Я не часто вспоминал ее, но если уж такое случалось, то мне с трудом удавалось выбросить из головы мысли о ней.

Она стала призраком, который меня преследовал и лишь издевательски ухмылялся в ответ на мои попытки избавиться от него. Она всегда возвращалась ко мне тогда, когда я уже надеялся, что забыл ее. И вот тогда появлялась она. Достаточно было всего на миг утратить бдительность. Стоило только прикрыть глаза, как она тут же появлялась, будто садилась рядом. Она улыбалась, показывала кровь и смерть и выкрикивала мое имя.

В такие мгновения казалось, что мир собрал все горести и несчастья в один комок и в таком сконцентрированном виде натравил их на меня. Я стоял перед лицом своей беды, словно артист под светом прожекторов. Целыми ночами я лежал без сна, заставляя тело оставаться в постели, — мне казалось, что я лежу в камере, а в это время тюрьму заполняют водой или крысы обгрызают мне ногти на руках и ногах. Я лежал под одеялом, даже когда пот катил с меня ручьями, и продолжал борьбу до тех пор, пока не всходило солнце.

Я точно знал, что достаточно только раз проявить слабость и взять телефон или засесть за компьютер, чтобы начать искать ее. Найти ее было бы несложно, но вместе с ней я нашел бы и то, что она обещала в кошмарных снах, — кровь, леденящий ужас, смерть.

Мне можно было и не надеяться, что это останется сном. Это было обещанием. Предсказанием и угрозой.

Один раз мне не удалось избежать контакта с ней. Он был односторонним, она ничего не знала и, наверное, так никогда и не узнала о нем. И тем не менее я долго боялся, что чем-то выдал себя и теперь она сможет меня найти.

Уже не помню, какой это был год, помню лишь свое тогдашнее настроение. Вашингтон казался депрессивным и угрюмым, виноватым в этом, без сомнения, было политическое положение, но мы все списывали на погоду, ведь о ней было легче говорить. Стоял конец лета, уже чувствовалось приближение осени, и люди боялись зимы еще до того, как она наступила. Между двумя интервью я случайно встретил в гостинице женщину, которая знала ее, и на секунду потерял осторожность. Мы сели за столик у окна в баре отеля, выпили по бокалу вина. Завели светскую беседу. А затем я спросил о ней. Как у нее дела. Вроде бы совершенно невинный вопрос. Но я думал о крови, смерти и ледяном ужасе.

Женщина вздохнула так, словно это был вздох из могилы. Показалось, что у нее было так же мало желания говорить о ней, как и у меня, но она была слишком вежливой, чтобы оборвать разговор, а я на какой-то момент стал слишком фаталистичным.

Женщина сказала, что она одинока. И еще что-то, о чем я позже забыл, потому что это не имело никакого значения. Женщину, казалось, это задело, она вдруг стала очень печальной, хотя знала ее всего лишь поверхностно.

— Как жаль, — все время повторяла она.

Одинока. Одна. Это объясняло все. Вот в чем была причина, вот почему время от времени она приходила ко мне и делилась со мной картинами, которые навязывала мне. Кровь, смерть и… Да вы уже знаете. Она должна была со всем этим прийти ко мне: для нее существовал только я.

Я заметил, что это вполне в ее духе, что она всегда была одинокой. Я попытался быть вежливым, чем-то развеселить эту печальную женщину и сказал, что если одиночеству когда-нибудь захочется получить новое имя, то оно возьмет себе имя «Дерия», а ей отдаст свое.

Попытка была честной, но явно неуклюжей — и без того печальная женщина стала еще печальнее, а за окном среди потоков дождя появился снег.

Позже я подумал, что не надо было обмениваться именами. Одиночество просто должно было взять себе имя Дерии. А самой Дерии вообще не нужно было имя. Все равно уже не осталось никого, кто мог бы назвать его.

Никого, кроме меня.

Когда-нибудь мне придется вернуться к ней.

 

Глава 1

Этот день мог стать самым обычным, нормальным днем. Хорошим днем. Спокойным.

Но вместо этого вдруг возвращается он, и у нее становится тепло на душе.

Он возвращается, сдвигает брови — так, словно человек пытается кого-то вспомнить, но не может узнать лицо стоящего напротив, — улыбается и поднимает руку в знак приветствия. Он разрушает то, что она ненавидит и одновременно отчаянно пытается спасти. Свою нормальную до тошноты жизнь.

«Время, дитя мое, излечит все твои раны», — так всегда говорила ей бабушка. Эта пожилая женщина умела своими наивными фразами свести к мелочам то, что причиняло Дерии боль.

Время излечит все твои раны, дитя мое, так что нам беспокоиться не о чем.

Дерия так тоскует по бабушке, что иногда ей от боли тяжело дышать.

Она с трудом приходит в себя. Она вынуждена поставить поднос на полку между пакетами с молоком и пакетиками с сахаром, прислониться к стене и закрыть глаза, чтобы собраться с силами. Руки дрожат, и это чувство ей уже знакомо — они теперь будут дрожать несколько минут, словно резко упал уровень сахара в крови. Ей не удастся даже подать посетителю один-единственный бокал, не разбив его при этом. Во всяком случае, до тех пор, пока он сидит там, за столиком, словно никогда и не уходил оттуда.

Проклятый подлец! Как он мог решиться сейчас вернуться сюда? Сейчас, именно тогда, когда она всего-навсего официантка? Где он был, когда ее фотографии красовались в газетах и глянцевых журналах, когда она могла выбирать, идти ли ей на съемки шоу к Маркусу Ланцу либо Гюнтеру Яуху или лучше согласиться на бутерброды в передаче с безобидным обменом колкостями со Штефаном Раабом? Однако жизнь с шампанским и канапе закончилась, и сегодня она сама — та, что подает напитки и бутерброды. А у времени, как у проклятой ведьмы, было целых пятнадцать лет, и за эти пятнадцать лет ее раны еще сильнее загноились.

Он, конечно, узнал ее, хотя она сразу же отвернулась, чтобы сбежать на кухню. Это был почти пируэт. Как тогда, в балетном зале, когда он…

Вот только об этом думать ей нельзя — ей вообще нельзя думать о нем.

Прижавшись спиной к кафельной стене, она ждет, надеется, что к ней подойдет коллега и она сможет придумать какой-нибудь предлог, чтобы извиниться и уйти. Врать она не умеет, и ей нужна хорошая отговорка. «Думай, Дерия, думай», — заставляет она себя. Думай о чем угодно, только не о нем, только не о нем!

Я…

Подходящим поводом был бы приступ мигрени или что-нибудь вроде сердечного приступа — тут ей бы поверили. После пережитого страха она уже и так наверняка бледная как смерть.

Як…

Позже нужно будет пойти за покупками — обязательно за покупками. Молоко, йогурт и корм для кошек. Кошачий корм, ни в коем случае не забыть любимый корм Одина, иначе кот обидится и наблюет ей в туфли.

Яко…

Вечером у нее дежурство на кассе. С шести до десяти, хорошая смена — приходит много покупателей, клиенты, и все они страшно спешат. Люди, с которыми время проходит быстрее. Люди, которые почти не удостаивают взглядом ее, кассиршу. И это именно то, чего ей больше всего хочется. Такие смены утомляют, они парализуют мысли — мысли, которые мешают ей. Засыпать в такие вечера легче и…

Якоб

Якоб. Якоб. Якоб.

Светлые каштановые волосы. Светло-карие глаза. Слегка загорелая кожа. Прошло так много лет. Он не изменился.

Зато изменилась она. И как изменилась! Она на какое-то мгновение думает о крови, смерти и ледяном ужасе, всего лишь на миг, и этого объяснить себе не может. Дежавю?

Она выбрасывает эту мысль из головы. Забудь немедленно! Такого никогда не было.

— Дерия?

Открывается раздвижная дверь. За ней стоит Тони — ее шеф. Собственно говоря, Тони на самом деле зовут Давид Шмицке, но он подкрашивает волосы в черный цвет и поэтому слегко похож на итальянца. Должно быть, оттого он и назвал свое кафе «Тони’с» — именно так, с глупым апострофом. Это приводит Дерию в отчаяние каждый раз, когда она видит логотип над дверью, на фартуках и бумажных салфетках. Но вскоре все начали называть его Тони.

Тони, ничего не понимая, переводит взгляд с нее на поднос, там медленно оседает молочная пена на двух чашках латте макиато:

— Ты что здесь делаешь, гости ведь ждут, что случилось, и вообще, что у тебя за вид?

Дерия трет лоб:

— Я… у меня закружилась голова. Я вынуждена была…

Щеки горят, она чувствует, как лицо краснеет от вранья.

— Надо же было сказать мне! — Качая головой, Тони отодвигает ее в сторону и берет у нее из рук поднос. — Я поработаю вместо тебя, приляг на полчасика, только не падай тут перед нами в обморок и, пожалуйста, пожалуйста, смотри, чтобы тебя не стошнило! А то что подумают люди?

— Извини, Тони, — бормочет она.

Но ее неудержимый шеф, по своему обыкновению, уже устремился дальше, выдав какой-то непонятный поток слов. Вот его худощавая фигура скрывается за поворотом. Тони не останавливается ни на секунду, никогда. Наверное поэтому, частенько приходит ей в голову, он такой тонкий, просто как нить. Шефу надо бы питаться, как профессиональному спортсмену, но на это ему, как гастроному, при всем желании не хватает времени. Тони за целый день не успевает выпить даже собственную чашку кофе. Или не хочет, чтобы не проводить в туалете ни единой минутой больше, чем абсолютно необходимо.

У Дерии подкашиваются ноги, возникает ощущение, словно она идет по толстому поролону. Наконец она падает в кресло в помещении для отдыха. С помощью одной из маленьких бутылочек воды, которые стоят здесь наготове, она пытается охладить пылающие щеки, но вода теплая и ничем ей не помогает. Дерия надеется, что коллеги не увидят ее в таком состоянии. Ей стыдно, что какой-то мужчина времен ее молодости так выбил ее из колеи. Ведь она уже давно не девочка-подросток, а женщина тридцати двух лет, да с жизненным опытом, которого наберется на все шестьдесят. Тем не менее она чувствует себя маленькой и беспомощной — точно такой же, какой была, когда познакомилась с Якобом.

И тут опять появляется он и поворачивает время вспять.

Якоб уже был главным редактором школьной газеты, она тогда училась в шестом классе, а он — в восьмом. Его пальцы умело и быстро бегали по пожелтевшей клавиатуре старенького компьютера «Коммодор», стоявшего в маленькой комнате, которую они именовали редакцией. Отопление здесь потрескивало громче, чем в любом помещении школы. Она печатала куда медленнее Якоба, щелканье клавиш было не музыкой, а треском без всякого ритма. Ее первой статьей для школьной газеты был отчет о выступлении их танцевальной группы «Танц-АГ» на городском празднике. Она занималась балетом и танцевала, именно поэтому ей и поручили это задание. Фотография была не резкой, а ее текст — угнетающе плохим. Но ей разрешили продолжать.

— Дерия, нужно ставить пробелы после точек, — объяснял Якоб и при этом заглянул ей через плечо, так что его щека оказалась совсем близко к ее щеке.

— А разве так нужно? — Ей не хотелось возражать, ей просто хотелось поговорить с ним подольше.

— Да, именно так.

— Почему после? Почему не перед? Так ведь было бы логичнее?

— Потому-у что. — Якоб взглянул на нее и промолвил так протяжно, что ей показалось, что слово коснулось ее кожи: — Потому что это так.

— А кто это сказал? — Всего лишь дыхание, но она чувствовала себя храброй и бесстрашной, словно их диалог был чем-то великим. Коленки под столом дрожали, но он не мог этого видеть.

Короткий смешок — вот и весь ответ.

Улыбка на его губах была нежной:

— Просто ставь пробелы.

И он снова убежал.

Якоб. Единственный танец на карнавале, когда она была в седьмом классе, а он в девятом. Под музыку «Ветра перемен» группы «Скорпионс» они переносили тяжесть тела с одной ноги на другую и смотрели мимо друг друга. Ее руки лежали на его плечах, а его — на ее бедрах. Его лицо было пурпурно-красным. И это было видно даже под гримом черта. После танца он прямо так, с рогами на голове, уехал на своем велосипеде «BMX» домой, а счастливая Дерия осталась, ведь он танцевал со всеми другими девочками, но после танца с ней — уже ни с кем.

Якоб. Робкий поцелуй в девчачьем туалете, когда она была в восьмом классе, а он — в десятом. Она прищемила себе пальцы дверью, да так сильно, что пошла кровь, а он отвел ее к умывальнику и держал ее руку под струей воды. Он держал ее крепко и нежно, а ледяная вода обжигала ей рану. Затем он бесконечно долго удивлялся слезам в ее глазах, которые она изо всех сил пыталась удержать. Наконец он нагнулся к ней и просто притронулся к ее носу своим. Она подняла голову, и он поцеловал ее, и это было прекрасно, и больше ничего.

Это было шестнадцать лет назад, однако вкус его губ все так же жил в ней, точно так же, как запах дезодоранта, которым он тогда пользовался, — «Nivea for men», — да и какая теперь разница… Она купила себе точно такой, чтобы каждый день слышать его и чувствовать его запах в своей постели. Ей хотелось, чтобы здесь пахло им, словно он лежит рядом с ней, когда она закрывает глаза.

Якоб. Ее друг. Ее лучший постоянный друг, ее первая любовь — и если оглянуться назад, то и единственная. После десятого класса он заявил, что переедет в Соединенные Штаты, чтобы исполнить свои мечты. Это было как бомба, разорвавшая жизнь Дерии.

Планы. Будущее. Планы на прекрасное лето, прежде чем она продолжит учебу. Все это он разорвал на тысячу мелких частей. Осколки она могла бы собрать и снова склеить. Но такие крохотные, мельчайшие частички — уже нет.

— Поговори со мной, — умоляюще сказала она. — Почему? Почему ты не сказал об этом раньше?

— А разве это что-нибудь изменило бы? Ты вообще ничего не понимаешь и никогда не поймешь. Оставь меня в покое!

Он напился и на школьном дворе оттолкнул Дерию так, что она в своем коротком платье упала на асфальт. Кто-то вынужден был держать его под руки, настолько он был пьян. Дерия, ничего не соображая, могла только смотреть со стороны, как единственный человек на свете, который мог сделать ее жизнь уверенной и управляемой, сам полностью потерял контроль над собой. Немного позже его стошнило в какое-то мусорное ведро, а после этого он рыдал, как ребенок, в объятиях Кристины Штальман — это же надо было, чтобы именно у нее! — и велел Кристине послать Дерию прочь. Больше всего Дерии хотелось умереть, но это было невозможно.

Это был последний раз, когда она видела его, прежде чем он исчез. Это был тот момент, когда вместо детских мечтаний о счастье возникла реальность. И она перестала мечтать навсегда.

Проходит действительно бесконечное время, прежде чем Дерия решается покинуть комнату для отдыха и выглянуть в кафе. Якоб ушел. Конечно, это был он. Он вообще не узнал ее, да и, конечно, вряд ли помнит ее.

— Я опять в порядке, — сообщает она Тони, получает от него целую кучу указаний и снова приступает к работе, словно ничего не случилось. Легкую дрожь в руках она игнорирует, ждет, когда она уляжется сама собой, и вместе с дрожью исчезает страх, что Якоб может внезапно снова появиться в кафе.

Зачем ему это нужно? Даже если бы он узнал ее, то сделал бы вид, что ничего этого не было. Это неписаный закон, которого придерживаются все люди из ее детства и молодости, — Дерия не узнает никого, и никто не узнает Дерию. Она понимает последствия, во имя которых соблюдается это правило, поэтому и сама следует ему.

Она начала новую жизнь, с самого начала, с нуля. Новую жизнь, до тошноты нормальную, спокойную, стабильную жизнь. И это все, чего она хочет.

Так было до тех пор, пока здесь не появился он. И теперь Дерия вынуждена признать, что у нее больше нет ничего.

В конце концов, всегда все выглядело как несчастный случай.

Это было целью, но не менее важным был также путь. Если уж он прилагал усилия к тому, чтобы убить кого-нибудь, то тот, кто должен был умереть, не должен был уйти в смерть, как бы случайно споткнувшись, не должен был беззвучно исчезнуть из жизни. Жертва должна была постепенно осознавать, какая роль ее отведена. Она должна была заметить, что все взгляды останавливаются на ней и что это взгляды острых глаз, куда более острых, чем ее собственные. Человек должен был почувствовать, что он стал частью плана, придуманного разумом, куда более гибким, чем его собственный. Он должен был начать замечать, что безопасность — всего лишь плод воображения, и теперь ему придется об этой кажущейся безопасности забыть.

Жертвы должны были ощущать страх. Они заслужили этот страх, а он уж позаботится о том, чтобы они получили то, что заслужили.

Когда он впервые увидел свою новую жертву, она еще не имела ни малейшего понятия о том, что ее ожидает. Но он уже знал, как умрет жертва.

В конце концов, все будет выглядеть так, словно произошел несчастный случай.

 

Глава 2

Когда Дерия открывает дверь дома, ее соседка и лучшая подруга Сузанна в коридоре и собирает с пола апельсины, которые, наверное, вывалились из переполненной корзины, сплетенной из лозы. Пара апельсинов катится вниз по лестнице. Один апельсин летит прямо под ноги Дерии, и она останавливает его кончиком туфли.

— Дерия, дорогуша! Привет! Ты пришла очень вовремя. Фрукты хотят разбежаться.

— Привет, Солнце. — Дерия ставит на пол пакет с покупками, чтобы помочь подруге собрать фрукты.

Достаточно произнести прозвище подруги вслух, как на душе у Дерии становится легче. Как-то светлее. Да, это прозвище никому не подошло бы лучше. Сузанна — это женщина, лицо которой постоянно сияет, а ее светлые непокорные локоны напоминают солнечные лучи. Кроме того, у нее розовые щечки, похожие на яблочки, и выглядят они так, словно их разрисовали, она применяет косметику только для того, чтобы как-то затушевать эти яркие щеки. При всем желании Дерия не может понять, зачем она это делает. Про себя она называет щеки Сузанны щеками летнего солнца и даже завидует ей. Сама она всегда бледна, причем это такая бледность, что все парикмахеры советуют ей перестать красить волосы. Никто не хочет верить, что это ее естественный цвет лица, — так не подходит ее светлая кожа к ее черным волосам.

Солнце работает половину дня в страховой компании, однако ее настоящим призванием является маленький «Интернет-шоп», через который она продает сшитые ею самой, да к тому же с большой любовью, обложки для книг, сумочки для мобильных телефонов, наволочки для подушек и трогательных плюшевых зверушек, с которыми она по отдельности прощается, прежде чем послать их покупателю. Дерия не может объяснить себе, почему у такой притягательной и яркой личности, как Сузанна, нет кучи подружек, как у Кэрри из «Секса в большом городе». Вместо этого Солнце держится за Дерию, которая рядом с ней чувствует себя, словно луна — бледная и холодная. Это не мешает и не смущает Дерию. Нет, она даже вынуждена признать, что чувствует себя очень уютно в приятном тепле Солнца.

— И что же ты собираешься делать со всеми этими фруктами? Разве ты никогда не слышала об опасном шоке от витамина С? Или о гипервитаминозе?

— Будь сильной! Я купила их для тебя. Я хотела принести их тебе. — Солнце бросает Дерии один из апельсинов и вместе с ней поднимается по лестнице на первый этаж, в квартиру Дерии.

— Прогноз погоды угрожает нам целой неделей затяжных дождей, и я подумала, что смогу сделать нам пару смузи типа «Грипп — нет, только не для меня».

— Очень приятно, что ты думаешь обо мне.

— В своих собственных интересах, — улыбается Солнце. — Дело в том, что мне нужен твой совет. И, кроме того, у меня сломался миксер. У тебя же есть?

— У меня есть миксер для пюре. Кажется.

— С ним тоже можно поработать.

Дерия открывает дверь, снимает туфли и заносит свои покупки и покупки Солнца в кухню, прежде чем снять пальто и тщательно, без складок, развесить его на плечиках. Кот по кличке Один приветствует их мяуканьем и так настойчиво трется о ноги, словно хочет сбить ее с ног.

— Ты — зажравшееся белое чудовище, — ласково ругает она кота. — Неужели ты всерьез думаешь, что получишь ужин вот так сразу? Солнце, хочешь кофе, прежде чем мы займемся фруктами?

Солнце тоже сняла куртку, теперь Сузанна садится за кухонный стол и усаживает кота к себе на колени:

— Спасибо, нет. Ты ведь знаешь, что я не смогу уснуть, если вечером выпью кофе.

У Дерии та же история, и именно поэтому она пьет кофе.

— Меня все время удивляет, что ты приходишь из итальянского кафе и, едва попав в дом, сразу же включаешь эту ужасную штуку.

— Привычка, — отвечает Дерия и снимает чашку с тщательно вытертой полки.

— Скорее всего, это каприз, почти такой же, как твоя привычка к чистоте. Эта квартира вызывает у меня угрызения совести — когда в нее ни войдешь, все выглядит так, будто ты только что все здесь вычистила.

— Я просто люблю чистоту.

— Нет, просто у тебя нет никакого хобби.

Честность — это второе имя Солнца, и тут она редко идет на компромисс. Но у нее такой характер, что даже спорить с ней приятно.

— Пару маленьких капризов ты можешь и оставить мне… Иначе мы начнем спорить о твоей ужасной коллекции фарфоровых слоников. А сейчас я выпью кофе. На работе я не успеваю это сделать. Да и мой собственный кофе все равно лучше.

«По крайней мере я знаю, что мои чашки чистые», — мысленно продолжает она.

— Твоя хозяйка не должна допустить, чтобы ее горячий итальянский шеф с горячей кровью услышал такое, — говорит Солнце, обращаясь к Одину.

Кот переворачивается на спину и подставляет живот, и Солнце начинает самозабвенно чесать его.

— Он бы выгнал меня ко всем чертям, — шутит Дерия. — А теперь признавайся — какой тебе от меня нужен совет?

Солнце вздыхает, а Дерия знает свою подругу достаточно хорошо, чтобы предвидеть ее ответ.

— Опять речь идет о твоем брате? Ему нужны…

«…снова нужны твои деньги», — хочет сказать она, однако вовремя успевает остановиться. Она не хочет обидеть Сузанну, но такой излишней прямолинейностью легко может это сделать.

— Он попросил еще раз помочь ему… — бормочет Солнце. — Но я не знаю, действительно ли так для него будет лучше.

Дерия отставляет кофе в сторону, садится за стол рядом с подругой и берет ее за руку.

— Значит, он снова не пошел на эту терапию, да?

Сузанна качает головой и вдруг становится ужасно усталой:

— Он сочиняет, что у него не было времени.

— Но ты ему не веришь.

— Нет.

— Зачем ему в этот раз нужны деньги?

Солнце невесело улыбается:

— Чтобы отремонтировать машину. Вроде бы она уже не может ездить, а это для него настоящая катастрофа… Говорит, она ему нужна, чтобы ездить к врачу, и на терапию, и вообще куда угодно, куда ему срочно нужно. Странно только то, что вечером машина стоит перед его квартирой, а целый день ее там нет. Значит, не настолько уж она неисправна. Почему он все время врет мне, Дерия, почему?

У Дерии нет ответа, которого не знала бы сама Солнце. Не говоря ни слова, она обнимает ее. Наверное, очень тяжко наблюдать со стороны, как твоего младшего брата пожирает зависимость, а ты сама только беспомощно следишь за этим. Дерия не знает ее брата и, наверное, лишь приблизительно может представить себе, что чувствует подруга.

— Ведь у него нет никого, кроме меня, — шепчет Солнце.

Сейчас она кажется очень маленькой, Дерии хочется спрятать ее себе под куртку и защитить от жестокостей этого мира. Мира, который часто оказывается слишком грубым, холодным и безнадежным для такого человека, как Солнце.

Ее собственные заботы кажутся мелкими и сморщенными, как изюминки, перед лицом этой проблемы. Каким незначительным вдруг кажется вопрос, заметил ли ее мужчина, которого она знала еще в юности. Не все ли равно, вспоминает он время от времени о ней или уже нет?

Кого она сейчас пытается обмануть? Ведь этот мужчина наверняка Якоб.

И это меняет все.

Когда вечером она сидит за работой и пробивает на кассе покупки поздних посетителей, она снова невольно вспоминает о Якобе. Никто здесь даже в самой малой степени не похож на него, но ей кажется, что везде, куда она только ни посмотрит, сразу узнает его глаза. Обычно Дерии удается хорошо спрятаться за своей работой.

— Семнадцать евро девяносто семь, пожалуйста. У вас есть карточка скидок?

— Нет.

— Вы собираете наши баллы лояльности?

— Да, спасибо.

— И два евро три цента сдачи, пожалуйста. Приятного вам вечера.

Работа кассирши просто прекрасна для нее и ее неврозов — из-за этих самых неврозов она злится на себя, но их же и пестует, как маленьких милых домашних животных, ведь без них она бы не была собой.

Сидя за кассой или работая официанткой кафе, ей без труда удается общаться с незнакомыми людьми, улыбаться, время от времени поддерживать ни к чему не обязывающий разговор… Все это ей нужно, чтобы быть уверенной, что она просто немного странная, но вовсе не серьезно психически больная. Робкая — это да, пусть, но все же не погрязшая в социофобии. Раньше она частенько впадала в панику: ей казалось, что с ней что-то не так, что она выбивается из того русла, в котором двигаются нормальные люди. Люди искусства считаются особенно подверженными душевным болезням — она должна радоваться, что теперь уже не так близка к искусству. Но нет, она этому не рада.

За это время Дерия поняла, что хотя и попала в штопор, но все же вписалась в поворот. Ее психотерапевт утверждает это. И Солнце с этим мнением соглашается. И ее работа, во время которой она не моргнув глазом общается с чужими людьми, тоже доказывает это.

— Сорок пять евро двенадцать центов, пожалуйста. У вас карточка есть?

— Нет. Я плачу картой ЕС.

— Пожалуйста. Вставьте карточку вот сюда, введите ПИН-код и подтвердите нажатием на зеленую кнопку. Вы собираете наши баллы?

Ее работа — это шарф и шапочка, с помощью которых она согревает и хранит свое одиночество. Ее фразы — маска, которая демонстрирует улыбку, независимо от того, что за ней скрывается. Это никого не касается.

Она воспроизводит один и тот же набор фраз покупателю за покупателем, но в мыслях она уже далеко в прошлом, вернулась на многие годы назад. Раньше на каждом углу еще стояли киоски, в которых вечером или по выходным можно было купить напитки, сладости и сигареты. Она еще помнит, что всегда заказывал Якоб: пачку сигарет «Лаки Страйк» и пакетик сладостей за две марки. Якоб, который тогда еще не был уверен, превратился он уже во взрослого мужчину или остался еще юношей, почти подростком. Сейчас маленьких киосков в Дюссельдорфе почти нет — да и кому они нужны, когда все супермаркеты с понедельника до субботы открыты до позднего вечера? Дерия спрашивает себя, курит ли еще Якоб — уже тогда он хотел бросить курить — и любит ли еще жевательную резинку со вкусом вина.

Следующий покупатель кладет на транспортер «Лаки Страйк» и два пакетика «Харибо». Дерия медленно, очень медленно, поднимает глаза. Надеется. Боится. Молится.

Это может быть Якоб.

Но это не он, это подросток лет пятнадцати, и прическа у него такая же, какая была у Якоба. Однако волосы светлые, а не каштановые. И глаза синие, а не карие. Он возмущается и обзывает ее дрянью, когда она, увидев сигареты, просит предъявить паспорт… Якоб так бы никогда не сделал.

Он был убежденным убийцей и был этим вполне доволен.

У него не было безумного убеждения — он не обязан делать в жизни что-то хорошее. Он не верил в глупости вроде божьего предначертания, которое подталкивало бы его к этому. Никто не заставлял его убивать. Ни один из этих жалких людишек. Он не убивал ни по финансовым, ни по эмоциональным причинам, из жадности или иных низких побуждений.

Он был прагматиком, и если время от времени, после тщательного расследования оказывалось, что убийство будет эффективным решением проблемы, то он садился за столик в кафе, где был постоянным посетителем, заказывал чайничек чая и следующую пару часов разрабатывал план операции, начиная со сближения с жертвой, далее — нападения, потом фазу наказания, вплоть до вопроса, каким образом нужно будет устранить труп, чтобы все выглядело как безобидный несчастный случай.

Он был педантичнее, чем любой другой, которого он знал, он был умным, осторожным, но не испытывал страха и обладал талантом не только в планировании, но и в импровизации. Но прежде всего по своему душевному складу он был очень последовательным. Он не допускал, чтобы рутинная работа стала для него злым роком. Каждое убийство должно быть доведено до конца и происходить, как предыдущее.

У него были высокие запросы. Он ко всему на свете относился терпеливо, но только не к себе. В конце концов, он настолько хорошо знал себя, чтобы ожидать от самого себя абсолютного совершенства. Когда его спрашивали, почему он стал психологом, почему он играет в теннис или сочиняет песни за роялем, он отвечал: «Потому что я это умею» — и именно таким был бы его ответ, если бы его спросили, почему он убивает.

То, что никто и никогда его об этом не спрашивал, было еще одним этому подтверждением.

 

Глава 3

Уже почти половина одиннадцатого ночи, и Дерия наконец отправляется домой. Ветер время от времени проникает ей под пальто и хватает ее за спину, словно грубая холодная рука. Она устала и замерзла. Возле киоска с греческими блюдами, который еще открыт, она заказывает себе большой кофе и высыпает туда три пакетика сахара.

— Так поздно, почему вы еще не дома? — спрашивает мужчина за прилавком. Он похож на пастуха из рекламы, вот только одет в темный спортивный костюм, обтягивающий его начинающий расти живот. — Совсем одна?

Дерия делает вид, что не слышит, отсчитывает деньги, кладет их на прилавок и уходит.

Картонный стаканчик греет ей руку, но уже не позволяет прятать кулаки в карманы пальто. Кофе не помогает ни против озноба, ни против усталости — эти ощущения кажутся ей чужими и неуместными, словно складка в стельке ее любимых туфель. Что с ней происходит? После работы она всегда идет домой пешком и обычно наслаждается покоем позднего часа. Сегодня все как-то не так. Ну, если быть честной перед собой, то уже вчера все было по-другому. Ведь именно тогда она случайно увидела Роберта, бывшего мужа. Он сидел в автобусе, проезжавшем мимо, что, очевидно, означает, что он снова выпил слишком много. Может быть, у него наконец отобрали водительское удостоверение. Роберт по своей воле никогда не оставляет свою машину. Дерию он совсем не заметил — и к счастью! Тем не менее теперь она уже не могла спокойно идти домой, а вынуждена была торопиться.

В душе она ругает его и то, что ее, оказывается, так просто вывести из равновесия. Она идет медленнее и специально дышит глубже. «Если хочешь преодолеть свои страхи, нужно посмотреть им в лицо», — повторяет она слова своей докторши. Она ни в коей мере не хочет позволить портить свои вечерние прогулки — никакому мужчине на свете, а уж этому — трижды тем более.

Услышав позади шум, Дерия вздрагивает. Она огладывается через плечо. На другой стороне улицы пожилая женщина выводит на газон мохнатую дворнягу, чтобы та сделала свои собачьи дела. Когда собака заканчивает, женщина уводит ее в ближайший подъезд дома. Это безобидно. Но Дерию все равно трясет: она совершенно одна между закрытыми дверьми и опущенными жалюзи. Дома, казалось, закрыли глаза.

И тем не менее у нее такое чувство, словно кто-то за ней наблюдает.

Она ускоряет шаг. Холод пробирается к ней через воротник и рукава. Кофе в стаканчике остыл еще до того, как Дерия выпила половину, и пальцы снова дрожат. Она швыряет стаканчик в урну, проходя мимо, и втягивает руки в спасительные рукава так, что их совсем не видно. Дрожа, она обхватывает себя руками. Когда же вдруг ей стало так холодно? Ноги заледенели так, что она уже не чувствует пальцев. А идти еще далеко, и Дерия в душе ругает все такси города, которые никогда не проезжают мимо, когда они так нужны.

Она снова озирается по сторонам. Никого не видно. Она смеется тихо, но тем не менее истерически. Что ж, как ни стыдно в этом признаваться самой себе, но она боится. Она любит бывать одна, ей больше всего нравится быть одной, и только в одиночестве она себя чувствует хорошо.

«Почему же сейчас все не так?» — думает она, а затем тихонько шепчет в такт стуку своих каблуков:

— По-че-му сей-час не так — по-че-му сей-час не так?

От ускоренного дыхания у нее першит в горле. Снова взгляд через плечо. Да нет там никого, проклятье! Чего же она боится — если нет ничего и никого? В душе она сражается за свой последний бастион. Если она не может преодолеть этот страх, то больше уже ничего не будет — перерывов на отдых в одиночестве и даже немного спокойствия среди постоянной людской болтовни. Она испытывает злость к себе, почти такую же, как и страх.

А затем появляется какая-то фигура.

Дерии уже не нужно оглядываться. Она знает, что за ней кто-то идет. Это мужчина — она это чувствует. Он, кажется, движется бесшумно, она его не слышит, но знает, что он находится так близко, что она, собственно, должна была бы слышать его. Неужели потому, что ее сердце стучит так громко? Кровь шумит в ушах. Она не знает, откуда появился этот мужчина. Может быть, из какого-то въезда во двор или из какой-то двери дома, но более вероятно, что он уже давно идет вслед за ней и просто не хотел раньше обнаруживать себя. Неужели он выискивал ее целенаправленно? Беззащитная жертва, хрупкая и нетренированная, которая живет одна и пропажу которой быстро не обнаружат? У нее с собой нет ничего, что могло бы оправдать грабителя. Но она подозревает, что этому человеку не нужны ни деньги, ни дорогой мобильный телефон. И, несмотря на это, ей хочется крикнуть: «У меня нет денег! Может быть, на мне дорогое пальто, но оно старое. Я — просто официантка и кассирша. У меня даже нет мобильного телефона». Дерия идет быстрее, уже почти бежит. Мужчина сохраняет дистанцию, следуя за ней. Ей хочется побежать со всех ног, но она не делает этого только потому, что знает — ее преследователь побежит тоже. К сожалению, спринтер из нее никудышный, во время утренней пробежки у нее уже через полкилометра сбивается дыхание. Ее взгляд мечется от двери к двери. Может быть, где-то можно нажать кнопку и попросить помощи? Навстречу ей движется легковой автомобиль. Она хочет выскочить на проезжую часть и остановить его, но ей не удается быстро преодолеть себя, и машина проезжает мимо. Когда Дерия смотрит вслед машине, то замечает в свете задних фонарей мужчину, массивный темный силуэт без лица.

На следующем перекрестке она замедляет шаг. Если она свернет направо, то ей придется идти мимо кладбища, зато всего через километр она выйдет на главную улицу, где между жилыми домами втиснулись бары и игровые казино. Где двери открыты всю ночь. Где нападение не пройдет незамеченным.

Она, долго не раздумывая, поспешно сворачивает за угол и пробегает несколько шагов, чтобы увеличить дистанцию, и лишь потом переходит на шаг и оглядывается. Может быть, она все же ошибается, может быть, это какой-то безобидный парень, который хочет побыстрей попасть домой к жене и детям и торопится лишь потому, что стало холодно. Может быть, она просто выставляет себя в абсолютно смешном виде.

«Да, — думает она, — он определенно просто пройдет мимо».

Мужчина вслед за ней поворачивает на эту же улицу. Он уже ближе, чем был раньше, намного ближе.

Шум в ушах Дерии превращается в свист. Она уже сейчас еле дышит. Держась поближе к кирпичной ограде кладбища, она спешит дальше, словно пытаясь скрыться в ее тени. Она перебегает от одного уличного фонаря к другому, в центре светового пятна она каждый раз переводит дух, словно свет представляет собой ее защиту, а затем, задерживая дыхание, бежит к следующему фонарю. На другой стороне улицы фонарей нет. Лишь деревья и кусты, отделяющие тротуар от дороги. За ними находится городской парк. Роберт всегда предупреждал ее, чтобы она остерегалась бездомных бродяг, которые шляются по парку небольшими группами. Сейчас Дерия мысленно молится, чтобы увидеть хоть пару этих бродяг. Однако там нет никого. Она, кажется, осталась одна на свете, а за ее спиной — мужчина, одетый в темное. Он приближается.

Следующие два уличных фонаря не работают. С кладбища доносится крик какого-то мелкого зверька. Перед собой невыносимо далеко Дерия видит мерцающие лучи автомобилей, которые проезжают по главной дороге. Она хочет подбодрить себя: «Смотри, Дерия, ты уже почти добралась», однако преследователь, кажется, тоже заметил прожекторы. Он знает, что она будет в безопасности, если сумеет добраться до улицы. А он хочет не допустить этого. Он сокращает дистанцию.

Мужчина переходит на бег в тот же самый момент, что и Дерия. И бежит он быстрее, чем она. Ветер задувает ей в пальто, гладкие подошвы обуви скользят, а дыхание обжигает легкие. Тем не менее она бежит, насколько несут ее ноги, бежит сквозь темноту. Она уже слышит позади себя тяжелое дыхание преследователя. Ограда кладбища сбоку становится все ниже, и вот она уже может различить надгробья, они как светлые тени. Они стоят там как призраки. Смотрят и ухмыляются, потому что чувствуют, что им придется освободить еще одно место между собой. Дерия видит далекий свет улицы уже сквозь слезы. Это горькие слезы страха и злости.

— У меня нет ничего! — кричит она изо всех сил. — Оставьте меня в покое! У меня нет денег!

Можно подумать, что этому грязному типу нужны ее деньги.

«У меня в кармане перечный спрей!» — хочет крикнуть она, но у нее не хватает дыхания, да и она сама не верит, что такая дешевая ложь заставит его оставить ее в покое.

И вдруг перед собой в нише каменной ограды прямо у земли она замечает какое-то движение, что-то отделяется от ограды, но, прежде чем она успевает увернуться, ее нога цепляется за что-то. Она падает, ударяется лбом об ограду, перед глазами вспыхивают звезды. Она поспешно старается выпрямиться, но все же, кажется, что-то в нее вцепилось. Что-то теплое, подвижное, оно ворочается и брыкается. Сначала в голову ей приходят руки, которые вылезли из-под земли или из ограды. Ее собственный крик звенит в ее ушах. Продолжая кричать, она все же замечает, что упала из-за того, что споткнулась о человека, сидевшего на земле на корточках. Какой-то маленький человек, может быть, ребенок? Он дико ругается и чуть отодвигается от нее, так что Дерия с трудом может встать. Она испуганно смотрит на улицу. Ее преследователь — он почти догнал ее. Он должен…

Он исчез.

На другой стороне улицы раздается треск кустов. Затем все стихает. Он действительно исчез.

— Вот дерьмо! Ты, наверное, сдурела!

То, что Дерия изначально приняла за ребенка, оказывается маленькой молодой женщиной с хриплым голосом и с таким диким и злобным взглядом, словно она собирается выцарапать Дерии глаза.

Дерии больше всего хочется обнять ее.

— Спасибо, — шепчет она.

Маленькая женщина грубо отталкивает ее, она чертовски сильна для своего роста, и Дерии с большим трудом удается удержаться на ногах.

— Пошла вон! — хрипло ругается крошка, что-то ищет вокруг себя, наверное то, что было некоторое время назад ее спальным мешком, а затем заползает ногами вперед опять в маленькую нишу в каменной стене кладбища, где и усаживается на корточки.

— Что ты уставилась на меня? За разглядывание — пять евро.

В голове Дерии все смешалось. Шок отпускает ее, и, словно в вихре, наверх выскакивают обрывки мыслей, которые на какой-то момент проясняются, прежде чем снова исчезнуть в хаосе. На нее чуть не напали. Маленькая женщина выползла из стены. У нее болит голова. Чего хотел тот мужчина? Неужели она здесь спит? Идти в больницу? Изнасилование? Помочь?

— Вы… Вы не можете просто оставаться здесь, — заплетающимся языком произносит Дерия. У нее дергается колено, которое она ушибла при падении. Не ушиблась ли эта маленькая женщина тоже?

— Чего это я не могу? — отвечает та. По ее резкому тону ясно, что она еще как может оставаться здесь. — Где я буду, тебе до лампочки.

— Но тот мужчина!

— Какой мужчина?

— Меня преследовал мужчина, вот поэтому я и бежала! Идемте со мной, давайте исчезнем отсюда! Пожалуйста!

Маленькая женщина подтягивает ноги к телу, как заградительную стену:

— Ты не слышала выстрела, леди?

— Когда он вернется…

— Тогда я передам ему привет от тебя и потребую с него кружку пива. А теперь убирайся-ка ты лучше отсюда.

Глупая маленькая женщина! Дерия искоса оглядывается назад на улицу, а потом снова смотрит на кусты напротив, где черные тени играют с мрачными ночными тенями. А что, если мужчина не исчез? Он мог ведь тоже побежать через парк, чтобы отрезать ей путь. Может быть, он и подстерегает ее там, где-то в кустах, и все еще наблюдает за ней.

Она выпрямляется, двигает плечами:

— Я сейчас уйду. Пожалуйста, идем со мной, здесь опасно.

— Здесь всегда безопасно, — раздается сонный голос из ниши. — Для меня. Всегда. Каждую проклятую ночь. Пошла вон отсюда, леди.

Чтобы идти дальше, Дерии приходится собрать все свои силы. Шаг за шагом, несмотря на головную боль, несмотря на разбитое колено, несмотря на головокружение. Но хуже всего — это страх. Каждый листочек, который колеблется на ветру, снова выжимает у нее пот из всех пор. А что, если этот человек вернется? А что, если он нападет на маленькую женщину, которая сидит на корточках в нише кладбищенской стены и у которой нет ничего для защиты, кроме рваного спального мешка?

«Но я ведь попыталась, — хочет успокоить свое чувство вины Дерия. — Силой я ее вряд ли оттуда утащу, и, может быть, она не такая уж беспомощная, как выглядит. Она могла спрятать какое-то оружие в своем рваном спальном мешке».

В свете фонарей главной улицы, между проезжающими мимо машинами и автобусами, мигающими огнями неоновой рекламы, и при виде первых предрождественских украшенных витрин с души Дерии падает камень весом в тонну. Кажется, никто уже не преследует ее. И тем не менее, а также потому, что из-за распухшего колена она сильно хромает, она подзывает к себе такси.

— Добрый вечер.

— Тяжелый был рабочий день.

— Я это знаю.

— Обо что-то споткнулась и упала.

— Ах да, иногда такое бывает неожиданно.

— Некоторые дни можно действительно вычеркнуть из календаря.

— Похолодало, правда?

— Да, очень, действительно неуютно. Приятного вечера.

И хотя действительно никто больше не шел вслед за ней, и никто не преследовал ее, и она закрыла входную дверь, все окна, и опустила жалюзи, до самого рассвета Дерия лежит и не может уснуть. Ей бьет озноб, и она размышляет.

— Сегодня вы все сделали очень хорошо, — сказал он и ласково улыбнулся.

Его пациентка скривила губы. Она тоже попыталась улыбнуться, однако он знал, насколько тяжело это сделать в ее ситуации.

— Ну, хорошо. Не надо сейчас делать вид, что все в порядке.

Словно отпущенные на свободу, по ее искаженному лицу покатились с трудом сдерживаемые слезы. Как прекрасно она выглядела, когда только пришла сюда. Волосы имели шелковистый блеск, их удерживала заколка, маленькие неровности на коже лица прятались под косметикой, губы были накрашены помадой ненавязчивого цвета персика. Она действительно была гением в умении превращения себя в произведение искусства — безукоризненная и неприкасаемая.

Теперь же эта пациентка сидела перед ним с всклокоченными волосами, стертой косметикой, а помада собралась в маленьких складочках ее губ. Она была такой прекрасной, что захватывало дух, и у нее была такая власть, словно в момент, когда раннее утро вытесняет ночь. Вот такой он хотел видеть ее, чтобы обосновать свое решение. Однако сейчас сомнений больше не было. Заколка все еще лежала на столе, и он надеялся, что она забудет ее взять. Он очень любил такие маленькие безобидные сувениры.

— Сегодня вы сделали очень большой шаг вперед. Вы можете гордиться собой.

Она взяла бумажный платок из коробки на столе и промокнула слезы.

— Я не чувствую себя так, словно есть причина чем-то гордиться.

— Потому что вы плачете? Это все в порядке. Это помещение — защищенное место, в котором позволительно быть слабым, чтобы добраться до цели. Чтобы заплакать, нужно было сделать усилие над собой, разве не так?

Она всхлипнула и кивнула.

— Ну вот видите. И вы с этим справились.

Он встал с плетеного кресла:

— А теперь оставлю вас одну. Оставайтесь здесь так долго, как хотите. Вы можете даже принять ванну, вы же знаете, где она находится. Значит, следующий прием будет в пятницу, остаемся при этом?

— Да, большое спасибо, — ответила она.

Он остановился, чувствуя, что в воздухе повис какой-то вопрос, которого она еще не задала.

— Знаете, я уже несколько недель прихожу к вам…

— И делаете поразительные успехи.

— Да, в этом я как раз не сомневаюсь. Меня только удивляет. Что мы… что мы…

Он еще раз сел напротив и кивнул, подбадривая ее.

— Я ведь изначально пришла сюда из-за своего мужа, — тихо сказала она, — но мы так и не начали говорить о нем.

— Это все нормально. — Он снова улыбнулся. — Всему свое время. Вы пришли сюда не из-за своего мужа. В первую очередь вы пришли сюда ради себя.

«И, кроме того, сердце мое, я и без тебя уже знаю о твоем муже все, что должен знать».

 

Глава 4

— Дерия, как ты выглядишь? Что случилось?

Симона — коллега Дерии по кафе — озадаченно смотрит на нее. Дерия может ее понять. Она попыталась скрыть шрамы, кровоподтек на лице, круги вокруг глаз и покрасневшие от бессонницы веки косметикой, но от этого получилось еще хуже. Так что она, в конце концов, все смыла. У нее такой вид, будто она всю ночь проплакала. Словно жертва домашнего насилия.

— Я по дороге домой споткнулась и упала, — говорит она.

Звучит это вяло, и она сердится на саму себя. Хотя Симона и замужем, но, за исключением своего мужа и Тони, каждый мужчина в мире кажется ей потенциальным преступником-насильником, и она редко это скрывает. Как и ожидалось, она критически поднимает бровь с пирсингом и рассматривает Дерию так, словно обладает экстрасенсорными способностями.

Наверное, она считает себя женщиной — детектором лжи и тайно носит кепи с буквой L, перечеркнутой красной линией.

— Что бы ты ни думала, — бормочет Дерия, — это не так. У меня нет даже любовника.

Симона, застигнутая врасплох, пожимает плечами и говорит:

— Это твое дело, Дерия, меня это не интересует, — и отворачивается.

Проклятье. Это было лишним. Симона ничего не сказала, хотя по ее лицу, как в открытой книге, можно было прочитать все. Дерия ненавидит свою тонкокожесть, из-за которой она часто, как по рефлексу, становится надменной. Наверно, причиной тому нехватка сна. Дерии хочется извиниться перед Симоной, но тут в кафе входит группа болтающих между собой школьниц и Дерия хватает свой фартук, повязывает его и идет принимать заказы.

И лишь когда вечером в кафе становится немного спокойней, при полировке бокалов у нее появляется возможность еще раз поговорить с Симоной.

— Перед этим, — говорит Дерия, — я не то имела в виду.

Симона даже не смотрит на нее.

— Мне очень жаль, правда. Я отреагировала слишком бурно.

— Ты знаешь, Дерия, с тех пор как ты здесь, мы пытаемся принять тебя в нашу команду. — Симона откладывает в сторону полотенце для посуды. — Что бы мы, как коллеги, совместно ни предпринимали, мы всегда приглашаем тебя. Однако ты никогда никуда не ходишь с нами.

— У меня есть вторая работа.

— Да, а у нас, остальных, есть дети, партнерши, партнеры, собаки, бабушки, за которыми нужен уход, и целая куча других обязательств. И тем не менее мы с этим справляемся. Мы много раз предлагали устраивать встречи так, чтобы было удобно тебе, но ты не задерживаешься даже на четверть часа дольше, чтобы выпить с нами. И как только кто-нибудь что-нибудь тебе говорит, что не касается погоды, ты тут же замыкаешься в себе.

Симона смотрит на Дерию, и вид у нее очень озабоченный. Большие участливые глаза придают ей печальный вид, словно ей действительно не все равно. Дерии хочется отвернуться, она чувствует, как в ее душе вырастает стена, а из бойниц уже готовы вылететь слова в свою защиту. Вместе с тем ей становится жалко, что Симона из-за нее чувствует себя несчастной. По крайней мере хоть немного, потому что Симона на самом деле далеко не такая несчастная. Но не из-за нее. Все это — только фасад.

— Ты уже почти год у нас, Дерия, но до сих пор я знаю о тебе не больше того, что могу видеть. То, что у тебя хороший стиль, что ты любишь красивую обувь, — но все это на поверхности. У меня такое чувство, что ты себя чувствуешь пятым колесом в телеге, и я бы с удовольствием все это изменила, но я просто не знаю как.

Дерия продолжает полировать бокал, хотя он уже давно безукоризненно блестит:

— Я просто такая, немного сдержанная. Разве это плохо?

— Но ты ведь сама от этого несчастлива, — возражает Симона.

Это констатация факта, а не вопрос. В голове Дерии упрямство снимает оружие с предохранителя и хочет выстрелить чем-то острым в ответ. Она с трудом берет себя в руки и даже не знает почему. Потому что Симона хочет как лучше? Потому что она, может быть, права?

В конце концов она преодолевает себя и заставляет себя улыбнуться, отчего становится больно:

— Просто невозможно сразу изменить свои взгляды.

— Но ты могла бы хотя бы попытаться и чуть-чуть приоткрыться.

— Ну ладно, — говорит Дерия и в тот же момент решает уволиться. — Что ты хочешь знать обо мне?

— Давай начнем с того, что ты мне расскажешь, где купила свою прекрасную сумочку.

Сумочка была подарком. Роберт когда-то привез ей сумочку из Парижа, а теперь, когда Симона упоминает эту сумку, Дерии приходит на ум, насколько не к месту она продолжает носить ее. Она никогда об этом не задумывалась.

— Она правда тебе нравится? Хочешь, она будет твоей? Я тебе ее подарю.

Маленькая морщина образуется между бровями Симоны.

— Собственно… я просто хотела непринужденно побеседовать с тобой.

Дерия кивает. Естественно. Она все еще полирует бокал и не решается отставить его в сторону, потому что ее руки внезапно начинают дрожать. Симоне не нравится сумка, может быть, она считает ее ужасной. Ее просто захотелось поболтать о разных неважных вещах.

Значит, Дерия еще раз выставила себя на посмешище и доказала, насколько она не способна к общению, насколько ее утомляет повседневность. Ей точно придется уволиться.

После такого решения она чувствует себя лучше. Симона может думать о ней все, что хочет, но скоро ей больше не придется стоять напротив нее, уже совсем скоро.

— Извини, — опять фальшивая улыбка. — Мой бывший муж купил мне эту сумку. Он привез ее из Франции, как мне кажется. Я бы спросила его, но мы недавно развелись, и контакт с ним…затруднен.

— Ой! Как неловко с моей стороны. Извини.

Достойно восхищения то, как считает Симона, что она легко умеет выйти из неудобной ситуации.

— Да не стоит.

Симона на какое-то мгновение кажется смущенной:

— Ах, тут я только вспомнила, что сегодня перед обедом здесь был какой-то мужчина и спрашивал о тебе. Он был где-то за полчаса до твоего прихода. Я хотела сказать тебе еще раньше, но забыла. Сорри.

— Мужчина? — Дерию охватывает озноб. — Что за мужчина, как он выглядел?

«Это преследователь», — проносится у нее в голове. Она смотрит на большие окна и почти уверена, что где-нибудь увидит его силуэт. Но ничего не видно.

Симона наклоняет голову:

— Он выглядел очень приятно. По-настоящему хорошо.

«Хорошо», — думает Дерия. Значит, худой и высокий. Это мог быть и ее преследователь.

— А что точно он сказал?

Волнение Дерии, казалось, испугало Симону:

— Он просто спросил, тут ты или нет.

— Он назвал мою фамилию? Он знал, как меня зовут?

— Да. Он знал и твое имя, и фамилию. Он зашел и очень вежливо сказал: «Добрый день, вы можете мне сказать, работает ли у вас Дерия Витт?», а я сказала: «Да, но она придет только через полчаса».

Дерия кусает губы. Кто же это мог быть?

— А он спросил, когда я заканчиваю работу, или нет? И ты его сегодня уже больше не видела?

— Ни то, ни другое. Нет. Но чего ты так разволновалась? Ты очень побледнела. Ты думаешь, что это был твой бывший муж?

Представить себе это оказывается не лучше, чем то, что преследователь мог узнать ее фамилию:

— Не знаю. Может быть.

И снова ее взгляд скользит по окнам. Пока что еще не стемнело, лишь смеркается. Однако, когда закончится ее смена, на улице уже будет темно и ей придется идти пешком домой, не зная, не спрятался ли он за одним из углов и не наблюдает ли за ней.

— Симона, послушай. Посетителей не так уж много. Как ты думаешь, я могу тебя оставить тут одну и уйти? Это всего лишь час, а я у меня уже несколько сверхурочных часов.

Симона опирается на один из стульев за прилавком и скрещивает руки на груди:

— Да просто какой-то мужчина спросил о тебе. Это не причина, чтобы сразу же убегать.

Ну нет, это уже причина.

— Нет, конечно нет. Но если это был мой бывший муж, я должна это выяснить.

Она заговорщически понижает голос:

— Ему суд предписал определенные условия, понимаешь?

Это ложь, но она срабатывает, потому что это именно то, что хочет услышать Симона.

Симона поспешно кивает:

— О, я понимаю. Вот задница! Да, конечно, тогда на сегодня заканчивай работу. И говори, если тебе когда-нибудь что-то понадобится.

Дерии не нужно раздумывать, есть ли у нее лишние деньги, она заказывает такси. Едва добравшись домой, она звонит в REWE и говорит, что заболела.

В кафе она может сказать об этом завтра, а сейчас она разыскивает нужный номер телефона. При этом она в своем карманном календарике находит данные Ханны Зайдель, ее врача. Во время развода она регулярно посещала ее, но теперь, поскольку она живет одна, уже давно у нее не была. Может быть, нужно поговорить с ней об этом преследователе? О ситуации с коллегами у Тони и… о Якобе.

Прежде чем надолго задуматься, она набирает номер. И только собирается положить трубку, как Ханна подходит к телефону. Краткими фразами Дерия описывает ей, что с ней случилось. Собственные слова беспокоят ее, заставляют руки дрожать, несмотря на то, что она стирает пыль с комода, хотя на нем нет ни пылинки.

— Естественно, мы можем встретиться, — говорит Ханна Зайдель своим обычным спокойным уравновешенным голосом, да так, что Дерия невольно вспоминает свою седую бабушку с вязанием на коленях, хотя Ханне нет даже сорока лет и у нее огненно-рыжие волосы, а пестрыми платьями она напоминает повзрослевшую Пеппи Длинныйчулок. — Вы звоните в нужный момент. Только что одна из моих клиенток перенесла визит, поэтому завтра после обеда у меня найдется время для вас. Встретимся в парке, как всегда?

Дерия невольно улыбается. Значит, даже зимой Ханна остается верной своим необычным привычкам и ведет собеседования под открытым небом.

— С большим удовольствием. Замечательно, что вы так быстро все устроили.

— Для вас — всегда, Дерия.

Следует пауза, а Дерия уверена, что Ханна сейчас думает о том, спросить ли о ее новом романе. Она всегда об этом спрашивала, всегда. От «Зеркальных капель» Ханна была в полном восторге, поэтому она с нетерпением ждет появления второй книги Дерии. Когда книга была издана, она посчитала ее очень милой.

И с тех пор Ханна спрашивает ее о следующей книге, всегда. Однако Дерия до сих пор вынуждена разочаровывать ее.

— До завтра, — говорит Ханна, а Дерия ждет, пока та положит трубку.

Затем она тихо говорит:

— Мне очень жаль.

Потому что Дерия постепенно уже готова к тому, чтобы признаться самой себе, что новой книги не будет. Никогда.

После обеда стало свежо, поднялся ветер, но было солнечно. Дерия только что купила новое теплое пальто, большой шарф, две пары перчаток и несколько шапочек и как раз вовремя входит в банк. Ей кажется, что за ней кто-то наблюдает. Не столько тот мужчина — теперь она думает, что он не целенаправленно преследовал именно ее, а просто случайно погнался за первой попавшейся женщиной. Ей просто не повезло. Однако официально она сейчас больна и лежит в постели — поэтому лучше не попадаться коллегам на глаза во время покупок или в парке.

Она встречает Ханну, как всегда, на скамейке у пруда, где та наблюдает за детьми, которые кормят уток и лебедей.

— Странно, — говорит Ханна словно про себя. — Присаживайтесь. — Она ожидает, пока Дерия поставит свои пакеты и усядется рядом с ней на скамейке. — Вы так не находите? Мы — взрослые женщины и называем себя защитницами животных, не так ли? Разве вы не были вегетарианкой?

— Правильно, — говорит Дерия. Удивительно, что Ханна еще до сих пор помнит об этом.

— Я за это время стала веганкой, — говорит Ханна. Она все еще носит на ленточке на шее обрамленную золотом звезду из стекла, точно так же, как и раньше. — И я знаю, что для животных и для экологической системы пруда довольно большая катастрофа, когда уток кормят остатками хлеба. И все равно мне не хочется подойти к детям и сказать им об этом. Я не хочу лишать их радости, вы это понимаете? При этом пара мгновений радости все же не является большой ценой за здоровье уток, а вы как думаете, Дерия?

Дерия не уверена, что они действительно говорят об утках, детях и хлебе. С Ханной она никогда не уверена, о чем они, собственно, говорят. Это состояние нравится ей, потому что оно оставляет некоторые пути, даже бесконечные возможности, когда можно сказать «я имела в виду иное». В общем, путь для отхода.

— Может быть, и нет, — говорит она. — Но, может быть, из этих нескольких моментов радости вырастет нечто иное. Может быть, что эти дети позже станут защитниками природы, потому что у них сохранятся такие прекрасные воспоминания об утках, которым они сейчас бросают хлеб.

Ханна смотрит мимо детей и мимо уток. Один лебедь держится на большом расстоянии от других плавающих птиц. Дерии он кажется жирным, может быть, он пресыщен и уже не хочет видеть этот проклятый хлеб.

— Детские воспоминания, — бормочет Ханна. — Мощный инструмент, который может сотворить очень многое. Вы правы, Дерия, — улыбается она. — Вы абсолютно правы. Вы — писательница. Я не хочу оказывать на вас давление, я знаю, что это — яд для вашей работы, но, может быть, вы расскажете мне какую-нибудь историю?

Дерия выросла у дедушки и бабушки.

— Твоя мать не хотела тебя, она оставила тебя у нас, как ребенка-подкидыша, значит, она для тебя умерла, — это были единственные слова, которые услышала Дерия от дедушки про своих родителей.

Ее дед был строгим человеком, который педантично жил по правилам и законам, которые он создавал себе сам. В семье он был законодателем, исполнителем и судьей одновременно, а самая его большая проблема состояла в том, что весь остальной мир не хотел подчиняться его власти.

Она испытывала к нему уважение и настоящий страх, но все же не могла вспомнить, было ли для нее наказание хуже, чем запрет смотреть телевизор. В остальном не было ничего, что можно было бы у нее отнять. Школа — а это Дерия обнаружила очень рано — относилась к таким вещам, которые ее дед не мог ей запретить или не хотел, а в остальном у нее не было никакой свободы. Оставались лишь сериалы вроде «Клиника в Шварцвальде», «Добрые времена, плохие времена» и «Колесо счастья», которые он мог отнять у нее, если она в чем-то возражала или в глазах дедушки и бабушки была слишком плаксивой, задумчивой или неряшливой.

Дерия с самого раннего детства научилась спасаться бегством.

Она убегала в свои истории, где она была принцессой, которую держал в заточении жадный дракон. Все ее школьные друзья, постепенно, друг за другом, даже не подозревая об этом, становились героями, фавнами, гномами, сатирами, нимфами, ведьмами, эльфами, которые вместе отправлялись в путешествие, чтобы спасти принцессу. Однако никому это не удавалось, все они попадали в плен, и в конце концов их мучили до смерти разными видами пыток, так что дракон мог поедать их остатки в виде удобных для проглатывания лепешек.

Собственно говоря, они этого и заслуживали, ведь они постоянно дергали Дерию за косички и называли ее Белоснежкой. И совсем не так, как это иногда делала бабушка — потому что у Дерии была бледная кожа и черные волосы и фамилия ее была Витт, — а скорее презрительно, потому что она, казалось, постоянно о чем-то мечтала и забывала об окружающем, словно спала в стеклянном гробу.

Лишь один человек не делал ничего подобного — мальчик с каштановыми волосами и светло-карими глазами. Она быстро узнала, что его зовут Якобом и что он ходит в седьмой класс, и этих двух маленьких кусочков информации хватило ей для того, чтобы сделать его героем всех историй, которые теперь уже были связаны не с принцессами и драконами, а с гангстерами и похищениями. Холодная опасность намного лучше подходила Якобу из седьмого класса, чем блестящая корона.

Когда Дерии было одиннадцать лет, дед умер. И это многое изменило.

Насмешки прекратились. По крайней мере на какое-то время. Якоб выразил ей соболезнование. По неписаным законам школьного двора он не мог говорить с ней, потому что она была в пятом классе и из-за этого, конечно, над ним могли насмехаться. Однако то, как он посмотрел на нее однажды в школьном дворе, сказало очень многое. Этот взгляд был целой трилогией, да что там, целым сериалом. Его взгляд был печальным, сочувствующим, но одновременно и понимающим. Когда она ответила на этот взгляд, уголки его рта вздрогнули и он опустил глаза.

Этим было сказано все. Все.

Ей надо было познакомиться с ним поближе. Но это все же оказалось не таким простым делом, и Дерия для начала довольствовалась тем, что в перерывах наблюдала за ним издали. Иногда после уроков балета она видела его, когда он с теннисной ракеткой в специальной сумке ожидал автобус. В мечтах она спрашивала бабушку, не могла ли она подвезти его домой. Тогда наконец-то выдалась бы возможность поговорить с ним. Может быть, о том, что ему нравится, что он любит, какие группы слушает… Ничего этого она не знала, но очень хотела это узнать.

К сожалению, Дерия слишком хорошо знала свою бабушку. Одно то, что Якоб, судя по фамилии, был поляком и что это было, наверное, слышно по его акценту, могло привести к скандалу. Ее бабушка вступила в наследство мужа и унаследовала его ненависть к иностранцам и особенно к полякам.

Наверное, он понял ее, потому что однажды, когда Дерия была уже в шестом классе и остальные ученики называли ее, как и раньше, Белоснежкой, он заговорил с ней. Он заговорил с ней действительно просто так, в коридоре между классом для занятий химией и туалетом для девочек.

— Эй, подожди-ка, — сказал он и тронул ее за плечо. — Ты Дарья?

Она смогла лишь молча посмотреть на него. Все в нем было мягким: ласковые глаза, красиво очерченные губы. Цвет его волос — коричневый, как карамель, почти совпадал с цветом его глаз, и все так прекрасно подходило к его теплому голосу. В тот момент, когда он ласково улыбнулся, Дерия поняла, что пропала. Она будет любить его всю жизнь. Он мог называть ее Дарьей или любым другим именем, которое придет в его голову, пусть, лишь бы он оставался и дальше таким красивым. И улыбался ей.

— Я видел тебя несколько раз перед танцевальной школой, — продолжил он после того, как она некоторое время смотрела на него с открытым ртом, словно она была рыбой, а он — акулой. — Ты берешь там уроки?

Дерия кивнула два раза.

— Круто. — Его улыбка стала еще шире. — Может быть, окажешь нам любезность?

— Нам? — повторила Дерия. Она даже закашлялась. — Нам?

— Школьной газете, — объяснил он, как само собой разумеющееся. — Мы ищем клиентов, которые хотели бы разместить у нас рекламу, чтобы мы могли финансировать работу. Дело в том, что школа не тратит на свой бульварный листок ни единой марки.

— Я должна… спросить свою преподавательницу балета, не хочет ли она разместить у нас рекламу. — Она удивилась, что ей удалось произнести эту фразу, почти не заикаясь. Это было похоже на чудо, ведь она стояла напротив самого красивого мальчика во всей школе. Она уже заметила, что девчонки из девятого и даже десятого класса засматривались на него. Но он интересовался только ею. И разговаривал с ней одной. Ну да, по крайней мере в этот момент.

— Вот именно, полстраницы стоит тридцать две марки. Можешь обратиться ко мне, если у кого будет интерес, тогда я скопирую договор.

Дерия наигранно небрежно пожала плечами:

— Я спрошу. — Собрала все свое мужество, глубоко вздохнула и удержала его, когда он со словами «круто, спасибо» уже хотел повернуться и уйти.

— Якоб?

Черт возьми, теперь он знал, что она знала, как его зовут. Но почему бы и нет? Он же знал ее имя. Почти. Он, казалось, не удивился, лишь поднял брови. Было почти похоже на то, что он интересовался тем, что она ему хочет сказать. Она не могла упустить такой гигантский шанс. Ни в коем случае!

— Скажи-ка, вы еще ищете людей, которые хотели бы участвовать в выпуске школьной газеты?

— Ну, если ты умеешь писать статьи.

— Я могу научиться. Определенно.

— Круто.

В следующую пятницу после шестого урока она в первый раз сидела на совещании редакции.

И с того момента все пошло вверх. Медленно, но неудержимо она становилась все ближе и ближе к Якобу. Через полгода он уже знал ее полное имя и фамилию. Вскоре после этого он стал ни с того ни с сего называть ее по имени, как будто оно ему нравилось. Словно ему нравилось произносить его. Еще через полгода он взял у нее послушать кассету с хитами «Браво» и в качестве благодарности подарил кассету Майкла Джексона. Он записал ее сам, большинство песен были записаны с радиоприемника. «Liberian Girl» была первой песней.

«Liberian girl, you know that you came and you changed my world».

Летом они случайно увиделись в бассейне. Дерия наблюдала, как Якоб прыгал с пятиметровой вышки. Конечно, вниз головой и не без того, чтобы не бросить короткий взгляд в ее направлении, прежде чем разогнаться и шагнуть в глубину. Он переплыл бассейн и добрался до нее, сидевшей на краю бассейна. Он даже не вытерся — просто сидел рядом, и капли воды еще несколько минут стекали с его волос, оставляя блестящие следы на загорелой коже.

В ее историях Якоб стал сыном гангстерской парочки, которая заставляла его воровать до тех пор, пока девочка-сирота не спасла его после некоторых опасных приключений. Иногда их похищали из школы преступники, и когда один из них получил пулю, был ранен, причем опасно для жизни, то другой спас их обоих.

В конце седьмого класса случился поцелуй в туалете для девочек, за которым последовал второй и третий поцелуй, а также публичное заявление Якоба: «Будем дружить, будем ходить вместе».

У Кристины Штальман, блондинистой кудрявой красотки из класса Якоба, с холодными, нет, ледяными серо-синими глазами, из носа полилась «кока-кола», когда она узнала об этом, а затем она целые полнедели прогуливала школу.

 

Глава 5

Вторник начинается с телефонного звонка в 4 часа 43 минуты утра. На сонное «алло?» Дерии в ответ раздается лишь чье-то дыхание.

— Алло? Алло. Кто это? Проклятье, что за чертовщина? Это ты, Дарт Вейдер?

Звонивший кладет трубку. В 4 часа 45 минут звонок повторяется. Дерия изо всех сил, в два пальца, свистит в трубку, и звонивший отключается. Для того чтобы повторить звонок в 4 часа 47 минут.

Дерия обзывает его онанистом, вытаскивает вилку своего древнего телефона с дисковым набором из розетки и снова ложится в постель. Кот Один присоединяется к ней, хочет приласкаться и сворачивается возле ее головы. Вряд ли существует что-то, что Дерия любит нюхать больше, чем шерсть своего кота, но каждый раз, когда она засыпает, Один теснее прижимается к ее лицу и она просыпается с таким чувством, что вот-вот задохнется. В конце концов она встает с постели. Еще даже нет пяти утра, она на больничном, а желудок сводит судорога, словно она съела что-то испорченное. Она готовит кофе. Он получается слишком горьким, а с сахаром — слишком сладким, а с молоком — слишком холодным. Один засовывает мордочку в чашку и отхлебывает немного сладкого, еле теплого напитка.

— Не завтрак, а просто скверный кофе с утра, — ругает его Дерия. — У тебя такие же нездоровые привычки в еде, как и у меня.

Она снова подключает телефон, он звонит, и кто-то опять дышит в трубку. Во рту у Дерии становится сухо. Маленький глоток кофе оставил у нее на языке отвратительный привкус, кислый и горький.

— Ах, в конце концов, — говорит она в трубку, — это, конечно, всего лишь технический сбой.

Она снова вытаскивает вилку из розетки. Она знает, что это не технический сбой. Ретротелефоны с диском не могут иметь технических дефектов. Но тот, кто звонит, не должен считать себя важнее, чем технический дефект.

Когда она около девяти часов выходит из дому, то знает, зачем и как использует этот день. Она планирует купить новый телефон — дополнительный. Смартфон. После развода она забыла свой смартфон в доме Роберта и не купила другого взамен. Это было приятное чувство — знать, что ты можешь быть постоянно вне зоны досягаемости. И чтобы не было возможности везде получать электронную почту. Она чувствовала себя хорошо, зная, что никто, даже Марк Цукерберг, не ведает, куда она идет. В обществе, в котором люди наблюдали на маленьких экранах за концертами, боксерскими боями, футбольными играми, дорожно-транспортными происшествиями и даже за похоронами, она чувствовала себя особым человеком, потому что все могла переживать в реальном размере. Она была храброй женщиной, той, которая видит жизнь не через окно.

После того как она решила все-таки купить себе такое окно — просто так, ради безопасности, ведь никогда не знаешь, что будет, — ей становится все-таки жалко той особенности, от которой она сейчас отказывается. Она наслаждалась тем, что она — женщина без смартфона, но признается себе, что в ее ситуации это не разумно — не иметь связи. Она с ужасом думает о вечере в прошлый четверг, когда ее преследовали и кто-то гнался за ней по улицам.

Продавец в специализированном магазине очень милый, кофе там имеет приятный вкус, и Дерия подписывает договор, о котором знает, что он слишком дорогой. Но она ценит сервис. Она получает прямо в руки новый смартфон, и когда, подмигнув продавцу, спрашивает его, не хочет ли он внести туда свой номер, он тут же соглашается. Это так легко — говорить, смеяться и флиртовать, когда собеседник совсем не знает, кто ты на самом деле. «Он не имеет ни малейшего понятия, — думает Дерия, — и считает меня просто беззаботной красивой женщиной. Он считает, что я милая».

Она входит в роль, исполняет ее несколько минут, пока длится разговор, и уносит это чувство с собой, как и покупку, когда уходит из магазина. Она улыбается своему отражению в витрине — собственно говоря, у нее нет причины не улыбаться — и решает, что на следующий день опять пойдет на работу. В обувном магазине она награждает себя за хорошее настроение парой новых сапожек и, довольная, возвращается на улицу, где уже начался дождь. Прохожие раскрывают зонтики, а какая-то маленькая женщина держит над головой наполовину разорванный пластиковой пакет, словно капюшон. Дерия удивленно останавливается и присматривается к ней. Она знает эту персону. Эта женщина — из ниши в кладбищенской стене. Коротко и небрежно остриженные волосы, узкое лицо, похожее на лицо феи, и изящное, словно детское, тело. На ней даже те же самые вещи, не считая спального мешка. Может быть, он в огромном рюкзаке, который она тащит с собой, хотя вид у него такой, словно он весит больше, чем та, которая его несет. Юная женщина натягивает на плечи капюшон из пластика как можно сильнее, но защититься от непогоды ей удается с трудом. Ее джинсовая куртка уже совсем потемнела от дождя. Дерии становится холодно уже при ее виде.

«Может, я могу ей помочь? — думает она. — Судя по всему, эта женщина — бездомная, но все-таки она ведь мне помогла избавиться от того типа. Может быть, несознательно или даже невольно и нехотя, но разве в этом дело?»

Дерия идет вслед за молодой женщиной, однако та идет то вправо, то влево, уставясь в пол, словно боясь заблудиться, и никак не реагирует на робкое «извините?», которое Дерия сказала ей вслед, сказала, наверно, слишком тихо. В конце концов она исчезает между темными зонтиками и Дерия уже не видит ее.

Значит, так и должно быть. Однако вдруг маленькая женщина снова возникает впереди и целенаправленно устремляется в универсальный магазин. Дерия идет вслед за ней, снова теряет ее из виду и наконец обнаруживает в спортивном отделе, где та в стороне от всех зеркал примеряет куртку. Ярко-синего цвета с желтыми полосками. Ее мокрая джинсовая куртка лежит на полу. Дерия хочет заговорить с ней, но по какой-то причине медлит. Она хочет сначала дать возможность этой женщине совершить свою покупку, она сама не любит, когда ей при этом мешают. Пребывая в ожидании, она рассматривает пуловеры спортивных дизайнов, о которых Солнце всегда говорит, что этот дизайн даже худощавых женщин заставляет выглядеть бесформенными. На какой-то момент она предается размышлению, не купить ли себе такой. Затем вспоминает совет подруги и оставляет пуловер на месте.

Маленькая женщина заходит в одну из кабинок с целой охапкой курток в руках, но, судя по всему, она примерила только одну, ту самую синюю с желтыми полосками. Эта куртка и сейчас на ней, когда она выходит из кабинки и развешивает полдюжины других курток на их места. Затем она уходит, останавливается еще возле пуловеров, марширует мимо Дерии, даже не взглянув на нее, и по дороге к эскалатору смотрит только на свою обувь. Мужчина, который до этого сосредоточенно рассматривал футбольное трико, идет к кабине, в которой была маленькая женщина, и распахивает занавеску. Его голова вращается во все стороны — он нацелился на маленькую женщину. Та вздрагивает и бросается бежать.

— Не паникуй, я помогу тебе, — говорит Дерия, однако ее мужество разрешает ей издать только шепот, а маленькой женщине надо бы уметь читать мысли, чтобы услышать ее. Она шустрая, как хорек, однако мужчина — явно детектив из магазина — оказывается очень спортивным. Дерия пытается незаметно перегородить ему дорогу. Но детектива это задерживает всего лишь на одну секунду, однако иногда достаточно и одной секунды. Маленькая женщина проскакивает мимо эскалатора и влетает в лифт. Дверь закрывается до того, как детектив добегает до лифта. Он бежит по лестнице, а Дерия следует за ним, подгоняемая странным чувством, что она должна помочь маленькой воровке, независимо от того, хочет ли та ее помощи или нет.

Лампочки возле лифта показывают, что он на пути вниз. Дерия устремляется по лестнице. Она знает, что там находятся туалеты для покупателей и входы для сотрудников, кроме того, внизу есть подземный гараж. Топот по бетону указывает ей путь. Магазинная воровка бросилась прятаться между машинами. Дерия не может увидеть ее, зато детектив не упускает ее из виду. Он следует за ней по пятам, бежит за ней целеустремленно и, кажется, уже схватил ее. Дерия слышит вскрик молодой женщины. Что-то, возможно часть тела, с грохотом ударяется о припаркованную машину. Другая женщина, которая как раз ставит свою машину на стоянку, ускоряет шаг и выскакивает наружу, подальше от звуков борьбы. Дерия бежит туда.

Мужчина ухватил маленькую женщину за воротник слишком большой сине-желтой зимней куртки и теперь пытается захватить ее руки. Она вертится, снова и снова выскальзывает у него из рук и бьет его ногами, однако он не сдается и прижимает ее к бетонной стене.

— Эй! — кричит Дерия. — Немедленно отпустите девушку!

Тихий голос в ее подсознании напоминает ей, что эта бедная девочка как раз попыталась украсть куртку стоимостью приблизительно двести пятьдесят евро. Дерия должна помочь детективу задержать ее. Вместо этого она выпрямляется во весь рост и упирает кулаки в бедра:

— Вы что, плохо слышите, вы, грубиян! Отпустите девушку!

— Эта девушка, — с трудом переводя дыхание, говорит мужчина, все еще борясь с ловкими руками и ногами, — совершила кражу из магазина. Я имею право временно задержать ее до приезда полиции.

— Ты, идиотская задница! Это моя куртка! — шипит сквозь зубы маленькая женщина. — Отвали, ублюдок, чтоб ты сдох!

— Вот, слышите! — Дерия подходит ближе. — Немедленно отпустите ее. Вы причиняете ей боль. Вы что, этого не замечаете?

— Полиция уже на пути сюда, — отвечает мужчина и только крепче хватает девушку.

Молодая женщина визжит и усиливает попытки вырваться, что заставляет детектива лишь крепче обхватить ее руку.

— Немедленно прекратите! — Дерия слышит, как громко звучит ее собственный голос в подземном гараже. — Здесь есть кто-нибудь? На помощь! Помогите! Тут пристают к девочке!

— Да нет же! Вы что, такая глупость, она…

— Пожалуйста, помогите мне, этот засранец просто схватил меня своими противными грязными лапами!

— Помогите! — кричит Дерия. — Помогите! Тут мужчина пристает к девушке!

Лицо детектива становится багровым, а в груди Дерии радуется злобное маленькое дитя и даже прыгает от восторга. Ее сердце бьется как сумасшедшее. Неужели она когда-нибудь совершала вот такую глупость, как сейчас?

Двое молодых мужчин подходят ближе, Дерия еще раз отчаянно зовет на помощь, и оба решительно направляются к детективу. Один из них уже закатывает рукава кожаной куртки. Для детектива дело пахнет жареным.

Куртка, без сомнения, дорогая, но она явно не стоит того, чтобы из-за нее связываться с двумя обуреваемыми гражданским мужеством «героями». Детектив отпускает молодую женщину. Та успевает еще дать ему пинка в ногу, отскакивает на пару шагов на определенное расстояние между собой и мужчиной, в конце концов показывает ему средний палец и убегает.

— Великолепно, — бормочет детектив и бросает на Дерию злобный взгляд. — Благодаря вам только что сбежала воровка с фирменной курткой. Вы имеете понятие, сколько она стоит?

«Она — теплая, — думает Дерия, — потому что это, наверное, все, что было важным в этой куртке для маленькой женщины. Она — теплая и не пропускает дождь и снег».

А зима будет холодной.

— Все здесь о’кей? — спрашивает один из мужчин, которые уже подошли поближе. У них такой вид, будто бы они ждут слова «нет» от Дерии. Скучающие парни, ищущие развлечений. Улыбка Дерии, ее кивок настолько невинны, что оба разочарованно удаляются.

— Она вообще не хотела красть эту куртку.

— Но украла.

Дерия колеблется между чувством, что она помогла кому-то, кому это было крайне нужно, и стыдом, что тем самым поставила в трудное положение другого человека.

— Это вы сможете сейчас рассказать полиции, — детектив вытаскивает свой мобильный телефон из сумки, бросает на него взгляд и недовольно качает головой.

«Нет связи», — предполагает Дерия. Есть время убедить его, что полиция тут не нужна.

— Посмотрите, — говорит она, — мне кажется, что все это — недоразумение. Молодая женщина думала, что за куртку уже заплатили.

— Ах да? Кто же?

— А вы что думаете? Я, конечно.

— Вы ее знаете? Ну, тогда я крайне заинтересован в личных данных этой дамы.

— У меня их нет. — И это не ложь. Угол ограды, под которым ночует молодая женщина, вряд ли является ее официальным адресом.

— Вы покупаете незнакомой женщине куртку за триста евро? Кому вы хотите это рассказать?

— Я творила еще бóльшие глупости за триста евро.

И это несомненно. Однако в то время она не была в такой трудной финансовой ситуации, как сегодня. Есть ли у нее на счету столько денег? Дерию бросает в пот, но пути назад уже больше нет. Маленькая женщина на прошлой неделе, наверное, спасла ее от нападения — может быть, Дерию без нее могли изнасиловать или сделать еще хуже. Если это не маленькая благодарность в форме срочно необходимой ей теплой куртки — что тогда?

— Вы понимаете, я перед этой девушкой в некотором долгу, поэтому ее сегодняшняя покупка будет за мой счет. А теперь извините меня, пожалуйста, но я не буду больше обсуждать с вами, что я буду делать со своими деньгами, а что — нет.

— Если вы собирались купить ей эту куртку, — настойчиво спрашивает детектив, — почему же она заменила на одежде этикетку безопасности металлической проволокой? Я нашел и то, и другое в кабинке.

— Откуда я знаю? Просто так, чтобы пощекотать нервы. Просто она хотела знать, получится ли такое.

— Тогда почему же она убежала, когда я обратился к ней?

Дерия закатывает глаза:

— Она очень робкая. Вы ее напугали. И меня тоже — ведь каждый может приставать к беззащитной женщине и выдавать себя за детектива. В следующий раз попробуйте быть несколько любезнее.

Мужчина скрещивает руки на груди:

— Вы это всерьез, да? А теперь вы пойдете со мной к кассе, мы подберем сорванную этикетку в примерочной кабине и вы оплатите куртку?

Дерия изображает холодную улыбку:

— До вас дошло, хотя и медленно. Все можно было сделать проще.

Проходя по магазину, детектив идет прямо за Дерией: ей кажется, что она ощущает его дыхание у себя на затылке. Без сомнения, он ожидает, что она попытается сбежать. Дерия злится, что он считает ее такой дурой. В сапогах на высоких каблуках-танкетках заниматься спринтом не особо рекомендуется.

Капля пота сбегает по спине. А что, если у нее на счету недостаточно денег, чтобы заплатить за куртку?

Придя в спортивный отдел, она подбирает с пола джинсовую куртку, которую оставила маленькая женщина. Материал сильно потерт на рукавах. Этикетка на воротнике выдает ее размер. Сто шестьдесят четыре — детский размер. Сколько же лет ей может быть, этой маленькой женщине?

Детектив забирает этикетки и магнитный маркер из кабинки для переодевания и сопровождает Дерию к кассе. Он перебрасывается парой слов с кассиршей, которая сначала критически смотрит сквозь очки, однако потом все же изображает улыбку в направлении банковской карточки ЕС Дерии. Цена появляется в виде приветливых зеленых цифр на кассе. На Дерию цифры действуют, словно звук сирены. Она не дышит, передавая карточку, и смотрит, как карточку протягивают через считывающее устройство. Проходит слишком много времени. Кассирша смотрит на детектива из магазина, тот пялится на считывающее устройство, а само считывающее устройство в глазах Дерии выглядит чем-то злобным. Что будет с ней, если она не сможет оплатить куртку? Неужели ее слова теперь сделали ее саму магазинной воровкой? Она вспоминает о табличке на входе. Каждому магазинному вору угрожает заявление в полицию, штраф и запрет посещать магазин. Ей становится почти смешно. Этот магазин такой несовременный, что она и сама добровольно никогда сюда бы не зашла. Раньше здесь делала покупки ее бабушка.

— Спасибо за покупку, — вдруг говорит кассирша.

Дерия смотрит на свою банковскую карточку и на этикетки, которые ей протягивает женщина через прилавок. Неужели получилось? Получилось. Ей приходится сосредоточиться, чтобы не выдать себя и не показать свое облегчение.

— Пакет вам нужен?

Дерия кивает и получает огромный крепкий блестящий пакет со старомодными надписями магазина. Пакет подходит к украденной зимней куртке, которую она только что купила. Она бросает в пакет маленькую влажную джинсовую куртку, любезно прощается с магазинным детективом и с высоко поднятой головой выходит из магазина. И лишь очутившись на улице под моросящим дождем, она облегченно вздыхает. В ушах у нее шумит, глаза горят. Проклятье, что это на нее нашло? Денег на счету еле-еле хватило на куртку, но теперь ее счет, наверное, опустошен. Кроме той пары банкнот, которые еще остались у нее в сумке, она — банкрот. Но тем не менее она чувствует себя хорошо. Даже в состоянии некоторой эйфории, как раньше, когда она за свои собственные деньги покупала красивые вещи, которые, правда, были слишком дороги, но которые она все же могла себе позволить. Этого чувства ей в последние годы очень не хватало. Сначала все было нормально и она могла позволить все, о чем мечтала. А затем не стало ничего, о чем она могла бы мечтать. Когда она шла за покупками, это был лишь поиск и оплата, безо всякого чувства счастья. Она искала его везде, это чувство, при многочисленных походах-шопингах и тем не менее никогда его не встречала. До сегодня. Куртка, которую она купила и которую, наверное, никогда больше не увидит, придает ей это чувство.

Целый день Дерия не возвращается домой. Она разгуливает по городу и улыбается, проходя мимо универмага, словно в чем-то перехитрила его. В обед она перекусывает в суши-баре, потом идет в парк погулять и смотрит на уток, которые со скучающим видом плавают по воде под дождем и мечтают о лучшей погоде, прохожих и хлебе.

Когда она все-таки возвращается домой, какой-то простой конверт в почтовом ящике за секунду уничтожает ее хорошее настроение, прижимает ее к земле, чтобы там растоптать ногами. Дерии кажется, что она слышит звук, словно треск жука, хитиновый панцирь которого раздавливает подошва сапога. Ей становится плохо.

На конверте написаны фамилия и адрес ее бывшего мужа, а внутри конверта она находит письмо. Письмо, написанное от руки. Если Роберт пишет письма от руки, значит, они имеют наивысшее значение. Дерия не хочет быть больше наивысшим значением в жизни Роберта. Она была им достаточно долго, научилась это выдерживать и принимать во внимание.

Если бы тогда не было Мартина…

Она отбрасывает от себя эту мысль. Эти времена прошли навсегда.

Легче всего было бы выбросить письмо в урну, не читая, — но сегодня у нее достаточно сил, чтобы прочитать его.

Она несет конверт домой и кладет на полку, где его почти не видно среди рекламных проспектов и прочей почты. Сначала она заносит пакет из магазина в коридор к другим пакетам, купленным вчера, среди которых новый пакет выглядит словно королева среди простого народа. Кот Один, громко мяукая, задает вопросы, как обычно это делают глухие кошки. Каждый второй вопрос касается его ужина. Дерия снимает пальто и сапоги, при этом рассказывая Одину о том, как прошел ее день, и думает, что он, как минимум, понимает в этом столько же, сколько и любая другая кошка, которая может слышать. Но она не считает, что глупо разговаривать с глухой кошкой, по крайней мере не глупее, чем говорить с неглухой кошкой. Кроме того, к совместной жизни кошек и людей относится также то, что они должны быть немного глуповатыми. Она выбрасывает подсохший завтрак Одина, соглашаясь с ним, что это есть уже невозможно, споласкивает его мисочку и заполняет новым кормом. Кот обнюхивает еду, признает ее недостаточно хорошей, и вместо этого облизывает пластиковые пакеты, а это как раз тот вид деятельности, при котором ему лучше не мешать. Дерия не находит ни единой причины, чтобы дольше игнорировать письмо. Она хочет побыстрее покончить с этим, открывает его и пробегает глазами строчки.

Роберт, якобы обеспокоенный ее здоровьем, спрашивает об этом, чтобы уже в следующей фразе начать ныть, что он чувствует себя одиноким. Он утверждает, что ломает себе голову над ее финансовой ситуацией только для того, чтобы она знала, что у него достаточно денег для двоих. Он внушает ей смутное чувство. Ты ведь никогда не любила быть одна, Дерия, а теперь тебе придется постоянно оставаться такой! Не без того, чтобы продемонстрировать ей его единственное логическое решение: «Между нами ведь не все было плохо!!!»

Резюме Дерии звучит так — сочувствие и жалость к себе как эмоциональное падение. Письмо является обзором их отношений — аргументы для того, чтобы снова жить вместе. Собрание различных восклицательных знаков: толстых, тонких, больших и особенно больших. Список преимуществ. Единственное, чего не хватает, так это ссылки на тот пункт, который все аргументы сводит к нулю и ведет к тому, что человек забывает любой, еще бóльший недостаток.

Любовь.

Любви в их отношениях никогда не было — ни перед вступлением в брак, ни после. Даже тогда, когда Роберт и она в церкви сказали «да», даже тогда не было любви. Были совсем другие вещи: Роберту захотелось иметь женщину. А она тосковала о спокойствии и безопасности и мечтала забыть Якоба, который исчез из ее жизни именно тогда, когда был нужен ей больше всего.

Конечно, ничего хорошего из этого не получилось, и вообще не могло получиться. Хотя Роберт и она — каждый со своей стороны — получали то, что хотели, однако они никогда не могли дать друг другу то, что им нужно было по-настоящему.

Дерия тогда убеждала себя, что они были слишком молоды. Это могло быть правдой или нет. В конце концов, они по-любому были теми же, что и раньше, — ужасно одинокими.

— Сегодня я уже не такая, — решительно заявляет она Одину, который уже удалился к своему дереву для точки когтей и, словно белый сфинкс, возлежит на самом верхнем этаже и согласно моргает ей.

И словно в подтверждение этого раздается звонок у двери. Наверное, у Солнца снова нет молока в доме, у Дерии его так же точно нет, так что они усаживаются в кухне Дерии и пьют чай, потому что кофе без молока они терпеть не могут.

— Может быть, мне все же надо как-то позвонить ему, — вслух размышляет Дерия, потому что где-то в подсознании она испытывает к нему сочувствие. — Просто поговорить с ним?

Солнце ставит чашку на стол и скрещивает руки на груди. Ей не нужно ничего говорить, Дерия понимает ее и так.

— Я не говорю об идее фикс, типа «мой бывший муж будет моим лучшим другом» или нечто в этом роде, но не считаешь ли ты, что когда-нибудь ведь можно нормально поговорить друг с другом?

— Абсолютно, — отвечает Солнце и указывает на письмо, которое лежит между ними на столе. — Но это ведь не нормальное начало разговора. Он не хочет разговаривать. Это — новая попытка заставить тебя делать вещи, которых ты не хочешь.

— Вполне может быть. Но тут я тоже имею право слова. То, что у меня некоторое время — ну ладно, очень долгое время — в постели нет мужчины, не заставляет меня сразу же терять волю.

— Ты же знаешь, что я не это имею в виду. Если бы речь шла просто о сексе, я бы сказала: «Иди, Дерия, уложи своего бывшего, тогда ты, по крайней мере, знаешь, чего ожидать».

Дерия отмахивается рукой:

— Скорее, чего я не могу ожидать. Что касается секса, то отношения с Робертом — это последнее, что я могла бы возродить в жизни. Вот с Якобом — наоборот…

— Якоб? — спрашивает Солнце, как будто она никогда до этого не слышала этого имени.

— Да. Я ведь тебе сегодня о нем рассказывала.

— Да, но почему ты вдруг о нем вспомнила? С тех пор ведь прошла целая вечность.

Маленькое слово «вечность» вызывает у Дерии меланхолию. Солнце права. Прошло так много лет.

— Ах, — тихо говорит она, — я тоже не знаю. Недавно я подумала, что снова встретила его. Но теперь мне кажется, что это был мужчина, просто похожий на него.

— Такое свидание с юношеской любовью чаще всего лишает человека прекрасных иллюзий, — заявляет Солнце и отпивает глоток чаю. — В твоем случае это звучит так, словно этот человек — просто посторонний. Может быть, ты еще увидишь его снова, и я желаю тебе удачи. Но еще раз, возвращаясь к Роберту, Дерия, — не недооценивай его. Я не думаю, что он хочет секса. Не только. Он… — Черты лица Солнца становятся жесткими, пока она подыскивает слова. — Он хочет тебя. Тебя всю. Контролировать тебя и владеть тобой. Как тогда. Подумай о том, что ты мне о нем рассказывала. Все, как всегда, начиналось очень легко. Пара ласковых слов, милых просьб, от которых ты не могла отказаться, потом то здесь, то там маленькое воспоминание и напоминание о том, что без него ты — никто и ничто. А затем, когда тебе было плохо и ты была там, где он хотел, чтобы ты была, — а именно в самом низу, — он мог делать с тобой то, что всегда хотел сделать, а ты с этим соглашалась. Этот мужик систематически делал тебя слабой и ничтожной, сладкая моя. Это был психический террор, а именно — ужасно умелый! Ты знаешь, как тебе было трудно расстаться с Робертом. Пожалуйста, не попадай под его влияние!

— То, что ты говоришь, звучит почти так, словно Роберт может быть опасным.

— Он и на самом деле опасен! Он знает, что может нажать на тебя и использовать для своих целей. И у него многолетний опыт в этом деле. Он опасен для твоего сердца, а еще больше — для твоей души.

— Нет, он больше ничего не сможет сделать со мной. — Дерия убеждена, что она раз и навсегда рассталась с бывшим мужем.

Она понимает сомнение Солнца, ведь та ничего другого не могла посоветовать, однако, по ее мнению, никакого риска больше нет. Она больше не даст Роберту уболтать себя. Он достаточно долго держал все ее ниточки у себя в руках. До тех пор, пока она все эти нити просто не обрезала. Сейчас у Роберта нет никакой власти над ней. У него — нет.

— Ты врешь сама себе! — резко говорит Солнце. — Ты хочешь сказать мне, что не боишься его?

— Нет. Страха у меня нет.

— Действительно нет? — Солнце отпивает глоток чаю. Ее губы сжаты, словно во рту находится что-то горькое. — А надо бы. Его действительно нужно бояться.

 

Глава 6

Когда бабушка Дерии узнала, что врач предполагает у нее болезнь Альцгеймера, то для бабушки рухнул весь мир, а для Дерии открылся горизонт.

Ей было стыдно, и она ненавидела себя за то, что только болезнь бабушки дала ей ту свободу, которая для других детей из ее школы была сама собой разумеющейся и о которой она так тосковала. Она, наверное, была очень плохим человеком, потому что радовалась этой свободе. Она старалась подавить чувство вины тем, что стала как можно больше помогать по хозяйству. К тому же она складывала с ней пазлы и часами слушала противные шлягеры, которые так любила бабушка. Мучившие ее чувства Дерия могла забывать лишь тогда, когда выходила из квартиры. Однако не позже вечера вина возвращалась со всей страшной силой, а потом Дерия лежала и плакала, не в силах уснуть. Но все же те часы, которые она проводила без бабушки, были слишком теплыми и солнечными, чтобы отказываться от них, а песни птиц были только на одну-единственную тему — тему свободы.

Если ей раньше нужны были отговорки, вранье и истории, чтобы проводить время с Якобом, то теперь даже не нужно было объяснять, куда она уходит. Время от времени бабушка все еще спрашивала, куда уходит Дерия и когда вернется, но чаще всего забывала ее ответы, прежде чем Дерия выходила из дому. Она постоянно забывала вставные зубы в самых невозможных местах, выбрасывала рекламную почту во включенную духовку, а приготовленную пищу швыряла в мусорное ведро. Дерия прятала как одеяло с электроподогревом, так и утюг — из страха, что ее бабушка может с их помощью устроить пожар и погибнуть в огне.

Свобода, в которой Дерия передвигалась, словно в невесомости, была волнующей, но в той же степени вызывала и страх. Иногда она боялась заблудиться или что ее могут похитить и никто не будет ее искать, потому что ее бабушка просто забудет заявить о том, что она пропала без вести. Может быть, она даже забудет о том, что Дерия вообще существует. Год назад Дерия даже не имела права сама решать, какие передачи смотреть по телевидению или какие брюки или футболки носить. Еще недавно ей запрещалось притрагиваться к плите, потому что могла обжечься. Теперь она отвечала за то, чтобы подавать еду на стол. Если бы бабушка попыталась сделать это сама, то соседям пришлось бы звонить в пожарную службу. Бабушка упорно настаивала на том, что все в порядке и что пожилые люди просто немного забывчивы. А Дерия готовила еду, наводила порядок в квартире, заботилась обо всем и начисто выбросила слово «Альцгеймер» из головы, словно могла этим стереть болезнь из реальности.

Якоб был прибежищем Дерии, когда историй перестало хватать, чтобы убежать от реальности. В его глазах она была прекрасна, в его присутствии она чувствовала себя в безопасности и ощущала себя свободной в его объятиях.

Только в обществе его друзей она чувствовала себя не совсем уверенно. Первоначальная гордость от того, что она — его подруга и что самые крутые мальчики и девочки приняли ее в свои ряды, улеглась. В конце концов, ни у кого из них не было к ней настоящего интереса. Нет, совершенно определенно они только планировали завоевать ее доверие, чтобы отнять у нее Якоба.

Ревность ощутимо грызла ее. Это было желание ни с кем не делиться близостью Якоба. Если какая-то другая девочка просто дружеским жестом клала ему руку на плечо или даже гладила по голове, Дерия чувствовала, как желчь подкатывает к ее горлу. Другие девочки были старше ее. Более зрелые. У них были груди, настоящие груди, а не поздно выросшие и мелкие бугорки. Когда Якоб касался их — а он касался их часто, — ее улыбка скрывала страх и неуверенность. Улыбка, которую могли бы продемонстрировать ее соперницы с красивой грудью. И уже вскоре ее сердце перестало учащенно биться, когда его руки залезали к ней под футболку. Она научилась воспринимать это как должное, научилась тому, что это ей нравится. И однажды она забыла свой страх.

Очередь девочек, ожидавших окончания их отношений, а значит, и своего шанса очутиться рядом с ним, была длинной. Дерия знала, что она не имеет права разрешить себе сделать ошибку.

Пассивность — это была возможная ошибка, о которой даже не думала Дерия. Она решила подвергнуть сомнению то решение — «мы еще подождем», — которое Якоб без вопросов принял за них двоих. Когда Якоб стоял под душем, она расставила свечи в его комнате, поставила в магнитофон специально записанную для этой цели кассету с романтической музыкой и положила презерватив на ночной столик. Она ждала его в нижнем белье.

И через пять минут в том же нижнем белье она, рыдая, выскочила из квартиры.

— Подожди, Дерия. Дерия, пожалуйста. — Якоб побежал вслед за ней по лестнице вниз. Она бежала быстрее, но он все же догнал ее возле двери. — Успокойся, эй! — Он попытался привлечь ее к себе, однако она разгадала его игру и грубо оттолкнула его от себя.

— У тебя есть другая! — крикнула она ему. — Не изображай мне тут ничего, я это знаю! Поэтому ты не хочешь меня, потому что она… она…

Ее голос сорвался, она с трудом дышала и ненавидела себя за слезы, которые жгли ей щеки, как кислота.

— Она красивее, чем я?

— Дерия, никто не…

— У нее большие груди? Настоящие большие? Большие сиськи?

Он ничего не ответил, лишь провел рукой по голове. В его глазах были беспомощность и отчаяние, ему не хватало слов.

И это говорило обо всем!

— Я должна была знать об этом! — с трудом вымолвила она. — Да и зачем тебе любить меня?

— Но-о-о, — пробормотал он, заикаясь и беспомощно обводя ее полуголую фигуру взглядом сверху донизу. — Но я ведь люблю тебя!

— Нет, не любишь! — Дерия выхватила у него из рук свою одежду. Один носок упал на пол, и она оставила его там. — Не любишь, не любишь!

Дверь квартиры на нижнем этаже открылась, и оттуда появилось морщинистое лицо пожилого мужчины.

— Что здесь происходит?

Дерия проигнорировала и это. Якоб бросал на мужчину беспомощные взгляды.

— Ты не любишь, — сказала Дерия еще раз, в этот раз тихо и глухим голосом.

Нет, почему у него должно получиться то, что не удалось ни одному человеку на свете? В этот момент, когда она, истерически всхлипывая, стояла перед ним, ей также стала ясна причина всего. Никто и никогда не мог любить ее — даже ее родная мать. И это была ее собственная вина, вот только что она сама дала лучшее подтверждение этому. Никто не мог любить такую фурию, какой она была. Никто, у кого был здравый рассудок. Никто. Как бы там ни было, но и она сама просто не способна любить. Как иначе можно объяснить то, что она кричала на Якоба, который любил ее так, как никого другого на свете, что она оттолкнула его от себя, а какая-то противная часть ее души ликовала, потому что это повергло его в ужас. Ей было стыдно, очень стыдно, и от стыда она задрала подбородок еще выше.

— Все, конец, Якоб. Ты заслуживаешь лучшего. А я — ничего.

— Дерия, что ты говоришь?

— Я прекращаю отношения.

Она выскочила из дома, за следующей автобусной остановкой поспешно натянула одежду и плакала до тех пор, пока у нее не разболелась голова.

В этот вечер она получила один из самых важных уроков в своей жизни. Она поняла, что была права. Она не стоила любви, она была монстром, не заслуживала любви и сама не могла никого любить. Тот, кто любит, не ведет себя так, как она!

Она также поняла, какую силу над людьми имеет этот недавно обнаруженный в себе монстр, какую силу он имеет над Якобом. Больше, чем было у нее, больше, чем было у любви, потому что когда через несколько часов она добрела домой, он сидел на ступеньках перед ее дверью и с заплаканными глазами просил у нее прощения. Он отвел ее к себе домой, где она получила, что хотела, и, несмотря на его нежность и осторожность, это был не очень приятный опыт, но тем не менее в тот вечер она уснула довольная.

 

Глава 7

— О, привет, Дерия, прекрасно, что ты снова здесь. Мне кажется, вчера вечером кто-то о тебе спрашивал.

Дерия молча смотрит на свою коллегу Римму. То происшествие с ее преследователем шесть дней назад, наверное, уже ничего не значит. Но эти страшные минуты все еще незримо присутствуют в ней, словно фильм, который показывают в маленьком, тихо бубнящем работающем телевизоре в углу ее сознания. Такие слова, как эти, моментально раздвигают маленький экран на всю стену и включают звук на всю мощность. Басы громыхают в груди Дерии.

— Женщина, может быть, еще девочка, я не уверена, — говорит Римма и чешет затылок, где большие этикетки, торчащие из полиэстеровых халатиков, мешают всем сотрудницам. Им запрещается отрезать этикетки, нужно возвращать неповрежденные халаты, когда человек увольняется с работы.

Значит, женщина. У Дерии с души падает камень.

— Что она сказала?

— Ну, только то, что ищет кассиршу с длинными черными волосами. Она могла иметь в виду тебя или меня, но я ее не знаю.

— А как она выглядела?

— Мелкая. — У Риммы рост почти метр восемьдесят. Она показывает на уровень своей груди. — И у нее были короткие волосы. Была похожа на этих «Мончини», помнишь этих обезьянок из восьмидесятых годов?

Дерия невольно улыбается:

— Конечно.

Ей тоже всегда хотелось иметь такую игрушку, но бабушка считала их уродливыми и никогда не покупала. Бабушка, конечно, посчитала бы эту маленькую женщину, бездомную бродяжку, воровку из магазина, тоже страшной. Речь может идти только о ней, и описание совпадает точно.

— Я ей сказала, что сейчас будет твоя смена, но что я не уверена, что ты полностью выздоровела, потому что ты некоторое время была на больничном. А что с тобой, собственно, было?

Дерия ищет слова и не находит ни одного. «Ночью за мной следили, я упала, и вид у меня был такой, будто меня побили. Достаточно ли этого для того, чтобы не выйти на работу?»

— Да, собственно, мне нет до этого дела, — говорит Римма. — Но эта женщина все равно хотела зайти сюда.

— Спасибо, благодарю тебя. — Дерия берет кассету с разменными деньгами и идет к своей кассе.

Она вынуждена ждать до послеобеденного времени и сначала даже не замечает эту маленькую женщину. В слишком большой зимней куртке и бейсболкой на голове, косо сидящей на коротко стриженных волосах, она скорей похожа на мальчика, которого на вырост так одела мать, чтобы он мог носить эти вещи следующие две зимы. Дерия поднимает глаза, потому что рядом с тройной упаковкой дешевых черных хлопчатобумажных носков и пакетом сыра «Гауда» на подносе лежат еще две бутылки пива и теперь придется спрашивать у покупательницы паспорт. Однако этот вопрос застряет у нее в горле, когда она узнает худое лицо под кепкой-бейсболкой.

— О, — говорит она, — это ты.

— Да, — отвечает маленькая женщина. — Я.

На кассе высвечивается цена. Маленькая женщина засовывает руку глубоко в карман своей сине-желтой зимней куртки, вытаскивает пригоршню мелочи и оплачивает всю сумму десяти- и двадцатицентовыми монетами. Вблизи ее глаза выглядят старыми и усталыми. Вопрос о паспорте или удостоверении личности Дерия может и не задавать. Она принимает деньги, а маленькая женщина засовывает носки в карманы куртки, берет кусок сыра под мышку и хватает в руки бутылки с пивом.

— Я бы хотела с тобой поговорить, — тихо произносит она. — Только между нами. У тебя время есть?

— Я заканчиваю работу в два часа.

— Я буду ждать тебя у входа.

— О’кей. Тогда я приведу в порядок кассу и переоденусь. Это займет минут десять, может быть, четверть часа.

— Я жду тебя, — повторяет маленькая женщина, а потом уходит, прежде чем Дерия успевает спросить, как та ее нашла.

— Я уже бывала здесь, делала покупки и видела тебя, — говорит маленькая женщина вместо приветствия, когда Дерия выходит из супермаркета часом позже и, в порядке исключения, через вход для посетителей. Маленькая женщина прижимается к стене, чтобы спастись от ноябрьского дождя. — Я не забываю ни одного лица, поэтому я тебя сразу узнала и поняла, где могу найти тебя.

Маленькая женщина чуть-чуть улыбается. Эта робкая улыбка очень осторожная, но для Дерии, которая чувствует себя очень усталой, это уже слишком.

— Тебе можно позавидовать, — отвечает она устало. — Я с большим трудом запоминаю лица.

— Зато вчера утром ты меня сразу же узнала, — констатирует маленькая женщина. — Хотя было темно, когда мы виделись в последний раз. — Она указывает подбородком вниз по улице. — Прогуляемся немножко?

Дерия согласна, и они, опустив головы, плетутся под дождем рядом друг с другом.

— Я не могла тебя забыть, — объясняет Дерия. — В конце концов, ты меня как-то… спасла. Я так думаю.

— На прошлой неделе? Вечером?

— Да. Я шла с работы. Ночная смена заканчивается в десять. Кто-то преследовал меня.

Маленькая женщина пожимает маленькими плечами:

— Я не видела никого. Точно никого.

— Но он… — «он был там», — хочется крикнуть Дерии. Вместо этого она тоже пожимает плечами. — Ах, я тоже ничего не знаю. Может быть, я отреагировала слишком бурно.

— Да ничего. Я ночью тоже постоянно вижу призраков. Вот. — Она протягивает Дерии одну из двух бутылок пива.

Дерия колеблется:

— Это для меня?

— Купила специально для тебя. Хотела пригласить тебя на пиво. В пивной оно стоит почти в два раза дороже. Или ты ничего не пьешь? — Под тенью бейсбольной кепки на щеках маленькой женщины вырисовываются красные пятна. — Но сказать «спасибо» было бы уместно. Я что, все испортила?

— Нет, ничего. — Дерия невольно улыбается. Она не любит пиво, тем более после обеда, у всех на виду и прямо из бутылки. Но ей хочется, чтобы маленькая женщина заговорила. Она напоминает книгу, первые строчки которой ее захватили и которую ей хочется пролистать дальше во что бы то ни стало.

Маленькая женщина вытаскивает зажигалку из кармана куртки, забирает у Дерии бутылку пива из руки, открывает ее умелым движением и возвращает ей, прежде чем открыть вторую бутылку. Затем она делает глоток и улыбается.

— Этот тип в магазине поймал бы меня, если бы ты мне не помогла, — говорит она тихим голосом. — Я надеюсь, у тебя не было неприятностей?

— Да не стоит об этом говорить. — Она тоже отпивает глоток пива и подавляет в себе дрожь. Ужасное, горькое, дешевое пиво. И почти в полтретьего после обеда. Как низко она пала! От страха она сразу же делает второй глоток.

— Зачем? — спрашивает она.

— Да, зачем? — говорит маленькая женщина нежным голосом. — Зачем воруют куртки? Если ты живешь на улице и скоро будет зима, а там, где выдают одежду для бездомных, можно будет найти только заношенные до дыр блейзеры и свадебные платья?

Она задирает голову, чтобы посмотреть на небо:

— Может быть, мне было просто скучно.

— Зачем ты делаешь все так по-глупому, что даже этот магазинный шпик-детектив вынужден был тебя поймать?

Маленькая женщина улыбается:

— Я уже сама себя спрашивала. — Она вздыхает, и это какой-то слишком усталый вздох для такой молодой женщины. — Я просто переутомилась. Ночь была страшной, на моем обычном месте валялся кто-то другой — какой-то очень странный тип. Большинство из нас — милые люди, но тот… Как-то все пошло по-дурному. Я была мокрая, замерзшая, и нервы у меня были на пределе. Иначе бы он меня ни за что в жизни не поймал.

Мимо проезжает автобус. Дерия ждет, когда шум стихнет, затем говорит:

— Ты ведь никогда раньше не воровала?

Плечи молодой женщины опускаются.

— Нет, все же воровала. Иногда пакетик колбасы или банку пива.

— Значит, ты недолго так живешь? Я имею в виду, на улице?

— А что? — раздраженно возражает маленькая женщина. — Ты считаешь, что тот, кто долго живет на свободе, автоматически должен воровать?

Дерия, защищаясь, поднимает свободную руку:

— Это просто предположение, я никого не хочу ни в чем подозревать. Я никого не знаю, кто… как ты это называешь? Никого, кто живет на свободе?

— Я называю это так, потому что так оно и есть.

— И что, я права?

В ответ ей звучит продолжительный вздох:

— Да. Это моя первая зима. Я летом… попала сюда.

Судя по ее ударению, можно предположить, что она, собственно, хотела сказать что-то другое. Может быть, рассказать, откуда она попала сюда?

— Конечно, летом было легче, сплошное easy, иногда даже очень круто. Люди были милыми и расслабленными, а дома думали… — Маленькая женщина говорит все быстрее, ей голос становится громче. Ее слова пытаются спрятать то, что она не хочет упоминать, и то, что, несмотря ни на что, все же вырывается наружу. — Дома думали, что я просто немного побродяжничаю по стране. Кауч-серфинг и все такое. По крайней мере я всегда об этом говорила.

Значит, она удрала из дому еще летом.

Дерия бросает вопросительный взгляд на ее лицо. Ее глаза все еще выглядят старыми и усталыми. Но, скорее всего, похоже на то, что это еще ребенок, старый и измученный, а не женщина.

— Сколько тебе лет? — напрямую спрашивает она.

Плечи маленькой женщины устремляются вперед, а руки вдруг образуют вокруг своего тела защитную стену. Она захлопывается, как устрица.

Значит, маленькая женщина еще молода, очень молода. Возможно, слишком молода, чтобы решать, где и как она хочет жить, когда наступит зима и ноябрьские дожди беспощадно смоют все краски.

— Расслабься, — говорит маленькая женщина. Сейчас ее голос звучит резко, а взгляд становится оборонительным. Она распахивает зимнюю куртку, роется во внутреннем кармане и вытаскивает оттуда удостоверение личности. — Вот, посмотри, иначе ты сразу же позвонишь в это дерьмовое управление по делам молодежи.

Она держит пластиковую карточку так, что ее пальцы с обгрызенными неровными ногтями прикрывают ее фамилию, но вида фотографии достаточно. Это она. Удостоверение выглядит как настоящее. Оно подтверждает, что маленькой женщине восемнадцать лет и восемнадцать лет ей исполнилось точно четыре недели назад.

Дерия вздыхает:

— Ну, ты себе тут настроила планов. Ты не считаешь, что…

— Это не слишком трудно, нет. И не слишком опасно. Это просто хорошо. Нет никакой альтернативы, и я так хочу. Я делаю, что хочу. Всегда, до тебя дошло? А сейчас я хочу уйти.

— Подожди, пожалуйста. — Дерия хочет инстинктивно взять маленькую женщину за руку, но та делает шаг назад и засовывает руку в карман куртки. — Ты могла бы поблагодарить меня за помощь. Кстати, спасибо за пиво. Но ты мне тоже помогла, на прошлой неделе, когда меня преследовали. И я хочу поблагодарить тебя за это. Значит, мы квиты.

Маленькая женщина ничего не отвечает. Ее взгляд представляет собой сплошное недоверие, но она не уходит. Дерия находит помятую визитную карточку своего кафе в кармане пальто.

— Здесь я работаю. Большинство дней с утра до вечера.

— У тебя целых две работы, а у меня — ни одной. И я покупаю тебе пиво. Круто.

Дерия улыбается:

— Да, заходи, если у тебя не планируется ничего лучшего.

Маленькая женщина нерешительно берет в руку визитку.

«Никаких подвохов?» — спрашивает она глазами.

«Никаких подвохов», — глазами же отвечает Дерия. Она старается, чтобы эта мысль дошла до маленькой женщины. Она очень хочет помочь, у нее такое чувство, что она должна ей помочь. Кто тогда, если не она?

— Я не знаю, но загляну когда-нибудь. Может быть.

— Просто спроси меня. Меня зовут Дерия.

Молчание.

— Тебе не нужно даже называть свое настоящее имя. Но мне хотелось бы как-нибудь тебя называть.

— Я не знаю, — говорит маленькая женщина, снимает с головы кепку-бейсболку и проводит рукой по коротко остриженным грязным серо-коричневым волосам. Римма была не права, она совсем не похожа на одну из «Мончини». Ее голова похожа на…

— Киви? — предлагает Дерия, и маленькая женщина внезапно улыбается, и на какой-то момент она действительно выглядит как восемнадцатилетняя. — Можно я буду называть тебя Киви?

— Киви мне нравится! — говорит маленькая женщина. А затем Киви улыбается. — Я зайду, когда у меня будет время, — отворачивается и уходит.

Он незаметно следовал за ней, не имея никакой конкретной причины.

Он наслаждался, наблюдая за тем, как она живет, что она делала, если ее поезд опаздывал, как она звонила по мобильному телефону и потом прятала его, и сбрасывала с себя вынужденную улыбку, как осенью ветка сбрасывает последний ненужный лист.

Если бы она увидела его, он бы ей кивнул. Пожелал бы ей приятного вечера и, может быть, обменялся бы с ней парой вежливых слов. За пределами помещений его врачебной практики люди вели себя очень скованно и нервно оборачивались по сторонам. Они не хотели быть невежливыми, но и не хотели, чтобы их видели за разговором с психологом.

Подошел ее трамвай. Она вошла в него, и, может быть, он последовал бы за ней. Но у него была еще одна пациентка, а потом еще и встреча с производителем роялей, которого он не мог заставить ждать. Его роялю требовался капитальный ремонт, и в данный момент это было важнее. Таким образом, он отправился в путь к своей практике. Кирстен, его помощница во время приемов, уже ждала его, приготовив чай. У Кирстен была легкая рука — во всяком случае, по части чая. Она раздобывала сухие лекарственные травы прекрасного качества, знала особенности их хранения и все о каждом отдельном сорте, какой горячей должна быть вода и как долго нужно настаивать чай. Она нравилась ему, у нее был не только возраст, по которому она годилась ему в матери, у нее также было что-то материнское, что шло ему на пользу. Прежде чем он принял ее на работу и научил работать на приеме пациентов, она продавала колбасу, стригла собак и чистила туалеты — и большинство из этого она делала в один и тот же день. Иногда он делал ей небольшие подарки — цветы, конфеты, подарочный чек для «Дугласа». Изредка он дарил ей что-нибудь личное, подарок, о котором она даже не знала, что он для него означал.

— Да, но Махтин! — восклицала она, произнося «х» вместо «р», и смеялась.

Ему нравилось, как она произносит его имя. Каждый раз он снова видел дома накрытый обеденный стол и вдыхал запах обеда, который готовила ему его мать.

— Махтин, ты такой старомодный! Это все до задницы.

И это он тоже любил. Добрая сердцем матушка нечасто употребляла ругательные слова, но уж когда делала это, то получалось у нее действительно яростно.

— Конечно, его можно отремонтировать, Кирстен. Это хороший смартфон, дорогой. Эппл. — Кроме того, это еще было смертельным оружием. Он украл его, а затем применил при последнем убийстве. Очень удобной при этом оказалась функция диктофона. Мужчина послушно выполнял все указания, которые в конце концов привели его к трагическому несчастному случаю и смерти.

— Эппл. — Кирстен покачала головой. — Да, ну и что мне теперь с ним делать?

Да, такой была она, его Кирстен. Немного неблагодарная, так он считал. Он подарил ей сувенир стоимостью в одну человеческую жизнь, а она еще негодовала из-за того, что на дисплее была трещина. Но она, конечно, не могла знать, насколько рискованно было для него забирать мобильный телефон из машины, чтобы его не заметили. Ему пришлось выдавать себя за человека, желающего оказать первую помощь, а после этого давать свидетельские показания в полиции. При этом он вынужден был признаться себе, что ему нравились опасности таких игр. Он повышал степень трудности и тем самым заставлял себя быть очень аккуратным.

— Ах, Кирстен, любимая моя, — сказал Мартин и потянулся к чашке с чаем, чтобы взять ее в приемную для бесед с пациентами. — А я думал, что ты отнесешь эту вещь в бюро находок. И, если повезет, ты получишь вознаграждение за эту находку.

— Да, ты так считаешь?

— Может быть. Для людей такие дорогие мобильные телефоны все же имеют ценность. У них обычно в телефоне записаны свои контакты, личная электронная почта и какие-то неудачные фотографии.

— Ах, — сказала Кирстен, — да, тогда я, конечно, так и сделаю.

Улыбаясь, Мартин пошел к ожидающим его пациентам. Кирстен никогда не сдаст мобильный телефон в бюро находок. Она всю жизнь будет безуспешно пытаться добраться до этих контактов, электронной почты и фотографий. По крайней мере ей будет чем заняться.

 

Глава 8

После обеда, к счастью, дождь прекращается и появляется солнце. Надин вынуждена сегодня поработать немного дольше, чем обычно, а Дерия рада, потому что у нее появляется редкостная возможность погулять с Феликсом в парке. Официально после развода она уже не является теткой Феликса, но ни для нее, ни для семилетнего мальчика ничего не изменилось. Его отец видит все по-другому. Свен встал на сторону своего брата. В его глазах с момента развода Дерия рассталась не только с Робертом, но и одновременно со всей семьей. С тех пор ей разрешается видеть Феликса только тогда, когда его матери срочно нужна нянька, так что она готова даже врать своему мужу.

Феликс, как и раньше, рад видеть свою единственную тетку. Он беспрерывно болтает и за несколько минут рассказывает все, что пережил за последние недели. Дерия тащит на своей спине его школьный ранец, помогает ему пробежаться по невысокому каменному заборчику и смеется над каждой его шуткой, пока еще не содержащей юмора. На игровой площадке посреди парка она раскачивает его на качелях, хотя, конечно, знает, что он уже давно умеет качаться сам, и театрально закрывает глаза, когда он сломя голову прыгает в песок. Киоск с мороженым, куда они обычно вместе направляются, закрыт на зимние каникулы, но за пару метров от него есть еще один, где можно купить жареный миндаль и сахарную вату. Дерия заказывает два сладких облачка на палочке, а в это время Феликс карабкается на лестницу и время от времени машет ей оттуда рукой. Дерия надеется, что он не боится упасть, но думает все-таки с каким-то оттенком заботы. Не дай бог, чтобы он упал.

— Дерия? — внезапно раздается чей-то низкий голос позади ее.

Она испуганно оборачивается. Сахарная вата выпадает у нее из руки и приклеивается к пальто. Она замечает это, но теперь ей все равно. Даже то, что Феликс где-то карабкается, в этот момент уже забывается.

Он стоит прямо перед ней и выглядит точно так же, как раньше.

— Значит, недавно я был прав, — говорит он и улыбается, сначала робко, а потом сразу как-то очень широко, намного откровеннее и сердечней, чем когда-то.

— Якоб, — только и может сказать она, потому что его имя — это все, о чем она может думать.

— Да. Несколько дней назад мне показалось, что вроде увидел тебя. Но вдруг ты исчезла, и я уже не был больше уверен, что это была ты. В кафе.

— В «Тони»? Тогда это была точно я, но тебя я не заметила, — врет Дерия.

— Ничего, зато мы снова встретились. Как прекрасно видеть тебя!

В душе Дерия превращается в камень. Никаких чувств у нее больше нет. Она замечает, как реагирует ее внешняя оболочка. Как ее лицо отвечает на его улыбку, как она восклицает что-то пустое, вроде «да, я тоже, ты знаешь, прошла целая вечность!».

Как она шутит над неудачной судьбой своей сахарной ваты и приглашает его взять кусочек. Он собирает сахарную вату с ее пальто и при этом приближается к ней так близко, что облачка пара от его дыхания ласкают ее щеки. Дерия чувствует, что то, что раньше реагировало на Якоба, должно бы уже умереть. В душе у нее холодно, тяжело и ничего не движется. Но чувства ее не ушли совсем, и это она еще чувствует тяжесть в груди.

«Сердце, превратившееся в скелет», — думает она. Какое прекрасное название для романа. Однако затем вспоминает, что она больше уже не пишет книг, просто не может больше писать.

— У тебя есть сын? — спрашивает Якоб. Он смотрит на игровую площадку, ища мальчика, который бы подходил к школьному ранцу, который Дерия все еще несет на своей спине.

Больше всего ей захотелось, чтобы он угадал, какой ребенок — ее. У Феликса светлые, как солома, волосы его матери, и хотя для своего возраста он очень маленького роста, все равно в нем угадывается крепкая фигура его отца. Взгляд Якоба скользит мимо.

— Нет, — быстро отвечает Дерия. — Я здесь с племянником. Вон тот сладенький мальчик в синей куртке. Его зовут Феликс.

— Симпатичный мальчик, — говорит Якоб, и это наполняет Дерию гордостью.

Она машет рукой Феликсу, но тот пока что не желает подходить к ним. Он кричит, можно ли ему пойти на горки, она поднимает большой палец вверх, и Феликс быстро, как молния, убегает.

— У него очень много фантазии. Ко дню рождения он написал мне целую историю.

Когда Дерия рассказывает об этом, большинство людей отвечают, что мальчик пошел в тетю. Якоб ничего не говорит. Может быть, он даже не знает, что Дерия когда-то была успешной писательницей?

— Значит, у тебя детей нет? — спрашивает он. — Ты замужем?

— Разведена, — говорит она, и это звучит серьезно и плохо, но затем, когда он улыбается, это проходит. — А ты?

Он вздыхает:

— Ты же меня знаешь. Кто меня долго выдержит?

Об этом Дерии нужно подумать. Неужели не она была тогда таким сложным человеком?

— Но если ты не женат и у тебя нет детей, то чем ты занимаешься все это время?

— В последние годы? — он тихо смеется. — Боюсь, что я их все провел впустую.

— У кого долгая жизнь, тот может позволить себе провести впустую пару лет, — бормочет Дерия цитату из «Зеркальных капель». Затем ей приходит в голову, что все-таки глупо цитировать свой собственный роман. — Расскажи-ка о себе. Где ты был все эти годы? Ты мог бы когда-нибудь дать знать о себе.

Лицо Якоба становится непроницаемым, он смотрит на игровую площадку, однако во взгляде его — пустота.

— Я делал ошибки, — говорит он затем. — Первую ошибку — тогда, когда я ни с того ни с сего бросил тебя. Тебе, наверное, было очень больно, и я много лет считал, что будет слишком плохо написать тебе открытку или сообщение по электронной почте. Мне было стыдно.

Она смеется. Но это вымученный смех.

— Мы ведь были молоды. Это было так давно.

Но чувствует она себя совсем по-другому.

Он вдруг возникает здесь и поворачивает время вспять.

— У всех нас тогда были сумасшедшие мечты и недостижимые цели.

— Да, — он улыбается, но вид у него такой, словно в мыслях он находится где-то очень далеко. Или же в далеком прошлом.

«А я достигла всех моих целей, — думает Дерия. — Только это не дало мне совсем ничего: я потеряла то, что для меня было самым важным».

— Ты действительно был в США?

Он кивает.

— Ты должен мне обязательно рассказать, как ты там жил.

— Нам надо бы поговорить спокойно, — предлагает Якоб. — У тебя, конечно, тоже найдется много чего рассказать. Может быть, пойдем выпьем кофе?

Дерия смотрит в направлении горки в виде трубы, из которой вылетает Феликс на такой скорости, что даже перелетает через зону, где должен был приземлиться, и шлепается в песок. Она уже делает первые шаги в его направлении, чтобы посмотреть, не ушибся ли он, однако видит, что тот смеется. Он вскакивает на ноги, снова карабкается по лестнице, и Дерия облегченно вздыхает.

— Обязательно, — отвечает она, — но лучше всего в другой раз. Мне не хватает общения с мальчиком. Честно говоря, я боюсь выпускать его из поля зрения даже на минуту.

И это еще не все. Каждый раз, когда Дерия нянчится с Феликсом, она рискует нарваться на ссору с его отцом. Она не хочет давать повода для таких жарких споров, разговаривая на глазах у Феликса с незнакомым мужчиной. Ведь если Свен услышит об этом, он гарантированно сделает вывод, что она завела новый роман. Когда Якоб предлагает встречу в ресторане, ей становится легче на душе. Дерия должна идти на работу, но на всякий случай она соглашается. Таким образом, у нее будет веская причина, чтобы позже дать Якобу отказ. А это она должна сделать, потому что слишком уж быстро развиваются события. У нее даже не нашлось времени, чтобы осознать, что он действительно снова появился здесь.

— Дай мне свой номер телефона, на всякий случай, если вдруг что-то не получится.

— Если я тебе его не дам, — говорит он, — то ничего не сможет нам помешать.

Дерия смеется:

— Ты думаешь, что у меня не хватит мужества отказать тебе? О, ты плохо знаешь мою совесть.

Она берет облако из сахарной ваты в одну руку, а другой выуживает из своей сумочки шариковую ручку. Это ее самая любимая ручка, та, которая приносит ей счастье. Ею она подписала свой первый договор. Она хочет записать ею номер Якоба вместо того, чтобы просто набрать его в мобильном телефоне, однако он забирает у нее ручку.

— Ты еще помнишь, как мы делали раньше? — спрашивает он и берет ее за руку.

Рука реагирует странным чувством онемения. Зато Дерия чувствует это прикосновение всем остальным телом, пожалуй, даже слишком сильно. Ей кажется, что кожа словно бы почти полностью пересохла, а теперь наконец на нее попадает вода. Ей становится стыдно от этого, однако она вынуждена согласиться со своей кожей. Так нежно к ней уже давно никто не прикасался.

Якоб записывает свой номер телефона на внутренней стороне ее руки. Синяя паста над голубыми венами на белой коже.

— Как раньше, — говорит она. — Когда у нас не было мобильных телефонов, а каждая минута разговора по телефону стоила денег. — Она это тоже помнит.

На прощание Якоб обнимает ее с такой уверенностью, что Дерии кажется глупым отклониться, так, как она это всегда делает. Она позволяет себе расслабиться и поднимает оба облака сахарной ваты над его плечами. Когда она замечает, насколько привычным и родным был этот жест, он уже отрывается от нее. Он уходит. Он дважды оборачивается, но уходит. Через минуту, когда Якоб уже исчез из виду, ей кажется, будто его здесь никогда не было. И только сейчас руки Дерии начинают трястись, а коленки — дрожать. Неужели это действительно был Якоб?

Феликс с раскрасневшимися щеками и потным лбом возвращается к ней и жадно хватает один из пучков сахарной ваты, тот, что побольше.

Видел ли он Якоба? Что он подумал, когда она его обнимала, или же Феликс решит, что это просто обычный знакомый? Расскажет ли он об этом своему отцу?

Феликс не спрашивает о мужчине, который обнимал его тетку, Дерия ни о чем не спрашивает его.

Когда они немного погодя идут ко входу в парк, где она договорилась о встрече с Надин, оказывается, что та уже сидит на скамейке.

Феликс, однако, не может упустить возможность вскарабкаться на одного из каменных львов, которые, словно большие сторожевые собаки, стоят рядом с воротами. Обычно там он ждет маму, а Дерия стоит рядом со скамейкой и каждые две минуты поглядывает на часы.

— Вы опаздываете, — приветствует Дерию Надин и поднимает бровь.

— Мы пришли минута в минуту, — только и говорит Дерия. Обычно она появляется на месте встречи слишком рано, а вот сегодня — нет.

Надин пожимает плечами:

— Ну ладно. Он вел себя послушно, этот разбойник?

— Очень послушно, как всегда.

Улыбка Надин выглядит не совсем естественно.

— У меня он тоже был бы всегда милым, если бы я кормила его исключительно мороженым и сладостями.

— Привилегия теток, — отвечает Дерия.

— Тогда давай по-быстрому обзаводись детьми, — парирует Надин и толкает ее, что должно было бы означать дружеский жест, но Дерия воспринимает это по-другому.

Надин подзывает Феликса, и они втроем идут в направлении автобусной остановки, женщины рядом, а мальчик — в нескольких шагах впереди.

— Вчера Роберт ужинал с нами, — как бы мимоходом замечает Надин.

Феликс оглядывается через плечо и кивает:

— Дядя Роберт жарил для нас бургеры. Мы делали картошку фри. И салат.

— Прекрасно, — отвечает Дерия. — Ты мне об этом еще не рассказывал.

Наверное, потому, что Феликс, собственно говоря, знает, что ее это не интересует. Его мать не такая деликатная, или ей это все равно.

— Мы еще долго сидели вместе, когда Феликс ушел спать, — продолжает Надин. Ее голос становится тише, чтобы сын не мог ее слышать. — И разговаривали.

«И пили», — предполагает Дерия. Она может точно представить себе, как прошел вечер и почему теперь признание вины прокралось во взгляд Надин. Алкоголь и усталость развязывают язык Роберту, и это всегда было так. Он умеет распылять в пространстве сочувствие к себе, как спрей для запаха в помещении, да так, что этого никто не замечает. В конце концов, все считают его сильным, гордым и храбрым, да еще и стесняются того сочувствия, которым проникаются к нему.

— Это нечестно с твоей стороны, ты даже не готова к разговору с ним. Он всего лишь хочет поговорить с тобой. А ты делаешь вид, будто боишься его. Это как-то по-детски, Дерия.

Дерия внутренне содрогается. Надин еще никогда так открыто и напористо не пыталась усадить Роберта и ее за один стол. К сожалению, она явно не понимает, что для Роберта вопрос заключается не в этом столе, он хочет всего лишь одного — чтобы она снова была в его доме. В его постели. Под его контролем.

— Зачем я должна разговаривать с ним, если я уже сейчас знаю, чего он хочет. Я уверена, что не могу ему это дать.

Надин закатывает глаза:

— Ты упрямая.

«Нет, осторожная».

— Он знает, что ваши отношения закончились. Для него вопрос даже не в этом. Он просто хочет с тобой еще раз поговорить об этом вашем разводе. Роберт считает, что так глупо все получилось.

— Глупо получилось? — повторяет Дерия. Ей хочется рассмеяться или, по крайней мере, цинично ухмыльнуться. Но ей не удается даже это. Вместо улыбки у нее в глазах появляются слезы. — Он мне угрожал. Он заявил, что он меня уничтожит, если я разведусь с ним. Он пообещал, что превратит мою жизнь в ад и прекратит это занятие лишь тогда, когда я буду сидеть в сумасшедшем доме. Ты считаешь, что это нормальная основа, чтобы говорить о том, что «так глупо получилось»?

— Ах, Дерия. — И снова закатывание глаз. Это начинает нервировать Дерию. — Ты же знаешь, какой он. У него часто вырываются разные глупости.

Она это знает. Она знает, что такое угрозы.

«Я запру тебя в погреб, если ты…»

«Я засуну твой палец в дверь и сломаю его, если ты не…»

«Я выбью тебе зубы, если ты…»

«Я утоплю тебя в ванне, если ты не…»

Ее никто никуда никогда не запирал, никто не сломал ей ни одного пальца, ее все зубы целы, и она пока еще жива. Ни одну из своих угроз он не осуществил, и все, что за все годы стало жертвой его злости, если трезво рассудить, — ничего ценного не представляло.

Пазлы и грампластинки ее бабушки были всего лишь старым барахлом. Фотоальбом ее матери — а зачем он ей был нужен? Ей понятно, что ее эмоциональная зависимость от этого старья была хуже, чем злоба, которая заставила его отнять все это у нее и бросить в камин. Однако же она после этих эмоциональных вспышек всегда делала то, что он хотел. Лишь один раз она проявила волю и поклялась не сдаваться. Не потому, что ожидала, что он не осуществит свою угрозу, — в этом она как раз была не уверена, а потому, что ее свобода стоила этого.

— Когда он злой, то говорит совсем не то, что имеет в виду, — продолжает Надин. — Он на самом деле никому не смог бы причинить боль. И тем более тебе.

Действительно, Дерия на протяжении многих лет надеялась и ожидала, что он хотя бы раз причинит ей телесную боль. Тогда бы у нее появились доказательства, именно то, что хотя бы раз можно было предъявить ему. Однако он тоже это знал и даже не думал дать ей то, чего она бы хотела. Вот поэтому Дерия оставалась с пустыми руками и вынуждена была оставаться злобной ведьмой, которая бросила своего верного, заботливого доброго мужа и разбила ему сердце.

— Мы хотим, чтобы у вас снова были нормальные отношения. Это было бы легче для всей семьи, и мы могли бы снова пригласить вас вдвоем к нам. Ведь скоро Рождество, и Феликс хочет отпраздновать его со всеми.

— Не впутывай в это дело малыша, — просит Дерия. — Я могу отпраздновать с ним позже.

— Но это же далеко не одно и то же. И разве Роберт не имеет права хотя бы попросить у тебя прощения? Ты можешь сделать свои выводы, когда выслушаешь его, но хотя бы это ты должна ему разрешить.

Они подходят к автобусной остановке. Феликс незаметно оказывается рядом и теперь поднимает свои большие глаза вверх на Дерию.

— Дядя Роберт очень хочет поговорить с тобой, тетя Дерия, и сказать «извини». Дай ему шанс, так нужно делать, если кто-то хочет попросить прощения.

— Неужели это действительно нужно? — спрашивает Дерия.

Солнце качает головой так отчаянно, что ее локоны разлетаются в стороны:

— Нет, Дерия, нет! Ты ничего никому не должна. Более того, ты не имеешь права. Он потерял всякое право на тебя!

Она наполняет бокал Дерии апельсиновым лимонадом, сдвигает бокал к ней поближе и продолжает энергично гладить кота Одина, который сидит у нее на коленях.

Дерия благодарна, что хотя бы один человек стоит на ее стороне. Ни с кем, кроме Солнца, она не может поговорить о Роберте. Любой другой, и в этом она абсолютно уверена, будет утверждать, что она преувеличивает.

«Ты притворяешься, Дерия, — она уже читала это в огромном количестве глаз. — Он ведь тебе никогда ничего плохого не сделал. Других женщин даже бьют. Все же вам было не так плохо».

Иногда из-за этого она начинает сомневаться в собственных ощущениях. Это было плохо. Но время от времени она уже и сама сомневается в том, что так мучилась.

— Я рада, что ты — моя подруга, — говорит она той, в ком уж точно не сомневается. Без ее поддержки она уже давно сошла бы с ума.

— Взаимно, — отвечает Солнце, целует кончики своих пальцев и прикладывает их к щеке Дерии. — Просто жалко, что мы тогда еще не были подругами.

«Даже ты тогда не смогла бы мне помочь».

Солнце проверяет качество лака на ногтях.

— Я бы его просто отравила.

— Что ты плетешь? — Дерия смеется, но чувствует себя не особенно весело.

— Нет, то есть все же. Иногда я болтаю глупости. Но это я говорила всерьез, дорогая. Мне иногда кажется, что я кто-то вроде твоей умной старшей сестры, и эту работу я воспринимаю всерьез. Я бы своевременно позаботилась о том, чтобы вы с ним разошлись. И если бы ты этого не сделала, тогда бы я… — Она делает паузу и вызывающе смотрит на Дерию.

— …ты что-нибудь бы сделала с ним? — спрашивает Дерия.

— Яд, — говорит Солнце. Это звучит как «да», но у Дерии пробегает озноб по коже. — Ну, хватит разговоров об этом полном неудачнике, — заявляет Солнце и встряхивается, словно одна лишь мысль о Роберте вызывает у нее головную боль. — О нем я больше ничего не хочу слышать. Обещаешь?

Дерия кивает:

— Да он мне вообще не нужен!

— Хорошая девочка, но в твоем смс было написано, что ты снова встретила Якоба. Я хочу узнать все, каждую деталь.

— Да и рассказывать особо нечего. Я встретила его в парке возле игровой площадки.

— Значит, у него есть семья?

— Нет.

Солнце беспокойно ерзает на стуле. Наконец у кота кончается терпение и он спрыгивает с ее коленей.

— Надеюсь, что за последние годы он не потерял все свои волосы и не поправился на пятьдесят килограммов?

— Он все еще выглядит великолепно, — отвечает Дерия.

Ей странно говорить о Якобе так, словно это был случайный флирт, о котором можно поболтать с лучшей подружкой. Однако она вынуждена себе признаться, что в такой болтовне есть нечто приятное и пикантное.

— За тридцать, хорошо выглядит, одинок. В чем же дело? Неужели у него отсутствуют нужные конечности?

— Даже не знаю.

— Психопат?

— Ну, по крайней мере мне он такого не говорил. Иногда бывает, что с мужчинами просто везет, Солнце.

— Это точно. И в конце концов, ты заслужила это, более чем.

Один рассматривает миску, до краев наполненную сухим кормом, и громко мяукает. Дерия встает и добавляет в миску еще несколько кусочков.

— Твоя кошка здорово избалована, — весело констатирует Солнце.

— Нет, мне кажется, что он страдает мизофобией.

«Как и я», — мысленно добавляет она и с трудом сдерживается, чтобы не смахнуть полотенцем шерсть Одина с коленей.

— Мизо… Что? Повтори, пожалуйста.

— Мизофобия — болезненный страх перед грязью, вирусами и бактериями. Он ест только то, что попадает к нему в совершенно свежем виде из упаковки.

И тут же Один наказывает ее за ложь: едва свежий корм очутился в миске, он сразу отворачивается.

— Значит, упаковка слишком долго стояла открытой. Или он сыт и просто хотел убедиться, что в доме еще есть корм.

— Типичная кошка. — Солнце стряхивает с юбки белые шерстинки. — Сначала он орет, что почти умирает с голоду, а затем с презрением относится к еде. Тебе не кажется это странным?

— Он просто кот, Солнце. Люди содержат кошек, чтобы удивляться их странным особенностям.

— Понимаю. Даже более того: я готова с этим согласиться. Думаю даже, что, каким бы сумасшедшим ни был человек, не будет ничего более сумасшедшего в помещении, если вместе с ним там находится кошка. Ну ладно, давай вернемся к мужчине твоей мечты. Подведем итог: привлекательный, одинокий, без детей — это просто счастливый случай. И что же он делал на детской игровой площадке?

— Откуда мне знать? — отвечает Дерия. — Гулял по парку, я так предполагаю.

— Как же так получается, — спрашивает Солнце с ухмылкой, — что ты теперь настолько часто видишь его? Я имею в виду, что город не такой уж большой, и да, вполне возможно случайно где-то столкнуться. Но сначала ты целыми годами не видишь его и вдруг встречаешь его каждые пару дней. Это странно или мне только так кажется? — Солнце облизывает губы. — Знаешь, что мне кажется, Дерия?

— Я предполагаю, — говорит Дерия, — но верю скорее в случай, чем в судьбу.

— А я предполагаю, что красавчику очень хочется встречать тебя. Такое может быть?

Когда она вечером сидит напротив Якоба, этот вопрос снова вертится у нее на языке. На вкус вопрос сладкий и соленый и немного отдает дымом. С каждым глотком вина ей все сильнее хочется его задать. Тем не менее Дерия молчит. Теряться в догадках, как он ей может ответить, доставляет ей слишком большое удовольствие.

— Я рад, что нам ничего не помешало, — говорит Якоб.

Угрызения совести чуть-чуть пощипывают ее, но после очередного глотка вина они исчезают. Она на работе не соврала, она не напрямую назвала себя больной, просто сказала, что чувствует себя неважно и заболеет, если выйдет на работу. Ее руководителю смены этого было достаточно, он ведь знает, что она болеет редко. Он посоветовал ей хорошенько лечиться.

— За здоровье, Дерия.

— За здоровье. Душевное.

Она заказывает еще один бокал вина и антрекот, хотя, собственно, уже давно не ест мяса. Как сказала Солнце? «Позволь себе хоть что-нибудь! Тебе это пойдет на пользу…»

— Сколько лет прошло, — говорит Якоб. Свет от свечи мягко и тепло очерчивает черты его лица. — А ты совсем не изменилась.

«Это просто так кажется», — думает она. Это лишь внешность.

Но, Дерия, так он на самом деле думает. Она благодарит за комплимент и возвращает его. Она говорит так тихо, что едва слышит саму себя. Однако он понимает ее, понимает каждое слово. Ее бы не удивило, если бы он умел читать по губам.

— Чем ты занималась в последние годы? — спрашивает Якоб.

Он поднял бокал, но не пьет из него. Время от времени он вытирает воду с запотевшего стекла большим пальцем — тем же движением, каким когда-то стирал ее поцелуй со своих губ.

Этот маленький жест вызывает у нее дрожь внизу живота. Сердце Дерии, наверное, превратилось в скелет. Но ее тело — нет, оно живо, и еще как!

Она прокашливается:

— Ну, я вышла замуж, уже говорила тебе. Но у нас с бывшим мужем ничего не получилось. Меня выносить нелегко, особенно долгое время.

Да, ей не составляет труда возложить всю вину за неудавшийся брак на себя. Так ей удается добиться того, что он не задаст вопросы, которые были бы ей неприятны.

— В профессиональном плане, можно сказать, я получала прибыль от того, чему ты меня научил.

Он вопросительно наклоняет голову:

— То есть?

— Тому, что после знака нужно ставить пробел, — произносит она и смеется, смеется так громко, что люди за соседним столиком оглядываются на них. — После знака, а не перед ним. Этому меня научил ты.

— В самом деле? Я научил тебя тому, что такое плэнк?

— Ну да, ты мне объяснил, как нужно ставить знак, но не объяснил почему. И то, что неправильно поставленный пробел называется плэнком, ты тоже не объяснил. Ты сказал, что просто нужно делать именно так. И я тебе поверила и до сих пор в этом не сомневалась.

Он медленно кивает:

— И в чем это тебе помогло в профессиональном плане? Ты стала учительницей немецкого языка или преподавателем высшего учебного заведения?

Он действительно ничего не знает. Он, наверное, еще был за границей, когда ее книга «Зеркальные капли» вошла во все списки бестселлеров.

Дерия говорит:

— Я — писательница.

Правда, она уже давно ею не является. Но когда он рядом, ей кажется, что можно немножко и приукрасить действительность.

Он не задает обычных вопросов: «Ты уже что-нибудь опубликовала? Можно ли этим зарабатывать на жизнь? Может быть, я уже читал что-нибудь, написанное тобой? В каком жанре ты пишешь?»

Он кивает, словно предчувствовал это:

— Это тебе подходит.

— Я — ходячее клише, — невольно вырывается у нее. — Разве это не так? Трудное детство, травмирующие первые отношения, неудачный брак, тяжелый характер. — Она поднимает бокал. — Склонность к алкоголю… Я уж и не знаю, осталась ли она еще в каких-то рамках или уже стала проблемой. Ведь именно такие вещи люди подозревают в писателях, верно?

— У тебя даже кошка есть, — говорит Якоб.

— Да. Откуда ты знаешь?

— Это говорит мне мое хорошо развитое психологическое чутье. Ты — тот тип человека, который умер бы без кошки.

— Психологическое чутье… Так-так. А может быть, тебе об этом говорит наличие кошачьей шерсти у меня на одежде?

Он вздыхает:

— Ох, на тебя произвести впечатление чертовски тяжело. Это тоже одно из твоих клише?

— Невольно отталкивать от себя людей своим цинизмом? О да, хочешь не хочешь, но именно так все и обстоит. Знаешь, что самое ужасное во всех моих клише?

— И что же?

— Они никому не подходят. Никому, кроме меня. Все другие авторы, с которыми я познакомилась, пишут что-то подобное, но они им не соответствуют, даже приблизительно.

— Как никому? Перестань.

— Действительно никому! Они все милые простые люди, которые сначала жили с родителями, а сейчас у них есть партнеры и целая куча милых деток, по воскресеньям они пекут торт и ставят его на стол вместе со свежими цветами.

— И только ты ничего подобного не делаешь, — говорит он. — Ты летаешь по парку в туфлях на высоких каблуках, вооруженная сахарной ватой. А если ты не развлекаешься с племянником, то занята тем, что засовываешь себя в ящик, который подходит тебе меньше всего.

Ей приходится некоторое время подумать над этим.

— Ты поражаешь меня, — честно говорит она. — Ты же знаешь правила первого свидания с женщиной. Одно из них, наверное самое важное, гласит: «Не надо говорить ей правду, особенно такую, которую она не хочет знать». Это такое же большое табу, как и сказать ей, что она поправилась. И только не утверждай, что у нас с тобой сейчас не первое свидание — иное, чем первая встреча. Все, что было больше десяти лет назад, не считается.

— Но разве не с этого начинается искусство, Дерия? В тот момент, когда человек начинает нарушать правила, которые ему известны?

— Ты опять хочешь произвести на меня впечатление с помощью искусства?

— Это некорректный вопрос. Я отвечу, как только намекнешь, удалось ли мне и в самом деле произвести на тебя впечатление.

Она смеется. Да, ему удается произвести на нее впечатление. Для него это не составляет труда. Он тот человек, который умеет производить впечатление. Без труда. Но она по-прежнему не может понять, зависит это от его слов или от тембра его голоса, или просто от золотисто-карего цвета его глаз. Может быть, причина в том, что она действительно хочет знать, сможет ли он теперь уже взрослую Дерию довести до оргазма — когда, как, как часто и сколько он захочет.

— А что ты сейчас пишешь? — спрашивает он.

У нее перехватывает дыхание. Она с трудом берет себя в руки.

— Да вообще ничего, — отвечает она затем. — Боюсь, что все закончилось. Я уже не могу писать, как ни пытаюсь.

— Нет идей?

— У меня идей, как звезд на небе, но я до них не дотягиваюсь. Я не могу заставить их стать словами, которые можно записать на бумаге. И тем не менее я все еще называю себя писательницей. Тебе это не кажется странным?

Он медленно качает головой, но в его глазах блестит желание понять, что с ней происходит, — как бы вопрос без вопросительного знака.

— Это то же самое, как бывает с убийцей, — говорит она и улыбается из-за того, что на его лице появилось выражение испуга. — Все равно, сколько времени прошло с тех пор, как он умертвил свою жертву, все равно, что убийца после этого делал и кем он стал, — жертва навсегда остается мертвой, а убийца навсегда остается убийцей. И то же самое бывает, если ты написал роман.

Он раскачивает бокал и смотрит, как в нем кружится вино:

— О чем ты писала?

— Мой роман называется «Зеркальные капли», — отвечает она. Ее вторая книга и все остальное, что она когда-то написала, не заслуживают даже упоминания. — Моего героя зовут Мартин. Он приятный человек, который работает психологом и время от времени кого-нибудь убивает.

— Звучит увлекательно.

— Да, увлекательно. Понятно, почему книга имела такой успех, хотя, конечно, критики говорили, что у меня средненький такой талант и стиль домохозяйки. Мартин очень и очень симпатичный. Однако у него есть другая сторона — второе лицо, как у двуликого Януса. Он видит ее только в каплях крови убитых им жертв, они становятся зеркалом его злой стороны. Он играет в жестокую игру, как кошка, понимаешь? Мартин очень хорош во всем, что делает… Он совершенный убийца. — Она пригубливает вино, чтобы дать возможность словам подействовать на Якоба. — Однако затем одна женщина-следователь приближается к нему на опасное расстояние.

— Но все же будет хеппи-энд и он скроется? — спрашивает Якоб и подмигивает ей. Но как только она собирается отвечать, он машет рукой: — Не говори ничего. Я это прочитаю.

Подают еду, и выглядит она фантастически прекрасно.

— Ты выбрал отличный ресторан, Якоб. Я уже давно собиралась зайти сюда.

— Думаю, ты относишься к людям, которым нужен повод, чтобы наградить себя чем-то особенным.

Она весело отмахивается:

— Ну, обо мне было уже слишком много рассказано. Я побаиваюсь людей, которые говорят только о себе, а еще больше боюсь, что как-нибудь поймаю себя на том, что сама так поступаю. Расскажи мне, что интересное ты делал в последние годы.

Его улыбка становится непроницаемой, и у нее появляется чувство, что за улыбкой он что-то скрывает.

— Откуда ты знаешь, что это было интересно?

— Интересно или нет — это вопрос точки, с которой ты смотришь. Я засела в этом городе, в браке, который был обречен на неудачу, и девяносто процентов своего времени, за исключением сна, проводила за тем, что наблюдала за мелькающей черточкой в абсолютно пустом документе формата ворд. Для меня интересно почти все, что происходит по другую сторону письменного стола.

— А если я тебе сейчас признаюсь, что моя жизнь проходила почти точно так же? — спрашивает Якоб. — Отношения, которые через короткое время разбивались, и рассматривание пустых страниц на мониторе. Я — журналист, Дерия. Я делаю то же самое, что и ты. Вот только свои темы я должен находить за дверью, вести расследования, в отличие от тебя, ведь ты находишь темы у себя внутри. Что из этого более интересно, зависит, как ты уже сказала, от точки, с которой ты смотришь.

— И ты был за границей.

— В Штатах.

— Я знаю, я помню.

— Брат моей матери жил там, ты об этом тоже знала?

Она качает головой. До сих пор она даже не знала, была ли у его матери вообще семья — хотя, конечно, никто не падает с неба. Однако в ее представлении эта пухленькая женщина была человеком без прошлого и будущего. Человеком, который существовал лишь для того, чтобы быть матерью Якоба и больше ничем. Деталью, которая нужна была только для вселенной Якоба, но не могла иметь ничего своего.

— Он пригласил меня, чтобы я там закончил школу.

Это неприятно удивляет ее — несмотря на все прошедшие годы, она чувствует укол в сердце.

— Этого ты мне никогда не рассказывал. Но почему?

— Чтобы не причинять тебе еще больше боли. Ты не могла поехать со мной, и с этим мне пришлось смириться. Я боялся, что ты будешь просить меня остаться здесь, как только мы заговорим об этом.

— Этого бы я никогда не сделала, — возражает Дерия. — Это же была твоя мечта.

Она знает, что врет, и он тоже это знает, поэтому Якоб пропускает ее слова мимо ушей.

— И я бы сдался, потому что я хотел всегда выполнять твои желания. Всегда. Я просто не мог по-другому.

Дерия представляет себе Якоба в виде духа из бутылки, порабощенного джинна, а саму себя — как избалованную принцессу. От этой картины ей становится противно. Тем более когда она понимает, что именно это было ее мечтой, когда она была совсем юной, — она хотела быть принцессой, одинокой прекрасной жестокой принцессой, у которой есть джинн в бутылке, и он появляется по первому ее желанию.

«Он разбил бутылку», — думает она, и в первый раз ей приходит в голову, что внезапное и болезненное окончание их отношений, возможно, имело и хорошие стороны. Кто знает, что могло бы случиться из них дальше.

— Да, я тогда была монстром, — говорит она и смеется, хотя, к сожалению, в этом нет ничего веселого.

Якоб лишь качает головой:

— Я тогда просто не дорос до тебя.

— И тебе пришлось сбежать на другой континент, чтобы удрать от меня. Расскажи мне об этом.

— Да нечего там рассказывать, — говорит он.

— Ну, давай.

— Что? — Он поворачивает руки ладонями кверху. Мелкий, но тем не менее резкий жест. — Нечего рассказывать. Ничего такого, что бы тебя интересовало.

— Ты же не имеешь ни малейшего понятия, что меня интересует! Ты интересуешь меня. Ты и твоя жизнь, а прежде всего каждая женщина, которая занимала мое место. Почему ты об этом не рассказываешь? Боишься ранить меня?

— Я пересек всю страну, — говорит он и вздыхает с чувством, — и видел каждый город, который там есть, но никогда не находил того, чего, собственно, искал.

— Ага. Ты сам не хочешь ранить себя. Но так дело не пойдет, Якоб. Так — не пойдет, не со мной. И что же ты искал? — допытывается она.

— Может быть, у меня был бы шанс найти, если бы я только знал, чего ищу.

— Значит, ты поэтому вернулся назад?

Тогда она была всего лишь девочкой. Ребенком, к тому же совершенно неправильно воспитанной. Представление о том, что Якоб за все эти годы не нашел того, что искал, потому что это могла дать ему лишь она одна, — от этого ей становится почти невыносимо сладко.

Он не отвечает: подходит официантка и забирает тарелки. Дерия отказывается от десерта, но еще бокал вина себе заказывает. Последний. Когда официантка приносит вино, она вызывающе смотрит на Якоба.

— Извини, — говорит он, — я забыл, о чем мы говорили.

— Ты хотел рассказать, почему вернулся в Германию. Вряд ли из-за погоды, потому что сейчас осень.

— Я рассказывал именно об этом? Для возвращения не было никакой особой причины. Я хотел приехать куда-нибудь, где бы мне не пришлось сразу же задумываться о том, куда ехать дальше. Разве нужна лучшая причина, чтобы вернуться домой?

Ей трудно представить себе, как в этом городе можно чувствовать себя как дома, если человек уже почувствовал, насколько велик мир. Для Дерии достаточно было один-единственный раз съездить в Берлин, чтобы в Дюссельдорфе уже на следующий день по возвращении наталкиваться на тесные границы и воспринимать город, как тюрьму. Как тюрьму, из которой она не решается вырваться, даже после того, как взломала дверь.

— И чем ты тут занимаешься?

Он удивленно смотрит на нее, словно вопрос был излишним.

— Ты работаешь в газете?

Кажется, что на душе у него стало легче.

— Ах, вот что ты имеешь в виду. Нет, пока что я отдыхаю. Какое-то время еще я могу себе это позволить. Честно говоря…

— Будь честным, — говорит она, когда он затягивает паузу.

— Я пишу нечто иное. Работаю над рукописью.

— Роман?

— Да. — Он смущенно проводит рукой по волосам. — Но не беспокойся, я точно не буду тебя нервировать просьбой «Прочти мою рукопись» или «Представь меня своему издателю».

— Да ведь ты же не новичок.

И они оба смеются.

Дерия думает, что ей бы очень хотелось почитать рукопись Якоба. Нет, он должен прочитать ей его вслух. Обнаженным в постели. Или на ковре. Да если уж на то пошло, пусть даже в том ржавом маленьком кабриолете с хлипкой крышей, на котором он тогда ездил. Но после всех этих лет его давно уже не существует. Она совершенно уверена, что машина давно заржавела, осталась только куча расплющенного железа и разорванных воспоминаний.

— Уже очень поздно, — говорит она и выпивает вино. На ее мобильном телефоне, лежащем на столе, часы показывают без двадцати одиннадцать. — Я сейчас быстренько схожу в туалет, а затем отправлюсь домой. Завтра с утра я дожна быть в «Тони’с».

В зеркале женского туалета она выглядит раскрасневшейся — щеки залиты румянцем, а глаза, несмотря на темный блеск, кажутся более усталыми, чем она себя чувствует. Она заправляет волосы за уши. Так она всегда делала раньше, пока однажды на фотографии в одной из газет не заметила, что из-за этого они становятся похожи на паруса. «И вправду похожи», — говорит она сама себе, а потом обращается к своему отражению в зеркале:

— Но даже уши, словно паруса, у тебя выглядят прекрасно.

Она возвращается к столу, укладывает мобильный телефон в сумочку и вытаскивает оттуда портмоне. Якоб тоже хочет расплатиться, однако она явно, как и раньше, лучше умеет реализовывать свои желания, чем он свои. Платит она. Она оплачивает весь счет, и это для нее важно. Роберт всегда расплачивался первым и оставлял ее с чувством, что она ему что-то должна. Остатка ее денег на месяц становится все меньше, что вызывает беспокойство, однако счет все же оказывается куда меньшим, чем она ожидала. Она думает, что все будет в порядке. Ресторан совсем не такой дорогой, каким кажется с улицы. Якоб сделал действительно хороший выбор. Он помогает ей надеть куртку и открывает дверь. И лишь снаружи, во влажном холоде, она чувствует, как горят щеки.

— Я живу совсем рядом, — говорит Якоб. И вдруг он становится каким-то робким. — Я знаю, что ты сейчас поймешь меня неправильно, но я хотел бы действительно пригласить тебя на кофе.

— И никаких почтовых марок? — поддразнивает она.

— Только кофе. К сожалению, растворимый. Чай был бы самым лучшим для чувств. Мятный чай в пакетиках.

— Спасибо, это звучит просто замечательно.

Она не может отрицать, что у нее в животе прямо все чешется от желания увидеть его квартиру. Собственно говоря, вечер тоже был слишком коротким. Она хочет видеть его, исследовать каждый сантиметр его голого тела, найти все изменения до единого и проверить, сохранился ли вкус его языка, кончиков его сосков и члена таким же, каким был в прошлой жизни. Но именно поэтому она вынуждена отказаться. Только бы не потерять голову! С Якобом это может случиться быстро, и когда-то ей это уже обошлось слишком дорого.

— Значит, да? — спрашивает он.

— Нет, — говорит она и молчит, не произнося слов «в другой раз», только с небольшой улыбкой, за которой прячется большое обещание.

— Но я ведь могу провести тебя домой. Или хотя бы к городской электричке?

— Нет. Не перегибай палку, Якоб. Если ты слишком сильно приблизишься ко мне, мне придется убегать, а я этого не хочу. Мы до ужаса мало изменились, но теперь я взрослая девочка и я пойду одна.

— Ты ошибаешься, — отвечает он.

— Что?

— Ты вряд ли изменилась.

В его словах есть нечто печальное. Но затем он кивает и в слабом свете уличного фонаря на другой стороне улицы становится видно, что его взгляд снова стал беззаботным.

— Ну ладно, тогда я сейчас пойду домой и буду счастливо осознавать, что ты, несмотря на все изменения, по-прежнему получаешь все, чего хочешь.

Она смеется. Эх, если бы это и в самом деле было так!

— Не может быть, чтобы ты действительно так думал.

— Я даже более чем в этом уверен.

— А почему это тебя радует?

— Потому что я не идиот, Дерия.

Он по-дружески обнимает ее и изображает поцелуй в щеку. Затем оборачивается и уходит.

— Я знаю, что ты снова захочешь увидеть меня, — бросает он через плечо. И за несколько шагов исчезает в ночи.

Сегодня ночью кто-то умрет.

Его сердце трепещет от ожидания. А еще там можно найти и немного страха. Он уже давно не такой беззаботный, как это бывало поначалу. Он знает, что хорош, но и на него может найтись мастер получше, который где-то ждет его и, возможно, уже взял его след. К тому же нельзя исключать, что кто-то из полиции однажды сделает решающий шаг и приблизится к нему на слишком опасное расстояние.

Как бы то ни было, этот человек должен умереть. Иного пути нет.

Сейчас он все сделал по-другому. Его подготовка состояла всего из нескольких движений рук. Он изменил всю свою схему. Это отвлечет их внимание, займет их, лишит их сна или заставит не тратить свои мысли на него. Теперь это уже не будет выглядеть как несчастный случай. Несчастного случая этот человек не заслужил.

Оба кармана куртки тяжелые, они набиты до отказа. Это — подарки для жертвы.

Этот человек пока еще ничего не знает о своей судьбе. Он спокойно отправляется домой. Его лицо пустое, когда он идет вдоль освещенных улиц, и невозможно угадать, о чем он думает. Впрочем, его это и не интересует. Больше не интересует. Решение уже принято. Они оба, и он, и жертва, поднимают головы и смотрят вверх, на только что взлетевший самолет, пролетающий прямо над ними. Это, наверное, последний самолет за эту ночь, и он направляется на другой конец света.

Он незаметно следует за жертвой. Это не представляет никакого труда. Он держится на большом расстоянии. Он ведь знает, куда идет этот человек, и он знает каждую тень, каждый камень и каждое мертвое пространство. А теперь наконец жертва поворачивает на улицу, которая проходит между двумя фабричными зданиями. Днем рабочие, как муравьи, бегают здесь взад и вперед, сюда подъезжают машины для развозки товаров, приезжают и уезжают опять. Но ночью единственными живыми существами, кроме жертвы и его убийцы, являются только деревья, высаженные каждые пару метров возле тротуара, вокруг чьих серых и закопченных стволов валяются выброшенные пакеты из-под сэндвичей и картонные стаканчики из-под кофе. Здесь нет даже крыс. Слишком много здесь яда. И тут он первый раз дает почувствовать мужчине, что он здесь не один. Жертва быстро понимает это, оглядывается через плечо и ускоряет шаг. Такого хорошего инстинкта от жертвы он не ожидал. Он следует за ним, уменьшая дистанцию. В конце концов он берет оружие в руку. Левый карман теперь пустой, а полный правый карман оттягивает куртку набок.

— Оглянись, — шепчет он, и жертва оглядывается.

Молодец. Бедняга теперь смотрит прямо в ствол пистолета, видит только красивое оружие, его блеск в тусклых отблесках ночного света, видит глушитель и его молчаливое обещание. Затем следует самый прекрасный момент, потому что жертва отрывает взгляд от пистолета и смотрит на него. Прямо в его лицо. В его мозгу взрывается чувство, похожее на долго оттягиваемый оргазм. Чистая эйфория, когда жертва узнает его и ее губы пытаются беззвучно произнести его имя.

— Ты сейчас ничего не скажешь, — шепчет он. Не потому, что его могут услышать, а потому, что все, кроме шепота, испортило бы его сценарий. — Ты сейчас обернешься и пойдешь впереди. Я скажу тебе куда.

— Ты что, с ума сошел? — кричит мужчина. В его глазах виден дикий страх за свою жизнь. Пусть он ее, жизнь, спокойно тратит, она ему больше не понадобится.

— Может быть, — говорит он. — Но пусть тебя это не смущает. Делай то, что я тебе говорю, и с тобой ничего не случится. Если ты сделаешь что-то другое, я выстрелю тебе прямо в печень. Тебе будет очень больно, ты будешь долго истекать кровью.

— Ты что задумал? Ты не в своем уме!

— Веди себя как можно спокойнее, — говорит он. Нытье всегда было ему противно, но он берет себя в руки, потому что этот человек не должен ничего заметить. — Я тебе кое-что покажу. Вот и все. А теперь иди.

Ему нужно только снять оружие с предохранителя, пока жертва не выполнит его приказ. Он уводит его с улицы в узкий переулок и дальше в сторону Рейна. Время от времени он чувствует, как мужчина напрягает мышцы, словно готовится к бегству или нападению. Тогда ему приходится сильнее вдавливать ствол оружия в куртку жертвы, и у той моментально исчезают глупые идеи.

— Мы же можем поговорить, — говорит жертва, и наконец-то голос дрожит.

Убийцу охватывает приятная дрожь.

— Да, — говорит он, — мы будем говорить. Мне нужно тебе многое рассказать. И я хочу сделать это спокойно. — «Если ты будешь молчать, буду говорить я», — думает убийца, но ничего не говорит. — Мы почти на месте. Видишь берег, там впереди? Вот там мы и посидим.

Мужчина без сопротивления позволяет отвести себя туда. У убийцы такое чувство, будто он является повелителем тела жертвы. Одно движение пальца, одно движение оружия, и жертва реагирует, как марионетка на ниточках. Он вынужден признаться себе, что наслаждается чувством власти.

Он заставляет жертву встать на колени на один из больших резиновых ковриков, с помощью которых предохраняют от сползания уложенные в штабель паллеты.

— Чего ты хочешь? — спрашивает жертва. Убийца, не отвечая, медленно обходит вокруг жертвы. — Скажи мне просто, чего ты хочешь. Ты же не можешь…

— Тсс-с. — Он прикладывает палец к губам.

Человек не имеет понятия о том, что он может или не может. Он недооценил его. Большинство людей недооценивают его.

— Может быть, сейчас, стоя на коленях, ты хочешь мне что-то сказать? — спрашивает он и останавливается позади жертвы.

Правый набитый карман оттягивает его куртку вниз. Наступает время вынуть оттуда камень. Камень имеет форму и величину кормовой свеклы, и с одной стороны он закруглен и такой гладкий, что даже кажется мягким. Эта сторона очень хорошо прилегает к его ладони, словно камень врос в нее. С другой стороны камень заострен.

Жертва начинает говорить. Он кивает, будто внимательно слушает ее, но не подпускает к себе ни слова. Они пролетают мимо него, летят над Рейном и где-то там, вдалеке, растворяются. Слова умирают.

Он — не новичок. Он знает, как надо убивать. Но то, что происходит сейчас, — грубое насилие, простая сила и камень — это ему внове. Он — не сильный мужчина. Он даже удивляется, как быстро это происходит. Один удар, даже не изо всей силы, но удачно нацеленный, и мужчина теряет сознание. Сопротивление умирает, прежде чем жертва понимает, что с ней происходит. Наверно, теперь достаточно будет оттащить тело всего на несколько метров к берегу и сбросить его в Рейн. Человек утонет. Но он всегда подстраховывается. Один удар — это всегда меньше, чем две дюжины ударов.

Когда он заканчивает дело, на руках остаются приклеившиеся куски волос и кожа с головы. Верхняя часть черепа мертвеца представляет собой месиво мяса и осколков костей. Все залито кровью.

Кровь и смерть. И ледяной ужас. Он знает, как это выглядит, это — словно дежавю.

Зато теперь он доволен. Он тащит мертвеца на окровавленном резиновом коврике к берегу. Мертвец тяжелый, но тем не менее, напрягшись, он переваливает его через ограждение и сбрасывает вниз. С громким всплеском мертвец исчезает в Рейне. Легкий шум, почти бульканье, когда камень следует за ним в мокрую темную могилу.

Нет, в этот раз, наверное, все не выглядит как несчастный случай, но вода смоет все следы, до последнего. Если повезет, то мертвец никогда больше не всплывет.

Он сбрасывает резиновый коврик вслед за телом и проверяет, не осталось ли крови на земле. Всего лишь пара капель, которые можно очистить совсем быстро. Он знает самый лучший фокус — влажные салфетки для младенцев. С помощью этих салфеток можно очистить все, что угодно, — ему становится не по себе от мысли, что люди используют их для ухода за кожей маленьких детей.

В лунном свете он рассматривает оставшиеся капли крови на своих руках, о которых еще нужно будет позаботиться. Зеркальные капли, в которых он видит свое настоящее лицо.

Вот только сегодня он, на удивление, не видит ничего.

 

Глава 9

Дерия ощущает необыкновенную легкость, когда идет к автобусной остановке. С собой она уносит мельчайшую искорку сожаления, потому что вечер с Якобом так быстро закончился. Но она не сомневается в том, что снова его увидит. Придя на остановку, она садится на скамейку. Начинается дождь, но капельки очень мелкие и лишь охлаждают ее лицо. Автобус должен подойти через несколько минут. Она вынимает из сумки мобильный телефон, чтобы написать Солнцу короткое сообщение. При этом ее взгляд задерживается на часах в мобильном. Как могло так получиться, что она просчиталась? Она думала, что сейчас одиннадцать, но на самом деле уже намного позже. Она со вздохом встает и смотрит на расписание движения автобусов. Вот этого она и боялась — автобус давно ушел, а следующий в нужном ей направлении должен быть здесь только через сорок пять минут.

— Вот дерьмо, — бормочет Дерия, но тут же запрещает себе портить собственное настроение. Вечер слишком прекрасен, чтобы расстраиваться из-за пропущенного автобуса. К тому же она ведь сама виновата — не проследила за временем.

Тем не менее на душе у нее неспокойно. После того вечера, когда она чувствовала, что ее преследуют, темнота стала нервировать ее. На коротком пути к остановке она еще могла как-то отвлечь себя. Эта неизвестность была для нее лучше, чем проявить слабость и дать Якобу проводить себя. Зато теперь ей предстоит совершить почти получасовую пешую прогулку. Если бы она была хотя бы чуть-чуть не такой гордой — или упрямой, как бы назвала это Солнце, — она бы ему позвонила. Но Дерия имеет чрезвычайно болезненный опыт и слишком хорошо знает, что нельзя пестовать свои страхи, если не хочешь, чтобы они поселились в тебе. О такси тоже не может быть и речи. Хотя ресторан, это верно, оказался не слишком дорогим, но все же ее денег не хватит для поездки домой. Она застегивает пальто на все пуговицы и отправляется в путь пешком.

Дорога не такая страшная, как она думала. На улицах все еще много людей, и самое неприятное — это нахально взирающие на нее подростки, без которых в этом городе все равно чего-то не хватало бы. Она удивляется, когда видит, что ее автобус подъезжает сзади. Наверное, он опоздал. Она машет рукой водителю, но тот, кажется, не увидел ее или у него нет интереса в дополнительном доходе. Автобус просто проезжает мимо. Сжав зубы, она шипит в его адрес ругательства и марширует дальше.

Улицы пустеют, когда она направляется к мосту через Рейн. За исключением пары проезжающих машин и трамвая, на мосту она сейчас совершенно одна. На некотором удалении светятся фонари бульвара и рекламы баров и ресторанов. Там, на той стороне, конечно, жизнь еще бурлит. Но Дерия сейчас находится наедине с воспоминаниями. Ветер, как плетью, хлещет ее же волосами по лицу, и Рейн кажется черным. Он течет быстро, и волны, словно кем-то подгоняемые, бьются в разные стороны. В свете фонарей она видит белые пенные верхушки волн и время от времени проплывающий мимо мусор. Нечто темное и бесформенное в воде привлекает ее внимание. Большая рыба? Она останавливается и смотрит через парапет, но то, что она должна была бы увидеть, — того уже нет. Вместо этого она замечает кого-то позади себя, на краю моста. Этот человек тоже стоит у ограждения и, кажется, смотрит в воду. Сердце Дерии начинает биться быстрее. Она невольно вспоминает свою бабушку. Бабушка ей как минимум сто раз рассказывала историю о том, как она была вынуждена смотреть на то, как кто-то здесь бросился в воду, чтобы умереть. Она хотела удержать этого человека, но от шока слишком долго раздумывала и не успела добежать до него вовремя. Она видела лишь то, как он упал, ударился о воду и ушел на дно. Кроме бабушки Дерии, никто ничего не заметил, и никто никого не искал, и даже ни один труп не всплыл. Тем не менее бабушка в конце своей жизни очень часто рассказывала историю, она даже часто поднимала ночью Дерию с постели, чтобы с расширенными от страха глазами рассказать о самоубийце на мосту. Даже когда болезнь Альцгеймера уже стерла все воспоминания о ее собственной жизни, она не могла забыть самоубийцу, которого, может быть, никогда и не существовало. Он, наверное, сопровождал ее, словно призрак, до последнего вздоха.

«Бабушка», — думает Дерия, и на какой-то момент от мысли, что бабушки больше нет, у нее перехватывает дыхание. Ей никогда не было легко с бабушкой, ни до, ни после ее болезни. Но бабушка любила ее, как только могла, и Дерии только после ее смерти стало понятно, насколько она была привязана к ней.

Она поворачивается и продолжает свой путь. В конце моста еще раз оглядывается. Человек стоит именно там, где только что стояла она. Он смотрит в воду и бросает вниз что-то легкое, что уносится ветром, может быть, платок или клочок бумаги.

Дерия с трудом глотает слюну. Все это ей не нравится. Она разрывается между мыслями, нужно ли ей что-то делать или побыстрее исчезнуть. Человек на мосту кажется ей печальным и исполненным тоски. Если посмотреть на это реалистично, то на таком расстоянии она вообще ничего не может увидеть. Она задумывается, может быть, пойти туда и спросить, все ли в порядке, но отбрасывает эту мысль. Кто знает, что это за человек и что у него на уме?

Она поправляет воротник плотнее вокруг шеи, но уже поздно — легкий, но постоянный мелкий дождь уже собрался каплями в ее волосах, и эти капли теперь стекают по шее. Ей становится холодно. Она быстро поворачивается и почти бежит. Она не сможет себя ни в чем упрекнуть, если этот человек что-то решил сделать с собой. Она только видела, как он там стоял. Ведь никому не запрещается стоять на мосту и это не является признаком того, что кому-то нужна помощь.

Может быть, она сама нуждается в помощи?

Несколько машин проезжают мимо, и Дерия ускоряет шаг. Ее мысли и чувства сливаются в нарастающий страх. Ей становится все тяжелее и тяжелее вытеснять из памяти картины той ночи, когда за ней гнался преследователь. Эти картины уже вырисовываются в ее воспоминаниях, их слишком легко узнать и увидеть, чтобы просто игнорировать их. Вместе с холодом ее до костей пробирает тихая злость. Только что вечер был таким прекрасным, а сейчас настроение испорчено и ей страшно. Ее прогулка домой вот-вот превратится в бегство.

А человек позади так и не прыгнул с моста. Он идет за ней.

Позвонить в полицию? Эта мысль такая легкая, словно лапки Одина на ковре. Она смеется над нею. Громко и еле переводя дух, потому что она уже бежит. Полицейские посчитают ее истеричкой. Женщина, которая тащит за собой на поводке слабого от старости пса-овчарку, смотрит на Дерию так, словно именно она по ночам гоняется за людьми по городу. От нее не приходится ожидать никакой помощи. Она бежит дальше, слыша за собой шаги женщины с овчаркой. По крайней мере она надеется, что это ее шаги. На улице стало так тихо, что Дерия, кроме шагов, слышит только собственное дыхание и больше ничего. Не слышит ни велосипедиста, который быстро проносится мимо нее, ни такси, которому она напрасно машет рукой.

Она останавливается и вытаскивает из сумки мобильный телефон. Человек, а в этом она уверена, что это может быть только тот самый мужчина, появляется на границе видимости — Дерия с трудом может разглядеть конец улицы и незнакомца у поворота.

Полиция! Пусть уж лучше ее считают истеричкой. Дерия действительно склонна к истерии. Но мужчина не замедляет шаг. В панике Дерия набирает не вызов полиции, а последний набранный номер.

«Возьми трубку, Якоб, пожалуйста! Пожалуйста, возьми трубку!»

Ничего не происходит, проклятая мобилка подводит ее, и трубку никто не берет.

Мужчина подходит ближе. На нем такой же капюшон, как в прошлый раз. Как она так долго не могла понять, что это — тот же самый мужчина?

— Чего тебе надо? — кричит она.

Он пожимает плечами. Очень медленно и самоуверенно. Она никогда не думала, что по силуэту с расстояния тридцати метров можно распознать самоуверенность. Мужчина делает это очень легко, отчего у Дерии в жилах застывает кровь.

— Задница!

Дерия бежит прочь. Когда она оглядывается, то видит, как он машет ей рукой. Прощальный привет, но это не прощание навсегда, а только «до свидания». Пока. Он отпускает ее. По дороге домой она больше уже его не видит.

Ее руки начинают дрожать. Пока она добирается до дома, они трясутся уже так сильно, что ей удается открыть входную дверь лишь после многочисленных попыток. За дверью мяукает Один, и это — оглушительное мяуканье глухих кошек. Отчаянная и обреченная на неудачу попытка услышать себя самого, от которой он, наверное, никогда не откажется.

Когда она наконец входит в квартиру, то закрывает дверь, берет Одина на руки и проверяет каждую комнату. Все они пусты. Прижимая кота к груди, она бежит к входной двери и закрывает ее на ключ, на целых два оборота. Ее руки до сих пор похожи на непослушные когти, а ключи и дверной замок ведут себя как упорные бестии, защищающиеся от нее. Только после победы над ними Дерия успокаивается и замечает, что с Одином что-то не так. Он старается вырваться из ее рук. Она гладит его и тут видит это. На его белой шерсти заметна кровь.

— О нет, Один, нет! Только не сейчас.

В этом месяце она уже не может позволить себе обратиться к ветеринару даже для того, чтобы обработать маленькую ранку или воспалившийся зуб. Она усаживает кота на кухонный стол и обследует его, заглядывает ему в рот и ощупывает его лапы. Она не обнаруживает ничего. Ничего, кроме пятен крови на шерсти, что снова усиливает ее нервозность, и ее сведенные судорогой руки становятся грубыми и торопливыми. Один хочет вырваться. Его хвост мотается из стороны в сторону. Где-то ведь должна быть ранка. Да, возле лапы и на ноге еще больше крови. Кот отбивается, Дерия старается его удержать, он дергает лапами, она хватает его за шиворот, он шипит, она ругается, он вырывается, сбивает со стола чашку с холодным чаем, однако Дерия его не отпускает. И тогда он ударяет ее лапой. Она испуганно отдергивает руку. Один спрыгивает со стола и, согнувшись, удирает под боковую скамейку. Поначалу она не чувствует ничего, но затем у нее начинает гореть ладонь. Три параллельные красные полоски проходят точно над цифрами, которые Якоб написал на ее руке. Другие порезы и ссадины на ладони пугают ее и приносят одновременное облегчение. Это не кровь Одина. Это ее собственная кровь.

Она смеется, не хочет верить, что не заметила этого. От страха перед преследователем она так судорожно сжала руки, что ногти врезались в ладони и порезали их. На других местах ссадины остались еще от прошлого падения, и теперь они открылись. И только теперь, видя свои ранки, она чувствует боль. Она подходит к мойке и пускает холодную, как лед, воду на ладони. Затем она вытирает лоб и горящие воспаленные веки.

— Один? — зовет она. — Извини, что я так разнервничалась. Я не хотела тебя пугать. Иди сюда, ко мне.

Ее все равно, что кот ничего не слышит, она говорит с тишиной и называет ее знакомым именем. Кот остается сидеть под скамейкой. Когда она наклоняется, чтобы посмотреть на него, он шипит.

Она чувствует себя одинокой. Для того чтобы прогнать темные чувства, она думает о вечере, проведенном с Якобом. Когда она опускает ролеты на кухонном окне, ее взгляд останавливается на каком-то человеке, идущем по улице, пока она не теряет его из виду.

Она уверена в том, что видела: не лицо, но глубокое удовольствие под черным капюшоном.

Тогда впервые Мартин почувствовал, что его преследуют. Причем преследовали его не люди, — люди были проблемой, которую можно было решить, — его преследовала мучительная мысль, что он ошибся.

Он никогда не делал ошибок. Кроме его собственных ошибок, никто и ничего не могло разрушить его, поэтому он был нацелен на совершенство. И до сих пор он все выполнял абсолютно идеально. Зато теперь его все больше и больше охватывало беспокойство, имеющее вес, холод и опасность его пистолета «Джонс 1911».

Оружие было невинным, как юная девушка. На нем не было ни одной жилки, ни единого следа чужого ДНК, ни единой капли крови. Оружие никогда не убивало и не выпустило ни единой пули. Он знал, что это можно доказать, однозначно и неоспоримо.

Просто «Джонс» стал свидетелем и был им каждый раз. Время от времени он с помощью оружия придавал вес своим требованиям, но при этом оружие всегда молчало. Молчаливое пророчество, которое еще никогда не становилось сбывшимся пророчеством.

И тем не менее «Джонс», естественно, являлся доказательством, пусть невинным, но и неоспоримым — в равной мере. Из-за него могли появиться вопросы, и ни один из ответов не стал бы ответом в его пользу.

«Может быть, — подумал он и посмотрел вниз на речку, — наступило время прощания».

Ему нужно было лишь раскрыть ладонь, и полтора килограмма доказательств потеряются — уплотненные и потенциально несущие с собой почти невыносимое количество забот.

«Джонс» утонет. Ляжет на дно, где всегда царит ночь, а день, в который обнаружат мертвецов, начнут расследование и допрос свидетелей, — этот день никогда не настанет.

Он не раскрыл ладонь. Он так крепко сжал оружие в руке, что выгравированная на рукоятке лилия оставила отпечаток на большом пальце. Может быть, оружие его и выдаст, да. Но, может быть, оно его и спасет, если беспокойство окажется оправданным и его действительно преследуют. До тех пор он сохранит оружие. Спрятать получше это, конечно, правильно, однако на всякий случай оно должно оставаться под рукой.

Когда наступит день, когда к нему подберутся слишком близко, «Джонс» пожертвует своей невинностью в пользу его свободы, и никто из них двоих об этом не пожалеет. А до тех пор, наверное, было бы неплохой мыслью на какое-то время скрыться из виду.

 

Глава 10

Она приходит на работу как раз вовремя.

Но Тони смотрит вопросительно:

— Ты что, праздновала или что с тобой случилось, Дерия? Ты опоздала.

— В самом деле? — Часы на стене подтверждают правоту шефа. — Без двух минут семь. — Это было действительно почти опоздание.

— Я пытался дозвониться до тебя, потому что думал, что ты не придешь.

Дерия вытаскивает из сумки смартфон. На нем ни единого пропущенного вызова.

— Ты звонил мне на мобильный, Тони?

— Понятно. Если уж ты себе его покупаешь, то должна им также и пользоваться.

— На моем мобильном телефоне нет ни единого звонка.

Проходя мимо, он смотрит на телефон и закатывает глаза:

— Да ты же включила «режим полета», Дерия!

Действительно, теперь она видит почти незаметный символ. На него она не обратила внимания. Она никогда не переключала мобильный телефон в этот режим. Как вообще он включается? А теперь, когда она смотрит на телефон, то замечает нечто еще более странное: время на телефоне переведено. Часы на ее телефоне отстают на пятнадцать минут.

— Ну давай, Дерия, пора готовить утренний буфет. Pronto! Что это сегодня с тобой?

— Плохо спала, — отвечает она, однако это ложь.

Она ожидала, что будет нервничать и не спать, думать о преследователе и что ее будут мучить кошмары, но все же когда-нибудь сможет уснуть. Но вместо этого она очень быстро уснула и не просыпалась всю ночь. Тем не менее она чувствует себя словно с похмелья, хотя накануне вечером с Якобом действительно много не выпила. Может быть, она плохо переносит этот сорт. Утром она вообще не помнит, действительно у нее вечером был приступ страха или она себе все это вообразила?

Она надевает фартук, стараясь аккуратно завязать ленточки, потому что Тони ненавидит расхлябанность. Затем она распаковывает колбасу и сыр, расставляет на подносах и выставляет все в холодильники в зоне самообслуживания. Режим полета, естественно, объясняет, почему она вчера вечером не могла никуда позвонить. Но как могло получиться так, что он оказался включенным и что время было переведено?

Группа школьников входит в кафе, едва Тони успел открыть дверь. Они заказывают обычные завтраки для студентов, чтобы взять их навынос, как почти каждое утро, поддразнивают друг друга в ожидании расчета и дают Дерии ответ на вопрос. Скорее всего, часы переставил Феликс. Он любит смотреть видеофильмы на ее смартфоне и, наверное, что-то перестроил в меню. Может быть, для того, чтобы можно было проводить с ней больше времени.

«Маленький мошенник», — думает она, пересчитывая коробки с завтраками.

О свидании с Якобом она почти забыла, как и о том, что пригласила маленькую бездомную женщину на обед, и только когда она замечает девушку между столами, ей становится жарко от стыда:

— Киви!

— Да! — У Киви такой вид, словно ей больше хотелось бы сказать «нет» и превратиться в кого-нибудь другого. — Мне лучше уйти? Я не вовремя или как?

— Нет, пожалуйста. Садись. Что ты хочешь пить?

— Вообще ничего.

— Это за мой счет. В качестве благодарности за вчерашнее пиво.

— Просто воду. Из крана. — Киви делает глотательное движение. — И, может быть, у тебя найдется для меня бутерброд?

Дерии становится больно оттого, что эта молодая женщина стыдится своей просьбы. Она поворачивается и исчезает в кухне.

«Быстро, — думает она. — Бегом, а не то она снова удерет».

Дерия выносит бутылку воды без газа, стакан апельсинового сока и два бутерброда, один с сыром, другой с ветчиной. Тони в бюро, так что не заметит, что она не выписывает чек за завтрак.

Глаза Киви расширяются, когда Дерия снимает с подноса и ставит ей на стол еду.

— Я не могу…

— Да ладно, — говорит Дерия. — Я могу.

Киви снимает кусочек кожи с потрескавшейся нижней губы. Ее взгляд не может оторваться от еды.

— Это для того, чтобы из благодарности я была тебе что-то должна?

— Глупости. — Дерия заставляет себя улыбнуться. — Это чтобы мы были с тобой на равных. Я только что украла завтрак у своего шефа. Если он это заметит, нам придется удирать вдвоем, о’кей?

Наконец-то улыбается и Киви. Слегка, зато честно. Она ловкими пальцами быстро хватает ветчину за внешний край, бросает ее на край тарелки и жадно впивается в булочку, намазанную сливочным маслом.

Дерия понимает, что в ближайшие минуты ей не придется ждать ответов на вопросы. Поэтому она убирает посуду за немногими гостями и произносит свои обычные слова:

— Все в порядке? Было вкусно? Принести вам еще что-нибудь?

Наконец все гости довольны, посуда убрана, а Киви перестает жевать и поднимает на нее глаза.

— Там был один такой тип, — когда Дерия садится напротив, говорит Киви и отпивает маленький глоток сока.

Дерия осматривается:

— Кого ты имеешь в виду?

— Когда мы с тобой виделись в последний раз. Сразу же ко мне подошел какой-то человек и хотел выяснить, откуда мы знаем друг друга.

Это было как вчера, под дождем: что-то холодное сбегает вниз по позвоночнику Дерии.

— Что за мужчина? Как он выглядел?

— Что ты думаешь? Что я его просветила насквозь и составила фоторобот? Я думала, что это был какой-то детектив из магазина или один из полицейских.

— И что ты ему сказала? — Мысли Дерии идут в ином направлении. — Ну, давай, подумай, Киви. Мне кажется, что меня кто-то преследует. Какой-то сталкер.

Ей странно произносить такие слова. Она словно сама себя объявляет жертвой. Но в чем ей можно себя упрекнуть — она или в самом деле параноик, или кто-то все же следит за ней.

— Но ты ведь можешь сказать, сколько ему лет, он толстый или худой, высокий или маленький?

— Средний, — отвечает Киви прерывающимся голосом. — Так, от тридцати до сорока, мне кажется, может быть, даже сорок пять. Незаметный. Просто нормальный тип, темная куртка, джинсы.

— Это может быть любой человек.

— Но не любой заговаривает со мной! — Киви застегивает молнию на куртке и вскакивает на ноги. — У меня и так хватает дерьма вокруг. Мне не нужно лишней нервотрепки, а потом еще и объяснений с тобой.

Она права.

— Садись, — просит Дерия. — Извини. Я сама сейчас немного нервничаю.

Киви опять опускается на свое кресло.

— О’кей, — бормочет она. — Я бы тоже нервничала. Что этот преследователь хочет от тебя?

— Если бы я знала. Не имею ни малейшего понятия. Я ведь никому ничего не сделала. До сих пор я думала, что мне, наверное, просто кажется что меня кто-то преследует.

— Насмотрелась фильмов?

Дерия пожимает плечами:

— Я тоже так думала, но если обращаются даже к тебе…

Киви кивает:

— Он знал даже твою фамилию. Может быть, твой бывший муж? Это очень похоже на уязвленную гордость. — Последнее слово она произносит с горечью. Она знает, о чем говорит.

— Это было бы похоже на него, — думает вслух Дерия. — Неужели ты действительно ничего не можешь вспомнить?

Киви держит в руке пустой стакан из-под сока и смотрит в него:

— Ты знаешь, у меня есть собственный опыт как избежать встреч с людьми, которые хотели бы добраться до меня. Люди могут спрашивать многое, но ты никогда не знаешь, чего или кого они действительно ищут. Я постаралась, чтобы этот тип не мог смотреть мне в лицо. — Она показала, как закрывала рукой лицо. — А потом я смылась.

— Понимаю.

— Я действительно сожалею, я ведь не знала…

— Да ничего, не морочь себе голову. Но если он появится еще раз…

— Я сделаю селфи с ним, абсолютно понятно. О’кей. — Киви вздыхает и поднимается со своего места. — Ну, значит, мне пора.

— Но мы договорились, что я тебя могу пригласить на ужин?

Киви вопросительно указывает на стол. Бутерброд с сыром, так и не тронутый, лежит на тарелке. Она заворачивает его в салфетку и засовывает в карман куртки.

— Это не считается, — говорит Дерия.

— Точно, это ведь ты украла у своего шефа, — отвечает Киви так громко, что люди за соседним столом могут это услышать.

Дерия вымученно улыбается, словно над плохой шуткой, когда стараешься быть вежливым.

— Как мне тебя найти? Ты мне дашь номер своего мобильного?

— Что ты, селфи — это была шутка. Неужели я похожа на человека, у которого может быть мобильный телефон?

«Ты похожа на человека, который хотел бы иметь телефон, но не может себе это позволить».

— Где я могу тебя найти?

— Неужели это для тебя так важно, а?

— Да. — Дерии и самой не совсем понятно зачем. Но она ни в коем случае не хочет сейчас обрывать контакты с маленькой женщиной. Она слишком трогает ее. Она может помочь ей. Может быть, это поможет и ей самой. — Нечасто бывает такое, что я спотыкаюсь о людей, а потом помогаю им воровать, — говорит Дерия тихо.

— Ты еще чего-то хочешь от меня, правильно? Только вот я не знаю чего.

Дерия смеется. Слова Киви почти болезненно напоминают ее собственные. Когда она познакомилась с Солнцем, была такой же недоверчивой. «Чего тебе от меня надо? Мне нечего тебе дать!»

— Неужели так трудно поверить, что я просто хочу познакомиться с тобой, узнать тебя, — спрашивает она и повторяет то, что когда-то сказала ей Солнце.

Киви пожимает плечами:

— Да я не такая уж интересная.

— Я тоже. У меня были большие цели, когда мне было столько же, сколько сейчас тебе. А теперь я работаю на кассе и официанткой. Все, что я построила и чего достигла, — это бывший муж, который хочет вернуть меня назад и запереть в клетку.

— Ну, поздравляю, — говорит Киви, но уголки ее рта вздрагивают. Ее тонкие пальцы теребят манжет рукава куртки.

— Если даже не из симпатии, — Дерия разыгрывает последнюю карту, — то, может быть, из сочувствия ко мне ты скажешь, где тебя найти, если мне захочется с тобой поговорить?

— Зато я ведь знаю, где тебя найти, — отвечает Киви и поворачивается, собираясь уйти. Уже возле двери она еще раз останавливается. — А впрочем… маленькая улочка… позади вокзала — там, где стоит старый высохший фонтан. Ты ее знаешь?

— Конечно. — Дерия всегда обходит стороной эти края, потому что некоторые из бездомных, проводящих там свое время, — наркоманы, а еще и потому, что там, как говорят, часто пристают к женщинам.

— Ну, тогда пока. Там я иногда сижу целыми днями. Можешь спросить меня.

— Определенно, я так и сделаю, — говорит Дерия, и Киви исчезает. Но она оставила многое из того, что ценит Дерия.

Вечер, смена Дерии заканчивается, и она выходит из кафе «Тони’с». Ноги болят, она садится в трамвай, хотя нужно проехать всего несколько остановок. Выходя, она видит Солнце, которая ехала в этом же трамвае, но сидела далеко сзади, и поэтому Дерия не заметила ее раньше. Они обнимаются, преградив дорогу какой-то женщине, которая бормочет «везде эти проклятые ненормальные» и качает головой, словно кому-то запрещается обниматься на тротуаре. Дерия сердится, но Солнце гладит ее по руке.

— Пусть говорит. Улыбнись ей, ведь это злит таких людей больше всего. А потом расскажи, что сегодня было в кафе.

— Откуда ты знаешь, что там что-то было? — заинтересованно спрашивает Дерия и без приглашения берет один из пакетов с покупками, которые несет Солнце.

— Я ведь тебя знаю, по тебе же все видно.

— В самом деле? — подмигивает Дерия. — Мне кажется, ты как-то по-другому смотришь на меня.

— О, боже мой, конечно! — восклицает Солнце, и ее улыбка делает ноябрь светлее. — У тебя ведь было свидание! Почему ты не позвонила и не написала смс? Да уж все равно. Расскажи мне!

Дерии есть что рассказать — намного больше того, что было вечером в ресторане, но, прежде чем она успевает дойти до происшествия по дороге домой, они уже подходят к дому. Дерия зажимает сумочку под мышку и одной рукой открывает почтовый ящик. Внутри лежит только один конверт, длинный, похожий на письмо из страховой компании или из официальных органов. Однако ее фамилия написана от руки. Почерк вызывает у нее ледяной озноб.

— Это письмо от Роберта, — говорит она и слышит, как срывается ее голос. — Еще одно.

— Выбрось его немедленно! — Сияние Солнца сменяется опасным блеском в глазах.

— Ты так думаешь? Может быть, я хотя бы прочту, что он хочет?

— Чего он может хотеть? — тихо отвечает Солнце и указывает наверх, где слышны чьи-то шаги на лестнице. Соседи — народ любопытный, а Дерия не хочет дать им повод для сплетен, поэтому она поспешно устремляется в свою квартиру, а за ней в кильватере следует Солнце. Они оставляют пакеты с покупками Солнца в коридоре, Один трется о пакеты и довольно облизывает пластик, словно они принесли эти пакеты специально для его развлечения.

— Кофе? — спрашивает Дерия.

Она знает, что этим дразнит подругу, но ей нужно время для размышления. Ей нужна дискуссия, чтобы получить подтверждение уверенности в себе.

Солнце не оставляет ее в беде:

— Выбрось эту макулатуру. Это эмоциональное падение. Место ему — в мусоре. Нет, подожди, дай его сюда!

— Что ты собираешься с ним сделать? — Дерия не хочет раздражаться и закладывает порцию кофе в машину. Процесс варки кофе успокаивает нервы. Однако ей не по душе признаться себе в том, что ее нервы вообще нужно успокаивать.

Черт возьми, почему безобидное письмо бывшего мужа вызывает у нее такой страх?

— Я сохраню его для тебя, когда оно понадобится тебе в качестве доказательства.

— В качестве доказательства?

— Понятно же, не изображай наивность.

— Предположим, он действительно преследует меня. И чего он этим добивается?

Солнце пожимает плечами:

— Преследователи — сумасшедший народ, они действуют так, что рационально объяснить это невозможно. Может быть, он думает, что если ты будешь достаточно напугана, то когда-нибудь вернешься к нему.

— Или он хочет прикончить меня, потому что я убиваю его?

— Ах, Дерия… — Солнце обнимает ее.

Кофе готов, Солнце тянется к нему и сует ей в руку чашку с кофе.

— Ты ни в коем случае не должна чувствовать себя виноватой. Именно этого он хочет добиться.

Она кивает. Солнце права. Да, сильной чертой характера Роберта является умение достичь всего желаемого, причем именно благодаря тому, что умеет внушать другим чувство вины. В семье родителей он именно так достигает удивительных успехов. Одним из его главных принципов всегда был принцип «Never change a running system».

Дерия знает, что она сделала именно так: она бросила маленький, но очень эффективный камень в машину, которую Роберт считал хорошо смазанной. Она не может теперь упрекнуть его в том, что он делает все, чтобы размолоть этот камень.

— Ты думаешь, что он действительно на это способен? — спрашивает Дерия.

— Я его совсем не знаю. Но после всего, что ты рассказывала, я могу в это поверить.

Она раздумывает долго. Чувствует, как чашка кофе в ее руке остывает: раньше она была горячая, а теперь становится чуть теплой.

— Тогда он угрожал мне чем угодно и даже уничтожил мои личные вещи. Шаг к упорному преследованию не так и велик.

— Вот видишь!

— Но что мне делать теперь? Я не могу это доказать. Иначе я уже давно вызвала бы полицию. Но ведь я сама не совсем в этом уверена. Просто кто-то преследовал меня, шел за мной. Это могло быть и случайностью.

— Постоянно кто-то идет позади кого-то, — перебивает Солнце. — Но ты когда-нибудь из-за этого нервничала?

— Нет, — вынуждена признать Дерия, качая головой.

— Тогда доверяй своим чувствам. Они не ошибаются.

Дерия погружается в себя, когда ей становится понятно, что подруга права. Солнце, утешая, гладит ее по руке.

— А сейчас ничего не бойся, ведь он хочет именно этого.

— И я ничего не могу сделать против этого, — трезво констатирует Дерия. — Пока он не делает ошибок, у меня ничего нет в руках, кроме трогательных писем.

Она берет письмо и открывает его. Солнце скептически наклоняет голову:

— Не нужно бы тебе это читать. Чем ближе ты будешь подпускать его к себе, тем сильнее он будет влиять на твои мысли.

Ей хочется возразить, но Солнце опять права. Дерия слишком сильно знает силу слова, чтобы не понять этого. Тем не менее она пробегает глазами строчки.

Дорогая Дерия!

Ты даже не подозреваешь, как мне тяжело оттого, что я теперь для тебя — пустое место! Я видел тебя в городе, а ты просто смотрела в другую сторону!!!

Дерия не может припомнить, чтоб за последние недели видела или встречала его в городе. Может быть, он видел ее издали и теперь толкует этот случай на свой лад. Уже в конце первых трех строчек ей больше всего хочется смять письмо и заткнуть его в пасть Роберту, очень глубоко. Причина заключается в восклицательных знаках — он доводит ее до бешенства этими своими восклицательными знаками.

Тебе доставляет удовольствие топтаться по моим чувствам?!

Она всегда ненавидела его привычку все, действительно все, подчеркивать своими безумными восклицательными знаками.

Неужели я не заслужил, чтобы, по крайней мере, ты поговорила со мной?!

Нет.

Я хочу поставить точку! Но это я могу сделать только тогда, когда мы еще раз спокойно поговорим обо всем и ты дашь мне шанс доказать, что я все еще люблю тебя…

Это — ложь, но упрекнуть его в ней она не может. Он не знает, что такое любовь. Она знает это чувство не лучше его, но по крайней мере она ни перед кем не разыгрывает никакого шоу.

Я всегда буду любить тебя, что бы ты ни делала и как бы ты меня ни мучила!!

— Вау, — говорит Дерия и сминает письмо в твердый шар. — Он угрожает мне. Это что-то новое.

Солнце уже давно ушла, и в комнате Дерии все стихло, кроме тихого похрапывания Одина. Кот лежит в кресле, а Дерия с книгой сидит на полу. Она не может сосредоточиться на романе, перед ее глазами имя главного действующего лица — Рихарда — постоянно превращается в Роберта. Он упорно преследует ее. Одиночество становится невыносимым.

В конце концов она закрывает книжку и со вздохом встает. Она чувствует тяжесть в теле. Она устала. Ссадины и царапины на ладонях чешутся и зудят, потому что они заживают медленно, и Дерия вынуждена изо всех сил бороться с желанием содрать корочки с ранок. Она хватается за телефон, держит его в руке, словно птицу, которая сейчас может улететь. Ее руки дрожат, когда она набирает номер Якоба. Он не берет трубку. И вдруг, следуя какому-то импульсу, она звонит Ханне. Сейчас семь часов с небольшим, обычно в это время срабатывает автоответчик Ханны и информирует о времени приема, однако Дерии везет. Ханна берет трубку.

— Я могу попасть к вам на прием раньше? — спрашивает она. — Я знаю, что следующий прием уже через десять дней, но…

— Я, конечно, могу найти для вас время в промежутках между другими приемами, — говорит Ханна. — Что-то случилось? У вас расстроенный голос.

— Да, это так. Кто-то упорно преследует меня. Мой бывший муж. Я так думаю.

— Вы уверены?

— А кто еще мог бы этим заниматься?

— Понимаю, это должно быть очень тяжело для вас. Дерия, не поймите меня неправильно, но вы ведь знаете, что терапия лишь тогда приведет к успеху, если причина, вызывающая болезнь, обнаружена и устранена?

— Конечно. — Она ведь не дура. Человек не должен автоматически быть дураком, если он оплачивает терапевта из собственного кармана, потому что хочет иметь дело только с ним. — Я просто хотела бы поговорить об этом раньше, чтобы понять, что я могу сделать.

— Вы можете обратиться в полицию. Вам в этом нужна помощь?

Дерия подходит к окну и выглядывает на улицу. Ничего подозрительного.

— Нет. Я подам заявление только тогда, когда у меня будут доказательства. Пока что у меня нет ничего, кроме ощущений и подозрений. Этого слишком мало для полиции, вы так не считаете? — Она продолжает говорить быстро, прежде чем врач успевает ответить. — Но дело даже не в этом. Не об этом я хотела бы поговорить с вами.

— А о чем?

Она улыбается, когда становится понятно, что ее занимает больше:

— Я встречаюсь с мужчиной. Мне кажется, что он важен для меня, однако…

Ханна ждет очень долго, прежде чем осторожно продолжает фразу Дерии:

— Но вы боитесь, что он может оказаться таким, как ваш бывший муж?

— Да, — говорит Дерия, однако затем она на момент задумывается и, удивляясь сама себе, качает головой. — Нет. Нет, вообще нет. Как-то странно. Я вообще не боюсь, что он может быть таким, как Роберт.

— Но тем не менее страх у вас есть. — Ханна не формулирует вопроса.

— Ужасный страх, — шепчет Дерия. — Я боюсь, что он меня бросит. Снова.

 

Глава 11

Девочки разбились на маленькие группы и делали вид, словно самое естественное в мире занятие — это пить алкоголь на глазах у своих родителей. Дерия безучастно стояла с краю и часто смотрела на них — на матерей в красивых платьях и на отцов в галстуках, которые не были уверены, радоваться ли им тому, что в руках их детей находятся бокалы с шампанским, или плакать из-за этого.

У Дерии не было причин пить шампанское. Она пришла на выпускной вечер одна, несмотря на то, что раньше раздумывала, взять ли ей с собой бабушку. Из этого могла бы получиться драма. Уже два дня бабушка ее не узнавала, называла именем матери и громко упрекала, даже не вставив челюсть, что она позволила себе забеременеть от какого-то приблудного идиота. Да, бабушка, наверное, устроила бы фурор на этом приличном выпускном празднике.

Дерия не сводила взгляда с входной двери, время от времени озираясь по сторонам. Якоб пообещал прийти. Два года назад он перешел учиться в гимназию, но на ее выпускной праздник он собирался прийти. Он ей это твердо обещал. Все больше школьников, родителей и учителей в своих праздничных одеждах устремлялись в актовый зал. В гирляндах, которые раз в год извлекались из подвала, виднелась пыль и паутина, свидетельствующая о недостаточном энтузиазме праздничного комитета этого года. Бокал из-под шампанского, наполненный соком, который Дерия держала в руках, был покрыт каплями влаги.

Первые выступающие вышли на трибуну, и Дерия вместе с остальными пошла вперед, чтобы найти себе место. Гомон в зале стал тише, когда двое выпускников вышли на сцену, чтобы открыть программу. Бокал Дерии был пуст, и место слева от нее тоже пустовало.

Якоб пришел, как раз когда выступала ректор. На нем были джинсы, белая рубашка с закатанными рукавами, небрежно повязанный галстук и старомодная шляпа, которую он сдвинул далеко на затылок. Дерия еле узнала его. Она невольно подумала о мужчинах-моделях на модных плакатах. Это совсем не подходило Якобу, потому что ему не нужно было обращать на себя внимание стильной одеждой. Она помахала ему рукой через головы, подавая знаки, чтобы он подошел к ней, но он лишь кивнул и небрежно оперся плечом о стену. Дерии вдруг показалось, что она выглядит полной дурой, сидя рядом с пустым местом.

«И снова Дерия одна, как Белоснежка в гробу, — подумала она, мысленно передразнивая въедливый голос Кристины Штальман. — Дерия, которая слишком утонченна для всего и для каждого».

Что при этом не заметила Кристина — многочисленные, но безуспешные попытки заговорить с кем-то другим, кроме Якоба. Белоснежка лежала в гробу не потому, что там она выглядела прекрасно. Совсем по другим причинам…

В начале их отношений Дерия думала, что кое-что изменилось и она уже стала для него кем-то важным. Но позже она все яснее понимала, что ошиблась. Для других она оставалась никем. Она была всего лишь подругой Якоба, и это было не больше, чем роль, которую могла занять любая другая девушка.

За это время она уже пожалела, что не взяла шампанского. Она со скукой пропускала мимо ушей третьесортные выступления и речи, многого просто не понимая.

Выступавшие ведущие-школьники открывали программу, и они же потом закрыли ее. Они объявили, что сейчас будет банкет, и пожелали всем огромного удовольствия от праздника и танцев.

Дерия вскочила на ноги еще во время аплодисментов и помчалась в сторону Якоба, но многие тоже не хотели терпеть, сидя на жестких стульях, и устремились к напиткам или к выходу, чтобы выкурить сигарету во дворе. Дерию толкали со всех сторон, и кто-то грязной подошвой наступил на ее новые туфли, которые стоили целых шестьдесят марок. Когда она добралась до конца зала, Якоб исчез и, сколько она ни старалась, ей не удавалось его нигде увидеть. Она позволила потоку одноклассников, учителей и родителей увлечь себя к буфету. Возле стола с напитками она одним залпом выпила бокал шампанского и взяла второй бокал с собой на улицу. Где же может быть Якоб? Его не было ни у столов, ни возле ее друзей по классу, которые стояли большим кругом во дворе, смеялись и курили.

Дерия снова чувствовала взгляды других на себе и знала, что сейчас о ней шепчутся за ее спиной. С тех пор как Якоб перешел в другую школу, ей стало хуже, чем раньше. Дерия поняла, что люди в этой стадии взросления на девяносто девять процентов являются созданиями подлыми, созданиями, которые ненавидят все, стараются очернить и бороться со всем, что отличается от них самих. То, что Якоб еще три года должен был учиться в школе, чтобы получить аттестат зрелости, она восприняла нормально, хотя и не поняла этого. Она уже несколько лет считала оставшиеся до конца учебы дни.

«Вот только сегодня, вот только этот единственный раз, — думала она, и старалась изо всех сил почувствовать облегчение. — С завтрашнего дня мне уже больше не придется приходить сюда и никого больше не видеть». Но облегчения не наступало. Другое чувство появилось над этим, словно слой скользкого растительного масла, — страх.

Ведь лето, когда она будет свободна, когда она сможет делать или не делать все, что захочет, было коротким. Через несколько недель начиналось ее обучение в гостинице. Она радовалась своей работе, ее желанием было получить образование менеджера гостиницы. Но она боялась, что коллеги там будут относиться к ней точно так же, как сейчас это делают ее одноклассницы. Она боялась, что снова станет лишней в их кругу.

Неужели ее никогда не покинет чувство, что она вынуждена всегда спрашивать себя, делает ли она то, что другие ожидают от нее?

В поисках Якоба Дерия перешла через двор и спросила одноклассников, видели ли они его. Несколько из них указали в сторону защищенного угла за стоянкой для велосипедов, где во время перемен школьники более или менее тайно курили. Зачем Якоб прятался там? От кого?

От нее?

Дерия ускорила шаг. Чем меньше времени у нее будет, чтобы тревожиться и размышлять, тем лучше.

Якоб сидел на земле, прислонившись спиной к забору, в одной руке у него была сигарета, а в другой — бутылка без этикетки с каким-то прозрачным напитком.

Шляпа, этот странный головной убор, сползла ему на лоб и закрывала глаза. Напротив стояли два мальчика из ее класса с неподходяще серьезными лицами и смотрели то на Якоба, то на Дерию. Один пожал плечами, другой заговорил с Якобом, но тот лишь слабо покачал головой.

За полшага от него стояла Кристина Штальман, обхватив себя руками, словно ей было холодно в платье с глубоким декольте, несмотря на летнее тепло. Увидев Дерию, она вздернула подбородок, улыбнулась холодной улыбкой и положила хозяйским жестом руку на плечо Якоба. На ее ногтях был лак кровавого цвета, и взгляд Дерии остановился на них, хотя она этого не хотела, но ничего не могла сделать.

Вдруг голова Якоба упала вперед. Его плечи тряслись. Было похоже, что он… плакал. Вся сцена говорила о таком отчаянии, что Дерия могла объяснить себе лишь одно: кто-то умер.

— Что случилось? — воскликнула она и подбежала к Якобу.

Он отвернулся, насколько мог. Отвернулся от нее, но повернулся к Кристине.

Достаточно было всего лишь нескольких миллиметров. Дерия поняла все сразу. Она чувствовала себя так, словно на бегу налетела на стенку, она не знала, что сказать, что спросить. Она не знала, оставаться ли ей здесь или упасть на колени. Не знала, куда девать руки, которые рвались к нему, но им нельзя было этого делать.

Ей хотелось отбросить в сторону пальцы Кристины и закричать: «Разве ты этого не видишь? Он не хочет, чтобы к нему прикасались!»

Однако прежде, чем открыть рот, она поняла свою ошибку. Он не хотел, чтобы она к нему прикасалась.

— Что с тобой? — прошептала она.

У нее было такое чувство, что она не может пробиться к нему. От него разило крепким алкоголем, при этом он никогда не пил, с тех пор как получил водительское удостоверение и ездил на своем старом кабриолете.

— Что с тобой?

Ее слова словно отскакивали от него. И, наверное, от длинных красных лакированных ногтей Кристины Штальман. Кристина подняла взгляд на нее. Ее взгляд показал Дерии, что она осознает свой триумф и наслаждается им. Якоб не реагировал на нее. Только Кристина могла подойти к нему.

— Ну, идем, — прошептала Кристина, и ее пальцы зашевелились на его плече.

Дерии показалось, что Кристина своими пальцами прожигает дыры в том, что принадлежало ей.

— Ты должен поговорить с ней. Скажи ей, что с тобой. Хотя бы ей.

Якоб выбросил окурок сигареты. Он взял руку Кристины в свою и подержал ее несколько секунд, прежде чем оттолкнуть девушку и встать. Ему пришлось держаться за ограду он сильно качался и, наверное, упал бы, если бы мальчишки не подскочили к нему и не поддержали. Он висел на их руках так же беспомощно, как беспомощно чувствовала себя Дерия.

— Черт возьми, сколько же ты выпил? — вырвалось у нее. Так много он не мог бы выпить за такое короткое время. Может быть, он пришел на праздник уже пьяный?

— Упреки — это именно то, что ему сейчас поможет, — снисходительно прокомментировала Кристина. — Разве ты не видишь, что ему плохо? Ты хотя бы спросила его о причине?

Дерия не спрашивала себя ни о чем другом, но сейчас она не могла проявить слабость и согласиться с Кристиной. Когда Якоб неразборчиво пробормотал ее имя, это уже не имело никакого значения. Он говорил с ней только потому, что этого требовала от него Кристина. Ее глаза горели, словно в них попала кислота, но это были лишь слезы, которые она не имела права проливать ни при каких обстоятельствах. Перед этой коровой она рыдать не станет!

Лишь тогда, когда его друзья поддержали его слева и справа, Якоб поднял голову так, что смог посмотреть в лицо Дерии. Ее охватил страх. Он выглядел ужасно. Бледный, с отекшими глазами и темными кругами. Он открыл рот. Его губы потрескались, а его слова отскакивали от Дерии, потому что не имели никакого смысла.

— Я должен уйти.

Кто-то спросил, куда он хочет идти. Однако Дерия поняла, что сказанные им слова были предназначены не для других. Они относились к ней одной.

«Почему?» — спросила она лишь одним взглядом. Он все же всегда понимал ее.

Но он лишь повторял:

— Я должен уйти. Я должен уйти.

— Куда, куда ты должен уйти, почему? Я же могу пойти с тобой!

Но еще пока она произносила эти слова, она вспомнила о бабушке. Неужели она хочет бросить в беде беспомощную старую женщину, которая ее вырастила? Неужели она действительно способна на такую жестокость?

Якоб посмотрел на нее и прочел ответ в ее глазах. Он знал ее, знал всю и наизусть. И до того, пока у нее был шанс что-то ответить, он уже презрительно сказал:

— Этого ты не сделаешь.

Она не могла ничего ему возразить, как бы ей этого ни хотелось. Ее дыхание прерывалось и губы тряслись. Она старалась держать спину прямо. И в это время чувствовала, как все в ней опускается вниз.

— Он бросает тебя, — сказала Кристина, уверенная в своей победе.

Сердце Дерии замерло, словно его охватил мороз, и начало качать холодную, как лед, кровь по всему телу. Якоб согнулся. Дерия хотела шагнуть к нему, но он решительным и грубым жестом отстранил ее. Она замерла, словно обратилась в лед.

— Все кончено. У него есть другие планы. Большие планы. Планы, которые невозможно осуществить вместе с тобой.

— Заткнись! Это он должен сказать мне сам! — Даже ее голос звучал так, словно был заморожен… Словно кусок льда с опасными острыми краями, о которые можно порезать кожу и плоть.

Кристина не порезалась. Она лишь улыбнулась.

— Ты его отпустишь? — спросила она и сама ответила: — Нет, ты никогда добровольно не отпустила бы его.

— Не говори такое дерьмо! — воскликнула Дерия и оттолкнула Кристину. — Исчезни, тебе тут делать нечего!

К ее большому удивлению, Кристина сделала то, о чем она просила, и гордо удалилась. Но Якоб сразу же сделал попытку последовать за ней.

— Подожди! — Дерия схватила его за руку. — Поговори со мной! — умоляюще сказала она. — Это правда? Правда, что она говорит? И почему ты мне раньше ничего не сказал?

— Оставь меня в покое. Ты вообще ничего не понимаешь и никогда не поймешь. Я должен уехать. Оставь меня наконец в покое! — Он оттолкнул ее так сильно, что она упала на колени. Ее колготки порвались, и кровь каплями выступила над нейлоном.

Якоб, шатаясь, ушел, оба мальчика, поддерживавшие его, оставили Дерию на земле и поторопились за ним.

Издали Дерия смотрела, как Якоб, поддерживаемый двумя школьниками, блевал в мусорное ведро.

Ей понадобилась пара минут, чтобы взять себя в руки. Лед был теперь везде. То, что он сказал, больше не причиняло ей боли. Все онемело. Ей было просто стыдно. Больше всего ей хотелось потихоньку уйти домой. Тихо и незаметно, без дальнейших унижений. Но ключи и билет на автобус оставались в сумке, а она висела в гардеробе. Ей нужно было еще раз вернуться в школу, в последний раз. Побитой, с окровавленными коленками. Это было знаменательно и слишком хорошо подходило к ее школьной карьере, так что она не испытывала больше ничего, кроме стыда.

Где-то по пути через здание она увидела его в последний раз. Он буквально висел в объятиях Кристины Штальман, трясся и рыдал. Рыдания усиливались, и он издал такой звук, которого Дерия еще никогда не слышала из уст человека. Даже Кристина дрожала и плакала, держа его.

И только сама Дерия ушла, не проронив больше ни слезинки.

 

Глава 12

Несколько дождевых капель падают с ее капюшона. Ханна всегда проводит прием пациентов под открытым небом, и ни дождь, ни снег, ни ураган в этом ничего не меняют. Дерии это нравится, парк идет ей на пользу, пусть даже слова приносят ей боль.

— А после того вечера? — спрашивает Ханна. — Вы его снова не видели?

Дерия качает головой:

— Нет, до тех пор, пока он не пришел в кафе, в котором я работаю. А несколько дней спустя я встретила его в парке. Здесь неподалеку.

— Так вы так никогда и не узнали, почему он вас так внезапно бросил? Эта, другая, девочка как-то с этим связана?

— Кристина? Тогда я этого боялась, а потом на это надеялась.

— Что вы имеете в виду, Дерия?

— В этом случае у меня было бы хоть какое-то объяснение. Я могла бы ее возненавидеть, понимаете? Я была бы… — Она скрещивает руки перед грудью, трет мокрую ткань своих рукавов, потому что вдруг чувствует озноб. — Мне снова стало бы теплее. Даже жарко — от ревности.

— Вы чувствовали холод? — спрашивает Ханна.

— Больше, чем холод. Я чувствовала себя замороженной.

Ханна кивает:

— Понимаю. Как долго у вас продолжалось это ощущение?

На это у Дерии ответа нет. Слишком долго. Многие годы.

Ханна не подгоняет ее. Несколько минут они молча гуляют под дождем, рядом, так близко, что их локти почти соприкасаются.

В конце концов Ханна спрашивает:

— Вы знаете, куда он уехал?

— Да, в США. — Она уже больше не помнит, кто ей об этом сказал.

— И вам известна причина отъезда?

— Нет, — говорит Дерия и сама удивляется этому слову. Она, очевидно, уже давно смирилась с мыслью, что никогда не получит ответа на этот вопрос. Словно Якоб умер и больше не сможет отвечать. Она даже не подумала о том, что можно было просто спросить его, но при встрече ей эта мысль в голову не пришла. — Я узнала о том, куда он хотел уехать, когда его уже не было. Он исчез внезапно, его не было уже через несколько дней после того выпускного. Или все получилось очень быстро, или же он уже давно знал, что уедет. Но мне до сих пор больно думать, что Якоб обманывал меня, говоря, что у нас все в порядке, хотя уже давно планировал бросить меня.

— У вас не было шансов понять это, — замечает Ханна.

— Нет, ни малейших. Он даже отказался поговорить со мной в последний раз.

— А вас уже однажды бросали так, что вы ничего не поняли, правда?

— Вы имеете в виду мою мать. — Дерия за это время уже поняла механизм их бесед. Ей регулярно приходит в голову, что терапия не будет на нее действовать, потому что она видит ее насквозь. Как гипноз, который зачастую больше не срабатывает, если человек имеет представление о том, как он действует на мозг. — Это было совершенно другое. Я могла жить, смирившись с решением моей матери. Она была молодой, это было выше ее сил, и она не хотела ребенка. Что тут непонятного?

— Ребенку, наверно, должно быть очень трудно понять это, — замечает Ханна.

Дерия думает, что она была особым ребенком, но прозвучит слишком высокомерно, если произнести это вслух. Неужели не каждый человек верит в то, что он особенный? Ханна, например, с ее индейскими амулетами и отказом проводить сеансы терапии в закрытых помещениях. Дерия молчит, потому что знает, что Ханна вскоре сменит тему.

— Вы говорите, — начинает Ханна, как и ожидалось, — что мысль о том, что Якоб лишь изображал перед вами ваши счастливые отношения, доставило бы вам боль.

Дерия кивает. Ей до сих пор больно.

— Вы можете представить себе, что так все и было? — осторожно спрашивает Ханна. — Прежде чем ответить, подумайте о том, что прошло уже много времени. Вы были молоды, и он — тоже. Люди делают глупости, когда они такие молодые. Они принимают неправильные решения, потому что правильные кажутся им еще хуже.

— Я никогда не была наивной, — говорит Дерия, — я была молодой, конечно, но уже тогда не считала других людей лучше, честнее или дружелюбнее, чем они были на самом деле. Скорее наоборот. Я, даже совсем маленькая, не была особенно любезной и ни от кого не ожидала, что он будет более приятным, чем я сама.

— Однако Якоба вы описали как сплошное совершенство.

— И именно поэтому я всегда искала какие-то несовершенства во всем этом совершенстве. Я все видела, но тем не менее до того дня не могла и подумать, что он мне врет. Якоб был честным, он был самым честным человеком, которого я когда-либо знала. Единственным честным человеком. Он вообще не умел врать. Он вынужден был накачать себя шнапсом, чтобы признаться, что он меня бросает. В трезвом состоянии он никогда ничего передо мной не изображал.

— Хм, — протяжно произносит Ханна. — Значит, вы думаете, что он на выпускном празднике был как бы не самим собой?

— Да. Он показался мне чужим, словно его подменили. Все было совершенно сюрреалистично.

— Иногда одна сцена в воспоминаниях меняется и представляется далекой от того, что было на самом деле.

Дерия решительно качает головой:

— Я знаю. Но я могу действительно вспомнить, как это было. Четко и ясно.

— И именно это заставляет меня предполагать, что вы все же этого сделать не можете, — отвечает Ханна и улыбается, не глядя на Дерию.

— Вы уже начинаете смеяться надо мной? — Дерия не ощущает злости, всего лишь некоторое раздражение. Да, это было достаточно давно.

— Нет. Понимаете, ваши воспоминания, собственно, не могут быть такими четкими. Вы должны помнить о двух картинах, которые накладываются друг на друга, — похожие картины, но не одинаковые, понимаете?

— Это вы должны мне объяснить. — Теория Ханны звучит по-новому и пробуждает интерес у Дерии.

— Представьте себе сцену в театре. Это детский театр, и в нем играют актеры, на которых надеты яркие, бросающиеся в глаза маски. На одном представлении их видят только счастливые дети, которые знают и любят театр. Следующее шоу абсолютно идентично, только в этот раз публика состоит из травмированных детей, которые раньше в театре не были. А теперь представьте себе, как обе группы реагируют на представление и что они после этого рассказывают о нем.

Дерия понимает, к чему клонит Ханна. Первая группа, наверное, воспримет представление с восторгом, а вторая будет бояться артистов. Они будут видеть то же самое, но потом будут вспоминать о нем совершенно с противоположных точек зрения.

— Вы, Дерия, и есть эта публика, но у вас есть одна особенность. Вы в ходе представления меняете группу и превращаетесь из поклонника театра в травмированного ребенка. Вы видели представление с обеих точек зрения. Две картины, которые в ваших воспоминаниях накладываются друг на друга. Одна из них, вероятно, становится более доминирующей по сравнению с другой, но обе картины все еще существуют параллельно. Пусть их даже можно узнать по расплывшимся краям или неправильной тени.

— А если нет? — спрашивает Дерия. — Если там действительно нет нечетких изображений?

— Тогда что-то тут не так, — отвечает Ханна. — Принципиально не так.

На это Дерия не находит ответа. Она только может задать себе вопрос: возможно, те семьдесят евро, которые она платит Ханне за час консультации, могли бы найти и лучшее применение. Она могла бы сходить в театр. Может быть, вместе с Якобом.

— Вы никогда не заставляли его сталкиваться с этим, — неожиданно говорит Ханна. — Вашего Якоба. Вы никогда не спрашивали его, почему он бросил вас ни с того ни с сего.

Дерия хочет ответить, что у нее не было для этого возможности, но тут ей приходит на ум, что это, в общем-то, не соответствует действительности. Ей просто надо позвонить ему. Ее бросает в жар, и это она чувствует всей кожей. Так много возможных истин… А хочет ли она вообще знать правду?

Возможность поговорить с ним об этом представляется уже после обеда — Якоб сам звонит ей.

— Привет, Дерия, это Якоб. Я только что заметил, что мой холодильник пуст.

Она раздумывает, стоит ли ей пойти на риск и спросить его сразу о причинах того, давнего, отъезда, но она решает этого не делать. Какое значение имеет сегодня то, что было шестнадцать лет назад?

— Да, у меня тоже так бывает время от времени. Совершенно неожиданно холодильник оказывается пустым. Иногда у меня возникает подозрение, что у холодильников существует собственная система пищеварения.

— Это могло бы объяснить запах. Я списывал это на упаковку просроченного яичного салата, но…

— Ничего себе!

— Успокойся. Я не собираюсь его есть!

— Но хранишь его в холодильнике? Значит, это химический эксперимент?

— Совершенно точно. И эксперименты в кухне, естественно, объясняют, почему я не умею готовить.

— Понимаю. Как я могу тебе при этом помочь? Я тоже не отличаюсь особым умением в приготовлении пищи, если ты это имеешь в виду. И поэтому не решаюсь пригласить тебя в гости на ужин.

— Это замечательно. Тот, кто не умеет готовить, знает, где в городе самая лучшая пицца.

В этом что-то есть. Ей нравится сама мысль о том, что она еще раз сможет поужинать с Якобом.

— Ты помнишь тот киоск на углу Брауэрштрассе, где продают пиццу навынос?

— Неужели я мог его забыть? Скажи только, он еще существует?

— Конечно! Люди выстраиваются в очереди, чтобы купить там пиццу.

Она преувеличивает, но пицца там действительно вкусная, а маленький магазинчик расположен всего в трех минутах ходьбы от ее квартиры. Ей не хочется снова бегать по темному городу в одиночестве.

— Значит, тогда встретимся там? — предлагает Якоб. — В половине седьмого?

— Обязательно возьми с собой бумажные кухонные полотенца. Рулон.

— Рулон бумажных полотенец? Зачем столько?

— Ты что, уже совсем ничего не помнишь? Ладно, мы что-нибудь придумаем.

Через два часа Дерия стоит перед маленьким киоском и наблюдает за тем, как Якоб вспоминает о самом большом недостатке местной пиццы.

— Я совершенно забыл, сколько масла они тут используют, — стонет он и безуспешно борется с жирными каплями, которые так и норовят попасть на его одежду. Он сам виноват, не взял с собой бумажных полотенец, а ведь она предупреждала.

Дерия через стол подает ему бумажный носовой платок.

— Только хорошее растительное масло, — изображает она хриплый, похожий на звук напильника по металлу, голос постаревшей сгорбленной женщины, которая словно вросла ногами в этот киоск.

Дерия покупала у нее пиццу, когда была еще маленькой девочкой, и не может себе представить, чтобы кто-нибудь другой, кроме этой женщины, стоял за этим низеньким прилавком. Старуха не знает имени Дерии и не знает о ней ничего. Ничего, за исключением того факта, что она всегда заказывает у нее пиццу с помидорами, моцареллой и базиликом, а к ним еще и маленькую бутылку «Кола Лайт». Сегодня Дерия попросила у нее вино. Впервые в ее жизни.

— Вино? — переспросила женщина.

— Да, красное вино. Мы хотели бы красного вина к пицце.

Неужели ей придется показывать удостоверение личности? Но ведь эта женщина ее знает. И она должна знать, что Дерия не только совершеннолетняя, но и что ей уже за тридцать.

— У вас разве нет красного вина? — Она видит его на полке.

— Конечно, у меня есть красное вино, но только одна полная бутылка.

— Прекрасно. Тогда я ее возьму.

Женщина поворачивается, не торопясь поднимается по скрипучей маленькой лестнице и безо всякого выбора снимает с полки темную бутылку. Затем с легким стоном спускается вниз и ставит бутылку на прилавок перед Дерией.

— Может быть, у вас есть и штопор?

Пожилая женщина морщит лоб. Затем берет в руки бутылку и открывает ее: пробка навинчивается. Тем лучше.

— Если бы у вас еще нашлось для нас два стаканчика, то вечер был бы спасен, а вы стали бы героиней.

Старуха накрывает пластиковыми стаканчиками горло бутылки и качает головой, ничего не говоря. Она ведет себя так, словно считает совершенно абсурдным пить красное вино с пиццей.

«Но в этом и есть нечто особенное», — в конце концов думает Дерия.

Они молча едят за одной-единственной стойкой. Дерия, как и раньше, свернула свою пиццу так, чтобы было меньше пятен, а Якоб борется с маслом. Вспоминает ли он прошлое? Ей кажется, что он никогда никуда не исчезал, как будто бы последние годы вообще были не реальными. Словно долгий тяжелый сон, от которого она наконец-то проснулась. Она удивляется, как хорошо снова чувствует себя рядом с ним. Он действительно остался тем, кем и раньше был для нее, — единственным человеком, в присутствии которого ей не приходилось постоянно думать о том, что от нее ожидают, что ей делать или не делать.

Якоб сминает салфетку и осматривает себя сверху вниз:

— Я целыми годами тренировался в американских закусочных поедать самые жирные бургеры, не оставив на одежде ни пятнышка. Но вот с пиццей на углу я, как и раньше, потерпел неудачу.

— Ты можешь помыть руки у меня.

«Или забросить всю свою одежду в стиральную машину и голым ждать в спальне, пока она высохнет». Она спрашивает себя, как можно остаться таким худым, если приходится постоянно питаться фастфудом. Занимается ли он еще спортом? Даже под толстой курткой его тело скромно говорит: да.

— Я живу совсем рядом.

Якоб соглашается. Прежде чем уйти, он вынимает старый пфенниг из кармана куртки и кладет его на стойку.

— Зачем ты это делаешь? — удивленно спрашивает она.

— Это ведь приносит счастье, нет?

— Удача — это когда находишь пфенниг, а не когда прячешь.

— Кто это сказал? — В его улыбке есть что-то вызывающее, такое, что, несмотря на тривиальную тему или именно благодаря ей, почему-то больно задевает ее. — Кто-то обрадуется, когда его найдет.

— Мило, — говорит она и думает, что редко кто пытался более дешевым способом убедить ее.

Пфенниг! Хотя почему человек с такой улыбкой должен выкладывать больше, чем жалкий пфенниг? Ее нравится его экономичный способ мышления. И, в конце концов, успех дает ему такое право, поэтому в ее животе становится теплее.

Когда она открывает дверь своей квартиры и впускает Якоба, от соседей раздаются звуки «Daily Soap».

— Якоб, это — Один. Один — Якоб.

Для Одина этой короткой рекомендации оказывается вполне достаточно. Обычно он крайне недоверчив и не сразу подходит к незнакомцам, но сейчас кот трется боками о ноги Якоба, а головой — о его колени и даже позволяет погладить себя.

— Ты что, купаешься в кошачьей мяте? — удивленно восклицает Дерия. — До сих пор он при появлении чужих прятался под кухонную скамейку.

— Это, наверное, значит, что он меня уже знает. Что ты ему рассказывала обо мне?

— Очевидно, только хорошее, судя по тому, как он тебя встретил.

Якоб спасается от воинственных ласк влюбленного кота: недолго думая, берет его на руки.

— Красивая квартира, — замечает он, пока она развешивает куртки на стулья. — В ней чувствуется твой почерк.

— Она ведь принадлежит только нам двоим, Одину и мне. Здесь никто не давал мне советов… — Впервые в ее жизни. — Хочешь чаю? Кофе?

Якоб хочет только в ванную. Когда он возвращается, начинает разглядывать книжные полки в ее гостиной.

— Мои книги, — говорит она, — единственное, что я забрала, когда ушла от Роберта. Я не хотела оставлять ему ни одной. Все остальное пришлось покупать.

— Только не книги, — очень тихо говорит Якоб.

— Нет. Кота я взяла, когда уже жила здесь. В приюте для животных он бы долго не выдержал. Он ненавидит других кошек. Для него они слишком сложные. Но, честно говоря, большинство людей тоже вызывают у него ненависть.

— Он такой же, как ты. — Якоб говорит это даже без намека на юмор. — Он научился тому, что лучше не подпускать к себе любого человека. Ты узнáешь образец, по которому он избирает свои контакты?

Дерия не видит этого образца ни в себе, ни в своем коте. Еще меньше она понимает Якоба, но у нее нет ощущения, что она должна заниматься этими поисками. Чем ближе он становится, тем меньше она понимает причины, стоящие за этим сближением. А теперь, когда он стоит прямо перед ней и двумя пальцами гладит ей руку — медленно, от плеча вниз к локтю, Дерия с удивлением замечает, что она совершенно против такого не возражает. Она не задает вопросов ни ему, ни себе самой.

— Мне так тебя не хватало, — говорит он хриплым голосом.

— А где же ты был?

Так долго. Так много лет. Так много одиночества.

— Разве это важно? Я вернулся. К тебе.

Значит, к ней, как он сказал. Из-за нее? Эта мысль заставляет ее задрожать. Что-то разбивается. Нет, заживает. У Дерии бегут мурашки по коже — ведь если что-то мертвое восстает и снова просыпается к жизни, тогда, наверное, это прекрасное и запретное чувство и вряд ли из этого получится нечто хорошее.

Якоб молча дает ее беспокойству окаменеть и сам делает последний шаг, преодолевая разделяющее их расстояние. Его нос касается ее носа, и все происходит, как когда-то. Она поднимает голову, чтобы он дотянулся губами до ее губ. Поцелуй прекрасен, а больше — ничего.

— Мне тебя так не хватало, — стонет он, не прекращая поцелуя.

Его руки гладят тело под блузкой, ее кожу. Они напоминают ей, как давно у нее не было секса, кроме как с самой собой, и как давно она уже об этом мечтает. Так давно, что уже перестала даже думать об этом. Сейчас подавляемое желание с силой вырывается на свободу. Она засовывает руку под его пуловер, но долго там не задерживается и забирается к нему в джинсы так далеко, как только может.

— Твой член тоже скучал по мне.

Он тихо смеется:

— Он тоже, да.

Она, не отрываясь от него, пятится в спальню, целует Якоба и тянет его за собой. Она спотыкается обо что-то, лежащее на полу, отбрасывает это в сторону ногой, и одновременно с нее слетает один сапог. Когда им нужно пройти мимо окна, она отрывается от Якоба.

— Подожди минуточку. Дай мне опустить жалюзи. Не хочу показывать соседям шоу… — она смеется, потому что одна мысль об этом кажется ей абсолютно неромантичной. То, что она вообще вынуждена думать о мире за пределами квартиры, ее поражает, но в ней сейчас накопилось столько желания уложить этого мужчину в постель и чтобы он уложил ее во что бы то ни стало.

Якоб стоит позади и целует ее затылок. Однако внезапно он останавливается: перед домом тормозит патрульная полицейская машина.

— Они приехали к тебе?

Что же они могут хотеть от нее? Тут из машины выходят двое полицейских, и она узнает одного из них. Случайность?

Из взгляда Якоба исчезает нежность. Или ей это только кажется? В следующий момент впечатление исчезает и его губы ласкают ее ухо так, что она ощущает покалывание во всем теле.

— Отделайся от них побыстрее, о’кей? Я хочу побыть с тобой наедине.

Секундой позже полицейские подходят к двери и раздается звонок.

— Откуда ты знал?

— Отделайся от них, — говорит Якоб и делает шаг в тень рядом с окном.

Дерия в одном сапоге на высоком каблуке ковыляет к двери. Она не знает, где раньше прятался Один, но теперь кот поспешно подбегает к ней, чтобы посмотреть, что за нежданные гости так внезапно заявились к ним.

— Откуда ты знаешь, что кто-то пришел? — шепотом спрашивает она кота. — Ты чувствуешь это по вибрации звонка?

Один то ли подтверждает, то ли отрицает это мяуканьем, а сама Дерия в это время открывает запор и слегка приоткрывает дверь так, чтобы образовалась узкая щель.

— Добрый вечер, Дерия, — говорит полицейский, который показался ей знакомым. Второй лишь вежливо кивает. — Извини, что мы так поздно и мешаем тебе.

— Никаких проблем. — Она даже не старается адекватно солгать. Кто этот человек? Он кажется знакомым, но откуда она его знает?

Полицейские в нерешительности останавливаются перед дверью. Щелка, которую Дерия оставила для переговоров, такая узкая, что туда даже не пролезет голова Одина.

— Мы можем минуту поговорить с тобой? Речь идет о Роберте.

Этого еще только не хватало. Она моментально вспоминает, откуда она знает полицейского. Это знакомый ее бывшего мужа, хороший друг его брата, если она правильно вспомнила. Его зовут Даниэль, или Давид, или что-то в этом духе… Безымянный коллега больше склонен соблюдать этикет и предписания, поэтому держит служебное удостоверение прямо перед ее глазами.

Дерия вздыхает. Все в ней говорит: захлопни дверь, выключи звонок и на полчаса спрячь лицо между ногами Якоба.

Она открывает дверь, но остается стоять в проеме, чтобы не создавать впечатления, будто ей хочется, чтобы мужчины зашли в квартиру.

— Ну ладно. Я вас слушаю. Что с ним?

Незнакомый полицейский переносит взгляд мимо нее внутрь квартиры. Один смотрит на незнакомцев и шипит. Полицейский смотрит на него, как на противное насекомое. Дерия спрашивает себя, каким же человеком нужно быть, чтобы рассматривать кошек с таким нескрываемым отвращением. Знакомый полицейский смотрит на нее сверху вниз и морщит лоб. А Дерия только сейчас вспоминает, что стоит перед ними в одном сапоге.

— Извини, пожалуйста, Да…

«Дариус, — вовремя вспоминает она. — Этого человека зовут Дариус…»

— Я только что вошла домой и устала, как собака. Так в чем же дело?

Полицейские обмениваются взглядами. Похоже, они вдвоем молча договорились не просить разрешения зайти в квартиру. Тем лучше. Дерия ненавидит незнакомых людей в своем жилище еще больше, чем Один.

— Ну… Дело в том, что Свен попросил меня об одолжении.

Значит, она была права. Дариус — это друг брата Роберта, с которым они познакомились на празднике дня рождения в одном из ресторанов. Поскольку Дерия бóльшую часть времени провела с Феликсом в игровом уголке или на улице, то Дариус остался у нее в памяти довольно расплывчатым образом. Неприятный запах углей, который висел в воздухе и полностью испортил ей аппетит, она, наоборот, запомнила очень хорошо. Такое она забывает редко. А вот людей она сохраняет в памяти только тогда, когда они имеют для нее какое-то значение.

— Я думала, что речь идет о Роберте? — спрашивает она таким тоном, что становится ясно: у нее нет ни малейшего желания говорить о нем, особенно сейчас, когда Якоб в ее спальне только и ждет, чтобы она его раздела.

— Да, правильно, — начинает Дариус, но коллега с полицейским удостоверением, невысокий крепкий мужчина с резко очерченной бородой, перебивает его:

— Когда вы видели вашего бывшего мужа в последний раз, фрау Витт?

— Не знаю. Это было уже давно. После развода мы не поддерживаем контактов. А почему вы спрашиваете?

— Вообще никаких контактов? — упорно продолжает полицейский. — Он ведь недавно звонил вам? Или нет?

— Нет, я не знаю, — отвечает Дерия. — Может быть, он и пробовал, но до меня он не дозвонился. До недавнего времени у меня не было мобильного телефона, и я редко бываю дома. Он написал мне два письма, если вас это интересует. Но я их не читала. — Удивительно, она даже не думала, что так легко сможет врать полицейским прямо в лицо.

— Мы можем посмотреть эти письма?

Дерия улыбается сладко, как сахар:

— Нет.

— Нет? — У Дариуса ошеломленный вид. Неудивительно, ведь он — тип «немецкой овчарки», который доволен исключительно тогда, когда может угодить всегда и всем.

— Нет. Я бы их вам отдала, но не могу. Я их выбросила.

— Почему? — Мистер «Полицейское удостоверение», кажется, считает это крайне подозрительным и перемещает свой вес в направлении ее двери.

— Потому что меня не интересует, что там написано. Ведь такое может быть? — нервно отвечает Дерия. — Вы знаете, что люди не разводятся без причин? Я не хочу больше никаких контактов с моим бывшим мужем. Никаких звонков, никаких писем. Ничего.

— Ладно, хорошо, — снова берет слово Дариус. — Это была просто версия… мы думали, что он мог связаться с вами. Дело в том, что он пропал в субботу и его ищут.

— Кто? — вырывается у Дерии.

— Очевидно, есть еще люди, которые бы хотели контактов с ним.

На лице мистера «Полицейское удостоверение» презрительно дергается мускул.

— Конечно, — заикаясь, произносит Дерия. — Меня просто удивляет, что кто-то заявляет в полицию об его исчезновении. Я предполагаю, что это был Свен. Но Надин мне вообще ничего об этом не рассказывала. Надин — это жена Свена и невестка Роберта, — добавляет она специально для незнакомого полицейского. — А с ними я контакты поддерживаю.

— Свен только сегодня пришел ко мне, — объясняет Дариус. — В субботу они не заметили, что Роберт исчез. Заметили только сегодня утром: их общий клиент позвонил Свену и был очень раздражен, что Роберт не пришел на встречу. Свен потом побывал в квартире Роберта, и некоторые признаки указывают, что его не было в выходные.

Дерия пожимает плечами:

— Это меня не особенно удивляет. Роберт любит внезапные прогулки по городу. До сих пор он еще всегда возвращался.

— Значит, он и раньше уезжал, никого ни о чем не предупреждая? Его мобильный телефон тоже выключен.

— При мне такое случалось несколько раз. Я никогда не знала, куда он уходил и где побывал, — отвечает Дерия.

Это унизительно — признаваться в том, как неуважительно она позволяла относиться к себе. Она старается не подать виду, но полицейские, конечно, заметили это по ее голосу.

— Когда у него в фирме случается неприятность, он с удовольствием перекладывает вину на Свена. Дело в том, что фирма принадлежит Свену, а Роберт просто работает там по найму. И это, нетрудно догадаться, совершенно ему не подходит. Он считает достоинством то, что может целый день не появляться на работе, а Свену приходится все делать самому.

— И это у него получается?

Дерия шумно вздыхает:

— Роберт проворачивает собственные дела сам. И он всегда прав. С этим нужно жить или нужно это оставить. Он ведь взрослый, во всяком случае мне так кажется. Разведенный, детей нет. Кто может ему запретить изображать упрямого козла?

Дариус кивает. Он тоже знает характер Роберта.

— Ты, конечно, права, возможно, и нет причин для беспокойства.

Самая большая забота Дерии сейчас в том, что Якоб может заскучать до смерти, если разговор продлится еще хоть минуту.

— Мы передадим это дело, наверное, еще сегодня в Федеральную службу по уголовным делам. Обычно заявления об исчезновении взрослых лиц заносятся в файлы, пока отсутствует указание на преступление или опасность для самого исчезнувшего. Нет такого закона, который запрещал бы внезапные выезды без информирования семьи. Я надеюсь, что ты тем не менее не обидишься на нас за то, что мы тебя расспрашивали. Это было просто так, между друзьями.

— Никаких проблем, — отвечает Дерия. — Ведь могло случиться, что я что-то знаю.

— Вот именно. Если он даст о себе знать или…

— …или я что-нибудь вспомню, я позвоню, конечно.

— Спасибо, Дерия. — Дариус протягивает ей визитную карточку полицай-президиума, на которой он шариковой ручкой записал номер личного мобильного. — Хорошего тебе отдыха.

Мужчины спускаются на пару ступенек, а Дерия смотрит им вслед, пока они не оказываются внизу. Может, ей стоило упомянуть о случаях на улице и о звонках? Наверное, это все-таки был Роберт, кто бы еще? Но мысль о том, что здесь, в коридоре, ей пришлось бы бесконечно рассказывать о своих страхах, бегу по темным улицам, а в это время из соседней квартиры через нерегулярные промежутки времени раздается навязчивая мелодия заставки «Кто хочет стать миллионером?», еще неприятнее, чем присутствие полиции в ее квартире, месте, где она хочет остаться с Якобом наедине. Она поспешно закрывает дверь, отбрасывает в сторону визитную карточку и быстро идет в спальню. Но там темнеет ее одинокая и покинутая постель, и одеяло на ней гладко натянуто.

«Теперь он исчез! — проносится у нее мысль в голове. — Исчез, его нет, в этот раз навсегда или как минимум снова на шестнадцать лет. Исчез, словно никогда и не возвращался».

Она одновременно расстроена и шокирована осознанием того, как, оказывается, еще можно ранить ее холодное сердце. Точнее говоря — как сильно Якоб еще может ранить ее сердце.

Но как он мог так бесследно исчезнуть? Она ведь все время стояла в дверях квартиры. Но все же представить, что Якоб может сбежать через окно, она не могла… Во всяком случае надеялась, что такого не случилось. Тем более что окно спальни закрыто.

Когда она слышит шорох из гостиной, у нее от облегчения чуть не текут слезы из глаз. Он сидит там, на софе, как будто ничего не случилось, и чешет Одина по подбородку. Как ему удалось незаметно пройти мимо нее?

— Извини, что это так затянулось.

— Нет проблем, — улыбается Якоб. — Ты простишь, что я тут немного подслушал?

— Этого вряд ли удастся избежать в такой маленькой квартире.

— Ты произвела на меня огромное впечатление, — говорит он, а она приходит в состояние полного изумления. — Ты все еще можешь быть настоящей бестией.

— Мне нужно было пригласить их зайти и предложить им бутерброды?

— О боже, только не это! Нет. Я просто почти забыл эту твою сторону. Ты осталась у меня в памяти такой… такой нежной. Такой, что можно было бояться, что мир разрушит тебя. Ты знаешь, как тогда тебя называли другие?

— Белоснежка или Спящая красавица, — отвечает она. Потому что она была тихой и мечтательной, словно все время спала.

— Да, потому что ты была такой ранимой, что лучше было бы хранить тебя за стеклом. Но все они были не правы. Я был единственным, кто знал, что ты всегда была Белоснежкой и Злой королевой в одном лице… — Он смотрит на нее так, словно сделал ей комплимент.

Она толком ничего не понимает, однако решает не возражать:

— Это было бы, наверное, очень хорошо. Тогда я смогла бы послать своего бывшего мужа за семь гор и разбить зеркало, и потом больше никогда больше не увидеть его.

— За горами он, кажется, уже находится. Ты о нем не думаешь?

Дерия стонет:

— В этой жизни — уже нет. Он где-нибудь сидит, напился и убежден, как скала, что он самый несчастный человек в мире. Мне лишь жалко и Надин, и Феликса, но больше — малыша, он еще не способен видеть насквозь своего дядю и определенно беспокоится о нем.

— Это звучит так, словно твой брак был очень гармоничным.

— Твой сарказм ты можешь сохранить для себя, — вырывается у нее резкий ответ. Против воли Дерия вынуждена улыбнуться своим словам. Она получается горькой, эта улыбка, и нужно целых два вздоха, чтобы улыбка не стала попыткой расплакаться.

— Проклятье, — цедит она сквозь зубы. — Мне так жаль, что все продолжает вращаться вокруг него. Даже сегодня ему удалось испортить мне прекрасный вечер.

Якоб гибким движением встает на ноги, Один беззвучно соскальзывает на пол с его рук. Они одновременно подходят к Дерии, Якоб обнимает ее, а Один трется о ее босую ногу.

— Эй, эй, уже хорошо, — говорят они вдвоем, каждый на своем языке, — никто не испортит тебе вечер.

«К сожалению, все же удалось», — хочет ответить она. Потому что даже отсутствуя и без единого слова, Роберту удалось вбить клин между Якобом и ею. Маленький клин, который может проникнуть глубоко, если она не найдет пути остановить его. Но когда Якоб утешает ее своими тихими словами «я ведь здесь» или когда его ласковый поцелуй в лоб убирает все унижения прошлых лет, у Дерии рождается мысль, что Роберту никогда бы не удалось заполучить ее в свои руки, если бы Якоб тогда не исчез так внезапно.

«Это его вина?» — взглядом спрашивает она кота.

Ответ звучит как тихий вздох: «К сожалению, да».

Часы показывают без нескольких минут полночь, когда Якоб уходит. «Он мог бы остаться, — думает Дерия, — если бы я не настаивала, чтобы он рассказал, что делал за последние годы». Она чувствует себя одинокой в своей постели, которая никогда не была рассчитана на двух человек, но тем не менее кажется ей слишком большой для нее одной.

Якоб попрощался с ней ласковым поцелуем, и ей не нужно опасаться, что он больше не вернется. Однако она чувствует себя так, словно опять потеряла его. По крайней мере на эту ночь. Если эта одна ночь не идет в счет, почему должны считаться все другие ночи? Она встает с постели. Темно, однако с улицы через не полностью опущенные жалюзи пробивается немного света.

Она скорее чувствует, чем видит, где на ковре стоят ее тапочки. Босой ногой она нащупывает их.

И ледяной страх охватывает ее.

Это не домашние тапочки. Ее пальцы натыкаются на что-то мягкое. Холодное. Мокрое.

Какой-то шорох сопровождает ее движения. Что-то вроде странного чмоканья.

Что это? Что-то мокрое лежит на полу ее спальни.

А что это за запах? Медь?

Она идет к двери. Проходит почти три шага. Затем рукой ударяет по стенке. Где включатель света? Его тут нет… Где-то должен быть… Вот! Наконец становится светло.

Сначала она смотрит на свои ноги. Красно-коричневая жидкость застыла у нее между пальцами. Она медленно поворачивается.

Что это?

Какая-то темная масса лежит там, где должны быть ее тапочки. Она подходит ближе. Это полотенце. Ее полотенце, голубое с кремовыми полосками. Сейчас оно имеет темно-красный цвет.

— Это кровь, — говорит она.

Очень много крови. Откуда взялась вся эта кровь? Она смотрит на свои руки. Больше крови, больше…

Откуда? Где кот? Что это за кровь? Что?

А потом она кричит.

Она, наверное, потеряла сознание, потому что очнулась в своей постели. Кто ее уложил туда? В комнате абсолютная темнота. Паника разрывает ее так, словно ее вот-вот стошнит. Трясущимися руками она ищет включатель ночника. Холодный пот бежит по спине. Наконец-то она его нашла. Лампочка быстро загорается, затем тихо шипит, перегорает, и в комнате снова становится темно, хоть глаз выколи.

— Дерьмо! — Слово звучит скорее как жалоба, чем проклятье. — Дерьмо, дерьмо, дерьмо!

Она сбрасывает одеяло на пол, затем снова натягивает его на себя, до груди. Она вся голая. Почему она…

Она дрожит, выпрямляется, держит одеяло перед своим телом и идет сквозь темноту. Где лежало пропитанное кровью полотенце? Ей кажется, что ее вырвет от одного представления, что она снова наступит на него. Мучительно долго тянутся минуты, пока она нащупывает выключатель и в комнате становится ослепительно светло.

Она одна. Окровавленное полотенце исчезло.

Нет. Оно больше, чем исчезло. Нет даже пятна на ковре. И это простое наблюдение наконец приводит к пониманию: кровавого полотенца здесь никогда не было. Не в реальности. Оно по-прежнему висит в ванной комнате, и оно голубое с кремовыми полосками. И только сейчас, когда ей становится понятно, что это был, скорее всего, сон, она замечает, как быстро и сильно бьется сердце. Ей едва удается успокоиться. Значит, это был только сон. Она, наверное, заснула сразу после того, как ушел Якоб. Вряд ли она могла спать долго, но достаточно глубоко, чтобы из-за этого проклятого сна чуть не сойти с ума.

Часы показывают несколько минут после полуночи.

О сне можно уже больше не мечтать. Дерия натягивает футболку и спортивные штаны и заменяет кошачий корм Одина, выложенный прошлым вечером, на свежий. После этого она забирает шерстяную вязаную кофту из спальни, предварительно убедившись, что окровавленного полотенца на полу нет. Конечно нет. Но тем не менее она быстро выходит из комнаты.

Сон был таким реальным… Неужели кто-то мог так быстро устранить пятна?

Она возвращается. Чтобы руками ощупать ковер. Сухой. Там не могло быть ни одного кровавого пятна. Исключено.

Это должно было успокоить ее, но не успокоило.

Может быть, ей поможет перекинуться парой слов с Солнцем. Она посылает ей сообщение через «WhatsApp»:

«Пожалуйста, отзовись, если ты еще не спишь».

Но пока она неподвижно смотрит на строчки, галочка позади них не становится синей. Значит, Солнце не читает ее сообщение. Скорее всего, она уже спит.

Дерия пишет второе сообщение, в этот раз уже Надин.

«Ты могла бы сказать, что вы беспокоитесь».

Надин прочитает это только завтра утром, но это ничего не значит. Но, к ее удивлению, сразу же появляется синий значок и вскоре после этого — ответ.

«Тебе тоже хорошего вечера. А зачем?» Лишь несколько секунд спустя появляется второе сообщение. «Ты не хочешь говорить о нем и могла бы просто сказать, что нет никаких оснований для беспокойства».

«Потому что я его знаю», — пишет Дерия.

«Конечно. Ты — единственная, кто его хорошо знает».

Дерьмо. Она могла бы подумать, что ее слова обидят Надин. Этого она не хотела.

«Извини, я не хотела ссориться», — пишет она, но сразу же все стирает. Это было бы неправдой. Понятно, она не хочет причинить боль Надин, и это правда. Но ссориться ей хочется. Что очень трудно не сделать с человеком, который все воспринимает как попытку его обидеть и в каждом слове критики видит нападение.

«Полиция только что стояла перед моей дверью, — пишет она. — Без предварительного предупреждения. Когда я хотела пойти в свою спальню с мужчиной». Такая степень откровенности должна быть достаточным подтверждением тому, что ее злость не направлена против Надин. Поймет ли она — это под вопросом. «Согласись, ты бы тоже рассердилась».

«Что за мужчина? — спрашивает Надин. А затем: — Ах, забудь это. Мне все равно. Свен действительно очень обеспокоен!!»

Сейчас Надин тоже начинает писать с этими проклятыми восклицательными знаками.

«Пусть не беспокоится, Роберт всегда делает то, что хочет».

«Но он никогда просто так не исчезает!»

«Нет, бывает и иначе. Это не первый раз». И он постоянно угрожал больше не вернуться. «Когда-нибудь я исчезну!» — Он много раз кричал ей это в лицо, чаще всего тогда, когда у него были неприятности в фирме: «Потом покрутитесь, посмотрите, как без меня будете расхлебывать свое дерьмо».

«Но он исчез без своей машины!»

Это действительно необычно. Роберт любит ездить на машине. Ему это намного приятнее, чем путешествие поездом или самолетом.

«Спросите о нем у его друзей в Берлине, в Берлин он всегда ездит на поезде». Несколько лет назад кто-то нацарапал ему на лакированной поверхности машины антифашистский знак. Кроме того, там слишком мало мест для парковки, соответствующих его вкусу.

«Мы уже спросили. До сих пор он никогда никуда не уезжал, по крайней мере, не предупредив Свена».

Это было бы интересной информацией, если бы это еще интересовало Дерию. Скорее всего, вся семья в прошлом многократно обманывала ее этим безобидным заявлением: «Мы тоже не знаем, где твой муж, дорогая невестка, но не беспокойся, он такой хороший! Он свяжется с тобой, как только отдохнет от своих неприятностей, в которых, без сомнения, виновата ты».

«Жаль, — думает она, — что я действительно не знаю, где он». Тогда она могла бы решить, будет ли она настолько добра, чтобы сообщить родственникам об этом. Или промолчать и заставить их всех мучиться. Она тихо вздыхает, по крайней мере Феликсу она могла бы сказать правду, и он не стал бы хранить ее в себе. Хорошо, что она и в самом деле ничего не знает.

Дерия откладывает мобильник в сторону и игнорирует тихий шум, с помощью которого телефон многократно пытается напомнить ей, что Надин не считает телефонный разговор оконченным. Дерия сердится, что Роберту снова удалось овладеть ее мыслями. Якоб ушел всего лишь час назад, на теле все еще остался его запах, губы все еще болят от его поцелуев, но все ее мысли заняты бывшим мужем. И это неправильно.

Внезапно ею овладевает усталость. На следующее утро в семь она должна стоять в кафе, но чувствует себя так, что ей нужно, как минимум, двенадцать часов сна подряд, но с другой стороны, она не может успокоиться, чтобы заснуть. Она решает сделать расслабляющий чай. Солнце понимает под этим лаванду или фенхель. Сама же она думает о черном чае с добавлением рома.

Одного взгляда достаточно, чтобы понять: тут что-то изменилось, но ей приходится потратить еще какое-то время, чтобы понять, в чем дело. На кухонном столе лежит смятый бумажный пакет, который она точно туда не клала. Она берет его в руки и разворачивает бумагу. Приблизительно тридцать страниц стандартного размера A4, твердая, плотная, ценная бумага. Письма? От Роберта или от ее преследователя, если это два разных человека? Ей становится плохо. Однако это не письма, нет. Это какой-то текст. По виду страницы он похож на то, как Дерия форматирует страницы своих книг. Тридцать строчек по шестьдесят знаков. Рукопись? Да, это пробный текст. Но речь идет не о распечатке на принтере… Кроме того, кажется, это написано на пишущей машинке. Дерии сразу бросается в глаза, что перед маленькой «р» каждый раз появляется маленький пробел, как будто буква на своем пути к бумаге где-то застревала. Или задумывалась.

«Ты, пугливая маленькая «р»», — думает она, и непонятно почему эти мысли кажутся ей милыми.

Бросив второй взгляд, она обнаруживает, что на первых страницах нет ни единого восклицательного знака.

Она начинает читать, и ее сердце бьется быстрее. Это текст Якоба. Это роман, о котором он рассказывал. По крайней мере начало, первая глава. Ее опасения, что он забыл здесь эти страницы, что против его воли она роется в его вещах, быстро исчезают. Он, наверное, сознательно оставил его здесь. Она ведь говорила, что хочет прочитать текст. Говорила или нет? У нее есть еще много вопросов. Может быть, роман даст ей несколько ответов.

 

Зеленый — цвет надежды. Я уже когда-то слышал эти слова. (Читал? Вполне возможно.) Где точно, уже не могу вспомнить. Точно так же, в какой связи они появились. Но что-то мне в этом понравилось, думаю, где-то глубоко-глубоко в душе я запомнил эти слова.

Когда я увидел дом моего дяди, эти слова вернулись ко мне. Как само собой разумеющееся, будто никогда и не исчезали. Крыша дома была выкрашена в этот броский цвет (зеленый, как листья, с легким оттенком синевы, может быть, даже с бирюзовым отливом), и тут появилось воспоминание: «Зеленый — цвет надежды». Я сам тоже был исполнен надежд, когда приехал сюда.

Конечно, я был полон надежд. Мне было девятнадцать, и вдруг из облачного неба моей повседневности материализовался дядя, которого я до тех пор знал только из плаксивых ностальгических воспоминаний матери. Богатый дядюшка. Богатый американский дядя — что повысило фактор моей крутизны во много раз. И вдруг этот дядя ни с того ни с сего пришел к мысли: «Еха, та самая толстая сестра в Германии… Кажется, у нее был сын? Может быть, неплохо будет пригласить его, Germanboy , сюда, чтобы из него получился настоящий американец?

Зеленый цвет надежды. Наверное, причина была скорее в глазах наблюдателя, чем в самом рассматриваемом предмете. Как бы там ни было, но мне девятнадцать, я одержим мыслью однажды начать писать статьи для «Нью-Йорк таймс», и, соответственно, меня легко было совратить. Возможно, у дяди была маниакальная склонность к саморазрушению. Или он еще не подозревал, кого он привел к себе в дом. Прежде чем я приехал, у него была великолепная жизнь и одна тайна. Однако позже… нет, не хочу забегать вперед.

Томас выглядел так, словно был братом-близнецом моей матери, только он не пытался отпустить как можно длиннее оставшиеся на голове волосы, чтобы умело маскировать места, уже лишенные волос. Хотя он носил лысину не с достоинством, но, конечно, верил, что делает это достойно. Он говорил на трех языках: на польском с немецким акцентом, на американском английском с польским акцентом и по-немецки с американским акцентом. Я с первого нашего разговора спрашивал себя, не путается ли иногда он среди этих языков, но, насколько я знаю, такого никогда не случалось. Его жена Бекки, рослая блондинка, была намного моложе его — ей было где-то за тридцать, но она настолько злоупотребляла косметикой, что выглядела старше. Свою фигуру она поддерживала с помощью капсул, удаляющих жир, кроме того, Бекки ежедневно проводила тренировки в домашнем зальчике для фитнеса с беговой дорожкой, тренажером для кросса и целой кучей устройств, о которых я до сих пор не знаю, как их, черт возьми, использовать, не сломав себе хребет. Если у нее было лишнее время, то Бекки посвящала его христианской женской группе, которая заботилась об одиноких пожилых пенсионерах. Сначала я предполагал, что она делает это, чтобы возвыситься над другими женщинами, их плохим стилем или последствиями слишком обильного питания. Бекки была поверхностной, но очень умной женщиной. Она была на голову выше моего дяди не только ростом, но и умом.

Я всего двадцать минут сидел с ними за столом, когда в первый раз спросил себя: как этот мешок с дерьмом добился всего, что я вижу вокруг? Очень хорошо оплачиваемой работы в финансовом управлении, дома с садом, бассейном и гаражом, машинами «форд» и «вольво». И женой. Я знал дядю Томаса едва три часа и уже был уверен, что он идиот и всего этого не заработал. Не мог заработать.

Здесь было что-то не так.

Я был неопытным завистником. Нет, это чувство мне было совершенно незнакомо, причиной чему была не столько моя мораль, сколько мои эстетические предпочтения. Уже в детстве я был эстетом, а в молодости это лишь усилилось. Я не мог переносить уродливых вещей. Я молча отворачивался, вместо того, чтобы заниматься всякими ужасами и выделять пространство для них в голове, пространство для всего того, чего я не хотел помещать в эту самую голову. Люди считали это хорошим качеством, они хвалили меня за то, что я никогда ни о ком не говорил плохо. Мое поведение было вознаграждено, и я рано (очень рано), до того, как научился самостоятельно завязывать шнурки или правильно писать свою фамилию, научился использовать это в своих целях. Таким образом, я очутился там, будучи совсем неопытным завистником, и мне было трудно отличить это чувство от недоверия. Оба этих чувства стали для меня одним целым, когда я решил проникнуть в тайну, которую скрывал мой дядя Томас. Я не имел ни малейшего представления о том, что мог бы обнаружить, я знал лишь одно: он всего этого не заработал.

И он знал это. Зачем он вызвал меня к себе, пригласил к себе в дом, выделил мне комнату, оплачивал мою частную высшую школу и приказывал жене, чтобы она по утрам вкладывала в мою школьную сумку сэндвичи с индейкой и жареным мясом? Именно мне, от которого можно было ожидать только вопросов. (Ему было понятно, что я хочу изучать журналистику. По чистой наивности я выложил все свои карты, прежде чем понял, в какую игру ввязался.)

Может быть, я излишне задумывался над причинами, которые двигали им, но, в конце концов, я был его единственным племянником. Он рассказывал матери, что они с Бекки долго пытались завести ребенка, а Бекки сейчас задумывалась над усыновлением, но просто не могла на это решиться. Его мнения по этому поводу я так никогда не узнал. Очевидно, они считали хорошей мыслью пригласить племянника-подростка для воспитания в себе родительских чувств. Бекки и Томас привыкли к тому, что все, что они хотят, можно было заказать по каталогу или используя сотни проспектов. Обеды, обувь, сигареты, книги (которые они никогда не читали), одежду, медикаменты, украшения, косметику, парфюмерию, бритвы, домашние приборы (которые они никогда не применяли, поскольку всегда заказывали готовую еду с доставкой на дом), они даже рыбок для аквариума заказывали по каталогу и оплачивали их доставку фирме «UPS».

Можно было себе представить, что Томасу никогда не приходило в голову, что начинающий журналист будет задавать вопросы, ответы на которые приведут к опасным последствиям. Чтобы быть совсем честным — это было даже самым вероятным вариантом. В конце концов, именно его простота убедила меня, что он вряд ли самостоятельно смог бы заработать себе такое состояние.

Тогда мне было совершенно все равно, куда могло завести меня мое расследование. Может быть, я раскрою какое-нибудь преступление и засажу Томаса или Бекки (или их вдвоем) за решетку. Ранний конец американской мечты. Может быть, я просто смогу узнать, каким образом он смог раздобыть себе столько денег, дом, машины и жену. Этого было бы мне достаточно. Мне не хотелось никакого возмездия, мне даже не хотелось каким-то образом навредить им двоим. Зачем? Они мне ничего плохого не сделали. Я жил у них довольно уютно, мог (и должен был) заказывать себе все, что мне было нужно или что я хотел иметь, и у меня было достаточно свободы, которую только может иметь девятнадцатилетний парень в Соединенных Штатах. Я быстро нашел в школе друзей, крутых американских друзей, которые, в свою очередь, считали меня крутым, потому что я был немцем. Они наперебой рвались попасть ко мне домой, и Бекки делилась с нами своими сигаретами. Сначала курила она, потом передавала окурок дальше, моим друзьям. У юношей возникала эрекция, когда их губы прикасались к тому месту, где на фильтре осталась ее губная помада. Бекки это очень забавляло. Это было нашей совместной маленькой забавой, пусть даже она, к сожалению, так никогда и не узнала, что мне было об этом известно.

Девочек с собой я не приводил. Было еще слишком рано. Бекки сожалела об этом, она с удовольствием нагнала бы страху на моих подружек. Томас был обеспокоен: неужели я оказался гомосексуалистом? Он надеялся, что нет, потому что как бы он мог сказать такое соседям?

У них были свои заморочки, точно так же, как у меня были свои, но, в общем и целом, они были отличными людьми. Было ясно, что я могу навредить себе, если причиню зло Бекки и Томасу. И я чуть было не отказался от этого, потому что я был настолько ленив, насколько и любопытен. Но тем не менее я был к этому готов — в любом случае настолько готов, насколько может быть готовым человек, желающий вызвать землетрясение (вы находите землетрясение слишком мелодраматичным сравнением? Так вот, Бекки и Томас, конечно, видят все по-другому).

И вот наступил момент, когда у меня появились угрызения совести, или, лучше сказать, сомнения. Это, наверное, случилось в то время, когда я понял размах их дел и последствия этих дел для всех нас.

Меня это знание просто не оставляло в покое. Мне это мешало, как щепка под ногтем, о которой знаешь, что ее нужно удалить, иначе появится болезненное воспаление. Томас не заслужил той жизни, которую вел, и у меня не было никакого объяснения, почему он вообще может ее вести. Не было ни наследства, ни выигрыша в лото и никаких денежных вливаний извне. Должна быть какая-то тайна, что для меня значило только одно: произошла какая-то история, и я должен ее найти.

Я поставил все на одну карту и все надежды возложил на то, чтобы эту историю раскопать.

 

Глава 13

Листы Дерия оставляет дома, но когда утром отправляется на работу, несет историю в душе. Она беспрерывно думает об этом. Часы проносятся как минуты, когда тело выполняет свою работу, а мысли заняты попытками понять и принять текст. Наконец, наконец ее духу есть чем заняться! Роман Якоба вдохновляет ее. Она никогда не была сторонницей того, чтобы писать тексты как отражение собственной жизни, — возникает опасность описать самого себя и не позволить героям романа иметь свой собственный характер. А поскольку никто не любит стоять голышом перед публикой — даже актеры, они сами носят роли как костюмы, прикрывая ими свою наготу души, — человек начинает приукрашивать главную фигуру, соскребать с нее все уродливое и маскировать все более красивым материалом, чтобы превратить ее в совершенство. Слишком много совершенства — это описание героя, который слишком похож на автора. Слишком много совершенства — это искусственно, ненатурально, не по-настоящему и всегда заканчивается скукой. По крайней мере до вчерашнего дня Дерия видела проблему так.

Якоб нарушил этот неписаный закон — жизнь его безымянного героя во многом есть отражение его собственной жизни. Она спрашивает себя, знает ли он, что нельзя свою собственную реальность возводить в степень искусства. Ответ должен звучать как «да». Он даже вслух сказал так. Он словно спрашивает: «Разве не здесь начинается искусство? Разве не тогда начинается искусство, когда человек начинает нарушать правила?»

«Однако Якобу можно нарушать правила», — объясняет она сама себе, когда вечером едет домой на трамвае. — Потому что он это умеет. Он описывает себя, не приукрашивая, и создает совершенно нового героя из фундамента и столбов, составляющих его собственную жизнь. Эгоистичного, подлого героя из того же материала, но так непохожего на самого Якоба. Его герой из зависти хочет разрушить себя самого и потому является противоположностью своего создателя.

«Одну минуточку», — проносится сомнение у нее в голове. Если он в этом главном герое романа создал свою противоположность, тогда не нужно бояться, что произойдет то же самое, когда сам автор вставляет себя в роман, только наоборот? Композиция, состоящая только из отрицательных сторон, которая в конце концов тоже производит неестественное и неправдивое впечатление и ведет к скуке?

Да, тяжело признается она сама себе. Такая опасность существует.

— Но я уверена, что ему это удастся.

— Извините, что вы сказали? — пожилой мужчина, сидящий рядом с ней, с удивлением взглянул на нее. — Кому что удастся, женщина?

Она улыбается:

— Я просто говорила сама с собой. Я слишком глубоко погрузилась в собственные мысли.

Как давно это было! Как давно в последний раз она могла говорить о себе нечто подобное…

У нее дома всего час — час на то, чтобы освежиться, прежде чем снова уйти. Вечером у нее смена на кассе. Она умывается, причесывается, пользуется дезодорантом и надевает новое платье. Затем идет в кухню, где на стволе лежит текст Якоба и что-то ей шепчет. Собственно говоря, у нее нет времени, чтобы еще раз прочесть его. Да в этом и нет необходимости, она его знает почти наизусть. Но противиться искушению у нее нет сил. Она стоя пробегает глазами страницы и одновременно выпивает стакан воды. Этот текст напоминает ей о времени, когда ее собственные слова словно лились сами по себе. Когда она писала свою книгу «Зеркальные капли», она чувствовала то же самое — ощущение, что ты находишься в невидимом пузыре, в безопасности и под защитой своей фантазии и окружающий мир ничем не может тебе помешать.

Когда она добирается до конца текста и хочет положить листки снова на стол, там уже сидит Один и недовольно взирает на нее. Что с ним? Она хочет проверить его корм, но там, где обычно стоят его мисочки, нет ничего. Странно.

— Я же тебе сегодня утром положила завтрак.

Действительно положила или нет? Да, она может точно об этом вспомнить. Во всяком случае, она ищет мисочки среди грязной посуды и, когда не может их найти, опускается на колени и проползает всю кухню, заглядывая под каждый шкаф и в каждый угол. В конце концов, у нее нет времени на долгие поиски, ей сейчас уже нужно бежать, чтобы успеть на трамвай. Она наполняет одну из чайных чашек водой и кладет на блюдечко специально больше корма. Он еду не тронет, но она хотя бы дает ему возможность что-то поесть.

— Твои любимые мисочки мы найдем, когда я вернусь, — утешает она его, надевает пальто, туфли и спешит на остановку.

Когда она возвращается с работы, ей бросается в глаза, что почтовый ящик Солнца переполнен. Розовые листки рекламы выглядывают из прорези почтового ящика, словно вялые языки. Дерия заходит на лестничную площадку. Внутреннее освещение не работает, здесь темнее, чем на улице. Ее охватывает страх. Сейчас только не хватало разнервничаться. Через несколько шагов она уже будет дома. Она оставляет почту Солнца в прежнем состоянии и поспешно вбегает на несколько ступенек к своей квартире. Замок ее квартиры открывается через пол-оборота ключа. Неужели она забыла закрыть дверь? Но она никогда не забывает об этом. Никогда. Хотя перед этим довольно сильно отвлеклась. Наверное, она все-таки забыла.

В квартире стоит едкая вонь кошачьей мочи. Одина, кажется, мучает совесть, потому что он не встречает ее возле двери. Дерия идет по запаху в ванную комнату и стонет, увидев сюрприз. Кот помочился на все вещи, которые она в обед поспешно бросила в угол. Вся ее одежда мокрая и вонючая. Как может один-единственный кот за такое короткое время произвести столько вони? А сверху он, как корону, еще и кучу наложил.

— Чертов кот, вот дурак, — бормочет Дерия, но тут ее взгляд падает на кошачий туалет. Туалет стоит обратной стороной наружу, так что добраться до него можно только со стороны кафельной стенки. У бедного Одина не было никаких шансов забраться в свой туалет. Где была ее голова, в каких облаках витали мысли? Как она могла такое просмотреть?

Дерия со вздохом начинает заниматься устранением этого свинства и загружать белье в стиральную машину. Включать стиральную машину она сейчас уже не станет, иначе от звука центрифуги проснутся соседи, но отказаться от короткого душа она не может. Пусть это даже будет не так беззвучно, как положено было бы в такое время. Сердитая пара, проживающая над ней, уже несколько месяцев назад прекратила возмущаться, а пожилая дама, живущая рядом, наполовину глухая и сама включает телевизор на полную громкость. Когда Дерия стоит под душем и горячая вода льется ей на волосы и лицо, в комнате раздается какое-то дребезжание. Она вздрагивает, открывает глаза и тут же в них попадает шампунь. Сейчас, наверное, этот сумасшедший кот что-нибудь сбросил со стола или полок. Ну хорошо, не поспоришь, у Одина есть полное право злиться на нее. Она не только по ошибке поставила его в неудобное положение, она о нем просто забыла. Звонит телефон. Пока она смывает с себя гель для душа, телефон замолкает. Она вытирает волосы, накручивает на голову полотенце, а другое полотенце — вокруг себя. Это то же самое полосатое полотенце, которое ей недавно снилось. Что-то заставляет ее прижать полотенце к носу и проверить, не пахнет ли оно металлом. Он не пахнет ничем, ни металлом, ни раствором для полоскания. Оно пахнет, словно с ним ничего и не было. Но у нее из головы не выходит тот устойчивый запах металла, и она спрашивает себя, как это может быть. Может ли человек во сне вообще чувствовать запахи?

Снова звонит телефон. Она снимает рубку, но на другом конце провода молчание. Похоже, трубку уже положили, может быть, кто-то ошибся номером. Или опять там кто-то дышит? На всякий случай она цедит сквозь зубы: «Ты, онанист несчастный!», прежде чем положить трубку. На тот случай, если там кто-то все же есть и он ее слышит.

В ее желудке появляется неприятное ощущение. Чтобы успокоиться, она решает сначала убрать хаос, который только что сотворил Один. Мимоходом она проверяет спальню. Сначала нужно посмотреть на ковер, но там, конечно же, ничего нет. В гостиной ей тоже ничего не бросается в глаза, а в кухне она, правда, находит Одина, который сидит на угловой скамейке и расслабленно лижет свою лапу, но на полу пусто — он, похоже, ничего на пол не сбрасывал. Странно. Что же это был за шум? Может, он послышался из квартиры над ней?

Она наливает воду в чайник и закладывает в ложечку для чая свою любимую смесь трав. Пока чай настаивается, она еще раз решает заглянуть в рукопись Якоба. Строчки успокаивают ее натянутые нервы, словно бальзам.

Может быть, потому, что текст содержит обещание: «Я доверяю тебе свою работу. Я дорожу твоим мнением». Может быть, это даже означает: «Ты важна для меня». В любом случае эти несколько листков бумаги являются подписанным договором, который гарантирует ей, что она снова увидит его. Он бы не оставил ей свой текст навсегда, теперь он не сможет исчезнуть на всю жизнь.

Но куда она положила эти листки? Еще раз она осматривает каждую комнату, но не может ничего найти. Она проверяет все ящики и даже смотрит в сумку, хотя абсолютно уверена, что текст туда не клала.

— Где я его видела в последний раз? — спрашивает она кота, но он только молча взглядом спрашивает ее, как вообще ей пришла в голову мысль, что какой-то текст может его интересовать.

Она помнит, что читала этот текст и хотела оставить его на столе. Но там сидел кот. Сразу же после этого она искала мисочки Одина для воды и корма. Тогда она их не нашла, и, как ожидалось, кот даже не притронулся к еде на блюдце. «Глухие кошки часто очень нервные, и у них развивается почти истерическая щепетильность», — объяснила ей сотрудница приюта для беспризорных животных. Дерия ей тогда ответила:

— Как и я — я забираю его, никого другого, только его.

Один, кажется, услышал ее.

— У тебя, наверно, больше неврозов, чем у меня! — ругает она его и еще раз на коленях проползает по полу, чтобы заглянуть под все шкафы в поисках его мисочек и начала романа Якоба.

Но той ночью она ничего не находит.

На следующее утро она чувствует себя, словно ее четвертовали. Она плохо спала, время от времени просыпалась. Ночные хождения Одина, которые обычно внушали ей чувство безопасности, в этот раз заметно мешали и не давали успокоиться. Лишь рано утром, когда кот уже улегся возле ее ног, она заснула по-настоящему, так глубоко, что не слышала писка будильника.

И вот опять она опаздывает, ей приходится спешить, чтобы вовремя прийти в кафе. Она набрасывает на себя одежду и бежит в ванную, чтобы почистить зубы. Дверь закрыта — почему она закрыта? И когда она открывает дверь, в нос ей ударяет едкая аммиачная вонь. На секунду она замирает в дверном проеме. Вещи, которые вчера опи´сал Один, лежат на полу в ванной. Вонь проникает через открытую дверь и расползается дальше по квартире. Ей даже кажется, что она видит эту вонь в виде дыма, как она распространяется везде, проникает в ковер, в ее одежду и, словно тонкая пленка, оседает на ее волосах. Ей приходится бороться с тошнотой, отчасти от отвращения, отчасти от того, что все это действительно выглядит страшно. Она ведь убрала все вещи в стиральную машину и закрыла ее. Совершенно точно. Как она снова вылезла оттуда и почему дверь оказалась закрытой?

— Я искала рукопись Якоба, — бормочет она.

Вчера она переутомилась и, скорее всего, у нее упал уровень сахара в крови. Может ли быть такое, что она сама вышвырнула вещи из машины, чтобы убедиться, что среди них не было текста? Но зачем ей понадобилось просто закрывать дверь, вместо того чтобы снова засунуть белье в машину?

Она снова все укладывает в барабан, насыпает туда слишком много стирального порошка и включает машину. Затем она моет руки горячей водой. Ее отражение в зеркале не может сфокусировать взгляд, вокруг глаз образовались темные тени. Она невольно вспоминает Ханну, ее слова, когда она впервые во время развода попала к ней: «Вам нужно больше заботиться о себе, Дерия, — сказала она тогда. — Ваша книга, без сомнения, очень важна для вашей карьеры. Персонажи романа зависят от вас, это я хорошо понимаю. Но, пожалуйста, больше заботьтесь о себе самой. Ваша работа нуждается в том, чтобы она была в безопасности в вашей душе».

Она решает и в этот раз всерьез последовать совету Ханны, но это может обождать, пока она не попадет в кафе. Сейчас ей нужно торопиться. Сейчас ей нужно бежать, и бежать как можно быстрее!

Ближе к обеду в кафе появляется робкая согнутая фигура, которую Дерия сейчас же узнает по дорогой зимней куртке, на которой тают несколько снежинок.

— Я не хочу тебе мешать, — уверяет Киви после первого приветствия, — и ни в коем случае ничего не хочу просить взаймы. Не хочу, чтобы у тебя сложилось обо мне превратное впечатление.

— Ну что ты, все в порядке. Тем не менее разреши пригласить тебя на кофе? — Ей это кажется чем-то неправдивым. — Или какао?

— Нет, спасибо, — тихо отвечает Киви. — Я не хочу пользоваться тем, что ты…

— Да тут одна чашка лишняя осталась, — врет Дерия, — со сливками. Я не рассчитала и сделала на одну чашку больше. Мне разрешают в таких случаях пить ее самой, но я не люблю сливок. А ты в любом случае можешь легко перенести лишнюю порцию сливок.

Киви выглядит плохо. Ее лица почти не видно, она подняла воротник куртки очень высоко, а шапочку надвинула почти до носа. Но тот небольшой участок кожи, который остается виден, такой сухой, что кажется, что на нем образовались трещины. Ее щеки запали, а губы бледные и шелушатся. Она сначала еще сопротивляется, а затем согласно кивает.

— Садись, — приказывает Дерия и указывает ей место, откуда Киви не может видеть прилавок. Затем она поспешно готовит какао с двойной порцией сливок.

Киви делает жадный глоток и обжигает себе рот:

— Это была лишняя чашка, да? — спрашивает она и с ухмылкой качает головой. — Что-то она очень горячая. Я у тебя в долгу.

— Забудь это. Это всего лишь какао.

— Я ничего не забываю. Никогда. Я не люблю оставаться в долгу.

— Я понимаю, — отвечает Дерия, и это еще не все. Если быть честной, она бы еще сказала, что и сама точно такая же. — Но это всего лишь какао с молоком. Спасибо — это больше чем достаточно, и тогда мы в расчете.

Киви это не убеждает, и по ее лицу явственно это видно.

— Когда-нибудь ты мне ответишь тем же самым.

Наконец Киви кивает:

— Да, может быть. Ты такая любезная.

Дерия улыбается. Она может время от времени сделать что-нибудь приятное. Но из-за этого она не становится приятным человеком. К сожалению. Однако ей нравится, что Киви считает ее приятной, — да, ей хочется быть такой приятной.

— Что привело тебя сюда, если не желание выпить какао?

Киви отпивает глоток. Ее губы постепенно приобретают естественный цвет.

— Я просто хотела посмотреть, как у тебя дела. Не следят ли за тобой опять какие-то типы.

Дерия пугается, но Киви улыбается:

— Keep cool. Нет, я сегодня с утра встретилась с двумя парнями и как раз была тут неподалеку. Хотела просто посмотреть, когда ты заканчиваешь работу, может быть…

Сказать больше для нее, видимо, слишком большое обязательство. Она обрывает фразу на полуслове.

Дерии это кажется чем-то странно трогательным. То, что кто-то старается быть к ней поближе, чтобы просто провести время вместе, — это новое для нее чувство.

— Если это глупая идея… — начинает Киви и прячется за своей чашкой.

— Нет, нет. Прекрасно. Я рада. — Более того, она очень волнуется. — К сожалению, я сегодня еще должна сидеть за кассой в REWE, но как насчет завтрашнего дня? У меня завтра заканчивается работа в половине третьего, а после этого я свободна. Мы можем пойти куда-нибудь и что-нибудь выпить.

— Я не могу за это заплатить, — отвечает Киви.

Дерия может себе представить, что слова «буду платить я» будут неправильным ответом.

— Значит, мы просто пойдем в город, будем смотреть на людей и разговаривать.

— Звучит неплохо. — Киви робко улыбается, вытирает рот тыльной стороной ладони и опирается руками на стол, вставая. — Тогда я лучше пойду. А то я тебя задерживаю.

Возражать не имеет смысла. Дерия уже видит клиентов, которые нетерпеливо машут ей руками, вздыхает и отправляется к ним. Когда она оборачивается к Киви, та уже исчезла.

По дороге домой в трамвае Дерия долго думает об этом разговоре. Она восхищается мужеством Киви, восхищается тем, что она решилась и так запросто появилась в кафе. Сама Дерия тоже постоянно сомневается, упрекает себя, у нее возникает такое чувство, что, вероятно, кто-то не хочет ее присутствия или она кому-то мешает, словно мокрое и колючее одеяло.

«А почему, собственно?» — снова и снова думает она, пока вдруг внутреннее сопротивление становится сильнее, чем страх быть отвергнутой, и вот мобильный телефон уже у нее в руках.

Раздается звук вызова, он длится некоторое время, а затем чей-то безликий голос диктует стандартный текст автоответчика.

Она разочарованно прячет мобильный снова в сумку. Ну да. Якоб опять ждет своего хода. Он, наверно, позвонит ей, если увидит вызов. Он ведь позвонит или нет?

В среду ей выпадает столько же стресса, что и во вторник, а сегодня уже в четыре часа ей нужно сидеть за кассой. У нее остается ровно столько времени, чтобы переодеться. Дома она швыряет сумочку в угол и бросает влажную от моросящего дождя куртку на пол. Где же Один? Она хочет посвятить ему хотя бы четверть часа, прежде чем ей придется опять уйти из дому. Она заглядывает на кухню и вздрагивает. Ее моментально охватывает леденящий ужас.

Здесь кто-то побывал.

Все кухонные шкафы распахнуты настежь. Все ящики выдвинуты. Макароны, мука и рис рассыпаны по полу. Несколько тарелок и чашек разбиты. Мусорное ведро вывернуто. Бумаги, которые она хранила под ножами и ножницами, рассыпаны по полу, словно листья. Кто бы это ни сделал, он наверняка когда-то уже здесь побывал. Это настолько ясно, что она удивляется, что сразу не обратила на это внимание. Кто-то забрал мисочки Одина, спрятал рукопись Якоба и вышвырнул мокрое белье из стиральной машины. Ничего этого она сама не делала — как все это можно связать между собой?

Ей становится тошно от мысли, что здесь был кто-то, пока она стояла под душем или спала. Так, наверное, оно и было. Вот чем был вызван шум в квартире, которому она не могла найти объяснение! Один вряд ли что-нибудь опрокинул бы и снова поставил на место. Здесь был взломщик. Но кто? И почему?

У нее начинаются спазмы в желудке, она боится, что сейчас ее вырвет, и бежит в ванную. Там она видит свое отражение в зеркале. Бледная искаженная страхом физиономия позади красных, как кровь, полосок, которые нарисованы поперек зеркала слева направо, справа налево, по вертикали и диагонали. Рисунок террора. Ее красная губная помада «Ланком», наполовину сломанная, лежит в раковине умывальника.

Такого просто не может быть. Неужели это ей снится, неужели опять кошмар? Это ведь ее квартира, ее собственная квартира, квартира ее одной! Ее дом. Никто не имеет права врываться в ее дом, ломать и переворачивать здесь все.

«Один», — проносится у нее в голове. Два чувства борются в ее душе и не дают дышать: страх за кота — это только одно. Другое чувство — облегчение. Это, наверное, сон, это может быть только сон. Когда ей снилось окровавленное полотенце, кота там тоже не было.

— О’кей, — говорит она, но получается у нее тише и слишком пискляво, чем она хотела. — Спокойно. Мне всего лишь нужно проснуться!

Она щипает себя за руку, но чувствует только боль, а мир вокруг остается таким, какой он есть. Зеркало испачкано, а помада сломана. Она щиплет себя до тех пор, пока не чувствует кровь на кончиках пальцев. Однако это ничего не меняет в осознании реальности, которая, холодная как лед, ползет вверх по ее спине.

В квартиру кто-то проник. Кот исчез. Преступник может быть еще в квартире.

Одновременно в голове проносятся несколько мыслей о вещах, которые она должна сделать немедленно, но сделать это невозможно, потому что она словно парализована и ни на что не способна.

Ей нужно вызвать полицию.

Ей нужно найти Одина.

Ей нужно немедленно покинуть квартиру.

Звонит телефон, и на какой-то абсурдный момент Дерия задумывается над тем, чтобы подойти к телефону, но тут ей снова становится понятно, что сейчас у нее другие проблемы, чем пропущенный звонок. Ей нужно подумать. Сосредоточиться. Звонок ей в этом немного помогает.

«Сначала нужно найти Одина», — думает она. Где-то же он должен быть. Она на цыпочках выходит из ванной, проходит через коридор и заглядывает в спальню. Здесь вид не лучше, чем в других комнатах. Ее постель разбросана. Что взломщик искал в ее постели? Дверцы шкафов открыты нараспашку — по крайней мере она видит, что за ними никто не прячется, а вся ее одежда валяется на ковре. И между ними — голубое полотенце с полосками кремового цвета. К счастью, оно чистое — никакой крови. С бешено бьющимся сердцем она прокрадывается в гостиную. На первый взгляд она не обнаруживает там ничего необычного. Неужели это помещение пощадили? Может быть, преступнику кто-то помешал? Но затем она видит, что ее ноутбук открыт. Она двигает курсор по экрану, картинка на экране исчезает, и Дерия вынуждена признать, что преступник даже взломал ее пароль: ее ноутбук находится в рабочем режиме, хотя все программы закрыты и все файлы, на первый взгляд, на своем месте, но более точно она может сказать это только после того, когда спокойно все проверит.

Сейчас пока понятно только, что она находится в квартире одна. Преступник исчез.

По крайней мере она так надеется.

 

Глава 14

Раздается стук в дверь, и у Дерии вырывается крик. Голос Солнца приглушенно отвечает из коридора и все время повторяет имя Дерии, пока она наконец открывает дверь.

— О боже, Дерия! Что случилось? У тебя все в порядке? Да ты плачешь! — У Солнца тоже совсем расстроенный вид, зато она держит на руках кота.

У Дерии на душе становится так легко, что все внутри, кажется, растворяется и расплывается. С Одином ничего не случилось. Он вырывается и запускает когти в пуловер Солнца. Та отпускает его, он прыгает на пол и скрывается в спальне. Дерия встревоженно смотрит ему вслед. Она толком не знает, безопасно ли там, но до того, когда она сможет позаботиться о коте, ей нужно дать какое-то объяснение Солнцу. Она вытирает слезы и только собирается сообщить, что случилось, как Солнце сама берет слово:

— Я должна тебе что-то показать. Идем! — Она хватает Дерию за руку и тащит ее из квартиры вверх по лестнице, до самого верхнего этажа под крышей, где находится ее квартира.

— Я сама только что пришла домой, — объясняет Солнце. — Когда я обнаружила твоего кота перед своей дверью, то сразу поняла, что что-то не в порядке. Он сидел тут такой, словно его кто-то насмерть перепугал. Я и сама перепугалась! — Дерия видит, что имеет в виду ее подруга.

«ЛЖИВАЯ ГАДЮКА!!!» Эта надпись нанесена ярко-красной губной помадой толстыми большими буквами на двери квартиры Солнца.

Дерия могла бы поспорить, что это написано ее губной помадой «Ланком».

— Роберт… — говорит она полушепотом.

— Ты уверена? — спрашивает Солнце, упирает руки в бедра и смотрит на надпись таким злым взглядом, словно тот, кто нанес эту надпись, почувствует от этого страх.

— Уверена. Всю мою квартиру кто-то перерыл.

— Что? — Солнце закрывает ладонью рот, затем обнимает Дерию. Дрожь потихоньку отпускает Дерию, зато теперь начинает дрожать Солнце. — О нет, Дерия, какой ужас! Откуда ты знаешь, что это был он?

— Восклицательные знаки, — отвечает Дерия, пока они вместе идут вниз. Объяснение, конечно, слабое. Роберт не единственный, который употребляет множество восклицательных знаков. Даже Солнце делает это время от времени в виде знака восторга. — Кроме того, он ненавидел эту губную помаду. Он говорил, что этот цвет делает меня похожей на проститутку.

— И ты считаешь…

Дерия не дает ей договорить до конца:

— Это же, наверное, не случайно. Все началось, как только я пустила другого мужчину в свою квартиру. Он, наверное, пронюхал это. — Она открывает дверь и жестом приглашает Солнце осмотреться.

Солнце несколько раз восклицает «Да быть этого не может!» и «Как же он мог!».

Затем она подходит к Дерии, которая стоит в спальне и с отвращением смотрит на свою постель.

— А что здесь? — спрашивает Солнце. На ее лице четко видно, чего она боится. — Он что, что-то сделал в твоей постели?

— Я не знаю, — шепчет Дерия. — Я не могу себя заставить проверить постель. — На первый взгляд там просто перевернуты одеяла. Это плохо уже само по себе. Но тот, который хотел действительно унизить ее — и все на это похоже, — не остановился бы на этом. Он бы… Ей становится плохо.

— Давай посмотрим! — Солнце решительно хватает постельное белье и тщательно все вытряхивает. Она ощупывает ткань и даже нюхает ее.

— Ничего, — заявляет она потом.

Дерия испытывает такое облегчение, что у нее даже кружится голова.

— Собственно говоря, жаль, — заявляет воинственным тоном Солнце. — Если бы он оставил след в твоей постели, то это, с точки зрения уголовного права, была бы уже совсем другая история, чем просто взлом. — Она подчеркивает слово «просто» жестом, похожим на восклицательный знак. — Кроме того, это было бы доказательством против того, кто замешан в этом деле.

— Наверное, нужно вызвать полицию? — Все в душе Дерии противится этому. Полицейские переворошат все ее вещи точно так же, как и взломщик. Другие мужчины будут топтаться ногами по ее личной жизни. Она между тем почти уверена, что преступник — это Роберт. То, что он исчез, прекрасно вписывается в эту картину. Он исчез и прячется от своей семьи, чтобы спокойно тиранить ее?

— Ты думаешь, что они это сделают? — спрашивает Солнце. — Они, конечно, все заснимут, запротоколируют, опросят соседей, и, конечно, кто-то будет допрашивать Роберта, потому что он твой бывший муж. Но разве ты думаешь…

Она еще что-то говорит, но Дерия уже не может прислушиваться к ее словам, потому что внезапно у нее в голове проносятся другие мысли: если полиция, как и полагается, будет допрашивать Роберта, то тогда это означает, что они должны будут допросить также и Якоба? Да, наверное. Потому что все это — ее жуткий преследователь, ее страхи и взлом квартиры — началось тогда, когда в ее жизнь вернулся Якоб. Естественно, полицейские заподозрят его. То же самое, наверное, сделала бы она сама, если бы она не знала Якоба целую вечность и не понимала, что ему такое никогда бы не пришло в голову. И конечно, он сам бы испытывал отвращение к ней после вот такого допроса. И кто бы мог поставить ему такое в вину?

— Никакой полиции, — заявляет она в конце концов.

Солнце поднимает бровь вверх:

— Нет? Но ты ведь только что сказала…

— Я погорячилась. Ты права, полиция тут не сможет ничего сделать. Кажется, ничего не исчезло, ни с кем ничего не случилось. Они просто осмотрят тут все, пожмут плечами и уйдут, или ты думаешь, что они из-за взлома квартиры и повреждения вещей будут снимать отпечатки пальцев?

— Нет, я так не думаю.

— Кроме того, я не думаю, что существует такая опасность, — продолжает Дерия. — Он просто хочет оказать на меня давление и запугать меня.

— Я вынуждена согласиться — вот таким я всегда представляла его, настоящим психопатом. — Солнце вздыхает, снова берется за одеяло с постели Дерии и начинает расстегивать пододеяльник. — Я сейчас поменяю твое постельное белье на свежее.

— Тысячу раз спасибо — и этого еще мало.

— За это — не стоит. Я же вижу, как тебе противно.

— Точно. — Ее подруга видит ее насквозь, как стеклянную. — И ты права, все это здесь типично для Роберта. Словно он где-то оставил свою короткую подпись. Мне кажется, что он появится снова. Он уже вчера был здесь. — Страх Дерии медленно, но неудержимо уступает место злости, от которой ей становится тяжело говорить. Больше всего ей хочется разбить оставшуюся посуду, расшвырять всю мебель и, в конце концов, все сжечь. Это так или иначе уже не ее дом, поскольку ей таким образом продемонстрировали, что вся безопасность, которую она здесь ощущала, была плодом ее воображения.

— Но, кажется, здесь ничего не исчезло или как? — спрашивает Солнце.

Дерия качает головой. Затем все же задумывается:

— Я не знаю, — вслух размышляет она. — Здесь лежал текст, который написал Якоб. Я не могу его найти. Сначала я думала, что куда-то сунула его. Но теперь я думаю, что его украли.

Представление о том, что взбешенный от ревности Роберт будет читать рукопись Якоба, настолько неприятно, что у нее все начинает чесаться.

— Я должна предупредить его. Не дай бог, чтобы Роберт что-нибудь с ним сделал.

— Ты думаешь, он способен на это?

— Неужели после всего, что здесь произошло, я могу сказать «нет»?

Пусть даже у Дерии есть более веская причина, чтобы позвонить Якобу: отвечает только автоответчик. Дерия вынуждена оставить сообщение и посылает еще смс, на тот случай, если он не знает, как прослушать сообщения на автоответчике. Едва она успела отослать смс, как зазвонил телефон у нее в квартире. Она упорно говорит в трубку «да?», но думает о том, что ничего не будет слышно, но в этот раз кто-то отвечает.

— Ой-ой. Ты что, опять злишься? — Это Надин. Голос у нее раздраженный не меньше, чем у Дерии.

— Извини, — бормочет Дерия. — Просто у меня неприятности.

Не успев сказать двух последних слов, она понимает, что совершила ошибку. И буквально видит, как Надин закатывает глаза.

«Да-да, Дерия. А теперь серьезно. Ты всего лишь официантка в кафе и кассирша. Какие там могут быть неприятности? Это всего лишь подработка для школьников и ничего больше. Она точно не может быть причиной стресса. Тебе нужно найти настоящую работу».

Надин работает секретаршей в бюро и зарабатывает не больше Дерии. А для фирмы своего мужа она к тому же принципиально работает без зарплаты, потому что Свен экономный человек. Зачем платить кому-то, если можно спихнуть работу на свою женушку? Кроме того, Надин не упускает возможности упомянуть, что она не рассматривает работу Дерии всерьез. Дерии уже пора решить, чего она хочет.

«А, собственно говоря, зачем? — упрямо думает Дерия. — Почему я не могу решить это в следующем году или через десять лет? Почему я в данный момент не могу принять решение, что довольна своими работами? С каких пор это аморально?»

Она ни у кого не берет денег и может сама оплачивать все свои счета — в большинстве случаев вовремя. Какое дело Надин до того, какой жизнью она живет?

— Я, собственно, звоню тебе не для того, чтобы продолжить наш бабский вздор, — говорит Надин.

— Это был спор, — отваживается Дерия поправить ее. Без сомнения, это рискованно, потому что Надин не любит, когда ее критикуют. Но отвращение Дерии к таким сексистским замечаниям, как «бабы» или «вздор», перевешивает.

Надин замолкает ненадолго. Затем она говорит:

— Все равно. Я звоню тебе не затем, чтобы ссориться с тобой. На фирме сейчас дела тоже не очень. Свену приходится работать с клиентами Роберта, а я, помимо своей работы, еще должна помогать ему.

Значит, Роберта, как и раньше, найти не удалось.

— А тут еще свекор со свекровью приехали и поселились у нас. Они хотят нам помочь с поисками Роберта. Но ты ведь знаешь их. Вольфганг ворчит на всех и на все, что движется, а Аннабель… Аннабель, она и есть Аннабель.

Наверное, мать Роберта уже проплакала Надин все уши. Дерия была от души рада, когда после развода Аннабель объявила себя ее бывшей свекровью и по всей форме попросила ее после всей той боли, которую она причинила семье, никогда больше не поддерживать с ней контакты. Так что Дерия знала свое место, ей не нужно было ломать себе мозги, будет ли прилично послать Аннабель цветы ко дню рождения и открытку на Рождество. В глазах ее бывшей свекрови это выглядело бы просто издевательством.

Обычно Аннабель и Вольфганг не сильно интересовались делами своих сыновей — их собственные дела были гораздо важнее, — за исключением возможности что-нибудь изобразить для окружающих, какие они сердечные, добрые и достойные любви родители. Исчезновение Роберта, скорее всего, очень удачный повод для этого. Дерия может представить в красках, как Аннабель пишет в «Фейсбуке» заявление об исчезновении Роберта и получает удовольствие от своих же исполненных страха фраз в комментариях.

— Я могла бы на один раз после обеда взять их на себя, — говорит Дерия почти всерьез. — Но ни один из них больше не хочет меня видеть.

— Я знаю, от этого они не отступятся, очень сожалею, но там ничего не сделаешь.

— Ничего страшного. — И вообще ничего плохого.

— Но мне хотя бы раз после обеда надо вырваться отсюда, Дерия. Я спрашиваю тебя лишь потому, что знаю, что ты меня понимаешь. Ты можешь взять к себе Феликса? Всего на пару часов?

— Сегодня? Ты же знаешь, что я… — Она обрывает себя на полуслове и начинает с другого конца. — По средам я работаю.

— А ты можешь взять отгул?

Да, ей придется сделать это, если она не хочет заставлять Солнце в одиночку приводить ее квартиру в порядок. Ее подруга уже косится на нее, потому что она разговаривает по телефону, а Солнце в одиночку устраняет хаос.

— Я даже приведу его к тебе домой.

Дерия борется с собой. Было бы мило с ее стороны помочь Надин, и она с удовольствием бы это сделала. К тому же, и это тоже весомый аргумент, она знает, что Феликсу нужно время от времени отдыхать от своих утомительных бабушки и дедушки. Правда, они его балуют, покупают ему все, что он хочет, но, с другой стороны, их надежды, которые они возлагают на него и его поведение, тоже преувеличены, как и их подарки. Но все равно, она не может пустить Феликса в эту разоренную квартиру. Это его испугает. И, в конце концов, она не может исключить, что кто-то другой, а не Роберт несет ответственность за эти случаи. Сию секунду Дерия не испытывает страха, скорее ей просто неприятно все происходящее, но это касается только ее. Сама мысль о том, что кто-то может нанести вред Феликсу, просто невыносима. Даже от такого предположения ее бросает в пот. Она не может сейчас взять его к себе, пока не поймает этого своего преследователя.

— Я очень-очень сожалею, Надин, — говорит она, не зная толком, как это сформулировать. Она не хочет рассказывать своей бывшей родственнице обо всех этих случаях, пока не узнает, что за этим скрывается. — Но сегодня действительно никак не могу.

— Большое спасибо, — холодно отвечает Надин.

— Пожалуйста, не сердись.

— Я тебя понимаю. Феликс туда, Феликс сюда. Но именно тогда, когда у тебя самой есть желание видеть его. Но так быть не должно.

— Что ты имеешь в виду? — И лишь когда Солнце останавливается рядом и вопросительно смотрит на нее, Дерия замечает, насколько, должно быть, у нее встревоженный вид.

— Я имею в виду то, что я, может быть, в следующий раз приведу его к тебе только тогда, когда это будет удобно мне. И если очень не скоро, значит, тебе не повезло.

— Ну не реагируй ты на это так.

— Я тебя один раз прошу помочь мне, потому что здесь такое творится и у нас у всех уже сдают нервы! — Надин почти кричит в трубку. — В конце концов, у нас исчез член семьи и мы почти умираем от беспокойства!

Не имеет смысла говорить ей, что на самом деле делает Роберт, в то время как семья беспокоится о нем. Она все равно ей не поверит. Дерия прикусывает себе язык. Ей срочно нужны доказательства.

— А ты не можешь выкроить несчастных три часа, чтобы понянчиться со своим племянником, потому что твоя важная карьера в качестве кассирши будет под вопросом. — В голосе Надин звучит ирония.

— Да не в этом дело, — бормочет Дерия, хотя знает, что это не имеет смысла.

Ей все равно не придет в голову объяснение, которое могло бы сейчас удовлетворить Надин. Она кажется такой злой и разочарованной, что даже не согласится принять предложение, если Дерия все же передумает.

— Извини, Надин, сегодня это невозможно. Я могу взять к себе Феликса завтра после обеда, в пятницу или в субботу, — когда ты хочешь, но сегодня у меня просто не получится.

Надин долго не отвечает, неужели она положила трубку? Затем она тихим и злым голосом говорит:

— Ты встречаешься со своим новым мужчиной, правильно?

— Что? Откуда ты знаешь… Нет!

— Не ври!

— Это мое дело, с кем я встречаюсь, — отвечает Дерия и хочет добавить, что она никому не обязана давать отчет, но Надин не дает ей даже слова сказать.

— Даже в том случае, если ты этим причиняешь боль другим людям?

— Да, и тогда тоже. Но в данном случае речь идет абсолютно не об этом, и я отказываю тебе не потому, что у меня назначено свидание. Я собираюсь на работу. Сейчас мне нужно идти, у меня действительно нет времени.

Надин, не попрощавшись, кладет трубку. Дерия обескураженно смотрит на телефон в своей руке. Вот глупая корова!

— Дерия, я не хочу вгонять тебя в истерику, — робко вмешивается Солнце и указывает ей на наручные часы, — но, боюсь, ты опоздаешь.

— Я на работу не пойду. Мой шеф с пониманием отнесется к тому, что я не могу прийти на работу, ведь кто-то вломился ко мне в дом. Я сейчас позвоню ему.

Дерия звонит не своему шефу, а одной из коллег, после чего переключает мобильный на беззвучный режим, если шефу придет идея перезвонить ей. Когда она снова поворачивается к Солнцу, та как раз задумчиво потирает себе кожу между носом и верхней губой.

— Как он, собственно, зашел в квартиру? — спрашивает она.

Это и Дерию очень интересует.

— Понятия не имею. Замок в порядке, дверь не взломана. Ни у кого, кроме тебя, нет запасного ключа от моей квартиры. А у тебя он висит возле двери, верно?

— Да, у меня дома нет ни малейших следов того, что там кто-то побывал. Твой ключ совершенно спокойно висит у меня на стенке. Может, у тебя есть еще какие-то запасные ключи?

Хорошая мысль. У Дерии есть три ключа — один на ее обычной связке ключей, другой ключ у Солнца, а третий ключ лежит на одной из книжных полок, сверху на толстом историческом романе, который она со скуки через тридцать страниц отставила в сторону и никогда больше к нему не притронется.

— В гостиной он, кажется, был недолго, — говорит она, подходя к книжной полке. — Он включил мой ноутбук, но больше ничего не сделал.

— Разве у тебя на компьютере нет пароля?

— Чисто теоретический, — сознается Дерия.

— Давай я угадаю — слово «пароль»?

— Почти. «Яблоко».

Она пытается нащупать ключ, однако ее пальцы ощущают только страницы книги. Такого быть не может. Наверное, ключ упал на полку за книгами.

— Ну, до такого я бы сразу не додумалась.

— Но ведь у тебя нет ноутбука «МакБук». Да, это было глупо, сама знаю. Но кто ожидает, что к тебе влезут в квартиру и сядут за твой лэптоп? Черт возьми, Солнце, помоги мне. Нам придется снять книги с полки.

— Только не говори мне, что ключ исчез!

Дерия не говорит вообще ничего, и они вдвоем убирают все с полки и работают до тех пор, пока им не удалось сложить целый лабиринт из шатких штабелей книг.

— Ключа больше нет. Он забрал его с собой! Проклятый онанист забрал ключи от моей квартиры!

— Вот дерьмо, Дерия! — Солнце бледнеет. — Он совершенно ненормальный. Тебе нужно поменять замок, и немедленно!

Дерия машинально кивает. Солнце права. Собственно говоря, у нее уже нет денег на новый замок, но иначе как же ей теперь можно будет спать, идти в душ или в туалет, если какой-то сумасшедший в любой момент может войти в квартиру? Ее охватывает дрожь от мысли, что он, наверное, стоял перед дверью, когда она была в душе. То, что он, может быть, был совсем рядом, когда она спала. Что он, наверное, заходил в ее спальню.

У Дерии на глазах выступают слезы, ей кажется, что слезы эти вызваны ее собственной сильной злостью.

— Подумай, — берет ее за руку Солнце. — Когда ты видела запасной ключ в последний раз? Может быть, это натолкнет тебя на след.

Дерия отмахивается:

— Он мог исчезнуть несколько недель назад, я никогда не проверяла, на месте он или нет.

— А Роберт здесь когда-нибудь бывал?

— Черта с два я бы его сюда пустила. Насколько я знаю, он здесь никогда не бывал. До той поры, когда пришли письма, я была даже не уверена, что он вообще знает, где я живу.

Солнце трет верхнюю губу и отворачивается.

— Я знаю, что ты не захочешь сейчас этого слушать, но подумай-ка о других вариантах. Я имею в виду, если это был не Роберт.

— Кто же тогда?

— Дерия! Дверь не была взломана, твоего запасного ключа нет. Понятно, что кто-то взял его с собой и с тех пор приходит и уходит, когда захочет.

— Якоб? — Кого еще могла иметь в виду ее подруга. Кроме Якоба, Солнца и двух переносчиков мебели, которые восемь месяцев назад заносили сюда ее ящики с книгами, никто в ее квартире не появлялся. — Исключено. Я не могу обвинять в происходящем ни Якоба, ни тебя.

Солнце качает головой. Дерии не нравится выражение ее лица — сочувствие.

— Не обижайся на меня, но я ведь его совсем не знаю.

— Правильно, ты его не знаешь.

— Но ты — тоже, дорогая. Ты знала его когда-то. Но было это пятнадцать лет назад.

И Солнце не говорит этого вслух, но тем не менее это доходит до Дерии: «Этот тип тогда куда-то исчез, не объяснив тебе причины. Он мог измениться. Ты могла ожидать нечто подобное от Роберта, когда выходила за него замуж?»

Настоящий правдивый ответ Дерия не может дать — ей становится слишком стыдно.

— Ты кое-что забываешь, — говорит она. Ее голос звучит глухо. — У Якоба вообще нет мотива для таких действий.

— Он может оказаться психопатом. Разве психопатам нужны мотивы?

— Нет, — говорит Дерия, — но тогда вообще ничего не имеет смысла. Предположим, Якоб был бы психопатом, который хотел бы меня изнасиловать или вообще прикончить. Почему же он тогда этого не сделал? Зачем ему здесь перерывать все, чтобы я заметила, что кто-то преследует меня?

Солнце нетерпеливо пожимает плечами:

— Я не психопатка, я не знаю, как они думают и вообще, делают ли они такое? И ты тоже. Ты — автор детективных романов, эксперт по придуманным, а не настоящим людям. Просто обдумай это… Взвесь мысленно такую возможность.

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, — примирительно отвечает Дерия. — Ты не знаешь Якоба, значит, ты ему не доверяешь. Я понимаю тебя, и обещаю быть осторожной. Но мне кажется, что тут ты беспокоишься напрасно. Я не человек в розовых очках.

Солнце только вздыхает:

— Ты не будешь… Я имею в виду, ты не будешь осторожной: ты безнадежно влюблена в него и оставалась такой всю свою жизнь. Ты не воспринимаешь свои розовые очки. И не можешь понять, что ты в них. Дело в том, что они уже приросли к твоим глазам.

Два часа подряд Дерия наводит порядок. И, к своему удивлению, находит и текст Якоба, и мисочки Одина в одном из подвесных шкафов. С ума сойти! Зачем же человек, проникший в ее квартиру, положил эти вещи в шкаф? Или, может быть, она это сделала сама? Просто абсолютно бездумно поставила их к кофейным чашкам? Она не может ни вспомнить, что и когда делала, ни исключить, что все смогла сделать сама.

Она выметает рис из щели в полу кухни, вытирает зеркало и прогоняет постельное белье через стиральную машину при девяноста градусах и с применением огромного количества стирального порошка. Закончив стирку, она проверяет свой «МакБук». Кажется, там все на месте, ничего не исчезло, и ни один из документов за последние дни не был открыт или отредактирован. Кто бы тут ни побывал, он хотел только одного — запугать ее. Это настолько типично для Роберта, что мысль, что его здесь не было, кажется абсолютно нереальной.

Ей нужно срочно раздобыть себе новый замок, но это будет дорого. Пятница — уже первое декабря, а Тони переводит деньги всегда пунктуально. До тех пор ей нужно продержаться всего две ночи. Если она будет очень бдительной и закроет на ключ спальню, прежде чем улечься спать, то ничего страшного произойти не может… Но в чем она себя убеждает? Ей не надо ничего взвешивать «за» и «против» и внушать себе что-то хорошее. У нее вообще нет выбора.

Она, как тигрица, беспрерывно ходит по квартире. Все уже приведено в порядок, ей уже просто нечего делать, разве что прислушиваться к скрипу на лестнице и звуку телевизора из соседней квартиры. Бездействие сводит ее с ума. Один дремлет, лежа на верхушке своего дерева-когтеточки, и лишь время от времени снисходительно посматривает на нее, наполовину приоткрывая глаза.

Успокойся наконец.

Это не так легко, если ты не кот, который может проскочить между ног любого человека и скрыться.

Она садится за ноутбук, открывает пустой документ и, даже не глядя на него, пишет несколько фраз о преследователе, который врывается в квартиру своей жертвы. Подожди, разве это не было одним из предложений ее редакторши? «А как насчет преследователя, Дерия? Ты могла бы продать его в виде симпатичного парня, которому все желают, чтобы он наконец поборол в себе эту страсть».

«Мартин в зеленом», — так она назвала его и лишь покачала головой над идеей Анны. Нет. В ней все сопротивляется тому, чтобы так тщательно выписанный характер Мартина поменять на какого-то картонного персонажа. А без этой характеристики ей никогда не удастся описать преступника как главную фигуру, которой сопереживает читатель.

Шум работающей стиральной машины мешает ей сосредоточиться. Она удаляет две страницы текста, закрывает ноутбук и еще раз обходит всю квартиру. У нее уже кружится голова, она опять слишком мало ела. Но на кухне почти не осталось припасов. Взломщик рассыпал все макароны по полу, упаковка с тостами пуста, и оба авокадо, которые еще лежали в корзине для фруктов, стали коричневыми и превратились в расползающееся месиво.

Осталась только четверть кулька молочного риса. Дерия достает тетрапак молока из холодильника. Упаковка почему-то очень легкая. Она пуста. Ее сердце снова начинает колотиться. Она проверяет все молочные упаковки — и все они пусты.

— Ах ты, проклятый онанист, — шепчет она, чтобы не выйти из себя и не закричать. Он даже вылил все ее молоко и оставил только пустые упаковки, чтобы это не бросалось в глаза. — Ты меня не прикончишь. Ты — нет. Ты — ничто. И я не допущу, чтобы ты стал больше, чем то, что ты есть. Простое ничто.

Она поспешно достает обувь и куртку. Ей нужно отсюда вырваться. Немедленно. Ее нервы уже порваны в клочья, и каждая деталь в ее квартире продолжает раздражать. В глазах темнеет. На долю секунды она видит свою квартиру снова опустошенной и перерытой, это еще хуже, чем раньше. Она как бы совершенно засыпана мусором. Ей нужно выйти отсюда.

Один мяукает. И это — робкий вопрос. Она посылает смс Солнцу, просит ее присмотреть за квартирой, потому что ей нужно выйти на свежий воздух.

«Служба по замене замков?» — спрашивает Солнце.

«Будут завтра, сегодня у них уже не было времени», — врет Дерия. Солнце, конечно, попыталась убедить ее переночевать у нее. Однако даже если Солнце и называет себя ее подругой и уже много раз ночевала у Дерии, то сама Дерия не может себя преодолеть. В другой квартире в ее напряженном состоянии она не сможет сомкнуть глаз, невозможно себе представить, что она будет мешать Солнцу своей бессонницей. Солнцу завтра очень рано идти на работу. Ей нужно выспаться.

«Я присмотрю. Отдохни немного».

Когда Дерия закрывает за собой дверь на ключ, у нее возникает короткий вопрос — хорошая ли это идея — в ее ситуации гулять в одиночку по ночам. Но сейчас только восемь, вечер теплый и сухой, на улицах полно людей, и она рассчитывает, что будет прогуливаться только на оживленных улицах.

Не задумываясь о возможной цели, она садится в трамвай, проезжает две остановки до центра и там выуживает из кармана немного мелочи, чтобы купить бутерброд.

Затем она неторопливо фланирует по улицам торгового центра, отражаясь в их витринах. Некоторые из них уже украшены по-рождественски, что придает им странный вид при температуре плюс десять градусов и легком ветерке, который кажется еще теплее. Она замедляет шаг, потому что проходит мимо кафе. Там еще сидят гости, которые, вероятно, только для усиления ощущения уюта завернуты в специально приготовленные пледы. Электрические обогреватели выключены. Дерия начинает свою обычную игру и пытается с первого взгляда найти в людях детали, которые могут вдохновить ее на какую-нибудь историю.

Женщина с печальными глазами и в забрызганных грязью брюках: она хозяйка собаки, только что выгуливала свою любимицу и почувствовала, что слишком стара для того, чтобы совершить обычную большую прогулку по лесу.

Две молодые женщины, которые очень похожи друг на друга, и время от времени смотрят на третье место за столом, которое осталось свободным: две сестры, третья уже умерла. Одна из сестер тоскует по ней, а другая — убийца.

Парочка в возрасте Дерии, которая бросается в глаза, потому что женщина смеется неестественно и пьет свой «айриш кофе» слишком большими глотками: пара родителей, которая сейчас пытается преодолеть несостоявшееся рождение ребенка.

Дерия замечает, что во всех ее историях речь идет о какой-то потере. Это говорит о ней больше, чем о прохожих. Больше, чем она хочет знать. Она злится и прекращает эту игру.

Затем она видит маленькую женщину в слишком большой куртке и поспешно отходит назад в тень подставки для плаката, чтобы не быть сразу замеченной. Киви робко подходит к молодому человеку, который медленно и, очевидно, погруженный в мысли, идет мимо витрин. Что она хочет? Она старается быть незаметной, но это получается как раз наоборот, и Дерия начинает беспокоиться. На какой-то момент Дерии кажется, что Киви хочет обокрасть этого человека, но затем Киви заговаривает с ним. Дерия не понимает слов, но она подозревает, о чем идет речь. Киви попрошайничает.

«Нет, не у того, — думает Дерия. — Этот тебе ничего не даст».

Но Киви не слышит ее. Она получает ответ, но он ей, кажется, не понравился. Она поспешно оборачивается, бросает через плечо «Трахни сам себя!» и уходит. Она идет в направлении Дерии, и Дерия выходит из своего укрытия.

— Мне надо было тебе сказать, что тот мужчина тебе ничего не даст, — говорит она.

— Милое приветствие. — Киви ухмыляется и моментально приобретает раскованный вид. — Тебе тоже прекрасного вечера. Ты хочешь сказать, что понимаешь в попрошайничестве больше, чем я?

— Я больше разбираюсь в людях.

Киви заталкивает кулаки в карманы куртки, словно вдруг замечает, что она мерзнет:

— Правда? Я думала, что ты, скорее, стараешься держаться подальше от других. И что ты вовсе не знаток людей.

— И то и другое правда. — Наверное, одно является условием другого.

— Ну, вот видишь. — Киви осматривается вокруг и замечает разных людей. — У кого ты бы попробовала попросить денег?

Дерия поворачивается и указывает на двух женщин в уличном кафе:

— Сестры. Вот у них.

— Забудь. Нельзя заходить в кафе. Официанты моментально звереют.

— Попытайся. Они ничего не заметят, когда будут внутри.

Киви нервно вздыхает:

— Ну ладно. Как скажешь. Но я ставлю «против». Эти чопорные старухи дадут мне пинка под зад.

Тем не менее Киви направляется к ним и что-то тихо говорит женщинам. Она даже на какой-то момент присаживается на свободный стул. Одна из сестер глотает, другая качает головой и обращается к сестре. Та вытаскивает кошелек из сумочки, и купюра меняет владельца.

«Убийца, — довольно думает Дерия, — значит, это у нее совесть нечиста». А убитая сестра была, наверное, самой младшей и в возрасте не старше, чем Киви.

Возвращается Киви. Они идут дальше, не говоря ни слова. Затем у Киви вдруг вырывается:

— Ты их подкупила, что ли? Это все было заранее подстроено, они знали, что я подойду к ним, а деньги — твои.

Дерия смеется:

— Ну и зачем мне это? Нет, я только посмотрела на них и увидела, что среди них кого-то не хватает и что одна из них испытывает чувство вины. И мне повезло.

— А в первую очередь — мне. Она дала мне целую двадцатку.

— А что ты сказала?

— Я спросила ее, нет ли у них немного мелочи для меня, потому что я еще не знаю, где переночевать.

Дерия кивает. То, что это сработало, ее не удивляет. У Киви такой усталый вид, что люди, действительно готовые помочь, может быть, сразу бы взяли ее домой и предоставили бы ей свою собственную постель.

— Да, странно. Сегодня вечером я тоже об этом не имею ни малейшего представления.

— Ты не знаешь, где переночевать? — Киви вытаскивает одну руку из кармана, чтобы содрать сухую кожу с губы. — Это ты должна мне объяснить. Ты не похожа на людей, которые вынуждены думать о подобных вещах.

— Это долгая история, — отвечает Дерия.

— У меня много чего нет, но вот времени у меня всегда слишком много. Я люблю долгие истории.

— Тогда я предлагаю тебе следующее, — говорит Дерия. — Мы зайдем в пивную, и ты поставишь мне пиво. А потом я расскажу тебе все.

Они не идут в пивную. Киви покупает пиво в киоске, и они усаживаются на спинку скамейки в теплом пассаже. Прямо напротив магазина, где Дерия вчера покупала обувь, которую не могла себе позволить. Покупала, чтобы просто поставить ее в спальне и никогда снова не надевать. Она даже не вынула коробку из пластикового пакета, не говоря уже о том, чтобы открыть саму картонку. Киви откупоривает пиво об угол скамейки, протягивает его Дерии и чокается с ней своей бутылкой.

— Ну, тогда давай послушаем. Что у тебя случилось дома, если ты больше не можешь идти туда?

— Этого я не сказала, — поправляет ее Дерия, — я сказала, что не могу там спать.

И она начинает свой долгий рассказ. О проникновении в квартиру. О Солнце и ее подозрении, что это может быть Якоб. О ночи с Якобом. О чувстве, что ее преследуют. О встрече с Якобом. Она рассказывает о своем разводе. Об успехе, который имела ее книга «Зеркальные капли», о литературном критике, назвавшем ее бесталанной домохозяйкой, а сам роман — воплощением дурной морали. Перед видеокамерами он вышвырнул ее книгу из окна и тем самым буквально за одну ночь внес ее в список бестселлеров. Она рассказывает о браке с Робертом, о постоянной борьбе, которую ей приходилось вести, потому что он хотя и одобрял ее работу над романом, но сам роман считал ужасным и поэтому пытался вынудить ее считать точно так же… Она даже рассказывает о поспешной свадьбе и, в конце концов, когда ей уже, собственно говоря, рассказывать нечего, говорит о вечере, когда Якоб оставил ее одну.

— Я знаю таких типов, — говорит Киви после того, как воцарилось молчание. Бутылка пива Киви уже пуста, и Дерия протягивает ей свою, полную больше чем наполовину. — Они думают, что правы. Всегда. Особенно если они сами делают что-то неправильно. Тогда они еще злятся на других, потому что те якобы принудили их к этому.

Дерия не уверена, кого она имеет в виду. Роберта, предполагает она. И это ей совсем некстати.

— Мой отец тоже такой, — продолжает Киви. — Тот, кто не разделяет его мнения, автоматически превращается в противника и, таким образом, становится плохим. И тогда уже больше не поможет никакой аргумент. Тот, кто возражает ему, заслуживает беспощадного презрения.

— Ты поэтому убежала из дому?

— Мать трижды пыталась развестись с ним, — говорит Киви, словно не расслышав вопроса Дерии. — Один раз потому, что он изменил ей, второй раз — потому что он избил ее, в третий раз — потому что он избил меня. Однако каждый раз после этого ему удавалось так запугать ее, что она потом сама приползала к нему.

— Она ничему не научилась?

— Ну что ты, она отлично умеет делать вид, что ничего не замечает, и вовремя затыкаться. И это мы вдвоем очень хорошо умеем.

Дерия не знает, что ей ответить. Она слышит самокритику в голосе Киви и хочет сказать, что ребенок не должен ни делать вид, что ничего не замечает, ни критиковать такое поведение. Однако Киви расстроенно смотрит на землю, и Дерия понимает, что та и сама это знает.

— Ему все время удавалось внушать нам, что мы сами во всем виноваты. Что наши ошибки заставили его поступать именно так, как он поступал, и он не мог сделать ничего другого. Это мы должны были знать заранее и вести себя соответственно.

Дерия качает головой:

— Да, это кажется мне знакомым. Бедная жертва, которой все осложняют жизнь.

— Я долго была его любимицей, — продолжает Киви, — потому что участвовала в его шоу и делала вид, что я послушная девочка, что обожаю его, я сразу же отворачивалась от всех, которых папа объявлял врагами. Все называли меня настоящей «папиной дочкой», настолько хорошо я играла эту роль. Я видела, что нужно делать, и делала именно то, что требовалось: никаких слов возражения, хорошие оценки в школе, довольные учителя. Полная покорность.

— А потом?

— А затем я нашла себе друзей, — говорит Киви, словно этот ответ был понятен сам собой. Ее язык полностью изменился. Она больше не говорит так, как говорят панки-попрошайки на улице. Теперь это образованная молодая женщина со слишком большим жизненным опытом для ее возраста. — И они ему не понравились, я даже сейчас не понимаю почему. И он отговорил меня от них. Сначала я даже этого не заметила. Он сделал это очень умело, очень тактично.

Дерия кивает. Это она и сама знает слишком хорошо. Небольшие насмешливые замечания, унизительные комментарии — все вроде бы только в шутку. Именно так всегда делал Роберт.

— Когда я стала меньше поддаваться его влиянию, он начал говорить плохо обо мне моим друзьям или в последний момент запрещал мне выходить из дому, так что я каждый раз выглядела как дура, которая отказывается или просто не является на встречу.

— Тот, кто полностью зависим, потому что у него больше нет друзей, таким людям больше всего нравится. Только таких они могут контролировать. Твои друзья подвергали опасности его положение.

Роберт ненавидел Мартина, а вместе с ним — всю книгу. Он сказал: «Это дерьмо разрушит наш брак», и в определенном смысле был прав. Дерия первый раз в своей жизни боролась с ним и защищала свою работу. То, что ей пришлось развестись с Робертом, она долго рассматривала как еще одну потерю. До тех пор, пока ей не стало ясно, что это была не потеря, а, собственно говоря, выигрыш.

Киви ковыряет большим пальцем руки ногти других пальцев:

— И как-то раз я не выдержала. Я начала провоцировать его. Снова и снова. Он больше всего ненавидит этих ничтожеств, которые шляются у нас по базарной площади, пьют пиво и выпрашивают у людей мелочь.

— И именно это пробудило твой интерес.

— Да, наверное, так оно и было. Пару раз он сам отволок меня домой, пару раз меня забирало управление по делам молодежи, а раз или два — даже полиция. Но я после того чему-то научилась и по-настоящему серьезно сбежала из дому туда, где меня никто не знал. Где я могла скрыться.

— Он тебя все еще разыскивает? — спрашивает Дерия. Она и раньше подозревала, что у нее есть кое-что общее с Киви, но не думала, что так много.

Киви пожимает плечами:

— Я предполагаю, что да. Но теперь я совершеннолетняя, он больше не может ничего заставить меня делать. Он, конечно, подал заявление, что я пропала без вести, но если речь идет о взрослых, то обычно их никто не ищет. Если полиция вдруг захочет проверить меня, где-нибудь может выскочить какое-то указание и моя фамилия окажется занесенной в их базу данных. Но поскольку я ничего не сделала, то не обязана перед кем-либо отчитываться, где или как я живу. Мне все равно, есть ли я в какой-то там базе и ищет ли он меня сейчас.

Дерии кажется, что дело обстоит иначе, и она подозревает, что Киви это тоже знает. Она ничего не отвечает, и, как и ожидалось, Киви в конце концов добавляет:

— Если он меня выследит сам, тогда я буду в заднице. Очень крепко в заднице.

Она снимает кепку и чешет голову.

— Поэтому ты живешь на улице? Потому, что ты все свое имущество носишь с собой и можешь исчезнуть в любую секунду?

Киви улыбается. Но радостного в этой улыбке нет ничего:

— Мне нужна свобода, чтобы быть в безопасности. Никто не знает моего имени. Для большинства людей я — невидимка. А те несколько человек, которые дают мне имена, выдумывают каждый раз новые, которые я могу оставить с ними, когда ухожу. Если я завтра сяду в поезд, то через несколько часов буду на другом конце страны или даже дальше. И никому, за исключением одного или двух людей, не придет в голову, что я исчезла и вообще что я когда-либо была здесь.

— Это чертовски высокая цена, — решается сделать замечание Дерия. Киви согласно кивает и говорит:

— Да! Да, это так. Но так, как сейчас обстоят дела, это для меня ценно.

И это Дерия может не только признать, но с облегчением понять.

— Ты могла бы сегодня ночью переночевать у меня, — говорит Дерия, когда они выходят из пассажа. У них обеих была бы взаимная выгода — у Киви было бы уютное и теплое место для ночлега, где можно спать, а у нее — общество.

Она немножко боится своей собственной смелости, приглашая в квартиру кого-то, кого так мало знает. Но Киви ей кажется кем-то вроде подруги по страданиям: она тоже все время бежит и скрывается от мужчины-нарциссиста. Их объединяет общая судьба.

Уже заметно похолодало. Киви снова надела кепку на свою колючую прическу «киви» и подняла воротник куртки. Еще в одном она очень похожа на Дерию, поэтому решительно качает головой.

— Нет. Нет, оставь это, — говорит она, и теперь ее голос снова похож на голос сопливой девчонки с улицы. — Я не хочу оставаться в долгу перед тобой.

«Ты не хочешь ни к кому привыкать и ни за какие деньги в мире не хочешь ни с кем дружить, — мысленно поправляет ее Дерия. — Кто может отговорить тебя от этого? И кто может поставить тебе это в вину»?

— Там, позади вокзала, есть общежитие для бездомных женщин, — объясняет Киви. — Там, правда, воруют, но у меня ничего нет, так что я могу очень неплохо устроиться, когда станет холодно.

Дерия успокоилась. По крайней мере в том, что касается Киви. Однако мысль о том, что через полчаса она будет сидеть одна с котом в квартире и прислушиваться к потрескиванию ступенек на лестнице, ей очень и очень не нравится. Ну что ж, если она не собирается насильно похитить Киви, ей придется привыкнуть к этому.

«Да, ничего не поможет, — думает она. — Не могу же я на всю оставшуюся жизнь посадить няньку к себе в спальню».

Они добираются до остановки. Киви, кажется, вместе с Дерией хочет подождать, пока та сядет в трамвай, и Дерия не возражает. Киви не любит, когда ей что-то предписывают, это она уже поняла. Она уже видит свет прожекторов трамвая в конце улицы. И вдруг Киви говорит:

— Если твой бывший муж так похож на моего отца, значит, в квартире был не он.

— Что? — спрашивает Дерия. У нее вдруг начинает чесаться затылок.

— У моего отца не хватило бы терпения сначала прикончить тебя, а потом смыться. Такие люди, как он…

— Нарциссисты, — помогает ей Дерия.

— Да, нарциссисты. Им не нужна такая стратегия. Они считают себя непогрешимыми и именно поэтому непобедимыми. Мой отец тоже, может быть, переворошил бы твою квартиру, но после тут же появился бы, чтобы сыграть роль спасителя. И ему все равно, насколько это выглядело бы неестественно. Потому что если бы ты сделала хоть малейшее замечание, то это была бы твоя вина, потому что ты подлая и ты несправедливо его подозреваешь.

Трамвай останавливается, дверь открывается прямо перед Дерией, но она не заходит в нее. То, что говорит Киви, нагоняет на нее ужас.

— Ты думаешь то же самое, что и моя подруга Солнце? — тихо спрашивает ее Дерия. — Ты думаешь, что это был Якоб?

Двери трамвая закрываются, и он уезжает.

Киви чешет себе затылок, а затем пожимает плечами.

— Я не знаю, — говорит она. — То, что ты рассказала, а прежде всего — надписи губной помадой, — кажется мне больше похожим на поведение женщины. Может быть, это была сама твоя подруга.

 

Глава 15

Этой ночью Дерия не смыкает глаз, и постоянное недосыпание медленно, но уверенно берет свое. От усталости она движется медленно и все ей кажется каким-то онемевшим, как будто вокруг всех ее конечностей обернут слой защитной пленки, а вокруг головы — двойной слой. В кафе она движется медленно, она слишком устала, чтобы обращать внимание на то, довольны ли гости или же ее коллеги что-то заподозрили. Она подумывает о том, чтобы отпроситься, сказавшись больной, и пойти домой, но сама мысль о том, что ей придется сидеть без дела и ожидать, придет ли взломщик, и если да, то когда, бросает ее в дрожь. Нет, она должна работать. Новый дверной замок из «Строительного рынка», который она может поставить сама, обойдется ей намного дешевле, чем вызывать службу по замене замков. Кроме того, сейчас адвент, радостные предрождественские дни, чаевые сейчас щедрее, и, значит, если ей немного повезет, то она уже сегодня может позволить себе поставить новый замок.

Вечером в трамвае она, наверное, в сотый раз читает рукопись Якоба, чтобы не заснуть. Окончание каждый раз по-новому волнует ее — как он может так просто оборвать рукопись на этом месте? Она должна знать, что будет дальше. И с книгой, и, конечно, с ними. Он все еще не звонит. Это признак, который должен ее насторожить, — так сказала Солнце, но хотя Дерия всерьез пытается быть открытой, то просто не может заставить себя подозревать Якоба. Киви была права. Эти надписи и картинки губной помадой больше подходят женщине, преступнице. Мужчина не хватается за губную помаду, за исключением того, что к ней есть какое-то личное отношение. И снова она мысленно подбирается к Роберту, который ей тогда с удовольствием запретил бы выходить из дому с вызывающей красной губной помадой.

Роберт, Роберт и снова Роберт. Никого иного быть не может.

Не может быть такого, чтобы это был кто-то другой, и тем более — ее единственная подруга. Она проезжает на две остановки дальше, чтобы зайти на «Строительный рынок».

Ей невероятно везет, и она покупает новый цилиндр с ключами, который подходит к ее замку. Немножко денег остается, и она покупает у турка за углом баклажан, немного сыра, хлеб и чуть-чуть фарша. Добравшись домой, она чувствует, что ее облегчение улетучивается. А что, если тот, кто проник в квартиру, снова был здесь? Но в этот раз ничего в квартире не изменилось, ни в одном углу ничего не вызывает подозрения. Один приветствует ее скучным мяуканьем, ему в последние дни тоже досталось, бедному. Она собиралась наполнить фаршем баклажан, но сейчас отдает его Одину, который набивает себе полную пасть и затем ожидающе смотрит на нее. Замок подождет пару минут. Она садится в гостиной прямо на пол, облокачивается спиной о диван и играет с котом. Ничего больше он не любит так, как играть со своим пучком перьев, чтобы потом, как награда за победу, дать почесать себе живот.

— Я так рада, что у меня есть ты, — говорит она. Его утонченные кошачьи чувства ощущают опасность заранее. Пока он расслаблен, все должно быть в порядке. Она прижимается лицом к мягкой белой шерсти.

— Ты делаешь меня счастливой.

«Ну а как же еще?» — отвечает кот.

Видимо, она на какое-то мгновение уснула. Она просыпается от того, что что-то шипит и кричит. Сначала она не совсем соображает, где она находится. Ей кажется, что это сон. Ее связали, она даже не может двигаться, вдохнуть воздух, все болит…

Затем она приходит в себя. Ее голова откинулась назад, на диван, а шея просто затекла, вот и все. У нее все в порядке, за исключением совершенно сведенных судорогой плеч. После сна в сидячем положении она даже чувствует себя более свежей, а не такой полностью измотанной. Один куда-то исчез. Наверно, снова сидит над своей миской с кормом и думает, соблазниться ли ему очередным кусочком. Ей придется выбросить мясо, и сейчас у нее такое чувство, что бактерии там уже размножаются вовсю и мясо начинает вонять. Дерия встает и протягивает руку в сторону. Где-то здесь она положила замок. Сначала она заходит в ванную, идет в туалет, моет руки и умывается ледяной водой, чтобы проснуться по-настоящему. Она протягивает руку за полотенцем и нащупывает голый крючок в стене. Полотенце исчезло.

Моментально в ее теле напрягается каждый мускул. Полотенце только что висело на крючке. Совершенно точно оно было там, она его видела. Или?

«Подумай, Дерия!» Может быть, она сначала помыла руки, а потом куда-то взяла полотенце с собой? Она бежит в спальню, ей кажется, что она бросила его там на постель и…

Да, вот оно. Напряжение улетучивается, и Дерия чувствует себя, словно тело без костей, словно кожа без мышц.

Она постепенно теряет разум. Может быть, это и есть объяснение. Наверно, она просто сходит с ума. Это последнее, что у нее еще есть, единственное, на что она всегда могла положиться.

Она тянется к полотенцу, хочет поднять его, но оно весит больше, чем должно. Она инстинктивно тянет полотенце к себе. Что-то круглое, красное падает на ее постель. Она моргает. Это «нечто» размером с кулак. Красное. Темно-красное. И с него стекают капли, капли на ее простыню в цветочек. Она ждет, что сейчас она почувствует запах железа, но тот запах, что бьет ей в нос, такой кислый и отвратительный, что содержимое желудка подкатывает к горлу.

Она уже долго кричит, прежде чем ее разум говорит, что это такое. Уже давно, прежде чем она узнает типичную форму, оба желудочка и продольную бороздку, прежде чем она понимает, что отверстия и обе трубочки, находящиеся сбоку, должны быть венами и артериями.

В ее постели лежит наполовину разложившееся сердце.

 

Глава 16

Полицейские в квартире — это просто ужас. Их шестеро, все они из уголовной полиции, и их всё ощупывающие руки, грязные подошвы и сверлящие взгляды она воспринимает еще хуже, чем неизвестность, может ли кто-то зайти в ее квартиру и убить ее. Хуже, чем сердце в ее постели. Дерия жалеет, что вызвала полицию.

Их вопросы привели к тому, что она вся покрывается потом, ее охватывает неконтролируемая дрожь, такая сильная, что у нее даже стучат зубы.

— Опишите, пожалуйста, точно, как вы нашли сердце.

— Я хотела забрать полотенце с постели. Я заметила, что оно слишком тяжелое и что-то там было не так, но не успела вовремя отпустить его. И тут оно выпало.

— А потом?

— Затем я еще спросила себя, кому оно принадлежит. Я имею в виду сердце, а не полотенце.

— Что вы сделали после того, как обнаружили сердце? Вы кому-нибудь звонили, кроме нас?

— Нет. Сначала меня стошнило. А там… в туалете…

— Опишите мне, пожалуйста, что вы сделали.

— Я побежала в туалет. Я страшно боялась, что он, может быть, еще находится в квартире. В гостиной. Может быть. Но содержимое желудка уже поднялось настолько высоко, что я побежала прямо в туалет, подняла крышку и… — она не может говорить дальше.

— Опишите мне, пожалуйста, что вы увидели. Постарайтесь, это важно.

— Там была кровь, весь унитаз был полон крови.

— И что вы сделали?

— Я закричала. А потом я нажала на кнопку смыва, может быть, десять или двадцать раз, хотя после второго раза вода почти не бежала.

— Это было неправильно, фрау Витт. Тем самым вы уничтожили доказательство.

— Извините, пожалуйста. При следующем приступе паники я буду действовать очень разумно.

После этого полицейский оставляет ее в покое, чтобы опросить соседей, которые уже стоят на лестничной площадке, вытянув шеи и шепчась между собой. Только Солнца там не было. Полицейские стучали ей в дверь, но она, вероятно, еще не пришла домой.

— Фрау Витт? — Руководительница команды, имя которой Дерия опять забыла, подходит к ней. Она смотрит на Дерию с таким сочувствием, что той становится даже страшно.

«Скажи, что вы наконец закончили, — про себя молится Дерия. — Скажи, что вы ничего не можете сделать и я должна привыкнуть к тому, что меня терроризируют. Но уходите же наконец, я больше этого не выдержу».

Полиция находится в квартире не больше часа, но ей кажется, что прошла уже целая вечность. Что может хотеть от нее теперь эта женщина? Дерия уже не менее трех раз рассказала все, что знала. То, что поиски Роберта должны теперь быть более интенсивными, немного утешает ее. Но вместе с тем Дерия не ожидает, что его найдут. Что вообще должно это означать — усилить интенсивность поисков? Они теперь еще раз будут опрашивать его соседей, его семью, ее саму, но в этот раз уже официально? Дерия не видит в этом смысла. До тех пор, пока Роберт сам не захочет, чтобы его нашли, он сумеет предотвратить это.

— Фрау Витт, мы сейчас заканчиваем. Я надеюсь, что вас немного успокоит, если вы узнаете, что сердце на самом деле настоящее…

Конечно, оно настоящее — истекающее каплями, воняющее разложением сердце, конечно, не продается в магазине для всяких шуточных изделий.

— Однако это не сердце человека. Один из наших коллег весьма уверен, что оно — овечье. Внутренности овец можно купить у каждого мясника, но такое определенно не продается каждый день. Может быть, мы с помощью этого сердца выйдем на след.

— Я бы купила такое из морозилки, — вслух размышляет Дерия.

— Что, повторите, пожалуйста?

— Такое глубоко замороженное мясо продается почти в каждом магазине для домашних животных. — Ее голос звучит глухо. Она так устала. — Для собак и котов. Кормление сырым мясом, костями и внутренностями довольно популярно.

Она сама когда-то попыталась так кормить Одина, но он все испортил. Единственное, что он признавал, был фарш из говядины, и даже его он только немножко облизывал.

— Значит, скорее всего будет недостаточно просто опросить сотрудников мясных лавок. Да, это было бы слишком просто, — полицейская вздыхает. — Тем не менее мы, конечно, дадим распоряжение исследовать, действительно ли это овечье сердце, чтобы вы знали это определенно. Но тем не менее, вы можете быть спокойны — все это является ужасно безвкусной и глупой шуткой. Кажется, здесь речь не идет об убийстве.

Этого еще только не хватало!

— Разрешите вас спросить о чем-то личном? — Голос служащей теперь становится тихим. Дерия чувствует никотин в ее дыхании, она, наверное, подошла ближе к ней. Женщина делает такой жест, словно охватывает всю квартиру, в которой полиция все пересмотрела и оставила Дерию в хаосе. — Вы сами справитесь?

Дерия слабо кивает. Она теперь ничего не хочет, кроме как спать. Она уже настолько устала, что даже если бы в квартире была дюжина полицейских, то все равно бы бросилась в постель и уснула.

— Я купила новый цилиндр для дверного замка, — говорит она, когда ей не удается так легко избавиться от полицейской. — Как только я его поставлю, он больше не сможет войти. Я бы поменяла замок и раньше, но…ну да, я уже только что все рассказывала вашему коллеге.

— Я не это имею в виду, — спокойно говорит полицейская. — Я не хочу залезать вам в душу, но мне кажется, что вам все-таки нужна некоторая помощь.

— Моя подруга, конечно, еще зайдет ко мне.

— Хорошо. Позвоните ей, фрау Витт, поговорите со своей подругой или с кем-нибудь другим, кто вам близок. Вы сегодня действительно не должны оставаться одна. Я дам номер телефона, где вы можете получить бесплатную консультацию.

— Как справиться с преследующими тебя бывшими мужьями? — спрашивает Дерия со слабым интересом. Она изо всех сил надеется, что полицейские найдут Роберта и докажут, что он совершил преступление. Поэтому не будет проблемой добиться от суда однозначного решения, запрещающего ему любое приближение к ней.

— Да, это тоже. Но я думала скорее о принципиальной проблеме, — говорит полицейская. Она дает Дерии свою визитную карточку.

Дерия слишком устала, чтобы прочитать ее. Буквы танцуют перед глазами.

Двое полицейских остаются дольше, чем остальные, и помогают ей вставить новый замок. Они трогательно заботятся о ее безопасности, но в качестве благодарности даже не хотят выпить кофе или чаю. Дерия очень старается скрыть это, но ей становится легче, когда и эти двое наконец уходят. Она закрывает дверь изнутри и опускается на пол в коридоре. Один тут же выходит из своего укрытия под кухонным уголком, куда он спрятался, пока вокруг было много чужих людей. Его шерсть от затылка до кончика хвоста все еще стоит дыбом, и он недоверчиво обнюхивает каждый сантиметр пола, прежде чем ступить на него.

— И что мы будем делать теперь? — спрашивает она его, но и он не знает ответа.

Дерия почти засыпает на полу. Нет, это не хорошая идея. Она должна проверить комнаты. Теперь здесь новый замок, и ее четыре стены снова безопасны… А если преступник в то время, когда полицейские входили и выходили и дверь постоянно была открытой, незаметно проник внутрь? Дерия обыскивает каждую комнату. Сначала окна — все они должны быть закрыты. Она заглядывает в душ, в шкаф для одежды, за диван, она открывает ящик кровати, каждый кухонный шкаф и в конце концов ложится прямо на пол, чтобы карманным фонариком посветить под кухонный уголок, где любит прятаться Один. Ничего. А что, если она что-то проглядела? Она начинает все сначала. Шкаф для одежды и ящики кровати.

Осмотрись основательно, Дерия, иначе ты не заснешь и на пять минут. Она ничего не находит. Только ее усталость усиливается. В глазах начинает рябить. Иногда ей кажется, что на долю секунды она видит полностью разворошенную квартиру, и теперь ей придется идти через отбросы. От этого у нее сердце начинает биться сильнее, одно представление о мусоре и грязи заставляет ее сжаться. Она ненавидит беспорядок.

«У тебя будет нервный срыв», — ставит она себе диагноз. Причиной этому служит экстремальный стресс и усталость. Разве это удивительно? В спальне воняет кровью и запах разложения висит в воздухе. Или ей это только кажется? Полицейские забрали сердце, полотенце, окровавленную простыню и одеяло, но вонь осталась в матраце. Проветрить его невозможно — а что, если преступник залезет через окно и нападет на нее? Дерия знает, как быстро можно открыть окно, поставленное на проветривание. Мартин так врывался в квартиру, и Дерия еще раньше в своем старом доме когда-то попробовала, как он мог это сделать.

В кровати она уже больше не сможет быстро заснуть, но нельзя ведь оставлять матрац, который просто воняет. Запах распространится везде. Ей надо убрать его, и немедленно, но куда? Дерия снимает матрац с постели и тащит эту огромную вещь к двери квартиры. Там она медлит. А что, если он ждет ее на лестничной площадке?

«Соберись! — думает она. — До сих пор он тебе ничего не сделал, значит, и не сделает. Он только хочет разрушить твои нервы. Но этого ты не допустишь. Такого удовольствия ты ему не доставишь. Ты теперь сильнее, чем психотеррорист. Именно так ты прикончишь его».

Она тихо открывает дверь и осторожно выглядывает на лестничную площадку. Ничего не видно. Даже когда она включает свет, все остается спокойным. Она берет свои ключи с полки, выталкивает матрац наружу и закрывает за собой дверь. Затем она закрывает ее на ключ, на всякий случай, и тащит матрац по лестнице вниз, к подвалу. Она заталкивает его в подвал, где стоит отопление: пусть пока он полежит там. Когда она закрывает дверь, ей кажется, что вонь прилипла к ней. Она нюхает пуловер и руки, но ничего не чувствует. Однако все же ей кажется, что эта отвратительная вонь окружает ее со всех сторон. Она прилипла к ее коже, как слой жира.

Она вздрагивает, когда слышит какой-то звук. Где-то в доме открывается и снова закрывается дверь. Ее дверь? Она слышит шаги.

«Только не сходи с ума — это дом с шестью квартирами, это, наверно, кто-то из соседей!» Она выходит из подвала, выключает там свет и идет наверх. Когда она поднимается на первый этаж, свет на лестнице выключается. Включатель света здесь внизу уже давно неисправен, нужно включать свет снаружи перед дверью дома или воспользоваться включателем на ее этаже. Дерия идет дальше. Все в порядке. Из квартиры напротив раздается рождественская рекламная мелодия шоколадной фирмы. Дерия чувствует тошноту, когда представление о шоколаде смешивается с вонью гниющего мяса. Она вытаскивает ключи, чтобы открыть дверь.

Рядом с дверью кто-то стоит.

 

Глава 17

— Дерия? Дерия, ты меня слышишь? Скажи что-нибудь, иначе мне придется вызывать «скорую помощь».

— Что-нибудь? — бормочет она.

Такой ответ, она всегда думала, разрулит ситуацию и будет веселым. Может быть, он ей пришел на ум потому, что сознание, медленно и спотыкаясь, возвращается к ней. Теперь она считает этот ответ не особенно смешным.

— Дерьмо. Что случилось?

— Я не знаю. Собственно говоря, вообще ничего. Ты просто упала, Дерия. Ты потеряла сознание. С тобой такое часто бывает?

— Нет, собственно говоря, нет. Или?

И только сейчас она понимает, что это Якоб и что он говорит с ней. Как она сюда попала? Как она попала в свою гостиную? Она лежит на диване. Якоб сидит на тумбочке рядом и обеспокоенно смотрит на нее. В его волосах блестят мельчайшие капли воды:

— Свет погас, — объясняет он. — Я как раз хотел включить его, когда ты поднялась по лестнице вверх. Увидев меня, ты закричала, а затем просто потеряла сознание.

Ее голова болит, как будто ее по ней ударили.

— Я тебя не узнала. Я думала, что ты… А как ты вообще попал на лестничную площадку?

— Я позвонил тебе, но никто не открыл дверь. Но через окно был виден свет, поэтому я хотел подождать минуту-другую, ну, если ты стоишь под душем. А затем одна из твоих соседок пришла домой и, поскольку как раз начался дождь, я хотел подождать тебя на лестничной площадке. Она согласилась.

— Соседка? — Дерия невольно думает о Солнце.

— Да, она пошла наверх.

— Случайно, не высокая женщина со светлыми волосами?

— Да, со светлыми локонами, у нее настоящая львиная грива.

Он может иметь в виду только Солнце. Но как Солнцу пришла в голову идея просто впустить его внутрь, если она в то же время сама нервирует Дерию своим недоверием и подозрением? Дерии моментально приходит в голову возможное объяснение: Солнце точно знает, что Якоб не может быть преступником, потому что преступник — она сама. Она выбрасывает эту мысль из головы. Нет, это все глупости. Солнце никогда бы этого не сделала. Какая причина должна быть у нее для этого?

— Пожалуйста, не злись на меня. Мне очень жаль, что я тебя так испугал.

— Это не твоя вина, — слабым голосом отвечает Дерия.

— Правда? Ты смотришь на меня так пристально.

Она улыбается вымученной улыбкой:

— Я просто задумалась. Эта женщина — ты можешь что-нибудь сказать мне о ней? Может быть, что-нибудь бросилось тебе в глаза в ней или она вела себя как-то странно?

— Извини, сожалею, — отвечает Якоб и проводит рукой по своим волосам. — Я действительно не обратил на нее внимания. Только впечатление, которое она произвела на меня, — милая… Но она ненадолго задержалась возле меня. Кстати, мне также очень жаль, что я раньше не позвонил тебе. У меня было собеседование в Гамбурге. Просто спонтанное.

— По крайней мере собеседование прошло хорошо?

Он презрительно хмыкает:

— Можно было и не ездить. Собственно говоря, я собирался позвонить тебе с дороги. Но, видимо, забыл свой мобильный еще по дороге туда, в поезде. Я приехал всего лишь час назад и хотел сразу же объяснить тебе, почему не звонил. — Он качает головой, а затем нежно гладит ее пальцем по щеке. — О чем я говорю? Теперь ведь это уже не важно. Ты действительно в порядке? Может, тебе что-то нужно? Если нужно отвезти к врачу, то я…

— Только не это. Уже все в порядке. — Несмотря на свое положение, у Дерии на душе становится легче, ведь теперь есть объяснение его исчезновению.

— Я появился очень не вовремя или как? — Он кривит рот в саркастической ухмылке. — От всей души поздравляю, я в этом просто чемпион мира.

— Нет, ты не пришел не вовремя, — отвечает она. Такого быть не может. — Дело в том, что у меня с нервами сейчас дела обстоят не самым лучшим образом. А теперь у меня еще и голова разболелась. — Она проводит рукой по голове и обнаруживает над правым ухо шишку.

— Мне действительно очень жаль, — повторяет Якоб. — Я попытался поймать тебя, но все случилось слишком быстро. Ты упала и ударилась головой о ступеньку. Тебе хоть не очень больно?

Она не помнит, чтобы он когда-то был таким неуверенным. Через каждую пару фраз он извиняется. Кажется, этот случай произвел на него очень тяжелое впечатление. Бедный, ей неприятно, что он из-за нее так беспокоится.

— Да ничего страшного, я так думаю. Просто очень больно. Наверное, мне на завтра понадобится шляпа или шапка, чтобы не выслушивать дюжину глупых вопросов и не давать дюжину глупых ответов.

— Подожди, — отвечает Якоб, встает и выходит из гостиной.

Она слышит, как он возится в кухне и немного спустя возвращается.

— Надо это охладить, тогда не будет такого сильного отека. Я, к сожалению, не нашел ничего лучшего, чем замороженную петрушку, идеальным был бы горох, но лучше петрушка, чем вообще ничего. В любом случае, травы полезны для здоровья.

Она чувствует себя как-то странно, когда он прижимает пакетик к ее шишке:

— Я правильно понимаю, что была без сознания и ты занес меня в мою квартиру?

«Пожалуйста, скажи, что я, по крайней мере, сама заползла сюда».

Но Якоб кивает:

— Ты увидела меня, громко закричала, швырнула в меня свою связку ключей, а затем просто потеряла сознание. Я, наверное, испугался, прежде всего того, что не сразу смог привести тебя в чувство. Где-то на две минуты ты полностью отключилась. Я бы сразу позвонил в «скорую помощь», но, к сожалению, мой мобильный телефон исчез, а я не знал, где находится твой.

Дерия смотрит на свой домашний телефон, который стоит в двух метрах от него. К счастью, ему не пришла в голову идея использовать его. Приезд «скорой помощи» сегодня был бы вершиной драмы, стоил бы ей остатков нервов и, возможно, денег тоже.

— Я, — бормочет он, когда замечает ее взгляд, — был несколько переутомлен, вынужден это признать.

— Да все уже в лучшем виде. Я бы никогда не впустила тебя сюда, если бы даже целая орда санитаров штурмовала мою квартиру.

— Могу себе представить.

— Сегодня здесь было больше людей, чем когда-либо.

— В самом деле? — Он поправляет временный холодный компресс и отводит волосы Дерии в сторону. — Рассказывай. Ты устраивала здесь вечеринку и не пригласила меня?

— Да, было бы неплохо, — отвечает она. Голова болит, но далеко не так сильно, зато прикосновения Якоба доставляют ей удовольствие. — Но я не могла до тебя дозвониться.

А затем она рассказывает ему, что случилось. Когда она рассказывает о двух проникновениях в ее квартиру и об ужасной находке в своей постели, Якоб бледнеет, да так, что его кожа кажется почти прозрачной, а жилы на лбу, висках и подбородке резко выделяются. Если бы Дерии понадобилось доказательство для того, что он не может быть преступником, то оно вот, именно сейчас у нее в руках. Люди умеют манипулировать, играть, притворяться и применять свои слова, жесты и мимику, но никто не сможет специально побледнеть.

Даже Один, кажется, замечает, что Якобу плохо. Он, мурлыча, трется о его ноги, словно хочет его поддержать. Кота ничуть не смущает то, что Якоб не обращает на него внимания.

Дерия немного сердится, что вообще задумывалась об абсурдном утверждении Солнца. Какой мотив может быть у Якоба, чтобы вредить ей? Кроме Солнца, он — первый человек, который, кажется, действительно беспокоится о ней, который не использует ее ситуацию и не смеется над ней. Роберт, конечно, давно уже стал бы упрекать ее, что она сама виновата в этом коллапсе, говорить, что ей просто нужно больше спать и лучше питаться, тогда такого бы никогда не случилось. У Роберта всегда наготове были простые решения, и он никогда не занимался проблемой дольше, чем это было необходимо.

— Как я могу тебе помочь? — спрашивает Якоб после минуты молчаливого размышления. — Подскажи, что я могу сделать?

«Останься здесь!» — больше всего хочется крикнуть ей. Но этого сказать она не может. Не после этих двух событий — один раз секс и этот странный вечер здесь. Конечно, Якоб не какой-то случайный мужчина, с которым она видится впервые. Она ведь его уже знает, каждую родинку на его коже, каждую линию его тела. Тем не менее она не может его так воспринимать. Тем самым она бы сразу прогнала его снова.

— Думаю, что с новым замком я здесь в безопасности, — говорит она. Насколько хорош был этот план и как он рассыпался, она уже доказала. — До тех пор, пока я сама себя здесь не загоню в нокаут, потому что всего боюсь. Я должна выдержать.

Взгляд Якоба говорит, что именно в этом и заключается проблема — в ее нервах. Она сама это знает и в душе благодарит его за то, что он не сказал это вслух.

— Ты мог бы дать мне следующую часть твоей рукописи, — говорит она.

— Правда? Ты хочешь читать дальше?

— Я должна. Пожалуйста, не говори, что ты не писал ничего больше и я теперь должна целыми неделями ждать каждую новую главу.

— Нет, книга почти готова. — На его лице улыбка борется с выражением страха. — Я правильно понимаю тебя — он тебе нравится? Или этот роман как дорожно-транспортное происшествие — страшно, но ты просто не в силах оторвать взгляд?

Она смеется, и вся ситуация уже почти забыта.

— Твой роман великолепен, Якоб. Я бы никогда не подумала, что ты умеешь так писать.

— Так? — Он заинтересованно поднимает бровь. — Такой мыльный? Такой театральный?

Он очень хорошо умеет ловить комплименты, считает она, поэтому говорит только:

— Вот именно, — и наслаждается его смущенным лицом. — Нет, глупости, я имею в виду то, что он такой жизненный. Я хорошо помню твои статьи в школьной газете. Твоя подпись стояла там, где были нужные формулировки, не только очень чистые, а очень точные, тщательно расследованные факты, и ни одного лишнего слова. Поэтому я предполагала, что мне придется читать роман в этом трезвом холодном стиле.

Он качает головой:

— Тексты для газет должны быть трезвыми и понятными. Но не романы. Романы должны быть приятными, романы должны опьянять, как коктейль, — ты должна заметить, что внутри, когда уже слишком поздно.

Дерия вздыхает:

— Мы понимаем друг друга. Если это был твой план, то он раскрыт.

— Ты ведь даже не знаешь, что будет дальше.

— Нет, но я хочу это узнать. Так когда же я получу остальное?

— Скоро, — обещает он и прячет улыбку в уголках своих губ. — Я уйду и принесу тебе еще одну главу, но я не уверен, что могу оставить тебя здесь одну. Ты действительно выглядишь не очень хорошо.

— О, спасибо, я тронута.

Он смеется, чем изрядно ее удивляет. Он не выглядит ни на день старше, чем тогда. Может быть, более зрелым, в любом случае более взрослым, но не старше.

— Я просто ужасно устала, — объясняет она. — Просплю целую ночь и стану новым человеком, обещаю. Может быть, тогда мы сможем встретиться и что-нибудь предпринять?

Она надеется, что он поймет ее правильно и заметит, насколько ей не хочется просить его уходить сейчас.

Якоб кажется немного разочарованным, но кивает:

— О’кей, так и сделаем. Разреши мне воспользоваться твоим мобильным телефоном и послать твой номер на мой новый телефон.

— Конечно, мне ведь тоже нужен твой новый номер. — Она хочет подняться, чтобы взять свою сумку, но Якоб мягко прижимает ее к постели.

— Лежи, Дерия. Иначе ты снова упадешь и тогда на сегодня от меня уже не избавишься. Это угроза, а не обещание.

— Ну ладно. Телефон лежит в моей сумке в гардеробе.

Якоб уходит и быстро возвращается. Она раздумывает, нужно ли попросить его приготовить ей что-нибудь поесть или хотя бы остаться, пока она сама приготовит еду. Но какое-то трудно определимое чувство мешает ей. Он прощается, наклоняется над нею и целует ее в лоб. Затем Якоб берет свою куртку, и, пока она еще раздумывает, что бы сказать ему, чтобы он, может быть, что-нибудь сделал для нее, он уже уходит и Дерия снова остается одна.

У нее немного кружится голова, когда она с трудом поднимается с дивана. Да, она тут же начинает сердиться на себя за свою глупую гордость. Она могла бы попросить его приготовить ей чай. Вместе с тем она рада, что он вел себя ненавязчиво. Но от чая ей придется отказаться. Она не уверена, что ей удастся без приключений добраться до кухни: удар по голове все же был сильнее, чем она раньше думала. Дерия снова опускается на подушку. Если она какое-то время отдохнет и ей удастся хотя бы на полчаса закрыть глаза, после этого ей, конечно, будет лучше.

Когда в дверь кто-то стучит, она сначала думает, что не прошло и пяти минут. Однако взгляд на часы показывает ей, что уже десятый час. Она, должно быть, проспала больше двух часов. Кто это теперь может быть? Якоб? Нет, тот бы позвонил в домофон. Ее сердце начинает колотиться, она не может решиться, идти ли ей к двери или на всякий случай притвориться, что ее тут нет.

В конце концов она слышит, как кто-то снаружи приглушенно зовет ей по имени. Это Солнце. У Дерии камень падает с души. Она с трудом поднимается, ее коленки все еще дрожат, но ей уже лучше. Она убирает теплый и ставший мокрым пакетик с петрушкой с головы. Якоб был прав, отек значительно уменьшился.

— Дерия? — слышит она еще раз голос Солнца.

— Я иду, минуточку!

Она обнимает подругу прямо на пороге. Затем, кажется, Солнце замечает, что что-то не в порядке. Она засовывает что-то в свою сумку, которую раньше держала в руке, хватает Дерию за плечи, немного отодвигает от себя, чтобы лучше рассмотреть ее:

— Дорогая, что случилось? У тебя такой больной вид.

Дерия просит ее зайти, усаживает в кухне за стол. Солнце бросает на стол свою вышитую сумку и без приглашения начинает готовить чай. Дерия старается описать сегодняшний день как можно короче.

Солнце оставляет в покое чайник и пакетики с чаем, когда Дерия рассказывает об овечьем сердце в постели и крови в туалете.

— О боже, Дерия, я ведь не имела ни малейшего понятия. Так что все становится все хуже и хуже. Именно сегодня меня здесь не было, и мне так жаль.

— Да ничего, ты бы тоже ничего не смогла сделать. А где ты была?

— Посещала клинику, — говорит Солнце и закатывает глаза. — Со своим братом. Но ему там все недостаточно хорошо. Изысканный господин ожидает многозвездочный отель для своего лечения. У меня уже ноги болят, я ведь только сейчас вернулась домой.

— Значит, это не ты впустила в дом Якоба?

— Что? — Лицо Солнца омрачается. — Ты думаешь, что я могла спокойно впустить сюда чужого человека, хотя я отлично знаю, что какой-то сумасшедший охотится на тебя?

«Это может быть только Роберт», — думает Дерия, но ничего не говорит.

— Ах, я просто так подумала. Какая-то светловолосая женщина впустила Якоба, но, может быть, он имел в виду фрау Крамер с третьего этажа.

— Она ведь седая, — скептически замечает Солнце.

Но у нее броские локоны, а тогда было довольно темно.

— Да все равно. Я знаю, что это был не он. Он очень мило позаботился обо мне.

Солнце отворачивается и наливает чай.

— Но много времени он тут не провел. Как он мог оставить тебя одну в таком состоянии?

— Я его об этом попросила, — признается Дерия.

— Ты Якоба… О боже, Дерия, зачем все это? Неужели ты не можешь хотя бы раз принять помощь, если тебя кто-то терроризирует и угрожает тебе? — Солнце опять поворачивается к ней. — Ты все же боишься, что он…

— Ни в коем случае. Он не мог быть тем, кто побывал здесь, — ты была бы точно так же убеждена, как и я, если бы его только что увидела.

Солнце пожимает плечами, а Дерия сердито сжимает зубы. Ничего из того, что она говорит, не уберет подозрения Солнца.

— Зачем же ты тогда его прогнала?

— Я не испытываю страха перед ним, ни малейшего, — начинает говорить Дерия. — Вот только перед самой собой.

Солнце смеется:

— Точно. Ты — опасная, Дерия. В конце концов ты его еще и сожрешь.

На какой-то момент Дерия чувствует, что ее подруга нервирует ее, но это только на короткий момент.

— Я уже когда-то позволила отдать бразды правления собой в чужие руки. Я бы никогда не вышла замуж за Роберта, если бы думала, что справлюсь одна.

Солнце ставит ей чашку чая перед носом и садится напротив:

— Это была не твоя вина. Роберт — это настоящая задница.

— И я это знала. Всегда. И тем не менее я вышла за него замуж, потому что думала, что лучше такая задница, чем пропадать в одиночку.

— Задним числом человек всегда умен — а теперь не закатывай глаза, потому что это такая фраза. Да, это фраза, но она справедливая.

Дерия чувствует себя слишком слабой, чтобы возражать. Может быть, Солнце и права.

— Когда человек влюблен, он видит только положительные стороны, — продолжает Солнце, — и в порядке вещей, когда при этом совершаешь ошибки. Но на этом нужно учиться и не повторять одну и ту же ошибку.

— Ты имеешь в виду Якоба.

— Да. Я боюсь, что ты видишь его только в светлых красках. Как когда-то Роберта.

«Сейчас это по-другому», — хочется сказать Дерии. Ну как она может объяснить Солнцу, что чувствует в действительности? Тогда, с Робертом, она отчаянно пыталась оживить свое сердце. За это время она смирилась с тем, что ее сердце мертво и она борется только против обманчивого чувства, что оно все же будет биться снова. «Мое сердце — как зомби», — думает она и вздрагивает от страха. Но как объяснить Солнцу то, чего она сама не понимает, ведь все это так противоречиво. Все кажется фальшивым и при этом таким хорошим. Словно неправильный путь — самый лучший из тех, по которым она когда-нибудь шла в своей жизни. И при этом она знает, что он не приведет ни к какому хорошему концу.

Нет, ей нужно молчать. Иначе Солнце объявит ее сумасшедшей и, возможно, будет права.

— Я буду беречь себя, — в конце концов решительно заверяет она, — поэтому я его и отослала. Потому что я хочу избегать любой зависимости. Мы встречаемся без обязательств. Только для удовольствия.

Солнце улыбается, хотя и несколько принужденно:

— Я надеюсь, что он идет тебе на пользу.

— Да, правильно. Он вдохновляет меня. У меня действительно появилась охота снова сесть за ноутбук и посмотреть, что получится, если я просто возьму и напишу что-нибудь от себя. Якоб теперь тоже пишет, ты знаешь? Он разрешил прочесть начало его романа — оно великолепно.

— О! — Солнце спрыгивает со стула. — Я чуть не забыла. Я тут нашла кое-что на половичке перед твоей дверью.

Она бежит в коридор, забирает свою сумку и вынимает оттуда несколько листов бумаги, свернутых и перевязанных зеленой ленточкой:

— Вот, это, наверно, для тебя. Это от него?

Руки Дерии немного дрожат, когда она развязывает ленточку и разворачивает страницы. Она сразу же узнает робкое «р» и улыбается:

— Да, новая глава. Я ему только что сказала, что с большим удовольствием прочитала бы продолжение его романа. Он, наверно, сразу же принес сюда текст.

— Очевидно, он любит создавать интригу, — замечает Солнце. Она права. Обилия текста тут нет, всего лишь несколько страниц. Ну да ладно. Сегодня вечером она узнает, что будет дальше с безымянным героем Якоба.

 

Правильно ли я поступил?

В этом я был не вполне уверен. Но одно знал совершенно точно: это было справедливо. Томас не заслужил того, чем обладал. Поэтому меня наполнило мрачным удовлетворением то, что у него ничего не осталось. Он потерял все. Но я тоже потерял. А кто любит терять?

Он облегчил мне задачу проникновения в его грязную тайну. Это был слишком легко. Наверное, именно это и злило меня больше всего.

Когда я попросил его разрешения сопровождать его на работу, чтобы получить представление о том, что он делает, он сразу же пришел в восторг, причем стандартным американским способом. Мысль, что я могу сделать такую же карьеру, как и он, взбодрила его. Было сразу видно, что ему стоило немалых усилий удержаться и не представить меня коллегам по работе как продолжателя своего рода.

Он показал мне свое бюро, которое сразу же напомнило мне один из полицейских участков, которые я видел в телесериалах. Бледный зеленый цвет и темно-серый — это цвета, которые всегда выглядят так, словно на них лежит слой пыли. (Чего никогда бы не допустила уборщица, которую звали Таня и которая говорила по-немецки, по-русски, по-французски — только ни единого слова по-английски.) Естественно, весь стол был уставлен фотографиями Бекки и ее улыбками с отбеленными зубами.

Томас буквально заставил меня открыть все шкафы и ящики, просмотреть папки (около сотни) и папки поменьше (еще тысячу), сесть за свой компьютер, открыть несколько программ и наговорить несколько бессмысленных фраз на его диктофон, который он хотел отдать какой-то секретарше, находившейся в комнате тремя дверями дальше, чтобы она их напечатала. Он сфотографировал меня на фоне стенки из папок и даже сидящим за его компьютером и с пальцами на его клавиатуре. Однако прежде всего он сделал одно: он дал мне четкий след к доказательствам, которые я искал. Все было так однозначно, что почти смешно, — один-единственный ящик его письменного стола, который закрывался на ключ. Я делал вид, что на меня произвело огромное впечатление количество бумаг, и задавал ему безобидные вопросы. Но когда он в какой-то момент ушел в туалет, я схватил связку его ключей и попробовал, подходят ли они к этому ящику, но открыть его мне не удалось. И тогда я понял, что вышел на правильный след.

Обедали мы в кафе, и он даже доставил мне удовольствие, заказав шоколадно-молочный коктейль — вариант диеты, потому что боялся, что я выдам его Бекки за то, что он употреблял коктейль со сливками. Я незаметно добавил более чем щедрую порцию капель слабительного, которые употребляла Бекки для облегчения желудка, и он пожаловался на горьковатый привкус сахарина, заменявшего сахар. После обеда он позвонил Бекки и сообщил, что плохо переносит диетические коктейли, потому что сейчас у него страшно бурлит в животе. Через три минуты он с искаженным лицом снова побежал в туалет. Мне было понятно, что это затянется на некоторое время.

Я нашел ключ в третьей рамке с фотографиями, которую я открыл, — между фотографией и картонной задней стенкой. То, что находилось в ящике, было в одинаковой степени как простым, так и эффективным. Это прекрасно подходило моему дяде.

Эта свинья изобрела специальный налог на постоянство, который якобы должны были платить владельцы домов во всем Орегоне, чьи дома были старше шестидесяти лет. Того, кто отказывался поменять свой старый дом на новый с лучшей энергоэффективностью, приглашали к кассе. Налог на экономную скромную жизнь — может быть, он стал бы министром финансов, если бы продал эту идею в Германию, вместо того чтобы превратить ее в процедуру «Do-it-yourself» .

Этот налог он выставлял в счет пожилым людям. Может быть, он специально обращался только к пенсионерам, которых считал особо законопослушными. Я нашел целый список потенциальных новых клиентов, которые были рассортированы по системе баллов: подключение к Интернету давало множество минусов, как и регулярный контакт с более молодыми родственниками. Хорошо пополняемый счет, мертвый супруг или супруга, домашние животные или хорошо ухоженные грядки с овощами на огороде давали плюсовые баллы, которые повышали привлекательность соответствующих лиц. Мне не пришлось долго думать, откуда к нему попадала эта информация, — Бекки улыбалась мне с дюжины фотографий, и улыбалась понимающе.

Этот якобы налог взимался непосредственно управлением финансов, уведомления были оформлены на обычных бланках. В качество контактного лица, естественно, выступал дядя Томас, и все телефонные номера вели в его бюро. Я постепенно начал понимать, почему он посадил свою секретаршу в комнату несколькими дверями дальше. Потому что, разумеется, счет, на который нужно было переводить деньги, не принадлежал финансовому управлению Корваллиса или штату Орегон — только одному моему дяде.

Как было сказано, он слишком облегчил мне задачу.

Я уложил все назад на свое место, скопировал для себя только систему баллов и снова закрыл ящик на ключ. Затем я положил ключ назад, поставил фотографии на их место и ответил: «Ах, как жаль», когда Томас мне с сожалением сообщил, что нам нужно ехать домой, потому что он чувствует себя плохо. Вечером мы играли в «Монополию».

На следующий день я предложил эту историю вместе со списком клиентов газете «Корваллис таймс» и получил три сотни долларов наличными в руки. Через день моего дядю перед домом ожидали шесть патрульных машин и еще больше журналистов. Я получил крепкую пощечину от Бекки, которую действительно заслужил, и с удивлением наблюдал, как разрушилось дядино состояние.

Сомнения закрались после того, как улегся скандал. Мне пришла в голову мысль, что лучше бы я сначала закончил высшую школу, прежде чем взорвать эту бомбу: оказалось не так легко найти себе квартиру и работу, которая не совпадала бы со временем занятий. Я рассматривал как счастливый случай то, что главный редактор газеты, видимо, испытывал угрызения совести, потому что купил мою историю значительно ниже ее стоимости. Он дал мне несколько мелких заданий — открытие новых магазинов, шоу машин-монстров, выставки мелких животных. Потом, после всего этого, стало понятным, что это не был счастливый случай, потому что я за пару грошей вкалывал до полусмерти, постоянно жонглировал своими доходами и расходами, в то время как коллеги, имевшие лишь долю моего таланта, зарабатывали во много раз больше. Они получали за пять минут работы больше, чем я за все выходные, бегая между перепелками, карликовыми курами и самыми большими куриными яйцами Орегона. Когда я закончил колледж, у меня почти прошла охота изучать журналистику.

Но нужно было двигаться вперед, если я не хотел доконать себя. Я хотел вырваться из этого затхлого маленького городка. Таким образом, я принял решение еще раз поставить все на карту, наскреб свои последние монеты, добрался на попутках до Сиэтла и записался в университет Вашингтона, в котором было почти столько же студентов, сколько жителей в Корваллисе.

 

Глава 18

Выходной день приходится очень кстати. Дерия спит на диване не только всю ночь, но даже и до обеда, и чувствует себя после этого как возродившаяся. Тони, очевидно, сверхпунктуально перечислил ей зарплату, потому что деньги уже на счету. Солнце возмещает вчерашний моросящий дождь своим решительным сиянием, и, таким образом, Дерия совершает приятную пешеходную прогулку к банку, а затем — к супермаркету. Она завтракает «Зеленым смузи» возле маленького киоска и занимается своей обычной игрой, придумывая истории прохожим. После этого покупает хлеб, молоко и столько свежих овощей и фруктов, сколько может унести. Часть из них запланирована для Киви, но когда она приходит на площадь, где ее часто можно было встретить, то видит, что там шляется всего несколько старых усталых мужчин.

— Молодая девушка с короткими темными волосами, — обращается Дерия к одному из мужчин, — вы ее сегодня уже видели?

Он тупо смотрит мимо. Затем пожимает плечами:

— Не знаю такую.

— Но вы ведь бываете здесь часто?

И снова ему требуется долгое время, прежде чем ответить:

— Да. Каждый день.

— Она тоже здесь часто бывает, — помогает ему Дерия, подчеркивая свои слова жестами. — Женщина. Очень маленькая. Изящная. Еще очень молодая.

Он отрицательно качает головой.

Дерия сохраняет терпение:

— Она носит синюю куртку.

— Ага. — Теперь он отвечает на ее взгляд. Кажется, до него дошло. — Ты имеешь в виду Лолу?

Вполне возможно, что Киви называет себя так.

— Да, вы ее видели?

Мужчина снова уходит в себя. Он качает головой:

— Давно уже нет. Дня два или около того. — Он указывает подбородком в направлении других мужчин. — Лола? — бормочет он, всего лишь немного громче, чем до сих пор разговаривал с Дерией. — Маленькая, которая так прекрасно играет на сломанной гитаре Валли. Вот эта здесь ищет ее.

Однако ни у кого из них нет ответа. Все, что получает Дерия, — еще более незаинтересованное пожатие плечами, если вообще кто-то на нее реагирует.

— Ничего не поделаешь, — говорит мужчина ей.

— И все равно спасибо. — Она хочет подарить ему булку и бутылку молока, но он не хочет ничего из этого, и ей снова с трудом приходится укладывать все в свой пакет. В конце концов она сует ему в руку пять евро. Он бормочет «спасибо» ей вслед. Добравшись домой, она распаковывает продукты и выкладывает яблоки, апельсины, мандарины-клементины, два манго и ананас в специальную вазу для фруктов, стоящую на кухонном столе. Собственно говоря, уже пора бы установить на столе рождественский веночек, но у нее сейчас скорее весенние чувства, и это должно отражаться на ее квартире. Прежде всего ей хочется снова чувствовать себя хорошо. Она запускает ноутбук, открывает онлайн-шоп и, не вдаваясь в долгие поиски, заказывает себе какой-то новый матрац. Главный критерий — он должен быть привезен до завтрашнего дня. Новое покрывало, подушки, простыни и красивый постельный гарнитур в милых красках между зеленым цвета липы и зеленым цвета яблока. Это она может себе тоже позволить, пусть даже после этого добрая часть ее зарплаты уже опять будет израсходована. Но это того стоит. Она не доставит Роберту удовольствия тем, что будет спать на диване хотя бы на один день дольше, чем нужно.

Когда все уже подготовлено, ее хорошее настроение настолько окрепло, что она посылает сообщение Надин и даже извиняется перед ней, пусть даже не зная, за что, — просто так, ради установления мира. «Апп» показывает ей, что Надин сразу же прочитала сообщение, но ответа от нее не приходит.

— Я знаю, чего она хочет, — обращается Дерия к Одину и вздыхает, — она хочет, чтобы я спросила ее о Роберте. Чтобы я спросила, вернулся ли он и как он себя чувствует.

Один смотрит на нее с таким равнодушием, на которое только способна кошка.

Звонит мобильный телефон, и ее уголки рта поднимаются вверх в улыбке, не спрашивая предварительно разрешения у Дерии, когда она узнает имя на дисплее.

— Якоб, привет.

— Привет, Дерия. Судя по твоему голосу, ты себя чувствуешь лучше?

— И это ты узнаешь всего по двум словам? Респект. Ты прав.

— Великолепно. У тебя есть желание пойти со мной в парк? Уже сегодня?

— Было бы стыдно при такой погоде не сходить в парк.

Они договариваются о месте и времени встречи, и, хотя у нее есть всего лишь полчаса времени на подготовку, Дерия прыгает под душ, чтобы потом с трудом и с помощью огромного количества средства для увеличения объема волос высушить феном волосы. Вместо того чтобы удовлетвориться тонирующим кремом для лица, она наносит свежий макияж, чтобы скрыть все последние следы прошлого дня. Для того чтобы успеть на трамвай, ей приходится бежать, но это, по крайней мере, взбадривает ее кровеносную систему и окрашивает щеки в розовый цвет.

Якоб уже ждет. Когда она видит его, он как раз приглаживает рукой волосы и беспокойно оглядывается. Сердце Дерии прыгает. Он никогда не был крутым и выдержанным, нет, Якоб был, есть и остается теплым человеком до кончиков волос, которые в свете солнца кажутся красноватыми. Она всегда называла его волосы светло-каштановыми, даже золотисто-каштановыми, если уж быть педантичной. Но в своем романе она бы написала, что его волосы имеют цвет солнечного заката. Она смеется над собственными мыслями, делает последние шаги и зовет его по имени.

Он облегченно улыбается, увидев ее, обнимает в знак приветствия и целует оба уголка рта. Дерия уже начинает привыкать к этому.

Она в шутку ударяет его в грудь:

— Ну ты и хитрец! Ты об этом знаешь?

Он с интересом поднимает бровь:

— Повтори. Чем же я заслужил такую честь?

— Ты снова дал мне совсем маленькую часть книги. Ты, наверное, хочешь сделать все еще драматичнее, да? Но это — дешевый трюк.

Якоб невозмутимо берет Дерию под руку и прогулочным шагом направляется с ней в сторону озера.

— Но это хороший дешевый трюк, — говорит он, — потому что он срабатывает.

— От этого он лучше не становится.

Якоб качает головой:

— Значит, мой герой не является несимпатичным для тебя?

Действительно, чувствуется, что он последние годы провел за границей.

— Ах, глупости. Ты разговариваешь с создательницей героя, который, согласно сообщениям прессы, является серийным убийцей и о котором мечтают все тещи.

— Вот это да. Кто такое написал? «Bild der Frau»?

— Я уже точно не помню, но ты близок к истине.

— И этот журнал сразу же вознаградил тебя литературной блокадой?

Конечно, он этого не хотел, но неудачное замечание довольно ощутимо портит ей настроение. Ей в голову не приходит никакого ответа, который не выдал бы, насколько чувствительно относится она к этой теме.

И все же он сразу это замечает:

— Я сейчас сказал что-то не то или как?

— Это не твоя вина, — отвечает она. — Просто меня ужасно угнетает то, что я больше не могу ничего хорошего изложить на бумаге. Но это абсолютно не связано с откликами прессы того времени. И с теми отрицательными рецензиями, которые писали мне тогда.

— А в чем же дело?

— Я… — Она запинается. Поймет ли он? Он сам пишет, но это еще ничего не значит. Ее редактор пишет тоже, однако эта добрая женщина так ничего не поняла и просто старалась помочь ей обычными советами из писательского ремесла. Советами, которые, к сожалению, настолько далеки от главной проблемы, как Арктика от Нила. — Я больше ни к кому не могу подступиться, — пытается объяснить она. — Я придумываю себе главного героя, но он остается выдумкой, которая не становится для меня реальностью. Мне удается только очертить контур, но не кости, не плоть и кровь. Из-за этого возникает не действие, а только искусственная игра теней.

— Ни один герой не сравнится с первым, — бормочет Якоб.

Она кивает, и у нее начинает чесаться в затылке, когда до нее доходит, насколько велика здесь параллель с ее собственной жизнью: никто не сравнится с моей первой любовью.

— Может ли быть такое, — размышляет Якоб, — что эти недостатки имеют значение преимущественно только для твоей головы? То, что фигуры кажутся тебе неудачными, потому что у тебя нет тесной связи с ними, не обязательно означает, что читатели воспринимают это точно так же.

— Я тоже сначала так думала. Но все, что мне до сих пор казалось хорошим для того, чтобы предложить тексты своим агентам или в издательство, ими не было воспринято. Я больше не могу быть убедительной. Мне кажется, что все они считают меня плохим автором. Они думают, что «Зеркальные капли» были случайным удачным попаданием. «One-Hit-Wonder».

— Но это не так.

Дерия благодарна ему, что он сформулировал это не как вопрос.

— Не знаю. Там должно быть нечто большее.

— Но есть и другие издательства.

— Да. И ничто больше не удерживает меня у моего старого издательства, кроме понимания того, что у меня нет ничего, что могло бы убедить других.

Якоб наклоняет голову в ее сторону и смотрит на нее с легкой улыбкой:

— Я верю в тебя. Ты вернешься, в этом я совершенно уверен.

— Спасибо, что ты так думаешь. Но теперь достаточно говорить о моих текстах и вернемся к твоему. Почему, собственно, ты их печатаешь на старой пишущей машинке? Может быть, ты в стране возможностей, не имеющих тормозов, что-то прозевал, но у нас, между тем, в good old Germany есть компьютеры.

— Неужели? — восклицает он и смеется. Однако тут же становится серьезным. — Просто я могу писать только на ней.

Тоска в его голосе трогает Дерию.

— У нее есть своя история или как?

— Конечно есть. Ты же знаешь эту пишущую машинку, она уже тогда стояла в моей комнате.

Она напряженно думает, стараясь вызвать в своих воспоминаниях его комнату. Угол, в котором стоял его письменный стол, скрыт в тумане. Она не видит ясной картины.

— Тогда у нас было немного денег, ты, конечно, еще это помнишь, и мне пришлось очень долго экономить, чтобы купить ее. Мне было двенадцать лет, и у меня еще были более романтические представления, чем в последующие годы. Я пообещал матери, что напечатаю свой первый роман на этой пишущей машинке. — Он опускает взгляд, и ей кажется, что то, что она угадывает в нем, называется стыдом. — К сожалению, перед этим ее постигла участь всех католиков.

— Участь всех католиков?

— Слишком много каялась, — говорит Якоб. — Надо признаваться во всех грехах и искупать их молитвами. После этого ей оставалось только лечь в гроб, забить его изнутри гвоздями и ожидать, пока она разложится.

Дерии нравится такая картина. Она не знает точно, что хочет этим сказать Якоб, но ей нравится: это звучит похоже на то, что, наверное, встречается чаще, чем можно подумать. Она решает записать и сохранить это. Для более умных времен.

— Меня до сегодняшнего дня мучает сожаление, — бормочет Якоб, словно он говорит больше сам с собой, со своей матерью или с Богом, чем с ней, — что я не успел вовремя закончить роман.

Неудивительно — на старой заедающей пишущей машинке.

Дерия не знает, как ему вообще удается что-то напечатать. Из-за каждого позже вставленного или вычеркнутого слова приходится перепечатывать всю страницу.

— Но зато у тебя, конечно, были сотни статей.

Он кивает:

— Ими можно было бы заполнить книги и энциклопедии.

— Твоя мать, конечно, гордилась бы тобой.

— Да, конечно.

Но это не одно и то же, и это она знает так же хорошо, как и он.

Они подходят к озеру и останавливаются, чтобы насладиться видом. Декабрьское солнце и ветер заставляют блестеть поверхность воды. В лазурной синеве неба уже лежит предчувствие скорого наступления холодов. На лугу рядом с озером целые семьи запускают воздушных змеев, а за деревьями, уже потерявшими все листья, видно несколько ярких цветных клякс. Это куртки детей, играющих на площадке. Оттуда тихо доносятся их крики и смех. Дерия склоняет голову на плечо Якоба.

Он обнимает ее, трогает шею, запускает пальцы под воротник ее пальто, и добирается до места, где сходятся шея и плечи.

Дерия чувствует себя тонкокожей и ранимой, но в первый раз за долгое время это не то ощущение, которое внушает ей тревогу. Этот момент такой мирный и прекрасный, что Дерия хочет остановить его, чтобы Якоб и она остались здесь навечно. Чтобы она всегда чувствовала себя хорошо и уверенно. Когда он целует ее, внутри все становится таким теплым и уютным и она разрешает себе подумать, что ее сердце, может быть, совсем не умерло. Может быть, оно просто очень долго и очень глубоко спало.

Они остаются в парке до тех пор, пока не начинает темнеть, а потом едут на трамвае к Дерии домой. Дерия четко знает, с какой целью. Время ожидания было достаточно долгим. Они попадают в час пик, вагон забит полностью, и они стоят в толпе вблизи двери. Каждые несколько метров водитель вынужден тормозить и кто-нибудь толкает Дерию в бок. И только теперь она вспоминает, что дома их ожидает только один узкий диван.

— Вот дерьмо, — тихо ругается она и знаком показывает Якобу, чтобы он нагнулся к ней, чтобы лучше понимать ее. — Мы можем поехать к тебе?

Якоб наклоняет голову:

— Почему? Что, твой второй любовник дома?

Как сладко он умеет имитировать ревность. Она хочет что-то сказать, но он смотрит на нее так проницательно, что ей не хватает слов. Диван оставляет ее равнодушной.

— Намного проще, — бормочет она, и в горле у нее начинает хрипеть. — У меня нет постели. После того дела с сердцем я выбросила матрац. Надеюсь, это тебя не смущает.

Он внимательно смотрит на нее, и на какой-то момент у нее возникает чувство, что он ей не верит. Затем он привлекает ее к себе:

— Мне не нужна кровать, я возьму тебя на полу или на столе. Где ты захочешь.

При мысли о том, как ее старый кухонный стол, заимствованный из громоздкого мусора, ломается под ними, она смеется, но Якоб остается серьезным:

— Я хочу к тебе.

Что-то в его голосе звучит такое, что ее становится то жарко, то холодно.

Ее сердце бьется мощными толчками, которые отдаются во всем теле, когда она наконец открывает дверь. Она нарушает свой обычный порядок — сначала проверить все помещения, а сегодня даже не уделяет внимания Одину. Она слишком долго освобождается от одежды и все же недостаточно долго. Якоб сначала вообще не раздевается, просто бросает свою куртку в угол, а его брюки сползают на пол и остаются на лодыжках, как путы. Тем лучше. В таком виде он не сможет убежать. Ничего нет такого, что подсказало бы ей, что он этого хочет. Все происходит так быстро, словно последние часы были сплошной борьбой за то, чтобы не потерять самообладание. Сначала получает оргазм она, а через мгновение — и он. После этого он расслабляется рядом с ней, прижимает ее лицо к своей груди и целует ее волосы.

— Мы не можем пойти ко мне, — бормочет он и отвечает на вопрос, который она задала полчаса назад. — Поэтому мы сейчас и здесь.

— Это что, слишком далеко?

— Не поэтому.

— Почему же?

Он еще раз целует ее волосы:

— Ты будешь смеяться надо мной.

— Может быть, — и проводит большим пальцем ноги по его бедру. — Тебе придется взять на себя риск.

— Я говорил, что у меня есть квартира. Но ее у меня нет.

Дерия невольно вспоминает Киви, но вряд ли Якоб может жить в подобных условиях. Его дорогая рубашка выглажена, она пахнет средством для полоскания белья и дезодорантом, а еще деревом и какими-то терпкими фруктами. Она расстегивает две пуговицы.

— Когда я хочу тебя, — шепчет она прямо ему под рубашку в кожу, — ты можешь затащить меня даже под ближайший мост. Я этого и не замечу.

Его грудная клетка двигается, очевидно, он смеется.

— А теперь ты смеешься надо мной.

— Такого бы я никогда не сделал, Дерия. Нет, это не настолько трагично. Я нашел приют у двух кузенов, у нас нечто похожее на жилое сообщество, но комнатушка слишком маленькая для троих. Я сплю на кушетке в гостиной. Это ничего, ребята в порядке, только…

— Только это не то место, куда можно привести женщину, — заканчивает его фразу Дерия.

— Мне стыдно. Можно жить так, когда тебе двадцать, но не тогда, когда тебе уже за тридцать.

— Зачем же ты тогда это делаешь? — Она кусает себе губу. Ее вопрос звучит двойственно, словно критика. — Это, конечно, твое решение, и я не вижу в этом ничего плохого. Но если тебе так неудобно?

Он застывает на секунду:

— Я поселился у них, потому что не был уверен, стоит ли обставлять себе квартиру.

Она понимает все. Ее охватывает озноб. Он не хочет оставаться. Он вовсе не вернулся назад, здесь у него просто промежуточная остановка. Как у Киви. Однажды, в не очень отдаленном будущем, он просто исчезнет.

 

Глава 19

Дерия решила наслаждаться временем, проведенным с Якобом, пусть это будут всего лишь несколько часов, но до того, как она опомнилась, часы превратились в дни, а дни — в недели. Каждую ночь она проводит с Якобом. Когда бы она ни погружалась в мечтания — не слишком ли она напрягает свою вновь возникшую связь слишком большой близостью, или она становится зависимой от Якоба, — он успокаивает ее уже следующим поцелуем, который дарит ей.

— Мы ведь сейчас счастливы, — отвечает он ей однажды, когда сомнения настолько нервируют ее, что она упоминает о них вслух. — Разве плохо наслаждаться временем, пока оно у нас есть? Если мы сейчас будем ломать себе голову над тем, будет ли все в порядке между нами в следующем году, от этого наши шансы на будущее не станут выше. Это лишь отягощает наше настоящее.

Ее сердце прыгает, когда она понимает, что он прав. И что намерения жить от часа к часу или ото дня ко дню не являются фатальным бегством от реальности, она просто делает все правильно.

Эта непринужденная сторона является новой в Якобе. Во времена своей молодости он был целеустремленным, почти сверх меры организованным, и на всякий случай у него всегда был «план Б». Эти годы изменили его, но, когда бы она ни спрашивала его о прошлом или о нажитом опыте, он рассказывает ей что-то совершенно безобидное. Несмотря на его словесные увертки, она видит результат, и ей он нравится. Якоб — абсолютно беззаботный человек. Более того, его, кажется, окружает особая аура, от которой отскакивают все заботы, и когда она достаточно долго находится рядом с ним, эта же аура даже защищает ее. В то время как на улице декабрь становится холодным, мокрым и неуютным и люди тщетно борются против темноты, украшая свои дома и магазины гирляндами огней, а также искусственными свечами, Дерия день за днем чувствует все больше приятного тепла в груди. Ее страх перед преследователем растворился в пустоте. Если Якоб находится рядом с ней, она даже открывает окно настежь, чтобы проветрить квартиру, и беззаботно покидает помещение. Люди, которые в темноте некоторое время идут за ней, — это простые прохожие, и они не превращаются в преследователей.

Роберт все еще не нашелся. На «Фейсбуке» есть блог, который создали его мать и брат, сто раз размножили, но кроме слухов, что его видели в аэропорту в Осло, на бирже труда возле Саарбрюкена, или в «Макдоналдсе» на Нойштрассе, ничего больше нет. Последнее говорит о том, что он находится где-то вблизи. Но Роберт скорее помер бы от голода, чем пошел в «Макдоналдс», поэтому этот вариант полностью исключается.

Киви все же не покинула город. Дерия встречает ее почти ежедневно, когда в кафе обеденный перерыв. Иногда она даже приглашает ее на какао. Чаще всего Киви покупает в супермаркете сухие хлебцы, а также пачку нарезанного сыра и заставляет Дерию взять один из таких бутербродов. При этом они гуляют по пассажу для покупок, откуда не видно, что на улице дождь льет как из ведра.

— Я рада, что ты еще здесь, — говорит Дерия в среду. Она раздумывает, не пригласить ли Киви в пятницу, когда у нее будет свободный вечер, к себе на ужин. — Без тебя мне чего-то не хватает.

Мысль о том, что Киви может буквально в следующую ночь исчезнуть, имеет горький вкус и даже чувство бóльшей потери, чем она может себе объяснить. Может быть, хотя бы с помощью некоего подобия близости она уговорит ее не уходить или, если уж нельзя иначе, хотя бы не так скоро. Якоб тоже несколько раз упоминал, что он хочет познакомиться с Киви. До сих пор он встречал только Солнце, но из этого ничего хорошего не вышло. Они как-то весьма сдержанно отреагировали друг на друга, а после этого Якоб даже утверждал, что непонятно почему, но разговоры с Солнцем его утомляют, а Солнце просто заявила, что не знает, о чем вообще можно говорить с Якобом.

— Ты без меня просто помрешь с голоду, — просто отвечает Киви и даже не смеется, когда Дерия начинает хихикать. — Я всерьез, Дерия. Ты выглядишь не очень хорошо. Ты хоть что-нибудь ешь помимо бутербродов с сыром, которые я приношу с собой?

Дерия с удивлением смотрит на нее сверху вниз. Ладно, ее брюки когда-то сидели на ней более плотно, но она не могла потерять больше чем два или три килограмма, и в этом с гарантией виноват только стресс. В стеклах витрин, мимо которых они проходят, очертания фигуры выглядят такими же, как всегда.

— Да я уже могу сама следить за собой, — говорит она, думая о том, чтобы это не прозвучало слишком нелюбезно. Киви — человек чувствительный. Но приглашать ее на ужин ей уже не хочется. После этого еще придется выслушивать, что она поставила на стол недостаточно калорий.

При прощании Киви совершает нечто, что в равной мере удивляет и напрягает Дерию. Она берет руку Дерии в свою. Тонкие пальцы Киви удивительно теплы. На какой-то момент Дерии хочется выдернуть свою руку, но она вовремя останавливается. Она чувствует, как в ней все замирает, и задерживает дыхание.

— Я хотела тебе еще кое-что сказать, — говорит Киви. Она, кажется, не заметила отрицательную реакцию Дерии. У Дерии становится легче на душе. Она не хочет реагировать отталкивающим образом. Так зачем она все же это делает? На какое-то время она замирает, ведь сердится сама на себя, и почти не слышит, как Киви начинает говорить, однако ее слова быстро привлекают к себе все внимание Дерии.

— Я не исчезну просто так, молча. Я не буду обещать, что останусь, если мой отец меня выследит, мне придется исчезнуть отсюда. Но я уйду не совсем.

— Тебе здесь так нравится? — тихо спрашивает Дерия. Ее сердце бьется сильнее, и Киви, конечно, чувствует это по ее пульсу, потому что она все еще держит ее за руку.

— Нет, здесь ужасно, — насмешливо отвечает Киви, — но у меня есть подруга, и из ее жизни я не исчезну до тех пор, пока она сама этого не захочет.

Дерии трудно найти ответ, она пожимает руку Киви, и улыбка маленькой женщины в ответ говорит, что она все поняла.

Этот разговор занимает Дерию до самого вечера. Однако дома на ее кушетке лежит стопка бумаги — свежие страницы, написанные Якобом, и Дерия забывает весь мир, пока читает.

 

Эллен. Ах, Эллен.

Я познакомился с Эллен в чрезвычайном эмоциональном состоянии. Наверное, я был ее самой легкой жертвой.

Всего за час до этого я ожидал, что ее муж выкинет меня из квартиры, потому что мне нечем было больше платить за аренду. Целых три месяца у меня были сплошные убытки, и я уже исчерпал все уловки. Для большинства людей в моем положении не было бы драмой потерять квартиру. У меня было полдюжины однокурсниц и друзей, у которых можно было бы пожить некоторое время, в конце концов, существовали мосты, под которыми я легче мог представить себе свое пребывание, чем в обычном студенческом общежитии, где ни за едой, ни во сне, ни во время пребывания в туалете ты не остаешься один. Я ожидал, что стану бездомным, что рано или поздно будет стоить мне подработки на заправочной станции. Чего я не ожидал, так того, что ворчливый и немногословный Пит, сдавший мне квартиру, с тяжелым вздохом предложит мне жить бесплатно, если я за это буду убирать в его частном доме.

— Скоро Рождество, — пробурчал он себе в бороду, и казалось, что он больше стыдится своего предложения, чем я — своего положения.

Мы вместе поехали в его дом: он настоял на том, что должен показать его мне, и я решился на это. Я в своем положении согласился бы даже на то, чтобы вычистить зубной щеткой целый Гранд Каньон.

Он, очевидно, заранее предупредил Эллен, хотя я не видел, что он звонил ей. Она уже ожидала нас на пороге дома из красного кирпича, который для меня скорее относился к категории безвкусных вилл.

В обширном холле, многометровые окна которого были задрапированы огромными гардинами, она показалась мне призраком, который парил в своем замке. Пит представил меня как возможного нового домоправителя. Эллен выразилась лаконично:

— Только не выгоняй его сразу, как предыдущего.

Он вообще никак не отреагировал на ее слова, а вместо того объяснил мне, что нужно делать.

Работа не стоила даже и своего названия. В мои задачи входило все то, что не могли сделать уборщица и садовник. Я должен был регулярно очищать бассейн в подвале, хлорировать его, стричь газон, когда не приходил садовник, рубить дрова и складывать их в штабеля рядом с тремя каминами, при необходимости вычищать листья из водосточных труб и заботиться о том, чтобы все лампочки горели, а из кранов в двух кухнях и семи ванных не капала вода.

Кроме того, время от времени мне нужно было мыть машину Эллен или ездить на ней на заправочную станцию — то, что у меня не было водительского удостоверения, казалось, никто не воспринимал всерьез. Эллен посмеялась над моим комментарием по этому поводу, словно это была шутка, а Пит просто покачал головой и пробормотал что-то, из чего я смог понять только половину. В соответствии с этим я получил апартамент за восемьдесят долларов в месяц, что, конечно, нельзя было назвать работой моей мечты, но мне было все равно. Настоящая тяжелая работа была совсем другой. Кроме того, я во время выполнения своих задач мог работать головой над статьями и университетскими работами, потому что они успокаивали меня.

Это длилось до тех пор, пока Эллен через три недели не решила закончить мое «запретное время для охоты» и появилась у подножия лестницы, на которую я вскарабкался, чтобы заменить лампочку. Вот так она и стояла, прижавшись бедром к лестнице, и смотрела на меня со своей сладкой насмешливой улыбкой:

— Так, значит, журналист, да?

Чего она хотела от меня?

— У меня такой план.

— Тогда что ты делаешь здесь?

— Моя учеба занимает много времени, а у твоего мужа есть возражения против того, чтобы я безо всякой платы жил в его квартире.

— И ты считаешь достойным занятием ремонтировать туалеты других людей?

Я никогда обычно не реагировал на насмешки. У меня было очень эффективное средство против этого: простое, зато очень серьезно воспринимаемое пожимание плечами. Но ей удалось заставить меня потерять в себе уверенность, хотя я стоял на лестнице настолько выше, что ее лицо находилось ниже моих коленей.

— Я этого и не делаю, — сказал я. — Если туалет не работает, я вызову сантехника.

Что она хотела от меня? Я не сделал ей ничего плохого, не участвовал в сплетнях уборщицы Мелиссы и ни единого раза не показал Эллен, что я на самом деле думаю о ней. Она не могла этого знать.

— Ты вызовешь сантехника. — Она повторила мои слова мягким тоном, с иронией, и как бы мимоходом погладила меня по ноге. — Конечно, ты это сделаешь.

У меня в животе начался пожар. Это была неожиданная жестокая жара:

— Что ты хочешь, Эллен?

— Это просто любопытство.

Она, конечно, заметила, что я злюсь, но на это не отреагировала.

— Что тебя заставляет это делать?

— Менять твои лампочки? Я бедный, и мне нужна квартира. Я…

— Почему ты хочешь заниматься журналистикой? — прервала она меня. И опять это как бы нечаянное прикосновение, в этот раз несколько выше, под моей коленкой.

Я невольно вздохнул. Тема задевала меня, даже из уст какой-то богатой тетки, которая была в два раза старше меня.

— Я хочу писать статьи для «Нью-Йорк таймс».

Она издала какой-то недовольный звук. Ее не интересовало, она хотела более глубокой информации.

— Это — тайны, — в конце концов сказал я. — Я люблю находить вещи, о которых никто ничего не должен знать. И за это я готов умереть.

Я быстро привык к напыщенным выражениям американцев и даже сам себе при этом не казался смешным.

— Умереть? — Она ухмыльнулась. — Умереть легко. А вообще что бы ты мог сделать, чтобы раскрыть какую-нибудь тайну?

— Это зависит от тайны. За тайну средней величины я посадил своего дядю и его жену в тюрьму.

Ее улыбка на какой-то момент стала честной.

— Они этого заслужили?

— В том-то и дело, что они этого не заслужили. Они не заработали ничего из того, что у них было.

— А теперь у них нет ничего?

— Ничего. Нет. — Я подумал, что она сама не заслужила свое богатство, так же, как Томас и Бэкки. От Мелиссы я знал, что в этом и состояла вся жизненная заслуга Эллен, — она охмурила и женила на себе Пита, чтобы вместе с ним заполучить его недвижимость. Но, может быть, я был не прав по отношению к ней. Может быть, она все это заслужила тем, что спала с Питом и делала вид, что ее не смущают его дряблые пухлые щеки и свисающее пузо над штанами. «Pretty woman» не нашла хорошо выглядящего миллионера, но тем не менее она свою часть сделки выполнила.

— Итак, у тебя дела идут лучше? — спросила она меня. Ее рука находилась уже выше моего колена. Она запрокинула голову назад, чтобы посмотреть на меня. Губная помада на нижней губе была немного смазанной.

Я покачал головой:

— Мне все равно. За этим крылась тайна, которую я хотел раскрыть. И больше ничего.

— У тайн очень короткое время полураспада, — ответила Эллен. — Короткий клик. И они тут же стираются.

Но тут у меня был другой опыт. Я должен был помнить его.

Скорее короткое воспоминание, воспоминание об уже, казалось, уничтоженной заботе. Меня это отвлекало, и Эллен использовала мою невнимательность, чтобы усилить давление на мое бедро.

— Спускайся вниз, — тихо сказала она. Это было не лестью, не влечением, просто холодным приказом. И именно это польстило мне и привлекло меня. — Иди и посмотри, есть ли у меня тайна.

У Эллен была целая дюжина тайн. Одной из них было то, что она была старше, чем я раньше предполагал. Старше, чем думал Пит. И звали ее не Эллен. До своей связи с Питом у нее было другое имя. Лилли или Лиллиан — и я быстро забыл его. Я был не первым, которому она приказала улечься в ее постель, и не самым молодым. Иногда я был уверен, что я даже был не единственным. Она открыла мне тайну, почему носила одежду только синего цвета, ледяного синего цвета во всех оттенках. В других цветах она чувствовала себя подавленной, лишь в синем цвете она могла дышать. Она рассказала мне это, словно это была ее глубокая, самая интимная и самая щекотливая тайна.

В следующие недели она раскрывалась передо мной шаг за шагом, сантиметр за сантиметром. То, что я ничего не чувствовал к ней, кроме холодной отторженности, не мешало нам творить в ее постели все. (Постельное белье тоже было синего цвета.) Мы занимались этим целыми ночами, когда хотели и когда Пит был в командировках, или мы делали это перед дверью его спальни, когда он спал, или в коридоре, когда он стоял под душем. Эллен получала от этого дикое удовольствие — знать, что он находится вблизи, и у меня даже возникло нечто вроде зависти, когда я понял, что хотя я и умел удовлетворять ее, но, в отличие от него, этого жирного обрюзгшего богатого ничтожества, не был в состоянии рассмешить ее.

В те недели пребывания у Томаса и Бэкки я часто спрашивал себя, как можно себя чувствовать, если переспать с пожилой женщиной. И теперь, после секса, шампанского и бессонных ночей я подумал, что наконец это понял. Но сравнивать Эллен и Бэкки показалось мне таким гротескным, что я просто рассмеялся, громко и неудержимо, так, что Эллен пришлось ударить меня по лицу, чтобы я перестал хохотать. Они были такими разными. Даже их противоположности были похожими друг на друга. Огонь и вода, плач и смех, черное и белое — все это относилось, как минимум, к таким же категориям. Бэкки же, наоборот, была женщиной, которая даже в своих мечтаниях не могла представить себе категории, к которой относилась Эллен.

Эллен была уникальным природным феноменом. Чем-то лучшим, чем все вокруг, включая меня.

Она рассказывала мне все о себе. О ее матери, которая пыталась убить Эллен уже во время своей беременности, в ответ на что Эллен убила ее во время родов, о своем отце, который бросил Эллен у первой попавшейся любовницы, которая затем очутилась в борделе, где Эллен пришлось вырастать. Об учителях, которых она там получила, и о том, чему там научилась. Так же небрежно, как могла бы течь вода из крана, она выдавала мне деньги из своего широко распахнутого сейфа. Много денег, так что мне сначала уже не нужно было работать, и в конце концов я бросил учебу, чтобы изучать ее, потому что Эллен была намного интереснее, чем то, что мне пытались внушить профессора.

— Возьми сам, сколько тебе нужно, — стала говорить она, имея в виду деньги, которые вместе с оружием лежали в ее сейфе. — Код — это день твоего рождения. Бери что хочешь, бери все, если хочешь, для меня это ничего не означает. Возьми украшения и деньги, а потом забери меня.

Она рассказывала мне о мужчинах, богатых и влиятельных, которыми она командовала и меняла местами, словно шахматные фигуры, пока не доводила до окончательного разорения, а потом передавала другим женщинам. И всегда, она рассказывала, что начинала все сначала. С новой фамилией и с новым прошлым. Если у человека есть деньги, сказала она мне с тонкой улыбкой, легче начать все сначала, чем найти джинсы подходящего размера. И чем больше она рассказывала, тем больше я хотел знать, хотел раскрыть то множество тайн, которые у нее еще были. Я почти сходил с ума от злости, настолько интересной была она, настолько много было у нее невероятных тайн. Я завидовал ей от всей души.

И лишь позже, намного позже, я пришел к выводу, что она рассказывала мне сказки. Холодная Шахерезада. Это была единственная тайна, которую я тогда не смог разгадать.

 

Глава 20

В пятницу целое утро Дерия жалеет, что не пригласила Киви. К сожалению, маленькая женщина в обед тоже не приходит в кафе. Дерия размышляет, стоит ли после работы прийти на ее обычное место, может быть, Киви находится там. Однако прежде чем она выходит из кафе «Тони’с», ей звонит Якоб, и когда он спрашивает, хочет ли она провести послеобеденное время вместе с ним, она счастлива, потому что может сказать «да». Ей не хочется отодвигать его на второй план или заставлять ждать.

— Я еще хотела найти в городе рождественский подарок для Феликса. После этого мы можем встретиться.

— У меня другое предложение. Мы встретимся сейчас, и я проконсультирую тебя при выборе подарков.

— Неужели ты разбираешься в детях? — насмешливо спрашивает она.

— Что бы это значило? Естественно. В конце концов, я сам был когда-то семилетним мальчишкой с большими претензиями к рождественскому Деду Морозу.

— Я вижу, что назревает. Ты хочешь разорить меня, а Надин после Рождества больше не будет разговаривать со мной.

— Зато Феликс будет счастлив.

И на этом решение принято.

Дерии не понадобился консультант по покупкам. Она знает, что Феликс мечтает о скейтборде, поэтому она бесцеремонно тащит Якоба в магазин всевозможных принадлежностей для скейтеров, который на три четверти забит одеждой, обувью, рюкзаками и сумками.

Скейтборды и лонгборды находятся в углу, что приводит Дерию в смущение, потому что все они, за исключением цвета, выглядят довольно одинаково, но по ценам отличаются на несколько сотен евро. Дерия нерешительно снимает с полки разноцветный скейтборд в соответствующем дизайне, на котором нет изображения наркотиков, скелетов и голых женщин, и пытается поймать взгляд молодого продавца в шапке, хотя в магазине жарко, почти тридцать градусов.

— Извините, я как раз размышляю, какой из этих скейтбордов купить, и спрашиваю себя, может ли это быть тот, что надо.

Молодой продавец типа «робкая лань» бормочет мимоходом:

— Ну да, все зависит от того, что вы с ним собираетесь делать, да? Карвинг, дансинг, фрирайд, даунхилл, — он на ходу цедит слова и исчезает в помещении рядом.

Дерия бросает на себя взгляд в зеркала, висящие на внешних стенах кабин для переодевания. Кожаные сапоги на высоком каблуке, шуба из мериноса, шарф из кашемира. Очевидно, ее вид при входе в магазин принципиально не изменился.

— Что бы ни означали эти понятия, — говорит она Якобу, — неужели я выгляжу так, словно что-то в этом понимаю?

— Почему бы и нет? — усмехается Якоб, берет скейтборд у Дерии из рук и ставит его на пол. — За твоим фасадом скрывается больше, чем можно предположить на первый взгляд. Молодой человек просто знаток людей.

Он ставит ногу на скейтборд, другой медленно разгоняется и, раскачиваясь, проезжает по проходу. Он выглядит так, как корова на роликовых коньках на гладком льду после того, как выпила целую ванну глинтвейна, и Дерии приходится прижимать руку ко рту, чтобы не расхохотаться. Якоб оглядывается на нее и попадает в сомнительное положение. Скейтборд выскакивает из-под его ног, Якоб теряет равновесие и приземляется на вешалке со свитерами и куртками с капюшонами. Просто удивительно, как все это не свалилось на пол. Тем не менее Якоб не так уж быстро сдается, снова устанавливает скейтборд прямо и пытается проехать еще раз. В этот раз он проезжает по проходу без падений, но довольно неуверенно.

— О боже, что ты творишь? — Дерии не удается скрыть смех.

— Я испытываю лонгборд! — кричит Якоб на весь магазин. — Ты хотела знать, на что он годится. Я могу сказать тебе это только после того, как его испробую.

— Но ты же не умеешь на нем ездить.

— Ты же видишь — я как раз учусь. — Он с трудом балансирует, объезжая стойку с бейсболками и шапочками, и возвращается к ней. — Давай, попробуй сама.

— Что? Я? — Об этом и речи быть не может. — Нет, Якоб, я…

Якоб раскрывает руки ладонями вверх:

— Почему бы и нет? Это называется подарок, выбранный с любовью. — Он драматически повышает голос. — С потом, кровью и слезами. Ну, давай, попробуй, это не трудно.

— Но люди уже смотрят на нас.

— Да ладно. Они спрашивают себя, решишься ты проехаться или ты трусиха.

Дерия осторожно оглядывается по сторонам. Он прав. Другие клиенты в магазине, в основном молодые люди, почти не обращают внимания на Якоба. Все в основном смотрят на нее. Ну, она им покажет! Последний раз она стояла на скейтборде, когда ей было восемь или девять лет, но тогда она была очень умелой, и, в конце концов, такой лонгборд не так уж труден в управлении. Она глубоко вздыхает, снимает лонгборд с полки и становится на него. В сапогах на высоком каблуке разогнаться не так-то просто, однако многолетние занятия балетом выработали у нее чувство равновесия, так что она без труда проезжает по коридору вверх и вниз. Несколько клиентов ухмыляются, две девочки-тинейджеры аплодируют. Дерия не уверена, является ли это признанием или насмешкой, но ей уже все равно. Якоб тоже, кажется, доволен, у него от удовольствия даже раскраснелись щеки, и он целует ее руку, помогая сойти с лонгборда. Дерия берет под руку лонгборд, который она испытывала, и молча тащит его к кассе, где молодой продавец ждет ее.

— Yolo, — говорит он ей, — у вас очень хороший выбор, леди. Респект.

У Дерии нет точного представления о том, что он хотел ей сказать, но, кажется, это было сказано по-дружески. Она благодарит его и вынимает свою банковскую карточку.

Радостное настроение продолжается и после того, как они заходят в дом к Дерии. Они вместе варят азиатские макароны с таким огромным количеством имбиря и чили, что их вряд ли можно есть, моют посуду под краном, творят мыльные пузыри в мойке и бросают друг в друга пеной.

— За все эти годы у меня не было ни одной твоей фотографии, — говорит Якоб, вытаскивает свой смартфон и начинает возиться с ним.

— Можно?

— Нет! — Дерия держит кухонное полотенце перед собой, как защиту от фотографирования. — Только не за вытиранием посуды, это же выглядит по-идиотски.

— Ты словно моя домохозяюшка, — шутит Якоб, но его взгляд ясно показывает, что у него другие планы. — Идем со мной.

Он ведет ее в гостиную и исчезает на короткое время. Когда он возвращается, у него с собой не только свой смарфон, но и ее.

— И что это будет?

— Селфи, — говорит он, усаживается на пол и тихо издает щебечущие звуки, чтобы привлечь Одина. Кот посматривает на него критически, а Дерия любуется ими обоими. Нужно ли напоминать Якобу, что кот глухой? Один в конце концов снисходит и приближается к Якобу. Тот сгребает кота в охапку, прижимает его к себе, игнорируя всяческое сопротивление, и фотографирует на телефон Дерии себя и возмущенного кота. Один шипит, вырывается и прячется под кушеткой.

— Надеюсь, хоть что-нибудь получилось, — говорит Якоб и смотрит на дисплей.

— На вторую фотографию ты его вряд ли уговоришь.

— Да и не нужно, получилось хорошо. Его фырканье выглядит так, словно он ухмыляется. — Якоб указательным пальцем подзывает ее к себе. — У меня есть твоя кошка, теперь твоя очередь.

Почему бы, собственно, и нет?

Якоб делает пару фотографий, на которых изображены они вдвоем.

— О чем ты думала, когда мы делали фотографии? — спрашивает он после того, и его взгляд перебегает с ее лица на фотографию. — Ты смеешься на фотографии, словно злая королева, Белоснежка.

Вместо ответа она отбирает у него его смартфон и делает еще несколько фотографий.

Они вдвоем корчат рожи, Якоб целует ее в щеку, а она большими глазами влюбленно смотрит на него.

— А сейчас — на мой телефон, — решает Якоб, и они разыгрывают все еще раз.

Дальнейшие поцелуи, следующие фотографии. Он целует ее в плечо. Она кусает его за мочку уха. Они продолжают целоваться даже после того, как он установил свой мобильный телефон на край тумбочки и даже не отреагировал, когда он упал вниз. Их поцелуи становятся все более страстными, губы — жадными, а руки — любопытствующими. Дерия за несколько минут снимает с Якоба всю одежду, но он не торопится раздевать ее, совсем не торопится. Таким терпеливым она его еще не видела. Наконец она уже обнажена, и ей не терпится ощутить его в себе.

— Я хочу поиграть с тобой, — шепчет он.

— Как называется эта игра?

— У нее нет названия. Нет названия и правил. Ты будешь участвовать?

— Это звучит хорошо. — Она притягивает его к себе, прижимается к нему, но он отстраняется, и вдруг его смартфон снова очутился в его руке.

— Только одна фотография, — шепчет он, прежде чем она успевает ему возразить. — Только для меня. Фотография тех часов ночью, когда ты спишь, а я вынужден будить тебя, чтобы увидеть тебя голой. Доверяй мне. Это часть игры.

Она улыбается, вместо того чтобы возразить, и вытягивается на кушетке, смотрит ему в глаза через дисплей и даже не задумывается о том, почему не должна ему доверять. Якоб делает больше дюжины фотографий. Он увеличивает снимки, отходит на метр назад, фотографирует ее со всех сторон и в различных позах, а она в это время завлекает его всем своим телом и наслаждается каждой секундой, в которую он еще сдерживается. У него на лбу уже образовалась капля пота, а из члена уже давно капает желание. Наконец он заканчивает фотографировать и откладывает мобильный телефон в сторону. Он притягивает ее за бедра к своему телу, трется о нее, не входя в нее, и наклоняется над ней.

— В следующие дни, — хрипло шепчет он, встает и поднимает ее на руки, словно она ничего не весит, — я хочу, чтобы ты была только со мной.

Она поспешно кивает. Все, все, чего он захочет, если бы он только наконец…

Он уносит ее в спальню, пинком раскрывает дверь так, что та ударяется о стенку. Затем он швыряет ее на постель, обхватывает запястья рук и прижимает Дерию к матрацу. Она уже больше не может ждать, ожидание причиняет ей почти физическую боль.

— Ты останешься здесь, — приказывает он. — Здесь, в этой комнате. Здесь, в этой кровати. Ты из нее не встанешь, поняла?

Она согласно бормочет, но он удерживает ее подбородок и заставляет ее смотреть на него.

— Воспринимай меня всерьез, Дерия. Ты не покинешь эту постель. И ты будешь голой до тех пор, пока я хочу видеть тебя голой. Ты знаешь, что это означает? Подумай хорошо над этим.

Мысль о том, что ей завтра нужно выходить на смену в кафе Тони и, может быть, ей придется пару раз сбегать в туалет, мешает их эротической игре, но, очевидно, он хочет, чтобы она об этом думала.

— Мне завтра нужно на работу, — говорит она хриплым голосом.

Он говорит:

— Ты туда не пойдешь.

— Я могу взять отгул, я…

— Нет, — перебивает он ее. — Ты туда не пойдешь. И ты не будешь никуда звонить.

Он играет соском ее груди, говоря это, и доводит ее почти до бессознательного состояния.

— Ты никому не будешь звонить, ни с кем говорить и никого видеть.

Она хихикает прерывающимся голосом:

— Мне можно выходить в туалет?

— Да, если ты попросишь и я тебе это разрешу. А в остальном — нет.

Дерии незнакома эта доминантная сторона в характере Якоба. Но это ей нравится. Ей нравится, какую неожиданность он может ей преподнести, не создавая у нее чувства, что она неправильно оценила его. Его лицо выдает самоуверенность и задумчивость, но время от времени уголки его рта вздрагивают и предают его — такие игры для Якоба тоже внове. Ей легко поддаться этой игре. И это, и желание внутри ее, которое может удовлетворить только секс, которого она не получит, если не даст Якобу того, чего он требует.

— О’кей, — говорит она. — Но у меня есть одно условие. Я буду играть с тобой, если ты…

— Нет, ты неправильно меня понимаешь. Ты не участвуешь в игре. Ты — игрушка.

— Хорошо. Я — твоя игрушка, но только в том случае, если эта игра — не прощальное представление. Пообещай мне, что после этого ты меня не бросишь.

Его взгляд направлен на нее. Он раздумывает. Затем он молча целует ее и безо всякого объяснения берет ее. Спокойно, нежно, почти бережно. И это почти доводит Дерию до слез. Его медленные движения оказываются достаточными, чтобы через несколько минут довести ее до оргазма. Он сдерживает себя. Пока она приходит в себя, он шепчет ей на ухо обещание, очень тихо, так что его едва ли можно понять:

— Я останусь с тобой, сколько ты мне разрешишь, Дерия. Пока ты будешь это позволять, я не уйду.

Предположение о том, что все могло быть всего лишь шуткой, оказывается ошибочным. Все происходит так, как он сказал. Она — голая и встает с постели только для того, чтобы сходить в туалет. И только тогда, когда Якоб разрешает ей. Она вынуждена привыкать к чувству ничегонеделания, но очень быстро замечает, что это идет ей на пользу. Никаких обязательств, никакого стресса, ни единого человека, который чего-то хочет от нее. В этом есть нечто райское. В те моменты, когда она начинает скучать, она погружается в свои мысли. Мысли уносятся в пространство, из квартиры, ее мысли несутся по городу, по всему миру. Впервые за несколько месяцев у нее появляется идея, о которой она думает, что та может стать новой книгой. Сюжет, который, возможно, стоит того, чтобы его записать и рассказать. Она просит Якоба дать ей ручку и бумагу, но он очень мило отказывает ей и заявляет, что она может записать все позже.

Якоб и она занимаются сексом столько, сколько хотят, — нет, так часто, как хочет Якоб, а Дерия хочет всегда. У нее такое чувство, что ее тело за два дня и две ночи хочет догнать то, от чего оно вынуждено было отказываться на протяжении пятнадцати лет. После второго дня Дерия чувствует себя отдохнувшей и расслабленной, такой, какой она не была уже много лет. За окном мир вращается дальше, и его не заботит, что она на некоторое время выпала из него. Если бы она задумалась, то ей стало бы понятно, что это обманчивое спокойствие: Якоб отключил ее мобильный телефон, вытащил телефонный кабель из розетки на стене и отключил звонок на двери. Но иллюзия того, что никто не заметит, если она просто исчезнет, кажется ей такой сладкой, что невозможно не наслаждаться ею.

Вечером в воскресенье Дерия выспалась так, что уже больше не может уснуть. Якоб же, наоборот, крепко спит рядом с ней и не просыпается даже тогда, когда она включает ночник и берет книжку, чтобы почитать. Книжка интересная и занимает ее более двух часов, прежде чем она снова ложится в постель. Якоб лежит точно в такой же позе, как и раньше. Она невольно вспоминает, какой театр всегда устраивал Роберт, когда она вечером хотела еще почитать. Он ругался и ворчал, потому что он якобы не мог уснуть, когда был включен свет или когда она не лежала в постели, а сидела в гостиной. Якоб просто спит и, кажется, даже не замечает, что она еще не спит, а луч света падает на его лицо.

— Мы хорошо подходим друг другу, — шепчет она. — Я не верю, что еще раз отпущу тебя.

Она забирается к нему в подмышку и засыпает только для того, чтобы он ей приснился.

На следующее утро Якоб исчез. «Наверное, на этом игра закончилась», — думает Дерия с тихим сожалением, идет под душ, а потом одевается. На кухне все чисто, убрано, а ваза с фруктами на столе заставляет ее почувствовать, что ее желудок испытывает голод. Она завтракает двумя яблоками и одним апельсином, хотя могла бы съесть больше. Один сидит неподалеку от нее на угловой скамейке и лениво смотрит мимо. Возможно, он обиделся, что в выходные дни никто не обращал на него внимания. Однако его кошачий туалет вычищен, а на полу стоит его миска, до краев наполненная кормом. Якоб подумал обо всем. В гостиной он оставил ей еще один подарок.

Страницы с продолжением.

 

Цвета изменялись все больше и больше, пока мой мир стал почти исключительно синим.

Дело с Эллен затянулось на несколько лет, пока я понял, что происходит. Я начал терять себя. Терять свою цель. Сначала я перестал ходить в университет. Из теннисного клуба меня выбросили, после этого я потерял свое место учебы. Так и не закончив ее. Прекрасные перспективы понимать, что я не достиг ничего больше, чем стать мальчиком-игрушкой. Неужели я ради этого забросил все?

Я писал статьи для местных газет, в онлайн-порталах, а позже, бесплатно, для газеты «Гаффингтон пост», и я вычеркнул название «Нью-Йорк таймс», моей «Grey Lady» , из своего словарного запаса, поскольку оно тыкало носом в мои неудачи, как щенка в его собственную лужу.

То, что я искал, было зеленым. Зеленым цветом надежды. Но теперь вся моя жизнь была холодной и синей. Эллен воспринимала мои заботы всерьез. Она успокаивала мои взбудораженные мысли между своими худощавыми бедрами: там мне не нужно было учиться, там я был непревзойденным, как говорила она, и я с ужасом заметил, что ей даже не приходилось прилагать ни малейших усилий, чтобы убедить меня в этом. Я клал голову на ее грудь и затихал, и она обещала мне осуществить все мои мечты, каждую из них.

Если бы я только мог ждать.

И я ожидал — не зная чего — и ожесточался.

Я стал завидовать. Я завидовал Питу, что у него есть жена, которую он может выводить в свет и показывать в городе, в то время как я мог обладать ею только тайно, когда он был слишком занят, чтобы замечать, чем мы занимались. Целый год я думал, что мы обманываем его, но теперь уже я чувствовал себя как человек, которому изменяют. Это мог быть вечер в итальянском ресторане, поцелуй в парке, прикосновение к ее заднице, когда мы вместе стояли возле витрины с сыром в супермаркете.

Его жене я завидовал во всем, чем она была, всем тайнам, которые вырывались у нее, словно из неиссякаемого источника, и каждому отдельному году ее жизни.

Когда я лежал один в постели в своей комнате (она туда никогда не заходила, ни единого разу), я представлял себе, как разрушу ее жизнь, именно так, как она требовала от меня разрушить мою собственную жизнь — путем затянувшегося на годы ожидания чего-то, о чем я даже не знал, было ли это правдой или всего лишь ложью.

А затем она отпустила меня.

— Ты еще помнишь, что я тебе говорила о новых началах? — спросила она меня, поглаживая пальцами ноги мое бедро.

— Легче найти, чем подходящие джинсы, — сонно ответил я.

— Если имеешь деньги, — добавила Эллен. Затем она встала, прошлась голышом по комнате и собрала свою одежду. — Как у тебя дела с твоей «Нью-Йорк таймс»? — Она спросила об этом мимоходом, словно мы постоянно говорили на эту тему.

На самом деле я упомянул это всего лишь один-единственный раз. Тогда, при нашем первом разговоре. Это было несколько лет назад, и то, что она этого не забыла, больно кольнуло меня в сердце. Она помнила. А я — вспоминал лишь изредка.

— Я подавал туда заявление десятки раз, — ответил я, — несколько раз получил стандартный отказ. А чаще всего — даже этого не получал.

— Как ты отнесешься к тому, — спросила она, натягивая шелковые колготки на свои ноги, — если тебе ради меня придется съездить в Нью-Йорк?

— И что мне с этого будет?

— Ты смог бы завязать там контакты. Я там кое-кого знаю.

— А что ты будешь иметь с этого?

Она тихо засмеялась:

— Может быть, я просто хочу избавиться от тебя.

Она ничего больше не сказала. Не объяснила, почему хочет послать меня в Нью-Йорк с почти неограниченными финансовыми возможностями. Она даже не сказала мне, как она вдруг, чуть ли не за одну ночь, нашла эти контакты. Она хотела знать, хочу я уехать или нет, и я не стал испытывать ее терпение, а просто согласился.

Нью-Йорк — зеленый город. Я представлял его по-другому, каким-то более клиническим, более серым и холодным. Синим. Громким, забитым людьми и экстатичным. Так оно и было, но на каждом углу здесь были маленький или большой парк, зеленые лужайки, деревья или разветвляющиеся аллеи. Все здесь напоминало мне о зеленом цвете надежды, который я искал.

Я мог бы закончить свою учебу и получить все, что хотел иметь, абсолютно все, что когда-то было важным для меня. Вместо этого я сошел со своего пути. Что-то меня отвлекло, заставило мои глаза найти ложную цель, заставило сердце любить неправильные вещи. Моя жизнь складывалась случайно, вместо той, что я себе планировал.

Эта ошибка обошлась мне в потерю «Таймса», «Седой леди», — газеты, которая хотя и не входила в пятерку самых тиражируемых газет мира, но каждый считал ее номером один, потому что это была газета, имевшая самое большое влияние. Может быть, это было самое известное печатное издание во всем мире. Я слишком поздно понял, что такая большая цель требует бо´льших жертв, чем я ей отдал.

Мне казалось, что для меня все уже слишком поздно.

С полными карманами и с пустыми руками я стоял здесь, в затерянной зелени Нью-Йорка. Что из меня получилось? Я стал сентиментальным дураком в возрасте почти тридцати лет и мог иметь все, но в конце концов оказался неудачником. Зачем я приехал сюда? «Таймс» отклонил мое сотрудничество. Дважды. Трижды. Окончательно.

Я завидовал скучающим редакторам и журналистам, которые по утрам неторопливо шлепали в редакционное здание, а вечером снова потоком выливались оттуда — с пухлыми животами, жирными лбами и черепами, полными пепла, потому что все остальное в них уже давно перегорело. Адъютанты привычки.

А меня, мужчину с головой, полной огня, они туда не впускали.

Я жил в гостинице, проводил там свои ночи, убивая время и напрасно надеясь на то, что утром забуду о них. Я был готов двигаться дальше, сумку с самыми важными вещами я не распаковывал. Оглядываясь назад — а я чертовски не люблю об этом вспоминать, — я ожидал всего лишь одного слова от Эллен. Ждал, что она мне прикажет вернуться назад.

Моя надежда стала синей.

Когда она позвонила, я боролся со слезами, а после того, как она положила трубку, я заплакал от того, что мне так не хватало ее. Она дала мне задание. Я должен был пойти в бар — в «Церзура Руфтоп Бар» на крыше гостиницы «Гензевурт». Я жил уже несколько недель в Нью-Йорке, но здесь наверху, между тысячами маленьких лампочек, когда я смотрел на море огней города, у меня перехватило дыхание. Эллен заказала для меня столик, но поскольку я слишком долго стоял, глядя через оконное стекло, я пришел слишком поздно и кельнер сообщил мне, что он через девяносто секунд уже был готов передать мой столик другим клиентам.

За соседним столом сидела группа дам. Я представил себе, что Эллен тоже находится здесь. Представил себе ее светлую кожу, оттененную голубым светом, бледную и холодную. Может быть, она хотела сделать мне сюрприз. Может быть, она хотела оставить меня здесь одного, чтобы я понял, как мало сто´ю без нее.

Затем мне показалось, что я слышу чье-то имя, которое мне о чем-то напоминало. Но теперь, сколько я ни прислушивался, женщины его не повторяли. Я наблюдал за ними некоторое время. Они напоминали мне кружок постаревших манекенщиц, со своими сумочками от Шанели и Луи Виттона и опухшими ногами в слишком тесных туфлях «Маноло блахник». Они говорили о мероприятии, которое запланировали, о большом благотворительном вечере в пользу клиники для лечения раковых больных. Маленький официант принес мне мой напиток, я опорожнил бокал слишком быстро, и на какую-то долю секунды мне показалось, что вижу за столом Эллен. Она повернулась ко мне и помахала рукой. Я моргнул. Место, на котором она сидела, было пустым.

Однако одна из женщин повторила имя, которое я знал, и я моментально понял, зачем я здесь нахожусь. Я секунду помедлил, затем встал и подошел к столу.

— Уважаемые дамы, извините, — услышал я свой собственный голос. Мой голос показался мне чужим, и мне потребовалось некоторое время, пока я понял причину этого. Я говорил с немецким акцентом, которого у меня никогда не было. — Я тут случайно услышал ваш разговор, и меня очень тронуло ваше великодушие.

Они рассматривали меня с дружеским скепсисом, который быстро превратился в восхищение, когда я представился им немецким бизнесменом, впервые попавшим в Нью-Йорк. Я назвался Мюллером, Якобом Мюллером, и они по очереди повторили мою фамилию «Мистер Муллер» и от души веселились над тем, что не могут правильно произнести ее. Это Эллен убедила меня в том, что за деньги можно иметь все. Даже новую фамилию. И это была Эллен, которая, не говоря ни слова, дала мне понять, что мы оба в кругу этих дам не должны показывать нашу связь. Она организовала эту встречу, которая должна была выглядеть случайной, и я все понял, так что ей не пришлось мне ничего объяснять.

За самое короткое время у меня появились четыре новые подруги и задача попасть на большое благотворительное мероприятие, на которое придет кое-кто, который находился так близко к моей цели, как никакой другой человек на земле.

Вскоре я проведу целый вечер, Биллом Карлайслом. Главным редактором моей «Седой леди». Теперь все зависело от меня.

Эллен поменяла зеленый цвет моей надежды на синий и вложила его мне в руки, чтобы я смог снова найти себя.

 

Глава 21

Дерия выходит на работу, словно ничего не случилось. Тони смотрит на нее, как на призрака, а Симона приветствует ее преувеличенно любезно. Любопытство буквально прет изо всех отверстий на лице ее коллеги. Дерия делает вид, что ужасно удивилась такому недоразумению — разве у нее в прошлую субботу не был выходной день? Так было написано в ее календаре. Неужели нет? Она могла бы поклясться… Пока она занимается отговорками, у нее на душе становится все тяжелее. Что она думала себе при этом, просто прогуливая работу и ничего никому об этом не сказав? Что в нее вселилось? У нее даже не было угрызений совести. Зато теперь они проявляются все сильнее. Ее лицо горит, в глазах блестят слезы. Она обещает Тони отработать смены в Рождество, на Новый год и в Святой вечер — бесплатно, в виде извинения. Тони воспринимает все по-своему. Он беспокойно прыгает вокруг нее, угрожает ей всевозможными вещами и потом оставляет ее в покое, чтобы забыть все в следующий момент. Но от Симоны отделаться не так легко, она хочет знать, почему не отвечал мобильный телефон Дерии.

Ее щеки становятся еще горячее.

— Я провела выходные со своим новым другом и, наверное, забыла…

— Любовные выходные со своим другом, — повторяет Симона слова Дерии, словно эхо.

У нее такой тон, будто она хотела сказать: «Ты жарила на гриле молодых собак? Именно ты?»

— Рассказывай, где вы были? Что вы делали? Как его зовут? Как он выглядит?

В это утро гостей мало, так что у Дерии почти нет шансов отделаться от коллеги. Она невольно вспоминает о фотографиях, которые они делали, но эти фото принадлежат ей одной. Чтобы не отвечать, она отмахивается рукой и кусает бутерброд с сыром — с набитым ртом не разговаривают, кроме того, после завтрака одними фруктами она еще голодна, как волк, словно целыми днями ничего не ела.

— Беременна? — спрашивает Симона, подняв бровь. — Нет или правда? Дерия, это было бы больше, чем неудобно, в таких свежих отношениях.

Дерия знает, что она не беременна, правда, опыта у нее в этом нет, но то, что через несколько дней после секса невозможно обнаружить признаки беременности, известно ей с четвертого класса. Однако въедливость, с которой Симона вмешивается в ее дела, настолько нервирует, что она отвечает лишь «Я так не думаю» и предоставляет своей коллеге думать, что ей угодно. «Может быть, я сама виновата и получу что заслужила», — размышляет она, в то время как Симона произносит монолог о детях одиноких женщин.

«Симона раньше так старалась поближе познакомиться со мной, но я теперь блокировала все. Теперь я торчу в ящике, в который сама себя засунула».

Вечером Солнце стучится к ней.

— Ну, наконец-то ты мне открываешь! Где ты была все выходные дни? Я звонила тебе раз пять. Кстати, у тебя не работает звонок, видишь? — Солнце несколько раз нажимает на кнопку звонка возле двери, и ничего не происходит.

— Надо его проверить, — ложь вырывается у нее быстрее, чем Дерия успевает об этом подумать.

Ей стыдно признаться в том, что Якоб отключил звонок. Суббота была прекрасной, именно то, что ей было нужно, но потом, задним числом, эта игра выглядит как-то странно. Слишком безумной для Солнца, которая в вопросах отношений, любви и секса является скорее консервативной и все виды игр сводит к понятию «садомазо».

— Сделай это. Кто знает, кого ты прозеваешь, — говорит Солнце и протискивается мимо Дерии. На ней юбка, которую Дерия еще никогда не видела.

— Красивая, — говорит она и показывает на юбку. — Сама пошила, как я полагаю?

— Да, вчера только справилась. Я хотела подарить ее сестре на Рождество, но, к сожалению, наверное, слишком заузила ее. — Солнце смеется. Что означает, что она вряд ли совершила ошибку. — У тебя есть время попить чай? Тебе, по крайней мере, он понадобится.

— Собственно говоря, у меня времени нет, — бормочет Дерия. — Сейчас начинается моя смена в REWE. Но ты приготовь чай, а я пока быстренько переоденусь.

Она убегает в спальню.

— Что, выходные прошли глупо? — кричит ей вслед Солнце.

— Совсем наоборот. Я была с Якобом, и нам было просто прекрасно!

— Вы куда-то ездили?

Дерия издает такой звук, что Солнце, скорее всего, могла понять как согласие.

— Жаль только, что выходные закончились.

— И были слишком короткими, — Солнце вздыхает и начинает насвистывать мелодию «I don’t like Mondays».

В мобильном телефоне Дерии появляется текстовое сообщение от Надин, кроме того, там есть масса пропущенных звонков от нее.

«Было бы мило с твоей стороны, если бы ты отозвалась. Если у тебя пока вообще есть еще интерес к твоему племяннику».

К чему бы это снова? Дерия принимает решение передвинуть ответ на более позднее время.

Якоб не звонил. Солнце — тоже. Ни разу за всю субботу. Значит, особой заботы она не проявляла. А ведь говорила совсем другое.

— А ты, — спрашивает она, когда, переодевшись, заходит в кухню. — Что ты делала на выходных?

— У меня был прилив креативности, — объясняет Солнце через плечо. — Ты же знаешь. Я шила нон-стоп.

— Я вообще не слышала твоей швейной машины.

— Неужели она так отвлеклась? В это трудно поверить, потому что у швейной машинки Солнца звук, как у отбойного молотка, и ее слышно во всем доме. Похоже на чудо, что соседи постоянно не жалуются. Но, возможно, дружественный характер Солнца того стоит.

— Так ты не слышала? Ну зато я несколько раз случайно видела свет в твоей спальне. Иногда он включался и потом снова выключался. — Значит, ты очень неплохо проводила время дома, когда я звонила тебе.

Солнце избегает ее взгляда.

— Иначе я, наверное, тоже пошла бы в полицию, ведь с тобой могло что-то случиться. Неужели мне надо было это сделать?

— Ради Бога!

— Конечно нет, ты же меня знаешь, я…

— Тогда, пожалуйста, не делай больше такого! Неужели слишком много требуется, чтобы просто сообщить мне? «Дорогое Солнце, я тут со своим любовником в постели и захочу увидеть тебя только тогда, когда он меня прогонит и разобьет мне сердце». Неужели это так трудно?

Звонит домашний телефон и освобождает Дерию от ответа.

— Это не так, давай об этом поговорим потом, — говорит она Солнцу. Неужели это звонит Якоб?

— Да, алло?

— Добрый день, Дерия, хорошо, что я до вас дозвонилась.

Это не Якоб, это Ханна. В телефоне Дерия слышит, как свистит ветер, при этом на улице почти что тихо.

— В прошлую пятницу вы записались ко мне на прием. У вас что-то случилось?

Этого только не хватало. Неужели у нее это выскочило из головы?

— Я очень сожалею. Действительно. Я была такая… такая занятая, что обо всем забыла.

— О. Что-то случилось?

— Нет, я имею в виду, да. Но ничего плохого. — Наверное, для Ханны этого будет недостаточно, она ведь ее уже знает. — У меня снова есть друг.

— Неужели Якоб? — Дерия слышит улыбку в голосе Ханны. — О котором вы рассказывали?

— Именно он. Но в этот раз мы вдвоем стали умнее, чем тогда.

По крайней мере она на это надеется.

Солнце, кажется, так не думает. Дерия видит ее только сзади, потому что подруга как раз выжимает пакетики с чаем над мойкой, но она четко видит, как та качает головой.

— Для этого и существует опыт, — говорит Ханна, — чтобы извлечь уроки и дальше делать лучше. Думайте о сегодняшнем дне и о том, что есть сейчас. Вам хорошо?

Дерия улыбается:

— И слишком хорошо. Я даже боюсь. Из-за этого я забываю, куда я должна прийти, сижу со своей подругой, — она бросает на Солнце взгляд, но та делает вид, что ничего не услышала, — вгоняю в стресс своего шефа и рискую своей работой.

Ханна громко смеется:

— Это же прекрасно. Это звучит, словно вы влюбились, как юная девушка. У вас есть потребность догнать прошлое, и вы это знаете. В вашей молодости этот момент был слишком коротким.

— Но у молодых, наверное, это не так воспринимается.

И снова Ханна смеется.

— Вы действительно никогда не были юной девушкой? Не будьте такой строгой к себе. Вы прошли через многое. Неудивительно, что вам нужно сделать перерыв от своих обязанностей.

Когда она так говорит, это звучит как само собой разумеющееся. Так правильно.

— Может быть, мы все же на этой неделе встретимся? — предлагает Дерия. — Есть нечто такое, о чем бы я хотела с вами поговорить.

— Могу себе представить, — отвечает Ханна. Где-то позади нее кричит какое-то животное, может быть, птица. — Вы все еще боитесь, не так ли?

Для обсуждения этой темы Дерии хотелось бы перейти в другую комнату, чтобы Солнце, которая уже уселась за стол и явно теряет терпение, не слышала ее. Но ее старомодный телефон с наборным диском имеет короткий кабель, и его не хватит, чтобы выйти из кухни. — Иногда, — коротко говорит она.

— Вот видите, это все совершенно нормально. Люди — это животные, имеющие свои привычки. Когда нам кто-то рассказывает какую-то историю, мы подсознательно ищем у себя в голове подобные истории, чтобы воспротивиться им и сравнить их, чтобы мы могли сделать выводы, пока история не будет рассказана до конца. Если мы что-то переживаем, мы ищем воспоминания, потому что думаем, что из них мы сможем сделать вывод, что с нами будет дальше. Мы всегда ищем образцы в жизни, чтобы чувствовать себя уверенно.

Солнце беззвучно произносит «бла-бла-бла», Дерия отворачивается, чтобы выслушать Ханну.

— Но из-за этого мы ослабляем свои возможности, потому что мы слишком противимся тому, что все снова будет происходить так, как запечатлелось в нашей памяти.

— Пророчество само собой исполняется? — спрашивает Дерия.

— Если вы хотите назвать это так, то да. Подумайте в другом направлении, подумайте позитивно. Что еще делает с вами ваш новый друг?

— Он вдохновляет меня, — вырывается у Дерии.

— Ну вот видите. Придайте этому больше веса, а не страха. Используйте вдохновение. Надеюсь, все идет в том направлении, как нужно? Вы снова пишете?

— Ну. Это слишком громко сказано… Но я могу себе представить, что снова могу писать.

Более того, ей этого хочется.

— Это великолепно, Дерия. Очень здорово. Мы спокойно поговорим об этом, когда я вернусь. На этой неделе я в отпуске. Я поехала к морю, чтобы немного передохнуть, — кстати, это надо бы сделать и вам. Я позвоню вам по поводу новой встречи, если это будет вам удобно.

— Конечно, спасибо! Желаю прекрасного отпуска.

— И он у меня будет. Вы можете мне позвонить, если вам понадобится срочно поговорить со мной. И помните об этом. Вы — женщина, которая во многом сомневается. Это часть вас, это подходит вам, как, например, ваши черные волосы. Вы всегда будете такой, сколько бы ни пытались переиграть саму себя. Вы можете перекрасить волосы, но не изменить цвет, который является их естественным.

— Значит, не исключено, что я в этой жизни стану настоящей блондинкой, — но и тогда никогда не буду полностью счастливой. — Ей теперь уже все равно, что ее слышит Солнце.

Та, кажется, испытывает легкое беспокойство от слов Дерии. Она морщит лоб и дергает себя за кожу на шее.

— Но нет же! — восклицает Ханна. — Вы можете быть счастливой. Начните же быть ею, наконец! Вы только не можете освободиться от сомнений. Вы должны наконец признать наличие этих сомнений вместо того, чтобы отстраняться от них.

— Неужели я это делаю? — Она формулирует вопрос, но сама же отвечает себе на него словом «нет».

— Именно в этом момент, — говорит Ханна, — всегда и уже давно. Мы вскоре поговорим об этом, Дерия.

Дерия еще раз благодарит, прощается и кладет трубку.

— Ну наконец, — говорит Солнце. Ее настроение за это время уже приблизилось к нулю. — Твой чай уже еле теплый, а тебе теперь опять куда-то нужно бежать. Неужели я для этого зашла сюда?

— Чай все еще слишком горячий, чтобы его пить, и тебе ведь не очень далеко идти, — говорит Дерия и улыбается Солнцу. Она не хочет ссориться с ней. Этого она не умеет и даже не хочет пробовать. Отношения с Солнцем всегда были гармоничными и такими же должны оставаться. — А теперь перестань ссориться со мной и расскажи мне о том, что тебе испортило настроение. Что-то случилось с твоим братом?

Солнце опускает голову.

— Рецидив, — в конце концов бормочет она. — Опять. Откуда ты это знаешь?

«Я постепенно узнаю тебя», — думает Дерия. Но, конечно, она недостаточно уверена, чтобы сказать об этом вслух.

Приносящее облегчение смс приходит к ней около десяти часов, приблизительно за час до того, как кончается ее смена на кассе.

«Если ты хочешь, я зайду за тобой на работу в десять часов. Я.»

— «Было бы прекрасно», — набирает она пальцем буквы, одновременно другой рукой сканируя товары.

Последний час тянется невыносимо долго. Полдюжины клиентов появляются за несколько минут до закрытия магазина и, несмотря на многочисленные призывы через громкоговоритель идти к кассам, не позволяют подгонять себя. При расчете Дерия так торопится, что совершает ошибки и неправильно дает сдачу. Ей приходится пересчитывать деньги еще раз. Она пришла в четыре часа в супермаркет REWE, тогда как раз начинал идти снег. Как теперь на улице? Может быть, немного снега все же осталось? Когда она выходит наружу под крышу главного входа, ее охватывает разочарование. Снег превратился в дождь, последние снежинки, мокрые и грязные, падают на землю и расплываются по асфальту. Свет проезжающих мимо автомобилей оставляет за собой белые и красные полосы на асфальте.

Якоба нет.

Дерия чувствует себя так, словно ее отрезали от единственного источника энергии. Не может быть, чтобы он так поступил! Да, уже поздно, но ведь он не может просто так уйти!

Однако затем она обнаруживает темный силуэт на стоянке, и ее сердце сжимается и одновременно начинает прыгать.

— Ты ждал меня! — кричит она ему через всю стоянку, словно это было самое необыкновенное, что кто-нибудь когда-нибудь делал для нее.

Он ждет, пока она подходит к нему, прежде чем ответить.

— Я пообещал встретить тебя с работы.

— Извини, что это так затянулось. Почему ты не зашел под козырек крыши? Ты же совсем промокнешь.

Он осматривает себя сверху вниз, и на его лбу собираются морщины.

— Действительно, ты права. Я погрузился в мысли. Даже этого не заметил.

Она не уверена, не смеется ли он над ней, — и просто щипает его за бок, притягивает за куртку и целует. Его кожа влажная от дождя, зато приятная и теплая. В руке он держит большой раздутый чемодан из искусственной кожи, который вызывает любопытство Дерии.

— А что там внутри?

— А как ты думаешь? — отвечает он вопросом на вопрос.

— Похоже на чемоданчик для пишущей машинки, но ты вряд ли стал бы тащить ее под дождем со снегом.

Кажется, это смущает его:

— А почему бы нет?

Не может быть, чтобы он сделал это всерьез! Неужели у него в этом чемодане старая пишущая машинка, к которой он так привязан?

— Якоб, туда же попадает вода! Она испортится!

Он улыбается так и качает головой, словно Дерия видит перед собой призрака.

— С ней ничего не случится.

— Ну, если ты так считаешь. Давай все же пойдем домой. Может быть, твой чемодан и не пропускает воду, — в чем она сомневается, — но мое пальто уже промокло.

— Я надеюсь, что все будет в порядке, если она будет со мной, — только и говорит он, словно в чемодане из искусственной кожи находится не пишущая машинка, а другая женщина. — Ребята насмехаются надо мной с тех пор, как узнали, что я хочу написать роман. Каждый раз, когда я оставляю ее с заправленным листом бумаги, я нахожу на листке одну и ту же фразу: «Внезапно на небе появилась яркая молния!» Я не имею ни малейшего понятия, что они хотят этим сказать!

Дерия хихикает:

— Это из сериала «Two and a half man».

Ответ, кажется, ему ни о чем не говорит.

— Сериал с Чарли Шином. Брат главного героя хочет стать писателем, но у него нет никаких идей, и он начинает рано или поздно писать со слов: «И вдруг в небе появилась яркая молния».

— Понимаю. А что, брат чем-то похож на меня?

Она не уверена, когда последний раз слышала нечто веселое.

— Ты недалеко видишь вперед, может такое быть?

— Никогда, — говорит он и кривит лицо так, словно испытывает отвращение к телевидению. — Моим двоюродным братьям, кажется, целый день нечем заниматься. У них в каждой комнате стоит по телевизору, и даже перед сном они смотрят какие-то сериалы с законсервированным смехом. Если вынести мои книги из квартиры, там останется больше телевизоров, чем книг.

— Ужасная картина, — считает Дерия.

Якоб кивает.

— Ну и как? Похоже, что со мной происходит то же самое, что с братом, который пишет о внезапной молнии на небе?

— Он является полной противоположностью тебе. Но постоянно квартирует у своего брата, потому что не может справиться со своей жизнью и его бывшая жена всегда выбрасывает его из квартиры. Хозяйка дома называет его Сиппи.

— У моих кузенов нет домохозяйки, — говорит Якоб, — но это имя я уже где-то слышал.

— И там ты можешь писать? — спрашивает Дерия. Она обнимает его рукой за талию и притягивает к себе поближе. — Бедная твоя душа художника.

Он поднимает бровь.

— Ты что, смеешься надо мной?

— Да, но я точно такая же пострадавшая, как и ты, поэтому имею на это право.

Они едут на трамвае домой. Дерия получает наслаждение от веселых взглядов других пассажиров, когда они с Якобом наконец начинают говорить о теме, которая, кажется, возникла между ними со времени их первого свидания в ресторане.

Их работа. Романы. Книги.

Истории.

Их писательская работа. Она рассказывает ему о своей Маленькой Особенности — это фразы, которые она хочет Особенно Подчеркнуть, не громче, но только чуть-чуть подчеркнуть, пишет каждое слово с заглавной буквы. Он считает это необычным и думает, что выразительный язык в этом нуждается так же мало, как писать слова с большой буквы, и вообще читателю слишком часто предписывают то, что он должен воспринимать сильнее, и по сути это представляет собой абсолютно ненужное опекунство интеллигентных людей.

— В таком случае сэкономь на пробелах, чтобы в книгу поместилось больше слов, — говорит Дерия, — и тогда на тираж придется рубить на одно дерево меньше.

— Это идеальный, нет, даже совершенный маркетинговый ход! — говорит Якоб. — Таким образом из книжки получается бестселлер. Люди любят нечто особенное.

— Если тебе ничего особого в голову не приходит по содержанию, тогда нужно создавать особенности в оформлении.

— Теперь больше нет никаких особенных содержаний, — говорит Якоб, и его голос звучит разочарованно. — Сорок тысяч новых книг беллетристики. Может быть, за это время их стало еще больше. И так каждый год. Как человек может написать что-то новое, что-то особое?

— Ты должен это видеть так, Якоб, — кто при такой массе новых названий ожидает чего-то нового?

— Идиоты, — отвечает Якоб.

— И моя редакторша, — подтверждает Дерия.

Они могут смеяться над тем, что не находят единства в вопросе стиля и никогда не найдут. Дерия в душе решает написать красным карандашом «надуманно и псевдоинтеллектуально» на широком поле его манускрипта, если Якоб придет к идее написать предложения без знаков препинания и с больших букв. Только попытайся, Якоб. Попытайся поместить стилистические игрушки в твоем первом романе, и я тебя уничтожу.

Она не сделает ничего подобного. Но она ему не признается, что ее идея о больших начальных буквах только облагораживает первоначальное издание, а затем, при первом прочтении редакторами, было уничтожено лингвисткой с высшим образованием с комментарием «Это не соответствует развлекательному роману». Она до сих пор видит перед собой этот стилистический прием, когда открывает свою книгу, словно там все было написано так, как она хотела.

Зайдя в ее квартиру, Якоб открывает чемодан из искусственной кожи еще до того, как снимает с себя промокшую от дождя куртку. Дерия не может себе объяснить, каким образом старая пишущая машинка действительно осталась сухой. Капля с волос Якоба падает на листок бумаги, который он оставил заправленным в пишущую машинку.

— Мне нужен хотя бы час, чтобы написать следующую главу, — говорит он.

Это звучит не как обещание, что Дерия сможет что-то прочитать. Скорее всего, не имеет смысла в этот час хотеть от него чего-то иного.

Она снимает с Якоба куртку, вешает ее на вешалку и приносит ему полотенце, чтобы он вытер волосы. С них капают капли и потом, когда она ставит перед ним на стол чашку чая.

— Вино? — спрашивает она.

Пишущая машинка трещит.

— Хм, — слышит она.

У нее есть красное вино в шкафу и белое в холодильнике.

— В этой твоей главе кто-то родится или умрет? — интересуется она. Это одна из ее безобидных хитростей — при таких сценах пить красное вино, аперитив, белое вино или чай.

— Не скажу.

Дерия ставит португальское вино обратно в холодильник и открывает красное итальянское. Все равно у нее есть только бокалы для красного вина, значит, так тому и быть.

Когда она ставит перед Якобом бокал вина и видит его тупой остекленелый взгляд, то понимает, что за час он не справится. Она слишком хорошо знает этот взгляд, пусть даже она видела его редко, зато столько раз посылала такой взгляд в ответ. Пишущая машинка трещит. А за это время чай становится еле теплым.

— Так, одна уже есть, — говорит Якоб и подает ей пачку бумаги, не глядя на нее. — Тебе не мешает, когда я…

Она чувствует, как волна нежности поднимается в ней, и прижимает бумагу к своей груди.

— Давай, пиши.

Она садится на кушетку, поджимает ноги и погружается в чтение рукописи Якоба.

 

Рут Карлайсл была ангелом, ангелом без бюстгальтера.

Ее блондинистые волосы были небрежно подколоты вверх. Ее джинсы были застиранными, простая футболка была бесформенной, что только заставляло подозревать, что ее тело имело некоторые округлости. На шее висела подвеска с единственной жемчужиной на тонкой серебряной цепочке. Этой жемчужиной она играла, держа в другой руке бокал шампанского, и страдала, пока все вокруг блестело, испускало искры и пыталось превзойти друг друга пышностью и помпой. Погрузившись в свою бесконечную скуку, она выделялась из массы, как каштан среди пестрых пластиковых камешков.

Я посматривал на нее краешком глаза, в то время как мои новые подруги из высшего света Нью-Йорка таскали меня от одного гостя к другому. Празднества проходили в присутствии Габриэллы Каспес, которая после смерти своего мужа прилагала большие усилия, чтоб вложить его огромное состояние вообще и в частности в исследования лечения рака. Странный выбор, посчитал я, потому что ее муж, да спасет Господь его душу, как она всегда подчеркивала, умер от инсульта. Ее дом в своем маленьком кругу организаторов всех устраивал, потому что без любой подготовки он производил впечатление, что уже через несколько минут здесь будет происходить гала-шоу. Муж Габриэллы был первым председателем гольф-клуба и свой сад (она его так называла, а я называл его парком) специально создал для проведения праздников. Для сегодняшнего благотворительного праздника Габриэлла приложила особые усилия. Здесь играла группа музыкантов (джаз — к моему большому сожалению), а также было множество пышных буфетов. Повара готовили блюда прямо при гостях, а официанты разносили напитки на сухом льду, испускающем пар. На более поздний час был запланирован фейерверк. Весь сценарий напоминал мне заключительные сцены из «Рандеву с Джо Блэком». Раньше я всегда спрашивал себя, существуют ли в действительности люди, которые живут так. Теперь я был среди них. Моим новым подругам больше всего хотелось вытащить меня на сцену и заставить произнести одну из речей, которые были похожи друг на друга, однако, поскольку я оказал успешное сопротивление, они оставили меня в покое, а Сара водила меня с фальшивой улыбкой от одного к другому гостю и знакомила с одним миллионером за другим. После третьего раза я мог уже наизусть произносить текст:

— Дорогой, я так счастлива, что ты смог прийти, я так счастлива! Мы все счастливы! Я должна обязательно представить тебе кое-кого. Вот это Якоб Муллер, интересный молодой журналист из Германии, действительно очень необычный. Он пишет увлекательные романы.

— Которые пока что никто не хочет публиковать, — подключился я со скромной улыбкой. То, что прозвучало из моих уст, в этом обществе не воспринималось вообще.

— Якоб оказал нам прекрасную поддержку при организации этой вечеринки, очень великолепную. Без него… Ах, без него здесь камня на камне не осталось бы, ха-ха-ха!

— Сара, я прошу тебя! — Мой текст был чистым фарсом. — Львиную долю подготовки взяли на себя вы. Я лишь немного поддержал ваши усилия, чтобы в конце концов получилась кругленькая сумма. — Сара сжала мою руку, не глядя на меня.

— Он скромный, этот юноша, не правда ли? Вот они все такие в Germany . Такие старательные и скромные, там все становятся смирными.

Время от времени кто-нибудь спрашивал, чем обоснован мой интерес и желание оказать поддержку именно детской противораковой клинике. Но здесь я был только инициатором, но не адресатом вопроса. Таким образом, Сара взяла на себя ответы:

— Это личное дело. Якоб не любит говорить об этом.

Они вздыхали и смотрели на меня с сочувствием, пока Сара не продолжила:

— Это такая дьявольская болезнь. Очень ужасная. Покажите мне человека, который еще никогда не терял любимых людей. Но ах, о чем я говорю? Якоб абсолютно прав. Речь идет о сумме для детской клиники, а не о нас, чувствительных старых тетках. Я надеюсь, — она подмигнула сидевшему напротив нее человеку и потащила меня дальше, оглядываясь через плечо, — что ты не забудешь о пожертвованиях на шампанское, дорогой.

За два часа меня представили почти каждому человеку на этой вечеринке, только мимо персоны, которая меня интересовала, меня протащили без остановки. Она все еще сидела в углу в павильоне кремового цвета и ждала.

От скуки она открыто занималась тем, что играла на своем смартфоне, как нервный подросток, а это приводило к злым взглядам и покачиваниям головой. Очевидно, в штате Нью-Йорк законодательно было запрещено играть на своем мобильном телефоне на благотворительных вечеринках. Я начал сочувствовать ей. Она не знала этого, она не знала меня и, наверное, не имела ни малейшего интереса что-нибудь изменить в этом, но все мы ждали одного и того же человека — ее отца.

Билл Карлайсл.

Это имя, услышанное мною в баре гостиницы, пробудило во мне интерес. Он был главным редактором моей «Седой леди», а сегодня — главным приглашенным гостем. Однако на вечеринке появилась только его дочка Рут, что обеспокоило меня, но только до тех пор, пока я обратил внимание, что она, скорее всего, тоже ждет кого-то — Билла Карлайсла — моего будущего шефа. Вот только он постоянно, к сожалению, опаздывал, что медленно, но верно вело к тому, что мой антитранспирант потихоньку потерял свое действие и у меня подмышки стали мокрыми.

Я подождал нужного момента, когда никто не обращал на меня внимания, и скромно пошел в сад. Вблизи павильона я остановился. Мне повезло. Рут Карлайсл сидела, как и раньше, на своем месте. Очевидно, она ни единого раза не выходила отсюда. Я ощупал карманы своей рубашки. Я отказался от гардероба в возвышенном стиле, и на мне были лишь светлые брюки и простая рубашка (Зоэ прокомментировала выбор моей одежды как «не подходящий по этому поводу», но Габриэлла успокоила ее и объяснила, что ее муж будет меня за это любить, потому что я выглядел так, словно после этого праздника еще собирался сыграть партию в ночной гольф). В этой рубашке не нашлось сигарет, что было неудивительно, так как я уже несколько лет назад бросил курить. Я зашел в павильон. Рут подняла взгляд лишь тогда, когда я обратился к ней.

— Извините, — сказал я, — но я где-то оставил свои сигареты и не решаюсь ни у кого по такому поводу попросить закурить.

— О, — она осмотрела меня с наигранным удивлением. — И вы просите именно меня.

— Вы не выглядите так, словно будете читать мне проповедь, что курение является причиной рака.

Теперь она улыбнулась и указала мне на кресло напротив. Я уселся, и она протянула мне сигареты и зажигалку.

— Честно говоря, — сказал я, — я целый вечер думаю над тем, как заговорить с вами, но все идеи пришлось отбросить. Вот это, — я указал на сигареты, — было от чистого отчаяния.

Она забросила ногу за ногу:

— Почему?

— Потому что вы, кажется, ожидаете кого-то, и я предполагаю, что речь идет о вашем друге.

Она повертела жемчужину, которая висела у нее на шее, между пальцами:

— Я хотела бы знать, почему вы ощущаете необходимость поговорить со мной. Именно со мной, когда здесь вокруг столько интересных людей?

Я посмотрел в ее глаза. Они были зелеными, и скука исчезла из них. Я внезапно сам себе показался калейдоскопом. Зрительный контакт с Рут Карлайсл подействовал как четверть оборота, и все мои чувства вдруг выстроились в новую картину. Буквально за секунду мне стало все равно, кто был ее отец.

— Вы — единственная интересная особа здесь, — сказал я, и каждое слово было правдой. — Кстати, меня зовут Якоб.

— Якоб, так. Я — Рут. И мне очень хочется знать, почему в твоих глазах я кажусь такой интересной. — Она перевела взгляд с моих брюк на свои джинсы. — За исключением того факта, что мы одеты не так, как надо.

— У нас есть еще нечто общее. — Я указал на джазовую группу на самой верхней террасе.

Здесь музыка слышалась как тихое звучание, не больше мешающая людям, чем тихая мелодия в приемной комнате у зубного врача. Я сказал:

— Джаз нам обоим до задницы.

Теперь она громко рассмеялась, и в этот момент я потерял часть своего сердца, отдав ей то, что еще оставалось.

На протяжении ближайшего часа она рассказала мне, подогретая лучшим шампанским и несколькими бутербродами, которые я приносил из буфета в наш павильон, половину своей жизненной истории. При этом она уже больше не смеялась, но разрешила мне, чтобы я пересел поближе к ней, и сама постепенно пододвигалась поближе ко мне. Рут было уже под тридцать, она была режиссером, пока что неизвестным на красных коврах, но имела очень много дорогих заказов от независимых продюсеров. Она любила футбол, баскетбол и хоккей, предпочитала пиво вину, любила лошадей, но ненавидела все виды конного спорта. И у нее была огромная проблема с отцом. Это было классикой: пожилой господин был трудоголиком высшего сорта, а Рут уже несколько лет проводила в отчаянных попытках найти признание, уважение и почтение. Чтобы больше проводить времени с отцом, она даже сопровождала его на бизнес-встречи, на которых ужасно скучала. А теперь он еще и оставил ее одну — не первый раз, потому что снова возникло что-то другое, более важное. Многое казалось Биллу Карлайслу важнее, чем его дочь. По ее мнению, приблизительно все.

Вскоре мне стало все равно, кем был этот человек. Я презирал его за то, что он не носит на руках такое трогательное существо. Мы недолго оставались на вечеринке. Мне кажется, что она этой ночью забрала бы меня к себе в свою квартиру в Нижнем Манхэттене, потому что мы вдвоем были уродливыми птицами в поисках пустого гнезда. То, что мы понравились друг другу, облегчало дело, и мы уже выходили с вечеринки, когда Билл Карлайсл с чеками в обеих руках появился возле моих американских подруг. Они ужасно обиделись на него за то, что он опоздал на их важнейшее ежегодное представление, и даже не скрывали этого. Все же его пожертвования оказались королевскими, а его статья — чрезвычайно благосклонной. И я познакомился с ним в более дружественной обстановке. За его собственным обедом на тридцатилетии свадьбы, которое он отмечал в кругу семьи. Теперь я попал в этот круг в качестве друга его дочери.

Дерия откладывает страницы в сторону и переходит за свой письменный стол. Когда она читает, как Якоб влюбился, у нее возникает странное чувство. Она ощущает что-то вроде уколов ревности. Конечно, это очень смешно. В конце концов, теперь-то Якоб здесь, рядом с ней, а не с Рут Карлайсл. К тому же она всегда понимала, что такой мужчина не может жить, никого не любя.

Она уже несколько дней не проверяла свою электронную почту. Слишком страшно ей было снова увидеть в почте сообщение от Роберта. Но теперь рядом с ней сидит Якоб, он пишет что-то, щелкает его старая пишущая машинка. И сейчас, неожиданно для нее самой, страх исчезает.

Электронной почты от Роберта нет. Только лишь целая куча спама, рекламы, и между ними затесалось электронное письмо от Анны:

Дорогая Дерия,

постепенно год приходит к концу, и начинается прекрасное предрождественское время. Планы на весеннюю программу готовы и находятся в печати, и спешка в издательстве потихоньку заканчивается, поэтому мне захотелось написать тебе еще раз. Да мы ведь уже давно ничего не слышали друг о друге.

«Да ведь» — это любимая фраза Анны.

Надеюсь, что дела у тебя идут хорошо и ты наконец находишь в себе силы и приходишь в себя после тяжелого развода.

«Да ну», — думает Дерия.

В следующем году я бы очень хотела с тобой встретиться. Возможно, ты уже думала о нашем следующем совместном проекте, и мы могли бы поговорить о том, как лучше всего нам сотрудничать. Может быть, мы просто обсудим возможности, которые у нас есть. Мне нужно уже думать о программах, которые придут в работу через год, и в эти планы я с удовольствием включила бы тебя.

Лучше всего было бы, если бы ты в начале следующего года заехала к нам в издательство и мы отправились бы куда-нибудь полакомиться вкусненьким. Или, возможно, ты найдешь в себе силы и мы встретимся на выставке в Лейпциге? Ты ведь, конечно, туда приедешь?

С наилучшими пожеланиями,

твоя Анна

Дерия чувствует себя богатой — богатой идеями, богатой возможностями, по-настоящему очень богатой. У нее двенадцать начатых рукописей, и у каждой из них есть потенциал стать великолепным, великим и успешным — это для нее означает так же много, как успех «Зеркальных капель». Но уже через мгновение Дерия забывает обо всем, из головы вылетают все литературные мысли — Якоб поднимает на нее глаза и шевелит плечами, чтобы снять напряжение. Ну и привлечь ее внимание.

 

Глава 22

Дорогая Дерия, я так счастлива, что к тебе вернулась твоя креативность. Это великолепно, действительно очень круто. Все же давай еще раз обсудим твои планы поточнее, прежде чем ты начнешь работать и потратишь силы на набросок романа. Я не совсем уверена, что писатель как главный герой книги это правильное решение, мне это кажется не особенно новым и сильно, даже слишком сильно напоминает Стивена Кинга. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду.

В новом году мы спокойно обсудим эти твои наброски. У меня тоже есть несколько прекрасных идей, которые определенно великолепно можно объединить с твоими. Не беспокойся! Из основного материала мы совместно создадим что-то очень, очень великолепное!

Всего тебе самого лучшего, радостного Рождества и хорошего перехода в новый год.

Твоя Анна

Дерия понимает.

Значит, опять что-то не cовсем хорошо. Что бы она ни предлагала. Это снова. Не. Достаточно. Хорошо.

Она печатает ответ, в котором буквально эмоционально пытается донести до сознания Анны, что идеи не растут на деревьях и их нельзя пожинать, когда захочется. То, что постоянная критика, нытье и улучшение всего, что она передает в издательство, замораживает ей мозг и буквально оковывает цепями ее сердце, и что Анна наконец должна написать свою собственную книгу, вместо того чтобы прививать свои мысли Дерии, чтобы та их воплощала.

Однако уже через минуту она останавливается, чувствуя себя неправой, перегруженной и никому не нужной. Значит, она редкостная дура, которая пытается свалить на других свою собственную неспособность к творчеству. Она стирает начатое электронное письмо и начинает писать новое.

Больше всего ей хотелось бы написать «я понимаю». Слова, которые все объясняют. Коротко и без всякого приветствия, но она знает Анну, и подобное письмо обидело бы ее. Появляется сигнал, что поступило электронное сообщение, потом за ним начинают приходить следующие электронные письма, а Дерия пишет сотни и сотни слов, пишет и снова стирает. Пишет и стирает потому, что среди них нет правильных. Быть может, она просто оставит электронное письмо Анны без ответа. Оставит, пока к ней не придет Якоб, чтобы обсудить письмо с ним, прежде чем отправить ответ.

Она смотрит, что там еще есть в почтовом ящике. Спам, счета, напоминание о платежах, реклама, электронное письмо от какого-то Т.Л. с темой: почта от поклонников.

Точно так же и начинается это электронное письмо.

Глубокоуважаемая Дерия Витт. У меня уже давно на полке стоит Ваша книга. Благодаря счастливой случайности вскоре после выхода книги из печати я получил подписанную Вами книгу, что для меня всегда очень много значило! Но прочитал я Ваше произведение только недавно. Простите меня за это, я просто не очень люблю читать. Но теперь я прочитал Вашу книгу. И вынужден признать, что Ваша книга «Зеркальные капли» открыла мне глаза!!!

У Дерии на затылке волосы шевелятся, прежде чем она понимает, что с этим письмом не так. Ей бросились в глаза восклицательные знаки: они выдают, что здесь что-то не так. С неприятным чувством она читает дальше.

Теперь я знаю, кто Вы такая, Дерия Витт! И я знаю, кем для меня Вы являетесь!

Ваш главный герой, Мартин, это Вы сами, а Дерии Витт вообще не существует! Она МЕРТВА! ВЫ ее убили и вместо нее придумали этого сумасшедшего Мартина! Этого грязного, вонючего типа, который приносит только горе!! Пусть он горит в аду!!!

Но он уже и без того находится там.

Тело Дерии охватывает дрожь.

Но, Дерия Витт, по иронии судьбы Вам уже не долго бегать вокруг в этой маске и дурачить людей. Вы откроете для себя еще одну параллель с Вашим героем, Мартином, и я помогу Вам. Вы ведь не верите, что я сдался, только потому, что на Вашей стороне теперь находится чья-то тень? Он не может постоянно быть рядом с Вами.

Скоро пробьет час! Осталось всего несколько дней.

Вы умрете, Вы знаете это? Так, как он, точно так, как он! Подумайте и вспомните конец книги!!!

У Дерии вырывается всхлип. Неужели все это время она ошибалась? Значит, за ней следил не Роберт, а какой-то сумасшедший, который прочел ее книгу и по непонятным и не до конца выясненным причинам нацелился на нее?

Т. Л. — что это значит? Кто это может быть? Если этот сумасшедший написал все всерьез, он вряд ли подписался бы своими настоящими инициалами — это может значить все или не значить ничего.

Невыносимая злость охватывает Дерию. Трусливый засранец! Как он решился угрожать ей? Зачем ему это надо? Она написала тот проклятый роман — и больше ничего. Она просто написала книгу, которая должна развлекать людей.

Она вскакивает, бежит к книжной полке, на которой почетное место занимает первый экземпляр «Зеркальных капель». Больше всего ей хочется засунуть книгу себе под блузку и защитить от таких сумасшедших читателей.

Она открывает последнюю страницу. Это конец романа, окончание, которое она защищала от двух сотрудников ее литературного агентства, от внештатного редактора, которая изменила текст, и от Анны, которая посчитала, что «окончание ведь не такое уж красивое». Дерии было все равно, что говорили и Анна, и все эти люди. Да, окончание не очень красивое, нет. Но оно и не должно было быть «красивым». Описанный финал — единственный возможный выход и единственный возможный конец для Мартина.

Для него. Но не для нее.

С открытой книгой в руке Дерия подходит к ноутбуку и стирает все. Напоминание о платежах, спам, рекламу. Электронное письмо от Анны. И письмо от этого Т. Л. Он должен исчезнуть вместе со строчками с проклятыми восклицательными знаками из ее жизни, словно его не было никогда.

Мартин был плохим игроком в шахматы, но тем не менее он всегда заранее знал, когда приближаются шах и мат. Его инстинкт был безукоризненно отточенным и ни разу его не обманывал. И теперь это чувство вновь наступило, как бывало уже некоторое время назад. Это чувство называется «мат через несколько ходов».

Мартин не был драматургом. У него не было никакого интереса в том, чтобы передать главному комиссару Сузанне Штайнер послание, гласившее, что он сдается. Он знал, что этого от него ожидают, что от него потребуют объяснений, мотивов, признаний… Ему доставляло огромное удовольствие думать, что он им ничего не даст. Он в конце концов выдаст им то же, что и всегда и всем остальным: труп. И целую кучу вопросов без ответов. И если уже говорить честно, то не ему поставили мат, а он, скорее всего, поставит его всем остальным.

 

Глава 23

— Я потеряю работу. Честно говоря, обе работы.

Киви надвинула бейсболку на лицо так глубоко, что Дерия скорее угадывает ее скептический взгляд, чем видит его. Они сидят втроем: Киви, Дерия и бутылка «Джека Дэниэлса», которого Дерия называет своим лучшим другом. Киви не призналась Дерии, откуда у нее взялась бутылка. Вряд ли она ее купила — виски она пьет с отвращением. И еще более невероятным можно было бы назвать, что она получила ее в подарок.

— Да? — спрашивает Киви и делает вид, будто пьет из своего бумажного стаканчика, хотя на самом деле только прикасается губами к виски. — С чего бы это?

— Потому что я туда не хожу…

Дерия сделала одну попытку. Но через час сплошного сердцебиения ей пришлось отказаться от работы. Тони внешне был совершенно спокоен, когда она отпросилась из-за головокружения и проблем с сердцем, но его взгляд договорил все, что следовало. Он не относится к тем начальникам, которые увольняют людей накануне Рождества, но Дерия предполагает, что между праздничными днями получит от него письмо и внутри наверняка будет не опоздавшая рождественская открытка.

Киви кивает. Затем пожимает плечами:

— Значит, у тебя были свои причины…

— Я боюсь, — говорит Дерия.

Удивительно, как легко она может это сказать. Ей казалось, что это будет труднее. Но, кроме страха, больше у нее ничего нет — в голове, в сердце, в крови. Она все еще дрожит. «Джек Дэниэлс» должен был ей, собственно говоря, помочь. Она наливает щедрую порцию в свой стаканчик и одним махом выпивает его.

— Это тот тип, который был в моей квартире.

— Твой бывший муж? — Киви подтягивает ноги, охватывает их руками и втягивает голову, словно маленькая черепаха. Ей, наверное, холодно: Дерии видно, что даже щеки покрылись у нее гусиной кожей.

Они не ждут автобуса. Дерия с удовольствием поехала бы вместе с Киви к себе домой, но, видимо, их дружба еще не зашла так далеко. Киви не хочет. Она настаивает на том, что хочет остаться на улице, все равно, как бы холодно и мокро здесь ни было. Дерия сначала подумала, что Киви боится попасться на глаза Якобу. Она явно испытывает страх перед незнакомыми мужчинами. Поэтому Дерия рассказывает, что Якоба нет, что он не отвечает на ее звонки и не читает сообщения. Вот такой он и есть, сидит, наверное, и пишет свой роман и нуждается в повышенной дозе одиночества. Она это понимает, потому что на решающих фазах работы она ведет себя точно так же.

Киви это не убеждает, она хочет оставаться на улице, и Дерии приходится привыкать к тому, что окружающие на нее смотрят так, словно она тоже превратилась в бродяжку, одетую в шерстяное пальто и с шарфом из кашемира. Как ни странно, но ей все равно. И ей почти нравится мысль, что она сама становится частью тех историй, которые придумывают другие люди, проходящие мимо нее.

— Я уже не так уверена, что это был мой бывший муж.

Дерия оглядывается по сторонам, всматривается в лицо каждому проходящему мимо. Есть тут кто-нибудь, кого она видела чаще других? Кто-нибудь, кто, быть может, проявляет к ней интерес? Она рассказывает Киви об электроном письме какого-то сумасшедшего Т.Л. и его угрозе, что она закончит жизнь точно так же, как и ее главный герой.

— В конце концов он убивает себя.

— Идиотское окончание, — заявляет Киви.

Что она понимает в психологии главных героев?

— Это был единственный логичный финал.

И снова Киви пожимает плечами:

— Может быть, но считать такой конец дурацким — это единственная логичная реакция моего характера.

Дерия вынуждена слабо улыбнуться:

— Понимаю. Я тоже планирую поступить со своей жизнью по-другому.

— Значит, ты вряд ли сможешь сама убить себя. Этот придурок в чем-то очень сильно ошибается.

Дерия не возражает, но если тот сумасшедший все же прочел ее книгу, то это именно она подала ему идею, что самоубийство вполне можно только имитировать. Мартин несколько раз делал так.

— А электронное письмо не наводит тебя на мысль, что это все же мог быть твой бывший муж? — упорно допытывается Киви. — Он мог попытаться навести тебя на ложный след, придумав этого «Т. Л.».

Дерия всю ночь думала об этом, прикидывала, могло ли это так быть. «В пользу этого есть некоторые доказательства. Исчезновение Роберта. Восклицательные знаки в тексте. Вполне может быть, что Роберт действительно прочел ее книгу только после развода». Насколько она помнит, он раньше начинал ее читать, но до конца не прочел.

— Но все же мои чувства говорят «нет». Я прочитала это электронное письмо, и у меня не сложилось впечатления, что его написал Роберт. Мог написать, но не наверняка.

Киви чешет голову под кепкой, а потом снова поправляет ее.

— Я мало разбираюсь в стилях письма и всяком таком… Но неужели ты считаешь, что человека можно узнать по одному электронному письму? По почерку можно довольно точно установить человека, я это знаю, но по электронному письму?

— Это просто предположение, — говорит Дерия. Она знает, насколько неуверенно звучат ее слова. — Но все же я была бы дурой, если бы упорствовала в своем подозрении и твердила всем, что это Роберт, в то время как настоящий преследователь каждый день проходит мимо меня и смотрит, как я убеждаю себя, что нахожусь в безопасности.

— Да, в этом что-то есть.

— Каждый, кто заходит в кафе, каждый, кто проходит мимо. Это может быть любой из них. В этом-то и состоит моя проблема…

В кафе она чуть не сошла с ума.

— Мне пришлось выйти оттуда.

Киви делает резкий выдох:

— Понимаю. Меня тоже сводила с ума мысль о том, что мой «производитель» преследует меня, но его рожу я узнáю издалека. И как только я его увижу, я тут же смоюсь. Когда я себе представляю… — она качает головой и тянется за бутылкой. — Еще «Джеки»?

— Вообще-то мне нужно оставаться трезвой, — говорит Дерия. После двух хороших глотков на почти голодный желудок это решение несколько запоздало, но все же она достаточно трезва, чтобы не задуматься о действии виски.

— И что ты будешь делать, если действительно твой шеф выгонит тебя с работы?

— Я не смогу больше давать тебе бесплатное какао.

У Киви дрожат ресницы.

— Нет, я серьезно.

— Я буду ругаться. А потом… займусь чем-нибудь другим. Чем-то лучшим, полагаю. Это ведь не особенно трудно.

Киви кивает:

— А теперь я переведу эти слова: тебе, собственно, все равно. У тебя не будет особых сложностей, потому что ты найдешь себе что-то новое. Зачем же тогда беспокоиться?

Дерия должна признаться, что у нее нет другого ответа. И она все-таки произносит:

— Нужно найти средства к существованию.

— Но тебе терять нечего. Ничего ценного.

— Кроме остатков уверенности в себе. Насколько глубоко надо опуститься, чтобы быть не в состоянии подавать кофе?

— Ты боишься, что тебя уволят? — Киви потирает руки, которые от холода совершенно покраснели. — Но это произойдет, если ты и дальше будешь бояться. Вместо тебя это сделает жизнь. Ты немного похожа на меня. Ты не любишь соприкасаться с вещами, которые не представляют для тебя ценности.

Она совсем не похожа на Киви, которая, совсем юная, прошла этот короткий путь и сбежала от своего несчастья. Просто сбежала, не оглядываясь на потери, без страха, готовая на любой риск. Киви готова к ответственности за последствия своего поступка.

Дерия, наоборот, четырнадцать лет жила в несчастливом браке без особой причины, просто потому, что у нее не было сил прекратить его.

— Ты это же себе говорила, — спрашивает она, — когда сбежала из дому? Что жизнь, такая, какая она есть, не имеет для тебя никакой ценности?

Вопрос слишком личный. Дерия понимает это по короткой дрожи рук собеседницы. Киви начинает грызть ноготь среднего пальца. Затем отвечает:

— Наверное, так оно и есть. Ничего не выиграешь и ничего не потеряешь, а значит, это великолепная исходная позиция, чтобы попробовать что-нибудь безумное.

«Что-нибудь отчаянное», — мысленно исправляет ее Дерия и все же вливает в себя еще глоток виски. Она предлагает Киви выпить, но та все еще держит в руках свой первый стаканчик и заглядывает в него, словно там что-то написано.

— Мне было семнадцать, когда я сбежала из дому, — говорит она. — С двадцатью тремя евро и семьюдесятью центами, четырьмя трусами, одними запасными джинсами, МР3-плеером и старой детской курткой.

— Это довольно безумно, — говорит Дерия и снова имеет в виду слово «отчаянно».

Киви смеется, тихо и невесело:

— Абсолютно. А что ты делаешь настолько же безумное?

Дерии кажется, что Киви тоже на самом деле имеет в виду «отчаянное». Она вздыхает:

— Я рискую своими работами.

— Это не безумие.

— Отнюдь.

— Нет. — Киви подчеркивает свое заявление глотком виски и встряхивается. — У тебя дерьмовые работы, и ни одна из них для тебя ничего не значит. Это даже ниже уровня четырех трусов. Я говорю о том типе, с которым ты встречаешься.

Якоб? Что же в нем может быть безумного?

— Якоба можно назвать полной противоположностью отчаяния, — говорит Дерия и чувствует, как острый взгляд Киви ее разоблачает. Только сейчас она обращает внимание, что и у Киви светло-карие глаза. Почти как у Якоба, только с зелеными пятнышками, а у Якоба похожие пятнышки, но золотистые.

— У меня во всех этих историях с отношениями совсем мало опыта, — говорит Киви, — прежде всего — с мужчинами, они меня вообще не интересуют. Но я тебе скажу так: если бы я любила человека, который целую неделю держится за меня, как репей, человека, который полностью занимает все мои мысли, а потом исчезает, не сказав ни слова, то я бы задумалась. Ты же вовсе не задумываешься. Вот такие штуки я называю словом «отчаяние». И, — ее голос становится совсем тихим, — это проблематично. В твоей ситуации.

— Дело в том, что он — писатель, — отвечает Дерия. — Я это сама знаю. Когда мы пишем, тогда… — она не договаривает, не описывает, что случается потом. Незачем, она это знает по собственному опыту. Другие люди этого никогда не поймут, и она чувствует себя глупой, пытаясь, несмотря ни на что, все это объяснить.

— Он ведь пришел к тебе, чтобы писать, — говорит Киви, — потому что в своем общежитии у него нет ни капли покоя для своего писательства.

В животе Дерии начинает зарождаться нечто, похожее на злость. Это совершенно не дело Киви — рассуждать о Якобе и его намерениях. Ведь она его вообще не знает.

— И даже если он не пишет, — вообще говоря, он и не может писать, вспоминает Дерия, потому что его пишущая машинка стоит у нее дома, — это ведь не означает, что он обязан передо мной отчитываться, если один-единственный день не позвонит.

В понедельник с утра ушел, а сейчас уже вечер вторника…

— Роберта я тоже частенько подолгу вообще не видела, а, как-никак, я была за ним замужем.

Наоборот, с Якобом все открыто. Она даже не может сказать, что они стали парой. С ее точки зрения — да. Но видит ли он это точно так же? Она его даже не спрашивала. Конечно, она об этом думала, однако не хочет рисковать и слышать ответ, который отнимет у нее несколько дней прекрасных иллюзий.

Киви делает еще глоток, как будто ей нужно выпить для храбрости. После этого долго смотрит на ноги, словно те являются неразрешимой проблемой. Дерия уже не ждет, что собеседница что-нибудь скажет, однако та все же делает попытку:

— Меня это просто удивляет. Не сердись на меня, Дерия, это просто…

— Да?

— Он появляется именно тогда, когда кто-то вламывается в твою квартиру и кто-то тебя преследует. Ты не обратила на это внимание?

— Сначала появился преследователь, — поправляет ее Дерия.

Но злость все сильнее кусает ее за стенки желудка. Она давит стаканчик в руке и замечает это лишь тогда, когда пластик больно врезается в пальцы. Какой-то мужчина присоединяется к ним и входит под крышу остановки. У него презрительный взгляд, он видит бутылку и недовольно качает головой. Неужели ей показалось, что между его кустистыми бровями при слове «преследователь» что-то вздрогнуло? И вообще, он мог что-то услышать?

Киви игнорирует ее возражение.

— Пока он с тобой, преследователь не появляется.

— Конечно, нет! — резко отвечает Дерия. — Неужели ты думаешь, что твой отец вел бы себя так, если бы рядом с тобой был твой защитник?

— Производитель, — тихо говорит Киви. — У меня нет отца.

И она продолжает, игнорируя замечание Дерии.

— А затем он просто исчезает. И как только он исчезает, снова появляется преследователь.

— Ты говоришь… — «…те же самые глупости, что и Солнце», хочет сказать Дерия, но затем воздерживается от комментария. — …глупости, — решившись все же, говорит она и встает.

Ее ноги так замерзли, что даже болят, а в коленях словно вытянулись все жилочки. Ей хочется уйти отсюда. Появившийся мужчина нервирует ее. Когда Киви сказала слово «преследователь», он повернулся к ней. Его глаза синие и холодные как лед.

— Все, я ухожу, — говорит она и уходит, не ожидая Киви.

Только через десять метров она оборачивается. Киви плетется позади, держа бутылку виски за горлышко, словно мертвую курицу. Мужчина остается на остановке. Он зажигает сигарету и смотрит им вслед.

— Что я, собственно, здесь делаю? — набрасывается она на Киви, когда та присоединяется к ней. — Ты не можешь выбросить куда-нибудь эту дерьмовую бутылку? Мы шляемся тут, как бродяги, люди уже начинают обращать на нас внимание.

Киви останавливается:

— Пусть себе пялятся. Они всегда так смотрят.

У нее нет с собой рюкзака, значит, бутылку спрятать некуда.

— Но я не люблю, когда на меня таращатся, — резко отвечает Дерия, забирает у нее из руки бутылку «Джека Дэниэлса» и прячет в свою сумку. Бутылка великовата, чтобы закрыть молнию, но, по крайней мере, ее так почти не видно.

Они молча идут дальше. Дерия немного впереди, даже толком не зная, куда лучше направиться. Может быть, все же к ней домой?

— Ты ошибаешься, — наконец говорит Дерия, еще не приняв решения, не рассердится ли Киви на ее слова. — Ты ошибаешься во всем.

— Всякое бывает, — отвечает Киви.

— Я имею в виду в том, что касается Якоба.

Киви улыбается короткой и безрадостной улыбкой:

— Зато ты никогда не ошибаешься, верно?

— Почему же, постоянно ошибаюсь. Но не в том, что касается его.

— Ах да? Откуда ты это знаешь?

— Просто знаю, и все, — вырывается у Дерии громче, чем ей бы хотелось.

Она глубоко вздыхает и повторяет слова более спокойным тоном:

— Я просто знаю. Я не имею понятия почему, но в этом я абсолютно уверена. Более чем уверена, уверена более, чем когда-либо в своей жизни. — «Удивительно, — думает она, — честно говоря, я никогда ни в чем не бываю уверена». Все вокруг всегда было непостоянным, даже то, что казалось устойчивым. Любое, нет, почти каждое обещание раньше или позже оказывалось пшиком, и человек, который его дал, исполнять не собирался. Наверное, это у нее осталось из болезненных застывших отношений матери и дочери. Задатки чувствовать себя уверенной и растить в себе доверие у нее, наверное, развивались в нетипичное время. Тем убедительнее действует на нее уверенность, которая сейчас у нее есть:

— Якоб не представляет никакой опасности для меня.

В кармане пальто Дерии беззвучно вибрирует мобильный телефон. Она вытаскивает его из кармана.

— Вот! — восклицает она с триумфом. — Легок на помине. Он как раз звонит мне, видишь?

На лице Киви написано, что она не считает дискуссию оконченной, но тем не менее молчит, пока Дерия говорит по телефону. «И то ладно», — думает Дерия. Имя Якоба на дисплее снова придает ей мужество защищать его от любого подозрения.

— Алло, Якоб, — щебечет она в телефон, искоса смотрит на Киви и кажется самой себе немного смешной. — Прекрасно, что ты звонишь. Где ты?

— Хай, любимая, — отвечает он мягким голосом, и Дерия немного сердится, что Киви не может это слышать. — Извини, пожалуйста, кое-кто, кого я раньше знал, ненадолго приехал в Кельн, и я внезапно решил, что надо поехать, чтобы встретиться с ним. Сейчас я уже еду обратно.

— Прекрасно. Мы увидимся? Мы можем вместе поужинать и после этого вместе заняться каждый своим текстом.

— Sorry, Дерия, — говорит он, и она проглатывает разочарование. — Сегодня, к сожалению, не получится.

— Ну, ничего, — отвечает она тихо. — Я как раз гуляю с одной подругой. Мне не хотелось бы сейчас расставаться с ней. — Глупо в этом лишь то, что она только что сама спрашивала, не хочет ли он с ней встретиться. Рядом дико жестикулирует Киви. Наверное, она хочет сказать, что может уйти и не обидится, но Дерия прощается, целует едва слышно свой мобильный и отключается.

— Вот видишь, — говорит она Киви, словно телефонный звонок был последним кусочком мозаики, чтобы дополнить картину невиновности Якоба. — Он просто был в гостях у друга. Все в порядке.

— Моя мать, — говорит Киви, — в таких случаях всегда произносила цитату из фильма «Бэмби»: «Если ничего хорошего сказать не можешь, лучше промолчи».

— Твоя мать легко могла бы понять мою бабушку. Те же самые пустые оболочки слов.

— Но я — не моя мать. — Киви обхватывает себя руками, будто должна поддерживать сама себя. — Моя мать до сих пор стелется перед отцом, как собака. И поэтому я тебе еще раз говорю, даже если ты не хочешь слышать этого. Тут что-то не так, Дерия. Я это просто нюхом чую. Я — уличная крыса, и я умею чуять зло. Я вынуждена чувствовать, чтобы избежать его. Мой инстинкт каждую ночь спасает мою задницу. Этот тип, Дерия, он не просто пахнет. Он воняет.

Злоба Дерии внезапно возвращается с полной силой.

— Ты его не знаешь. Как ты можешь подозревать того, которого никогда не видела?

Киви вздыхает и смотрит на землю:

— В моем мире бывает слишком поздно… Если ты кого-то подпустила так близко, что можешь рассмотреть, то беда неминуема. — Она почти шепчет. — Что бы ты ни делала, делай просто самое правильное, хорошо? — Она кривит губы в неумелой улыбке, такой, которой Дерия еще никогда не видела. Несмотря на свою злость, она все же тронута до глубины души.

— Знаешь, лучше будет, если я сейчас уйду, — говорит Киви. И только через несколько минут до Дерии доходит, что ей лучше было бы пойти следом за Киви.

Целый день слова Киви не выходят из головы Дерии. Ужасная смесь злости и отрицания. Она не хочет на нее злиться, и это занимает все ее мысли. Солнце показывает ей новые наброски аксессуаров, но Дерия не может сосредоточиться.

— Какого ты мнения о защитных футлярах для фоторамок и картин? — вдруг спрашивает Солнце.

— Конечно, это выглядит мило.

— Ты даже не слушаешь меня.

— Что? Почему не слушаю? Как ты можешь такое говорить?

— Дерия, прошу тебя! Кто же укутывает картины в ткань? Картины нужны для того, чтобы их видели.

Дерия потирает виски´:

— О’кей, ты меня поймала. Может быть такое, что я в мыслях уже далеко.

— И где именно? — В улыбке Солнца появляется нечто ироническое. — Может быть, с Якобом?

— Нет, с Киви.

— От киви у меня раздражение на языке.

Дерия отрицательно качает головой.

— Я имею в виду не фрукты. Я ведь тебе уже рассказывала о той молодой девочке, которая живет на улице.

— Об этой бездомной, ах да… Так что с ней такое? — Солнце не говорит больше ничего, и ее мимика не выдает ее мыслей. Однако Дерия отчетливо видит ее презрение.

— Ее судьба заботит меня. — Это абсолютно поверхностное заключение о проблеме. Собственно говоря, Дерия хотела бы поговорить о споре с Киви и хотела бы получить совет от Солнца. Но та, кажется, весьма негативно настроена по отношению к Киви, и только потому, что та живет на улице. Кроме того, Дерии не хочется рассказывать, что Киви настроена против Якоба, что она ему не доверяет. Обе совершенно разные ее подруги, ничего не знающие друг о друге, словно сговорились против нее.

— Ей, случайно, деньги не нужны? — спрашивает Солнце. Она подняла брови так, что ее лоб покрылся морщинами. — У меня есть кое-какой опыт общения с такими людьми, поэтому я могу только отговорить тебя, если ты собираешься ей что-то дать. Этим ты не сделаешь ей добра.

Почему все опять получается не так, когда Дерия всего в трех словах пытается объяснить, что происходит у нее в душе? Она старается сохранять спокойствие.

— Ты ошибаешься. У тебя нет никакого опыта.

— Мой брат.

— Твой брат — игроман. Их невозможно сравнить. Он не бездомный, а Киви — не наркоманка.

— Чаще всего наркомания ведет на улицу, — говорит Солнце, с сожалением качает головой и доливает им обеим чай из чайника.

— Киви оказалась на улице по другой причине. Она даже не курит. И дело не в деньгах, она никогда не просила у меня денег. — Дерия улыбается, вспоминая, сколько ей пришлось уговаривать Киви, прежде чем она разрешила себе налить какао и дать бутерброд. Об истории с курткой она умалчивает. Солнце может решить, что Киви специально все подстроила.

— Но если она все же курит? Или колется?

— Со-олнце, — протяжно говорит Дерия. — Я теряю терпение и желание продолжать этот разговор.

Солнце поднимает руки, словно сдается. И хотя в ее глазах все еще стоит обязательное «ну, не жалуйся, когда будет слишком поздно и тебя обманут», — но вслух она этого уже не говорит.

— Ладно, хорошо, — произносит она смирившимся тоном, который тут же вызывает подозрение. — Тогда расскажи мне, почему она тебя так занимает. Ты о ней беспокоишься?

— У нее были неприятности с родителями.

Солнце делает шумный выдох:

— Я тебя умоляю! В этом возрасте у всех такие неприятности. У нас было то же самое.

«У меня так не было. В этом возрасте я видела только, как моя бабушка медленно умирает».

— Стресс, конфликты с родителями являются непременным атрибутом полового созревания. Улицы были бы забиты подростками, если бы они все сбежали из дому.

— Ее отец, очевидно, был человеком, склонным к насилию.

Дерии хочется сменить тему. Ей кажется неправильным говорить с Солнцем о личных вопросах Киви.

— Но я точно этого не знаю. Она не любит говорить об этом.

— Для этого существует управление по делам молодежи, — отвечает Солнце.

Дерия чувствует, что ее загнали в угол. Словно каждое из замечаний Солнца направлено против нее и ее ошибок.

— Солнце, скажи честно, неужели я сама виновата в том, что столько лет потратила на Роберта и этот несчастный брак? Я могла бы сразу подать заявление на развод. Игнорировать угрозы. Довериться полиции. Я всего этого не сделала. И в этом моя вина?

Солнце протягивает руку через стол и берет ее ладонь в свою.

— Нет. Ты могла бы все это делать, но у тебя не было для этого сил. И не было помощи. Ты ведь никогда никому не доверяла, верно?

— Только Ханне.

Ханна, как теперь понимает Дерия, время от времени помогала ей чувствовать себя лучше: она укрепляла ее в мысли, что ничего не предпринимать вполне разумное поведение. Дерия хотела слышать именно это — что ей ничего не нужно делать, что все равно все само собой отрегулируется и что все снова будет хорошо. И Ханна повторяла ей это.

«Когда-нибудь появится ваш ангел, Дерия. Он может появиться в таком облике, которого вы не ожидаете. Может быть, в вашем собственном. Но он обязательно появится, и тогда вы поймете, что нужно делать».

С одной стороны, в конце концов Ханна оказалась права. Якоб вернулся. С другой стороны, Дерия спрашивает себя время от времени, что было бы, если бы у нее раньше появилась такая критичная и честная подруга, как Солнце. Та, которая беспощадно говорила бы ей правду, нравится ей это или нет, и после этого поддерживала бы ее в попытках делать трудные шаги, потому что их нужно сделать.

— Иногда человеку нужен кто-то, кто его спасет, — говорит Солнце. — Нет ничего плохого в том, что можно положиться на друзей.

«Для меня это верно, — думает Дерия, — потому что я одинока».

Но, конечно, она не может сказать все это прямо в лицо своей подруге.

 

Глава 24

Ночью Дерия принимает решение. Она выделяет себе время — декабрь — на размышления. Она пока будет продолжать работать в кафе «Тони’с» и сидеть на кассе в REWE. Она больше не будет давать своим начальникам повод уволить ее. А к новому году она примет решение.

В «Тони’с» на следующий день она особенно предупредительна и вежлива, а на кассе в REWE одаривает улыбкой каждого клиента. Как прекрасно было бы, если бы Якоб после смены зашел за ней и проводил домой. Но стоянка машин лежит перед ней в темноте, пустая и занавешенная дождем. Она вздыхает и на всякий случай вызывает такси, на что пригодились чаевые из кафе.

Добравшись домой, Дерия чувствует, что ее тянет к ноутбуку. Анна не согласна с ее пробным совместным предложением, но, может быть, одна из предложенных двенадцати первых фраз натолкнет Анну на новую идею.

Может быть, она сможет уволиться, потому что наконец снова сможет стать писательницей.

Она открывает ноутбук. Пока он запускается, она наполняет мисочки Одина свежим кормом. Ей в глаза бросаются влажные места на полу в кухне. Странно — ведь она сняла туфли еще возле двери. Ее пальто почти сухое, и с него не могли стекать капли. Может быть, Один лапами попал в миску с водой? Маловероятно. У нее начинает чесаться между лопатками, и она злится по этому поводу.

— Не становись параноиком, — говорит она сама себе. — Замок в двери заменен. Никто не мог побывать здесь.

Неужели в воздухе чувствуется чужой запах? Запах лосьона после бритья или мужского одеколона? Один ведет себя совершенно нормально. Все это ей только кажется. Неудивительно после всех таких неприятностей.

Черт возьми, ей надо бы все это записать, по возможности еще сегодня, ведь это лучший материал для нового триллера. Дерия идет в ванную, чтобы проверить кошачий туалет Одина. Она включает свет, и ее сердце останавливается.

Кроваво-красными буквами на зеркале написано: «Страница 376!»

— Кто-то проник в вашу квартиру, я понимаю, — говорит полицейский.

У него мягкие, почти свисающие щеки, опущенные вниз уголки рта, глаза с красными кругами, и говорит он раздражающе медленно. Очевидно, он хочет тем самым достичь своей цели, чтобы Дерия расслабилась, он хочет внушить ей спокойствие. Но не достигает этим желанной цели. Он представился ей как Хольгер Фаст:

— Фаст, что означает по-английски «быстро».

Понял ли он собственную иронию? Дерия сомневается.

Пока он проверяет ванную, он смотрит на нее только через зеркало, что ей внушает страх: эти угрожающие буквы и цифры все еще написаны на стекле. Она хочет стереть их, у нее в руках уже находится жидкость для чистки стекла, но полицейские не разрешают ей этого делать, хотя они уже давно эту надпись сфотографировали.

— Что заставляет вас думать о том, что это обозначает угрозу? — спрашивает Хольгер Фаст. — «Страница 376» звучит не особенно угрожающе. Я знаю одного человека, у которого это означало почти предложение выйти замуж. Женщина открыла книгу, и на странице с таким номером герой книги спросил героиню, не хочет ли…

— Это было в фильме! — невольно вырывается у Дерии.

Она хочет показать, что совершенно готова к сотрудничеству, чтобы полицейские воспринимали ее всерьез, она готова приложить для этого все силы. Но ничего не помогает. Она видит, как они из-за нее морщат носы и бросают друг на друга говорящие взгляды, безмолвно прикидывая: «Безумная женщина или нет?» Дерию это сводит с ума — она не понимает причин их презрения. Ее нервы так напряжены, что готовы лопнуть. Преследователь — эта проклятая задница! — снова был в ее квартире. И из-за этого она теперь пожинает плоды — ловит косые взгляды полицейских.

— Так что было в этом фильме? — спрашивает полицейский.

— Предложение выйти замуж через любимую книгу. Это эпизод фильма. Какая-то романтическая комедия. Названия я уже не помню. — Она тогда уснула, потому что фильм не был ни веселым, ни романтичным.

— Такое может быть, — говорит Хольгер Фаст после длительного размышления.

— Я уже два раза по телефону все объясняла вашим коллегам.

— Вам придется объяснить мне еще раз. Я понимаю, что вы нервничаете, однако то, что делается, — он бросает на нее короткий взгляд, словно она стоит перед ним и рыдает, — вы должны объяснить мне доходчиво.

— Я покажу вам эту страницу, вы сами все поймете.

Она сует ему в руки свою книгу «Зеркальные капли» в раскрытом виде. Страница 376 — это последняя страница. Дерия помнит ее наизусть.

Мартин заехал на крытую стоянку в центре города, вытащил билет и сунул его в правый внутренний карман куртки. Ключи от машины он выбросил в мусорное ведро. Он купил в «Галерее Кауфгоф» подарочный чек на 250 евро — для госпожи главного комиссара Штайнер, потому что она будет ломать себе голову над всем, что произошло и еще произойдет, и засунул его в левый внутренний карман. За 10 евро наличными, которые еще оставались у него в портмоне, он купил носовой платок, исторический роман о Второй мировой войне, который собирался прочитать еще несколько месяцев назад. Несмотря на то, что он после этого отдал свой толстый бумажник какой-то бродяжке, сидевшей на краю улицы, роман все же не влезал в карман куртки. Он просто держал его в руке. Не торопясь, он прогулялся по городу, стараясь избегать столкновения с прохожими. Солнце сияло, улицы были полны народу. Он был одним из толпы, словно ему нечем здесь заняться. Возле памятника какому-то всаднику он остановился. Почему бы не здесь? Место было таким же хорошим, как и какое-либо другое.

Мартин вытащил из кармана оружие. Это не должно выглядеть как несчастный случай, он на всякий случай подстраховался. Размазывая мозговое вещество по пешеходной зоне, ошибки не сделаешь. Он совершенно спокойно снял пистолет с предохранителя и тихо сказал:

— Я застрелю вас всех, так что лучше разбегайтесь.

Кто-то бросился бежать. Кто-то закричал. Кто-то схватил за руку другого, чтобы убежать вместе.

Нет, это не будет похоже на несчастный случай.

Мартин засунул ствол «Джонса-1911» в рот и нажал на спуск. Вот так все и закончилось.

Она наблюдает за тем, как читает полицейский, сначала с ничего не выражающим лицом, лишь слегка прищурив глаза, наверное, ему нужны очки. Он читает еще медленнее, чем говорит. Затем внезапно между бровями образуется вертикальная грубая морщина. Он отводит взгляд от книги и смотрит на Дерию.

— Это действительно звучит не особенно приятно.

— Вот видите! И, по-вашему, это не стоит того, чтобы я тряслась от страха? — она невольно повысила голос. Она должна взять себя в руки. Если Фаст рассердится, она от этого ничего не выиграет.

— Для меня, — говорит полицейский, делая большие паузы между словами, — это больше похоже на угрозу самоубийства.

— Но это не так! — восклицает Дерия. — Вы записали в свои бумаги, что он сделал в последний раз. Спросите ваших коллег. Тут у меня где-то находится протокол и визитная карточка женщины, с которой я разговаривала.

Она идет в коридор и начинает торопливо выдвигать все ящики комода. Куда же она положила те бумаги? Она не может найти визитную карточку, бежит в кухню, роется среди газет, рекламных листков и каких-то картонок. Руки трясутся и с трудом ее слушаются. Она режет палец о бумагу.

— Проклятье! — кричит она и пинает ногой ножку стола. — Где же это дерьмо?

— Фрау Витт, — говорит Хольгер Фаст, который шел вслед за ней и остановился в дверном проеме. — Оставьте. Мы, разумеется, завтра же с утра обсудим это в своей команде.

— Чтобы вы были в курсе — у меня в постели было наполовину сгнившее овечье сердце!

Он не похож на человека, для которого такая информация внове. Дерии кажется, что его это не шокирует.

— Плохо, — говорит он, и в его голосе вполне профессионально звучит оттенок сочувствия.

— А в эти дни еще пришла электронная почта, которая… — которую она стерла и даже удалила из корзины. Вот такая она идиотка.

— Госпожа Витт, — начинает Хольгер Фаст и делает долгую паузу, — скажите мне, пожалуйста, с чего вы взяли, что человек, проникший в вашу квартиру, имел в виду именно эту книгу?

— Как я… — ей приходится сделать глубокий вздох, иначе она взорвется. — Может быть, потому, что я написала эту книгу?

— Вы? — спрашивает он так, словно она сказала что-то неприличное. Его взгляд блуждает по коридору от входа до маленькой кухни. — Вы написали книгу?

— Я и сама не знаю, как это со мной снова случилось, — бормочет она, но поспешно сжимает зубы, чтобы удержать рвущийся наружу сарказм.

— Это напоминает мне о случае, который уже был описан в средствах массовой информации. Речь шла о женщине, которая похитила своего любимого писателя, чтобы заставить его изменить окончание ее любимой книги.

— «Мизери», — говорит она очень тихо, стараясь не закричать на полицейского. — Роман Стивена Кинга. Вы, наверное, видели фильм.

— Да, может быть. Это мы, конечно, тоже должны иметь в виду. Душевнобольной фанатик. — Он бросает вопросительный взгляд на последнюю страницу книги: — Ну что ж, особенно красивым окончание вашей книги тоже не назовешь.

После того как полицейские уходят, Дерия отпускает чувства на свободу: она горько плачет.

— Вы могли бы какое-то время ночевать у кого-нибудь? — спросил ее Хольгер Фаст, прежде чем уйти. — Наверное, вам пока что не следует оставаться одной в квартире. То, что нет следов взлома, к сожалению, заставляет нас подозревать, что у преступника есть ключи.

Она кивает. Хольгер Фаст не имеет ни малейшего понятия, что на самом деле означает его опасение. Если у преступника есть ключ — ключ к новому замку от ее двери, — значит, он вынул ключ из ее кармана или сумки и, сделав копию, снова положил его туда. Совершенно незаметно. Может быть, в кафе или в трамвае. Может быть, и в REWE, хотя у нее там отдельный шкафчик, запирающийся на ключ, но ведь она сама этот шкафчик не раз открывала с помощью обычной заколки для волос.

Тот, кто это сделал, находится совсем близко к ней. Так близко, что она этого даже не замечает.

Когда Хольгер Фаст посоветовал ей не оставаться одной, это прозвучало достаточно разумно. Не успела полиция уехать, как Дерия хватается за телефон. Может быть, придет Солнце, а если нет, она позвонит Якобу.

Главное, что эти чужие люди ушли из ее квартиры. Полицейские смотрели на нее так, словно на лице у нее были гниющие прыщи — наполовину с отвращением, наполовину с сочувствием.

Наверное, разведенная женщина, которую так терроризируют, должна привыкнуть к тому, что на нее так смотрят. Солнце не подходит к телефону, что, очевидно, означает, что она находится у брата. Да, Дерию бы очень удивило, если бы Солнце была дома и не слышала, как к ней приходила полиция. От Солнца ничего не скроешь. Дерия размышляет, не подняться ли ей, чтобы проверить, не написал ли этот сумасшедший что-нибудь на двери Солнца.

Ей стыдно, потому что она не сказала сразу полиции о такой возможности. Но ей это просто не пришло в голову. Еще более стыдно ей становится оттого, что она боится подняться по лестнице к квартире Солнца.

— Я насмотрелась фильмов ужасов, — объясняет она коту, который смотрит на нее так, словно трусость — в порядке вещей. Один сидит у нее на руках, и она чешет ему спинку. — Там они всегда бегут куда-то вверх по лестнице, а все зрители стонут. И всегда фильм заканчивается так, как все ожидают.

Она звонит Якобу. Отвечает автоответчик. Короткое сообщение.

— Позвони мне. Как только сможешь. Пожалуйста.

Когда она отключает телефон, разочарование и усталость неожиданно обрушиваются на нее, как удары в лицо. Вдруг она чувствует, что уже с трудом может удержаться на ногах. Но мысли просто роятся в голове… Да, в таком состоянии она вряд ли уснет.

В сумке она находит бутылку виски, оставшуюся после прогулки с Киви. У нее нет подходящего стакана, поэтому она наливает себе половину кофейной чашки. Алкоголь отвратителен на вкус и жжет в горле. Бедная сумасшедшая… Она называет себя так, потому что понимает, что это безумие — напиваться в ее ситуации. Но она не знает, как сможет выжить ночью, если останется трезвой.

Она подходит к ноутбуку, чтобы, собственно, только закрыть его. Там мигает непрочитанное электронное письмо. Вот еще о чем она забыла: может быть, надо было попросить полицейских проверить, пришли ли ей новые письма и можно ли восстановить старые?

С бьющимся сердцем она открывает файл. Электронное письмо пришло от Анны. Дерия пробегает глазами страницы. Ее редакторша просит прощения за несколько демотивирующее сообщение. Но ведь Дерия вообще ничего не ответила… Все ли в порядке у нее? Она не должна терять мужество и погружаться в отчаяние. С помощью совместных крутых идей все можно сделать великолепно. Анна уже много об этом думала, и у нее есть несколько прекрасных предложений — все будет только хорошо! Под текстом находятся рисунок и глупая шутливая подпись, украшенная неправильно поставленными точками и восклицательными знаками. Это один из тех рисунков, которые распространяются через «Фейсбук». Дерия уже давно больше не заходит в «Фейсбук» — боль из глаз передается в голову, когда ей приходится читать нечто подобное.

«Не смейся над человеком, который делает шаг назад. Может быть, он начинает разбег!»

«Мне не нужны твои идеи», — думает Дерия, и карусель ее чувств на мгновение останавливается. На передний план выходит только одно ощущение — злость на Анну, написанная огромными буквами.

Анна ведь ничего не знает! Ни малейшего понятия о чем-либо, ни фантазии. Она просто ходячее разочарование, потому что сама предпочла бы рассказывать свои собственные истории, вместо того, чтобы редактировать чужие. Но до сих пор ей, несмотря на прекрасное литературное образование, это еще не удалось. И теперь она пытается разместить свои истории у нее, Дерии, в голове. Она постоянно плохо отзывается о работе авторов, чтобы чувствовать себя более способной. Враждебный прием — других объяснений найти нельзя. И к тому же эти рисунки с фразами. Когда-нибудь этому должен наступить конец.

Голова Дерии горит от гнева, а желудок свернулся в ледяной клубок, и тут не помогает даже «Джек Дэниэлс». Она садится за стол и ручкой, рвущей бумагу, пишет злобное письмо. Не Анне, а ее начальнице Бабетте, руководительнице программы. Она слишком долго ждала, пока ей дадут высказаться, слишком долго пыталась угодить Анне. Если ей не предоставят другого редактора, то она отдаст свой новый проект конкурирующему издательству. Дерия чувствует, что настолько вышла из себя, настолько исполнена злостью и отчаянием, что ищет средство для оказания давления.

Средство, которое объяснит ее точку зрения, средство, после которого ее будут слушать и воспринимать всерьез.

Она знает, что это неправильно. Тем не менее она хватает в руки рукопись Якоба. В самом низу ящика письменного стола. Под прозрачными папками, бумагой для письма, счетами и целой пачкой рекламных листков она находит помятый большой конверт формата A4. Там же валяются почтовые марки. Они уже не приклеиваются с помощью слюны, наверное, запылились. Дерия приклеивает их клеящим карандашом. Она наклеивает слишком много марок, потому что не помнит стоимость пересылки. При написании адреса она дважды ошибается.

«Я позже смогу все исправить. Они это прочитают, и я расставлю все на свои места. Это будет шанс для Якоба — им придется издать его книгу».

Дерия пьяна, зла и достаточно знает себя, чтобы понять, насколько опасным является это сочетание. Но в данный момент ей все равно. Теперь она сама опасна.

Она надевает сапоги, берет пальто. До почтового ящика всего триста метров, а отослать письмо — это единственный шанс, который остался, чтобы она смогла уснуть этой ночью.

— Разумно ли сейчас идти на улицу? — спрашивает кот.

— Нет, неразумно. — Она идет на кухню, вытаскивает из ящика нож для нарезки филе и сует его в карман пальто. — Но сегодня ночью безумец может спокойно прийти ко мне.

Один молчит, величественно склоняя свою кошачью голову.

 

Глава 25

Ей трудно понять, как удалось уснуть, но после удивительно спокойной ночи Дерия просыпается оттого, что ее толкает носом Один. Предыдущий вечер, кажется, был очень-очень давно. Воспоминания о нем расплываются, словно в тумане. Голова немного болит, но не так сильно, чтобы назвать это настоящей болью. Она чувствует себя на удивление хорошо и готова к испытаниям, которые принесет новый день. Может быть, письмо все же помогло.

Она хочет пойти на работу, хотя бы для того, чтобы не давать этому сумасшедшему власти над своей жизнью. Но не хочется оставлять Одина одного в квартире. До сих пор сумасшедший ничего ему не сделал, но это не значит, что так будет и впредь. Но все же Дерии везет: заспанная Солнце появляется у нее после ночного заседания семейного кризисного штаба, просит сделать ей кофе и заявляет, что готова остаться в квартире Дерии и охранять кота.

Когда она уже хочет выйти из квартиры и надевает пальто, лишь один нож в кармане выдает, что предыдущий день не был кошмарным сном. Она качает головой и относит нож на кухню.

После обеда она звонит Солнцу и просит набраться терпения еще на полчаса. Есть кое-что важное, что она должна сделать. Солнце соглашается, чувствуется, что она в хорошем настроении, она разрешает Дерии опоздать на столько, на сколько ей нужно. Она отключила мобилку и хочет насладиться покоем в чужой квартире, где до нее не смогут дозвониться ни разозленный брат, ни озабоченная мать. Кроме того, кошачья шерсть под руками и громкое мурлыканье возле уха, как известно, являются лучшим лекарством от стресса после ссор.

Дерия проверяет места, где обычно бывает Киви, но не может ее найти. Странно. Сегодня холодный, но сухой день, даже светит солнце. В городе много людей, и они наслаждаются первыми робкими предрождественскими ощущениями. Для Киви в такой день появляется удобная возможность выпросить у прохожих немножко мелочи. Но ее нигде нет. В конце концов Дерия идет к месту встречи за вокзалом, где опять собралось несколько бездомных. Пожилой человек, с которым она уже однажды разговаривала, тоже сейчас здесь. Но так же, как и в прошлый раз, он мало чем может помочь ей. Она даже не уверена, понимает ли он вообще, чего она хочет. Однако рядом поднимается молодой человек с выцветшим сине-зеленым ирокезом на голове и с огромным черно-красным платком вокруг шеи, который, кроме шеи, закрывает и рот. Он что-то бормочет через платок, так неразборчиво, что Дерия не сразу понимает, что он хочет ей сказать. Затем он громко шмыгает носом и повторяет громче:

— Что случилось с Феей, почему вдруг все стали искать ее?

Фея? Наверное, это одно из многочисленных имен, которые есть у Киви.

— А кто еще про нее спрашивал?

Информация мало тревожит ее, как и собеседника. В том, как этот тип изучает ее, есть нечто насмешливое. Словно она без разрешения спрашивает о чем-то, принадлежащем ему, чем он не готов поделиться.

Он наклоняет голову:

— А кто это хочет знать?

— Я ее подруга.

— Это правда, — говорит старый бездомный и поспешно кивает, словно проснулся от глубокого оцепенения только для того, чтобы сообщить эту важную информацию. — Это правда. Она ее подруга.

Панк на момент задумывается. Затем он пожимает плечами:

— Сегодня Фея с утра снова орала здесь, как фурия. Очень агрессивная малышка.

Это совсем не похоже на Киви. Неужели они говорят об одном и том же человеке?

— А потом, — продолжает молодой человек, — она смылась.

Это больше похоже на Киви.

— Куда? — спрашивает Дерия.

Она должна это знать — Киви ведь не может исчезнуть просто так, не сказав ни слова. Если у нее есть проблемы, Дерия может ей помочь. Или Киви после ссоры настолько обиделась, что больше не хочет от нее никакой помощи? Может быть, она думает, что Дерия теперь не захочет ей помогать?

— Скажите же, куда она ушла и почему?

— Эй, я без понятия, — отвечает панк и кривит лицо с почти извиняющимся видом. — Она ничего не захотела говорить, не хотела никакой помощи. Полностью замкнулась. Только орала, что какой-то тип ее нашел, и удрала, прежде чем кто-то из нас хоть что-то попытался сделать. Мы же не можем здесь никого удерживать, верно?

— Нет, — говорит Дерия. Она и сама не может. — Кто ее нашел? — спрашивает она. Ей нужно сдерживаться, не нервничать и попытаться получить какие-то доказательства. — Кто-нибудь знает, кто это был?

— Не-а. Я ее не спрашивал. — Снова извиняющееся пожимание плечами. — Просто она была очень испугана. Я и сам испугался, когда Фея так разнервничалась. Рядом с ней никого не было. Я думал…

— Что вы думали?

— Ну да, — говорит панк. — Я думал, что она, наверное, что-то приняла. Она вдруг побежала, но никого тут больше не было. Но побежала она в ту сторону. — Он показывает на вокзал. Надежды Дерии тают. Киви может быть где угодно.

— Она могла купить билет на поезд? — спрашивает она. — Вы не знаете, у нее были деньги?

Однако воспоминания молодого человека исчерпались тем немногим, что он уже сообщил. Больше он не может ничего сказать, и когда Дерия настаивает на том, чтобы он подумал, он начинает гадать.

Дерия благодарит его, оставляет номер телефона на тот случай, если Киви вернется, и отправляется домой.

— Куда же она могла пойти?

Всю дорогу до остановки трамвая она раздумывает, не появился ли отец Киви. Это могло быть причиной ее поспешного исчезновения.

Однако Дерию не покидает плохое предчувствие, что таинственный человек, которого никто не видел, больше связан с ней, чем с Киви. Что он, может быть, и есть именно тот неизвестный, кто превратил ее жизнь в ад.

«Предположим, я права, — раздумывает она, — и преследователь — на самом деле Роберт, который хочет запугать меня. Может быть, он специально прогоняет от меня тех подруг, у которых я могла бы найти поддержку?»

Она поправляет себя, понимая, что Роберт уже далеко перешагнул тот рубеж, когда ему хотелось просто напугать ее. Он уже давно решил уничтожить ее. Это похоже на бывшего мужа: «Что не может принадлежать мне, чего я не могу иметь, должно быть уничтожено, чтобы не досталось никому другому». Дерию охватывает страх за Якоба. Если она действительно права, то Якоб должен быть самой большой занозой с точки зрения Роберта.

Она вытаскивает мобильный из сумки, чтобы позвонить, и видит, что он уже написал ей сообщение.

«Я должен увидеть тебя. У тебя есть время?»

«С удовольствием, — пишет она, затем все стирает и набирает снова. — Да. Я обязательно должна поговорить с тобой. Ты приедешь ко мне?»

Через секунду появляется слово «да», которое кажется ей удивительно коротким. Она отбрасывает сомнения и садится в трамвай. Слишком многое вертится у нее в голове. Ей обязательно нужно сказать Якобу, что она спьяну отправила его рукопись в издательство: только честностью она может оставить без дальнейших неприятностей это свое мгновенное решение. Она должна предупредить его о Роберте, причем более настойчиво, чем раньше. И она должна попросить его помочь найти Киви. И это — прежде всего.

Вскоре после ее прихода появляется и Якоб. Дерия едва успевает попрощаться с Солнцем и поставить чай, как раздается звонок. Он стоит перед дверью, держа в руке одинокую красную розу. Его улыбка — смесь смущения, хитрости, извинения и вины. Что-то тут не так, сразу понимает она.

Но сначала он спрашивает:

— Что случилось, что произошло?

Затем он крепко прижимает ее к себе. Неужели так легко видеть насквозь ее душу или у него особый талант читать ее, словно книгу?

— Он снова был здесь, — тихо говорит она.

Якоб берет ее за плечи и немного отдаляет от себя, чтобы посмотреть на ее пустое от испуга лицо.

— Здесь? В квартире? Разве он… С тобой ничего?..

Она поспешно качает головой:

— Со мной ничего не случилось. Он был в квартире и испоганил зеркало. Меня не было дома.

Якоб смотрит мимо нее в гостиную:

— А кот?

— С ним он ничего не сделал. Один был совершенно спокоен, когда я пришла домой.

— Вам еще раз повезло.

— Да. Но все же…

— Что?

— Я боюсь, что этот сумасшедший вспугнул мою подругу. Девочку-панка, Киви. Она куда-то сбежала.

Якоб отпускает ее. Он трет лоб и щеки. Затем неожиданно ударяет ладонью по двери. Дерия вздрагивает от испуга.

— Дерьмо! — ругается он сквозь зубы. — Мне нельзя было оставлять тебя одну.

— Эй, все хорошо. — Она подходит к нему и успокаивающим жестом кладет руку на плечо. — Я большая девочка. Я сама могу постоять за себя.

По крайней мере она должна это уметь. У нее было много времени, чтобы упражняться в этом: с самого детства она должна была сама беречь себя и вдобавок беречь свою бабушку. Почему же ей до сих пор это удается с таким трудом?

— Он просто дал нам поверить, что мы в безопасности, — произносит Якоб то, чего не хочет слышать Дерия. — Он абсолютно непредсказуем и опасен.

Он смотрит на нее с подозрением.

— Что он написал на зеркале?

Дерия вытаскивает книгу и открывает нужную страницу:

— Ссылку вот на это. До этого пришло анонимное электронное письмо, где было написано, что я покончу с жизнью так, как Мартин. Я не могу ничего понять — ведь Мартин покончил жизнь самоубийством. И это последнее, что я сделаю, как бы он меня ни терроризировал.

— Манипуляция, — бормочет Якоб, который, кажется, пытается размышлять вслух. — Он хочет доказать тебе, что он контролирует твои действия.

Дерия кивает. Это совсем не похоже на Роберта. Она забирает книгу из рук Якоба, при этом долго держит его пальцы в своих. Они холодны на ощупь, холоднее, чем ее собственные:

— Теперь я должна найти Киви. Ты мне в этом поможешь?

Якоб обнимает ее, целует в лоб и затем прижимается щекой.

— Он хочет этого, — шепчет он, — ты станешь участвовать в его игре, если сейчас кинешься разыскивать ее. Возможно, ты попадешь в ловушку.

— Я же не могу оставить ее в беде!

— Это не так. Подумай сама, Дерия: вместо того чтобы бегать по улицам, лучше останься здесь, чтобы девушка могла дозвониться до тебя. Она придет к тебе, когда ты ей понадобишься.

Она хочет отстраниться от него, но он крепко держит ее в объятиях.

— А если нет? Мы тут поспорили…

Якоб прикладывает два пальца к ее губам:

— Тогда дай ей время. Она знает, где тебя найти, да?

Нельзя сказать, что он совершенно неправ. Она должна подумать, что может ведь и ошибаться.

— О’кей, если ты так считаешь, — в конце концов устало говорит она. Честно говоря, она и сама не знает, где сейчас искать Киви. Все известные места она уже обежала. Будет ли какой-то прок, если она будет бегать по городу, словно курица с отрубленной головой?

— Иди сюда, — говорит Якоб и прижимает ее к себе.

Так приятно упасть в его объятия. Он согревает ее, он удерживает ее, он на какое-то время снимает груз с ее души, он тихо и уверенно обещает, что с ней ничего не случится. Его поцелуи долго и щедро утешают ее, прежде чем тело становится готовым ощутить наслаждение, и он не торопит ее и всегда ждет, пока она возьмет инициативу в свои руки. Она чувствует себя окруженной его заботой, когда впускает его в себя, окружает его теплом и словно создает невидимую, но неприступную оболочку, в которой никого, кроме их двоих, нет и не может быть. Вдруг, перед самым ее оргазмом, он охватывает руками ее шею. Наряду с наслаждением она ощущает боль. Короткую, острую и глубокую, но прежде чем она понимает, что случилось, Якоб целует ее и бормочет, не отрывая губ от ее рта, что он ее любит, что он невероятно любит ее и что он никогда не ощущал такого — его чувства к ней сильнее, чем любая разлука и любая другая любовь.

Она не понимает, что он имеет в виду, но не сомневается в его словах. Ее тело наполняется горячим и сладким оргазмом, ее душа находит светлое ощущение — она наконец достигла того, о чем тосковала так много лет. Она получила его обратно.

— Я — только твой, — шепчет он, ее сердце почти разрывается от жизни и от любви, — если я тебе еще нужен.

А что в этом мире она хотела бы иметь, если не его?

— А почему я могла бы не хотеть тебя? — спрашивает она немного погодя и рисует указательным пальцем сердце на тонкой пленке пота на груди Якоба. Она завернулась в одеяло, он лежит рядом с ней голый и излучает жар, словно печка. И вдруг совершенно неожиданно, будто из ничего, возникает воспоминание о рукописи Якоба и одновременно мысль о том, что она предала его доверие и продала его. Ведь она отослала текст в издательство только для того, чтобы чувствовать себя лучше и создать неприятности Анне.

Его улыбка гаснет, и вместе с ней исчезает ее чувство уверенности:

— Я солгал.

— «Тогда лучше не говори мне ничего, — упрямо думает она. — Мне все равно. Сегодня ночью я чувствую себя женщиной, у которой есть все, что для нее всегда было важным. Оставь мне это чувство до завтрашнего утра. Мы потом покаемся друг перед другом в том, в чем нужно покаяться».

Но что-то в ней не дает ей сказать эти слова вслух.

— Расскажи мне об этом.

— А ты сможешь меня простить? — спрашивает он ее.

— Мне кажется, что я могу простить тебе очень многое. — Она так долго ждала, что он вернется назад. Она может простить ему все. — Я думаю, что у твоих поступков обязательно должна быть какая-то причина. — В душе она молится, чтобы он точно так же воспринял ее ошибку.

— Ты знаешь все причины, — просто говорит он, встает с постели и тянется за своими брюками.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

Он сводит брови и качает головой, словно сказал что-то неподходящее, а теперь сам вынужден поправить себя:

— Я не был в Кельне.

Он подтягивает брюки, застегивает пуговицы на своем плоском животе и резким движением затягивает пояс.

Дерия чувствует себя наказанной его внезапным возвращением в реальность и даже не знает, наказанной за что именно.

— Нет?

Ей становится страшно, она не знает, что он пытается ей сказать, но уверенность в том, что она этого не хочет слышать, становится все сильнее.

Она встает с постели. Голая, она подходит к нему, побеждая свою неуверенность, запускает пальцы в брюки и подтягивает его к себе.

— Где же ты был?

Ее груди касаются его груди, но он не дает себе увлечься ее телом и не хочет даже отклониться. Упорство Якоба всегда было сильнее, чем его инстинкты. Все это раньше Дерия любила в нем. Сегодня это пугает ее.

— Скажи мне, что случилось. Я что-то сделала не так?

Он стонет. Тихо, как побитый. Затем качает головой:

— Конечно нет. Дерия, нет.

Ей становится жарко от стыда, потому что она сделала нечто неправильное. Неужели он узнал об этом? Неужели он заметил, что оригинал его рукописи исчез, и теперь стесняется спросить, где он находится и что она с ним сделала?

Она должна ему об этом сказать. Она должна. Но она не в силах вымолвить ни слова. А что, если он не простит ее и она его потеряет? Если бы только была другая возможность.

— Я, — говорит Якоб почти беззвучно и смотрит в пустоту, — сделал нечто неправильное. Про Кельн я тебе соврал. Мне нужно было немного времени для самого себя.

— Да и замечательно, я понимаю.

Неужели он чувствовал себя стесненным?

Он кивает, затем задумчиво произносит:

— Я должен был подумать, как обойтись с одной совершенно определенной штукой. Как я отвечу на один вопрос для себя.

— Да скажи же мне наконец, о чем идет речь!

— О моей книге. — Он говорит так, словно речь идет о совершенно само собой разумеющейся вещи. Словно они все время говорили только об этом. — Буду ли я писать ее дальше и допущу ли, чтобы ты ее прочитала.

Она громко вздыхает. И это все? Сомнения человека искусства в самом себе, страх перед неудачей? С этими тенями, которые уже много лет хватают ее за пятки и к которым она привыкла, как к необходимости есть и пить, он пытается внушить ей только такой страх? Она с облегчением усмехается:

— Можешь говорить спокойно. Я уверена, книга мне понравится.

Он с удивлением смотрит на нее. Так, словно она сказала нечто совершенно неуместное.

— А даже если и нет, — быстро добавляет она, потому что знает, что люди говорят такие пустые фразы, которым не верят люди искусства, — тогда бы я тебе объяснила, что мне не нравится, а дальше ты мог бы сделать с моей критикой что хочешь. Забудь ее или используй для внесения изменений.

Теперь он тоже улыбается, но в его улыбке полно боли:

— Боюсь, что ты этого не поймешь.

— Тогда объясни мне.

— Нет. Ты… ты не поймешь, в чем дело.

— Якоб, я…

— Нет. Не будет никаких изменений.

Якоб остается при своем «нет» и оставляет ее наедине со своим недоумением. Он отрывается от нее, уходит на шаг в сторону, возвращается обратно и целует в лоб так осторожно, словно она сделана из тончайшего стекла. Затем он берет куртку, натягивает ее на свою голую грудь и застегивает пуговицы.

— Ты куда уходишь? — Дерия не может прийти в себя от мысли, что он сейчас уйдет. Он же не может всерьез собираться…

— Не бойся, — говорит он, — я буду неподалеку. Ты в безопасности, я клянусь тебе в этом. С тобой ничего не случится.

Он выходит в коридор. Натягивает ботинки на босые ноги и даже не завязывает шнурков.

Она стоит посреди спальни, все еще голая, униженная его поведением, которого не понимает, и наблюдает за ним через дверь. Якоб еще раз возвращается к ней. Его лицо мягкое, словно он только пришел, чтобы лечь с ней в постель, вместо того, чтобы уйти из ее дома.

— Почему ты уходишь? — спрашивает она. — Не уходи.

Он просто говорит:

— Тебе больше не нужно ничего бояться.

Затем он вытаскивает что-то из кармана своей куртки. Тонкую стопку бумаги.

— Я решил, что ты должна это прочитать. Независимо от того, какими будут последствия.

Что происходит? При всех этих артистических размышлениях — как он может посвящать столько мыслей просто какому-то тексту?

Она берет листки в руку.

Якоб поднимает ее руки к своим губам, целует ей пальцы и уходит. И лишь тогда, когда дверь за ним захлопывается, Дерия чувствует слезу на своей щеке. Она медленно скатывается по коже и затем падает на бумагу. В тот же момент в ней поднимается злость. Злость на того, кто с таким холодным расчетом играет ее чувствами. Злость на себя, потому что она это допускает. Злость на свое сердце, потому что оно сейчас так отчаянно бьется, хотя только что было исполнено счастья.

Лучше бы оно заржавело!

Она бросает бумагу на комод, бежит в ванную, чтобы принять душ, и поспешно одевается. Обнаженной она чувствует себя слишком ранимой. Затем она берет в руки пачку бумаги и неловкими движениями листает ее. В одном месте бумага надрывается. Ей все равно. Она хочет знать только одно — что там написано. Что в его глазах имеет такое значение, что он считает настолько важным, из-за чего вынужден так жестоко обходиться с ней.

Она садится на кушетку. Один подползает, трется головой о ее подбородок, а затем сворачивается на коленях, превращаясь в мягко вибрирующий клубок. Он немного успокаивает ее. Поначалу. Затем она начинает читать.

И понимает все.

 

Мой мир повернулся в новом направлении. В лучшем направлении. А затем неожиданно остановился.

Эллен не утруждала себя тем, чтобы позвонить. Она написала мне смс, и непонятно, почему тихого звука телефона на тумбочке было достаточно, чтобы разбудить меня.

«Ты сейчас вернешься».

Ночь уже почти закончилась, на горизонте за окном темно-синее небо уже распадалось на бесцветные нити, в которых в любой момент мог возникнуть первый по-настоящему голубой цвет дня. Рут тихо дышала рядом, словно ничего не произошло. Дни счастья были такими хрупкими, как ее сон, и так же закончились. Я сжал зубы, чтобы не заорать, что пошлю все к черту. Эллен не может переставлять меня с места на место, как игрушку. Я не дам этого сделать. Особенно сейчас, когда я достиг всего: писал статьи для «Седой леди» и, кроме того, нашел женщину, на любовь которой я мог ответить. Безо всяких усилий.

Я погладил Рут пальцами по волосам, и она смущенно вздохнула:

— Неужели тебе снова нужно уезжать?

— Нет, — сказал я и притянул ее к себе. Я солгал.

Мои апартаменты в Вашингтоне, несмотря на напряженное положение на рынке жилья, были еще свободны. Мне не нужно было никаких иных доказательств того, что Эллен все запланировала. Она послала меня в Нью-Йорк только по одной причине. Чтобы вернуть меня обратно.

Естественно, я попытался бороться, но чтобы достичь успеха, мне нужно было раньше видеть ее насквозь, а не только теперь, когда она дала мне знать: «Малыш, твоя голова торчит в петле, а твои руки связаны».

Она объяснила по телефону, что одного слова ее четырем подругам будет достаточно, чтобы весь город очень скоро узнал, что я не являюсь тем успешным немецким журналистом, за которого себя выдавал — нет, за которого мы меня выдавали.

— Это ведь не преступление, когда у тебя есть женщина-спонсор, — заметил я.

— Ты прав. — Я услышал холодный смех в ее голосе. — Ты подаешь мне более интересную идею. Может быть, мне донести до ушей Билла Карлайсла, что в твоем прошлом, наверное, кое-что было не таким, как утверждаешь ты. Я знаю, Якоб, что Билл постарел. Но поверь мне, к тому же я знаю его лучше, чем ты себе представляешь, — он был любопытным человеком, одержимым тайнами, точно таким же, как ты. Он вспомнит свои инстинкты, особенно если они касаются тайн будущего мужа своей дочери. Разве он не должен выяснить, Якоб, кто ты такой на самом деле?

Ей не нужно продолжать разговор.

Я поднял руки и опустил взгляд.

Эллен тем не менее не удержалась от того, чтобы нанести еще одни удар, со сладкой улыбкой:

— О-о, а что скажет Рут, когда узнает, что жизнь, которую ты хочешь разделить с ней, вся построена на лжи?

Я уже несколько месяцев снова живу в моих старых апартаментах. От тоски я переспал с половиной Вашингтона, но все это время страдал только по одной женщине, которую оставил с разбитым сердцем. Эллен была довольна своей работой, по крайней мере я так предполагал. Она сформировала мою жизнь, чтобы затем раздавить в своем маленьком худеньком кулачке, словно эта жизнь была бумажной фигуркой-оригами. Ее обычное хобби — отнимать у наивных мужчин их состояние — уже давно не удовлетворяло ее. Я предположил, что она заскучала. Теперь она пошла дальше — отнимать у людей счастье и, в конце концов, также остаток их достоинства. Она делала это с восторгом, похожим на эйфорию. С восторгом, который прятала за развлечением.

Именно в таком настроении она пришла ко мне, знающим взглядом окинула мою немногочисленную мебель, да так, что у меня покраснело от стыда лицо. Закинув ногу за ногу, она, как на трон, уселась в изголовье моей продавленной кушетки, провела языком по губам и уставилась на меня не мигая. Все это время я почти без движения лежал перед ней, лишь переворачиваясь с боку на бок.

— Зачем ты появилась здесь? — спросил я. — Есть ли еще какая-то причина? Что-то поважнее твоего садизма?

Она вздернула подбородок и засмеялась, обнажив горло. Затем снова стала серьезной и сказала:

— Я пришла, потому что мне стало тебя не хватать, — похоже, это было сказано всерьез. — Это не было запланировано, и я этого не подозревала.

— Ты ведь врешь.

— Да. Часто. Но с тобой я говорю честно.

— Прекрасно, — сказал Пит через несколько дней, — что ты снова с нами. Тот тип, которого мы временно наняли, ни на что не годился.

— Он пялился на мою задницу, — прошептала Эллен. — И Пит это заметил.

«Что за идиот, — подумал я. — Нет, ему повезло».

Однако мой цинизм быстро прошел. Пит после обеда улегся отдохнуть, а Эллен открыла дверь в ванную своей голой белой ногой — это было приглашение, которое должно было принять мое тело, хотя моя голова протестовала против этого. Она не сказала ни слова, ни когда я дышал у нее между ногами, ни когда целовала меня в губы, в то время как я изливался в нее. Но все ее существо показывало, что я принадлежу ей, ей одной. Те части меня, которые это ненавидели, и те, которые были мне нужны для жизни, беззвучно распадались.

Целый год я жил такой разбитой жизнью.

Затем я решил уйти. Толчком для этого было то, что принимать решения становилось все тяжелее и тяжелее. Я жил в мире Эллен, как собака, которая потеряла все воспоминания о своей настоящей сути и даже не смотрит вслед зайцам. Мои чувства затуманились, и с каждым днем шансы найти повод, чтобы покинуть ее, становились все призрачнее.

В конце концов мне стало ясно, что дни мои сочтены. Я мог бы бросить ее уже сегодня, сегодня еще существовала слабая возможность, что у меня хватит сил для этого. Завтра все закончится. Иначе мне никогда не удастся это сделать, я постарею — и когда-нибудь Эллен потеряет интерес ко мне.

— Необходимая оборона, — объяснил я себе, вынимая деньги и пистолет из сейфа Эллен.

Она как раз сидела и смотрела, как Пит ужинает. Сегодня она приготовила его любимое блюдо — филе с луком, — которого она не попробовала, поскольку потом собиралась заняться бегом, пока еще не стемнело. Пит даже не знал, что я здесь. Через час он отправится в аэропорт и я останусь наедине с ней. Ужин может длиться очень долго, если перебирать возможности и играть в уме в шахматы с самим собой, играть с единственной целью — убить королеву.

В конце концов бедный Пит стал жертвой моей буйной фантазии. Было слишком рискованно отпускать его, иначе мог разыграться сценарий, который я не мог предвидеть. Я беззвучно передвигался по его спальне, где он, наверное, упаковал последние вещи для поездки. К моему удивлению, спальня была пустой, но дверь в его ванную была открыта, и я как раз услышал, как зашумела вода. Я подошел поближе и увидел его в зеркале. Он брился с помощью старомодной опасной бритвы, все его лицо было в пене.

Я не удержался, чтобы не сказать, что дела идут лучше, чем я себе мечтал.

— Что? — удивленно спросил Пит. — Чего тебе здесь надо?

Его спина была такой широкой, что закрывала пистолет в моей руке, когда он взглянул на меня через зеркало. Он не успел повернуться и посмотреть мне прямо в глаза. Я схватил его за руку, в которой он держал опасную бритву, и провел прямую и глубокую линию по его горлу. И одновременно толкнул его так, что он упал под душ. Там он мог барахтаться, хрипеть и умирать, а я схватил вату и его воду для бритья, чтобы стереть несколько капель крови, упавших на кафельный пол. Когда я закончил работу, уже не было слышно ни звука. Душ на целый сантиметр в глубину был залит кровью. Дурак лежал как раз на стоке.

Я уже хотел дотянуться до крана, когда в голове возник вопрос. Я подумал, что мокрая одежда, наверно, горит иначе, чем сухая. Поэтому я оставил Пита лежать на месте и лишь отодвинул его в сторону, чтобы кровь могла уйти в трубу.

После этого я пошел в спальню Эллен и притаился там. Она появилась быстро. Я этого ожидал. Она не хотела упустить возможность заняться сексом еще до того, как Пит покинет дом. Она вряд ли успела далеко убежать: на лбу было всего несколько капелек пота. Зайдя в спальню, она стащила с себя куртку, сдвинула брюки вниз и ногой зашвырнула их в угол комнаты.

— Почему ты еще одет? — спросила она меня, улыбаясь, и потянулась к застежке своего бюстгальтера. Она окаменела, увидев свой пистолет в моих руках.

— Час пробил, Эллен.

В первый раз с тех пор, как я ее узнал, у нее не нашлось слов.

— Ложись на кровать, — приказал я ей.

Она медлила:

— Якоб, ради бога, будь разумным. Что ты творишь?

— Я возвращаю себе свою жизнь.

— Положи оружие. Чего ты хочешь? Денег? Ради бога, Якоб! Просто возьми эти проклятые деньги!

Я медленно подходил к ней, так, что ей пришлось отступать назад, пока край кровати не уперся ей в ноги. Она переводила взгляд с моего лица на ствол оружия.

— Забери деньги себе и начни где-нибудь жизнь сначала. С этой девушкой, с дочерью Билла.

Но мы оба знали, что и эта жизнь уже разрушена.

— Я ведь никогда… я обещаю, никто ничего не узнает! Якоб!

Я толкнул свободной рукой ее в плечо, и Эллен упала, словно костяшка домино. Теперь она лежала на своей постели, чтобы я мог взять ее в последний раз, но мой интерес к ней угас, а ее вопли усиливались.

Так вот что от нее в конце концов осталось: женщина, исполненная страха. Нигде ни тени, ни эха ее власти. Было неприятно слышать, как она умоляла, рыдала и обещала, что я могу все иметь или все забрать, могу исчезнуть богатым, чтобы начать новую жизнь.

— Заткнись, Эллен, — тихо сказал я, но она ничего не слышала.

Я уже не мог выносить этот унизительный поток слов. Это оскорбляло меня, это звучало как насмешка надо мной. Я отложил все свои планы и положил оружие рядом с собой, когда лег на нее. Затем обхватил руками ее шею и с силой сжал их. Сначала она задергалась от страха, совершенно не контролируя себя. Но уже через мгновение она начала бороться, попыталась исцарапать меня, вырвать волосы на голове. Я ударил ее ее же оружием. Одного удара между глаз было достаточно, и она обмякла, впала в беспамятство, из которого уже никогда не вернется. Я был почти разочарован, что так спокойно, без сенсаций, закончилось это дело. Неужели это все?

Я сжимал ее горло до тех пор, пока у нее не затряслись ноги, пальцы ног и рук искривились в судороге, и она обмочилась. Сначала утихло сердцебиение, затем она перестала дергаться. Но у меня все же было такое чувство, что она по-прежнему на меня смотрит. Ее правый глаз время от времени открывался, даже когда я закрывал его. Я решил подстраховаться и сжимал ее горло еще некоторое время. Кожа уже посинела у меня под пальцами, и я спросил себя, понравилось ли бы ей это. Сжимая ее горло, я еще думал, как я после этого буду праздновать траур.

Мне понадобится лечение. Как-никак умерла моя любовница — и я частично был виноват в этом.

Из-за ревности хороший любовник должен чувствовать себя виноватым, должен или нет? Я представил себе очень чутких (и самых прекрасных) женщин-терапевтов, которые будут исцелять мою израненную одинокую душу, прежде чем я когда-нибудь вернусь в Германию, чтобы отдалиться от всего этого.

В конце концов, я был уверен, что с Эллен покончено. Однако она могла бы рассказать еще одну, в этот раз последнюю историю. Хотя я к тому времени уже понимал, что хочу покинуть эту страну, но мне не хотелось, чтобы за мной по пятам шло расследование по подозрению в убийстве.

Я встал с постели, взял синий коврик, который лежал перед кроватью, и отнес его в ванную. Затем завернул в него старого доброго Пита (который стал бледным и синим, как кусок сырого тунца в рисе). Я отволок Пита в комнату Эллен и уложил его рядом с ней.

— Вот видишь, Эллен? Он должен быть в твоей постели. Он, не я. Но к этой мысли ты за это время, наверное, уже и сама пришла.

После этого я очень тщательно вымыл ванную. Ни единая капля крови не должна была отвлекать следователей от нашей милой истории.

Эту историю было легко рассказывать. Эллен уже была мертва как мышь, но это ничего не значит — она получила выстрел в упор прямо в сердце. Для этого потребовалось немного ловкости, потому что оружие должно было, конечно, находиться в руке Питера, а эта рука уже остыла и перестала слушаться.

После этого я щедро расплескал бензин и жидкость для разжигания камина по постели и вокруг постели, а также на ковер. Я, наверное, был ясновидящим — и то, и другое я принес заранее и спрятал в комнате Эллен. Пит получил отдельную большую порцию: никому не нужно будет знать, что бедняга застрелил и поджег свою жену в таком состоянии, когда внутри у него уже не было крови, а горло было перерезано.

После пожара никто не узнает о этих маленьких неточностях.

Я глубоко вздохнул. Сейчас все должно произойти очень быстро. Мне нужно было незаметно исчезнуть и вернуться сюда лишь тогда, когда столб дыма от горящей виллы будет виден даже на самой дальней городской окраине. Перед домом я должен буду с криком потерять сознание, может быть, я даже попытаюсь войти в горящий дом и в панике отбиваться от пожарных, которые будут пытаться не пустить меня туда.

— Эллен! О боже, Эллен! Пустите меня — ведь она там, внутри! Я должен вытащить ее! Эллен!

Лучшей возможности для такой огромной драмы никогда больше не представится, значит, мне нельзя было проявлять ложную скромность.

Моим последним действием в главе «Эллен» было то, что я зажег пару спичек и бросил их на посиневшую пару, как цветы.

 

Глава 26

Дерия дрожащими руками кладет лист на тумбочку. Она смотрит на него так, словно он может взорваться или внезапно испустить ядовитые газы и убить ее. Теперь она понимает все. Почему она раньше не поняла то, что было настолько хорошо видно? Якоб никогда не утверждал, что этот текст — роман. Он просто положил его перед ней и предоставил ей самой верить в то, во что она всегда хотела верить. Эта мысль бьется в ее голове, заставляет тело дрожать и через несколько мгновений тихо плакать от ужаса.

То, что лежит перед ней, и здесь, и в первой части рукописи, не роман. Это никогда не было романом.

Это — дневник.

Ее кости становятся тяжелыми, словно наполняются свинцом. Ей с трудом удается двигать руками и ногами. Она добирается до письменного стола, включает свой ноутбук и заходит в «Гугл».

Эллен и ее муж действительно существовали. Статья об их трагической смерти в результате несчастного случая заканчивается фотографией, на которой Эллен выглядит как хищная птица. Она, кажется, смотрит Дерии прямо в душу. Каждая деталь совпадает с дневником Якоба. Фото черно-белое, однако нет никакого сомнения, что на женщине синее платье.

— И что теперь, Дерия? Что ты теперь будешь делать, узнав все это?

Ее сердце должно было бы остановиться, но оно бьется дальше. Что ей теперь делать. Что она может сделать?

«Полиция», — проносится у нее в голове. Она чуть не падает, резко бросившись к телефону, хватает его так крепко, что пластик трещит под пальцами, а затем молча смотрит на аппарат. Она прижимает трубку к уху и слышит тишину. Она так сидит долго-долго, в ее голове царит пустота. Если она о чем-то и думает, то это происходит глубоко в подсознании. Там, где мысли не оформляются в слова и фразы, а лишь передают решения, формируя интуицию. Она снова кладет трубку.

— Не сейчас, — шепчет она коту, который снисходительно смотрит на нее и считает, что она преувеличивает. — Я не должна принимать решение сейчас. В полицию я могу пойти в любое время. Мы не должны спешить. Мне он никогда ничего не сделает.

В этом она уверена, абсолютно уверена.

«Но нужно ли восстановить справедливость в отношении жертв?» — спрашивает что-то в ее душе. Однако за это она не отвечает. Она и дальше может верить, что прочитала роман.

Единственное, что она может сделать — срочно и безотлагательно, — это затребовать рукопись обратно. Руководительница программы не должна прочитать ее ни в коем случае. Никто не имеет права читать дневник Якоба.

Дерия открывает окно своей электронной почты и пишет, что она случайно перепутала рукописи и чтобы ей немедленно выслали ее рукопись «Якоб». Она отсылает это письмо, и ей остается только лишь одно — ждать.

 

Глава 27

— Спокойно, дорогая, спокойно. — Солнце берет руки Дерии в свои и медленно дышит, задавая ей ритм.

Дерия пытается дышать так же, как она, но тело уже не находится под ее контролем. Ее сотрясают приступы судорог, ей кажется, ее грудная клетка становится все уже и уже, и изо рта у нее вырывается крик, который она пытается заглушить, прижав руки к губам. Она не может объяснить себе, что с ней происходит.

Целую ночь она хладнокровно анализировала ситуацию, придумывала планы, отбрасывала их и строила новые. А теперь, когда она уже не одна, наступает разрядка. Рациональная часть ее души считает это смешным и ненужным, и в первую очередь — постыдным. Но эта часть уже давно не управляет ее телом.

— Прекрасно, — медленно растягивая слова, хвалит ее Солнце, когда истерика постепенно утихает и Дерия шаг за шагом возвращает контроль над своим существом. Солнце промокает Дерии глаза носовым платком и вкладывает его ей в руку: — А теперь совершенно спокойно, дорогая, объясни, что случилось.

И опять всхлип вырывается у нее изо рта. Что-то в ней хочет высказать всю правду, словно рвоту, после которой она почувствует себя лучше.

«Он написал не психологический триллер. Это — его дневник.

Он — убийца. Он убил супружескую пару. Я посмотрела в «Гугле», и это правда.

И я сама, наверное, сумасшедшая: несмотря ни на что, не перестаю любить его — и что мне теперь делать?»

Она просто не в состоянии поверить, что он — Якоб, такой нежный и внимательный, мог кого-то убить. Это не может быть правдой. Она закрывает глаза, и в этот миг ей кажется, что на долю секунды она видит его лицо. Лицо, испачканное кровью. Глаза выбиты. Ее трясет от ужаса. Неужели у нее сейчас начнутся галлюцинации?..

Ей нужно с кем-то поговорить, но даже у доброго Солнца могут быть свои пределы понимания. Она позвонит либо в полицию, либо в психлечебницу, если Дерия скажет ей правду.

— Киви, — вместо этого, всхлипывая, произносит она. — Она исчезла.

— Киви, — обескураженно повторяет Солнце. — И из-за этого у тебя полный нервный срыв?

Дерия роется в своем мозгу, ища объяснений.

— Она ведь такая… такая молодая… — с трудом произносит она.

— Ты думаешь, что с ней что-то случилось? Может быть, все совершенно безобидно.

Дерия хватает еще один носовой платок, чтобы высморкаться. И спрятать лицо.

— Я должна найти ее.

— Я могу что-нибудь сделать для тебя? — спрашивает Солнце.

Дерия сморкается и вытирает глаза, трет их до тех пор, пока они не начинают болеть, затем поднимает взгляд на Солнце.

— Да. Да, ты можешь. Ты сможешь сегодня присмотреть за Одином? Я не могу оставить его одного, я боюсь, что преследователь…

— Конечно, — сразу же соглашается Солнце. Она, кажется, испытывает облегчение, что состояние Дерии объясняется не только беспокойством за Киви. Если бы она только знала…

— Вообще никаких проблем.

— Правда? Большое спасибо.

— Конечно, я с удовольствием помогаю тебе, когда могу. Сейчас тебе приходится нести на своих плечах слишком многое… — Солнце вздыхает. — Мимо тебя не пройдет ни одна катастрофа, верно?

— Ловушки как в интернете, — пытается пошутить Дерия.

— Ты хочешь пойти к своему Якобу, как я предполагаю.

И снова Дерия оставляет ее слова без ответа. На самом деле она не уверена, захочет ли снова увидеть Якоба и сможет ли это сделать. Она может его любить — и будет любить всегда, — но сможет ли она выдержать его рядом с собой? Это очень сомнительно.

Но об этом она подумает после. Нет, собственно, она уверена, что он снова возьмет на себя принятие решения. Он либо появится, либо нет. А пока ей нужно заняться другим. Она проверяет свою электронную почту. Из издательства еще никто не ответил. Ей нужно набраться терпения. Сейчас всего половина седьмого. Так рано утром руководитель программы, конечно, еще не появляется в бюро. Да и почта, наверное, еще не поступила к ней.

Около девяти часов она закрывается в туалете для сотрудников кафе «Тони’с» и звонит в издательство. Она сразу же попадает на руководительницу программы.

— Фрау Витт, как хорошо, что вы звоните. Мы уже давно не виделись. Анна сообщила, что вы собираетесь приехать к нам во время ярмарки. Я считаю, что это очень великолепно, фрау Витт. Мы закажем вам гостиницу и…

— Вы получили мою электронную почту? — перебивает ее Дерия и сама вздрагивает от своей невоспитанности. — Извините, пожалуйста, мы вскоре поговорим о ярмарке. Дело в том, что я звоню с мобильного телефона и аккумулятор сейчас сядет.

— Понимаю, — говорит руководительница программы. Где-то позади нее очень громко шумит кофейный автомат. — Я только что получила вашу электронную почту, госпожа Витт, но, к сожалению, вынуждена сказать вам, что хотя ваше письмо было у меня на столе, я его тут же отдала Анне. Разве это было неправильно?

Дерия пытается ходить взад-вперед, чтобы сбросить напряжение, но в маленькой кабине можно сделать только один шаг.

— Письмо… письмо было адресовано вам.

— О, я прошу прощения, но поскольку Анна является вашим курирующим редактором…

Дерия борется с желанием просто отключить телефон. Она с трудом берет себя в руки, объясняет, что это все не так уж плохо, и прощается, чтобы позвонить Анне. На другом конце провода отвечает автоответчик, и Дерия выключает телефон. Чуть позже она снова пытается связаться с Анной, но вместо нее телефон берет другой редактор, которая делит бюро с Анной.

— К сожалению, Анна только что ушла домой, фрау Витт, — щебечет она тонким голосом. — Она почувствовала себя нехорошо и решила, что будет лучше поработать дома.

— Вы можете дать мне ее домашний телефон?

— Хм-м. Фрау Витт, не поймите меня неправильно. Но ей действительно стало нехорошо. Может быть, она хотела, чтобы ей не мешали. — Редакторша делает паузу, но потом, кажется, ей в голову приходит другая мысль. — Напишите ей лучше электронное письмо. Если Анна чувствует себя достаточно хорошо, чтобы работать дома, то, конечно, прочитает ваше письмо.

— Хорошо, так я и сделаю.

«Дерьмо, дерьмо», — думает Дерия. Ей обязательно нужно знать, где находится рукопись. Неужели Анне стало плохо из-за этого письма? Из-за жалобы на нее? «Если бы это было так», — думает Дерия. То, что Анна будет думать о ней, ей все равно. Главное, чтобы она не пошла домой, чтобы спокойно прочитать о жизни Якоба.

— А вы сможете сделать мне одолжение? Я отослала в издательство письмо, сегодня оно должно было поступить к вам или, может быть, уже находится у вас. Вы можете посмотреть, не лежит ли оно, случайно, на столе у Анны? Анна получила его по ошибке.

— Вы говорите, письмо? С пробным текстом внутри?

Во рту у Дерии моментально пересыхает:

— Правильно.

— Да, Анна его получила. Да-да. — Голос собеседницы звучит так, словно это была самая лучшая новость дня. — Она забрала его с собой, чтобы почитать текст дома в постели.

Дерия вынуждена на секундочку закрыть глаза. В коридоре ее уже зовет Тони. Она прощается, посылает своей редакторше короткое срочное сообщение с просьбой перезвонить ей и пытается через интернет и справочную службу получить ее личный номер телефона. Анна, кажется, нигде не указана. Ее нет даже в «Фейсбуке». Тони зовет ее еще раз.

— Уже иду, уже иду, — отвечает она. — Разве не в твоих интересах, чтобы я после туалета вымыла руки?

— Это роскошь, Дерия, — смеясь, говорит Тони. — Они снова будут грязными, когда ты будешь собирать деньги. Ты же знаешь, деньги — вещь грязная. Теперь давай, хоп-хоп, там ждут посетители!

Дерия снова торопится вернуться к работе. Теперь ей не остается ничего другого, как просто ждать. Час за часом проходит без происшествий, и вот это рвет ей нервы.

Однако перед самым концом дня происходит то, на что она надеялась и что предсказывал Якоб. В кафе появляется Киви. В этот раз на ней другая куртка — грязный серый анорак с вельветовым поясом вокруг талии. Капюшон она так же глубоко надвинула на лицо, однако Дерия сразу узнает ее по походке, по тому, как она держится, и по тому, как старается быть незаметной. Киви садится за стол возле окна, совсем рядом с дверью, и преследует Дерию взглядом.

Дерия подходит. Ей неприятно стоять возле стола и делать вид, что она принимает заказ, однако явное беспокойство Киви тут же ей передается. Она не хочет, чтобы это так явно бросалось в глаза.

— Где ты была? — спрашивает она Киви. — И что произошло?

Киви смотрит на стол:

— Твое предложение помочь мне еще остается в силе?

— Конечно.

— Он меня… — шепчет Киви, — вчера чуть-чуть не поймал.

— Твой отец?

Киви резко поворачивается:

— Не называй его так.

Ее слова звучат тихо, но так жестко, что один из гостей, сидящих за три стола, бросает испуганный взгляд в их сторону. Дерия рисует квадратики на листке для заказов.

— Ты уверена, что это был он? Ты его видела?

— Нет.

— Откуда же ты знаешь…

Киви качает головой, словно Дерия пропустила мимо внимания нечто очень явное:

— Я замечаю это! Кто еще мог искать меня?

— Не знаю, — вынуждена признаться Дерия. — Но я подозреваю, что тот сумасшедший, который преследует меня, может быть ответственным и за это.

— А как это связано со мной?

— Ты — моя подруга, — говорит Дерия и даже вздрагивает, потому что у нее словно само собой получилось сказать такую необычную вещь. — И он хочет меня изолировать, чтобы никто не мешал ему вести свою игру. Это была просто мысль. Возможность, которую я не хотела упускать из виду.

— Может быть, ты права, — говорит Киви. И на губах у нее появляется легкая улыбка. — Это было бы хорошо.

Дерия даже приблизительно не может себе представить, какой страх должна испытывать Киви перед своим «производителем», если даже мысль о том, что ею заинтересовался какой-то психопат, кажется ей более симпатичной.

Они не успевают дойти до квартиры Дерии.

Когда на главном вокзале они делают пересадку, Киви внезапно каменеет и неподвижным взглядом смотрит на группу людей, выходящую из вокзала.

— В чем дело? — спрашивает Дерия.

Киви кажется ей человеком, у которого в душе происходит внутренняя борьба. Одна часть, похоже, хочет убежать. Другая хочет остаться или даже подойти ближе к толпе, чтобы получше рассмотреть кого-то. Киви прищуривает глаза.

— Я что-то увидела, — шепчет она. — Его. Я не совсем уверена. А сейчас он снова исчез.

Дерия берет девушку за руку, чтобы успокоить ее и не дать убежать. Она осматривается. С такого расстояния трудно разглядеть какое-то определенное лицо в толпе прохожих. К тому же Дерия даже не знает, кого нужно высматривать, и ей трудно узнать человека только потому, что он должен выглядеть, как отец Киви.

— Идем дальше, — говорит она Киви, — все выяснится. Ты видишь призраков.

В этом она уже стала разбираться. Чувство, что тебя преследуют и ты ничего не можешь сделать, любого человека превращает в истерика. Она уже даже больше не уверена, держит ли она за руку Киви или это Киви вцепилась в ее руку.

— Нам нужно купить тебе гитару, — говорит она.

Киви нервно смеется:

— С чего бы это?

— Чтобы заставить тебя думать о другом.

— Забудь. Я умею одновременно делать разные дела. Кроме того, я не умею играть на гитаре.

— Но люди у фонтана утверждали нечто иное, — говорит Дерия, однако в следующий момент Киви громко вскрикивает.

— Тихо! — шипит свозь зубы Дерия.

На какое-то мгновение она решает, что лучше рукой заткнуть Киви рот: криком она обращает на себя внимание. Множество людей поворачиваются в их сторону, а затем Дерия видит, что уже слишком поздно. Этот человек обнаружил Киви и бросается к ней. Он отталкивает двух молодых людей и через несколько метров уже будет рядом. Дерия теперь может понять страх Киви. На лице человека написана не забота о своем ребенке, ни капли облегчения оттого, что он нашел свою дочь. Только слепая ярость. Киви что-то кричит и дергает за руку Дерию. «Слишком поздно», — понимает Дерия, все еще держа Киви и тем самым не давая ей убежать. Но неужели бегство вообще может быть успешным?

— Полиция! — кричит Дерия изо всех сил и перебирает в голове все варианты поведения в таких случаях, которые она знает. — Вот вы, в коричневом пальто, вызовите полицию!

Человек в коричневом пальто делает вид, что ничего не услышал, и ей бросается в глаза, что очень многие головы испуганно отворачиваются.

Отец Киви меняет свою стратегию: он внезапно останавливается и на некотором расстоянии показывает руки, словно желая доказать, что он не вооружен.

Киви все еще тянет Дерию за руку. Однако Дерия сильнее и без проблем может удержать худощавую Киви. На какой-то момент она чувствует угрызения совести, когда Киви смотрит на нее, ничего не понимая, и явно думает, что Дерия предает ее.

Но Киви потом поймет, пусть даже сейчас она так перепугана, — поймет, что толпа людей на площади перед вокзалом гарантирует им безопасность. Здесь он ничего не сможет сделать с ней.

— Я знаю, что делаю! — кричит она Киви, но та, кажется, вообще не воспринимает ее слов. Она уже выглядит такой же злобной, как ее отец, — их сходство просто поразительно, — только на лице девушки видна еще и паника.

Человек показывает пальцем на Киви:

— Мария. Все закончилось. Ты сию же секунду вместе со мной вернешься домой!

— Не подходите к нам! — кричит Дерия и отступает на два шага назад. — Оставьте нас в покое. Немедленно прекратите приставать к нам!

Человек поднимает взгляд на нее, и его злоба на лице меняется на другое выражение, которое нравится Дерии еще меньше, — на насмешку. Кажется, что он смеется над ними:

— Вы кто такая? И с чего это вы вмешиваетесь в наши дела?

Дерия представляла себе отца Киви по-другому. Как любителя пива. С пузом и в спортивных штанах. Этот же мужчина худощав, ухожен, и на нем дорогая одежда.

— Вы же видите, что она не хочет идти с вами, — решительно заявляет Дерия. Если он думает, что произвел на нее впечатление своим хладнокровием Джорджа Клуни, то он ошибся. К сожалению, прохожие, кажется, не воспринимают опасность, исходящую от него. Дерия видит, что на них бросили один-другой критический взгляд, но никто не собирается вмешаться.

— Уходите прочь! — говорит она очень громко и решительно, но это приводит лишь к тому, что только одна из женщин, поспешно проходящих мимо, качает головой.

Фальшивый Клуни сухо ухмыляется:

— Наверное, вы не знаете, что Мария моя дочь.

— Может быть, меня все это вообще не интересует, — отвечает Дерия.

Киви наконец прекращает дергать ее за руку. Она стоит на полшага позади Дерии, опустив голову, словно стараясь избегать любого вида зрительного контакта. Охваченная паникой, она, кажется, совсем окаменела, и Дерия даже не может себе представить, что с ней происходило в прошлом.

— Не делайте глупостей. Я несу ответственность за своего ребенка.

— Она достаточно взрослая, чтобы самостоятельно принимать решения, — говорит Дерия и изо всех сил надеется, что удостоверение личности, которое она видела, не подделка. — Девочка не хочет никаких контактов с вами. Если вы этого еще не заметили.

Отец Киви нервно стонет:

— Ее возраст не играет никакой роли. Она — незрелая и не в состоянии позаботиться о себе. Это может подтвердить любой психиатр. Или вы хотите сказать, что она управляет своей жизнью? Она дает себе различные имена. Разговаривает сама с собой, и у нее мания величия. Она — шизофреничка. Посмотрите на нее! — Он делает шаг вперед, а Киви и Дерия отступают назад.

— Мария, — он снова меняет тон, и теперь его голос звучит почти примирительно, — пожалуйста, будь разумной. Ты же не можешь вечно убегать.

— Тогда перестань преследовать меня. — Голос Киви превратился в хриплый шепот. — Исчезни наконец.

— Хоть на минутку подумай о матери. Что ты с ней делаешь?

— Оставьте ее в покое, — говорит Дерия, но мужчина полностью игнорирует ее.

— Мы не допустим, чтобы ты уничтожила свою жизнь, Мария.

— Ты уже давно это сделал! — Киви всхлипывает, и Дерия чувствует, что с нее достаточно.

— Вы сейчас уйдете отсюда! — решает она. — Тут же. Немедленно. Мы обратимся к вам, если Ки…Мария решит поговорить с вами. Вместе с адвокатом или сотрудником социальной службы, только чтобы мы друг друга правильно поняли.

Фальшивый Клуни качает головой и снова подходит ближе. Быстро и решительно. Дерия и Киви чуть не падают назад и сталкиваются. Позади них всего несколько метров до витрин магазинов.

— Исчезните немедленно! — кричит Дерия. — Пошел вон! Я… я вызову полицию!

— Полицию? — Он на мгновение останавливается и безрадостно смеется. — Это прекрасная идея. — Он расстегивает пуговицу своего пальто, запускает руку во внутренний карман и вытаскивает оттуда смартфон.

— Мария вам уже рассказывала, что она при своем отъезде из дому прихватила с собой почти тысячу евро наших денег? Мы подали на нее заявление в полицию — а полиция будет рада любому, даже слабому намеку, где ее можно найти.

Дерии совершенно все равно, врет он или говорит правду, но его слова обескураживают ее, и решительность превращается в колебания. То, что полиция может оказаться на его стороне, кажется не таким уж невероятным делом. Она чувствует, как ее начинает трясти. Она не может придумать никакого выхода и оглядывается, ища спасения, кого-нибудь, кто ей поможет. Придумать бы хоть что-нибудь.

«Якоб, если бы только здесь был Якоб!» — проносится у нее в голове. Она ненавидит себя за то, что она одна, слабая и беспомощная.

— Ну, что теперь? — рявкает мужчина на Киви. — Ты добровольно пойдешь со мной или действительно придется вызвать полицию?

Дерия улавливает взгляд Киви, из которого ничего не может понять. Киви дрожит и так сильно кусает себя за нижнюю губу, что на ней появляется кровь. Она смотрит в землю и проходит мимо Дерии.

— Ну, давно бы так! — Отец грубо хватает Киви за запястье.

То ли так было задумано, то ли произошло спонтанно — Киви моментально реагирует, быстро и ловко, словно змея. Она вскидывает руку вверх, и мужчина издает испуганный крик боли. Судя по крови на его руке, она, наверное, его укусила. Она делает вращательное движение рукой, которую удерживает отец, так, что он вынужден отпустить ее, и в тот же момент бросается бежать. Все происходит так быстро, что ее отец растерянно смотрит на Дерию. Затем он пытается ринуться вслед за Киви. Дерия делает широкий шаг и цепляет ногой его за лодыжку. Вся сила, которую он хотел вложить в свой спринтерский старт, бросает его на землю, и он вытягивается во весь рост.

На какой-то момент она задумывается, надо ли ей самой сейчас убегать или лучше удержать его на месте. В конце концов, она принимает решение не оставаться: она в сапогах на высоких каблуках быстро бежать не сможет.

— Чтобы вы знали, — говорит она, — ваша дочь завтра с утра первым делом пойдет к адвокату. Даже если мне придется ее туда тащить силком. А после этого мы пойдем в полицию. Оставьте ее в покое. В ее жизни для вас больше места нет.

Она поднимает голову и уходит, стараясь изо всех сил не показать, как у нее колотится сердце. Один-единственный раз она озирается назад, чтобы посмотреть на фальшивого Клуни, которому две молодые женщины помогают встать на ноги и, как она надеется, отвлекут его до тех пор, пока она не уйдет. Его дорогие брюки из натуральной ткани порваны на коленях, и на них видна кровь, его подбородок украшает широкая ссадина. Он молча смотрит ей вслед, а у Дерии на каждом шагу холод все больше и больше заползает под одежду.

Следующие два часа Дерия безо всякого плана ездит по городу, пересаживаясь с трамвая в метро и наоборот, и даже ни разу не спрашивает себя о цели поездки.

Анна не звонит, не отвечает на электронную почту. Дерия бесчисленное количество раз пытается дозвониться до нее, но все тщетно. Киви так скоро не появится на своем обычном месте — там может оказаться и ее отец. Дерия надеется, что она нашла место, где может спрятаться. К тому же уже стемнело, а температура ночью опускается ниже нуля. Стычка с отцом Киви, словно эхо, отражается во всех извилинах мозга Дерии и заставляет ее нервы трепетать. Некоторые из его слов размножаются в ее мыслях, словно ядовитые плесневые грибы.

Шизофреничка. Так он назвал Киви. Дерия уже занималась исследованием шизофрении для того своего романа, действие которого Анна не посчитала достаточно убедительным. Она знает немало, и потому уверена, что Киви не страдает шизофренией.

Она прислоняется головой к холодному стеклу окна и звонит Ханне.

— Вы можете дать мне совет? — просит она. — В этот раз речь идет не обо мне, а… — Вот черт. Ханна не будет давать ее советы для какой-то подруги. Это было бы абсолютно непрофессионально. Ее рука дрожит, и ей больше всего хочется ударить себя по голове. Это вообще наглость — спрашивать Ханну об этом.

— Дерия? — Голос Ханны звучит так, словно она улыбается. — Скажите, пожалуйста, вы снова пишете?

— Да! — восклицает Дерия с облегчением. Почему она сама до этого не додумалась? — Я пишу. Точно. Вы очень помогли бы мне, и я могла бы заплатить вам за это время.

Ханна смеется:

— Глупости, Дерия. Экземпляра книги с посвящением будет вполне достаточно для меня. Вы ведь знаете, что я жду вашего следующего романа.

Дерия глубоко вздыхает:

— Речь идет об одном персонаже. О девочке. Она пережила нечто весьма тяжелое, травмирующее. Я еще толком пока не знаю, в каком смысле, но она… она дает себе разные имена, понимаете?

— Вы при этом думаете о разных личностях?

— Вполне возможно. — Панк возле фонтана называл ее Феей и описал ее как человека, склонного к истерическим припадкам. Старик, который думал, что ее зовут Лола, говорил о том, что она умеет играть на гитаре. Ничего из этого не подходит к женщине, которую знает Дерия и которую она называет Киви.

— Моей первой мыслью была «шизофрения».

— Нет, — быстро отвечает Ханна. — Их часто путают, но шизофрения — это совершенно иное. Если бы ваша героиня была шизофреничкой, она бы постоянно слышала шум в ушах, который в мозгу формируется в знакомые слова, она слышала бы голоса, но у этой героини, скорее всего, ассоциативные нарушения идентичности. Пациенты представляют себе параллельные личности, которые спонтанно проявляются в телах носителей.

— Это может быть и так, — бормочет Дерия. Она читала о таком заболевании. — Может быть, что нечто подобное вызвано травмой? Например, издевательствами в детстве?

— Непреодоленные травмы из детства и молодости очень часто служат этому причиной, да. Женщин это касается намного чаще, чем мужчин.

Дерия кусает себе губы:

— Эти личности знают о существовании друг друга?

— Трудно ответить сразу… Во многих случаях личности знают, что они находятся в одном теле, но в большинстве случаев не помнят или очень слабо помнят о событиях, которые происходили, когда тело находилось под контролем другой личности. Другие больные даже не допускают такого понимания. А бывают такие, у которых раздвоение личности ведет к тому, что они даже между собой разговаривают. Это подходит к вашей концепции, Дерия?

— Да, — бормочет она и пытается найти параллели. Что, если отец Киви прав и она действительно страдает психическим заболеванием?

— Я вышлю вам по электронной почте информацию, если хотите.

— Спасибо, это было бы очень любезно с вашей стороны. Вы мне очень помогли, Ханна.

— Всегда рада, — отвечает Ханна с улыбкой в голосе, — подумайте о тексте вашего автографа для меня.

Когда Дерия через несколько часов выходит из трамвая на своей остановке, ее пульс моментально учащается. Сначала она не понимает, из-за чего это происходит. Затем она слышит треск — треск доносится из живой изгороди, но он слишком громкий, чтобы его могла произвести какая-то птица. Сначала Дерия ничего не может рассмотреть в темноте. Она знает лишь одно — тут кто-то есть. Все в ней кричит, чтобы она побыстрее бежала, но инстинкт идет на один шаг впереди паники.

Бегство провоцирует охотника.

Она уходит медленно, словно ничего не заметила. «Как страус, Дерия», — думает она. Просто нужно сделать вид, что ты ничего не заметила. Ты постепенно улучшаешь эту технику.

А затем она слышит тихий хриплый голос, который зовет ее по имени.

Дерия оборачивается и еще раз смотрит туда. Между холодными зимними ветвями на первый взгляд все кажется темным, но затем оттуда появляется бледное худое личико. Киви. Она прячется в кустах, словно застряла там.

— Боже мой, — шепчет Дерия, — где же ты была? Я объездила полгорода, разыскивая тебя. Как ты себя чувствуешь?

— Он ушел? — спрашивает она. — Я не знала, куда мне деваться. Но потом я вспомнила, что ты живешь на этой улице. Мне очень жаль, но…

— Все в порядке, Киви. — Сочувствие к бедной девочке вызывает у нее боль в желудке. — Выходи. Иди сюда, я помогу тебе. Он совершенно точно куда-то делся. Тебе не нужно больше бояться.

Киви выбирается из кустов, и Дерия внимательно рассматривает ее. На первый взгляд она кажется не раненой, все в порядке, вот только губы ее посинели от холода.

— Мне пришлось поменять куртку, — шепчет Киви и дергает себя за свою серую куртку. — Та куртка была такой броской, а мне нужно было немного денег на трамвай. Все равно не хватило.

— Сначала ты пойдешь со мной ко мне, — решительно заявляет Дерия. — Там с тобой ничего не случится.

Она понимает, что может взять с собой Киви, но вряд ли сможет прятать ее достаточно долго. Если ее предчувствия оправдаются, Киви понадобится помощь, которую она ей не сможет оказать.

Киви, кажется, думает точно так же.

— Это очень мило с твоей стороны. Спасибо. Я не останусь надолго. Завтра я определенно соберу достаточно денег, чтобы доехать до голландской границы. Там я могу легко исчезнуть на некоторое время.

— Не знаю, — говорит Дерия. — В этом деле я должна согласиться с твоим от… твоим «производителем». Ты же не можешь вечно убегать.

— Но мне приходится, — упорно отвечает Киви. — Он меня не поймает. Скорее я умру.

Дерия сразу верит, что Киви говорит всерьез.

— Ты ведь не фаталистка, верно? Ты же знаешь пословицу «Лучшая защита — это нападение»?

Киви недоверчиво поднимает на нее глаза:

— Ты не обратила внимания, что он в два раза тяжелее меня и намного сильнее?

— Нет, — иронически говорит Дерия. — Совсем нет. Ты очень легко с ним справилась.

Киви делает такой тяжелый глоток, что даже Дерии его слышно:

— Это… Это когда-то было совсем по-другому.

Теперь уже у Дерии застрял комок в горле.

— Киви, я знаю, что об этом, наверное, тяжело говорить, но…

Нет, она не должна расспрашивать Киви прямо на улице о самых неприятных случаях из ее прошлого. Это она сможет сделать позже, спокойно, за чаем.

Однако Киви уже зацепилась за ее фразу.

— Ну что? — восклицает она. — Ты хочешь знать, что он со мной делал? Забудь, это было не так интересно. Придумай себе что-нибудь. Ты же писательница, тебе определенно что-нибудь придет в голову.

— Я просто подумала… как вдруг странно чувствовать себя такой маленькой рядом с маленькой женщиной. Словно ребенок, который сказал что-то не то.

— А ты что подумала? — спрашивает Киви. У нее нервный вид, но маска на ее лице меняется. По ней видно, что она отчаялась и находится в одном шаге от нервного срыва.

Дерия чувствует себя так, словно на нее кто-то давит. Одно неправильное слово, и ее подруга сбежит. Значит, нельзя слишком настойчиво расспрашивать ее. Но Киви, расстроенная и доведенная до отчаяния, не дает ей возможности к отступлению.

— Ну скажи, — она пытается спровоцировать Дерию. — Что ты подумала? Ты сказала, что хочешь помочь мне. Но, собственно, тебе лишь хочется во всех деталях узнать, что он со мной делал, не так ли? Неправда?

— Я действительно просто хочу тебе помочь, — возражает Дерия.

Киви останавливается, скрещивает руки на груди и молча смотрит на нее. В уголках рта собралась высохшая слюна, а на ее губах видна свежая кровь. Она снова искусала губы до крови.

— Но ты не помогаешь, ты просто нервируешь меня, допрашиваешь, вот и все.

Возможно, она права. Может быть, Дерия слишком многого требует от нее, а должна просто дать ей больше времени. Но сначала горячего чаю, ванну и постель.

Может быть, она сейчас находится в таком состоянии, что может превратиться в другую личность. Дерия хотела еще спросить Ханну, могут ли люди с раздвоением личности быть опасными, но не смогла преодолеть себя.

Киви громко шмыгает носом:

— Мне просто интересно, что ты сейчас высыплешь из рукава. Конечно, что-то хитрое, что мне не пришло в голову за сотни ночей, полных мечтаний. Ты, кажется… — Киви замолкает, злость моментально уходит, ее голос становится слабым и тихим, как будто ее отключили от источника тока. — Намного умнее, чем я. Ну да. Ты, наверное, такая и есть.

— Глупости, — говорит Дерия.

Возможно, она опытнее, но это приходит с годами. Киви стоит перед ней, дрожащая, охватившая себя руками, словно она вот-вот распадется на части, — сейчас она болезненно напоминает Дерии ее саму, когда ей было восемнадцать.

Она чувствовала себя такой же раненой, обманутой, брошенной и потерянной. Только она тогда не была настолько же решительной.

Киви при любых обстоятельствах должна сделать все лучше. Помочь ей — это единственный шанс, который есть у Дерии, чтобы исправить свои собственные ошибки.

— Мы должны упредить этого поганца, — говорит она. — Убегать и все замалчивать кажется самым простым решением, но, Киви, поверь, тем самым ты лишь откладываешь конец на позднее время. Каждый день, когда ты убегаешь, делает тебя слабее, а его — сильнее.

— Ты ведь даже не знаешь, что это такое.

— Нет, знаю. Я тоже убегала, от правды, от неизбежного. Долгие и долгие годы. Я тоже выбрала якобы простейший путь. До тех пор, пока не стало слишком поздно и осталась только одна возможность. — Она обрывает себя на полуслове. Она сама не понимает своих слов. Но они, кажется, придают Киви мужества.

Хотя она и кричит:

— Но как же?

Но теперь это звучит уже не безнадежно, а как честный вопрос в поисках решения.

— Мы вместе пойдем в полицию. — Она сама удивляется, что такое предложение сделала она. Нельзя сказать, что она настолько уж доверяет полиции.

— Полиция, — как эхо отвечает Киви, ничего не понимая. — Неужели они смогли тебе помочь?

— Нет, но у меня был совершенно другой случай.

— Почему они должны поверить мне?

— А почему бы нет? — Нужно только посмотреть на нее, на этого ребенка, который так и не стал взрослым, а досрочно постаревшим, и сразу же перед глазами возникают самые плохие вещи. — У меня есть номер телефона одной очень хорошей служащей полиции. Мы обратимся к ней, только к ней. Если ты хочешь, мы можем позвонить Ханне. Это — мой психолог. Она настоящий ангел. Ты поговоришь с ней и сможешь сама решить, как далеко ты можешь идти и что ты можешь сказать. Они тебе поверят.

— А если нет? — Голос Киви опять становится резким. Она проводит рукой по своим коротко стриженным волосам, хватается за них, словно хочет вырвать. — Почему они должны мне верить? Почему? Почему не тогда?

Дерия пытается удержать руку Киви, но она вырывает ее.

— Нет, Дерия! Не притрагивайся ко мне. Ты обо мне совершенно ничего не знаешь, ничего не понимаешь… Они никогда нам не поверят.

Нам? Она имеет в виду себя и Дерию или себя, Фею и Лолу?

— Они верят ему! Только ему!

— Это он тебе такое внушил? — спрашивает Дерия и пытается обнять Киви за плечи.

Она хочет ее потрясти, чтобы вся ложь, которую ее отец посеял в девочке, выпала из нее. Но еще больше ей хочется притянуть к себе, чтобы спрятать ее под своим пальто и защитить от холода. Однако Киви не допускает ни одного, ни другого.

— Но это правда. — Она совершенно вне себя, слезы текут по ее лицу. — Все это знают! А ты не имеешь ни малейшего понятия.

Дерия должна как-то успокоить ее, она говорит, что все будет хорошо и что она не заставляет Киви ничего делать, но Киви, кажется, больше не воспринимает ее слов. Она начинает бить Дерию. Сначала ладошками, затем маленькими, крепкими как камень кулаками.

— Они нам не поверят! — кричит она. — Они не поверят нам! Они поверят ему, а он говорит, что мы лжем, а затем они отволокут меня к ним назад, а там я одна, и потом…

Мимо медленно проезжает машина, и водитель кричит:

— Ю-ху, битва между кошками! — И сигналит, прежде чем снова дать газ.

У Киви пропали все слова. Она только машет руками. И кулаки попадают Дерии по плечам, в грудь, в подбородок. Дерия не может защищаться, удары слишком быстро следуют друг за другом.

— Прекрати! — кричит она. — Киви, прекрати, приди в себя!

Но ничего больше не проникает в сознание маленькой женщины. Дерия получает очень болезненный удар в нижнюю губу. Она чувствует вкус крови, кровь бежит ей на подбородок. Боль пробуждает в ней ярость. Хватит! Она отталкивает Киви. Не очень сильно. Только для того, чтобы выиграть расстояние. Однако Киви теряет равновесие, и ей приходится сделать несколько шагов назад, чтобы не упасть. На последнем шаге ее нога попадает на бордюр. Она теряет равновесие. Это продолжается мучительно долго, но все же происходит очень быстро. Дерия кричит что-то непонятное, делает прыжок, протягивает руку навстречу Киви, но успевает лишь коснуться кончиков ее пальцев. Киви падает спиной вниз на дорогу. Пока она падает, ее фигура попадает в яркий свет фар и отбрасывает огромную тень. Дерия закрывает глаза, сигналит машина, громко и пронзительно, пронзительный тревожный звук больше не прекращается, пищат тормоза, слышны крики. Наверное, это Киви, Дерия и все.

Затем раздается глухой удар, и после этого наступает тишина. Все, что слышит Дерия, — это ее собственные быстрые удары сердца.

 

Глава 28

Санитары уложили Киви на носилки. Ее руки связаны ремнями, наверное, для того, чтобы она не упала, когда машина «скорой помощи» будет поворачивать, но у Дерии такое чувство, что они хотят не дать ей сбежать. Киви не двигается, но ее взгляд бегает по сторонам. Когда Дерия попадает в ее поле зрения, ее испуганные глаза немножко успокаиваются. Рука Киви дергается, ее пальцы двигаются в сторону Дерии. Та подходит к носилкам и хватает Киви за руку.

— Все о’кей? — спрашивает она. Ее голос похож на скрип, но Киви понимает ее и слабо кивает. Дерия не уверена, простила ли ее Киви или только вспоминает, что случилось. Неужели это Киви, эта девочка, которая лежит на носилках? Ее лицо кажется синим в свете стоящих вокруг полицейских и спасательных машин.

Санитары просят Дерию отойти назад. Они поднимают носилки и несут их к машине «скорой помощи». Дерия видит, как Киви барахтается и поворачивает голову, чтобы не потерять ее из виду.

— Я поеду с тобой! — кричит она вслед.

— Извините, — говорит чей-то голос позади нее, — но это невозможно.

Дерия оборачивается. Она стоит напротив очень молодой служащей полиции с большими оленьими глазами и оливковым цветом лица.

— Что вы имеете в виду? Киви… моя подруга очень боится без меня.

— Я хотела бы услышать от вас, как произошел этот несчастный случай, — говорит полицейская, не обращая внимания на слова Дерии. — Вторая свидетельница сообщила о ссоре на краю дороги.

Дерия чувствует себя так, словно в ней есть какое-то незаметное отверстие, из которого постепенно вытекает воздух. Ей становится тяжело дышать.

— Я ее оттолкнула.

Она с удивлением замечает, что молодая полицейская не арестовывает ее. Она ни в чем не упрекает ее, ведет себя исключительно дружелюбно, улыбается и несколько раз успокаивающе берет ее за руку.

Дерия немного расслабляется, пока указывает свои персональные данные. После этого она сообщает о ссоре, и когда полицейская спрашивает, о чем шла речь, она выкладывает все карты на стол и рассказывает правду. Киви будет ее за это ненавидеть, но, при всем желании, у нее больше нет сил выдумывать разные истории. Пока Дерия рассказывает, молодая полицейская потирает указательным пальцем свою верхнюю губу. Затем она что-то записывает, а после этого задает свои вопросы. Дерия доходит до конца, рассказывает, как Киви била ее и как она от боли оттолкнула девушку от себя.

Полицейская бросает взгляд на подбородок Дерии. Наверное, там еще видны следы крови. Наконец она дает ей подписать протокол, говорит, что если будут дальнейшие вопросы, то они письменно обратятся к ней, и прощается.

Только после того, как Дерия остается одна и никто больше не заботится о ней, она понимает, что теперь ей действительно разрешили уйти. Она оглядывается по сторонам. Машина «скорой» уже давно уехала, и водительница машины, которая, к счастью, лишь зацепила Киви, тоже уехала. Полицейский предлагает ей вызвать такси, и Дерия соглашается, не задумываясь. Она живет рядом, всего в полукилометре, но сейчас она просто не может пешком идти домой. Нет, она должна поехать в больницу, она должна быть рядом с Киви.

Она пишет Солнцу сообщение, чтобы та не беспокоилась, где она находится. Ее пальцы все еще трясутся, как сумасшедшие, и ей нужна целая вечность, чтобы написать каждое слово.

«Это не может подождать до завтра?» — приходит ответ от Солнца.

«До завтра Киви исчезнет», — хочет написать Дерия, но на втором слове уже подъезжает такси. Она бросает телефон в сумку, не дописав и не отправив сообщение.

Водитель такси — человек разговорчивый, но Дерия почти не слушает его, улавливает лишь только обрывки слов, на которые отвечает «хм-м» или вообще ничего не говорит. Ей становится легче, когда звонит ее мобильный и у нее появляется отговорка, чтобы не слушать монолог таксиста. Она роется в сумке в поисках телефона, но звонок затихает, прежде чем ей удается найти телефон. Она смотрит на список вызовов. Надин. И, очевидно, она уже полдюжины раз за последние двадцать минут пыталась дозвониться до нее. Приходит письменное сообщение — тоже от Надин.

«Позвони мне, позвони мне срочно»

Дерия сразу подозревает, что могло случиться. «Феликс!» — это ее первая мысль. Ей приходится несколько раз поспешно нажимать на кнопки мобильного телефона, пока устанавливается соединение. Надин сразу же берет трубку, и единственное, что понимает Дерия, это ее имя и ужасный плач.

— Что случилось? — Она почти кричит. Водитель оборачивается к ней и долго со страхом смотрит на нее, вместо того чтобы смотреть на дорогу.

Надин плачет.

— Феликс? — спрашивает Дерия. — Что-то случилось с Феликсом?

— Нет. — Надин несколько раз вздыхает сквозь плач. — Роберт… Роберт… Он мертв.

— Мертв, — как эхо, отвечает Дерия.

Это слово странно звучит в отношении Роберта. Роберт и мертв — это никак не подходит друг другу.

— Глупости, — слышит она свой голос.

— Нет. — Надин все еще плачет. Где-то на заднем фоне Дерия слышит, что еще кто-то плачет и всхлипывает. Это похоже на Феликса, и от сочувствия у нее сводит желудок.

— Дерия, это так ужасно, — говорит Надин. Плач на заднем плане становится тише и замолкает, наверное, Надин ушла в другую комнату. — Роберта убили.

— Что?

— Это правда. Дерия, я еле могу это сказать. Но он… его труп… Роберт, его труп плавал в Рейне.

«Несчастный случай», — думает Дерия. Может быть, просто несчастный случай. Наверное, он утонул или сам себя…

— Он давно уже был мертв, — продолжает Надин. Ей приходится сделать несколько вдохов, но она продолжает говорить. — Так говорят полицейские. Нам не разрешили даже взглянуть на него. Это невозможно, сказали они. Они опознали его по зубам, потому что… И это было убийство, Дерия, кто-то убил его, его голова… они говорят, что кто-то ему… О боже, Дерия! Что кто-то ему… проломил череп.

Дерия вслушивается в плач Надин. Ей понятно, что она должна что-то сказать. Надин ждет, что она что-то скажет. Но она не знает, что сказать. Она ничего не чувствует, просто не может думать. Что она должна ей ответить? В голове царит пустота. Неужели это ее не трогает? Если она не потрясена и не опечалена его смертью, то, по крайней мере, это должно было бы шокировать ее. Неужели она не поняла, что значат эти слова?

Роберт мертв.

— Тогда это не он, — невольно вырывается у нее. Он не может быть преследователем, если он уже давно мертв.

— Что ты говоришь? — спрашивает Надин.

— Это не может быть ошибкой? — Что за идиотские вопросы она задает. Опознание по зубам — это очень надежно, она это знает точно. Вряд ли можно себе представить, что произошла ошибка. И тем не менее она еще раз спрашивает Надин: — Исключено, что Роберт еще жив?

— Да, Дерия. Он действительно мертв. Я не могу этого понять. Но это действительно так.

Такси останавливается перед больницей:

— Сначала я должна понять все это, — говорит Дерия и отключается, не давая Надин времени на ответ.

Она глубоко дышит. Ее сердце бьется по-прежнему ровно, словно ничего не случилось. Несколько смешных банальных мыслей проносятся у нее в голове. Видимо, от шока.

Водитель такси смотрит на нее с сожалением:

— Я не хотел подслушивать, женщина, но я не мог поступить по-другому. Что бы ни случилось, это звучит ужасно. Разрешите выразить вам мое соболезнование?

— Спасибо, — отвечает Дерия почти беззвучно.

Водитель указывает подбородком на вход в больницу:

— Вам действительно нужно идти туда? Или, может быть, лучше было бы отвезти вас в другое место?

Она сначала вообще не понимает, что он имеет в виду:

— О. Это. Нет. Нет, я должна посетить здесь кое-кого. Свою подругу, сейчас ей хорошо. Я надеюсь.

Водитель кивает:

— Ну, слава Богу, а кто умер, разрешите спросить?

Дерия смотрит на таксометр, вынимает бумажник из сумки и расплачивается. Из отделения для купюр выпадает скомканный листок бумаги. Она даже не помнит, что положила его туда.

— Никто, — говорит она, расплачивается и выходит из машины. У нее даже не дрожат коленки. Словно ей все равно.

Ей не все равно, она не хочет верить в то, что ей может быть все равно, это должен быть шок.

Она ждет, пока такси отъедет. Начинается дождь. Капельки мелкие, холодные и острые, как иглы, за несколько секунд она уже чувствует колющую боль от каждой такой капельки.

Дерия раскрывает листок бумаги, стараясь прикрыть от дождя. В темноте ей очень трудно понять, что там написано. Следующий уличный фонарь очень далеко. Но она сразу видит, что текст на листке напечатан на пишущей машинке. И она узнает кроткую, робкую букву — маленькую «р». Три строчки содержат невероятно много смысла и одновременно не содержат вообще никакого.

Это был я, Дерия.

Я должен был это сделать, наступила пора.

Якоб.

 

Глава 29

Дерия находит Киви в амбулатории. В сопровождении толстенькой медсестры Дерия спешит по длинным коридорам в сторону выхода. У Киви на голове повязка, удерживающая компресс у основания волос. Когда она замечает Дерию, ее облегчение не знает границ. С тихим плачем она бросается на шею Дерии и вцепляется в нее. На какой-то момент Дерия не знает, как она должна реагировать. Затем обнимает это маленькое, все еще или уже опять дрожащее тело. Она бросает взгляд на медсестру и вздрагивает. Ей знакомо это лицо. Но откуда?

Медсестра, кажется, тоже испытывает облегчение, увидев Дерию.

— Вы ее подруга? — спрашивает она и упирает руку в широкое бедро. — Пожалуйста, поговорите с ней. Она хочет, несмотря на предупреждения врача, уйти домой. И отказывается назвать нам свою фамилию.

— Извините, — говорит Дерия почти беззвучно.

У нее ничего не укладывается в голове. Так много вопросов сейчас мелькают в ее голове, и все перемешивается. Когда и как Якоб подсунул ей свое признание? Знает ли она вообще фамилию Киви? Откуда он узнал, что ей сегодня станет известно о смерти Роберта? Откуда он узнал, что она найдет этот листок? Кто был тем преследователем, если не Роберт? И кто, черт возьми, — этот вопрос до абсурда больше всего волнует ее — кто такая эта медсестра и почему она кажется ей такой знакомой?

— Я сама знаю только ее прозвище, — извиняющимся тоном говорит Дерия и поворачивается к Киви. — Как ты себя чувствуешь? Что говорят врачи, и почему ты не хочешь остаться на ночь здесь?

Киви смотрит в пол:

— Я не могу переночевать у тебя? У меня просто чуть-чуть болит голова.

— Болит голова, — почти беззвучно повторяет Дерия. — Тебя сбила машина.

Киви саркастически ухмыляется:

— Со мной был мой ангел-хранитель. О’кей, у меня сотрясение мозга. Но тем не менее я уйду отсюда. Если мне нельзя к тебе, тогда…

— Да, о’кей. — Дерия достаточно хорошо знает упрямство Киви, чтобы сразу же согласиться. — Извините, — говорит она, обращаясь к медсестре. — У нее проблемы с чужими людьми.

Медсестра на какой-то момент выглядит так, словно радуется, что избавилась от трудной пациентки, затем прищуривает глаза. Они у нее холодного, нет, ледяного серо-синего цвета.

— Если я ошибаюсь, то вы меня простите, — говорит она. — Но ведь вы… ты ведь Дерия, верно? Дерия Витт?

И тут наконец Дерия вспоминает, откуда она знает эту женщину.

— Кристина Штальман.

Девочка из класса Якоба.

— Да, правильно. — Кристина Штальман, кажется, внезапно очень обрадовалась. — Я теперь ношу фамилию Швайгер, я вышла замуж. Хорошо, что ты меня вспомнила! Вот это да! Раньше у меня на ребрах было на десять килограмм меньше.

«Скорее тридцать, — мысленно исправляет ее Дерия. — Если не больше».

— Зато ты — боже мой! — ты совсем не изменилась. Я прочитала твою книгу, ты знаешь! Вот так я тебя еще раз встретила. — Она всплескивает руками, и вдруг ее лицо внезапно искажается, словно на последних словах она укусила что-то горькое. — Когда мы виделись с тобой в последний раз… — Она обрывает фразу, тем самым вызывая в памяти Дерии воспоминания о том, что она хотела бы забыть.

Она видит молодую Кристину Штальман, которая обнимает ее плачущего Якоба.

Якоба.

Рука Дерии сама собой залезает в карман пальто, и кончики пальцев прикасаются к листку бумаги. Там всего лишь три строчки, но в этом послании содержится намного больше. То, в чем она себя упрекала, что она пыталась поверить, будто рукопись Якоба была романом. То, что он исчезнет и больше никогда не вернется. То, что он сделал это для нее.

Этот невидимый текст написан между строк.

Дерия замечает, что Киви и медсестра удивленно смотрят на нее. Она быстро качает головой:

— Я помню, это было на выпускном. — Она старается мило улыбнуться. — Я не особенно хорошо относилась к тебе. Но что уж теперь, ведь уже прошла целая вечность.

Новая, толстенькая Кристина Штальман-Швайгер морщит лоб:

— Выпускного вечера я не помню.

— Конечно, ты была там. Я целыми годами не хотела ничего иного, только мечтала убить тебя, потому что ты обнимала Якоба. — Она улыбается, чтобы показать, что это была шутка, но сама чувствует, что ей удается лишь изобразить ухмылку, похожую на маску.

Кристина всхлипывает:

— Дерия, я… я была в классе Якоба, на два класса старше тебя. Когда был твой выпускной, я уже давно училась в училище. Я была здесь. Мы… — Она снова всхлипывает, кажется, ей это удается с трудом. — Мы виделись здесь. Здесь, в клинике…

— Глупости. — Неужели у этой женщины галлюцинации? — Я бы знала об этом. Это был самый плохой вечер в моей жизни. Якоб бросил меня, и…

Что-то во взгляде Кристины заставляет Дерию замолчать.

— Но это же был тот вечер, когда вы попали в аварию, или нет?

— Авария? — внезапно у Дерии начинает кружиться голова и ее сердце, кажется, останавливается. Ее бьет дрожь. Ей нужно быстрее выйти отсюда. Ей срочно нужен свежий воздух. Она должна увезти отсюда Киви.

— Мы можем уйти? — спрашивает Киви, словно хочет прийти на помощь Дерии.

Но она не может предотвратить следующие слова Кристины:

— Вы же вдвоем сидели в машине.

— Ты ошибаешься, — говорит Дерия и берет Киви за руку.

Эта проклятая Кристина Штальман и раньше была какой-то странной. Очень подлой. Наверное, это опять одна из ее уловок.

— Можно подумать, что я это когда-нибудь забуду, — возражает Кристина. — Сюда попали одновременно пять пострадавших, очень тяжелых. Двоих из них я знала. Врачи бегали от одного к другому, но им удалось спасти не всех.

— С кем бы там ни произошла авария, нас там не было. Ты нас с кем-то путаешь.

Кристина фыркает, словно Дерия при всех оскорбила ее. То, как она отбрасывает волосы назад, очень сильно напоминает Дерии девочку из ее школьного прошлого, так сильно, что у нее буквально замирает сердце. Кристина Штальман, которая попыталась отобрать у нее ее Якоба. Ей нужно сейчас срочно уйти отсюда. Она решительно хватает Киви за ее тонкое запястье и тащит за собой. Лишь бы выбраться отсюда.

— Я сейчас же спрошу Якоба! — кричит она ей через плечо, пусть даже сомневается, что он ей ответит. — Посмотрим, помнит ли он ту таинственную аварию.

— Дерия. — Голос Кристины звучит негромко. Вокруг нее на какой-то момент, кажется, стихли все звуки, так что ее слова очень легко проникают в сознание Дерии. — Якоб погиб в той аварии.

 

Глава 30

Дерия бежит, все время ускоряя темп.

Лишь когда Киви почти без сил шепчет «не так быстро» и почти падает, она останавливается.

Мертвые.

Это слово преследует ее. Роберт. Мертв. Якоб. Мертв. Все мертвы.

Она жива. Вдруг она оказывается живой. Ее сердце, как колокол, гремит в груди, в горле, в кончиках пальцев. Земля качается под ногами. Ей нужно взять себя в руки. Киви со страхом смотрит на нее, ее подбородок дрожит. Если Дерия хочет помочь ей, она должна взять себя в руки. Она хочет помочь ей. Она должна ей помочь. Якоба нет, он надолго исчез. Дерия сейчас не может оставаться одна. Ей нужна Киви, Киви — единственная, кто…

Она проводит рукой по лицу. Неужели она сейчас впадет в истерику?

— Извини, — говорит она и прокашливается. — Но мне нужно было уйти оттуда. Эта женщина. Она сошла с ума. Она уже в школе была странная. И завидовала мне, потому что она хотела Якоба, но он хотел только меня. Знаешь, что я думаю? Что она хочет угробить меня. Поэтому вся эта глупая болтовня об аварии…

Киви не говорит ничего, но это уже слишком много. У нее сотрясение мозга, и ей нужно лечь если уж не в больницу, то, по крайней мере, в постель.

В двадцати метрах вниз по улице стоят два такси. Дерия тащит туда девушку, запихивает ее на заднее сиденье и усаживается рядом с ней.

— Скажи честно, — говорит она, ей хочется смеяться, — неужели Якоб выглядит совершенно мертвым?

— Не знаю, — отвечает Киви слабым голосом. — Я ведь его никогда не видела.

«И пусть лучше останется так», — думает Дерия. Она все время забывает, что сделал Якоб, — ведь это так легко забыть, — но время от времени имена и картины возникают у нее перед глазами.

Эллен и ее муж. Роберт.

А затем, еще быстрее, так, что едва можно распознать, картины крови и смерти. Ледяной ужас.

Дерия трет себе глаза и лоб. Она должна запретить себе эти мысли. Позже она сможет подумать об этом. Не сейчас. Нет никаких оснований для беспокойства. Эллен и Рут — это произошло много лет назад. Или это все было только в фантазиях Якоба. Да, такое ведь возможно, разве нет? Может быть, он использовал для своего романа фамилии из газет. Фамилии, касающиеся настоящих убийств. Почему бы нет? Естественно. Как она не подумала об этом? Это очень подходит стилю произведений Якоба, это похоже на его почерк. Честно говоря, ее очень мучило бы, если бы он действительно убил кого-то. Но нет. Только не Якоб. Любой другой, только не он.

У нее возникает воспоминание, мимолетное, как пар от дыхания. Якоб и его проклятый кабриолет. Он ждет ее перед школьным двором, вечером после ее выпускного. Дерия выносит два бокала шампанского на улицу и через дверь перебирается к нему в машину. Он целует ее нежно, отъезжает, а она держит шампанское, чтобы где-нибудь в другом месте чокнуться с ним. Якоб был очень добрым сердечным человеком. Якоб остался добрым и сердечным человеком.

А Роберт? Тот был опасен. Якоб вынужден был защищать ее от него.

Но Якоб никогда бы…

Еще одно воспоминание. Пищат тормоза, раздаются крики. Может, кричит и Дерия. Затем раздается глухой удар. За этим следует тишина. Кровь и… ледяной ужас. Она качает головой, протирает глаза. «Это нервный срыв, — думает она. — У меня нервный срыв». Слишком много всякого произошло сегодня — слишком много для одного дня.

Голос Кристины снова отдается в ее ушах. Как эхо. Якоб мертв.

Кабриолет. Она все время вынуждена вспоминать эту старую глупую машину — кабриолет Якоба. В ее воспоминаниях крыша была разорвана. Но когда это случилось?

Кабриолет.

Смех и громкая музыка. Поцелуй. Поцелуй со вкусом шампанского и чего-то покрепче.

Машина на встречной полосе. Удар.

Кровь и смерть, ледяной ужас. Голова Якоба бессильно свисает на руль. Его лицо вряд ли можно узнать. Дерия рыдает. Минуты. Часы. Вечность. Она уже не может больше остановиться. Ее нога болит, но сама боль — уже другая. Якоб не реагирует на все ее просьбы и мольбы. И где-то посреди гула и крика, поспешных голосов, за которыми следует тишина больничной палаты, появляется она. Кристина Штальман. С белым лицом в белом халате, она, плача, наклоняется над носилками, на которых умер Якоб.

Кровь и смерть, ледяной ужас.

— Я должна… — Дерия поспешно зажимает рукой рот, когда на нее внезапно накатывается волна тошноты.

Водитель такси что-то кричит и прижимается вправо, но все происходит слишком быстро. Дерию выворачивает на ее ноги, руки, на сиденье. Едва такси успевает остановиться, она, шатаясь, выскакивает на улицу. Ее тело содрогается. Ее тошнит. Много или мало она извергла — неясно, но лучше она себя не почувствовала. Она вынуждена уцепиться обеими руками за стенку дома, чтобы не упасть.

Откуда только взялись эти мысли?

Они неправильные, они с самого начала неправильные.

— Все в порядке? — спрашивает Киви и осторожно берет Дерию за плечи, словно она сделана из бумаги.

Водитель такси, скривив лицо, подает ей рулон бумажных полотенец. Они вдвоем вытирают блевотину, как только могут. Дерия не говорит ни слова и все время смотрит вниз. Ко всему волнению, беспомощности и страху от того, что происходит вокруг, присоединяется стыд. За всю свою жизнь она никогда себе такого не позволяла. Ей срочно нужно освободиться из этих грязных вещей. Последние минуты поездки превращаются в мучение.

— Может быть, сейчас не тот момент, чтобы говорить об этом, — шепчет Киви, когда такси поворачивает на улицу Дерии и проезжает место, где немногим менее двух часов назад произошел несчастный случай, — но мне кажется, что ты права.

Дерия с трудом поднимает голову и смотрит на Киви. Она так устала.

— В чем?

— В том, что я должна пойти в полицию и бороться. — Киви пытается улыбнуться. Улыбка кажется немножко вымученной, но решительной. — Мне просто нужно дать по голове, и я уже все соображаю.

— Это прекрасно, Киви, — говорит Дерия. Слова подруги придают ей сил. Все равно, каким бы большим ни был страх, — ей нужно что-то сделать.

— Я помогу тебе.

— Спасибо. За все. Я этого не забуду.

Немного погодя Дерия открывает перед Киви дверь в свою квартиру. Солнце ушла, ничего не сказав. Неудивительно, учитывая, который нынче час.

— Чувствуй себя как дома, — говорит Дерия и идет в гостиную. Киви робко следует за ней, осматривается округлившимися глазами вокруг и двигается так, словно боится наткнуться на что-нибудь.

— Может быть, ты хочешь принять ванну, — предлагает Дерия.

— Ох, эх, я не знаю.

— Нет, мне кажется, из-за раны на голове мы лучше подождем с этим до завтра. Сначала садись, я сейчас быстро забегу в душ, а потом сделаю нам чай.

Киви послушно садится на краешек дивана. В квартире она чувствует себя совершенно лишней. Может быть, ей здесь все тесно. Она похожа на зверька, запертого в клетку, с тех пор, как она зашла в четыре стены. Как-то ей здесь все… чужое.

— Киви? — осторожно спрашивает Дерия. Она вообще еще тут?

— Да.

— Ах, ладно. — Дерия бежит в ванную, поспешно принимает душ и, завернувшись в маленькое полотенце, бежит дальше, в спальню, чтобы надеть свежую одежду. После этого она чувствует себя народившейся заново. Что бы ни случилось, все выяснится. Ей только нужно действительно прийти в себя, тогда для всего найдется решение.

Один наблюдает за ней с постели с критическим выражением морды.

— Ты хочешь что-то мне сказать? — спрашивает она его. — Нет? Тогда сэкономь свой взгляд для себя, пожалуйста.

Кот зевает.

В кухне Дерия ставит воду для чая и уже заносит чашки в гостиную.

Киви обнаружила ее старый телефон и с интересом рассматривает его.

— Такой телефон и сегодня еще работает? — спрашивает она, запускает свой палец в диск для набора и немножко проворачивает его.

— Он из моего детства, а не из средневековья, — говорит Дерия и улыбается. — Конечно, он работает. Ты можешь позвонить кому-нибудь, просто чтобы понять, как это бывает.

Она возвращается назад, на кухню.

— Черный или фруктовый чай? — спрашивает она Киви.

— Лучше фруктовый, — сдержанно отвечает Киви. — Если я сейчас напьюсь черного чая, то, конечно, не усну.

Дерия вылавливает чаинки ситечком для чая и заливает его в чайник. Затем она возвращается в гостиную и открывает ноутбук. Киви сейчас, конечно, на первом месте, но тем не менее она хочет посмотреть, не ответила ли ей Анна за это время. Рукопись Якоба должна исчезнуть. Ноутбук запускается долго, целую вечность. Дерия барабанит пальцами рядом с клавиатурой.

— Я спрашиваю себя, как я могу уснуть, — говорит Киви. — Наверное, не смогу, чувствую себя такой напряженной… Может, мне лучше уйти.

— Ни в коем случае. Было бы… безответственно, если бы я тебя сейчас отпустила. Против бессонницы и беспокойства у меня, кроме того, есть самый лучший медикамент в мире. — Дерия приседает и зовет кота. — Один, где же ты, мой котик? Ну, иди сюда. Он глухой, — говорит она Киви, — но каким-то образом он все равно слышит меня, когда я его зову. А если нет, то мне стоит лишь постучать по полу, и он моментально приходит. Он чувствует колебания. Ах, вот он. Привет, Один.

«Дерия, — говорит кот и смотрит в направлении Киви. — Ты считаешь это хорошей мыслью?»

— Конечно, Один, доверяй мне. — Она берет кота на руки и прижимается лицом к его мягкой шкурке. Один тут же начинает мурлыкать. Она относит его к Киви и считает, что он потяжелел, хотя он так разборчив в еде.

— Возьми его на руки, — говорит она Киви, которая очень критично смотрит на нее.

— Ты считаешь это смешным? — спрашивает она.

— Не бойся, ты нравишься Одину, и он тебя никогда не поцарапает. Он моментально успокоит тебя. Нет ничего более успокаивающего, чем кошка, мурлыкающая на колене.

— Дерия, — говорит Киви. Ее голос дрожит. — Мне как-то странно.

— В чем дело? Ты боишься кошек? У тебя на них аллергия — так и скажи.

— Прекрати. — Киви, кажется, слилась со спинкой кушетки, настолько далеко она отклоняется от нее и кота.

«Это была ошибка», — говорит Один.

— В чем дело?

— Дерия, — повторяет Киви. — Т-там… тут нет никакой кошки.

Один моргает: «Я ведь тебе говорил».

— Что? — спрашивает Дерия — Что ты имеешь в виду?

— Тут никого нет. Никакой кошки.

Дерия слышит эти слова, и в этот же момент ее кот растворяется. Он растворяется, словно облако, словно пар от дыхания на холодном воздухе.

— Нет, — шепчет Дерия и прижимает его к себе, стараясь, удержать белую пушистую шкурку, глубоко запуская в нее пальцы, но она лишь впивается ногтями в ладони собственных рук.

— Нет, Один, нет… Пожалуйста… Пожалуйста, не надо… Пожалуйста, моя кошка… Пожалуйста, нет!

Но уже поздно. Ее любимый кот исчез, исчез навсегда.

 

Глава 31

— Дерия? — спрашивает Киви. В ее глазах собрались слезы. Слезы вины.

— Что ты наделала? — шепчет Дерия. — Как ты смогла так поступить? Что я тебе сделала, что ты…

Киви встает и идет к двери. Однако Дерия ни в коем случае не может отпустить ее, не выслушав объяснения, и решительно преграждает ей путь.

— Нет! Ты останешься здесь! Ты немедленно скажешь мне, где моя кошка!

— Но я…

Она знаком приказывает Киви снова сесть. Киви слушается и обхватывает себя руками.

— Посиди здесь, — Дерия должна подумать. Потеря разрывает ее сердце. Якоб. Один. Как мог ее кот просто так исчезнуть? Кто это сделал? Киви? Кто же еще?

Она погружается в хаос. Но сейчас она должна сконцентрироваться и превратить этот хаос в привычный порядок вещей. Трясущимися пальцами она набирает номер Якоба на своем мобильном. Его телефон отключен.

Дерьмо! Он заблокировал соединение! Проклятый подлец! Как он мог так поступить с ней? Он же должен знать, что она всегда на его стороне:

— Я никогда бы не предала его, что бы он ни сделал. Я никогда бы не предала его!

Ярость горячей волной поднимается к ее голове. Она размахивается и бросает мобилку в стенку. Оттуда вылетает аккумулятор и попадает Киви в плечо. Та вскрикивает, словно это был выстрел. Неужели она не может взять себя в руки?

— Замолчи, ради бога!

Дерия трет себе лоб. В одиночку она не может взять весь свой мир под контроль. Но кто теперь захочет ей помочь? Солнце! Нет. Она и без того подозревала Якоба. Ей нужно позвонить Ханне. Ханна ее поймет.

Киви отстраняется от нее, когда Дерия бросается к телефону и набирает номер Ханны. С наборным диском это происходит мучительно долго. Киви что-то говорит, в ее голосе звучит отчаяние, но Дерия не может больше слушать ее: Ханна сразу же берет трубку.

— Хорошо, что я до вас дозвонилась! — восклицает Дерия. От облегчения у нее на глазах даже появляются слезы. Она бросает взгляд на Киви, но та тоже плачет. Но почему? В конце концов ведь не она потеряла кота. Нет, у Киви нет ни малейшей причины плакать.

— Ханна, вы нужны мне. Произошло нечто ужасное.

— Я уже об этом слышала, Дерия. Мне очень жаль. Как бы вы ни относились друг к другу за это время — это ужасно, потерять человека, бывшего когда-то для вас настолько важным.

Она говорит о Роберте. Но Дерия уже о нем забыла. Роберт никогда не был важен для нее.

— Мой кот, — говорит она, и снова из ее глаз течет поток слез. — Один. Он исчез. И Якоб. Эта безумная медсестра утверждает, что Якоб мертв. Она хочет уничтожить меня. За это время я уже стала думать, что это она преследовала меня. Все сходится, но Один… я этого объяснить не могу.

Ханна долго молчит.

— Алло? — кричит Дерия.

Затем Ханна спрашивает:

— Вы действительно хотите поговорить об Одине, Дерия? Вы уже этого хотите?

— Что это значит? — кричит Дерия. — Конечно, я этого хочу. Скажите мне, как его заполучить назад!

Ханна вздыхает так тихо, словно Дерия не может ее услышать.

— Я боюсь, что не могу. Вы были одинокой, Дерия. Более одинокой, чем могли выдержать. Вы создали себе Одина, как создавали героев в своих книгах.

Дерия пытается подавить смех. Киви беспокойно ерзает на диване. Лучше всего ей стать перед дверью так, чтобы маленькая женщина не смогла проскочить мимо нее на улицу. Она не выйдет из квартиры до тех пор, пока Дерия не получит своего кота назад.

— Вы мне не верите, — говорит Ханна.

— Нет! Потому что вы сошли с ума!

Она хочет бросить трубку, но Ханна отвечает. Каждое из ее слов проникает в мозг Дерии невероятно глубоко.

— Скажите, у вас не складывалось впечатления, что иногда ваши герои живут своей собственной жизнью? Что у них есть свои характеры, которыми вы уже не можете управлять по собственному усмотрению? Герои, у которых есть свои собственные планы?

Дерия всхлипывает. Откуда она это знает?

— Разница в том, что вы создавали своих героев, давали им жизнь для читателей и для этого выделяли этим героям совершенно определенное жизненное пространство — книгу. С вашим котом дело несколько иное. Вы создали Одина для себя одной, поэтому у него была возможность двигаться во всей вашей жизни. Теперь я спрашиваю вас: знает ли книжный герой, что он — просто герой романа и что вся его история это фикция?

— Если бы знал, это была бы плохая книга, — шепчет Дерия.

— Вот именно! — В голосе Ханны звучит восторг от того, что Дерия ее понимает. — Вы написали историю одного кота. Причем так хорошо, что для вас эта история стала реальностью. И точно так же реальностью стал Один.

То, что говорит Ханна, звучит ужасно логично. Это — единственное объяснение для исчезновения Одина. Но понимание этого не освобождает Дерию от боли. Все это не должно звучать логично. Она хочет получить его назад, он ей нужен. Срочно, намного срочнее, чем придет понимание того, почему это невозможно.

— Ваша ситуация, — продолжает Ханна, — действительно крайне необычная. Не обижайтесь, если я сейчас скажу, что она великолепна! Ваш мозг и ваше подсознание, особенно подсознание, совершили нечто невероятное. Вы, должно быть, постоянно планировали и организовывали все так, чтобы смочь поддержать эту иллюзию, — и так, что вообще сами об этом не знали. Это удивительно.

— Собственно говоря, нет, — говорит Дерия. — У меня ведь никогда не бывает много гостей. — И вдруг множество мыслей словно стрелы вонзаются в ее голову. Стрелы, которые причиняют ей боль, но с помощью которых она все же может наконец-то защищаться. — Вы говорите глупости, — шепчет она. — Вы врете, Ханна! Вы хотите… вы все хотите уничтожить меня!

Другого объяснения нет. Ханна и Киви пытаются загнать ее в безумие. Может быть, они работают вместе с Кристиной Штальман?

— Я могу это доказать. Солнце видела моего кота. Якоб видел моего кота! Мы видели. Да. Мы делали фотографии. Селфи.

Ее взгляд падает на мобильный телефон, отдельные части которого валяются на полу. Она поднимает самую большую деталь. Трещина проходит поперек дисплея. Вот дерьмо!

Слова Ханны на другом конце провода доходят до нее, словно шорох, она не может понять их смысла, только слышит бормотание и шум, которые еще сильнее разжигают ее ярость.

— Если бы мой кот был только плодом моего больного воображения, — кричит она в трубку, — вряд ли я пускала бы людей в свою квартиру, чтобы они мне потом сказали, что там не было никакой проклятой кошки! Но ничего другого не сделала эта девочка!

— Какая девочка? — встревоженно спрашивает Ханна.

— Киви. Так я называю ее.

Киви снова начинает плакать, едва услышав свое имя. Дерия должна избавиться от этого терапевта. У нее вообще нет времени для этого глупого разговора.

— Эта девушка — Киви — она сейчас с вами, Дерия?

— Да.

— Прекрасно. Как себя чувствует Киви?

— Хорошо. Она устала. Я должна позаботиться о ней. Я должна принести ей чаю. — Ей нужно заставить ее, заставить Киви вернуть ее кота.

— Сейчас, Дерия, — мягко говорит Ханна, — пожалуйста, сначала поймите, что нет причины выходить из себя. Расслабьтесь. Вы ведь ко мне приходили, чтобы я вам помогла, правильно?

— Правильно, — резко отвечает Дерия, — и я вам за это плачу.

— К сожалению, боль является частью процесса выздоровления. Понимаете, я просто подозреваю, что Один — не единственный герой, которого вы создали. Он, наверное, был первым. Ваш испытательный объект. Упражнение.

Ей больно слышать такое об Одине. Это не было упражнением. Она его любила.

— Но вы настолько талантливы, Дерия, что определенно не остановились на одной кошке. Нет, это было бы невероятно.

Дерия недоверчиво смотрит в сторону Киви. Она даже решается, закрыв рукой микрофон, произнести фразу:

— Там нет никакой Киви.

Но Киви есть и остается там, сидит на диване, кусает себе губы и смотрит на нее так, словно она сошла с ума.

— Дерия? — очень серьезно говорит Ханна. — Вы только что говорили о Якобе!

— Нет! — кричит Дерия, потому что ей сразу же становится понятно, к чему клонит ее врач. — Нет! Если вы хотите сказать, что… нет!

Ханна что-то отвечает, но Дерия больше не слушает эту сумасшедшую.

— Вы все хотите уничтожить меня! — И вдруг ей все становится таким понятным. Ханна знает все ее тайны. Когда Киви появилась в ее жизни, появился и преследователь. Один из них и есть она и — может быть, они вместе, вдвоем. Как она могла проглядеть все это?

Киви отстраняется:

— Пожалуйста, Дерия, послушай меня хоть секунду.

Ей нужно поговорить с Солнцем. Солнце может помочь ей. Она может уверить ее, что все хорошо и ничего из того, о чем говорит Ханна, не соответствует действительности. Потому что Солнце знает Одина и она может доказать, что он — реальный.

Дерия выскакивает из своей квартиры и бежит по лестнице вверх.

— Пожалуйста, успокойтесь, — слышит она голос Ханны. — Вы позвонили мне, чтобы я помогла вам. Вы хотите знать правду, пусть это даже причинит вам боль. Иначе вы не позвонили бы мне. Пришла пора, Дерия.

— Идите вы к черту!

«Якоб! — думает она. — Якоб, ты был не прав. Ты мне нужен, ты мне нужен сейчас. Не оставляй меня одну. Разреши мне в этот раз уйти с тобой».

Добежав наверх, она бьет кулаками в дверь Солнца. Никто не открывает. Но Солнце совершенно определенно должна быть дома — Дерия чувствует, что она там. Она бьет по двери до тех пор, пока кожа на косточках ее пальцев не лопается. Затем она трогает ручку. Дверь сразу же распахивается — она даже не была закрытой!

— Солнце! — зовет Дерия. Ее голос не слышен. Там нет квартиры.

Дерия закрывает глаза. Она слышит голос Ханны и снова прикладывает трубку к уху.

— Что здесь происходит? — шепчет она. — Солнце. Она исчезла.

— Я этого опасалась, — говорит Ханна. — Значит, Солнце тоже.

Этих немногих слов хватает для того, чтобы сделать из Дерии самого одинокого человека на свете. Она медленно открывает глаза. Она стоит перед чуланом, и там стоит она.

Пишущая машинка Якоба.

 

Глава 32

«Я не часто вспоминал ее, но если уж такое случалось, то мне с трудом удавалось выбросить из головы мысли о ней».

Дерия читает страницы, которые тщательно уложены рядом с пишущей машинкой и ждут ее. Следующая глава романа Якоба. Последняя глава, и Якоб пишет… о ней.

Воспоминания всплывают кусками. Части из них словно закрыты туманом, лишь некоторые детали выглядывают, чтобы снова быстро исчезнуть. Ее руки на пишущей машинке. Робкая маленькая буква «р». Она хотела защитить ее.

Кто теперь защитит ее? Солнце и кот этого не смогут. Якоб. Да, Якобу это удалось. Но Якоб исчез, уже давно. Почему она, собственно, никогда не думала, что он может вернуться? Он снова мог бы возникнуть здесь. Изменившийся. Уже не мальчик. Мужчина, который знает, как можно разорвать оковы.

Он мог бы встать на место Роберта. Роберт никогда бы не решился заставить ее снова сомневаться в себе.

Рядом с пишущей машинкой она находит свою губную помаду, а между кассовыми чеками — квитанцию из приюта для животных. Ей даже не нужно смотреть на нее, она о чем-то вспоминает.

— Подарок, — объяснила она тогда кассирше, — у собаки моего бывшего мужа сегодня день рождения.

— Ну, тогда сочное овечье сердце будет именно тем, что нужно, — сказала ей продавщица, игриво подмигивая.

Дерия холодной, как лед, рукой трет себя по глазам и лбу. В чулане есть еще кое-что. Она видит какую-то коробку и подтягивает ее к себе. В основном там лежит бумага. Несколько очень старых газет из США, но у нее слишком болят глаза, чтобы прочесть их. На одной из фотографий она узнает эту красивую пожилую женщину с всезнающим выражением лица и в платье, которое даже на черно-белой фотографии кажется синим. Пфенниг, который кто-то должен найти, чтобы порадоваться.

Тело Дерии охватывает ледяной холод, когда ее пальцы натыкаются на что-то твердое, тяжелое, лежащее на дне коробки.

Пистолет «Джонс 1911». С лилией на рукоятке.

— Я нашла пистолет, — не веря самой себе, шепчет Дерия.

Ее голова сейчас забита таким множеством воспоминаний, что она с большим трудом может рассматривать их поодиночке. Но постепенно одно отделяется от другого. Роберт и она, совместная поездка. Маленький магазин, в котором они обнаружили оружие. Роберт посмеялся, повертел пистолет в руках и отдал его продавцу назад. Купил он нечто другое. Дерия позже сама вернулась, чтобы купить «Джонс». Только пистолет. Никаких патронов.

— Пистолет вдохновляет меня, — сказала она продавцу. — Дело в том, что я пишу роман, понимаете меня?

Она нашла оружие Мартина и вместе с ним — идею книги «Зеркальные капли».

— Дерия? — спрашивает Ханна. — Вы использовали оружие?

— Нет. Оно использовалось всего один-единственный раз. На странице триста семьдесят шесть. Нет, глупости. Оно никогда не использовалось. Никогда. Знаете почему? Потому что оно нереально.

Однако она ошибается. И в этот раз она это знает.

 

Глава 33

Ее ноги тяжелы, как свинец, когда она с трудом спускается вниз по лестнице. Несколько раз она чуть не падает. Оружие тяжелое.

Ханна уговаривает, но она ее уже не слышит. Ее мысли пусты. Может быть, от нее совсем ничего не осталось. Не осталось ничего после понимания, что все вокруг оказалось просто выдумкой, фикцией.

«Надеюсь, — думает она, — что я сама — тоже только фикция».

Она с трудом заходит в свою квартиру, но от ее порядочного чистого жилья ничего больше не осталось. Везде на полу разбросан мусор. Пустые стаканчики, растоптанные тетрапаки, на шкафах — бумага и картонки. Рядом с ними — пакеты из магазинов, которые никто и никогда не распаковывал, продукты, одежда… Она даже не хочет знать, что там еще находится. На столе в гостиной гора чашек, поросших плесенью, а также огромное количество пустых бутылок. Вонь забивает ее дыхание.

Однако Киви все еще здесь. Она собрала мобильный телефон Дерии. Она хочет быстро спрятать телефон у себя за спиной, но Дерия уже его увидела.

— Это ты все здесь наделала? — говорит Дерия. Она не узнает свой собственный голос, он такой слабый и монотонный. — Ты все испортила. Почему ты вообще еще здесь?

— Я хотела уйти, — говорит Киви со слезами в голосе. Она опустила голову. — Но затем я осталась. Мы ведь друзья или нет?

— Разве? — У нее нет друзей. У нее нет ничего, кроме оружия в руке. Кроме оружия, все здесь нереально.

Киви поспешно кивает:

— Я помогу тебе. Я не имею ни малейшего понятия, что с тобой происходит, но я помогу тебе. Я тебе, ты — мне. Мы не останемся друг перед другом в долгу.

Дерия качает головой. Только что сломалась ее жизнь. Как ей может помочь эта маленькая женщина?

— Уходи. Уходи, я хочу побыть одна.

С другой стороны… Дерия останавливается в дверях. Киви не должна выйти из ее квартиры, она может ее выдать. Она должна раствориться в воздухе, как растворился Один. Как Солнце. И Якоб.

— Зачем я привела сюда Киви? — спрашивает она Ханну. Ее взгляд следует по кабелю, который торчит из ее телефона. — Это она виновата. Без нее все было бы хорошо. Якоб убил Роберта ради меня. Мне он уже ничего не сделает. Я была бы счастлива с Якобом.

Конец кабеля мертвой змеей лежит посреди комнаты.

— Он пообещал мне остаться со мной до тех пор, пока он будет мне нужен.

— Просто настало время, — с сожалением говорит Ханна. — Вы об этом знали. Вы переступили границу, и вам нужна была помощь.

Дерия качает головой:

— Вы врете. Все было в порядке, после того как Якоб…

— Придут сны, — резко говорит Ханна. Впервые за все эти годы ее голос звучит уже не ласково и участливо, а угрожающе. — Рано или поздно они придут, и вы не сможете уснуть. Потом они лишат вас разума и в конце концов — жизни.

Одно мгновение большой камень тяжело лежит в руке Дерии, а на ее пальцах приклеились кровь и вырванные волосы. Прежде чем она успевает вскрикнуть, все снова исчезло.

Затем она наконец замечает, что провод уже давно молчит. На улице слышен звук сирен.

— Я помогу тебе, — резким голосом повторяет Киви, когда Дерия смотрит на нее. — Мне пришлось вызвать полицию, но они знают, что нужно сделать. Они помогут тебе. Все снова будет хорошо.

Дерия без сил падает на стул у письменного стола. Она наталкивается на свой ноутбук, и из-за этого оживает его экран. В открытой странице электронной почты видно новое письмо.

Дерия моргает. Неужели то, что она видит перед собой, тоже плод ее воображения?

— Киви? Иди сюда.

Маленькая женщина медлит. У Дерии нет времени, сирены становятся все громче и громче.

— Иди сюда! — повторяет она и поднимает оружие. — Прочти мне, что здесь написано.

Киви держится на таком большом расстоянии, насколько можно. Однако она читает:

— Входящее письмо. Отправитель — Анна Венигер, Издательский дом «Бюрке».

— Моя редакторша, — объясняет Дерия. Жаль, что именно эта глупая корова является реальной. — Читай дальше.

— Тема: Рукопись Якоба.

— Дальше. — У нее уже нет времени, сирены становятся все громче и громче.

— Дорогая Дерия, — читает Киви и шмыгает носом, — я только что прочитала твой текст одним духом и сразу же показала нескольким коллегам.

— Достаточно, — резко обрывает ее Дерия, — значит, эта электронная почта — настоящая.

Она пробегает ее глазами до конца строчек.

— Мы здесь в издательстве все пришли к одному выводу — Дерия возвращается!

Сквозь окно виден синий свет полицейской машины. В ушах Дерии звучит голос Якоба:

— Ты еще можешь уйти оттуда. Иди ко мне.

Она смотрит на оружие в своей руке. Оно было использовано всего один раз. На самой последней странице. Для этого она его и купила.

— Они хотят продолжения романа, — говорит Киви, — ты это прочла? Вон там написано, смотри…

Дерия кивает, устремив взгляд вниз, на пистолет. Он слишком тяжел, чтобы поднять его, как хочет Якоб. А затем она роняет оружие на пол.

Дерии нужно писать книгу.