Жан-Поль закрыл глаза, стараясь избавиться от головной боли. Пока еще ему как-то удавалось с ней справляться, но очень скоро она превратится в набат агонии. Головные боли стали неотъемлемой составляющей его нынешнего существования. Он научился мириться с ними. Так же, как научился принимать уродство своего лица и тела.

Но это не значило, что он должен был полюбить страдания.

Бог учит прощению, но Жан-Поль не прощал. Он не мог простить то, что сделали с ним в ту ночь, когда начался пожар, обрекая его на эту пародию существования. Он выжил, выбравшись из обгоревшего здания и провалявшись в крестьянской лачуге, балансируя между жизнью и смертью. Но выжил.

Жители деревни уверяли, что произошло чудо, что вмешался Господь или один из его многочисленных святых и взял Жан-Поля под покровительство. Жан-Поля это устраивало. Он позволил им в это поверить, позволил поместить себя в монастырь и научился образу жизни и мышления святых людей.

Но это было не так.

Единственное, что дало Жан-Полю волю к жизни в те первые мрачные дни и последующие, пришедшие им на смену, была жажда мести. Все сводилось к столь простому и одновременно сложному факту. Кто-то должен заплатить за то, что случилось с ним; это было бы справедливо. Господь учит справедливости так же, как прощению. Око за око. Зуб за зуб. Жизнь за жизнь?

Да, кто-то должен заплатить, и этим человеком будет Генрих Монтевой.

Боль в голове Жан-Поля усилилась. Генри бросил его, когда он больше всего в нем нуждался, бросил умирать и даже хуже. Генрих заслужил то, что ему уготовано. Несмотря на боль, Жан-Поль улыбнулся. В скором времени он порадуется.

Ванну поставили в одну из комнат, прилегающих к большому залу, маленькую, но уединенную. Генрих со стоном погрузился в горячую воду и закрыл глаза, наслаждаясь запахом фиалки, больше подходившим для женщины. Так пахло мыло, которое дала ему Агета.

Генрих был помешан на чистоте, и друзья посмеивались над ним. Но он лишь пожимал плечами, смеялся и говорил, что в отличие от них предпочитает не таскать на себе пуды грязи. Но за этим стояло нечто большее. Глубоко в душе он знал, что его потребность в частом мытье уходила корнями в прошлое. Отскрести, отмыть пятно, видимое только ему, но от которого он никак не мог освободиться.

Беспокойно поерзав в воде, Генрих прогнал прочь мрачные мысли. Леди Агета предложила ему потереть спину, как того требовали хорошие манеры, но он отказался, к облегчению обоих. Однако будь это Дженова…

Когда он находился рядом с Дженовой, все остальное не имело значения. Скажи он ей об этом, она бы рассмеялась и решила, что он дразнит ее, или начала бы строить планы на будущее. Однако в его собственные планы никогда не входило оставаться с какой-либо женщиной более месяца. Но даже эта тревожная мысль не вызвала у него желания начать упаковывать вещи и бежать на север.

Он снова вздохнул и глубже погрузился в воду. Под толщей воды его мускулистое тело светлело размытым золотистым пятном. Голова и плечи покоились на краю ванны.

Приглушенные голоса, долетавшие из большого зала, успокаивали, баюкали, и на какое-то время он забылся сном. Ему привиделись лесные чащи и луна, плывущая по темному небу, зло и ужас вокруг. И кровь. Теплая кровь. К реальности его вернуло ощущение, что кто-то осторожно подливает в ванну горячую воду. Генрих открыл глаза и вскинул взгляд. Воду подливал Рейнард, всецело сосредоточившись на этом занятии. Лицо слуги ничего не выражало.

– Уже поздно? – справился Генрих, подавляя зевок. – Я задремал.

Возле двери возникло движение, и послышался шорох юбок.

– Так поздно, что я решила проверить, не случилось ли с вами что-либо, милорд. Меня проводил к вам Рейнард.

Это была Дженова. Она выступила вперед, похожая на ангела в своих бледно-желтых одеждах, со сложенными перед грудью ладонями. Но в ее зеленых глазах светилось выражение отнюдь не ангельское. Генри еще глубже погрузился в воду, желая скрыть реакцию на ее появление.

– Снова купаетесь, Генри? – поддразнила она его. – Вы должны мне позволить помочь вам помыться.

– Я уже отказал Агете.

– Но вы не откажете мне, милорд. В благородных домах принято, как вам известно, чтобы хозяйка помогала гостям принимать ванну. Не хотелось бы, чтобы вы считали меня необходительной.

Генрих перевел взгляд на Рейнарда. Раньше Дженова ничего подобного не вытворяла, и, хотя она вела себя безукоризненно, его слуга был не глуп. Он наверняка понял, что здесь что-то замышляется. Может, даже сразу догадался. Генрих надеялся, что Рейнард сообразит, как ему поступить.

Рейнард его не разочаровал.

– Я подожду в зале, милорд, – сказал он без эмоций. – Если вас будут искать, успею предупредить.

Дверь за ним закрылась.

– Генри?

Дженова положила ему на плечо прохладную руку. Он поднес ее пальцы к губам, наслаждаясь их запахом.

– Конечно, я не откажу тебе в желании помочь мне помыться. Буду счастлив.

Она улыбнулась и поцеловала его в щеку.

– М-м, от тебя пахнет фиалками.

– Агета дала мне мыло.

Глаза Дженовы заискрились смехом.

– Прости ее. Она без ума от Алфрика.

– В таком случае она весьма ограниченная женщина. Ты нужна Алфрику не сама по себе, Дженова, но только ради той выгоды, что можешь дать его отцу.

Он сказал правду, и, хотя Дженова снова ему улыбнулась, веселые искорки в ее глазах погасли.

– Ты так считаешь? Я полагаю, он такой же, как все мужчины. Если у женщины есть имущество или богатство, если у нее есть грудь и способность рожать детей, значит; она пригодна. Мужчин мало волнует, что думает или чувствует женщина, радуется; или печалится.

Генрих выпрямился. Вода вдруг показалась ему холодной. Впервые он заметил странное поведение Дженовы, когда в большом зале было упомянуто имя Мортреда, сразу после того, как Болдессар в гневе покинул замок. Тогда он подумал, что ее неловкость вызвана его вопросом об Алфрике, но сейчас…

– Ты это о Мортреде, Дженова?

Она пристально смотрела на Генриха, не в силах оторвать от него взгляд.

– Дженова, ты знала…

Он покачал головой, не зная, стоит ли причинять ей боль по прошествии столь продолжительного времени, если правда ей неизвестна. Мортред, кузен короля, был человеком, который пил до бесчувствия и посещал бордели, нимало не заботясь о жене и сыне, ждавших его в далеком Ганлингорне. Презирая его за это, Генрих тем не менее хранил его секреты, свято веря, что молчание убережет Дженову от ужасной правды. Он и сейчас оберегал ее.

– Знала ли я? – тихо рассмеялась Дженова, но в ее смехе прозвучала неприкрытая горечь. Он нахмурился, заскользив по ее лицу изучающим взглядом. Между бровей у Дженовы образовалась морщинка, губы вытянулись в тонкую линию, щеки покрылись жарким румянцем. – Да, я знала, Генри. Я недавно узнала, что мой муж был обманщик и изменник.

Господи! Выходит, она все же узнала правду о Мортреде. А он-то думал, что спас ее от боли. Он надеялся, что Дженова ни о чем не догадается, хотя бы потому, что Мортред вел разгульный образ жизни, находясь вдали от дома.

Ее глаза прищурились, а взгляд стал жестким и укоризненным.

– Ты знал, Генри, ведь так? Насчет Мортреда? И ничего мне не сказал!

– А что я мог сказать? Я не мог причинить тебе боль…

Дженова снова издала горький смешок.

– Причинить мне боль? Вряд ли кто-нибудь причинил мне больше боли, чем Мортред. Но я ничего не знала, пока он не умер, пока не выплакала все слезы, скорбя о нем, желая последовать за ним в могилу. Потом я ощутила себя дважды обманутой, словно он предал меня не только в любви, но и в смерти. Я скорбела о человеке, который меня дурачил. Который волочился за каждой юбкой, попадавшейся ему на глаза. Он даже развлекался здесь, в замке, с одной из моих фрейлин.

Она яростно смахнула со щеки слезу.

– Он изменял мне с одной из фрейлин! Она сама мне об этом сказала в прошлом году, перед отъездом из Ганлингорна. Не отказала себе в удовольствии поведать мне правду, смакуя подробности.

– Дженова, – только и мог произнести Генри.

– Зачем? – Воззвав к его молчанию, она осеклась, глубоко уязвленная и несчастная. – Зачем постоянно искать других женщин, когда я готова была отдать ему все, что имела? Как мог он поступить со мной так?

По ее щекам покатились слезы, но она как будто их больше не замечала.

Генрих пожалел, что Мортреда нет рядом, иначе не отказал бы себе в мрачном удовольствии разбить ему нос. Но Мортред был мертв и недосягаем, и думать следовало о Дженове.

– Дженова, он тебя не стоил.

Она оторопело покачала головой, в ее глазах сверкал гнев.

– Ты знал, Генри. Ты знал. Ты должен был мне сказать. Я никогда тебе не прощу, что ты скрыл это от меня.

– Милая…

– Нет, тебе нет оправдания. Лучше было ранить меня правдой, чем позволить оплакивать такого человека, Генри.

Сам того не желая, Генри заставил ее страдать.

– Прости, – вздохнул Генри.

Но Дженова слишком рассердилась, чтобы слушать.

– Надо было завести любовника при жизни Мортреда. Сделать ему так же больно, как сделал он мне. Но его уже нет в живых. Я думала, что, выйдя замуж за Алфрика, покажу им всем – всем тем, кто знал правду и сочувствовал мне, – что я больше не оплакиваю мужчину, который никогда меня не любил. Я хотела снова испытать чувства, Генри. Хотела отомстить, хотя было уже слишком поздно. А теперь у меня нет ни Мортреда, ни Алфрика, ничего у меня нет.

Генрих поднял голову и сел в ванне. В его глазах вспыхнули искры.

– Ты хотела завести любовника, Дженова? Хотела отомстить? Тогда мсти. Используй для этого меня. Здесь, сейчас, покажи ему, что он тебе безразличен.

Она захлопала ресницами, но не стала притворяться, будто не понимала намека.

– Здесь? – переспросила она и с опаской оглянулась на дверь.

– Здесь. Вода еще горячая.

– Но… сейчас?

– Рейнард стоит на карауле. Нам не помешают. Можешь делать что пожелаешь.

Задумавшись, Дженова прикусила губу, ее взгляд упал на его скрытое под водой тело.

– Отомсти Мортреду, – пробормотал он, – и прогони его из нашей жизни.

Их взгляды встретилась. Теперь ее глаза сияли, и разрумянившееся лицо казалось совсем юным, как у девочки, которую он знал уже много лет, – необузданной, способной, как и он, на всевозможные проделки. Генри любил ее за это. Конечно, признался себе Генрих, он любил ее тогда. Она была для него всем. Но жизнь увела его от нее прочь; они выросли вдали друг от друга, и Дженова вышла замуж за Мортреда…

Медленно, не отрывая от него глаз, Дженова начала раздеваться. Ее пальцы дрожали, и Генрих видел ее смущение, хотя она всеми силами старалась его преодолеть. Она сняла верхнее желтое платье и нижнюю одежду, обнажив тело, крепкое, гладкое, прекрасное. Когда он увидел ее полную грудь с малиновыми сосками, рот у него наполнился слюной, в то время как взгляд ласкал изысканную линию ее ног и тонкий изгиб талии, округлую плоть ягодиц и темный треугольник кудряшек внизу живота.

Он хотел ее всю без остатка, и это желание превосходило похоть и сладострастие, проникая в самую душу. Таких чувств он никогда не испытывал. Но это не была любовь. Генрих сомневался, что способен любить. Ибо любовь предполагала доверие. Генрих, брошенный матерью и скрывающий свое прошлое, не доверял женщинам. Он не хотел открывать свое сердце тому, кто мог его разбить; он слишком многое перенес, чтобы снова подвергать себя риску. А любовь – штука рискованная.

Сорочка Дженовы, соскользнув с ее тела, распласталась у нее под ногами. Этот предмет ее одежды не относился к числу лучших, но она подумала, что Генрих вряд ли его заметил. «Мсти», – сказал он. Эта мысль пустила корни, и Дженова ощущала, как в нее вливаются жизнь, энергия и сила.

Генрих протянул к ней руку.

– Нет, – едва слышно прошептала она. – Не прикасайся ко мне. Это моя месть, не забывай. Ты мой любовник, и я привела тебя сюда, чтобы соблазнить, показать Мортреду, что он ничего для меня не значит. Ты не должен ко мне прикасаться, Генри. Я скажу тебе, что делать.

Слова Дженовы не понравились Генриху, но ее это не волновало. Генрих обманывал ее.

Сбросив остатки одежды, Дженова склонилась над ним. Ее мягкая грудь задела его щеку, и он со стоном повернул голову, чтобы взять ее в рот, но Дженова отодвинулась. Ее руки поползли по его плечам и груди, изучая его тело, словно никогда прежде к нему не прикасались. Ее ладонь соскользнула вниз, под воду, на жесткий панцирь его живота. Он затаил дыхание, а она улыбнулась. Ощутив под пальцами его возбужденную плоть, она погладила ее. Он приподнял бедра.

– Я умираю, – простонал он. – Дженова, позволь мне до тебя дотронуться.

Она колебалась, не желая сдаваться, но ее кожа горела от потребности ощутить его реакцию.

– Хорошо, только тебе придется остановиться, когда я попрошу.

Генрих повернул голову и потерся свежевыбритым лицом о ее живот, которым она к нему прильнула, потом, нежно тиская, поласкал ее грудь и обхватил губами сначала один сосок, потом другой.

В какой-то момент Дженове показалось, что у нее из-под ног уходит земля. Омываемая сладкими ощущениями, она оперлась о край ванны. Запутавшись рукой в ее волосах, Генрих привлек к себе ее лицо и приблизился к ее губам. Обежав их по контуру языком и насладившись вкусом, он с жадностью прильнул к ней в долгом поцелуе.

Дженова поняла, что еще мгновение – и она утратит над собой контроль. Она почувствовала, как его пальцы заскользили по внутренней стороне ее бедер. Тихо вскрикнув, Дженова отпрянула и теперь стояла, тяжело дыша и гневно сверкая глазами.

Он сделал движение, словно хотел встать из ванны, но Дженова остановила его, положив руку ему на плечо.

– Нет, – сказала она с улыбкой. – Я хочу, чтобы ты оставался на месте, Генри. Я хочу… довести тебя до экстаза.

Он с трудом сдержал улыбку, но его голубые глаза блеснули, прежде чем он скрыл их за длинными ресницами.

– Тогда вперед, – хрипло проговорил Генри. – Хватит играть.

– Ты имеешь в виду игру, в которую вы с Мортредом играли со мной? – ответила она.

Дженову вновь охватил мощный прилив гнева. Но она решительно шагнула в горячую воду. Расставив ноги, она опустилась и распластала на нем тело, ощутив набухшей плотью твердость его эрекции.

Он застонал и схватился за край ванны так, что побелели костяшки пальцев. Тогда она слегка приподнялась над ним, давая ему некоторую свободу, и снова опустилась. Его жезл частично вошел в ее горячее лоно. Ахнув, она сделала движение вперед и подставила ему для ласки грудь.

– Дженова, – простонал он. – Пожалуйста… пожалуйста…

Но Дженова не знала жалости и продолжала дразнить его и мучить, не позволяя полностью овладеть собой. Но с каждым разом ей становилось все труднее отрываться от него, преодолевая собственное желание опуститься на него до конца. Сдержанность противоречила ее натуре, тем более что это был Генри, ее Генри. Она хотела насладиться им и доставить удовольствие ему.

– Теперь можешь дотронуться до меня, Генри.

Он обхватил руками ее бедра и вошел в нее на всю глубину. Дженова ощутила, как размякло ее тело, как их обоих пронзила дрожь. И она полетела в небо – в ясную ночную синь, усыпанную мерцающими звездами, и мир под ней исчез.

Когда все кончилось, она приподняла голову и посмотрела на него.

– Ты не такой, как Мортред, – промолвила она. В ее голосе послышалась уверенность, смешанная с удивлением. – Я убеждала себя, что ты, как он, но ты не похож на него ничуть.

– Нет, – согласился он шутливым тоном. – Я похож на Генри. Ты прощаешь меня? Что утаил от тебя правду о Мортреде?

Дженова снова улеглась на его грудь, соединив вместе их нагие влажные тела, и заглянула ему в глаза. В них она прочла раскаяние, и теплоту, и желание утешить ее и сделать счастливой.

– Да, Генри, – пробормотала она, проводя пальцем по его губам. – Я прощаю тебя. – Она обвела контур его рта. – Я думаю, что могла бы простить тебе почти все.

Генрих затаил дыхание и как-то странно посмотрел на нее. Но прежде чем она успела спросить его, в чем дело, привлек ее к себе и жадно прильнул к ее губам, увлекая за собой в омут страсти.