Утром Дженова спустилась в зал с заранее заготовленной речью. Бледная и измученная, она была настроена решительно. Слуги уже встали и занимались своими обязанностями. Наметанным глазом она проверила, как идет подготовка к обеду. Чтобы прокормить обитателей и гостей замка, равного по величине Ганлингорну, требовался тщательный расчет и стратегия. Этой работе Дженову обучали с детства, и она приносила ей удовольствие.

На кухне за ширмой сидел мальчик, ворочая на огне вертел, чтобы не подгорело жарившееся мясо. При виде хозяйки он улыбнулся. Из печей доносился аппетитный запах пирогов, смешиваясь с ароматом свежеиспеченного хлеба. Дженове уважительно поклонился повар, мужчина с круглым брюшком и деревянной поварешкой в руке.

Делать здесь было нечего. Ничто не требовало ее вмешательства и не давало повода для задержки. Дженова никогда не считала себя трусихой, однако перспектива встречи с Болдессаром внушала ей страх. Скорее бы покончить с этим!

Приободрив себя, Дженова набрала полную грудь воздуха и направилась в большой зал. Многие из домочадцев уже встали. Некоторые сидели за столами, развлекаясь разговорами, игрой в кости или шахматы, другие перекусывали вчерашним хлебом и элем, желая заморить червячка до наступления дневной трапезы.

– Матушка!

Это был Раф. Его зеленые глаза сверкали.

– Мы собираемся поискать Рейвен с котятами. Хочешь пойти с нами?

«С нами?» Дженова повернулась в надежде увидеть поблизости Генри. Он насмешливо улыбнулся, словно ждал с ее стороны осуждения за привязанность к ее сыну, не подозревая, что это ее особенно радует и является одной из причин отказа выйти замуж за Алфрика, человека весьма легкомысленного.

– Я бы пошла, милый, но мне нужно кое-что обсудить с лордом Болдессаром, – сказала она Рафу, устремив взгляд на Генриха.

Должно быть, он прочел в ее лице напряжение, потому что его черты заострились, а глаза сузились.

– Хочешь, чтобы мы подождали?

Господи милостивый, да! Дженова переборола слабость и страх. Открытое, улыбающееся лицо Рафа все еще было обращено к ней. Дженова не хотела, чтобы он стал свидетелем сцены, которую собиралась сейчас устроить. Пусть лучше побудет с Генри, как можно дальше от разозленного Болдессара.

– Я… нет, Генри, нет. Найдите Рейвен с котятами. Я сама справлюсь с лордом Болдессаром.

Генрих кивнул и, продолжая следить за ней глазами, подошел ближе.

– Постарайся добиться хороших условий для своего брачного контракта. Выгодных для тебя и Рафа, а не для милорда Болдессара, – сказал он.

Генрих думал, что она собирается обсуждать с Болдессарами свадьбу. Откуда ему было знать, что она изменила решение. Дженова чувствовала, что Генриху вряд ли понравятся сложности, которые наверняка возникнут теперь в их взаимоотношениях.

– Лорд Генрих, нам надо идти, – нетерпеливо сказал Раф.

Генрих взял мальчика за руку, продолжая смотреть на Дженову. Она заставила себя улыбнуться:

– Да, Генри, идите. Я справлюсь.

Еще мгновение поколебавшись, Генри быстро поклонился и оставил ее.

Дженова закрыла глаза и, сделав глубокий вдох, снова повернулась к большому залу.

Ее взгляд тотчас наткнулся на лорда Болдессара. Он стоял у помоста, нетерпеливо похлопывая перчатками по ладони. Его белокурые дети находились тут же, уставившись на Агету, пытавшуюся вовлечь их в разговор. Дженова знала, что Болдессар побывал спозаранку на конюшнях – один из грумов рассказал ей – и нашел, к чему придраться, хотя это его никоим образом не касалось. Видимо, он уже считал себя хозяином Ганлингорна.

От этих мыслей Дженова испытала прилив облегчения, развеявшего немного ее дурные предчувствия. Она правильно поступает, отказывая Алфрику. Она не сомневалась, что смогла бы удержать лорда Болдессара на расстоянии, но это истощало бы ее терпение и дурно влияло на характер. Он был настоящий придира, а придир она не жаловала. Решимость Дженовы окрепла. Она устала от Болдессара, от его холодных взглядов и плохо, скрываемого презрения.

Будет лучше, если в Ганлингорне он больше не появится.

Придав походке уверенность, она прямиком направилась к маленькой группе, кивнув по дороге Рейнарду. Лорд Болдессар встретил ее угрюмой гримасой и вежливо ответил на приветствие, сопроводив его резким кивком головы. За ним эхом отозвался приглушенный голос его дочери, красоту которой несколько портило бледное, осунувшееся лицо. Стоявший подле нее Алфрик поклонился, но ничего не сказал. Его обнесенные тенью глаза и бледность указывали, что и он провел бессонную ночь.

Не слишком радостное собрание.

– Миледи.

Агета улыбалась, но ее глаза смотрели проницательно. Агета будет недовольна, когда узнает, что Дженова намерена порвать с Алфриком. Он ходил у Агеты в любимчиках. Но Дженова не собиралась угождать фрейлинам.

– Агета, не оставишь ли ты нас на минуту? Мне нужно кое-что сказать лорду Болдессару.

Агета вопросительно посмотрела на нее и нехотя отошла на другой конец зала.

– Милорд, – начала Дженова охрипшим голосом, – не желаете ли присесть на секунду? Мне нужно вам кое-что сказать.

Они стояли несколько обособленно, что позволяло им беседовать без риска быть услышанными. С другой стороны, ее слуги находились достаточно близко, чтобы Дженова чувствовала себя в безопасности. Сам факт возникновения подобных мыслей – что, даже находясь у себя дома, она подвергается потенциальной опасности – лишний раз подтверждал правильность принятого ею решения.

– Ваши слуги непочтительны, – заявил барон и, взмахнув плащом, тяжело опустился в кресло.

– Агета не служанка, она дочь…

– Я не об этой маленькой глупышке. Я отчитал вашего грума, слишком долго возившегося сегодня утром с моей лошадью, а он ответил мне сердитым взглядом. Ваша челядь нуждается в твердой, руке, вы слишком снисходительны к ним. Впрочем, это свойственно всем женщинам.

– В самом деле?

Подавив раздражение, Дженова присела на край скамьи, в то время как дочь и сын Болдессара заняли другой ее край.

– В самом деле, – подтвердил Болдессар. – Алфрик может помочь вам в этом. Он быстро научится обращаться с вашими слугами, а если не научится, я объясню ему, что надо делать.

Спесивость лорда поразила Дженову. Неужели он всерьез полагает, что она позволила бы ему отдать в Ганлингорне хоть один приказ? Наверно, считает ее круглой дурой. Сомнения окончательно рассеялись, сменившись уверенностью и чувством облегчения. Она приняла правильное решение, и надо поскорее с этим покончить. Дженова сложила на коленях дрожащие руки.

– Милорд, я хочу сказать вам без обиняков, что не могу выйти замуж за вашего сына. Не потому, что он вызвал у меня неприязнь каким-либо своим поступком. Ни в коем случае. Просто я поняла, что мне претит сама идея брака. Я вообще не хочу выходить замуж.

Дженова смотрела в серые глаза Болдессара и видела, как вспыхнули они, когда ее слова проникли в его сознание. Крохотный огонек в знакомой холодности быстро набирал силу, пока не засверкал грозным пламенем неудержимой ярости. Казалось, даже воздух вокруг него стал наэлектризованным, как в преддверии бури.

Дженова замолчала, и воцарилась гнетущая тишина. Ни Рона, ни Алфрик не проронили ни слова.

И разразилась буря.

Лицо Болдессара налилось багрянцем перезревших слив, когда он вскочил на ноги.

– Что такое?! Что за блажь взбрела в вашу голову, глупая женщина?!

Дженова вздрогнула, чувствуя, что у нее перехватило дыхание. Искоса взглянув на Рону и Алфрика, она увидела, что они сидят, склонив головы, молча и неподвижно. Очевидно, Болдессар привык давать волю своим эмоциям. Ладно, решила Дженова, пусть себе ярится и бушует, но только не здесь, не в ее зале. А здесь пусть ведет себя прилично или убирается вон!

– Потише, – сказала она твердо и тоже поднялась на ноги, хотя колени у нее дрожали.

Высокого роста, она горделиво распрямила спину. Краем глаза заметила, что Рейнард стоит, сжимая рукоятку меча. Его присутствие придало ей силы.

– Ты выйдешь за моего сына! Ты обещала стать его женой и сдержишь слово!

Болдессар словно обезумел. Мощный вал жгучей ярости грозил смести все на своем пути.

Он сделал шаг в сторону Дженовы, то ли намереваясь ее ударить, то ли свернуть ей шею, прежде чем его остановят ее люди. Однако отступать она не собиралась. И когда вновь заговорила, повысила голос.

– Я ничего подобного не обещала! Я не давала слова и не подписывала брачного контракта. Я не выйду замуж за вашего сына, и не в вашей власти меня заставить.

– Ты обманула меня, стерва, ты…

– Я никого не обманывала. Я передумала.

Лорд Болдессар приблизился к ней вплотную, так что теперь она ощущала, как сотрясается от гнева его тело; Его лицо пошло пятнами.

– Будьте осторожны, миледи, – промолвил он, пытаясь овладеть собой. Сквозь стиснутые зубы со свистом вырывался воздух. – Предупреждаю. Ни одна женщина мне еще не отказывала. Я Болдессар!

– Вы мне угрожаете? – осведомилась Дженова, не двинувшись с места. – Не забывайте, король – мой друг. Причинив зло мне, вы причините зло ему. А это уже измена, милорд.

Серые глаза Болдессара сузились, и он чуть-чуть поостыл. Он обуздал свой пыл, и безобразный цвет его лица немного потускнел. Алфрик и Рона продолжали сидеть, дрожа и прижимаясь друг к другу. Дженова сама испытывала страх, однако не могла им не посочувствовать.

– Дженова?

Генри! Он все же пришел к ней, звук его голоса никогда еще не был для нее таким желанным. Его рука опустилась ей на плечо, тяжелая и теплая, вливая в нее энергию и уверенность.

Взгляд лорда Болдессара, устремленный на Генриха, стал жестким и свирепым. Однако свои эмоции барон держал в узде.

– Ага, так вот оно в чем дело, – процедил Болдессар сквозь зубы. – Лорд Генрих снова украл то, что принадлежало мне. Но теперь это ему не сойдет с рук. Берегитесь, леди Дженова, если возлагаете надежды на этого человека! Он лжец и вор, и он негодяй. В какие бы роскошные одежды ни рядился, какие бы богатства ни стяжал, всегда будет смердеть приставшей к нему грязью, отравляя воздух. И тех, кто ходит у него в друзьях.

Метнув испепеляющий взгляд на Генриха, Болдессар отвернулся и, взмахнув плащом, зашагал к выходу.

Горестно взглянув на Дженову, Алфрик вскочил на ноги и последовал за ним. Вздернув подбородок, ретировалась и Рона. Пока Дженова успокаивалась и переводила дух, Болдессары покинули большой зал Ганлингорна. Воцарилась тишина.

Все свершилось и закончилось. Ее помолвка с Алфриком была разорвана. Дженова обрела свободу.

Теплая рука с ее плеча куда-то исчезла. Генри. Как же она забыла о Генри? Дженова обернулась и увидела его яркие голубые глаза. Они хмурились. Его красивое лицо от гнева словно окаменело.

– Милая? Мои вам комплименты. Что за волшебные слова подобрали вы для Болдессаров, заставившие их обратиться в бегство?

Дженова рассмеялась, но слезы, сверкнувшие в ее глазах, были вызваны отнюдь не радостью.

– О, Генри, Генри, правильно ли я поступила? Я сказала лорду Болдессару, что не могу… не хочу выходить замуж за его сына.

Генрих замер.

Дженова могла поклясться, что увидела, как в его мозгу прокручиваются варианты возможностей, как за внезапно погасшим светом глаз яростно производятся подсчеты. Она сомневалась, что хочет знать, о чем думает и какие планы строит его хитрый ум. Генри нужен был ей сейчас как союзник и друг; она боялась спугнуть его намеком, что ожидает от него большего, чем он готов бескорыстно пожертвовать.

– Я сказала Болдессару, что мое решение не имеет никакого отношения к Алфрику, – продолжила она осторожно. – Что я просто не желаю выходить замуж, во всяком случае, сейчас. Что других претендентов у меня нет.

– Это правда?

Он смотрел на нее, словно пытался определить, можно ли ей верить. Чего еще она от него ожидала? Признания в любви? Предложения занять место Алфрика? Неужели она и вправду думала, что Генри пойдет на это? Неужели она такая наивная дуреха? Вероятно, да, потому что знала, что одна из причин, по которой отказала Алфрику, состояла в том, что он не шел ни в какое сравнение с Генрихом.

Но ради ее самой, ради ее гордости, Генрих не должен ни при каких обстоятельствах догадаться или заподозрить, что она рассматривала его как возможного кандидата в супруги.

– Конечно, это правда, – ответила она, встречаясь с ним взглядом. – Вчера я видела Алфрика, и он… он меня напугал, Я поняла, что он не тот человек, которого я хотела бы иметь рядом здесь, в Ганлингорне. Или на месте отца Рафа! Лучше оставаться вдовой, чем подвергнуться риску связаться с кем-то, кто может причинить зло мне или моему сыну.

– Я знаю, что ни один мужчина не заменит тебе Мортреда.

Его пронзительно-голубые глаза читали ее мысли, исследовали сердце. Еще миг – и Дженова выпалит ему правду. Она не могла больше выносить его взгляд. Быстро отвернувшись, она зашагала прочь. Пусть думает, что воспоминания о муже повергли ее в печаль. Лучше это, чем правда…

– Ты сказала, что Алфрик испугал тебя, Дженова? Каким образом?

Генри последовал за ней. Он слишком хорошо знал Дженову и чувствовал, что она что-то от него скрывает. И это что-то скорее всего касалось не Мортреда, а неожиданной встречи с Алфриком.

Дженова ускорила шаги.

– Он был таким настойчивым, таким обозленным, а потом чуть не расплакался, когда я сказала, что не выйду за него, опасаясь отцовского гнева. И этот страх пересиливал все другие чувства. – Она бросила взгляд через плечо и увидела, что Генрих хмурится. – Думаю, наша свадьба была для Алфрика средством ублажить отца. Знаешь, Генри, лежа вчера ночью в постели, я осознала, что не хочу замуж за человека, который женится на мне, чтобы ублажить отца. Мне нужен мужчина, который будет всячески стараться ублажить меня.

– Понятно.

«На самом ли деле Генрих понял?» – гадала Дженова, втайне надеясь, что нет.

Достигнув кухонной двери, она выдавила из себя улыбку:

– У меня дела, Генри. Мы можем обсудить эти события позже, когда я успокоюсь.

Он остановился, и, хотя тоже улыбнулся в ответ, его улыбке не хватало привычной теплоты. Он отвел взгляд, устремив его вдаль, и в его лице появилась суровость, которой она прежде не замечала. И у нее болезненно сжалось сердце.

Готовая секунду назад сорваться с места, она колебалась.

– Генри? Тебя и вправду не задели слова Болдессара? Когда он назвал тебя лжецом, вором и негодяем? Он злобная скотина, поливающая грязью всех, кто оказывается на его пути. Не могу поверить, что оскорбления такого подонка могут задеть тебя за живое.

Он посмотрел ей в глаза. На этот раз в них светилась нежность, которая грела душу.

– Если ты ему не поверила, милая, все остальное не имеет значения. Откровенно говоря, я размышлял, что бы такое с ним сделать, но с этим можно подождать. Ступай займись делом, а я поищу твоего сына. Я обещал покатать его по двору на Агнце после того, как он поиграет с котятами. Уверен, что конь уже бьет от нетерпения копытом.

Дженова нервно рассмеялась.

– Наверняка. Спасибо, Генри. Ты очень… добр к Рафу.

Генри вскинул брови:

– Лорд Генрих Монтевой добрый… Хм, как знать, как знать… В действительности я нахожу общество Рафа занимательным. Знаешь, он совсем не похож на Мортреда. Внешне, может быть, чуть-чуть, еще улыбка. Но характер у него свой собственный.

– Я, знаю, и это меня радует!

На лицо Генриха снова набежала тень.

– Дженова?

Господи, она сказала больше, чем собиралась, и теперь он забросает ее вопросами! Взмахнув рукой, она отвернулась и сказала, что ей надо идти. Но, уходя, чувствовала его взгляд, прожигающий ей спину. В душе она знала, что только оттягивает неизбежное.

Генрих задумался, что подразумевала Дженова под своими словами.

«Я знаю, и это меня радует».

Неужели она не хочет, чтобы Раф напоминал отца? Но она любила Мортреда! Разве нет? Она оплакивала его смерть и отказывалась выходить замуж. До последнего времени она даже не допускала подобной мысли. Он надеялся, что ее любовь к Мортреду была истинной причиной, побудившей ее отвергнуть Алфрика. Почему вдруг Дженова осознала, что Алфрик не Мортред и никогда им не станет?

Ее второе объяснение, насчет внезапной перемены сердца, звучало вполне правдоподобно, но противоречило ее натуре. Дженова не качалась, как дерево на ветру. Ее отличали практичность и устойчивость взглядов. Знакомясь с Алфриком, она, несомненно, поняла, что он за человек, и, разумеется, не была в него влюблена. Причины, подвигнувшие ее на брак с Алфриком, показались Генриху вполне ясными и определенными, как она ему их изложила. Разве могут упасть с глаз шоры, если их там не было?

Нет, очевидно, существовала какая-то другая причина. Что-то еще случилось, что заставило Дженову передумать. Если она отказала Алфрику не из-за Мортреда и не потому, что вдруг увидела его в ином свете, тогда почему?

Генри не давало покоя одно гнетущее чувство. Какое-то сосущее, болезненное сомнение. Он узнал, что это было, что, как темный червь, точило его сердце. Он боялся, что Дженова отказала Алфрику из-за него. Из-за того, что произошло между ними в башне Адера и чему они до сих пор предавались при каждой удобной возможности.

Может, в тайных глубинах своего женского сердца она надеялась, что Генрих попросит ее выйти за него замуж? Что, несмотря на многочисленные препятствия, они каким-то образом все же будут счастливы вместе?

Если это так, то она обречена на разочарование. Генрих знал, что не сможет стать хорошим мужем ни для одной женщины, не говоря уж о Дженове, о чьем благополучии так заботился. Слишком много значило для него ее счастье, чтобы он мог позволить себе причинить ей боль. О нет, он не сожалел, что она отказала Алфрику и разгневала Болдессара. Он никогда не считал, что Алфрик пара Дженове.

Так же, как и он сам.

И все же Генрих сознавал, что при сложившихся обстоятельствах ликование по Поводу отмены свадьбы Дженовы с Алфриком выходит за рамки нормы. И не только потому, что Алфрик, по его мнению, не обладал всеми необходимыми для Дженовы достоинствами. Но потому что теперь ему, Генриху, не придется сторониться Ганлингорна из-за присутствия Алфрика. Он по-прежнему сможет навещать Дженову, сажать Рафа на своего боевого коня и радоваться восторгу и улыбкам мальчика, а также давать ему экстравагантные обещания. И жизнь для Генриха практически не изменится.

Он понимал, что Дженове по-прежнему одиноко, и презирал себя за то, что это его вполне устраивало, но ничего не мог с собой поделать.

Болдессар прав. Он гадкий человек. Он лжец и вор; человек, от которого за версту несет духом опасных интриг и тайн. И если это зловоние еще не совсем отравило таких его друзей, как Дженова, то его тайны, стань они ей известны, непременно вызовут у нее отвращение, и она знать его не захочет.

Что знает Болдессар?

Генрих предпочел не задумываться об этом ни вчера, ни сейчас. Будь у Болдессара на руках козыри против Генриха, он не преминул бы ими воспользоваться. Болдессар отличался импульсивностью и был неспособен строить козни и плести интриги. Поэтому Генрих не считал его особенно опасным. В нем было больше трескотни, чем дела.

Угрозы вроде тех, которыми разбрасывался Болдессар, не могли причинить Генриху вреда. Болдессару нужно придумать что-то более действенное, подумал Генрих, поворачиваясь, и налетел на кого-то, кто стоял за его спиной.

– Рейнард!

Нетерпеливо оттолкнув слугу, он зашагал через зал. Рейнард последовал за ним.

– Простите, милорд, – извинился Рейнард без тени сожаления в голосе. – Я беспокоился о леди Дженове. В лорда Болдессара будто вселился злой демон.

– Да. – Генрих приостановился, сосредоточив на Рейнарде мрачный взгляд. – Ты полагаешь, его ярость утихнет?

– Думаю, он воспользуется случаем и подольет масла в огонь, чтобы раздуть пламя пожара.

– Весьма лирично, Рейнард, – усмехнулся Генрих. – Надеюсь, ты не думаешь, что Болдессар будет сидеть, ломая из-за случившегося руки?

– Нет, не думаю.

– Значит, ты не считаешь, что следует немедленно ехать в Лондон? – продолжал он. – Я было подумал, не пора ли нам вернуться ко двору. Ведь еще предстоит разобраться с графами и их заговором…

Рейнард встретился с ним глазами, и Генрих увидел, что тот все понимает. Рейнард всегда распознавал ложь и знал, чего от него ждут в ответ.

– Леон послал бы за вами, верно? Думаю, мы можем пробыть в Ганлингорне столько, сколько потребуется.

Этот ответ и хотел услышать Генрих. Очень хорошо. Тогда почему неприятное ощущение в животе усиливалось, а мышцы еще больше напряглись? Генрих сознавал, что для него было бы лучше уехать сейчас, вернуться к жизни, в которой он разбирался и добился успеха, к которой стремился, когда был еще тринадцатилетним ребенком. Когда, подобно фениксу, восстал из пепла.

Неужели он в самом деле хочет снова сгореть? И потерять все, что приобрел, ринувшись в пламя?

– Ты прав, Рейнард, – сказал он со вздохом. – Мы должны остаться в Ганлингорне. Так долго, как это потребуется.

– Лорд Генрих? – В его ладонь скользнула маленькая теплая ручка Рафа. Генрих опустил взгляд и улыбнулся. – Мы можем сейчас покататься на Агнце?

– Прошу прощения, Раф. Конечно же, идем, не будем больше держать Агнца в стойле.

По пути Раф вдруг спросил:

– Я слышал, вы сказали этому большому человеку, что останетесь здесь так долго, как это будет нужно. Значит ли это, что навсегда?

В зеленых, как у Дженовы, глазах была надежда, и Генрих пожалел, что не промолчал.

– Нет, Раф, это значит столько, сколько я буду здесь нужен.

Раф как-то неуверенно кивнул.

– Это обещание? Мама всегда говорит, что обещания нельзя нарушать. Что обещаниями нельзя разбрасываться, потому что они связывают тебя на веки вечные.

– Твоя мама права, Раф. Обещание – это обязательство навсегда.

– Значит, это обещание? И вы останетесь с нами?

Пути к отступлению нет, осознал Генрих мрачно. Он никогда не встречал мужчину, женщину или ребенка, такого упрямого или решительного, как Раф, когда он желал получить ответ.

– Обещаю находиться здесь до тех пор, пока буду нужен, – подтвердил Генрих.

Раф открыл было рот, чтобы возразить, но; вероятно, увидел в глазах Генриха предупреждение, потому что вдруг начал рассказывать о кошке с котятами из конюшни.

Вот и славно, промелькнуло у Генриха. Ему не хотелось лгать мальчику, не хотелось причинять ему боль. Он пришел к странному выводу, что относится к Рафу лучше, чем к себе. «Я становлюсь добрее, – отметил он не без насмешки. – Дженова превратила меня в святого».

– Чему вы улыбаетесь, лорд Генрих? – справился Раф.

– Просто так, Раф. Вспомнилось что-то смешное.

– Расскажите мне.

– Нет, нет, Раф. Ты не поймешь. Я и сам едва понимаю…