Эллен. Ах, Эллен.

Я познакомился с Эллен в чрезвычайном эмоциональном состоянии. Наверное, я был ее самой легкой жертвой.

Всего за час до этого я ожидал, что ее муж выкинет меня из квартиры, потому что мне нечем было больше платить за аренду. Целых три месяца у меня были сплошные убытки, и я уже исчерпал все уловки. Для большинства людей в моем положении не было бы драмой потерять квартиру. У меня было полдюжины однокурсниц и друзей, у которых можно было бы пожить некоторое время, в конце концов, существовали мосты, под которыми я легче мог представить себе свое пребывание, чем в обычном студенческом общежитии, где ни за едой, ни во сне, ни во время пребывания в туалете ты не остаешься один. Я ожидал, что стану бездомным, что рано или поздно будет стоить мне подработки на заправочной станции. Чего я не ожидал, так того, что ворчливый и немногословный Пит, сдавший мне квартиру, с тяжелым вздохом предложит мне жить бесплатно, если я за это буду убирать в его частном доме.

— Скоро Рождество, — пробурчал он себе в бороду, и казалось, что он больше стыдится своего предложения, чем я — своего положения.

Мы вместе поехали в его дом: он настоял на том, что должен показать его мне, и я решился на это. Я в своем положении согласился бы даже на то, чтобы вычистить зубной щеткой целый Гранд Каньон.

Он, очевидно, заранее предупредил Эллен, хотя я не видел, что он звонил ей. Она уже ожидала нас на пороге дома из красного кирпича, который для меня скорее относился к категории безвкусных вилл.

В обширном холле, многометровые окна которого были задрапированы огромными гардинами, она показалась мне призраком, который парил в своем замке. Пит представил меня как возможного нового домоправителя. Эллен выразилась лаконично:

— Только не выгоняй его сразу, как предыдущего.

Он вообще никак не отреагировал на ее слова, а вместо того объяснил мне, что нужно делать.

Работа не стоила даже и своего названия. В мои задачи входило все то, что не могли сделать уборщица и садовник. Я должен был регулярно очищать бассейн в подвале, хлорировать его, стричь газон, когда не приходил садовник, рубить дрова и складывать их в штабеля рядом с тремя каминами, при необходимости вычищать листья из водосточных труб и заботиться о том, чтобы все лампочки горели, а из кранов в двух кухнях и семи ванных не капала вода.

Кроме того, время от времени мне нужно было мыть машину Эллен или ездить на ней на заправочную станцию — то, что у меня не было водительского удостоверения, казалось, никто не воспринимал всерьез. Эллен посмеялась над моим комментарием по этому поводу, словно это была шутка, а Пит просто покачал головой и пробормотал что-то, из чего я смог понять только половину. В соответствии с этим я получил апартамент за восемьдесят долларов в месяц, что, конечно, нельзя было назвать работой моей мечты, но мне было все равно. Настоящая тяжелая работа была совсем другой. Кроме того, я во время выполнения своих задач мог работать головой над статьями и университетскими работами, потому что они успокаивали меня.

Это длилось до тех пор, пока Эллен через три недели не решила закончить мое «запретное время для охоты» и появилась у подножия лестницы, на которую я вскарабкался, чтобы заменить лампочку. Вот так она и стояла, прижавшись бедром к лестнице, и смотрела на меня со своей сладкой насмешливой улыбкой:

— Так, значит, журналист, да?

Чего она хотела от меня?

— У меня такой план.

— Тогда что ты делаешь здесь?

— Моя учеба занимает много времени, а у твоего мужа есть возражения против того, чтобы я безо всякой платы жил в его квартире.

— И ты считаешь достойным занятием ремонтировать туалеты других людей?

Я никогда обычно не реагировал на насмешки. У меня было очень эффективное средство против этого: простое, зато очень серьезно воспринимаемое пожимание плечами. Но ей удалось заставить меня потерять в себе уверенность, хотя я стоял на лестнице настолько выше, что ее лицо находилось ниже моих коленей.

— Я этого и не делаю, — сказал я. — Если туалет не работает, я вызову сантехника.

Что она хотела от меня? Я не сделал ей ничего плохого, не участвовал в сплетнях уборщицы Мелиссы и ни единого раза не показал Эллен, что я на самом деле думаю о ней. Она не могла этого знать.

— Ты вызовешь сантехника. — Она повторила мои слова мягким тоном, с иронией, и как бы мимоходом погладила меня по ноге. — Конечно, ты это сделаешь.

У меня в животе начался пожар. Это была неожиданная жестокая жара:

— Что ты хочешь, Эллен?

— Это просто любопытство.

Она, конечно, заметила, что я злюсь, но на это не отреагировала.

— Что тебя заставляет это делать?

— Менять твои лампочки? Я бедный, и мне нужна квартира. Я…

— Почему ты хочешь заниматься журналистикой? — прервала она меня. И опять это как бы нечаянное прикосновение, в этот раз несколько выше, под моей коленкой.

Я невольно вздохнул. Тема задевала меня, даже из уст какой-то богатой тетки, которая была в два раза старше меня.

— Я хочу писать статьи для «Нью-Йорк таймс».

Она издала какой-то недовольный звук. Ее не интересовало, она хотела более глубокой информации.

— Это — тайны, — в конце концов сказал я. — Я люблю находить вещи, о которых никто ничего не должен знать. И за это я готов умереть.

Я быстро привык к напыщенным выражениям американцев и даже сам себе при этом не казался смешным.

— Умереть? — Она ухмыльнулась. — Умереть легко. А вообще что бы ты мог сделать, чтобы раскрыть какую-нибудь тайну?

— Это зависит от тайны. За тайну средней величины я посадил своего дядю и его жену в тюрьму.

Ее улыбка на какой-то момент стала честной.

— Они этого заслужили?

— В том-то и дело, что они этого не заслужили. Они не заработали ничего из того, что у них было.

— А теперь у них нет ничего?

— Ничего. Нет. — Я подумал, что она сама не заслужила свое богатство, так же, как Томас и Бэкки. От Мелиссы я знал, что в этом и состояла вся жизненная заслуга Эллен, — она охмурила и женила на себе Пита, чтобы вместе с ним заполучить его недвижимость. Но, может быть, я был не прав по отношению к ней. Может быть, она все это заслужила тем, что спала с Питом и делала вид, что ее не смущают его дряблые пухлые щеки и свисающее пузо над штанами. «Pretty woman» не нашла хорошо выглядящего миллионера, но тем не менее она свою часть сделки выполнила.

— Итак, у тебя дела идут лучше? — спросила она меня. Ее рука находилась уже выше моего колена. Она запрокинула голову назад, чтобы посмотреть на меня. Губная помада на нижней губе была немного смазанной.

Я покачал головой:

— Мне все равно. За этим крылась тайна, которую я хотел раскрыть. И больше ничего.

— У тайн очень короткое время полураспада, — ответила Эллен. — Короткий клик. И они тут же стираются.

Но тут у меня был другой опыт. Я должен был помнить его.

Скорее короткое воспоминание, воспоминание об уже, казалось, уничтоженной заботе. Меня это отвлекало, и Эллен использовала мою невнимательность, чтобы усилить давление на мое бедро.

— Спускайся вниз, — тихо сказала она. Это было не лестью, не влечением, просто холодным приказом. И именно это польстило мне и привлекло меня. — Иди и посмотри, есть ли у меня тайна.

У Эллен была целая дюжина тайн. Одной из них было то, что она была старше, чем я раньше предполагал. Старше, чем думал Пит. И звали ее не Эллен. До своей связи с Питом у нее было другое имя. Лилли или Лиллиан — и я быстро забыл его. Я был не первым, которому она приказала улечься в ее постель, и не самым молодым. Иногда я был уверен, что я даже был не единственным. Она открыла мне тайну, почему носила одежду только синего цвета, ледяного синего цвета во всех оттенках. В других цветах она чувствовала себя подавленной, лишь в синем цвете она могла дышать. Она рассказала мне это, словно это была ее глубокая, самая интимная и самая щекотливая тайна.

В следующие недели она раскрывалась передо мной шаг за шагом, сантиметр за сантиметром. То, что я ничего не чувствовал к ней, кроме холодной отторженности, не мешало нам творить в ее постели все. (Постельное белье тоже было синего цвета.) Мы занимались этим целыми ночами, когда хотели и когда Пит был в командировках, или мы делали это перед дверью его спальни, когда он спал, или в коридоре, когда он стоял под душем. Эллен получала от этого дикое удовольствие — знать, что он находится вблизи, и у меня даже возникло нечто вроде зависти, когда я понял, что хотя я и умел удовлетворять ее, но, в отличие от него, этого жирного обрюзгшего богатого ничтожества, не был в состоянии рассмешить ее.

В те недели пребывания у Томаса и Бэкки я часто спрашивал себя, как можно себя чувствовать, если переспать с пожилой женщиной. И теперь, после секса, шампанского и бессонных ночей я подумал, что наконец это понял. Но сравнивать Эллен и Бэкки показалось мне таким гротескным, что я просто рассмеялся, громко и неудержимо, так, что Эллен пришлось ударить меня по лицу, чтобы я перестал хохотать. Они были такими разными. Даже их противоположности были похожими друг на друга. Огонь и вода, плач и смех, черное и белое — все это относилось, как минимум, к таким же категориям. Бэкки же, наоборот, была женщиной, которая даже в своих мечтаниях не могла представить себе категории, к которой относилась Эллен.

Эллен была уникальным природным феноменом. Чем-то лучшим, чем все вокруг, включая меня.

Она рассказывала мне все о себе. О ее матери, которая пыталась убить Эллен уже во время своей беременности, в ответ на что Эллен убила ее во время родов, о своем отце, который бросил Эллен у первой попавшейся любовницы, которая затем очутилась в борделе, где Эллен пришлось вырастать. Об учителях, которых она там получила, и о том, чему там научилась. Так же небрежно, как могла бы течь вода из крана, она выдавала мне деньги из своего широко распахнутого сейфа. Много денег, так что мне сначала уже не нужно было работать, и в конце концов я бросил учебу, чтобы изучать ее, потому что Эллен была намного интереснее, чем то, что мне пытались внушить профессора.

— Возьми сам, сколько тебе нужно, — стала говорить она, имея в виду деньги, которые вместе с оружием лежали в ее сейфе. — Код — это день твоего рождения. Бери что хочешь, бери все, если хочешь, для меня это ничего не означает. Возьми украшения и деньги, а потом забери меня.

Она рассказывала мне о мужчинах, богатых и влиятельных, которыми она командовала и меняла местами, словно шахматные фигуры, пока не доводила до окончательного разорения, а потом передавала другим женщинам. И всегда, она рассказывала, что начинала все сначала. С новой фамилией и с новым прошлым. Если у человека есть деньги, сказала она мне с тонкой улыбкой, легче начать все сначала, чем найти джинсы подходящего размера. И чем больше она рассказывала, тем больше я хотел знать, хотел раскрыть то множество тайн, которые у нее еще были. Я почти сходил с ума от злости, настолько интересной была она, настолько много было у нее невероятных тайн. Я завидовал ей от всей души.

И лишь позже, намного позже, я пришел к выводу, что она рассказывала мне сказки. Холодная Шахерезада. Это была единственная тайна, которую я тогда не смог разгадать.

 

Глава 20

В пятницу целое утро Дерия жалеет, что не пригласила Киви. К сожалению, маленькая женщина в обед тоже не приходит в кафе. Дерия размышляет, стоит ли после работы прийти на ее обычное место, может быть, Киви находится там. Однако прежде чем она выходит из кафе «Тони’с», ей звонит Якоб, и когда он спрашивает, хочет ли она провести послеобеденное время вместе с ним, она счастлива, потому что может сказать «да». Ей не хочется отодвигать его на второй план или заставлять ждать.

— Я еще хотела найти в городе рождественский подарок для Феликса. После этого мы можем встретиться.

— У меня другое предложение. Мы встретимся сейчас, и я проконсультирую тебя при выборе подарков.

— Неужели ты разбираешься в детях? — насмешливо спрашивает она.

— Что бы это значило? Естественно. В конце концов, я сам был когда-то семилетним мальчишкой с большими претензиями к рождественскому Деду Морозу.

— Я вижу, что назревает. Ты хочешь разорить меня, а Надин после Рождества больше не будет разговаривать со мной.

— Зато Феликс будет счастлив.

И на этом решение принято.

Дерии не понадобился консультант по покупкам. Она знает, что Феликс мечтает о скейтборде, поэтому она бесцеремонно тащит Якоба в магазин всевозможных принадлежностей для скейтеров, который на три четверти забит одеждой, обувью, рюкзаками и сумками.

Скейтборды и лонгборды находятся в углу, что приводит Дерию в смущение, потому что все они, за исключением цвета, выглядят довольно одинаково, но по ценам отличаются на несколько сотен евро. Дерия нерешительно снимает с полки разноцветный скейтборд в соответствующем дизайне, на котором нет изображения наркотиков, скелетов и голых женщин, и пытается поймать взгляд молодого продавца в шапке, хотя в магазине жарко, почти тридцать градусов.

— Извините, я как раз размышляю, какой из этих скейтбордов купить, и спрашиваю себя, может ли это быть тот, что надо.

Молодой продавец типа «робкая лань» бормочет мимоходом:

— Ну да, все зависит от того, что вы с ним собираетесь делать, да? Карвинг, дансинг, фрирайд, даунхилл, — он на ходу цедит слова и исчезает в помещении рядом.

Дерия бросает на себя взгляд в зеркала, висящие на внешних стенах кабин для переодевания. Кожаные сапоги на высоком каблуке, шуба из мериноса, шарф из кашемира. Очевидно, ее вид при входе в магазин принципиально не изменился.

— Что бы ни означали эти понятия, — говорит она Якобу, — неужели я выгляжу так, словно что-то в этом понимаю?

— Почему бы и нет? — усмехается Якоб, берет скейтборд у Дерии из рук и ставит его на пол. — За твоим фасадом скрывается больше, чем можно предположить на первый взгляд. Молодой человек просто знаток людей.

Он ставит ногу на скейтборд, другой медленно разгоняется и, раскачиваясь, проезжает по проходу. Он выглядит так, как корова на роликовых коньках на гладком льду после того, как выпила целую ванну глинтвейна, и Дерии приходится прижимать руку ко рту, чтобы не расхохотаться. Якоб оглядывается на нее и попадает в сомнительное положение. Скейтборд выскакивает из-под его ног, Якоб теряет равновесие и приземляется на вешалке со свитерами и куртками с капюшонами. Просто удивительно, как все это не свалилось на пол. Тем не менее Якоб не так уж быстро сдается, снова устанавливает скейтборд прямо и пытается проехать еще раз. В этот раз он проезжает по проходу без падений, но довольно неуверенно.

— О боже, что ты творишь? — Дерии не удается скрыть смех.

— Я испытываю лонгборд! — кричит Якоб на весь магазин. — Ты хотела знать, на что он годится. Я могу сказать тебе это только после того, как его испробую.

— Но ты же не умеешь на нем ездить.

— Ты же видишь — я как раз учусь. — Он с трудом балансирует, объезжая стойку с бейсболками и шапочками, и возвращается к ней. — Давай, попробуй сама.

— Что? Я? — Об этом и речи быть не может. — Нет, Якоб, я…

Якоб раскрывает руки ладонями вверх:

— Почему бы и нет? Это называется подарок, выбранный с любовью. — Он драматически повышает голос. — С потом, кровью и слезами. Ну, давай, попробуй, это не трудно.

— Но люди уже смотрят на нас.

— Да ладно. Они спрашивают себя, решишься ты проехаться или ты трусиха.

Дерия осторожно оглядывается по сторонам. Он прав. Другие клиенты в магазине, в основном молодые люди, почти не обращают внимания на Якоба. Все в основном смотрят на нее. Ну, она им покажет! Последний раз она стояла на скейтборде, когда ей было восемь или девять лет, но тогда она была очень умелой, и, в конце концов, такой лонгборд не так уж труден в управлении. Она глубоко вздыхает, снимает лонгборд с полки и становится на него. В сапогах на высоком каблуке разогнаться не так-то просто, однако многолетние занятия балетом выработали у нее чувство равновесия, так что она без труда проезжает по коридору вверх и вниз. Несколько клиентов ухмыляются, две девочки-тинейджеры аплодируют. Дерия не уверена, является ли это признанием или насмешкой, но ей уже все равно. Якоб тоже, кажется, доволен, у него от удовольствия даже раскраснелись щеки, и он целует ее руку, помогая сойти с лонгборда. Дерия берет под руку лонгборд, который она испытывала, и молча тащит его к кассе, где молодой продавец ждет ее.

— Yolo, — говорит он ей, — у вас очень хороший выбор, леди. Респект.

У Дерии нет точного представления о том, что он хотел ей сказать, но, кажется, это было сказано по-дружески. Она благодарит его и вынимает свою банковскую карточку.

Радостное настроение продолжается и после того, как они заходят в дом к Дерии. Они вместе варят азиатские макароны с таким огромным количеством имбиря и чили, что их вряд ли можно есть, моют посуду под краном, творят мыльные пузыри в мойке и бросают друг в друга пеной.

— За все эти годы у меня не было ни одной твоей фотографии, — говорит Якоб, вытаскивает свой смартфон и начинает возиться с ним.

— Можно?

— Нет! — Дерия держит кухонное полотенце перед собой, как защиту от фотографирования. — Только не за вытиранием посуды, это же выглядит по-идиотски.

— Ты словно моя домохозяюшка, — шутит Якоб, но его взгляд ясно показывает, что у него другие планы. — Идем со мной.

Он ведет ее в гостиную и исчезает на короткое время. Когда он возвращается, у него с собой не только свой смарфон, но и ее.

— И что это будет?

— Селфи, — говорит он, усаживается на пол и тихо издает щебечущие звуки, чтобы привлечь Одина. Кот посматривает на него критически, а Дерия любуется ими обоими. Нужно ли напоминать Якобу, что кот глухой? Один в конце концов снисходит и приближается к Якобу. Тот сгребает кота в охапку, прижимает его к себе, игнорируя всяческое сопротивление, и фотографирует на телефон Дерии себя и возмущенного кота. Один шипит, вырывается и прячется под кушеткой.

— Надеюсь, хоть что-нибудь получилось, — говорит Якоб и смотрит на дисплей.

— На вторую фотографию ты его вряд ли уговоришь.

— Да и не нужно, получилось хорошо. Его фырканье выглядит так, словно он ухмыляется. — Якоб указательным пальцем подзывает ее к себе. — У меня есть твоя кошка, теперь твоя очередь.

Почему бы, собственно, и нет?

Якоб делает пару фотографий, на которых изображены они вдвоем.

— О чем ты думала, когда мы делали фотографии? — спрашивает он после того, и его взгляд перебегает с ее лица на фотографию. — Ты смеешься на фотографии, словно злая королева, Белоснежка.

Вместо ответа она отбирает у него его смартфон и делает еще несколько фотографий.

Они вдвоем корчат рожи, Якоб целует ее в щеку, а она большими глазами влюбленно смотрит на него.

— А сейчас — на мой телефон, — решает Якоб, и они разыгрывают все еще раз.

Дальнейшие поцелуи, следующие фотографии. Он целует ее в плечо. Она кусает его за мочку уха. Они продолжают целоваться даже после того, как он установил свой мобильный телефон на край тумбочки и даже не отреагировал, когда он упал вниз. Их поцелуи становятся все более страстными, губы — жадными, а руки — любопытствующими. Дерия за несколько минут снимает с Якоба всю одежду, но он не торопится раздевать ее, совсем не торопится. Таким терпеливым она его еще не видела. Наконец она уже обнажена, и ей не терпится ощутить его в себе.

— Я хочу поиграть с тобой, — шепчет он.

— Как называется эта игра?

— У нее нет названия. Нет названия и правил. Ты будешь участвовать?

— Это звучит хорошо. — Она притягивает его к себе, прижимается к нему, но он отстраняется, и вдруг его смартфон снова очутился в его руке.

— Только одна фотография, — шепчет он, прежде чем она успевает ему возразить. — Только для меня. Фотография тех часов ночью, когда ты спишь, а я вынужден будить тебя, чтобы увидеть тебя голой. Доверяй мне. Это часть игры.

Она улыбается, вместо того чтобы возразить, и вытягивается на кушетке, смотрит ему в глаза через дисплей и даже не задумывается о том, почему не должна ему доверять. Якоб делает больше дюжины фотографий. Он увеличивает снимки, отходит на метр назад, фотографирует ее со всех сторон и в различных позах, а она в это время завлекает его всем своим телом и наслаждается каждой секундой, в которую он еще сдерживается. У него на лбу уже образовалась капля пота, а из члена уже давно капает желание. Наконец он заканчивает фотографировать и откладывает мобильный телефон в сторону. Он притягивает ее за бедра к своему телу, трется о нее, не входя в нее, и наклоняется над ней.

— В следующие дни, — хрипло шепчет он, встает и поднимает ее на руки, словно она ничего не весит, — я хочу, чтобы ты была только со мной.

Она поспешно кивает. Все, все, чего он захочет, если бы он только наконец…

Он уносит ее в спальню, пинком раскрывает дверь так, что та ударяется о стенку. Затем он швыряет ее на постель, обхватывает запястья рук и прижимает Дерию к матрацу. Она уже больше не может ждать, ожидание причиняет ей почти физическую боль.

— Ты останешься здесь, — приказывает он. — Здесь, в этой комнате. Здесь, в этой кровати. Ты из нее не встанешь, поняла?

Она согласно бормочет, но он удерживает ее подбородок и заставляет ее смотреть на него.

— Воспринимай меня всерьез, Дерия. Ты не покинешь эту постель. И ты будешь голой до тех пор, пока я хочу видеть тебя голой. Ты знаешь, что это означает? Подумай хорошо над этим.

Мысль о том, что ей завтра нужно выходить на смену в кафе Тони и, может быть, ей придется пару раз сбегать в туалет, мешает их эротической игре, но, очевидно, он хочет, чтобы она об этом думала.

— Мне завтра нужно на работу, — говорит она хриплым голосом.

Он говорит:

— Ты туда не пойдешь.

— Я могу взять отгул, я…

— Нет, — перебивает он ее. — Ты туда не пойдешь. И ты не будешь никуда звонить.

Он играет соском ее груди, говоря это, и доводит ее почти до бессознательного состояния.

— Ты никому не будешь звонить, ни с кем говорить и никого видеть.

Она хихикает прерывающимся голосом:

— Мне можно выходить в туалет?

— Да, если ты попросишь и я тебе это разрешу. А в остальном — нет.

Дерии незнакома эта доминантная сторона в характере Якоба. Но это ей нравится. Ей нравится, какую неожиданность он может ей преподнести, не создавая у нее чувства, что она неправильно оценила его. Его лицо выдает самоуверенность и задумчивость, но время от времени уголки его рта вздрагивают и предают его — такие игры для Якоба тоже внове. Ей легко поддаться этой игре. И это, и желание внутри ее, которое может удовлетворить только секс, которого она не получит, если не даст Якобу того, чего он требует.

— О’кей, — говорит она. — Но у меня есть одно условие. Я буду играть с тобой, если ты…

— Нет, ты неправильно меня понимаешь. Ты не участвуешь в игре. Ты — игрушка.

— Хорошо. Я — твоя игрушка, но только в том случае, если эта игра — не прощальное представление. Пообещай мне, что после этого ты меня не бросишь.

Его взгляд направлен на нее. Он раздумывает. Затем он молча целует ее и безо всякого объяснения берет ее. Спокойно, нежно, почти бережно. И это почти доводит Дерию до слез. Его медленные движения оказываются достаточными, чтобы через несколько минут довести ее до оргазма. Он сдерживает себя. Пока она приходит в себя, он шепчет ей на ухо обещание, очень тихо, так что его едва ли можно понять:

— Я останусь с тобой, сколько ты мне разрешишь, Дерия. Пока ты будешь это позволять, я не уйду.

Предположение о том, что все могло быть всего лишь шуткой, оказывается ошибочным. Все происходит так, как он сказал. Она — голая и встает с постели только для того, чтобы сходить в туалет. И только тогда, когда Якоб разрешает ей. Она вынуждена привыкать к чувству ничегонеделания, но очень быстро замечает, что это идет ей на пользу. Никаких обязательств, никакого стресса, ни единого человека, который чего-то хочет от нее. В этом есть нечто райское. В те моменты, когда она начинает скучать, она погружается в свои мысли. Мысли уносятся в пространство, из квартиры, ее мысли несутся по городу, по всему миру. Впервые за несколько месяцев у нее появляется идея, о которой она думает, что та может стать новой книгой. Сюжет, который, возможно, стоит того, чтобы его записать и рассказать. Она просит Якоба дать ей ручку и бумагу, но он очень мило отказывает ей и заявляет, что она может записать все позже.

Якоб и она занимаются сексом столько, сколько хотят, — нет, так часто, как хочет Якоб, а Дерия хочет всегда. У нее такое чувство, что ее тело за два дня и две ночи хочет догнать то, от чего оно вынуждено было отказываться на протяжении пятнадцати лет. После второго дня Дерия чувствует себя отдохнувшей и расслабленной, такой, какой она не была уже много лет. За окном мир вращается дальше, и его не заботит, что она на некоторое время выпала из него. Если бы она задумалась, то ей стало бы понятно, что это обманчивое спокойствие: Якоб отключил ее мобильный телефон, вытащил телефонный кабель из розетки на стене и отключил звонок на двери. Но иллюзия того, что никто не заметит, если она просто исчезнет, кажется ей такой сладкой, что невозможно не наслаждаться ею.

Вечером в воскресенье Дерия выспалась так, что уже больше не может уснуть. Якоб же, наоборот, крепко спит рядом с ней и не просыпается даже тогда, когда она включает ночник и берет книжку, чтобы почитать. Книжка интересная и занимает ее более двух часов, прежде чем она снова ложится в постель. Якоб лежит точно в такой же позе, как и раньше. Она невольно вспоминает, какой театр всегда устраивал Роберт, когда она вечером хотела еще почитать. Он ругался и ворчал, потому что он якобы не мог уснуть, когда был включен свет или когда она не лежала в постели, а сидела в гостиной. Якоб просто спит и, кажется, даже не замечает, что она еще не спит, а луч света падает на его лицо.

— Мы хорошо подходим друг другу, — шепчет она. — Я не верю, что еще раз отпущу тебя.

Она забирается к нему в подмышку и засыпает только для того, чтобы он ей приснился.

На следующее утро Якоб исчез. «Наверное, на этом игра закончилась», — думает Дерия с тихим сожалением, идет под душ, а потом одевается. На кухне все чисто, убрано, а ваза с фруктами на столе заставляет ее почувствовать, что ее желудок испытывает голод. Она завтракает двумя яблоками и одним апельсином, хотя могла бы съесть больше. Один сидит неподалеку от нее на угловой скамейке и лениво смотрит мимо. Возможно, он обиделся, что в выходные дни никто не обращал на него внимания. Однако его кошачий туалет вычищен, а на полу стоит его миска, до краев наполненная кормом. Якоб подумал обо всем. В гостиной он оставил ей еще один подарок.

Страницы с продолжением.