— Алло, Петро?! На рабочем месте в столь поздний час? Молодца.

Бузунько поморщился от знакомого голоса. Звонил Митрохин.

Во-первых, Бузунько терпеть не мог, когда его называли Петро. Уж лучше, когда просто «Михалыч». Во-вторых, Митрохин имел невыносимую привычку орать, разговаривая по телефону. Независимо от качества связи. Выглядело это так, будто идет война, а Митрохин сидит в окопе на передовой под бомбами и пулями и отчаянно пытается дозвониться в штаб, чтобы вызвать подкрепление. Вполне возможно, что свою службу на благо Отечества Митрохин представлял именно в таком героическом свете. Свистит приближающаяся бомба, раздается взрыв, и он пригибается к земле. Его обдает волна сухой земли, барабаня комьями по гимнастерке. Но он отряхивается, мужественно крутит ручку рации и кричит: «Одуванчик, одуванчик, это василек!» «Интересно, — иногда думал Бузунько, — он и с начальством так орет или только с подчиненными?» Но узнать это, увы, он никак не мог, так как всегда был подчиненным. А при нем Митрохин начальству ни разу не звонил.

— Что у тебя происходит?! — продолжал громыхать героический голос с передовой.

— В каком смысле?

— Я слышал, народ-то твой спивается. В какой-то «экзамен» играет, заливает зенки до усрачки, стихи горланит! Что за херня?!

«От кого это он, интересно, слышал? — подумал майор. — Шпионы у него тут, что ли?»

— Ты, майор, — продолжал хрипеть в трубку Митрохин, — головой отвечаешь, если что.

— Да отвечаю, отвечаю. Все под контролем. Я же здесь.

— Ага. Знаю я твой контроль. Чего ж они тогда пьют?

— Да не больше обычного они пьют.

— Ты смотри. Если 31-го кто в запой уйдет, я тебе лично звездочки срежу.

— Понятно, — хмуро ответил Бузунько.

— Как там Пахомов?

— Пахомов?

— Ну да. Библиотекарь твой.

— Нормально. Вот уезжать собирается.

— Что?

— Уезжать, говорю, собирается.

— Да я понял. Куда?!

— Не волнуйтесь, это после Нового года. Пока здесь.

— Ясно. Ты его держи на коротком поводке. Чтоб раньше времени не смылся. А то приедет комиссия, им нужен какой-нибудь человечек, чтоб в этом деле сек.

— Да никуда он пока не денется. Он мне сам сказал, что доведет указ до конца.

— Надеюсь, что до победного. И вот еще что. Отчет мне подготовь за последние две недели. Начиная с собрания. Всё. Отбой.

Связь Митрохин всегда прерывал резко, без прощаний, как будто и вправду сидел в окопе под бомбами.

«Чтоб тебя накрыло!» — швырнул трубку Бузунько и сам закричал:

— Сержант!

В дверях появился встревоженный Черепицын.

— Слушаю, товарищ майор.

— Ты это. — Бузунько почесал лоб. — Что у нас с мужиками? Что там еще за «экзамен» такой?

— Игра, товарищ майор.

— И что за игра?

— Пропускают по сто грамм, читают свой текст. Потом снова сто грамм. И так, пока кто-то не сделает первую ошибку… ну или свалится под стол.

— Ничего себе игра. Дочки-матери прям. Нельзя ли этот процесс как-нибудь проконтролировать? А то сопьются к чертовой матери до комиссии. А мне нужен показатель!

— Никак нет, товарищ майор.

— Что значит «нет»? Не сопьются, думаешь?

— Нет, в смысле нельзя проконтролировать. Разве что сухой закон принять.

— Может, посоветуешь еще комендантский час ввести?

К каверзным вопросам подобного характера Черепи-цын давно приспособился и имел против них универсальное средство.

— Не могу знать, товарищ майор, — гаркнул он, вытянувшись в струнку.

Но майор тоже без боя не сдавался.

— А кто может знать?

— Не могу знать, товарищ майор!

— Вот заладил! — плюнул с досадой Бузунько. — И что ты разорался? Не на параде. Вольно. Ты мне лучше скажи вот что. Из деревни никто за последние две недели не уезжал?

— Вроде нет, товарищ майор.

— Вроде я одет по моде, — решил саркастически срифмовать Бузунько. — Ты мне факты давай. Кто-нибудь уезжал?

— Не могу знать. — Но, заметив насупившееся лицо майора, Черепицын поспешно добавил:

— Нет!

— Приезжие были?

— Нет.

— Тема указа не муссировалась между нашими ну и… другими?

— Простите, товарищ майор, что она не делала?

— Муссировалась. Обсуждалась.

— Насколько знаю, нет.

— Ладно. Все, иди, не мозоль глаза. И этого, Поребрикова, отпусти уже, че ему, до Нового года париться, что ли?

Черепицын кивнул головой и вышел.

Бузунько посидел еще какое-то время, позвонил Пахомову, но не застал того дома и закурил. А затем, вздохнув, достал лист бумаги и принялся за составление рапорта о проведенных за последние две недели мероприятиях.

«Главное, чтоб все гладко было, — думал он, стуча указательным пальцем правой руки по клавишам допотопной пишущей машинки марки „Olivetti". — Начальство любит, когда все гладко».

Но гладко бывает, как известно, только на бумаге. Да и то в сказках. Да и то не во всех.