Привет вам! Меня просили припомнить некие события из моей юности. Эта запись делается исключительно в целях исторических: любое коммерческое использование запрещено законами, касающимися Полноты Артефакта.

Далекие времена, которые мне предстоит описать, покажутся весьма странными для тех, кто не искушен в подобного рода вещах, поэтому меня попросили разрешить подключение непосредственно к мозгу. Мне сказали, что это позволит оживить мои воспоминания. Высокочувствительные магнитные поля проникнут в древние клетки коры головного мозга и выманят на свет Божий того Мэтта Болса, который еще обитает там.

Ничего не скажешь, очередное чудо! У историографов появилось много инструментов. Надеюсь, не стоит подчеркивать, что устройство подключения — еще один прибор, который мы получили из Полноты.

Прежде чем начнется запись, хочу напомнить, что моя юность прошла на совершенно ином Ганимеде. Когда наш шаттл завис над поверхностью, молодой Мэтт Боле увидел голубой лед и снежные заносы, сковавшие полюса. Экватор же представлял собой широкий пояс бесплодных бурых камней. Реки рассекали бескрайние равнины, прорезавшие края древних ледяных кратеров. Высеченные в скалах лощины затягивал красноватый туман, и над всем этим торчали голые вершины.

Создание атмосферы Ганимеда только началось. Нашу группу послали сюда для отдыха и тренировок. Мы достаточно долго пробыли в орбитальной лаборатории, именуемой в просторечии Консервной Банкой. К сожалению, исследования Юпитера были сокращены, и теперь шла подковерная борьба за оставшиеся перманентные должности. Скоро «Агеси» отправится на Землю, и те, кто остался не у дел, улетят с ним.

В моей области была только одна вакансия, на которую претендовали несколько человек. И энергичнее всех — Юри Калас. Юри я помню очень хорошо и без всяких приборов. Высокий, тучный, с уверенной походкой. Вечно важничал и хвастался. Маленькие свиные глазки и постоянная ухмылка, словно…

Нет-нет, боюсь, меня снова захватят прежние, давно, казалось, забытые эмоции. Достаточно сказать, что мы с Юри постоянно соперничали, и в спорах Юри не раз переходил на личности. Однако по капризу судьбы выпало так, что нас назначили на один и тот же «Уокер». Нам было приказано проводить профилактический осмотр и ремонт автоматических станций, усеивавших Ганимед. Предстояло много недель провести вместе, в крошечном замкнутом пространстве…

Я вижу, как инженер со своими кабелями и сетками машет рукой. Подключение вот-вот начнется…

…сверкающая синяя россыпь огней…

…скрип сапог по розовому снегу…

Надев скафандр, я иду между разбросанными на снегу керамическими зданиями базы Ганимед. Шагающая тарелка, в просторечии «Уокер», прочно стоит на своих шести ногах, возвышаясь на семь метров над землей. Красноватый свет льется сквозь большие изогнутые окна прозрачного купола наверху. В самое большое видно сиденье пилота. Ниже, почти затерянная в мешанине гидравлических клапанов и рычагов, раскладывается входная лестница.

Ярко-голубой «Уокер» резко контрастирует с красновато-коричневым грязным льдом. Под мордой главной антенны аккуратно нарисованное изображение кошки, которая гуляет сама по себе. За этого забавного зверька «Уокер» и получил прозвище «Кошка».

— Доброе утро!

Я узнал голос капитана Вандеза даже за шумом вмонтированного в скафандр радио. Он и Юри направлялись к «Кошке» с другой стороны базы. Я здороваюсь. Юри отвечает издевательским салютом.

— Что ж, мальчики, вы вдвоем должны справиться, — решил капитан Вандез, похлопывая «Кошку» по боку. — Старая Мурлыка позаботится о вас, пока будете с ней хорошо обращаться. Пополняйте запасы воздуха и воды на каждой станции. Не пытайтесь пропустить хоть одну и двинуться к следующей — вы просто не дотянете. Если заправитесь на станции и потом ляжете спать, значит, перед отлетом нужно дозаправиться: во сне уходит много воздуха. И никаких штучек: придерживайтесь маршрута и выходите на связь точно в назначенное время.

— Сэр!

— Да, Боле?

— Кажется, у меня больше опыта с «Уокером», чем у Юри, так что…

— Разумеется, больше. Вы уже им управляли. Но вчера Калас целый день тренировался и, нужно сказать, произвел на меня немалое впечатление своими способностями. Поэтому я считаю, что он достаточно подготовлен. Полагаю, если возникнут вопросы, вы должны следовать его советам, — нетерпеливо бросил он.

Я ничего не сказал, хотя мне это не понравилось.

Капитан Вандез не заметил моего демонстративного молчания. Похлопал нас по спине и вручил Юри запечатанный чемоданчик.

— Здесь ваши путевые листы. И походные инструкции. Следите за картами и держите ухо востро.

С этим напутствием он развернулся и поспешил прочь.

— Пора двигаться, — буркнул Юри, направляясь к лестнице. Мы поднялись, и я закрыл задвижку.

В следующие пять дней этому кораблику, забитому инструментами и запасными деталями, предстоит сделаться нашим домом. Солнечный свет, струившийся в окна, озарил кабину и погасил фосфоресцирующие панели на потолке. Мы сбросили скафандры и выложили карты на стол. Я уселся в кресло пилота и наскоро провел проверку корабля. Легкий ядерный двигатель, вмонтированный под палубой, полностью заряжен и сможет работать многие годы, требуя всего лишь замены элементов с циркулирующими жидкостями, да и то нечасто.

— Почему бы тебе не запустить «Кошку»? — пробурчал Юри. — Я хочу изучить карты.

Я кивнул и, устроившись поудобнее, щелкнул переключателями. Панель управления ожила. Красные огоньки сменились зелеными, я завел двигатель и заставил «Уокера» присесть несколько раз, чтобы согреть гидравлическую жидкость. Очень трудно запомнить, какие ноги «Кошки» работают при температурах в несколько сотен градусов ниже точки замерзания, когда сам сидишь в жаркой кабине. А вот забывать этого не стоит. Ни в коем случае.

Все это время я не выпускал из виду купол жизни, поднимавшийся на расстоянии. Отсюда можно было различить людей, съезжавших по холму на санках, и другую группу, игравшую в снежки. Такие забавы куда веселее на Ганимеде, чем на Земле: на расстоянии в сто ярдов вы легко можете попасть в соперника, потому что низкая сила тяжести увеличивает дальность броска. На Ганимеде нет особых развлечений, нет ничего вроде лунных каверн, где люди летают в восходящих потоках газов на крыльях, привязанных к спинам. Но и здесь можно неплохо провести время.

Двигатель набрал обороты, и «Кошка» рванулась вперед. Ноги методически двигаются, нащупывая определенный уровень почвы и приспосабливаясь к нему. Гироскопы держат нас на поверхности, а амортизаторы охраняют нашу кабину от раскачивания и сотрясений.

Я переключился на магнитный экран «Кошки». Земля в районе купола жизни опутана сверхпроводниками, создающими магнитную паутину. По мере того, как «Кошка» уходит все дальше, нам требуется больше защиты от непрерывного дождя протонов. Они летят на Ганимед с поясов Ван Аллена. Несколько часов без защиты — и мы попросту поджаримся. Стены «Кошки» содержат сверхпроводящие водородные нити, несущие высокие токи. Они создают снаружи сильное магнитное поле, отклоняющее поступающие заряженные частицы.

Я увел нас от базы со скоростью ровно тридцать миль в час. Мы отбрасываем на стены свинцово-серой лощины тень, похожую на бегущего паука. Юпитер, как полосатый арбуз, растопырился ровно в центре неба.

— Кстати, твой не слишком ловкий маневр не прибавил тебе очков у капитана Вандеза, — сухо замечает Юри.

— Что?

— И нечего делать вид, будто не понимаешь! Еще раз попробуешь нагадить мне, я поставлю тебя на колени.

— Хм-м-м… видишь ли, мне казалось, что если ничего не понимаешь в «Уокерах», не стоит пытаться ими управлять.

— Кто бы говорил! Да я сообразил, что к чему, всего за несколько часов практики! Ну-ка, посторонись!

Он с мрачным видом махнул рукой, прогоняя меня с кресла. Я остановил «Кошку», и Юри скользнул на место пилота. Мы достигли конца лощины и направлялись к невысокому бугру. То тут, то там поблескивал аммиачный лед. Юри запустил двигатель, держась поближе к обычной тропинке. Вся сложность управления «Уокером» заключается в том, чтобы не поднимать ноги слишком высоко при каждом шаге и не развивать большой скорости. Словом, тише едешь, дальше будешь. Машине легче подниматься ползком, чем прыгать.

Но первое, что делает Юри — направляет машину прямо на холм. Ноги напрягаются, чтобы удержать кабину на прежнем уровне, и воздух наполняется пронзительным воем. «Кошка» как-то странно вздрагивает. Рывок вперед. Остановка. Двигатель захлебывается и замирает.

— Эй! — растерянно восклицает Юри.

— Неудивительно, — бросаю я. — Она поступает, как всякая уважающая себя машина, которую заставляют выполнить невозможное. Бастует. Автоматика отключила двигатель.

Юри бормочет что-то неразборчивое и поднимается. Я снова занимаю свое законное место и медленно даю задний ход. Потом обвожу «Кошку» вокруг подножия холма, пока не нахожу вьющуюся дорожку, испещренную следами прежних «Уокеров». Еще четверть часа — и мы оказываемся в следующей лощине, где холмы — в розовой подсветке солнца, пробивающегося сквозь тонкое аммиачное облако над головой.

Мы идем точно по расписанию: я почти все время веду. Ночуем на путевых станциях, вернее, автоматических химических сепараторах, разделяющих молекулы воды и аммиака, чтобы выделить воздух плюс полезные рабочие газы. Я забочусь о шлангах, заполняющих баки А, В и С, пока Юри берет образцы и наводит порядок на «Уокере».

Наш маршрут проходит через старый район Николсона. Мы движемся через зажатые между камнями и снежными заносами лощины, высматривая что-нибудь необычное. Ганимед представляет собой огромный снежок, находящийся в поле притяжения Юпитера. Приливы и отливы тревожат жидкую грязь, из которой состоит ядро. Кипящие жидкости давят на поверхность изнутри. Огромные глыбы замерзшего льда и аммиака наползают друг на друга, безуспешно пытаясь компенсировать подпочвенные процессы: тектоника льда, ничего не попишешь. Они рассыпаются, сталкиваются, вызывая жуткие землетрясения, от которых содрогается спутник.

Ганимед нагревается. Он, разумеется, не весь состоит изо льда: миллиарды лет метеоритных дождей сделали свое дело, и здесь повсюду рассыпаны камни.

Мы избегаем подходить близко к энергетическим установкам. Те, которые побольше, горят, как одержимые, и могут вызвать паводки и наводнения. Теплая вода несет жар в соседние районы, и там тоже начинается таяние.

Однако и этим методом нужно пользоваться осторожно, иначе ваши энергетические установки подтопят под собой почву и просто-на-просто провалятся. Ганимед — всего лишь большой снежок, а не твердь земная, и в основном состоит из воды. Судите сами: ледяная корка, примерно семьдесят миль толщиной, с камнями, застрявшими в ней, как изюминки в пудинге, а под этой корой — болото, молочный коктейль из воды, аммиака и гальки. Есть, разумеется, твердое ядро, далеко внизу, в самом центре, с достаточным количеством урана, чтобы предохранить болото от замерзания. Поэтому энергетические установки не находятся на одном месте. Они похожи на больших гусениц, бесконечно ползущих прочь от экватора. Их компьютерные программы позволяют выбирать наиболее безопасный путь по нагромождениям камней, только у них вместо ног — траки. Мы видели одну такую, карабкавшуюся вдалеке на гребень, делавшую приблизительно сто метров в час, всасывавшую лед и выбрасывавшую из хвоста аммиачно-водяной поток. Наверху у гусеницы ярко-оранжевый шар. Если установка слишком быстро расплавит лед и застрянет в озере, значит, будет плавать, пока не придет спасательная команда.

Несколько десятилетий — и на планете образуется достаточно устойчивая атмосфера. Еще несколько десятилетий — и здесь появится отель «Хилтон». Настанет время перебираться в другое место.

С Юри мы по-прежнему не ладим. Мне все труднее его выносить. Кроме того, он чересчур толст и занимает слишком много места в маленькой кабине. И ужасно неуклюж. Хуже того, небрежен и невнимателен.

На третий день мы выходим, чтобы проверить блок датчиков, передающих экоизменения тающего льда. Что-то в нем разладилось. «Уокер» не может одолеть крутой склон. Мы находим датчики, и причина поломки сразу становится понятной. Обломок камня с кулак величиной застрял в коллекторе: возможно, заброшен сюда постоянно сдвигающимися льдами.

Юри наклоняется, чтобы рассмотреть получше, скользит по гравию и падает на датчики. Коллектор, антенна, оградительные решетки — все отскакивает.

— Кретин! — ору я, бросаясь вперед. Поздно. Все полетело к чертям.

Он клянется, что это я наткнулся на него и сбил с ног. Лжет, разумеется. Может, я и подтолкнул его, но не настолько сильно!

Приходится собирать детали. Снимать датчики. Устанавливать кучу нового оборудования. Проверять его. Мы теряем целый день.

Юри становится еще более невыносимым. Мы постоянно рычим друг на друга, стоит нам оказаться в «Уокере». Если же трудимся снаружи, стараемся делить обязанности так, чтобы работать в одиночку. Оказалось, что у нас полно переделок. Нужно установить счетчики повыше, чтобы камни больше в них не застревали. Энергетическая установка может появиться без предупреждения. Если только что растаявшая смесь проложит себе новый путь, лучше поскорее убраться с дороги.

Мы привели в порядок уже два блока. Когда дело доходит до третьего, Юри отправляется на поиски и возвращается ни с чем. Он не смог отыскать датчики. Я иду с ним.

— Знаешь, я помню это место, — говорю я. — Мы проходили здесь в прошлом году. Блок вон там, прямо за этим гребнем.

— Ну так вот, его там нет.

Мы стоим на уступе желтой скалы, среди разбросанных булыжников.

— А что там обозначено на карте? В чем поломка?

Юри нетерпеливо оглядывается.

— Датчики перестали работать несколько месяцев назад. Это все, что известно.

— Ну, раз так…

Я поворачиваюсь, чтобы идти, и замираю.

— Погоди… кажется, это чашка Фарадея?

Я нагибаюсь и поднимаю крохотный металлический колокол, лежащий в пыли.

— Такие обычно прикрепляют на верху блока датчиков.

Я смотрю на ближайший валун. Весит, должно быть, не меньше тонны — даже на Ганимеде.

Мы находим еще один кусочек металла, выглядывающий из-под края валуна, идем назад и возвращаемся с новым блоком. На этот раз мы убираем датчики подальше от нависших карнизов.

Настроить радио блока на базу оказалось задачей нелегкой, поскольку сейчас мы находились в низкой котловине, так что пришлось сначала транслировать сигналы на базу через радио «Уокера». Следующий на очереди блок находился довольно далеко от той станции, где мы планировали остановиться на ночь. Сначала мы решили оставить его на утро, но потом на меня что-то нашло, и я сказал, что отправлюсь туда в одиночку.

Наступало как раз то время, когда Юпитер перестает загораживать Солнце, и я сделал привал, чтобы полюбоваться, как огненный краешек светила показывается из-за скрывавшей его планеты, неожиданно окутавшейся розовым гало: это светится внешняя кромка атмосферы. Консервная Банка казалась отсюда крохотной белой звездочкой. Я направился по руслу ручья. На душе почему-то стало так легко, как бывает только ранним утром на Земле: Солнце вырвалось из-за Юпитера, вокруг разлился яркий свет, постепенно ставший из тускло-красного ярко-желтым. Любой предмет обретал невероятно отчетливые очертания. Ощущение какой-то чистоты и покоя снизошло на меня. И Солнце было всего лишь свирепой горящей точкой: никаких колеблющихся полутеней, как на Земле. Рукотворная атмосфера Ганимеда все еще была настолько разреженной, что не искажала видения.

И тут я скорее почувствовал, чем услышал хлопок. Я поспешил проверить скафандр. На встроенных мониторах не было ничего особенного. Развертка световода не показала никаких неполадок со спиной. Давление в скафандре нормальное. Я решил, что, должно быть, низкоэнергетический микрометеорит ударил по шлему: обычно такие столкновения не имеют последствий.

Возможно, микрометеорит — всего лишь незаряженная пылинка, упавшая в гравитационный колодец Ганимеда. Будь она заряжена, нити сверхпроводников, вплетенные в ткань скафандра, отклонили бы ее. Сверхпроводники — это чудо. Как только через них пропускают ток, они начинают создавать магнитное поле — отныне и вовеки. Поле не ослабляется, потому что не существует электрического сопротивления токам, создающим поле. Поэтому даже скафандр обладает достаточно сильным магнитным щитом, чтобы отразить коварную слякоть с Ван Аллена. А в самом скафандре нет магнитного поля, искажающего показания приборов, если, разумеется, нити вплетены правильно. Векторные интегралы, задействованные в устройствах видения, могут причинить немало неприятностей, особенно если плохо знаешь уравнения Максвелла. Но для меня главное, что эти штуки срабатывают, а больше ничего и не надо.

Короче говоря, я нашел блок и выяснил, что нужно сменить один из узлов в радио: на базе уже знали, что делать, и приказали мне захватить с собой запасной. Однако не это интересовало меня. Сенсорный блок располагался в середине засеянного участка. Два года назад группа биологов посадила целый акр микроорганизмов, специально выведенных в лаборатории для жизни в условиях Ганимеда. Предполагалось, что они начнут выделять кислород, используя лед, солнечный свет и разреженную атмосферу.

Я был немного разочарован, когда не увидел ни клочка зелени. То тут, то там виднелись островки серого цвета, такие крошечные, что нужно было долго присматриваться, чтобы что-то приметить. Но по большей части вокруг было пусто: организмы погибли. Ох уж этот мой оптимизм: вечно ожидаю слишком много! Да уже тот факт, что хотя бы что-то способно здесь выжить, казался настоящей магией биоинженерии.

Я пожал плечами и двинулся в обратный путь. Уже на полдороге к «Кошке» я вдруг почувствовал, как свербит в глотке, и опустил глаза на приборы, вмонтированные под прозрачным смотровым стеклом. Индикатор влажности стоял на нуле. Я нахмурился.

Каждый скафандр был снабжен автоматическим контролем влажности. Вы выдыхаете водяные пары, и подсистема очистки выделяет немного воды, прежде чем подать очищенный воздух обратно. Эта вода выделяется из задней части скафандра. Можно предположить, что если микропроцессор, управляющий подсистемой, вышел из строя, влажность окажется слишком высокой. Но, оказалось, что у меня ее вообще нет.

Я опустил задний световод и присмотрелся к своей спине. Из нижнего выходного отверстия капала вода. Я проверил…

Капала?!

Я посмотрел еще раз.

Быть не может! Скафандр должен был выводить жидкость медленно, так, чтобы она тут же испарялась, стоило ей соприкоснуться с чрезвычайно тонким слоем атмосферы. Если вода капает, значит, предохранительный клапан открыт, и вся моя вода вытекла!

Я задействовал обзор системы через боковое смотровое стекло, как раз ниже уровня глаз в шлеме. Судя по данным, контроль влажности вышел из строя почти полчаса назад. Именно тогда я и слышал хлопок, который списал на микрометеорит! Утешил себя, называется!

Я ускорил шаг. Щекотка в горле означала, что у меня «скафандро-вая глотка». Так в обиходе именовались симптомы, связанные с дыхательной смесью. Если воздух оказывался загрязненным или терял водяные пары, горло и нос скоро пересыхали, начиналось раздражение, а ведь пересохшее горло — истинное пиршество для любой оказавшейся поблизости бактерии. Если очень повезет, отделаешься многодневным фарингитом.

Я попыхтел дальше. Вдалеке виднелась слабая оранжевая аура вокруг энергетической установки. Туман, поднимавшийся от ревущего потока горячей воды, рассеивал свет на десятки миль. Зеленовато-голубые тени в изъеденных временем холмах резко контрастировали с нежно-оранжевым потоком. Ганимед неожиданно показался чужим и почти угрожающим.

Я обрадовался, когда на горизонте показалась «Кошка», стоявшая у станции. Взобравшись по лестнице, я ввалился через узкий люк в кабину.

— Жратва, можно сказать, уже остыла, — буркнул Юри.

— Надеюсь, что смогу ее прожевать.

— А в чем дело?

Я открыл рот и показал. Юри нагнулся, повернул мою голову к свету и заглянул мне в рот.

— Немного красное. Принимай меры.

Я вынул аптечку и нашел обезболивающий спрей. Во рту сразу появился металлический вкус, но по крайней мере теперь хоть глотать можно!

После этого я занялся прибором контроля влажности. Так и есть, микропроцессор отказал! Я нашел запасной и вставил на место старого. Все работало лучше некуда.

Удивительно, что мог делать Юри с обработанными вакуумной сушкой продуктами. У нас были тонкие ломтики цыпленка в густом грибном соусе, лимская фасоль, которая еще похрустывала, и отварной рис. Все это дополнялось пирогом с клубникой и чашкой горячего чая. Как в лучшем ресторане, учитывая условия, в которых мы находились!

— Мои комплименты, — сказал я, поднимаясь из-за выдвижной полки, которую мы использовали в качестве стола. Комната почему-то завертелась. Я вытянул руку, чтобы не упасть.

— Эй! — крикнул Юри и, подскочив, схватил меня за плечо. Комната снова остановилась.

— Я… все в порядке. Немного голова закружилась.

— Ты побледнел.

— В здешнем свете мало ультрафиолета. Я теряю загар, — промямлил я.

— Что-то тут не так.

— Ты прав. Лягу-ка я спать пораньше.

— Прими лекарство.

Стоило дернуть за кольцо, и складная койка раздвинулась. Юри принес набор первой помощи. Я сел на койку, снимая одежду и лениво размышляя, откуда должна прийти вторая помощь, если первая себя не оправдает. Юри дал мне капсулу, за ней последовала таблетка. Наконец я лег, укрылся и почему-то обнаружил, что изучаю цифры и инструкции, начертанные карандашом на потолке кабины. Но заснул, прежде чем сообразил, что они означают.

Утром я почувствовал себя лучше. Юри разбудил меня и дал чашку теплого бульона, а сам уселся на стул и смотрел, как я ем.

— Скоро я должен звонить на базу, — сказал он.

— Угу.

— Вот я и думаю, что сказать.

— Угу… А, ты имеешь в виду: обо мне?

— Да.

— Слушай, если капитан Вандез решит, что я болен, то прикажет возвращаться обратно. И нам придется подчиниться.

— Так я и думал. Что снизит нашу производительность.

— Сделай одолжение; ничего ему не говори. Я чувствую себя лучше. Все обойдется.

— Ну…

— Пожалуйста.

— Так и быть. Не хочу, чтобы все провалилось из-за твоего легкомыслия.

Он хлопнул себя по коленям и поднялся.

— Пойду звонить.

— Очень мило с твоей стороны, — пробормотал я, перед тем как задремать. Я не чувствовал себя плохо, только немного ослаб. Проснувшись, я мысленно повторил наш маршрут. Следующая станция была довольно далеко, и предстояло проверить один блок датчиков. Немало времени придется потратить на то, чтобы добраться до станции, и это весьма кстати, когда один член команды не может поднять головы.

— Юри, — позвал я, — осторожнее… постарайся проверить…

— Боле, пусть ты и болен, но это не означает, что я должен выслушивать твои приказы. Я все сделаю, как надо.

Я повернулся на бок и постарался заснуть. Юри тем временем надел скафандр и вышел. Немного позже послышались два глухих удара: это отсоединились шланги. Потому Юри вернулся уже без скафандра и сел в кресло пилота.

«Кошка» рванулась вперед и зашагала мерно и неторопливо. Я решил не волноваться и предоставить все Юри. Мне с каждой минутой становилось лучше, но еще немного вздремнуть не повредило бы. Мерное покачивание «Уокера» скоро убаюкало меня.

Я проснулся около полудня: должно быть, устал больше, чем казалось. Юри бросил мне саморазогревающуюся банку тушенки. Я открыл ее и с жадностью проглотил содержимое.

Следующий час я провел, читая роман. Вернее, пытаясь. И не заметил, как снова отключился. Проснулся уже к вечеру. Очевидно, в лекарства было подмешано снотворное.

Я встал, натянул комбинезон и подошел к панели управления. И сел рядом с Юри. Мы довольно резво шагали по плоской черной равнине, верхний слой почвы составлял дюйм или около того. Почва, вернее пыль, поднималась темными клубами вокруг ног «Кошки». Эта пыль получается в результате замораживания и оттаивания аммиачного льда, застрявшего между булыжниками. При этом камни постепенно разрушаются от гальки до гравия, от щебенки до пыли. Через столетие или около того кто-то начнет выращивать здесь пшеницу.

Кроме того, почва еще и состоит из частичек межпланетного мусора, падавшего на Ганимед последние три миллиарда лет. Вся равнина испещрена маленькими ямками и канавками. Метеоры побольше оставляли кратеры, выплескивающие белое на красно-черную корку. Темный лед — самый старый на Ганимеде. Большой метеор может пробить его, выбрасывая наружу свежий светлый лед. История Солнечной системы нацарапана на древней сморщенной физиономии Ганимеда, но мы до сих пор так и не разгадали до конца всех записей.

После того как энергетические гусеницы выполнят свою работу, пересеченной местности, изрезанной оврагами и лощинами, почти не останется. Жаль, наверное. Поднимающиеся к небу уступами гребни так прекрасны в косых желтых лучах заката… но на других спутниках остается еще немало им подобных. Солнечная система имеет куда больше спутников-снежков вроде Ганимеда, чем мест, пригодных для обитания людей. Приходится делать печальный, но вынужденный выбор.

Юри обогнул толстогубый кратер, заставляя сервомеханизмы карабкаться по склону, не теряя скорости. Похоже, он и в самом деле все схватывает на лету. У кратеров побольше края, как из оплавленного стекла: при столкновении все шероховатости сглаживаются. И теперь «Кошка» вышагивает, как по паркету. Я откинулся на спинку кресла, восхищаясь видом. Тень Ио казалась крошечной крапинкой на вечно пляшущих полосах Юпитера. Тонкое маленькое колечко планеты выглядело легкой, почти неразличимой линией, слишком близкой к Юпитеру, чтобы быть отчетливо различимой. Приходилось глядеть в сторону, чтобы поймать ее боковым зрением. Я знал: где-то есть небольшой спутник, медленно разрываемый приливо-отливными напряжениями и сгущающий своими обломками кольцо Юпитера, но он слишком мал, чтобы разглядеть его с Ганимеда. Глядя на все световые точки, мечущиеся по небу, невольно воображаешь систему Юпитера в виде гигантского часового механизма, каждое колесико и шестеренка которого движутся по некоему сложному закону. Наше дело — безболезненно влиться в работу этой огромной космической машины, не повредив ни единой детали.

Я зевнул, прервав ход своих размышлений, и взглянул на панель управления.

— Ты утром все показания снял?

Юри пожал плечами:

— Вчера вечером все было в порядке.

— Посмотрим…

Я нажал клавишу. На жидкокристаллическом дисплее появился перечень деталей системы. Замелькали черные цифры и чертежи. И вдруг что-то высветилось красным.

— Эй-эй! Баки В и С не наполнены, — процедил я.

— Что? Прошлой ночью я поставил систему в режим заполнения, а утром снял показания счетчика. Все было в порядке.

— Потому что счетчик был установлен на бак А. Нужно было заполнять каждый по отдельности и потом проверять. Ради всего святого…

— Это еще почему?! Все твои дурацкие идеи! Неужели трудно было объединить всю систему…

— Послушай, — перебил я, — «Кошка» иногда перевозит другие газы, для шахтеров или фермеров. Если компьютерное управление будет автоматически переключаться с А на В и С, кончится тем, что ты будешь вдыхать двуокись углерода или что там еще.

— Ох…

— Пару дней назад я тебе это показывал.

— Наверное, я забыл. Все же…

— Тихо.

Я наскоро произвел вычисления: мы уже прошли некоторое расстояние, а пути осталось…

— Мы не продержимся до следующей станции, — объявил я.

Юри, не спускавший глаз с дороги, поморщился.

— Как насчет наших скафандров? — медленно протянул он. — Там, должно быть, еще остался воздух.

— Ты перезаряжал свой, когда вернулся?

— Э… нет…

— Я тоже.

И тут напортачили!

Но я все равно проверил скафандры. Не слишком большое подспорье, но все же… Я пробежался пальцами по клавишам калькулятора, и на дисплее появились цифры. Как ни крути, а простую арифметику не обойдешь. Мы в глубокой заднице.

Юри увеличил скорость. Ноги «Кошки» звякали и спотыкались на выпирающих торосах фиолетового льда.

— Я решил, — выговорил он наконец, — что нам следует вызвать базу и попросить о помощи.

Я нахмурился.

— Мне бы не хотелось.

— Другого выхода нет.

— Кому-то придется вылететь сюда и сбросить контейнеры с воздухом. А это риск, потому что даже в разреженной атмосфере Ганимеда имеется что-то вроде ветра, природа которого еще до конца не ясна.

Юри настороженно уставился на меня.

— Дополнительная работа. Боюсь, капитан Вандез будет недоволен.

— Возможно, и нет.

Значит, до Юри дошло, что если придется писать рапорт, виноватым окажется он.

— Послушай, все дело в том, что кому-то на базе придется рисковать головой, и все из-за глупой ошибки.

Юри долго молчал. «Уокер» покачивался на неровной поверхности. На горизонте показалась тонкая струйка аммиачного пара.

— Может, тебе это не понравится, но я вовсе не собираюсь умирать здесь.

Он включил рацию и взялся за микрофон.

— Погоди. Я мог бы… — начал я.

— Что бы ты мог?

— Давай посмотрим карту, — решил я.

Несколько минут прошло в молчании.

— Вот. Видишь тот овраг, который перерезает лощину?

— Да. И что из того?

Я провел прямую линию от оврага через холмы к следующей широкой равнине. Линия прошла сквозь красную точку на другой стороне холмов.

— Эта точка и есть наша станция. Я бывал там раньше. Мы должны были проверить ее через два дня, на обратном пути. Но я могу добраться туда пешком, от этого оврага через холмы. Всего семнадцать километров.

— Не сможешь.

Я еще немного поразмыслил над картой и несколько минут спустя уже увереннее повторил:

— Сумею. Почти вся дорога проходит по руслам ручьев, это позволит избежать лишних подъемов.

Я снова взялся за калькулятор.

— Кислорода хватит, даже с избытком.

Юри пожал плечами.

— Ладно, бойскаут. Если оставишь мне достаточно воздуха, чтобы протянуть то время, пока тебя не будет, и еще немного, пока сюда доберется ракета с базы, если ты дашь дуба.

— Почему бы тебе самому не пойти?

— Я за то, чтобы немедленно вызвать базу. Путешествие — твоя идея.

— Слушай, если мы доложим о том, что случилось, у нас обоих не будет никаких шансов остаться.

— Скорее всего, — кисло пробурчал Юри.

— Я вовсе не желаю лететь на Землю. Там дерьмово до невозможности.

— Это точно. Но умирать — у меня еще меньше охоты.

— Ты просто трус, ты…

— Заткнись, Боле, иначе я разорву тебя на куски.

Я едва успел сдержаться, почувствовав необычайный прилив энергии. И понял, что сейчас случится. Но никто в здравом уме не дерется на борту «Уокера», если, конечно, намеревается и дальше им пользоваться. Поэтому я разжал кулаки и прошипел:

— Ладно, перемирие. Пока проблема не решится. А потом, клянусь Богом, я тебя изуродую.

— Вряд ли, — ухмыльнулся Юри. — Но не позволяй мне задерживать тебя…

Он показал на задвижку.

— Может, если мы…

— Это мои условия, Боле. Собираешься идти — иди один.

Похоже, он не шутил.

Холод сочился по ногам. Скафандр, как мог, защищал меня от внешней стужи, но и он был на пределе своих возможностей.

Розовые глыбы льда, серые скалы, черное небо — и тихие хрипы моего дыхания. Горло саднило от кашля. Воздух в шлеме был густым и вонючим. Я, спотыкаясь, брел вперед.

Мой чудесный план не сработал. Идти было чертовски трудно, а некоторые русла ручьев были забиты отходами: булыжниками, щебнем, скользкими обломками льда. Должно быть, со времени последних орбитальных съемок здесь проползла энергетическая установка.

Приходилось часами преодолевать завалы, карабкаться по каким-то скалам. Юри выслушал мои жалобы и предложил вызвать базу. Но пропади все пропадом, я не собирался праздновать труса и терять единственный шанс остаться здесь! Мой рейтинг должен оставаться высоким, даже если силы иссякнут!

Именно это я и продолжал себе твердить.

Но прошло еще несколько часов, и моя уверенность испарилась. Я не хотел откровенничать с Юри, но дела, похоже, обстояли хуже некуда. Если он догадается, как я устал, наверняка вызовет базу, и весь мой труд пропадет зря. Мало того, ублюдок получит немалое удовлетворение, потянув меня за собой, хотя вся эта история с баками — его ошибка, и все из-за глупого…

Моя нога скользнула по гравию. Я дернулся и едва удержался на ногах, потянув спину. Дикая боль прострелила меня. Но тут небольшой оползень повлек меня вниз. Я едва удержал равновесие, схватившись за камень, и подтянулся вверх, по крутому склону.

Я задыхался, весь взмок от пота и умирал от желания стереть со лба и глаз соленые струйки.

— Подожди несколько минут, — твердил я себе, — и скафандр уберет их.

Но ожидание длилось целую вечность.

Я карабкался по нагромождению, выглядевшему, как песчаная дюна. Все вокруг казалось хаотически перепутанными дебрями. Почва ползла в обратную сторону. Я старался постоянно проверять свое орбитальное местонахождение и только поэтому знал, что иду в нужном направлении. Но карта была бесполезной.

Под ногами скрипели галька и песок, постоянно ускользая, лишая меня равновесия, отбирая скорость. Я упрямо лез по откосу, стараясь идти не прямо, а чуть наискосок. На вершине торчало несколько валунов, охраняющих фиолетовые лоскуты снега.

Натужно пыхтя, я достиг вершины и посмотрел вниз.

И увидел куб.

Я напряг глаза, стараясь его рассмотреть. Большая глыба аммиачного льда растаяла чуть дальше по линии гребня. Уносимые жидкостью обломки выцарапали и выскребли себе путь в камне. Там, где овраг сворачивал в сторону, собралась груда булыжников. У подножия этой кучи, почти ровно на русле ручья, находилось…

Оно двигалось.

Нет… это желтые искорки, внедренные глубоко в молочно-белую поверхность. Плавают. Вращаются. Блестят. Ловят слабый солнечный свет и отбрасывают его причудливыми узорами. Прямо мне в глаза.

Я поплелся вниз по каменистому склону холма, поближе к оврагу.

Куб оказался решетчатым. И служил чем-то вроде рамок для постоянно меняющихся линий, погруженных в глубину. Линии двигались, сплетались, расходились и сходились, образуя непонятные рисунки. Я прищурился, стараясь уловить их смысл. Но так и не сумев, отвернулся и поглядел вдаль.

Там расстилалась широкая просека, выбитая недавними потоками.

Я уже различал ярко-голубой и красный цвета станции. Ее сигнальный люминофор подмигивал желтым глазом. Я смогу добраться туда за час. А там должно остаться достаточно кислорода.

Что-то вновь привлекло мой взгляд к той штуке в овраге.

И я вдруг похолодел. По спине пробежал озноб.

Я пригляделся внимательнее. И увидел…

…широкое пространство мрака с огненными иглами, вертящимися, и сталкивающимися, и пляшущими… зелеными… синими… оранжевыми…

…предмет, состоящий из подрагивающих полос, тянувшихся ко мне…

…и растворяющихся в массах облаков, царапающих рубиновое небо…

…сверкающие поверхности, яркие и скользкие…

…каракули черным… потом желтым…

…бегущее животное, такое проворное, что оставляет лишь впечатление молниеносного прыжка, отблеска коричневой шкуры…

…гниющее розово-зеленое нечто… смрад веков…

…застывший свет…

…змеящиеся волосы…

…взрыв…

Тяжело дыша, я отвел взгляд. Каждый миг в глубине этой штуки сдвигался слой, и я видел нечто новое.

Я заставил себя отвернуться и продолжал спуск. Сейчас самое важное — добраться до полевой станции. Самое важное — воздух. «Уокер». Работа.

Я топал и топал вперед, хотя в мозгу теснились впечатления, вопросы, странные, тревожащие эмоции.

Я постоянно оглядывался. Не мог не оглядываться. Но упрямо шел дальше.

Погодите, погодите, нет…

Всего только минуту, пожалуйста…

Хочу снова прочувствовать то, что ощутил в первый раз…

Простите. Потребовалось несколько минут, чтобы прийти в себя после подключения. Я и не подозревал о его мощи и столь живом ощущении…

Неужели правда, что наша юность так красочна? Так ярка и цветиста? Так впечатлительна? Без дымки размышлений, которую приносит опыт?

В глубине души надеюсь, что нет. Искренне надеюсь.

Потому что дотягивать последние дни, зная, что все позади, что истинный мир совсем рядом, отчетливый и упругий, твердый и блестящий, но вечно ускользающий от тебя… это… это уж слишком.

Теперь я понимаю, почему добрые инженеры противятся широкому распространению подключения.

Особенно для таких, как я. Таких старых, как я…

Но позвольте мне вернуться к предмету, который свел нас вместе. К Артефакту.

Мы, разумеется, все знаем, как он оказался там. Моя первая догадка была почти верной. Долгое время он был погребен в бескрайних ледяных полях Ганимеда. Когда-то давным-давно он возвышался над поверхностью. Но постоянные столкновения и притирка наползающих друг на друга льдин похоронили его в холодных глубинах. Его не раскрошило. Он выдержал невероятное давление.

Рядом проползла энергетическая гусеница. Лед растаял. Случайный поток освободил Артефакт. И навеки изменил историю человечества.

Если проконсультируетесь с историографами, выяснится, что вначале обсуждались исключительно художественные достоинства Артефакта. Возникла весьма любопытная теория, гласившая, что сооружение это носит чисто эстетический смысл. Произведение искусства, и ничего более.

Я замечаю недоверчивые взгляды. Но это правда. В те далекие дни существовала четкая граница между Искусством и Наукой, две совершенно различные концепции, которые, как мы видим теперь, абсолютно ложны и не содержат ни крупицы истины.

Самое первое и яркое впечатление было очевидным: я с величайшим трудом мог отвести глаза от Артефакта. То же самое говорили и те, кто смотрел на его бесконечно изменяющиеся поверхности позже.

Главное — это постоянно обновляющаяся, каждый раз иная поверхность. Артефакт — в каком-то смысле камень, но в каком-то смысле — целиком созданная искусственно вещь, непрерывно переделывающая себя в новые соединения, новые субстанции, новые формы и логики. Каждая базовая единица — не пирамида и не куб, две наиболее часто повторяющиеся геометрические фигуры, а некая изначально изменчивая вещь, состоящая из углов и точек. Ее молекулярная структура определяется атомной, которая, в свою очередь, происходит из самих частиц, по мере того как управляющие ими законы со временем меняются. В старом море возникают новые, молодые силы.

Таким образом Артефакт в основе своей — это рекапитуляция законов, которые управляли, управляют и будут управлять Вселенной. Когда Вселенная была молода, законы тоже были молоды. Мы видим их в глубине Артефакта. Логика и математика горят ярко, сжигая свой недолговечный срок. Потом гаснут. Из их пепла возрождаются феникс новой логики, спонтанно разорванные симметрии, юные частицы, расплескивающиеся в гостеприимную матрицу поглощающей Вселенной.

Время идет внутрь. Изнутри выходит слоистый, меняющийся порядок мира.

О, простите. Два последних предложения — часть нашей литании: я не хотел впутывать в нашу дискуссию ссылки на религию.

Как уже было сказано, следует иметь в виду, что эти воспоминания, глубоко сидящие в моем мозгу, относятся к очень давним временам. Тогда на Ганимеде не разгуливали ветры. Люди не могли находиться на поверхности без скафандров. Даже многослойный шатер над поверхностью, удерживающий бесценные молекулы везде, за исключением нескольких огромных дыр, позволяющих кораблям садиться, — даже это относилось к каждодневной действительности.

Итак, мыслители того времени решили, что Артефакт — художественное произведение. Сложное, да, но художественное.

Второе поколение мыслителей посчитало, что это научный объект, нечто вроде прибора, содержащего изменяющиеся законы Вселенной. Новая сила. Новые частицы. Новая форма теории относительности.

Когда-то люди верили, что поля создают частицы. Так оно и есть. Но есть также вещи… затрудняюсь назвать их полями, которые создают законы. Законы Вселенной диктуются объектами. Артефакт и есть такой объект.

Или, может, только запись такого объекта.

Что приводит к третьей точке зрения на Артефакт.

Только десятилетие спустя после обнаружения Артефакта эффект стал очевидным. Вокруг этого места собралась небольшая община. Потом вырос город.

И никто не желал его покинуть. Никто.

Когда количество населения достигло четверти миллиона душ, пришлось что-то делать. Но убедить кого-то из ученых уехать оказалось невозможным. Всех, кто видел Артефакт, тянуло к нему, как магнитом. Желание погрузиться, стать свидетелем, наблюдать бесконечную игру поверхностей…

Поэтому окончательный вывод был очевиден. Это предмет поклонения. Религиозный объект.

Но, возможно, не только. Вполне вероятно, этот предмет и есть сама религия.

Ибо содержит законы. Несмотря на то, что Артефакт заключен во Вселенной, кто знает, может, к ней он не относится.

Но я, должно быть, слишком углубился в теологические дебри. Вернемся к моей сегодняшней роли — не священника, хотя я именно священник, но исторического свидетеля. Должен упомянуть о другом интересном событии того давнего дня.

Я добрался до станции. Запасся кислородом и выручил беднягу Юри, совсем струсившего к тому времени. Правда, благодарности я не дождался.

Мы промаршировали через множество долин и достигли того места, где находился Артефакт. В наши намерения входило изучить его, сделать съемки и представить отчет на базу.

При виде Артефакта что-то меня кольнуло. Можете взглянуть на мои старые факсы. Сразу увидите любопытный точечный рисунок на поверхности. Волны света, блестящие, как слюда. В постоянном движении. Свет образовывал концентрические круги, похожие на большой глаз. Я заметил, что где бы ни стоял, глаз был постоянно устремлен на меня. На нас.

Я стоял на расстоянии, наводя камеру на фокус. Юри был потрясен не меньше моего. Он подобрался ближе.

Я все еще возился с камерой, поэтому не видел, что произошло в следующую минуту. Думаю, он слишком приблизился к глазу. Когда я поднял голову, Юри как раз тянулся к нему, пытаясь коснуться. Сверкающие кольца словно сосредоточились на нем.

И тут рука Юри дотронулась до поверхности. Соединилась с нею. Вошла в нее, одновременно оставшись наверху. Юри не двигался.

Из Артефакта будто выметнулась волна. Взбежала вверх по его руке, превратила унылую ткань скафандра в мерцающую радугу цветов. Омыла его спину. Захлестнула шлем. Сползла по ногам к ботинкам. Он казался каменной статуей, яркой и блестящей, внутри которой двигались и переливались бесчисленные грани.

Я застыл. Юри медленно… медленно… медленно подался вперед. Беззвучно. Молча. Его рука вошла в глаз по самое плечо. Он кивнул, словно приветствуя то, что должно было случиться. Он уже был там… Артефакт втягивал его: по грудь… по пояс… по колени… наконец исчезли подошвы. Я вспомнил о камере и сделал снимок. Это единственное свидетельство того события. Другими я не располагаю.

Тогда я был просто ошарашен. Признаться, я и сейчас еще не пришел в себя.

Глаз исчез и больше не появлялся. Артефакт принял то обличье, которое вы видите сейчас. За все последующие годы он никогда и не намекнул на то, что сотворил тогда.

Как можно истолковать это событие? Да, Артефакт поглотил человека. Но если учесть все, что могло быть, и все, что мы познали, наблюдая эту бесконечно волнующуюся поверхность…

Моральные соображения оставляю другим. И так как больше ни одно живое создание не было затянуто в глубь Артефакта, вопрос весьма мало интересует наших исследователей. Некоторые считают, что поскольку Артефакт, вероятно, сопутствует эволюции Вселенной или управляет ею, то он, скорее всего, просто сохранил Юри для использования в качестве свежей информации о действии эволюционных законов. Возможно.

Меня подобные предположения занимают меньше всего. Когда я вспоминаю те давно канувшие годы, меня мучит лишь одно. Я должен в этом признаться, ибо как послушник Артефакта я не могу лгать и не совершу даже грех умолчания.

Когда вы приближаетесь к Артефакту, покоящемуся теперь на прозрачных балках, так что все его поверхности видны и камеры могут фиксировать каждый нюанс, нельзя не заметить маленькую старую табличку, на которой высечено число, когда я впервые наткнулся на тот овраг. Дальше приведены другие даты: основания Храма и принятия Закона Полноты. Приведено также и мое имя, как первооткрывателя.

Каждый день, приступая к моим трудам, я прохожу мимо этой таблички. Мой взгляд невольно скользит мимо жалкого упоминания моего имени и поднимается к гигантской статуе, нависающей над левым порталом. Это дань общества мученику нашей веры, жертве, которую потребовал Артефакт.

И глядя на это громадное лицо, где верна каждая черта, вплоть до высокомерной улыбки и узких маленьких глазок, глядя на все это, я в самой глубине души сознаю, что, несмотря на безмятежность, которая должна бы исходить от Артефакта, и немалый груз лет, я все еще ненавижу ублюдка.