, следует, что необходимо хранить свое сердце от ненависти, от того, чтобы превратиться в"дракона"даже в справедливой войне против него. Как писала мать Мария в"Письме к солдатам":"Берегите в себе внутреннего человека, подвергающегося гораздо более страшным испытаниям, чем человек внешний… не относитесь к войне как к чему‑то естественному, не примите ужаса и греха жизни за самую жизнь".
Решив вопрос об участии в войне, мать Мария ставит другой – уже не нравственный, а духовный. Война – это встреча со смертью, которая может стать личным апокалипсисом, и здесь на передний план выходит готовность ко встрече с Богом. Необходимо обратиться к Богу прежде, чем застигнет смерть, и это касается не только идущих на войну солдат. Всеобщая принудительная военная мобилизация – это образ той мобилизации, которая должна произойти в сфере духа:"Если от солдата, мобилизуя его, отнимают все и требуют всего, то наша христианская мобилизованность должна предъявлять к человеку никак не меньшие требования. Христос и животворящий Дух Святой требуют сейчас всего человека. Разница с государственной мобилизацией только та, что государство мобилизует принудительно, наша же вера ждет добровольцев".
Это место чрезвычайно важно, в нем мы имеем свидетельство, что свое"православное дело"во время войны мать Мария рассматривала не просто как сотрудничество с Сопротивлением или спасение преследуемых, – помимо нравственной мотивации, в ее действиях была и доминировала духовная. Мать Мария уже семь лет как вступила в воинство Христово. Все, что она совершила во время войны, проистекало у нее из вольного предания себя Богу. Еще в статье периода полемики с о. Киприаном (Керном) мать Мария писала:"Монах должен найти в себе силы сказать вместе со Христом:"В руки твои предаю дух мой". Он должен сознательно хотеть стать исполнителем дела Божьего на земле – и больше ничем. Он должен стать проводником Божественной любви и соучастником Божественной жертвы". Именно поэтому смерть матери Марии, принятую от рук нацистов, следует считать смертью за веру, а не просто высоконравственным поступком [394]То, что мать Мария отличала свою мотивацию от обычной нравственной, видно и по ее оценке роли экуменического движения в борьбе с нацизмом. Это особенно интересно в свете сегодняшних церковных споров об экуменизме. Перед лицом нацистского вторжения, в момент смертельно опасный для Европы, мать Мария провела смотр всех духовных сил, которые противостоят духу антихристову, и этот смотр оказался неутешительным. Да, против тоталитаризма выступают и римо-католики, и англикане, и многие протестанты, и православные восточные патриархи, но по сути их заявления мало чем отличаются от "среднего европейского гуманистического либерализма". В борьбе с тоталитаризмом, силой антихристовой, как пишет мать Мария, обнаружилось, что "экуменическое движение не может быть носителем христианского идеала … не тот у него голос, не тот пафос" (Воспоминания. 1992. Т. 1. С. 325).
.
Исходя из установки матери Марии, участие в войне для христианина не просто нравственное дело, но служение Богу в исполнении Его замысла о мире, следует оценивать и ее последнюю большую статью"Размышления о судьбах Европы и Азии". Эта статья, дошедшая до нас в виде неоконченной рукописи, была написана в один из самых решающих моментов в истории Второй мировой войны – во время битвы под Москвой (начало зимы 1941 г.)."Размышления", содержащие в рукописи 76 листов, состоят из 4 разделов: первый посвящен оценке современного состояния Европы, второй – судьбе еврейского народа, третий – состоянию народов и стран Азии, четвертый – России. В целом, работа написана в историософском жанре и продолжает традицию русской историософии Чаадаева, Достоевского, Данилевского, Леонтьева, Вл. Соловьева. Непосредственным"предшественником""Размышлений"была книга Н. Бердяева"Новое Средневековье"(1924), имевшая подзаголовок"Размышление о судьбе России и Европы".
Впрочем, книга Н. Бердяева была написана сразу же после окончания Гражданской войны. Н. Бердяев видел в русском коммунизме, пусть и отрицательный по отношению к капитализму, но шаг в сторону"нового средневековья", строя, при котором на место"легитимных"монархии и демократии придет корпоративное общество, пронизанное христианскими началами. Первые политические ростки"нового средневековья"Н. Бердяев видел в итальянском фашизме, который называл"единственным творческим явлением в политической жизни современной Европы". Н. Бердяеву, который не любил наследственную монархическую, а также правовую западную государственность – они принадлежат царству необходимости, а не свободы, родовому принципу, а не личному, – импонировало, что в"фашизме спонтанные общественные соединения идут на смену старому государству и берут на себя организацию власти". Он был не против монархии, но хотел, чтобы она была ближе к"цезаризму". Правовому,"механистическому","рационалистическому"принципу Бердяев противопоставлял"принцип силы, жизненной энергии спонтанных общественных групп и соединений". Очень скоро стало понятно, чем обернулось это восстание против"легитимизма". В фашистских государствах власть и сила превратились в кумиров, а государства, где это произошло, стали тоталитарными. Начавшись со спонтанной"инициативы снизу", фашистские движения, придя к власти, стали формой подавления личности и источником агрессии вовне.
Разумеется, Н. Бердяев мечтал вовсе не об этом, он надеялся, что удастся сочетать новые политические формы, близкие к ранним фашистским, с христианской верой и соборностью, носителями которой выступают русские. Сочетание спонтанной инициативы снизу с христианской верой (опять же не спущенной сверху государством, а искренней, живой, совершенно свободной) даст новую социальную форму,"новое средневековье". Бердяев был христианином и вовсе не хотел нового язычества, какими стали итальянский фашизм и немецкий нацизм, но то преклонение перед жизненной силой, которое мы находим в его работе, делало ее духовно двусмысленной и ошибочной.
Обратимся теперь к"Размышлениям"матери Марии. Как мы помним, она еще в период полемики с русскими декадентами резко выступала против обожествления жизненной силы (ее полемика против штейнерианства), поэтому никакой симпатии к фашизму ни в одной из ее работ мы не находим. Тем не менее, ей, как и Н. Бердяеву, прежние формы европейской государственности казались отжившими. Во Второй мировой войне мать Марии видит результат европейского кризиса, выражающегося, в частности, в кризисе политическом. Она делает акцент на том, что самые крупные из европейских государств – это колониальные империи, государства–нации, считающие себя вправе владеть"безгосударственными народами", народами часто с более древней и утонченной культурой. Нацизм и фашизм для матери Марии – это доведенные до своего самоубийственного отрицания формы национальных империалистических государств, которые должны похоронить эту форму, а с нею и старую Европу.
В самом деле, немецкий нацизм, ставящий свою нацию выше других и требующий от других подчинения, – это попытка преодолеть старое положение вещей в мире, идеологию национального, ограниченного в Европе (но не в мире) своими границами государства. Точно также и фашизм, возрождающий идею Римской империи, – это идеология не только национального сплочения и"прямого действия", но и выхода из узких рамок национального государства. Как писал Б. Муссолини в своей"Доктрине фашизма", выпущенной в русском переводе в Париже в 1938 г.:"Для фашизма стремление к империи, т. е. к национальному распространению, является жизненным проявлением… Народы, возвышающиеся и возрождающиеся, являются империалистическими; умирающие народы отказываются от всяких претензий".
Европа, разделенная в результате Реформации и Просвещения на национальные государства, породила режимы, которые восстали против системы наций–государств. Когда эти режимы объединились в своих усилиях ("Стальной пакт"Германии и Италии, май 1939 г.) и начали успешный захват мира, апогей которого пришелся на 1941 г., следовало уже говорить не о нацизме и фашизме, но о попытке возрождения Священной Римской империи, но без санкции Церкви. В изменившейся ситуации в 1941 г. с темы расизма и фашизма мать Мария переносит акцент на другую – тему всемирного владычества – Римско–имперскую."В каком‑то смысле Гитлер ничего нового не сказал… Это было и в идее Священной Римской Империи Германской Нации, это объединяет в братство и Карла Великого, и Фридриха Барбароссу, и Фридриха Великого, и Бисмарка, и Вильгельма, и Адольфа Гитлера. И даже начальные пути и достижения этой цели почти всегда одинаковы, — всегда это роковая ось с севера на юг, от Балтийского моря к Средиземному, от Германии к Италии".
Как мы видим, противостояние матери Марии нацизму прошло три основные стадии – неприятие"нордического духа", расистской идеологии и"языческого империализма" [402]Понятие "языческого империализма" см. в: Эвола Ю. Языческий империализм. М., 1994
Третьего Рейха. Анализируя ситуацию в мире, мать Мария замечает, что и раньше европейские государства осуществляли римско–имперский принцип через порабощение тех народов, которые не имели сильной государственности. В специальной главе мать Мария говорит, что одним из главных результатов мировой войны будет распад колониальной системы (что полностью подтвердилось). Уже и сейчас (во время войны) Англии удается противостоять Германии во многом благодаря заморским владениям, что свидетельствует об их относительно большей силе, чем сила метрополии. Вооружение французами и англичанами людей из своих колоний, считает мать Мария, приведет в будущем к потере колоний. (Вспомним, что на стороне союзников воевало, в частности, около 2 миллионов африканцев, чему способствовала расистская политика Гитлера в отношении чернокожих).
Другим точным предсказанием матери Марии является утверждение о будущем тесном союзе Англии (которая перестанет быть колониальной державой) с Америкой:"Англия, даже победительница, несомненно, будет вынуждена к отказу от многих своих колоний… Этим самым предрешается и ее тесный союз с Соединенными Штатами – некий специфический англо–саксонский мир, атлантический по своему географическому центру, – некая новая Атлантида". Это предсказание, вероятно, базировалось на том, что 14 августа 1941 г. Рузвельт и Черчилль подписали знаменитую Атлантическую хартию – программу борьбы против фашизма, заложившую основу НАТО.
В целом, прогноз матери Марии о будущем континентальной Европы – самый неутешительный. У Европы, после грядущего поражения Германии и духовного краха государств, подпавших под владычество фашистов, нет собственной идеи: старый государственный принцип себя изжил, а предложенный Германией и Италией принцип Римского,"языческого империализма" – обречен на провал. Европа после войны и оказалась, как во многом верно предсказывала мать Мария, под влиянием Атлантического блока во главе с США, с одной стороны, и СССР – с другой. Обличая европоцентризм, мать Мария предсказала возрастание роли в будущем мире азиатских стран, которые освободятся из‑под власти империалистических стран Европы.
Анализ духа коммунизма, значительно более"вселенского"(хотя не менее тоталитарного), чем дух нацизма, позволил матери Марии в 1941 г., в разгар битвы под Москвой, сделать правильный прогноз о том, что Россия вместе с Англией и Америкой в этой войне выйдет победительницей. Дело, впрочем, не в том, что коммунизм сильнее нацизма. Сопротивление русского народа нацизму, согласно матери Марии, показало, что сталинский режим не абсолютен, что, хотя сейчас он как никогда силен и авторитетен, рано или поздно он должен будет сойти на нет. Русский народ переживет захвативший его дух коммунизма. залогом чего для матери Марии был народный характер войны, пробуждение того чувства личности, личной инициативы, которую она увидела, например, в партизанском движении и даже в ударничестве.
В своих попытках разглядеть сквозь сталинизм признаки будущего возрождения России мать Мария как будто выражает свою относительную симпатию к коммунизму по сравнению с нацизмом, в частности, когда пишет, что согласно коммунистическому мифу, принимаемому пролетариями и на Западе,"Москва – Мекка пролетариата, Иерусалим свободолюбия, и этим самым уже гроб деспотизма". Но это только"тезис"в ее"Размышлениях", которому противостоит"антитезис":"Можно возразить, что все же доктрина красной Москвы по самым принципам своим есть доктрина тоталитаристская… И если это так, – а это действительно так, – то всякий успех России есть успех власти, подготовивший ее, а успех власти есть торжество той доктрины, на основе которой она создавалась". В этом случае, замечает мать Мария, Советская Россия, ответственная за начало Второй мировой войны (подписанием пакта с Гитлером), победив в ней, принесет Европе диктатуру не меньшую, чем гитлеровская. Тем не менее, мать Мария не принимает как абсолютные ни коммунистический"тезис", ни антикоммунистический"антитезис". Идеологии не могут победить жизнь:"На самом деле, ни одна доктрина в мире, каким бы могуществом она не обладала, как бы она не подчиняла себе целые народы, – никогда не могла себя воплотить в историческом процессе". Даже если"шигалевщина"воплотилась в России до конца, то"на этой дороге дальше идти некуда. Можно только консервировать достигнутые результаты. Но жизнь никогда не ограничивается консервированием достигнутого, – она идет дальше. Если на одной дороге нет больше возможности идти, она ищет другую дорогу. Эта другая дорога всегда связана со сложнейшим комплексом идей, характерным для предыдущих эпох существования данного народа, и с острым ощущением ущерба в той части жизни, которую угнетала торжествующая доктрина".
Мать Мария не могла знать, когда именно изживет себя коммунизм в России и как это произойдет, но последний отрывок достаточно точно описывает то состояние, в котором Россия находилась в конце XX века и пребывает до сих пор. Таким образом, мать Мария не изменила своей оценки коммунизма как зла и в то же время указала на конечность этого зла. Как и другие деятели"Нового Града", она считала, что коммунизм и породившие его причины должны быть духовно изжиты самим русским народом (в России и в эмиграции) и не могут быть побеждены никакой интервенцией извне. Ее патриотизм в годы войны не был сопряжен с предпочтением коммунизма нацизму, как"меньшего зла". Речь в ее статье идет о том, что коммунистическая идеология сама зайдет в тупик, потеряет силу. Отсюда – понимание матерью Марией войны против Гитлера как необходимой не только для выживания народа, но и для изживания коммунизма. Если народ выживет, во что она верила и за что боролась, коммунизм будет изжит. Этим мать Мария оправдывала свою поддержку Советской России и сотрудничество с коммунистами в войне с фашизмом.
Правильность выбора матери Марии очевидна, но ясно, что преодоление коммунистического наследия произойдет только тогда, когда коммунизм не просто потеряет силу, а когда Россия по–настоящему освободится от этого духа. Именно за это умирали христианские мученики в России, как об этом писала и мать Мария. К сожалению, в"Размышлениях"это важное соображение отсутствует. Вместо него мы встречаем надежды на то, что Россия, когда в ней будет изжит коммунизм, принесет миру то, что сумеет его обновить. Идея о том, что Россия спасет Европу, берет начало от славянофилов и Достоевского и остается у матери Марии нераскрытой. Есть только намеки на принцип"соборности", в котором преодолеваются индивидуализм и коллективизм, и который, будучи внесен в общественно–политическую жизнь, сможет обновить мир. Но ведь принцип соборности на самом деле – церковный, и как возможно внести его в мир без превращения мира в Церковь?.. Но об этом и говорила в самый критический момент истории XX века (когда мир меньше всего походил на Церковь!) мать Мария. Неосуществимое и утопичное в плане социально–политическом, пророчество матери Марии о России и мире осуществилось в плане личном в ее собственной жизни и в жизни ее соратников. Они и были вместе с мучениками и всеми христианскими подвижниками на Родине и в эмиграции в тот момент Россией, ставшей Церковью, – Телом Христовым, ломимым ради спасения"дальних и близких".
5. Мать Мария о судьбах еврейского народа
Обратимся теперь к важнейшей для понимания мыслей и судьбы матери Марии второй части"Размышлений", посвященной судьбам еврейства. Эта тема у матери Марии встречается в нескольких произведениях:"Размышлениях", в пьесах–мистериях"Солдаты"(1942) и"Семь чаш"(1942), в стихотворении"Два треугольника, звезда"(1942). Биографы матери Марии подробно описали, как вместе со своими соратниками, в первую очередь, о. Димитрием Клепининым, она спасала евреев от уничтожения нацистами, снабжая их справками о крещении, укрывая и переправляя в безопасное место. О теоретических взглядах матери Марии на судьбу еврейства тоже написан уже ряд статей. Вместе с тем, есть несколько важных аспектов данной темы, которые до сих пор не раскрыты.
В отличие от многих русских мыслителей, писавших по"еврейскому вопросу", мать Мария до того момента, когда сама включилась в дело спасения евреев, о них ничего не писала. Как заметила сестра Иоанна Рейтлингер:"Что касается евреев, то у матери Марии не было какого‑то к ним специфического интереса… они были для нее такие же братья, как и все другие… у нее скорее было"несть эллин, ни иудей". Среди друзей матери Марии, как говорит сестра Иоанна, было немало выходцев из еврейской среды, но их вообще было много среди русской интеллигенции, и никакой специфической любви (или нелюбви) к евреям у матери Марии не было.
Но сказать это явно недостаточно. Как мы писали в первой главе, всю свою жизнь, размышляя о судьбе русского народа, мать Мария пользовалась такими словами–понятиями, как"Израиль","мессианство","богоизбранный народ", которыми пользуются и иудеи. В свою очередь, эти понятия прошли у нее знаменательную эволюцию. Так, до революции, в"Руфи"мать Мария говорила о православном русском народе как об"Израиле", позднее, в двадцатые годы, понятие Израиля у нее соотносится не с русскими вообще, а с теми русскими, кто сохранил православную веру, остался в Церкви. Наконец, после принятия монашества и особенно в период полемики с о. Киприаном (Керном) мать Мария приходит к концепции, согласно которой внутри этого Израиля тоже происходит разделение на"ветхий"и"новый"."Ветхий Израиль"в определенных ситуациях оказывается судящим и казнящим"новый","новый"же, в свою очередь, является вызовом,"соблазном"и светочем для"ветхого".
В"Размышлениях"матери Мария использует это понимание"ветхого"и"нового"Израиля для объяснения, почему большинство евреев не приняли Христа и христианство. В самом деле, если при крещении, допустим, Руси, мог образоваться"ветхий"и"новый"Израиль – большинство крещеного народа и истинные"подражатели Христа", то у евреев место"ветхого Израиля"было уже занято – в нем находились те, кто не принял Христа и Его Церковь. При этом новым"ветхим Израилем", живущим по определенным канонам и правилам, христиане из языков могли быть, как считает мать Мария и как пишет один из современных авторитетов по истории Церкви, в первую очередь, благодаря наличию христианских государств, заинтересованных в удержании народов в рамках канонов и правил, в соблюдении среди них нравственности и благочестия.
Церковь пошла на союз с государством и тем самым, как пишет мать Мария,"обескровила римскую идею", римский культ кесаря, культ государства как единственного субъекта исторического процесса. При этом Новозаветная Церковь, до этого преследуемая и гонимая, сама пошла на компромисс, узаконила в себе тот элемент, который можно назвать"новым ветхим Израилем". Мать Мария считает этот компромисс трагическим, говорит, что"логически"(т. е. теоретически) можно было обойтись без него, христианизуя народы, но не вступая в союз с государством. Спорное утверждение, но нельзя не согласиться с матерью Марией в том, что государство, с которым вошла в союз Церковь,"первое отреклось от союза с церковью". (Речь, вероятно, идет об эпохе Просвещения и Французской революции). В середине ХХ века отделение государства от Церкви дошло до своего самоотрицания: в ряде стран оно сопровождается возвращением уже на новом, антихристианском уровне к культу государства и кесаря, которому должны служить и христиане.
Это один процесс. Другой – касается еврейского народа, некогда в массе своей не принявшего Христа. Если Церковь самим тоталитарным государством отделяется от своего"ветхого"элемента, то евреи в ходе истории все больше приобщались к христианской культуре, удаляясь от иудаизма и своей национальной исключительности."Еврей стал давно уже чувствовать себя если и не христианином, то человеком христианской культуры. В своем многовековом рассеянии он слишком близко и непосредственно соприкасался везде с великим и бессмертным Павловым делом, чтобы оно не дало своих плодов". Выходцы из иудеев среди русской интеллигенции и были, очевидно, для матери Марии такими людьми"христианской культуры", которая стала для них"детоводителем ко Христу". В этой ситуации, когда ассимиляция евреев шла полным ходом, как раз и начались преследования евреев со стороны нацистов.
Мать Мария анализирует причины этого преследования, обращаясь, как нам удалось установить, к таким первоисточникам нацистской и фашистской идеологии, как"Моя борьба"Гитлера и"Доктрина фашизма"Муссолини (но прямо на них не ссылаясь). Муссолини объявляет"высшей личностью"нацию, поскольку она есть государство. Безгосударственные народы нациями–личностями не являются и должны быть подчинены национальными государствами–империями. Если народ не может создать государство, значит он умирает. Этой точке зрения мать Мария противопоставляет очевидный факт существования еврейского народа, который пережил множество империй, несмотря на то, что не имел ни своей территории, ни своего государства, ни даже единой культуры и языка. Мать Мария резко возражает против того, чтобы называть государство личностью. Для нее понятие высшей Личности приложимо только ко Христу и Церкви, о которой мать Мария говорит:"Она личность, она богочеловеческое тело Единой и абсолютной Христовой Личности".
Что касается нацизма, то в нем как будто народу отдается предпочтение перед государством. Гитлер в"Моей борьбе"стоит на"народнических"(voelkisch) позициях, но народничество это иное, чем у матери Марии. Во–первых, для Гитлера народ (точнее"народность", раса) определяется через единство крови. Для матери Марии же народы созидаются не единством крови, культуры, территории или государства, а Божьей волей об их существовании. Во–вторых, хотя Гитлер и говорит что государство это средство, служащее расе, он утверждает, что нацистское государство должно стать живым организмом, в некотором роде"личностью", живым телом,"душой"которого является раса, а духом – расизм. Для матери Марии же существует принципиальная разница между государством и народом. Государство – это механизм, и чем больше оно претендует быть"организмом","личностью", тем более беспощадным механизмом становится. В конечном счете, альянс нацизма и фашизма показал, что обе эти идеологии, хотя и по–разному, абсолютизируют государство–нацию и стоящего в ее главе и выражающего ее идею вождя. При этом нацистская империя посягает на все народы, но поскольку еврейский народ, по матери Марии, воплощает саму идею"народа", для нацизма он оказывается врагом, которого необходимо не просто победить, но уничтожить.
Надо отметить, что мать Мария писала свои"Размышления"еще в тот период, когда нацисты не трогали"крещеных евреев"(потом уничтожение евреев стало чисто расовым). В 1941 г. мать Мария писала, что нацистское государство считается с церковью только в одном вопросе, признавая справки о крещении евреев. При этом государство вовсе не интересует, чтобы еврей принял Христа,"ему важно, чтобы еврей престал быть евреем, что… в качестве христианина он будет легче ассимилирован языческим государством". Мать Мария в принципе не приемлет использования крещения для решения вопроса интеграции евреев в жизнь народов, среди которых они живут (с этим вполне справляется"христианская культура", к которой евреи приобщаются добровольно). Как видно из"Размышлений", она считает, что препятствием для прихода евреев ко Христу в дореволюционной России была, среди прочего, государственная политика ассимиляции евреев через поощрение их крещения. В этом случае государство преследовало цель не столько спасения евреев во Христе, сколько приобретения более лояльных граждан. Такое смешение делало крещение двусмысленным.
Теперь, однако, Церковь никак не связана с государством. Само понятие"христианское государство"для матери Марии уходит в прошлое. Из союза с государством"Церковь выходит, – пусть и ослабленной, униженной, кровоточащей и гонимой, – но внутренне освобожденной. Она личность… и этим самым она зовет каждого своего члена к окончательному решению: хочет ли он приносить жертву гению кесаря, хочет ли он идти на союз с ним, или предпочитает он мученичество и гонения". Выбор самой матери Марии и ее соратников известен – они не поклонились"гению кесаря", не остались нейтральными, но вольно разделили судьбу жертв преследования антихристианским государством. Поэтому, когда мы читаем у матери Марии:"Сын Давидов, непризнанный своим народом Мессия, распинается сейчас вместе с теми, кто некогда Его не признал", – понимать это надо именно по отношению к Телу Христову, Церкви.
Разумеется, евреев от нацистов спасали не только члены Православной Церкви, но и – куда в большем числе – такие люди, как Рауль Валленберг. Тем не менее, именно спасение евреев членами Церкви, гонимой коммунистической властью, в создании которой в России приняли деятельное участие выходцы из евреев, явило Лик Христовой любви во всей Ее силе. Не зря нацистская пропаганда призывала русских эмигрантов примкнуть к Гитлеру в борьбе с"жидами и комиссарами", для многих это стало великим искушением.
Но любовь Христова простирается вплоть до любви к врагам. Как говорил, объясняя свои действия, о. Димитрий Клепинин:"Свт. Иоанн Златоуст укрыл в храме и спас своего ненавистника евнуха императрицы, который искал погубить святителя злой клеветой, но евнух сам впал в немилость, должен был быть схвачен и казнен. И Иоанн Златоуст, с большой опасностью для себя, не отказал своему злейшему врагу в священном праве убежища".
Мать Мария, впрочем, делает акцент не столько на нравственной стороне, сколько на мистической. Христианин должен стать проводником Божественной любви в мире, именно эта любовь, как верила мать Мария, способна привлечь евреев ко Христу, сделать то, что не смогла сделать Церковь в христианских государствах. Отсюда тот императив, который она выдвигает:"Можно идти за человекобогом или за Христом. Другого выбора нет. Этим определяется огромная ответственность, лежащая сейчас на христианстве, на каждом христианине в отдельности. Он призван стать восприемником еврейского народа, он Божией волей обращен лицом к лицу своего старшего и некогда отпавшего брата". Здесь мать Мария рассматривает отношения христиан с евреями, пользуясь библейским образом встречи после долгой разлуки Иакова с его братом Исавом (см. Быт. 33), который некогда продал ему первородство за чечевичную похлебку, а потом питал к нему зависть, ненависть и вражду (Быт. 27). Так что, хотя мать Мария не говорит прямо о"любви к врагам", в скрытом виде эта тема у нее присутствует, но тут же изживается. Тот, кто мог представляться"врагом", является братом, коль скоро к нему так относятся.
Непосредственно перед встречей с Исавом, Иаков"боролся с Богом"(см. Быт. 32, 22–31). Это то самое борение, после которого Иаков получил имя Израиль, и которому мать Мария посвятила несколько очень важных стихов в сборнике 1937 г. Вслед за матерью Марией, мы поняли это"борение с Богом"Иакова как образ Распятия (см. главу I, и подробнее – главу III. 3). Верное отношение к брату, питавшему зависть и вражду, возможно лишь через"подражание Христу", распятие ради спасения ближнего. В этой жертвенной любви Иаков (т. е. Церковь) подтверждает свое первородство и свое имя Израиль.
В"Размышлениях"мать Мария пользуется и другой метафорой, объясняя свое понимание отношений между Церковью и евреями."Мне вспоминаются две знаменитые статуи Страсбургского собора – ветхозаветная и новозаветная церкви. На глазах ветхозаветной повязка и посох ее сломан. Зрячая и сильная своей правдой новозаветная Церковь должна суметь снять повязку с глаз своей сестры. Думается, что нива уже побелела и ждет только делателя жатвы. А князь мира сего всеми мерами готовит этих делателей жатвы, проводя между собою и ими неодолимую черту, изгоняя их из своего земного града, из своих Содома и Гоморры, над которыми должен пролиться серный дождь".
Снова ключевая для матери Марии тема"жатвы Духа". Весь отрывок чрезвычайно важен. Образ Страсбургского собора и самого Страсбурга встречается у матери Марии много раз, ему посвящено несколько стихов в"Тетради"(см. подробнее главу III. 1), теперь он возник в"Размышлениях", наконец, мы находим его в пьесе–мистерии"Солдаты", где немецкий офицер называет Страсбург"одним из заповедных городов, / Который вновь Отечеству достался". В Страсбургских стихах 1931 г. мать Мария предчувствовала, что с этим городом будет связано что‑то важное и страшное в ее судьбе:
О, город, город, что‑то здесь случится,
Со мной случится, – не избегну я.
Другим важным моментом, связанным со Страсбургом в этих стихах, было гнетущее впечатление от не совершающейся Пасхи, когда время течет, а Новая жизнь так и не рождается:
Зеленовато–сер и мутно–вял канал,
Прибрежные кусты отражены в цветеньи.
О, ангел вечности, еще ты не устал
Считать, считать, считать текучие мгновенья.
И вот теперь, в контексте разговора об отношении Церкви и евреев и образа двух статуй Страсбургского собора, мать Мария снова обращается к теме времени и рождения Нового. Юноша, символизирующий в пьесе Новый Завет, говорит Старику–еврею и одновременно присутствующему в этой сцене немецкому офицеру о двух статуях Страсбургского собора:
Пусть слушают, имеющие уши,
Но удивлюсь я, если ты услышишь.
Весь Божий мир и все пути людские
Разделены меж сестрами навеки.
Незрячая все прошлое вместила,
Другая – будущего Госпожа.
На что офицер замечает:
Что было и что будет – пусть. Сегодня –
Не этим сестрам – нам оно подвластно.
А Юноша ему отвечает:
Сегодня – грань между двумя мирами,
И этой грани в самом деле нету.
Ты не успел свои слова обдумать –
Они уж сказаны, они уж в прошлом.
Немногого ты хочешь в жизни, если
Лишь настоящее в ней бережешь. (334–335)
Этот короткий отрывок из мистерии показывает, что тема отношения Церкви и евреев имела для матери Марии глубокое метафизическое измерение, связанное с философией времени. Согласно этой философии, есть"ветхое"начало, распространяющееся на прошлое (его она связывает в первую очередь с еврейством), и новое – устремленное в будущее (оно связано с Церковью). Кроме того, есть то, что претендует быть настоящим, якобы единственно подлинно существующее. Хозяином этого"настоящего"тщится быть немец–нацист (хозяин мира). Но в действительности, как замечает Юноша, такое"настоящее", а значит и власть над ним – эфемерно. Подлинным настоящим обладает тот, кто связывает прошлое с будущим,"ветхое"и"новое".
Такое настоящее принадлежит Христу, на Кресте которого исполнился Ветхий Завет и был заключен Новый. Христу принадлежит вся история – все прошлое и все будущее (Он – Царь мира, Мессия). Крест объемлет всю историю человечества, связывая все прошлое со всем будущим. Эта связь времен – подлинное Настоящее – принадлежит Христу, а не князю мира сего, власть которого над миром (как и его слуг) упразднилась через Крест. Поэтому именно ко Христу обращается Юноша с молитвой о том, чтобы гонения, претерпеваемые евреями (от"дерзновенной руки"), через крест, принимаемый добровольно христианами для спасения евреев, соединили бы"прошлое" – с"будущим", открыли бы евреям правду Креста:
Благослови, Господь, благослови.
Вели, чтоб дерзновенная десница
Во имя распинаемой любви
Двум сестрам помогла соединиться.
Благослови, Владыко, подвиг наш –
Пусть Твой народ, пусть первенец твой милый
Поймет, что Крест ему – и друг и страж,
Источник вод живых, источник силы. (336)
Вольно принимаемое страдание упраздняет насилье, делает бессильным само зло. Пророчество Е. Скобцовой о"Страсбурге"(по созвучию – "городу страстей") оправдалось. Некогда в этом католическом городе, противостоя гордыне, воплощенной в Страсбургском соборе (где Церковь надмевается над синагогой), Е. Скобцова молила Бога о благодати смирения:
Не знаю я – камень иль пепел то серый –
Дай соблюсти мне смиренное сердце.
Тема пепла и серы, как будто предвещая пепел крематория, встречается и в мистерии"Солдаты". Там она, однако, вплетена в апокалиптическое голгофское видение, связанное с Распятием Христовым и мольбой о том, чтобы мытарства еврейского народа наконец прекратились и вместе с исходом Церкви из"Содома, над которым должен пролиться серный дождь", совершился и последний исход евреев – ко Христу:
Благослови, распятый Иисус.
Вот у креста Твои по плоти братья,
Вот мор и глад, и серный дождь и трус –
Голгофу осеняет вновь распятье.
Благослови, Мессия, Свой народ
В лице измученного Агасфера.
Последний час, последний их исход
И очевидностью смени их веру. (336)
Последние слова – это мольба о том, чтобы вера евреев (иудаизм) сменилась узрением ими подлинного Лика Христова. Агасфер – вечный Жид – образ еврейского народа, не находящего себе пристанища, скитающегося по лицу земли подобно Каину, убившему брата. Как мы уже отмечали в первой главе, он является у матери Марии, продолжением образов Мельмота из"Мельмота–Скитальца"и Скитальца из пьесы"Анна". Но если Мельмот изображал русского интеллигента, оторванного от народа, а Скиталец – русского, выброшенного за пределы Родины, то теперь для матери Марии настало время спасения и взятия на себя"вины", то есть судьбы, последнего, архетипического"скитальца" – Агасфера. Спасая евреев, мать Мария разделяет их судьбу ради спасения их от того договора с дьяволом, по которому они, предпочтя земное царствие небесному (ср."нет у нас царя, кроме кесаря"), обрекли себя на ад на земле. В контексте творчества матери Марии, сопоставления Агасфера со Скитальцем из"Анны", такая трактовка очевидна.
Действие мистерии"Солдаты"происходит в немецкой комендатуре (где совершается своего рода"страшный суд"). Туда один за другим приводят коммунистов, французов–патриотов и несчастных евреев, непонятно как там оказываются Юноша–христианин (его образ, как отмечала Е. Аржаковская–Клепинина, дочь о. Димитрия, напоминает Юру Скобцова) и Старик–еврей. Коммунисты, патриоты (борцы с нацистами) и евреи (жертвы нацизма) офицеру понятны, он относится к ним как к врагам и посылает на смерть. Что касается Юноши, то его речи немцу непонятны, и он прогоняет его и начавшего его понимать Старика, как безумцев, на свободу (духовно они неуловимы). В самом деле, Юноша даже не считает, что немцы – враги, они не делают ничего, что бы не было им попущено Богом, надо только увидеть Промысел Божий и исполнить его. Это произойдет, если христиане вольно разделят страдания евреев, а евреи, увидев смысл Крестной жертвы, примут Христа как своего Спасителя. Тогда враг перестанет быть для них страшен, и они обретут свободу. Вот главная мысль матери Марии. Она же развивается в стихотворении"Два треугольника, звезда" и в мистерии"Семь чаш".
В одной из сцен мистерии среди гонимых евреев оказывается еврей, уверовавший во Христа. Он разделяет судьбу других евреев, но оспаривает еврейскую (иудейскую) концепцию Мессии, говоря о Нем не как о земном Царе и Первосвященнике, который освободит евреев и вернет им прежнюю силу, но как о страдающем Рабе, жертве за людские грехи (ср. Ис. 53). На эти речи ортодоксальный еврей замечает ему:"Ты говоришь не как Израильтянин". Но для матери Марии он является истинным Израильтянином, поскольку принимает Крест Христов.
Живым образом такого истинного израильтянина стал для матери Марии ее соратник по"Православному Делу"Илья Бунаков–Фондаминский (1881–1942), некогда эсер–террорист, один из лидеров партии эсеров, затем видный эмигрантский деятель, редактор"Современных записок", а позднее"Нового Града", один из организаторов"Круга" – собрания, объединявшего молодых русских писателей, стоявших на почве православных ценностей (в его заседаниях принимала участие и мать Мария). Еврей по происхождению, он стал человеком русской культуры и через нее пришел к христианству. Тем не менее, он так и оставался некрещеным (Г. Федотов замечал, что в его лице был восстановлен древний чин"оглашенных"). Когда начались преследования евреев, И. Фондаминский был схвачен и уже в лагере принял крещение, но не ради спасения от преследования (несмотря на дважды подготовленный побег, он оба раза отказался бежать и погиб в Освенциме), а из любви ко Христу и желая возвестить о Нем перед лицом смерти евреям.
Удивительным образом Илья Фондаминский воплощал собой все три типа"скитальцев", встречающихся у матери Марии и известных ей не понаслышке. Он был и эсером–народником и мечтал дать землю, счастье и свободу людям в России и во всем мире (русско–еврейский народнический мессианизм), и русским эмигрантом, человеком христианской культуры, верящим во Христа, но не церковным (христианином–социалистом и, по некоторым данным, масоном). Теперь, наконец, он стал христианином, вошел в Церковь, – эту истинную"землю обетованную", в которую он, как и мать Мария, так долго и трудно шел. Приняв крещение в лагере, перед лицом смерти, Фондаминский соединил любовь ко Христу с любовью к своему народу. Как заметил Г. Федотов,"в последние дни свои он хотел жить с христианами и умереть с евреями". Это был поступок по духу очень близкий матери Марии. Под впечатлением судьбы И. Фондаминского она, вероятно, и находилась, когда писала свои произведения на"еврейскую тему". В его судьбе она, наверное, увидела образ того единения христиан из евреев и из"языков", о котором писал ап. Павел (Рим. 11, 25–36).
Возвращаясь к"Размышлениям", следует заметить, что не все, сказанное в этой статье о"народе","государстве"и судьбе Церкви и еврейского народа, вызывает согласие. Статья эта не дописана и не отредактирована. Она писалась в тяжелых условиях и несет на себе, на наш взгляд, отпечатки старого народничества матери Марии. Это выразилось, в частности, в полемике не только с тоталитаризмом, но и с монархической государственностью (к которой она часто была несправедлива). В других своих статьях мать Мария более трезво пишет о византийской православной государственности (см. например, ее мнение о принятии христианства при Константине Великом:"Утверждалась положительная черта в общество- и государствотворении. Вводилось это творчество в систему человеческого благословенного творчества"). В"Размышлениях"мать Мария, явно в пылу полемики совсем с другим типом государства, пишет (заодно) и против монархии:"Нет ничего страшнее обряда коронования кесаря, где незаметно нищий и страдающий Бог Голгофы подменяется облеченным в латы гением императора". (Впрочем, эти слова можно понять как направленные не против православной монархии, а против императоров–крестоносцев Запада).
Не вполне отчетливо мать Мария характеризует и состояние еврейского народа после того, как евреи не приняли Христа. В полемике с нацизмом и фашизмом, мать Мария говорила, что народ созидается волей Бога о его существовании, а не через государство, территорию, культуру и кровь. Но к этому списку следовало бы добавить, что народ не созидается и через"свою"религию. У матери Марии это не вполне ясно, так, она пишет о евреях:"Израиль стоит перед Богом, который его создал, а не перед богом, созданным его руками, как в Риме". Однако, можно ведь"стоять"(т. е. конституировать себя) не только по отношению к богу, созданному руками, но и по отношению к своей идее Бога. В ситуации гонения на евреев мать Мария не считала уместным обличать иудаизм. Но факт остается фактом – для иудеев их Бог является Богом, во–первых, иудеев, а, во–вторых, всех остальных. С точки зрения христианина, такое понимание ложно. Никакой"избранности"еврейского народа после миссии Христа больше нет. Поэтому, когда в стихотворении"Два треугольника, звезда"мы читаем:
Судьбу избранного народа
Вещает снова нам пророк,
— то эти слова, если их понимать как признание особой избранности евреев по сравнению с остальными народами, нельзя считать правильными.
Впрочем, мать Мария на деле и не признает никакой избранности евреев. Мы помним, как сама она преодолела русский мессианизм и отвергла претензии на мессианство немцев. В"Размышлениях"она пишет, что народ"каждый может и должен стать народом–богоносцем, новым Израилем". То есть, к воцерковлению призваны все народы. Каждый народ мыслится как подобие"ветхого Израиля", но каждый призван стать Израилем новым. Если здесь и есть ошибка, то заключается она не в признании избранности евреев, а в представлении о возможности народа стать Церковью. По концепции матери Марии – каждый народ представляет собой"народную личность", созданную волею Божией, и каждый народ призван стать новым Израилем. Это самая спорная теоретическая идея"Размышлений". Именно на основе этой идеи мать Мария выражает веру в возможность обращения ко Христу евреев как народа и в появление христианской Церкви Израильского народа. Однако, в пьесах 1942 г. мать Мария показала, что обращение ко Христу носит характер личный, а не народный. Народ (любой) в массе своей остается"ветхим", если не вовсе языческим.
Впрочем, мать Мария воспринимала свое время апокалиптически. (Мистерия"Семь чаш"(1942) является попыткой, не слишком, на наш взгляд, убедительной, разглядеть знаки Апокалипсиса в событиях Второй мировой войны). Именно в этом контексте, вслед за свт. Иоанном Златоустом, писавшим:"Когда войдет вся полнота язычников… весь Израиль спасется, то есть во время второго пришествия и при конце мира", мать Мария выражает веру в то, что евреи примут Христа в момент Пришествия Христова. Говорит она в"Размышлениях"и о спасении других народов, противопоставляя"народы"государствам. Тем не менее, в конце поэмы"Духов День"мать Мария пишет о той анти–Пятидесятнице, которая произойдет в конце мира, когда народы соберутся на"площади Пилатова двора"и будут требовать распятия Св. Духа:
На площади Пилатова двора
Собрались все воскресшие народы,
И у костра гул голосов. Жара.
Как будто не существовали годы, —
Две тысячи годов исчезли вмиг.
Схватили Птицу, Вестника свободы.
В толпе огромной раздается крик:
"Распни ее, распни ее, довольно…"(279–280)
Это пророчество о том, что под властью Антихриста народы станут врагами Духа истины, любви и свободы. Выражение"воскресшие народы"надо понимать как пророчество о возрождении язычества, которое расцветет в будущей антихристовой мировой империи (тема"Пилата"). Хотя писались эти стихи во время Второй мировой войны, но их можно понять и как пророчество о нашем времени – распространения в объединяющемся мире нео–язычества, фундаментализма и синкретизма.
В пьесах и стихах, написанных уже после"Размышлений", мать Мария вплотную подошла к полному изживанию"народничества". Анти–Пятидесятница всеобщего вавилонского столпотворения побеждается только Пятидесятницей истинной. Таково последнее слово матери Марии, засвидетельствованное ею и в нацистском лагере (где ее"всеобъемлющее материнство"распространялось на выходцев из всех народов), и в самой ее кончине, принятой во Христе ради спасения не только евреев и русских, но вообще всех людей.
Заключение ко второй главе
Религиозно–философское наследие матери Марии, как видно даже из его краткого обзора, представляет собой заметное явление русской религиозной мысли. Большинство из затронутых ею тем – софиология, богословие творчества, анализ тоталитаризма и демократии, богословие любви к ближнему, судьбы Церкви, России и еврейства – получили у нее оригинальное осмысление. Все эти темы традиционны для русской мысли, но именно у матери Марии (как до нее, быть может, только у А. С. Хомякова) мы находим единство теоретической мысли и жизни – слова и дела, что придает ее словам особую весомость.
К какой бы теме не обращалась мать Мария, ее теоретическая мысль всегда исходила из христианских ценностей и двух главных заповедей любви – к Богу и ближнему. На основе такого подхода, верности Евангелию, ей удалось преодолеть многие соблазны русского космизма и софиологии, дать позитивный взгляд на возможность сочетания творчества и аскетизма. Она сумела правильно оценить тоталитаризм, выявить его духовные корни.
Ее последние произведения содержат в себе не только глубокий анализ современности, но и прозрение в будущие судьбы России и мира. Многие из предложенных матерью Марией ответов на вопросы русской философии актуальны до сих пор. Не случайно споры о ее наследии не утихают, и интерес к нему не ослабевает. Находясь среди таких выдающихся религиозных мыслителей, как о. Сергий Булгаков, Н. Бердяев, Г. Федотов и др., мать Мария, испытав определенное влияние с их стороны, в конце жизни проявила себя как самостоятельный мыслитель. Более того, наше исследование позволяет поднять вопрос о выдающемся месте матери Марии среди русских религиозных мыслителей, о ее влиянии на них. Особый интерес представляет ее оригинальный подход к наиболее трудной для русской мысли"софиологической"проблеме, этого камня преткновения для большинства русских философов.
Мысль матери Марии развивалась в контексте кризиса гуманизма – веры в человека – и кризиса веры. Она вполне отдавала себе в этом отчет и именно потому во главу угла своих богословских и философских работ поставила заповеди любви к Богу и человеку – их неразрывное единство.
Не все в мысли матери Марии вызывает согласие, не все в ней доведено до последней ясности. Ее произведения несут на себе еще некоторые не вполне изжитые"родовые черты"русской религиозно–философской мысли – нео–народничества, смешения Церкви и мира, Церкви и культуры, народа и Церкви. Преодоление этих заблуждений не было для матери Марии легким делом. Сам способ ее мышления с привлечением символов (таких, как меч и крест) не может удовлетворить тех, кто приучен философствовать в"понятиях". Но такова особенность мысли матери Марии, именно она помогла ей подойти к решению ряда сложнейших религиозно–философских проблем, опираясь на Евангелия и язык Церкви, в которых тоже немало образов и символов. Наша задача и состояла в том, чтобы понять этот язык.