Цвета изменялись все больше и больше, пока мой мир стал почти исключительно синим.

Дело с Эллен затянулось на несколько лет, пока я понял, что происходит. Я начал терять себя. Терять свою цель. Сначала я перестал ходить в университет. Из теннисного клуба меня выбросили, после этого я потерял свое место учебы. Так и не закончив ее. Прекрасные перспективы понимать, что я не достиг ничего больше, чем стать мальчиком-игрушкой. Неужели я ради этого забросил все?

Я писал статьи для местных газет, в онлайн-порталах, а позже, бесплатно, для газеты «Гаффингтон пост», и я вычеркнул название «Нью-Йорк таймс», моей «Grey Lady» , из своего словарного запаса, поскольку оно тыкало носом в мои неудачи, как щенка в его собственную лужу.

То, что я искал, было зеленым. Зеленым цветом надежды. Но теперь вся моя жизнь была холодной и синей. Эллен воспринимала мои заботы всерьез. Она успокаивала мои взбудораженные мысли между своими худощавыми бедрами: там мне не нужно было учиться, там я был непревзойденным, как говорила она, и я с ужасом заметил, что ей даже не приходилось прилагать ни малейших усилий, чтобы убедить меня в этом. Я клал голову на ее грудь и затихал, и она обещала мне осуществить все мои мечты, каждую из них.

Если бы я только мог ждать.

И я ожидал — не зная чего — и ожесточался.

Я стал завидовать. Я завидовал Питу, что у него есть жена, которую он может выводить в свет и показывать в городе, в то время как я мог обладать ею только тайно, когда он был слишком занят, чтобы замечать, чем мы занимались. Целый год я думал, что мы обманываем его, но теперь уже я чувствовал себя как человек, которому изменяют. Это мог быть вечер в итальянском ресторане, поцелуй в парке, прикосновение к ее заднице, когда мы вместе стояли возле витрины с сыром в супермаркете.

Его жене я завидовал во всем, чем она была, всем тайнам, которые вырывались у нее, словно из неиссякаемого источника, и каждому отдельному году ее жизни.

Когда я лежал один в постели в своей комнате (она туда никогда не заходила, ни единого разу), я представлял себе, как разрушу ее жизнь, именно так, как она требовала от меня разрушить мою собственную жизнь — путем затянувшегося на годы ожидания чего-то, о чем я даже не знал, было ли это правдой или всего лишь ложью.

А затем она отпустила меня.

— Ты еще помнишь, что я тебе говорила о новых началах? — спросила она меня, поглаживая пальцами ноги мое бедро.

— Легче найти, чем подходящие джинсы, — сонно ответил я.

— Если имеешь деньги, — добавила Эллен. Затем она встала, прошлась голышом по комнате и собрала свою одежду. — Как у тебя дела с твоей «Нью-Йорк таймс»? — Она спросила об этом мимоходом, словно мы постоянно говорили на эту тему.

На самом деле я упомянул это всего лишь один-единственный раз. Тогда, при нашем первом разговоре. Это было несколько лет назад, и то, что она этого не забыла, больно кольнуло меня в сердце. Она помнила. А я — вспоминал лишь изредка.

— Я подавал туда заявление десятки раз, — ответил я, — несколько раз получил стандартный отказ. А чаще всего — даже этого не получал.

— Как ты отнесешься к тому, — спросила она, натягивая шелковые колготки на свои ноги, — если тебе ради меня придется съездить в Нью-Йорк?

— И что мне с этого будет?

— Ты смог бы завязать там контакты. Я там кое-кого знаю.

— А что ты будешь иметь с этого?

Она тихо засмеялась:

— Может быть, я просто хочу избавиться от тебя.

Она ничего больше не сказала. Не объяснила, почему хочет послать меня в Нью-Йорк с почти неограниченными финансовыми возможностями. Она даже не сказала мне, как она вдруг, чуть ли не за одну ночь, нашла эти контакты. Она хотела знать, хочу я уехать или нет, и я не стал испытывать ее терпение, а просто согласился.

Нью-Йорк — зеленый город. Я представлял его по-другому, каким-то более клиническим, более серым и холодным. Синим. Громким, забитым людьми и экстатичным. Так оно и было, но на каждом углу здесь были маленький или большой парк, зеленые лужайки, деревья или разветвляющиеся аллеи. Все здесь напоминало мне о зеленом цвете надежды, который я искал.

Я мог бы закончить свою учебу и получить все, что хотел иметь, абсолютно все, что когда-то было важным для меня. Вместо этого я сошел со своего пути. Что-то меня отвлекло, заставило мои глаза найти ложную цель, заставило сердце любить неправильные вещи. Моя жизнь складывалась случайно, вместо той, что я себе планировал.

Эта ошибка обошлась мне в потерю «Таймса», «Седой леди», — газеты, которая хотя и не входила в пятерку самых тиражируемых газет мира, но каждый считал ее номером один, потому что это была газета, имевшая самое большое влияние. Может быть, это было самое известное печатное издание во всем мире. Я слишком поздно понял, что такая большая цель требует бо´льших жертв, чем я ей отдал.

Мне казалось, что для меня все уже слишком поздно.

С полными карманами и с пустыми руками я стоял здесь, в затерянной зелени Нью-Йорка. Что из меня получилось? Я стал сентиментальным дураком в возрасте почти тридцати лет и мог иметь все, но в конце концов оказался неудачником. Зачем я приехал сюда? «Таймс» отклонил мое сотрудничество. Дважды. Трижды. Окончательно.

Я завидовал скучающим редакторам и журналистам, которые по утрам неторопливо шлепали в редакционное здание, а вечером снова потоком выливались оттуда — с пухлыми животами, жирными лбами и черепами, полными пепла, потому что все остальное в них уже давно перегорело. Адъютанты привычки.

А меня, мужчину с головой, полной огня, они туда не впускали.

Я жил в гостинице, проводил там свои ночи, убивая время и напрасно надеясь на то, что утром забуду о них. Я был готов двигаться дальше, сумку с самыми важными вещами я не распаковывал. Оглядываясь назад — а я чертовски не люблю об этом вспоминать, — я ожидал всего лишь одного слова от Эллен. Ждал, что она мне прикажет вернуться назад.

Моя надежда стала синей.

Когда она позвонила, я боролся со слезами, а после того, как она положила трубку, я заплакал от того, что мне так не хватало ее. Она дала мне задание. Я должен был пойти в бар — в «Церзура Руфтоп Бар» на крыше гостиницы «Гензевурт». Я жил уже несколько недель в Нью-Йорке, но здесь наверху, между тысячами маленьких лампочек, когда я смотрел на море огней города, у меня перехватило дыхание. Эллен заказала для меня столик, но поскольку я слишком долго стоял, глядя через оконное стекло, я пришел слишком поздно и кельнер сообщил мне, что он через девяносто секунд уже был готов передать мой столик другим клиентам.

За соседним столом сидела группа дам. Я представил себе, что Эллен тоже находится здесь. Представил себе ее светлую кожу, оттененную голубым светом, бледную и холодную. Может быть, она хотела сделать мне сюрприз. Может быть, она хотела оставить меня здесь одного, чтобы я понял, как мало сто´ю без нее.

Затем мне показалось, что я слышу чье-то имя, которое мне о чем-то напоминало. Но теперь, сколько я ни прислушивался, женщины его не повторяли. Я наблюдал за ними некоторое время. Они напоминали мне кружок постаревших манекенщиц, со своими сумочками от Шанели и Луи Виттона и опухшими ногами в слишком тесных туфлях «Маноло блахник». Они говорили о мероприятии, которое запланировали, о большом благотворительном вечере в пользу клиники для лечения раковых больных. Маленький официант принес мне мой напиток, я опорожнил бокал слишком быстро, и на какую-то долю секунды мне показалось, что вижу за столом Эллен. Она повернулась ко мне и помахала рукой. Я моргнул. Место, на котором она сидела, было пустым.

Однако одна из женщин повторила имя, которое я знал, и я моментально понял, зачем я здесь нахожусь. Я секунду помедлил, затем встал и подошел к столу.

— Уважаемые дамы, извините, — услышал я свой собственный голос. Мой голос показался мне чужим, и мне потребовалось некоторое время, пока я понял причину этого. Я говорил с немецким акцентом, которого у меня никогда не было. — Я тут случайно услышал ваш разговор, и меня очень тронуло ваше великодушие.

Они рассматривали меня с дружеским скепсисом, который быстро превратился в восхищение, когда я представился им немецким бизнесменом, впервые попавшим в Нью-Йорк. Я назвался Мюллером, Якобом Мюллером, и они по очереди повторили мою фамилию «Мистер Муллер» и от души веселились над тем, что не могут правильно произнести ее. Это Эллен убедила меня в том, что за деньги можно иметь все. Даже новую фамилию. И это была Эллен, которая, не говоря ни слова, дала мне понять, что мы оба в кругу этих дам не должны показывать нашу связь. Она организовала эту встречу, которая должна была выглядеть случайной, и я все понял, так что ей не пришлось мне ничего объяснять.

За самое короткое время у меня появились четыре новые подруги и задача попасть на большое благотворительное мероприятие, на которое придет кое-кто, который находился так близко к моей цели, как никакой другой человек на земле.

Вскоре я проведу целый вечер, Биллом Карлайслом. Главным редактором моей «Седой леди». Теперь все зависело от меня.

Эллен поменяла зеленый цвет моей надежды на синий и вложила его мне в руки, чтобы я смог снова найти себя.

 

Глава 21

Дерия выходит на работу, словно ничего не случилось. Тони смотрит на нее, как на призрака, а Симона приветствует ее преувеличенно любезно. Любопытство буквально прет изо всех отверстий на лице ее коллеги. Дерия делает вид, что ужасно удивилась такому недоразумению — разве у нее в прошлую субботу не был выходной день? Так было написано в ее календаре. Неужели нет? Она могла бы поклясться… Пока она занимается отговорками, у нее на душе становится все тяжелее. Что она думала себе при этом, просто прогуливая работу и ничего никому об этом не сказав? Что в нее вселилось? У нее даже не было угрызений совести. Зато теперь они проявляются все сильнее. Ее лицо горит, в глазах блестят слезы. Она обещает Тони отработать смены в Рождество, на Новый год и в Святой вечер — бесплатно, в виде извинения. Тони воспринимает все по-своему. Он беспокойно прыгает вокруг нее, угрожает ей всевозможными вещами и потом оставляет ее в покое, чтобы забыть все в следующий момент. Но от Симоны отделаться не так легко, она хочет знать, почему не отвечал мобильный телефон Дерии.

Ее щеки становятся еще горячее.

— Я провела выходные со своим новым другом и, наверное, забыла…

— Любовные выходные со своим другом, — повторяет Симона слова Дерии, словно эхо.

У нее такой тон, будто она хотела сказать: «Ты жарила на гриле молодых собак? Именно ты?»

— Рассказывай, где вы были? Что вы делали? Как его зовут? Как он выглядит?

В это утро гостей мало, так что у Дерии почти нет шансов отделаться от коллеги. Она невольно вспоминает о фотографиях, которые они делали, но эти фото принадлежат ей одной. Чтобы не отвечать, она отмахивается рукой и кусает бутерброд с сыром — с набитым ртом не разговаривают, кроме того, после завтрака одними фруктами она еще голодна, как волк, словно целыми днями ничего не ела.

— Беременна? — спрашивает Симона, подняв бровь. — Нет или правда? Дерия, это было бы больше, чем неудобно, в таких свежих отношениях.

Дерия знает, что она не беременна, правда, опыта у нее в этом нет, но то, что через несколько дней после секса невозможно обнаружить признаки беременности, известно ей с четвертого класса. Однако въедливость, с которой Симона вмешивается в ее дела, настолько нервирует, что она отвечает лишь «Я так не думаю» и предоставляет своей коллеге думать, что ей угодно. «Может быть, я сама виновата и получу что заслужила», — размышляет она, в то время как Симона произносит монолог о детях одиноких женщин.

«Симона раньше так старалась поближе познакомиться со мной, но я теперь блокировала все. Теперь я торчу в ящике, в который сама себя засунула».

Вечером Солнце стучится к ней.

— Ну, наконец-то ты мне открываешь! Где ты была все выходные дни? Я звонила тебе раз пять. Кстати, у тебя не работает звонок, видишь? — Солнце несколько раз нажимает на кнопку звонка возле двери, и ничего не происходит.

— Надо его проверить, — ложь вырывается у нее быстрее, чем Дерия успевает об этом подумать.

Ей стыдно признаться в том, что Якоб отключил звонок. Суббота была прекрасной, именно то, что ей было нужно, но потом, задним числом, эта игра выглядит как-то странно. Слишком безумной для Солнца, которая в вопросах отношений, любви и секса является скорее консервативной и все виды игр сводит к понятию «садомазо».

— Сделай это. Кто знает, кого ты прозеваешь, — говорит Солнце и протискивается мимо Дерии. На ней юбка, которую Дерия еще никогда не видела.

— Красивая, — говорит она и показывает на юбку. — Сама пошила, как я полагаю?

— Да, вчера только справилась. Я хотела подарить ее сестре на Рождество, но, к сожалению, наверное, слишком заузила ее. — Солнце смеется. Что означает, что она вряд ли совершила ошибку. — У тебя есть время попить чай? Тебе, по крайней мере, он понадобится.

— Собственно говоря, у меня времени нет, — бормочет Дерия. — Сейчас начинается моя смена в REWE. Но ты приготовь чай, а я пока быстренько переоденусь.

Она убегает в спальню.

— Что, выходные прошли глупо? — кричит ей вслед Солнце.

— Совсем наоборот. Я была с Якобом, и нам было просто прекрасно!

— Вы куда-то ездили?

Дерия издает такой звук, что Солнце, скорее всего, могла понять как согласие.

— Жаль только, что выходные закончились.

— И были слишком короткими, — Солнце вздыхает и начинает насвистывать мелодию «I don’t like Mondays».

В мобильном телефоне Дерии появляется текстовое сообщение от Надин, кроме того, там есть масса пропущенных звонков от нее.

«Было бы мило с твоей стороны, если бы ты отозвалась. Если у тебя пока вообще есть еще интерес к твоему племяннику».

К чему бы это снова? Дерия принимает решение передвинуть ответ на более позднее время.

Якоб не звонил. Солнце — тоже. Ни разу за всю субботу. Значит, особой заботы она не проявляла. А ведь говорила совсем другое.

— А ты, — спрашивает она, когда, переодевшись, заходит в кухню. — Что ты делала на выходных?

— У меня был прилив креативности, — объясняет Солнце через плечо. — Ты же знаешь. Я шила нон-стоп.

— Я вообще не слышала твоей швейной машины.

— Неужели она так отвлеклась? В это трудно поверить, потому что у швейной машинки Солнца звук, как у отбойного молотка, и ее слышно во всем доме. Похоже на чудо, что соседи постоянно не жалуются. Но, возможно, дружественный характер Солнца того стоит.

— Так ты не слышала? Ну зато я несколько раз случайно видела свет в твоей спальне. Иногда он включался и потом снова выключался. — Значит, ты очень неплохо проводила время дома, когда я звонила тебе.

Солнце избегает ее взгляда.

— Иначе я, наверное, тоже пошла бы в полицию, ведь с тобой могло что-то случиться. Неужели мне надо было это сделать?

— Ради Бога!

— Конечно нет, ты же меня знаешь, я…

— Тогда, пожалуйста, не делай больше такого! Неужели слишком много требуется, чтобы просто сообщить мне? «Дорогое Солнце, я тут со своим любовником в постели и захочу увидеть тебя только тогда, когда он меня прогонит и разобьет мне сердце». Неужели это так трудно?

Звонит домашний телефон и освобождает Дерию от ответа.

— Это не так, давай об этом поговорим потом, — говорит она Солнцу. Неужели это звонит Якоб?

— Да, алло?

— Добрый день, Дерия, хорошо, что я до вас дозвонилась.

Это не Якоб, это Ханна. В телефоне Дерия слышит, как свистит ветер, при этом на улице почти что тихо.

— В прошлую пятницу вы записались ко мне на прием. У вас что-то случилось?

Этого только не хватало. Неужели у нее это выскочило из головы?

— Я очень сожалею. Действительно. Я была такая… такая занятая, что обо всем забыла.

— О. Что-то случилось?

— Нет, я имею в виду, да. Но ничего плохого. — Наверное, для Ханны этого будет недостаточно, она ведь ее уже знает. — У меня снова есть друг.

— Неужели Якоб? — Дерия слышит улыбку в голосе Ханны. — О котором вы рассказывали?

— Именно он. Но в этот раз мы вдвоем стали умнее, чем тогда.

По крайней мере она на это надеется.

Солнце, кажется, так не думает. Дерия видит ее только сзади, потому что подруга как раз выжимает пакетики с чаем над мойкой, но она четко видит, как та качает головой.

— Для этого и существует опыт, — говорит Ханна, — чтобы извлечь уроки и дальше делать лучше. Думайте о сегодняшнем дне и о том, что есть сейчас. Вам хорошо?

Дерия улыбается:

— И слишком хорошо. Я даже боюсь. Из-за этого я забываю, куда я должна прийти, сижу со своей подругой, — она бросает на Солнце взгляд, но та делает вид, что ничего не услышала, — вгоняю в стресс своего шефа и рискую своей работой.

Ханна громко смеется:

— Это же прекрасно. Это звучит, словно вы влюбились, как юная девушка. У вас есть потребность догнать прошлое, и вы это знаете. В вашей молодости этот момент был слишком коротким.

— Но у молодых, наверное, это не так воспринимается.

И снова Ханна смеется.

— Вы действительно никогда не были юной девушкой? Не будьте такой строгой к себе. Вы прошли через многое. Неудивительно, что вам нужно сделать перерыв от своих обязанностей.

Когда она так говорит, это звучит как само собой разумеющееся. Так правильно.

— Может быть, мы все же на этой неделе встретимся? — предлагает Дерия. — Есть нечто такое, о чем бы я хотела с вами поговорить.

— Могу себе представить, — отвечает Ханна. Где-то позади нее кричит какое-то животное, может быть, птица. — Вы все еще боитесь, не так ли?

Для обсуждения этой темы Дерии хотелось бы перейти в другую комнату, чтобы Солнце, которая уже уселась за стол и явно теряет терпение, не слышала ее. Но ее старомодный телефон с наборным диском имеет короткий кабель, и его не хватит, чтобы выйти из кухни. — Иногда, — коротко говорит она.

— Вот видите, это все совершенно нормально. Люди — это животные, имеющие свои привычки. Когда нам кто-то рассказывает какую-то историю, мы подсознательно ищем у себя в голове подобные истории, чтобы воспротивиться им и сравнить их, чтобы мы могли сделать выводы, пока история не будет рассказана до конца. Если мы что-то переживаем, мы ищем воспоминания, потому что думаем, что из них мы сможем сделать вывод, что с нами будет дальше. Мы всегда ищем образцы в жизни, чтобы чувствовать себя уверенно.

Солнце беззвучно произносит «бла-бла-бла», Дерия отворачивается, чтобы выслушать Ханну.

— Но из-за этого мы ослабляем свои возможности, потому что мы слишком противимся тому, что все снова будет происходить так, как запечатлелось в нашей памяти.

— Пророчество само собой исполняется? — спрашивает Дерия.

— Если вы хотите назвать это так, то да. Подумайте в другом направлении, подумайте позитивно. Что еще делает с вами ваш новый друг?

— Он вдохновляет меня, — вырывается у Дерии.

— Ну вот видите. Придайте этому больше веса, а не страха. Используйте вдохновение. Надеюсь, все идет в том направлении, как нужно? Вы снова пишете?

— Ну. Это слишком громко сказано… Но я могу себе представить, что снова могу писать.

Более того, ей этого хочется.

— Это великолепно, Дерия. Очень здорово. Мы спокойно поговорим об этом, когда я вернусь. На этой неделе я в отпуске. Я поехала к морю, чтобы немного передохнуть, — кстати, это надо бы сделать и вам. Я позвоню вам по поводу новой встречи, если это будет вам удобно.

— Конечно, спасибо! Желаю прекрасного отпуска.

— И он у меня будет. Вы можете мне позвонить, если вам понадобится срочно поговорить со мной. И помните об этом. Вы — женщина, которая во многом сомневается. Это часть вас, это подходит вам, как, например, ваши черные волосы. Вы всегда будете такой, сколько бы ни пытались переиграть саму себя. Вы можете перекрасить волосы, но не изменить цвет, который является их естественным.

— Значит, не исключено, что я в этой жизни стану настоящей блондинкой, — но и тогда никогда не буду полностью счастливой. — Ей теперь уже все равно, что ее слышит Солнце.

Та, кажется, испытывает легкое беспокойство от слов Дерии. Она морщит лоб и дергает себя за кожу на шее.

— Но нет же! — восклицает Ханна. — Вы можете быть счастливой. Начните же быть ею, наконец! Вы только не можете освободиться от сомнений. Вы должны наконец признать наличие этих сомнений вместо того, чтобы отстраняться от них.

— Неужели я это делаю? — Она формулирует вопрос, но сама же отвечает себе на него словом «нет».

— Именно в этом момент, — говорит Ханна, — всегда и уже давно. Мы вскоре поговорим об этом, Дерия.

Дерия еще раз благодарит, прощается и кладет трубку.

— Ну наконец, — говорит Солнце. Ее настроение за это время уже приблизилось к нулю. — Твой чай уже еле теплый, а тебе теперь опять куда-то нужно бежать. Неужели я для этого зашла сюда?

— Чай все еще слишком горячий, чтобы его пить, и тебе ведь не очень далеко идти, — говорит Дерия и улыбается Солнцу. Она не хочет ссориться с ней. Этого она не умеет и даже не хочет пробовать. Отношения с Солнцем всегда были гармоничными и такими же должны оставаться. — А теперь перестань ссориться со мной и расскажи мне о том, что тебе испортило настроение. Что-то случилось с твоим братом?

Солнце опускает голову.

— Рецидив, — в конце концов бормочет она. — Опять. Откуда ты это знаешь?

«Я постепенно узнаю тебя», — думает Дерия. Но, конечно, она недостаточно уверена, чтобы сказать об этом вслух.

Приносящее облегчение смс приходит к ней около десяти часов, приблизительно за час до того, как кончается ее смена на кассе.

«Если ты хочешь, я зайду за тобой на работу в десять часов. Я.»

— «Было бы прекрасно», — набирает она пальцем буквы, одновременно другой рукой сканируя товары.

Последний час тянется невыносимо долго. Полдюжины клиентов появляются за несколько минут до закрытия магазина и, несмотря на многочисленные призывы через громкоговоритель идти к кассам, не позволяют подгонять себя. При расчете Дерия так торопится, что совершает ошибки и неправильно дает сдачу. Ей приходится пересчитывать деньги еще раз. Она пришла в четыре часа в супермаркет REWE, тогда как раз начинал идти снег. Как теперь на улице? Может быть, немного снега все же осталось? Когда она выходит наружу под крышу главного входа, ее охватывает разочарование. Снег превратился в дождь, последние снежинки, мокрые и грязные, падают на землю и расплываются по асфальту. Свет проезжающих мимо автомобилей оставляет за собой белые и красные полосы на асфальте.

Якоба нет.

Дерия чувствует себя так, словно ее отрезали от единственного источника энергии. Не может быть, чтобы он так поступил! Да, уже поздно, но ведь он не может просто так уйти!

Однако затем она обнаруживает темный силуэт на стоянке, и ее сердце сжимается и одновременно начинает прыгать.

— Ты ждал меня! — кричит она ему через всю стоянку, словно это было самое необыкновенное, что кто-нибудь когда-нибудь делал для нее.

Он ждет, пока она подходит к нему, прежде чем ответить.

— Я пообещал встретить тебя с работы.

— Извини, что это так затянулось. Почему ты не зашел под козырек крыши? Ты же совсем промокнешь.

Он осматривает себя сверху вниз, и на его лбу собираются морщины.

— Действительно, ты права. Я погрузился в мысли. Даже этого не заметил.

Она не уверена, не смеется ли он над ней, — и просто щипает его за бок, притягивает за куртку и целует. Его кожа влажная от дождя, зато приятная и теплая. В руке он держит большой раздутый чемодан из искусственной кожи, который вызывает любопытство Дерии.

— А что там внутри?

— А как ты думаешь? — отвечает он вопросом на вопрос.

— Похоже на чемоданчик для пишущей машинки, но ты вряд ли стал бы тащить ее под дождем со снегом.

Кажется, это смущает его:

— А почему бы нет?

Не может быть, чтобы он сделал это всерьез! Неужели у него в этом чемодане старая пишущая машинка, к которой он так привязан?

— Якоб, туда же попадает вода! Она испортится!

Он улыбается так и качает головой, словно Дерия видит перед собой призрака.

— С ней ничего не случится.

— Ну, если ты так считаешь. Давай все же пойдем домой. Может быть, твой чемодан и не пропускает воду, — в чем она сомневается, — но мое пальто уже промокло.

— Я надеюсь, что все будет в порядке, если она будет со мной, — только и говорит он, словно в чемодане из искусственной кожи находится не пишущая машинка, а другая женщина. — Ребята насмехаются надо мной с тех пор, как узнали, что я хочу написать роман. Каждый раз, когда я оставляю ее с заправленным листом бумаги, я нахожу на листке одну и ту же фразу: «Внезапно на небе появилась яркая молния!» Я не имею ни малейшего понятия, что они хотят этим сказать!

Дерия хихикает:

— Это из сериала «Two and a half man».

Ответ, кажется, ему ни о чем не говорит.

— Сериал с Чарли Шином. Брат главного героя хочет стать писателем, но у него нет никаких идей, и он начинает рано или поздно писать со слов: «И вдруг в небе появилась яркая молния».

— Понимаю. А что, брат чем-то похож на меня?

Она не уверена, когда последний раз слышала нечто веселое.

— Ты недалеко видишь вперед, может такое быть?

— Никогда, — говорит он и кривит лицо так, словно испытывает отвращение к телевидению. — Моим двоюродным братьям, кажется, целый день нечем заниматься. У них в каждой комнате стоит по телевизору, и даже перед сном они смотрят какие-то сериалы с законсервированным смехом. Если вынести мои книги из квартиры, там останется больше телевизоров, чем книг.

— Ужасная картина, — считает Дерия.

Якоб кивает.

— Ну и как? Похоже, что со мной происходит то же самое, что с братом, который пишет о внезапной молнии на небе?

— Он является полной противоположностью тебе. Но постоянно квартирует у своего брата, потому что не может справиться со своей жизнью и его бывшая жена всегда выбрасывает его из квартиры. Хозяйка дома называет его Сиппи.

— У моих кузенов нет домохозяйки, — говорит Якоб, — но это имя я уже где-то слышал.

— И там ты можешь писать? — спрашивает Дерия. Она обнимает его рукой за талию и притягивает к себе поближе. — Бедная твоя душа художника.

Он поднимает бровь.

— Ты что, смеешься надо мной?

— Да, но я точно такая же пострадавшая, как и ты, поэтому имею на это право.

Они едут на трамвае домой. Дерия получает наслаждение от веселых взглядов других пассажиров, когда они с Якобом наконец начинают говорить о теме, которая, кажется, возникла между ними со времени их первого свидания в ресторане.

Их работа. Романы. Книги.

Истории.

Их писательская работа. Она рассказывает ему о своей Маленькой Особенности — это фразы, которые она хочет Особенно Подчеркнуть, не громче, но только чуть-чуть подчеркнуть, пишет каждое слово с заглавной буквы. Он считает это необычным и думает, что выразительный язык в этом нуждается так же мало, как писать слова с большой буквы, и вообще читателю слишком часто предписывают то, что он должен воспринимать сильнее, и по сути это представляет собой абсолютно ненужное опекунство интеллигентных людей.

— В таком случае сэкономь на пробелах, чтобы в книгу поместилось больше слов, — говорит Дерия, — и тогда на тираж придется рубить на одно дерево меньше.

— Это идеальный, нет, даже совершенный маркетинговый ход! — говорит Якоб. — Таким образом из книжки получается бестселлер. Люди любят нечто особенное.

— Если тебе ничего особого в голову не приходит по содержанию, тогда нужно создавать особенности в оформлении.

— Теперь больше нет никаких особенных содержаний, — говорит Якоб, и его голос звучит разочарованно. — Сорок тысяч новых книг беллетристики. Может быть, за это время их стало еще больше. И так каждый год. Как человек может написать что-то новое, что-то особое?

— Ты должен это видеть так, Якоб, — кто при такой массе новых названий ожидает чего-то нового?

— Идиоты, — отвечает Якоб.

— И моя редакторша, — подтверждает Дерия.

Они могут смеяться над тем, что не находят единства в вопросе стиля и никогда не найдут. Дерия в душе решает написать красным карандашом «надуманно и псевдоинтеллектуально» на широком поле его манускрипта, если Якоб придет к идее написать предложения без знаков препинания и с больших букв. Только попытайся, Якоб. Попытайся поместить стилистические игрушки в твоем первом романе, и я тебя уничтожу.

Она не сделает ничего подобного. Но она ему не признается, что ее идея о больших начальных буквах только облагораживает первоначальное издание, а затем, при первом прочтении редакторами, было уничтожено лингвисткой с высшим образованием с комментарием «Это не соответствует развлекательному роману». Она до сих пор видит перед собой этот стилистический прием, когда открывает свою книгу, словно там все было написано так, как она хотела.

Зайдя в ее квартиру, Якоб открывает чемодан из искусственной кожи еще до того, как снимает с себя промокшую от дождя куртку. Дерия не может себе объяснить, каким образом старая пишущая машинка действительно осталась сухой. Капля с волос Якоба падает на листок бумаги, который он оставил заправленным в пишущую машинку.

— Мне нужен хотя бы час, чтобы написать следующую главу, — говорит он.

Это звучит не как обещание, что Дерия сможет что-то прочитать. Скорее всего, не имеет смысла в этот час хотеть от него чего-то иного.

Она снимает с Якоба куртку, вешает ее на вешалку и приносит ему полотенце, чтобы он вытер волосы. С них капают капли и потом, когда она ставит перед ним на стол чашку чая.

— Вино? — спрашивает она.

Пишущая машинка трещит.

— Хм, — слышит она.

У нее есть красное вино в шкафу и белое в холодильнике.

— В этой твоей главе кто-то родится или умрет? — интересуется она. Это одна из ее безобидных хитростей — при таких сценах пить красное вино, аперитив, белое вино или чай.

— Не скажу.

Дерия ставит португальское вино обратно в холодильник и открывает красное итальянское. Все равно у нее есть только бокалы для красного вина, значит, так тому и быть.

Когда она ставит перед Якобом бокал вина и видит его тупой остекленелый взгляд, то понимает, что за час он не справится. Она слишком хорошо знает этот взгляд, пусть даже она видела его редко, зато столько раз посылала такой взгляд в ответ. Пишущая машинка трещит. А за это время чай становится еле теплым.

— Так, одна уже есть, — говорит Якоб и подает ей пачку бумаги, не глядя на нее. — Тебе не мешает, когда я…

Она чувствует, как волна нежности поднимается в ней, и прижимает бумагу к своей груди.

— Давай, пиши.

Она садится на кушетку, поджимает ноги и погружается в чтение рукописи Якоба.