Правильно ли я поступил?

В этом я был не вполне уверен. Но одно знал совершенно точно: это было справедливо. Томас не заслужил того, чем обладал. Поэтому меня наполнило мрачным удовлетворением то, что у него ничего не осталось. Он потерял все. Но я тоже потерял. А кто любит терять?

Он облегчил мне задачу проникновения в его грязную тайну. Это был слишком легко. Наверное, именно это и злило меня больше всего.

Когда я попросил его разрешения сопровождать его на работу, чтобы получить представление о том, что он делает, он сразу же пришел в восторг, причем стандартным американским способом. Мысль, что я могу сделать такую же карьеру, как и он, взбодрила его. Было сразу видно, что ему стоило немалых усилий удержаться и не представить меня коллегам по работе как продолжателя своего рода.

Он показал мне свое бюро, которое сразу же напомнило мне один из полицейских участков, которые я видел в телесериалах. Бледный зеленый цвет и темно-серый — это цвета, которые всегда выглядят так, словно на них лежит слой пыли. (Чего никогда бы не допустила уборщица, которую звали Таня и которая говорила по-немецки, по-русски, по-французски — только ни единого слова по-английски.) Естественно, весь стол был уставлен фотографиями Бекки и ее улыбками с отбеленными зубами.

Томас буквально заставил меня открыть все шкафы и ящики, просмотреть папки (около сотни) и папки поменьше (еще тысячу), сесть за свой компьютер, открыть несколько программ и наговорить несколько бессмысленных фраз на его диктофон, который он хотел отдать какой-то секретарше, находившейся в комнате тремя дверями дальше, чтобы она их напечатала. Он сфотографировал меня на фоне стенки из папок и даже сидящим за его компьютером и с пальцами на его клавиатуре. Однако прежде всего он сделал одно: он дал мне четкий след к доказательствам, которые я искал. Все было так однозначно, что почти смешно, — один-единственный ящик его письменного стола, который закрывался на ключ. Я делал вид, что на меня произвело огромное впечатление количество бумаг, и задавал ему безобидные вопросы. Но когда он в какой-то момент ушел в туалет, я схватил связку его ключей и попробовал, подходят ли они к этому ящику, но открыть его мне не удалось. И тогда я понял, что вышел на правильный след.

Обедали мы в кафе, и он даже доставил мне удовольствие, заказав шоколадно-молочный коктейль — вариант диеты, потому что боялся, что я выдам его Бекки за то, что он употреблял коктейль со сливками. Я незаметно добавил более чем щедрую порцию капель слабительного, которые употребляла Бекки для облегчения желудка, и он пожаловался на горьковатый привкус сахарина, заменявшего сахар. После обеда он позвонил Бекки и сообщил, что плохо переносит диетические коктейли, потому что сейчас у него страшно бурлит в животе. Через три минуты он с искаженным лицом снова побежал в туалет. Мне было понятно, что это затянется на некоторое время.

Я нашел ключ в третьей рамке с фотографиями, которую я открыл, — между фотографией и картонной задней стенкой. То, что находилось в ящике, было в одинаковой степени как простым, так и эффективным. Это прекрасно подходило моему дяде.

Эта свинья изобрела специальный налог на постоянство, который якобы должны были платить владельцы домов во всем Орегоне, чьи дома были старше шестидесяти лет. Того, кто отказывался поменять свой старый дом на новый с лучшей энергоэффективностью, приглашали к кассе. Налог на экономную скромную жизнь — может быть, он стал бы министром финансов, если бы продал эту идею в Германию, вместо того чтобы превратить ее в процедуру «Do-it-yourself» .

Этот налог он выставлял в счет пожилым людям. Может быть, он специально обращался только к пенсионерам, которых считал особо законопослушными. Я нашел целый список потенциальных новых клиентов, которые были рассортированы по системе баллов: подключение к Интернету давало множество минусов, как и регулярный контакт с более молодыми родственниками. Хорошо пополняемый счет, мертвый супруг или супруга, домашние животные или хорошо ухоженные грядки с овощами на огороде давали плюсовые баллы, которые повышали привлекательность соответствующих лиц. Мне не пришлось долго думать, откуда к нему попадала эта информация, — Бекки улыбалась мне с дюжины фотографий, и улыбалась понимающе.

Этот якобы налог взимался непосредственно управлением финансов, уведомления были оформлены на обычных бланках. В качество контактного лица, естественно, выступал дядя Томас, и все телефонные номера вели в его бюро. Я постепенно начал понимать, почему он посадил свою секретаршу в комнату несколькими дверями дальше. Потому что, разумеется, счет, на который нужно было переводить деньги, не принадлежал финансовому управлению Корваллиса или штату Орегон — только одному моему дяде.

Как было сказано, он слишком облегчил мне задачу.

Я уложил все назад на свое место, скопировал для себя только систему баллов и снова закрыл ящик на ключ. Затем я положил ключ назад, поставил фотографии на их место и ответил: «Ах, как жаль», когда Томас мне с сожалением сообщил, что нам нужно ехать домой, потому что он чувствует себя плохо. Вечером мы играли в «Монополию».

На следующий день я предложил эту историю вместе со списком клиентов газете «Корваллис таймс» и получил три сотни долларов наличными в руки. Через день моего дядю перед домом ожидали шесть патрульных машин и еще больше журналистов. Я получил крепкую пощечину от Бекки, которую действительно заслужил, и с удивлением наблюдал, как разрушилось дядино состояние.

Сомнения закрались после того, как улегся скандал. Мне пришла в голову мысль, что лучше бы я сначала закончил высшую школу, прежде чем взорвать эту бомбу: оказалось не так легко найти себе квартиру и работу, которая не совпадала бы со временем занятий. Я рассматривал как счастливый случай то, что главный редактор газеты, видимо, испытывал угрызения совести, потому что купил мою историю значительно ниже ее стоимости. Он дал мне несколько мелких заданий — открытие новых магазинов, шоу машин-монстров, выставки мелких животных. Потом, после всего этого, стало понятным, что это не был счастливый случай, потому что я за пару грошей вкалывал до полусмерти, постоянно жонглировал своими доходами и расходами, в то время как коллеги, имевшие лишь долю моего таланта, зарабатывали во много раз больше. Они получали за пять минут работы больше, чем я за все выходные, бегая между перепелками, карликовыми курами и самыми большими куриными яйцами Орегона. Когда я закончил колледж, у меня почти прошла охота изучать журналистику.

Но нужно было двигаться вперед, если я не хотел доконать себя. Я хотел вырваться из этого затхлого маленького городка. Таким образом, я принял решение еще раз поставить все на карту, наскреб свои последние монеты, добрался на попутках до Сиэтла и записался в университет Вашингтона, в котором было почти столько же студентов, сколько жителей в Корваллисе.

 

Глава 18

Выходной день приходится очень кстати. Дерия спит на диване не только всю ночь, но даже и до обеда, и чувствует себя после этого как возродившаяся. Тони, очевидно, сверхпунктуально перечислил ей зарплату, потому что деньги уже на счету. Солнце возмещает вчерашний моросящий дождь своим решительным сиянием, и, таким образом, Дерия совершает приятную пешеходную прогулку к банку, а затем — к супермаркету. Она завтракает «Зеленым смузи» возле маленького киоска и занимается своей обычной игрой, придумывая истории прохожим. После этого покупает хлеб, молоко и столько свежих овощей и фруктов, сколько может унести. Часть из них запланирована для Киви, но когда она приходит на площадь, где ее часто можно было встретить, то видит, что там шляется всего несколько старых усталых мужчин.

— Молодая девушка с короткими темными волосами, — обращается Дерия к одному из мужчин, — вы ее сегодня уже видели?

Он тупо смотрит мимо. Затем пожимает плечами:

— Не знаю такую.

— Но вы ведь бываете здесь часто?

И снова ему требуется долгое время, прежде чем ответить:

— Да. Каждый день.

— Она тоже здесь часто бывает, — помогает ему Дерия, подчеркивая свои слова жестами. — Женщина. Очень маленькая. Изящная. Еще очень молодая.

Он отрицательно качает головой.

Дерия сохраняет терпение:

— Она носит синюю куртку.

— Ага. — Теперь он отвечает на ее взгляд. Кажется, до него дошло. — Ты имеешь в виду Лолу?

Вполне возможно, что Киви называет себя так.

— Да, вы ее видели?

Мужчина снова уходит в себя. Он качает головой:

— Давно уже нет. Дня два или около того. — Он указывает подбородком в направлении других мужчин. — Лола? — бормочет он, всего лишь немного громче, чем до сих пор разговаривал с Дерией. — Маленькая, которая так прекрасно играет на сломанной гитаре Валли. Вот эта здесь ищет ее.

Однако ни у кого из них нет ответа. Все, что получает Дерия, — еще более незаинтересованное пожатие плечами, если вообще кто-то на нее реагирует.

— Ничего не поделаешь, — говорит мужчина ей.

— И все равно спасибо. — Она хочет подарить ему булку и бутылку молока, но он не хочет ничего из этого, и ей снова с трудом приходится укладывать все в свой пакет. В конце концов она сует ему в руку пять евро. Он бормочет «спасибо» ей вслед. Добравшись домой, она распаковывает продукты и выкладывает яблоки, апельсины, мандарины-клементины, два манго и ананас в специальную вазу для фруктов, стоящую на кухонном столе. Собственно говоря, уже пора бы установить на столе рождественский веночек, но у нее сейчас скорее весенние чувства, и это должно отражаться на ее квартире. Прежде всего ей хочется снова чувствовать себя хорошо. Она запускает ноутбук, открывает онлайн-шоп и, не вдаваясь в долгие поиски, заказывает себе какой-то новый матрац. Главный критерий — он должен быть привезен до завтрашнего дня. Новое покрывало, подушки, простыни и красивый постельный гарнитур в милых красках между зеленым цвета липы и зеленым цвета яблока. Это она может себе тоже позволить, пусть даже после этого добрая часть ее зарплаты уже опять будет израсходована. Но это того стоит. Она не доставит Роберту удовольствия тем, что будет спать на диване хотя бы на один день дольше, чем нужно.

Когда все уже подготовлено, ее хорошее настроение настолько окрепло, что она посылает сообщение Надин и даже извиняется перед ней, пусть даже не зная, за что, — просто так, ради установления мира. «Апп» показывает ей, что Надин сразу же прочитала сообщение, но ответа от нее не приходит.

— Я знаю, чего она хочет, — обращается Дерия к Одину и вздыхает, — она хочет, чтобы я спросила ее о Роберте. Чтобы я спросила, вернулся ли он и как он себя чувствует.

Один смотрит на нее с таким равнодушием, на которое только способна кошка.

Звонит мобильный телефон, и ее уголки рта поднимаются вверх в улыбке, не спрашивая предварительно разрешения у Дерии, когда она узнает имя на дисплее.

— Якоб, привет.

— Привет, Дерия. Судя по твоему голосу, ты себя чувствуешь лучше?

— И это ты узнаешь всего по двум словам? Респект. Ты прав.

— Великолепно. У тебя есть желание пойти со мной в парк? Уже сегодня?

— Было бы стыдно при такой погоде не сходить в парк.

Они договариваются о месте и времени встречи, и, хотя у нее есть всего лишь полчаса времени на подготовку, Дерия прыгает под душ, чтобы потом с трудом и с помощью огромного количества средства для увеличения объема волос высушить феном волосы. Вместо того чтобы удовлетвориться тонирующим кремом для лица, она наносит свежий макияж, чтобы скрыть все последние следы прошлого дня. Для того чтобы успеть на трамвай, ей приходится бежать, но это, по крайней мере, взбадривает ее кровеносную систему и окрашивает щеки в розовый цвет.

Якоб уже ждет. Когда она видит его, он как раз приглаживает рукой волосы и беспокойно оглядывается. Сердце Дерии прыгает. Он никогда не был крутым и выдержанным, нет, Якоб был, есть и остается теплым человеком до кончиков волос, которые в свете солнца кажутся красноватыми. Она всегда называла его волосы светло-каштановыми, даже золотисто-каштановыми, если уж быть педантичной. Но в своем романе она бы написала, что его волосы имеют цвет солнечного заката. Она смеется над собственными мыслями, делает последние шаги и зовет его по имени.

Он облегченно улыбается, увидев ее, обнимает в знак приветствия и целует оба уголка рта. Дерия уже начинает привыкать к этому.

Она в шутку ударяет его в грудь:

— Ну ты и хитрец! Ты об этом знаешь?

Он с интересом поднимает бровь:

— Повтори. Чем же я заслужил такую честь?

— Ты снова дал мне совсем маленькую часть книги. Ты, наверное, хочешь сделать все еще драматичнее, да? Но это — дешевый трюк.

Якоб невозмутимо берет Дерию под руку и прогулочным шагом направляется с ней в сторону озера.

— Но это хороший дешевый трюк, — говорит он, — потому что он срабатывает.

— От этого он лучше не становится.

Якоб качает головой:

— Значит, мой герой не является несимпатичным для тебя?

Действительно, чувствуется, что он последние годы провел за границей.

— Ах, глупости. Ты разговариваешь с создательницей героя, который, согласно сообщениям прессы, является серийным убийцей и о котором мечтают все тещи.

— Вот это да. Кто такое написал? «Bild der Frau»?

— Я уже точно не помню, но ты близок к истине.

— И этот журнал сразу же вознаградил тебя литературной блокадой?

Конечно, он этого не хотел, но неудачное замечание довольно ощутимо портит ей настроение. Ей в голову не приходит никакого ответа, который не выдал бы, насколько чувствительно относится она к этой теме.

И все же он сразу это замечает:

— Я сейчас сказал что-то не то или как?

— Это не твоя вина, — отвечает она. — Просто меня ужасно угнетает то, что я больше не могу ничего хорошего изложить на бумаге. Но это абсолютно не связано с откликами прессы того времени. И с теми отрицательными рецензиями, которые писали мне тогда.

— А в чем же дело?

— Я… — Она запинается. Поймет ли он? Он сам пишет, но это еще ничего не значит. Ее редактор пишет тоже, однако эта добрая женщина так ничего не поняла и просто старалась помочь ей обычными советами из писательского ремесла. Советами, которые, к сожалению, настолько далеки от главной проблемы, как Арктика от Нила. — Я больше ни к кому не могу подступиться, — пытается объяснить она. — Я придумываю себе главного героя, но он остается выдумкой, которая не становится для меня реальностью. Мне удается только очертить контур, но не кости, не плоть и кровь. Из-за этого возникает не действие, а только искусственная игра теней.

— Ни один герой не сравнится с первым, — бормочет Якоб.

Она кивает, и у нее начинает чесаться в затылке, когда до нее доходит, насколько велика здесь параллель с ее собственной жизнью: никто не сравнится с моей первой любовью.

— Может ли быть такое, — размышляет Якоб, — что эти недостатки имеют значение преимущественно только для твоей головы? То, что фигуры кажутся тебе неудачными, потому что у тебя нет тесной связи с ними, не обязательно означает, что читатели воспринимают это точно так же.

— Я тоже сначала так думала. Но все, что мне до сих пор казалось хорошим для того, чтобы предложить тексты своим агентам или в издательство, ими не было воспринято. Я больше не могу быть убедительной. Мне кажется, что все они считают меня плохим автором. Они думают, что «Зеркальные капли» были случайным удачным попаданием. «One-Hit-Wonder».

— Но это не так.

Дерия благодарна ему, что он сформулировал это не как вопрос.

— Не знаю. Там должно быть нечто большее.

— Но есть и другие издательства.

— Да. И ничто больше не удерживает меня у моего старого издательства, кроме понимания того, что у меня нет ничего, что могло бы убедить других.

Якоб наклоняет голову в ее сторону и смотрит на нее с легкой улыбкой:

— Я верю в тебя. Ты вернешься, в этом я совершенно уверен.

— Спасибо, что ты так думаешь. Но теперь достаточно говорить о моих текстах и вернемся к твоему. Почему, собственно, ты их печатаешь на старой пишущей машинке? Может быть, ты в стране возможностей, не имеющих тормозов, что-то прозевал, но у нас, между тем, в good old Germany есть компьютеры.

— Неужели? — восклицает он и смеется. Однако тут же становится серьезным. — Просто я могу писать только на ней.

Тоска в его голосе трогает Дерию.

— У нее есть своя история или как?

— Конечно есть. Ты же знаешь эту пишущую машинку, она уже тогда стояла в моей комнате.

Она напряженно думает, стараясь вызвать в своих воспоминаниях его комнату. Угол, в котором стоял его письменный стол, скрыт в тумане. Она не видит ясной картины.

— Тогда у нас было немного денег, ты, конечно, еще это помнишь, и мне пришлось очень долго экономить, чтобы купить ее. Мне было двенадцать лет, и у меня еще были более романтические представления, чем в последующие годы. Я пообещал матери, что напечатаю свой первый роман на этой пишущей машинке. — Он опускает взгляд, и ей кажется, что то, что она угадывает в нем, называется стыдом. — К сожалению, перед этим ее постигла участь всех католиков.

— Участь всех католиков?

— Слишком много каялась, — говорит Якоб. — Надо признаваться во всех грехах и искупать их молитвами. После этого ей оставалось только лечь в гроб, забить его изнутри гвоздями и ожидать, пока она разложится.

Дерии нравится такая картина. Она не знает точно, что хочет этим сказать Якоб, но ей нравится: это звучит похоже на то, что, наверное, встречается чаще, чем можно подумать. Она решает записать и сохранить это. Для более умных времен.

— Меня до сегодняшнего дня мучает сожаление, — бормочет Якоб, словно он говорит больше сам с собой, со своей матерью или с Богом, чем с ней, — что я не успел вовремя закончить роман.

Неудивительно — на старой заедающей пишущей машинке.

Дерия не знает, как ему вообще удается что-то напечатать. Из-за каждого позже вставленного или вычеркнутого слова приходится перепечатывать всю страницу.

— Но зато у тебя, конечно, были сотни статей.

Он кивает:

— Ими можно было бы заполнить книги и энциклопедии.

— Твоя мать, конечно, гордилась бы тобой.

— Да, конечно.

Но это не одно и то же, и это она знает так же хорошо, как и он.

Они подходят к озеру и останавливаются, чтобы насладиться видом. Декабрьское солнце и ветер заставляют блестеть поверхность воды. В лазурной синеве неба уже лежит предчувствие скорого наступления холодов. На лугу рядом с озером целые семьи запускают воздушных змеев, а за деревьями, уже потерявшими все листья, видно несколько ярких цветных клякс. Это куртки детей, играющих на площадке. Оттуда тихо доносятся их крики и смех. Дерия склоняет голову на плечо Якоба.

Он обнимает ее, трогает шею, запускает пальцы под воротник ее пальто, и добирается до места, где сходятся шея и плечи.

Дерия чувствует себя тонкокожей и ранимой, но в первый раз за долгое время это не то ощущение, которое внушает ей тревогу. Этот момент такой мирный и прекрасный, что Дерия хочет остановить его, чтобы Якоб и она остались здесь навечно. Чтобы она всегда чувствовала себя хорошо и уверенно. Когда он целует ее, внутри все становится таким теплым и уютным и она разрешает себе подумать, что ее сердце, может быть, совсем не умерло. Может быть, оно просто очень долго и очень глубоко спало.

Они остаются в парке до тех пор, пока не начинает темнеть, а потом едут на трамвае к Дерии домой. Дерия четко знает, с какой целью. Время ожидания было достаточно долгим. Они попадают в час пик, вагон забит полностью, и они стоят в толпе вблизи двери. Каждые несколько метров водитель вынужден тормозить и кто-нибудь толкает Дерию в бок. И только теперь она вспоминает, что дома их ожидает только один узкий диван.

— Вот дерьмо, — тихо ругается она и знаком показывает Якобу, чтобы он нагнулся к ней, чтобы лучше понимать ее. — Мы можем поехать к тебе?

Якоб наклоняет голову:

— Почему? Что, твой второй любовник дома?

Как сладко он умеет имитировать ревность. Она хочет что-то сказать, но он смотрит на нее так проницательно, что ей не хватает слов. Диван оставляет ее равнодушной.

— Намного проще, — бормочет она, и в горле у нее начинает хрипеть. — У меня нет постели. После того дела с сердцем я выбросила матрац. Надеюсь, это тебя не смущает.

Он внимательно смотрит на нее, и на какой-то момент у нее возникает чувство, что он ей не верит. Затем он привлекает ее к себе:

— Мне не нужна кровать, я возьму тебя на полу или на столе. Где ты захочешь.

При мысли о том, как ее старый кухонный стол, заимствованный из громоздкого мусора, ломается под ними, она смеется, но Якоб остается серьезным:

— Я хочу к тебе.

Что-то в его голосе звучит такое, что ее становится то жарко, то холодно.

Ее сердце бьется мощными толчками, которые отдаются во всем теле, когда она наконец открывает дверь. Она нарушает свой обычный порядок — сначала проверить все помещения, а сегодня даже не уделяет внимания Одину. Она слишком долго освобождается от одежды и все же недостаточно долго. Якоб сначала вообще не раздевается, просто бросает свою куртку в угол, а его брюки сползают на пол и остаются на лодыжках, как путы. Тем лучше. В таком виде он не сможет убежать. Ничего нет такого, что подсказало бы ей, что он этого хочет. Все происходит так быстро, словно последние часы были сплошной борьбой за то, чтобы не потерять самообладание. Сначала получает оргазм она, а через мгновение — и он. После этого он расслабляется рядом с ней, прижимает ее лицо к своей груди и целует ее волосы.

— Мы не можем пойти ко мне, — бормочет он и отвечает на вопрос, который она задала полчаса назад. — Поэтому мы сейчас и здесь.

— Это что, слишком далеко?

— Не поэтому.

— Почему же?

Он еще раз целует ее волосы:

— Ты будешь смеяться надо мной.

— Может быть, — и проводит большим пальцем ноги по его бедру. — Тебе придется взять на себя риск.

— Я говорил, что у меня есть квартира. Но ее у меня нет.

Дерия невольно вспоминает Киви, но вряд ли Якоб может жить в подобных условиях. Его дорогая рубашка выглажена, она пахнет средством для полоскания белья и дезодорантом, а еще деревом и какими-то терпкими фруктами. Она расстегивает две пуговицы.

— Когда я хочу тебя, — шепчет она прямо ему под рубашку в кожу, — ты можешь затащить меня даже под ближайший мост. Я этого и не замечу.

Его грудная клетка двигается, очевидно, он смеется.

— А теперь ты смеешься надо мной.

— Такого бы я никогда не сделал, Дерия. Нет, это не настолько трагично. Я нашел приют у двух кузенов, у нас нечто похожее на жилое сообщество, но комнатушка слишком маленькая для троих. Я сплю на кушетке в гостиной. Это ничего, ребята в порядке, только…

— Только это не то место, куда можно привести женщину, — заканчивает его фразу Дерия.

— Мне стыдно. Можно жить так, когда тебе двадцать, но не тогда, когда тебе уже за тридцать.

— Зачем же ты тогда это делаешь? — Она кусает себе губу. Ее вопрос звучит двойственно, словно критика. — Это, конечно, твое решение, и я не вижу в этом ничего плохого. Но если тебе так неудобно?

Он застывает на секунду:

— Я поселился у них, потому что не был уверен, стоит ли обставлять себе квартиру.

Она понимает все. Ее охватывает озноб. Он не хочет оставаться. Он вовсе не вернулся назад, здесь у него просто промежуточная остановка. Как у Киви. Однажды, в не очень отдаленном будущем, он просто исчезнет.

 

Глава 19

Дерия решила наслаждаться временем, проведенным с Якобом, пусть это будут всего лишь несколько часов, но до того, как она опомнилась, часы превратились в дни, а дни — в недели. Каждую ночь она проводит с Якобом. Когда бы она ни погружалась в мечтания — не слишком ли она напрягает свою вновь возникшую связь слишком большой близостью, или она становится зависимой от Якоба, — он успокаивает ее уже следующим поцелуем, который дарит ей.

— Мы ведь сейчас счастливы, — отвечает он ей однажды, когда сомнения настолько нервируют ее, что она упоминает о них вслух. — Разве плохо наслаждаться временем, пока оно у нас есть? Если мы сейчас будем ломать себе голову над тем, будет ли все в порядке между нами в следующем году, от этого наши шансы на будущее не станут выше. Это лишь отягощает наше настоящее.

Ее сердце прыгает, когда она понимает, что он прав. И что намерения жить от часа к часу или ото дня ко дню не являются фатальным бегством от реальности, она просто делает все правильно.

Эта непринужденная сторона является новой в Якобе. Во времена своей молодости он был целеустремленным, почти сверх меры организованным, и на всякий случай у него всегда был «план Б». Эти годы изменили его, но, когда бы она ни спрашивала его о прошлом или о нажитом опыте, он рассказывает ей что-то совершенно безобидное. Несмотря на его словесные увертки, она видит результат, и ей он нравится. Якоб — абсолютно беззаботный человек. Более того, его, кажется, окружает особая аура, от которой отскакивают все заботы, и когда она достаточно долго находится рядом с ним, эта же аура даже защищает ее. В то время как на улице декабрь становится холодным, мокрым и неуютным и люди тщетно борются против темноты, украшая свои дома и магазины гирляндами огней, а также искусственными свечами, Дерия день за днем чувствует все больше приятного тепла в груди. Ее страх перед преследователем растворился в пустоте. Если Якоб находится рядом с ней, она даже открывает окно настежь, чтобы проветрить квартиру, и беззаботно покидает помещение. Люди, которые в темноте некоторое время идут за ней, — это простые прохожие, и они не превращаются в преследователей.

Роберт все еще не нашелся. На «Фейсбуке» есть блог, который создали его мать и брат, сто раз размножили, но кроме слухов, что его видели в аэропорту в Осло, на бирже труда возле Саарбрюкена, или в «Макдоналдсе» на Нойштрассе, ничего больше нет. Последнее говорит о том, что он находится где-то вблизи. Но Роберт скорее помер бы от голода, чем пошел в «Макдоналдс», поэтому этот вариант полностью исключается.

Киви все же не покинула город. Дерия встречает ее почти ежедневно, когда в кафе обеденный перерыв. Иногда она даже приглашает ее на какао. Чаще всего Киви покупает в супермаркете сухие хлебцы, а также пачку нарезанного сыра и заставляет Дерию взять один из таких бутербродов. При этом они гуляют по пассажу для покупок, откуда не видно, что на улице дождь льет как из ведра.

— Я рада, что ты еще здесь, — говорит Дерия в среду. Она раздумывает, не пригласить ли Киви в пятницу, когда у нее будет свободный вечер, к себе на ужин. — Без тебя мне чего-то не хватает.

Мысль о том, что Киви может буквально в следующую ночь исчезнуть, имеет горький вкус и даже чувство бóльшей потери, чем она может себе объяснить. Может быть, хотя бы с помощью некоего подобия близости она уговорит ее не уходить или, если уж нельзя иначе, хотя бы не так скоро. Якоб тоже несколько раз упоминал, что он хочет познакомиться с Киви. До сих пор он встречал только Солнце, но из этого ничего хорошего не вышло. Они как-то весьма сдержанно отреагировали друг на друга, а после этого Якоб даже утверждал, что непонятно почему, но разговоры с Солнцем его утомляют, а Солнце просто заявила, что не знает, о чем вообще можно говорить с Якобом.

— Ты без меня просто помрешь с голоду, — просто отвечает Киви и даже не смеется, когда Дерия начинает хихикать. — Я всерьез, Дерия. Ты выглядишь не очень хорошо. Ты хоть что-нибудь ешь помимо бутербродов с сыром, которые я приношу с собой?

Дерия с удивлением смотрит на нее сверху вниз. Ладно, ее брюки когда-то сидели на ней более плотно, но она не могла потерять больше чем два или три килограмма, и в этом с гарантией виноват только стресс. В стеклах витрин, мимо которых они проходят, очертания фигуры выглядят такими же, как всегда.

— Да я уже могу сама следить за собой, — говорит она, думая о том, чтобы это не прозвучало слишком нелюбезно. Киви — человек чувствительный. Но приглашать ее на ужин ей уже не хочется. После этого еще придется выслушивать, что она поставила на стол недостаточно калорий.

При прощании Киви совершает нечто, что в равной мере удивляет и напрягает Дерию. Она берет руку Дерии в свою. Тонкие пальцы Киви удивительно теплы. На какой-то момент Дерии хочется выдернуть свою руку, но она вовремя останавливается. Она чувствует, как в ней все замирает, и задерживает дыхание.

— Я хотела тебе еще кое-что сказать, — говорит Киви. Она, кажется, не заметила отрицательную реакцию Дерии. У Дерии становится легче на душе. Она не хочет реагировать отталкивающим образом. Так зачем она все же это делает? На какое-то время она замирает, ведь сердится сама на себя, и почти не слышит, как Киви начинает говорить, однако ее слова быстро привлекают к себе все внимание Дерии.

— Я не исчезну просто так, молча. Я не буду обещать, что останусь, если мой отец меня выследит, мне придется исчезнуть отсюда. Но я уйду не совсем.

— Тебе здесь так нравится? — тихо спрашивает Дерия. Ее сердце бьется сильнее, и Киви, конечно, чувствует это по ее пульсу, потому что она все еще держит ее за руку.

— Нет, здесь ужасно, — насмешливо отвечает Киви, — но у меня есть подруга, и из ее жизни я не исчезну до тех пор, пока она сама этого не захочет.

Дерии трудно найти ответ, она пожимает руку Киви, и улыбка маленькой женщины в ответ говорит, что она все поняла.

Этот разговор занимает Дерию до самого вечера. Однако дома на ее кушетке лежит стопка бумаги — свежие страницы, написанные Якобом, и Дерия забывает весь мир, пока читает.