Меня зовут к телефону. Я встаю с кровати и иду за санитаром в телефонную будку.
— Привет, это Анна.
— Привет…
— Надеюсь, ты на меня не сердишься.
— Нет, я не сержусь. Я просто устал.
— Очень жаль, что все так закончилось, что ты так ушел.
— Мне пришлось.
— Я знаю, с тех пор меня мучает совесть. Но… ты мне нравишься…
— Ты мне тоже нравишься, Анна…
— Но… я не то хотела сказать. Я была в том женском центре.
— Теперь уже неважно. Я нашел адрес.
— Ты знаешь, что муж ее бьет? Я говорила с консультантом, сказала, что я подруга Амины, и она согласилась помочь. Она рассказала, что две недели назад Амина снова к ним приходила. Он избил ее до синяков и сломал палец. Она пожила там пару дней, но не захотела обращаться в полицию и снова вернулась к нему. Они сильно расстроились.
— Спасибо.
— Я просто подумала, что могу что-нибудь сделать.
— Спасибо. Ты мне очень помогла.
— Если снова выйдешь, приходи. Книжка про Лотрека все еще лежит на подоконнике и ждет тебя.
Я кладу трубку.
Кто разбил зеркала в ванной? Похоже, что Карин разозлилась. Стоит посреди столовой и громко так говорит. Говорит, что кто-то разбил все зеркала. Народ отрывается от спаржевого супа с серыми тефтельками. Ну наконец-то хоть что-то. Я перекладываю ложку в левую руку, подношу ко рту, одновременно пряча костяшки правой руки в коленях. Опухшие красные костяшки. Кто-нибудь наверняка заметил. Но никто ничего не говорит.
Это нечто противоположное любви. Я все время думаю об Амине, не могу о ней не думать. Но мысль о ней не приносит радости. Не согревает.
Карин говорит, что тому, кто разбил зеркала, ничего не будет, они просто хотят знать, кто это сделал. Им очень важно знать кто. Ее голос поднимается на октаву. Под столом я массирую костяшки. Мне больно до них дотрагиваться. Я тру костяшки о шершавый низ столешницы, от боли на глазах выступают слезы. Карин говорит, что тот, кто разбил зеркала, может подойти к ней позже. Все молчат. Она говорит, что зеркала очень дорогие. Так что если кто-то знает, чьих рук это дело, он просто может потом к ней подойти. Это нечто противоположное любви.
В этот вечер старик преданно меня дожидается. Сидит на стуле, который я поставил для него у кровати. Раньше он просто стоял и странно щетинился и не знал толком, как ему быть. Он лучше себя чувствует сидя. Рассядется, скрестит ноги и улыбается мне. Я ждал его, знал, что он придет. Он откашливается, но молчит.
Давай выкладывай, говорю я ему. Все выкладывай, я никуда не денусь. Все, что имеешь. Ты не можешь предложить мне ничего такого, с чем бы я не совладал. Я это знаю. Просто говори со мной. Скажи мне все. Расскажи, что я такое, кто я такой. Я обязательно выслушаю. Обещаю. Выкладывай все.
Он уже выглядит не таким довольным. Занимает меньше места на стуле. Давай выкладывай, ору я. Я этого хочу. Покажи мне, кто ты. Покажи, что ты можешь. Ты можешь сломать меня? — я и так уже сломлен. Раздавлен. Можешь затопить мою душу своим мраком? У тебя нет ничего такого, чего бы не было у меня. У тебя не было ни одной мысли, которой не было бы у меня. И ты знаешь это. Потому что я это знаю.
Я сажусь на кровати, смотрю сквозь толстое противоударное стекло, отделяющее меня от остального мира. С деревьев уже падают листья. Лежат на лужайке, взлетают от малейшего дуновения ветра. Я слышу его позади, он ничего не говорит, просто тяжело дышит полуразложившимися легкими.