Дженова стояла в своей кладовой среди трав и порошков. Тишина была бальзамом для ее разбитого сердца. Она попросила Генри остаться с ней, но он отказался. Потом нежно обнимал и целовал ее слезы, пока она плакала, но своего решения не изменил.

Ей нужно забыться, смирить свою душу и жить дальше. Со своей болью.

Дженова судорожно вздохнула, отгоняя прочь печаль, и поступила так, как обычно поступала, когда чувствовала грусть или тоску. В такие минуты она вспоминала тот или иной эпизод из прошлого. Стародавнее время, когда жила в Нормандии и они с Генри были особенно близки. Он был поразительно красивым мальчиком с голубыми глазами, идеально правильными чертами лица и улыбкой, уже тогда хитрой и лукавой.

Воспоминания вызвали у Дженовы улыбку. Он спросил ее как-то, целовалась ли она уже, и она ответила, что нет. Немного стеснительно и кокетливо. Генрих взял ее за руку – пальцы у него были теплые и сильные, – и они пошли гулять по лугам, бесстрашно отгоняя пчел, собиравших цветочный нектар.

Спустя какое-то время он ее поцеловал. Нежно и осторожно, невинно. Они долго лежали в траве и целовались. Дженова до сих пор помнила синее небо над головой с плывущими белыми облаками. Даже теперь, закрывая глаза, она явственно чувствовала запах тех цветов, и вкус его губ на своих, и прикосновения его рук к ее невинному девичьему телу.

Когда они вернулись в замок, мать рассердилась. Она пристально вглядывалась в них, словно надеялась отыскать следы совершенного греха. Ее недоверие расстроило и обидело Дженову, но больше уязвило то, что мать не понимала всей важности и особенности таких моментов. Разве это грех – обниматься с мальчиком, которого любишь, и который любит тебя?

Вскоре после этого Генрих уехал. К другому дальнему родственнику, который не знал его и, возможно, не желал принимать.

Какое-то время сердце Дженовы болело, но потом зажило. Они снова встретились через много лет. Он стал красивым, очаровательным придворным, но явно не подходил ей.

Тогда она не поняла, что за его обворожительной внешностью скрывался все тот же Генри, что все это время он ждал ее. Дженове снова захотелось увести его в луга и целоваться под голубым небом. И любить его, как любила много лет назад.

Дженова склонила голову. Не может быть, что нет способа привести их к счастливому концу! Она его найдет… Должна найти.

– Ну и?..

Какое-то время Жан-Поль изучал Болдессара, отмечая про себя нескрываемое нетерпение последнего услышать рассказ о страданиях Генриха. Он сгорал от любопытства, но Жан-Поль испытывал его терпение. Это была своеобразная пытка, доставлявшая ему дополнительную радость.

– Генрих испугался, как и следовало ожидать. Он, конечно же, притворяется, что ничего не боится, как обычно. Он никогда не убегает сразу. Возможно, он исчезнет под покровом ночи, предоставив леди самой себе. Но он убит, милорд, можете не сомневаться. Я убедил его, что все это серьезно.

Болдессар криво усмехнулся:

– Хорошо. Очень хорошо. Пусть дрожит от страха. Я хочу, чтобы он мучился, как мучился я. И хочу, чтобы знал, кому обязан своим падением.

Жан-Поль сочувственно кивнул, хотя в душе подивился. Как он мучился? Имеет ли Болдессар хотя бы малейшее представление о том, что такое настоящие страдания? Вряд ли. Болдессар ничем не отличался от других алчных нормандских баронов, которые полагали, что вправе брать то, что принадлежит другим. Из Болдессара получился бы прекрасный викинг, он грабил бы и разорял страну, присваивая себе все, что блестит и привлекает его взор, и убивая тех, кто стоял на его пути.

Жан-Поль презирал его.

Он использовал Болдессара, чтобы наказать Генриха, хотя Болдессар считал, что он использует Жан-Поля. В действительности Болдессару пришлось не по нраву, что Жан-Поль дал Генриху право выбора. Он не понял, что выбор составлял часть пытки. Это была игра. Он хотел заставить Генриха поверить, что в его власти самому решить свою судьбу. Но правда заключалась в том, что Генрих оказался в западне. Любой избранный им путь приведет его к гибели. Если он вернется ко двору, оставив Дженову Болдессару, он будет страдать. Если предпочтет остаться здесь и правда выйдет наружу, тоже будет мучиться.

Жан-Поль злорадно улыбнулся. Что бы Генрих ни предпринял, он не найдет выхода из тупика. Ни при каких обстоятельствах.

Наблюдавший за ним Болдессар беспокойно отвел взгляд. При всей своей жестокости барон с трудом выносил вид обезображенного лица своего священника. Жан-Поль и в этом находил удовольствие. Страх Болдессара давал ему больше власти, больше свободы. Барон считал, что держит ситуацию под контролем, однако Жан-Поль думал иначе.

– Он будет мучиться, милорд. Не сомневайтесь.

– И он отдаст мне леди Дженову? Чтобы спастись самому?

Жан-Поль не сомневался, что на месте Генриха Болдессар наверняка пожертвовал бы Дженовой. Он не знал, что такое самопожертвование; оно было недоступно его ограниченному воображению.

– Несомненно, – солгал Жан-Поль. – Он бросит любимую женщину, чтобы спасти свою шкуру. Как же иначе?

Видимо, Болдессар уловил в тоне Жан-Поля издевательские нотки, потому что его глаза подозрительно прищурились.

– Надеюсь, ты не замыслил оставить меня без леди Дженовы? Я решил сделать ее своей и получу ее, хочет она того или нет.

– Не волнуйтесь, милорд. Даже если Генрих откажется применить на леди свое искусство убеждения, чтобы отправить ее в ваши объятия, и если у него возникнут затруднения, у меня есть еще кое-кто, на кого можно рассчитывать. Друг в стенах Ганлингорна. Не тот грум, который шпионит для вас, но кое-кто другой. Так что, милорд, вы непременно получите леди Дженову.

– Друг?

Новость удивила Болдессара и не слишком обрадовала. Однако Болдессар волен думать и поступать, как ему заблагорассудится. Жан-Поля это мало интересует. Куда больше его заботит Генрих. Он успокоится, лишь когда Генрих будет наказан.

Красавчик Анри.

Жан-Поль пострадал из-за него. Oui, много раз он старался защитить Генриха от гнева Тару. Приносил ему воду и пищу, когда его избивали и сажали под замок. Покрывал его безделье. Генрих же в знак благодарности бросил Жан-Поля на пепелище. Кроме Шато-де-Нюи, Жан-Поль не знал другого дома и считал его своим.

Жан-Поль сжал изо всех сил кулаки, стремясь успокоиться. Сейчас не время злиться. Когда он злится, то частенько теряет над собой контроль. Он представил Генриха, каким увидел его на пристани. Генрих изменился, стал старше, но Жан-Поль все равно узнал бы его. Генрих был по-прежнему красив, и глаза его имели все тот же необычный голубой цвет с фиолетовым оттенком. Когда Жан-Поль обрисовал ему его будущее, Генрих побелел от ужаса.

Он понял, что в прошлом где-то встречался с Жан-Полем, но не узнал его. Ничего, еще узнает. Непременно узнает. Но Жан-Поль хотел сохранить тайну своей личности до конца. Пусть Генрих ждет и мучается. Пусть узнает, что значит, когда у тебя отбирают все, что тебе дорого. Пока не останешься в одиночестве, наедине со своей ненавистью.

Рона стояла за дверью, затаив дыхание. Она случайно застала двух мужчин за разговором и остановилась у дверного проема, прислушиваясь. До сих пор она и не подозревала, что врагом лорда Генриха был на самом деле Жан-Поль. Хотя эта новость оказалась для нее неожиданной, она не слишком удивилась. Она никогда не доверяла этому священнослужителю с обезображенным лицом, хотя он и притворялся ее другом. У таких, как он, не бывает друзей, поскольку для него главное – его личные интересы.

Оставалось только гадать, за что он так ненавидит лорда Генриха. Ненависть отца ей была понятна. Она знала его порочную натуру. Но какое зло мог причинить лорд Генрих Жан-Полю? Эту загадку Рона собиралась разгадать. Как это поможет ей и Алфрику вырваться из отцовских когтей, она пока не представляла, однако надеялась, что эти сведения могут оказаться полезными для Рейнарда. На сегодня у них была назначена встреча. У нее поднималось настроение, когда они встречались. Она мечтала отправиться с ним в плавание по морю под звездами.

Рона устала жить в страхе. Устала продумывать все заранее, устала говорить и делать то, что не вызовет отцовского гнева. Постоянно хитрить и ловчить, даже во сне! Ей хотелось жить спокойно и быть счастливой.

Счастливой? Глупости! Для нее главное – выжить. Продержаться достаточно долго, чтобы вырваться из отцовского плена и спасти Алфрика, который во всем на нее полагается. Но последние дни она чувствовала, что сама уподобляется отцу. Вынуждена плести интриги и строить козни. Сможет ли она снова стать самой собой, когда удастся наконец от него избавиться?

Все эти дни ее не покидало чувство безысходности.

Ощутив, что к горлу подступают рыдания, Рона зажала рот рукой, моля Бога, чтобы ее не услышали. Если ее обнаружат, то запрут в комнате, и с Рейнардом она сегодня не встретится.

В этот миг Рона вдруг поняла, что это будет для нее ударом.

Лишь предстоящая встреча с Рейнардом спасала ее от полного отчаяния. Возможно, сам факт существования человека, которому она небезразлична, позволял ей думать, что она заслуживает лучшей жизни.

– Что это было?

Голос отца прозвучал низким рыком дикого пса, почуявшего запах крови.

Она убежит. Если он сделает хотя бы шаг в ее сторону, она убежит и, даст Бог, успеет спрятаться…

– Ничего. Просто мышь. – Жан-Поль рассмеялся. – Не волнуйтесь, милорд. Все предусмотрено, чтобы лорд Генрих получил по заслугам. Абсолютно все.

Рона словно оцепенела, с ужасом гадая, что должен был совершить лорд Генрих, чтобы, вызвать к себе такую ненависть.

– Лорд Генрих?

Голос был громким и нетерпеливым. Очевидно, Раф звал его уже давно, не получая ответа. Прищурившись, Генрих опустил взгляд и с улыбкой взял мальчика за руку. Со временем этот жест стал для него естественным, но он по-прежнему испытывал нечто вроде чуда, когда это происходило. И все из-за того, что на свете был ребенок, который доверял ему, любил его и искренне ему улыбался. Генрих уже представлял себе будущее, когда лишится возможности сделать столь простую вещь, как взять Рафа за руку.

– В чем дело, Раф?

– Матушка говорит, что я могу выехать верхом за ворота замка, если вы будете меня сопровождать.

Глаза Рафа светились, щеки от возбуждения горели. Раф уже давно пытался убедить мать, что в состоянии выезжать за пределы внутреннего двора крепости, и она просто обязана позволить ему совершать мужские поступки. Генриху доставляло удовольствие слушать их, когда Раф с упрямой решимостью старался достичь своей цели, а Дженова с такой же упрямой решимостью стремилась удержать его в рамках безопасности. Раф взял ее измором.

– Мама, я сказал ему!

Генрих поднял голову. К ним направлялась Дженова.

На мгновение он словно забылся, очарованный видением. Ее синие юбки плыли по полу, колыхаясь в такт ее шагам, крутой изгиб бедер обнимал усыпанный драгоценностями пояс, в пламени свечей серебрился мех на подоле, рукавах и линии горловины. Золотой обруч с красным камнем посередине закреплял на голове вуаль. Настоящая королева. Его королева. С зелеными глазами, прикованными к нему, и слабой улыбкой на розовых губах, она воплощала в себе все, о чем он мог мечтать.

В этот момент Генрих решил, что готов ради нее на все. Только бы ей ничто не угрожало.

Если даже они никогда больше не увидятся.

– Я присмотрю за ним, – сказал Генрих, кивнув в сторону Рафа, который нетерпеливо приплясывал на месте, по-прежнему держа его за руку.

– Я знаю, – ответила она с улыбкой.

Ее глаза светились нежностью и теплотой. «Господи, помоги ей!» – взмолился Генрих и отвел взгляд.

– Мы можем подняться на гору, – сказал Раф, – Ту, что возвышается над Ганлингорном, откуда видны все мои земли.

– Хочешь посмотреть, какими владениями будешь управлять, когда вырастешь? – пошутил Генрих.

– Я уже вырос, – ответил Раф с недовольным видом, явно раздосадованный.

Дженова рассмеялась, у Генриха тоже заискрились глаза. В этот миг он подумал, что он и Дженова похожи на родителей, которые гордятся своим чадом.

– Ты еще вырастешь, – заверила сына Дженова и нежно положила руку ему на голову. – Станешь выше меня.

Раф задумался.

– Выше лорда Генриха? Я буду выше лорда Генриха?

– Возможно, – ответил Генрих. – Ты будешь похож на своего отца, а он был таким же высоким, как лорд Радульф.

Глаза Рафа подернула поволока, и в его воображении возникла заманчивая картина.

– Таким же высоким, как Меч Короля, – прошептал он восхищенно, подумав о легендарном воине.

– Да, ты будешь похож на отца, – заверил его Генрих и рассмеялся, когда Раф, завидев Агету, бросился бежать с криком:

– Я скоро стану таким же высоким, как Меч Короля!

Дженова тронула Генриха за локоть, и он ощутил на себе ее тонкие теплые пальцы. Одного взгляда на них ему хватило, чтобы почувствовать, как напрягается и твердеет его плоть. Господи, неужели он теряет над собой контроль, стоит Дженове прикоснуться к нему?

– Пусть лучше не будет похож на отца, – едва слышно промолвила Дженова, и лицо ее затуманилось.

Генрих тотчас устыдился своих похотливых мыслей. Она вспоминала предательство Мортреда. Дженова любила мужа и очень страдала, узнав о его неверности. Вряд ли найдется мужчина, которому она сможет поверить. Рано или поздно Генрих ее тоже предаст.

– Раф также и твой сын, – напомнил он, борясь с желанием взять ее пальцы в свои. – Он станет прекрасным человеком. Когда король призовет его ко двору, я позабочусь, чтобы там его не испортили.

Дженова бросила на него косой взгляд:

– Правда? Ты, полагаешь, что через десять лет все еще будешь находиться при дворе, Генрих?

Он понял, о чем она его спрашивала. Но ответа не знал.

– А где же еще? – осведомился он вежливо, но невесело. Дженова прищурилась, в ее зеленых глазах вспыхнула искра боли, прежде чем она успела отвернуться.

– Действительно, где же еще? – повторила она беспечным тоном, словно это ее не касалось.

А может, так оно и есть? Может, она будет рада, если он уедет. Но в этом случае она окажется во власти Болдессара. Правда, пока этого не знает.

– Дженова.

Он замолчал в нерешительности, колеблясь, стоит ли задавать вопросы. Остается совсем мало времени. Священник дал ему на размышления неделю, чтобы спасти себя и обелить, чтобы все исправить. Слишком мало.

– Генри? В чем дело? – В ее голосе звучало беспокойство. – Что случилось? Я знаю, что-то не так, и ты не обманешь меня, притворяясь, будто все в порядке.

Во взгляде Дженовы была мольба, но Генрих сомневался, что она хочет услышать от него правду. Он заговорил сбивчиво и торопливо:

– В Ганлингорнской гавани я встретил священника Болдессара. Он был в маске.

– Жан-Поля? У него изуродовано лицо. Видимо, после ожога. И на людях он прячет его под маской. А что он делал в Ганлингорнской гавани?

Вот и вопрос, подумал Генрих. Но он не собирался на него отвечать. Во всяком случае, честно и тем более сейчас. Он представил себе, как изменится ее лицо, когда она узнает правду. Каким холодным станет взгляд. Нет, он не решится рассказать ей о своем прошлом, которое может вызвать у нее только отвращение и презрение.

– Он умен, – продолжала Дженова, как будто не замечая его молчания. – Я говорю о Жан-Поле. Хорошо образован. Напрасно он связался с Болдессарами. Из него мог бы получиться великолепный кардинал, если бы не… – Перехватив взгляд Генриха, она состроила гримасу. – Я не доверяю ему. Он явно что-то скрывает. Изо всех сил старается притворяться равнодушным, когда на него косо смотрят из-за обезображенного лица, делает вид, будто это его не волнует.

– Ты очень точно его описываешь, милая.

– Почему он тебя интересует, Генри? Что он тебе сказал?

– Он просил меня… уговорить тебя выйти замуж за Алфрика. – Не стоит пугать ее сразу Болдессаром в роли жениха. – Я сказал, что это тебе решать.

Дженова нахмурилась:

– Я удивлена. Мне не могло прийти в голову, что такая вещь, как мой брак с Алфриком, его касается.

– У него все лицо обезображено? То есть…

– Ты спрашиваешь, как он выглядел до того, как с ним случилось несчастье? Думаю, у него были приятные черты. Светлые глаза, длинные ресницы. Один глаз остался невредимым, второй ослеп. Не знаю, сколько ему лет. Трудно определить.

Генрих кивнул. Она только что описала нескольких его дружков из Шато-де-Нюи. И все же он догадался, о ком идет речь. Этот имел все основания ненавидеть Генриха. Генрих его предал.

– Держись от священника подальше, – сказал он тихо, но настойчиво. – Не оставайся с ним наедине, Дженова, и не подпускай к нему Рафа. Он мне не нравится. Он опасен.

Дженова окинула его тревожным взглядом.

– Конечно, я буду осторожна, Генри. Но я знаю, что здесь, в Ганлингорне, я в полной безопасности. Надеюсь, ты ничего от меня не скрываешь, Генри? Ты же знаешь, что мне можно доверять, да?

Генрих улыбнулся, глядя ей в глаза, но на сердце у него было тяжело. Довериться ей? Господи, если бы только мог он поверить, что она в состоянии вернуть прошлое! Но он сомневался, что Дженова обладает такой властью.

Дженова хотела заставить его рассказать ей, что его угнетает. Что еще произошло, помимо встречи с Жан-Полем. Генрих вел себя странно, его мысли были где-то далеко, даже когда улыбался или болтал с ней, когда проверял на ней власть своих неотразимых чар. Но Дженова слишком хорошо его знала. Его что-то мучило, но он не хотел ей об этом рассказывать.

Почему он снова заговорил о дворе? И хотя это прозвучало в связи с его стремлением помочь Рафу, за что она должна быть ему благодарна, простое упоминание об этом омрачило радость Дженовы. Она не хотела, чтобы он уезжал. В ней теплилась надежда, что, возможно, он передумал.

Ей нужно установить между ними дистанцию. И сохранить свое сердце в неприкосновенности.

– Дженова?

Он смотрел на нее, и его взгляд притягивал словно магнит. Глаза выдали ее, потому что он поймал ее пальцы и сжал, словно хотел утешить. Молчание затянулось.

– Дженова?

Его тихий голос взволновал ее. У нее по телу побежали мурашки. Дженова ощутила его тепло, его запах. Ее захлестнуло острое желание, от которого участилось дыхание и забурлила кровь.

Она хотела ему отдаться.

– Генри, – прошептала она, заглядывая в его горящие страстью глаза.

– Я хочу тебя, – сказал он, почти касаясь губами ее кожи. – Сейчас.

Она рассмеялась:

– Сейчас? На глазах моей челяди?

Он оглянулся, как будто только сейчас понял, что они не одни.

– Иди в свои покои, – сказал он также тихо. – Придумай что-нибудь. Я последую за тобой.

– Генрих?

– Я хочу тебя.

Дженова тоже изнывала от желания.

– Хорошо, – прошептала она.

Дженова сделала вид, будто ищет свою брошь, после чего вслух заявила, что, видимо, оставила ее у себя в опочивальне. После чего, не оглядываясь, устремилась к лестнице. И тут спохватилась.

О Боже, Агета наверху!

Дженова повернулась, собираясь спуститься вниз и предупредить Генриха, чтобы не ходил за ней. Тут вокруг ее предплечья сомкнулась чья-то сильная рука и потянула на узкую темную лестничную площадку.

Избегая прикасаться к ней напряженным телом, Генрих, учащенно дыша, пожирал Дженову глазами. Дженова дотронулась до его лица.

– В моих покоях Агета, – предупредила она. – Мы не можем туда пойти.

– Может, здесь?

Когда он прижался к ней, она сквозь одежду ощутила его возбужденную плоть.

– Здесь? – У нее округлились глаза. Хотя его слова ее шокировали, она прильнула к нему бедрами, сгорая от желания. – Генри, но мы не можем…

– Здесь тихо, и мы одни. Будет… особенно захватывающе заниматься любовью, зная, что тебя могут в любой момент застать врасплох.

Захватывающе? Дженова так не думала. Ее тело трепетало, вынуждая согласиться, но она не забывала и об осторожности. Но Генрих уже сжимал ее в объятиях, осыпая поцелуями.

Он уничтожал ее губами, опустошал языком. Когда Генрих притиснул ее к стене, привалившись к ней, желание накрыло ее сокрушающей волной.

Она сознавала, что не станет сопротивляться. Боялась только, что их застанут врасплох. Но Генрих прав, это будет захватывающе. Дженова не знала, сколько времени у них впереди. День, неделя, месяц? Этот момент неистовой страсти с Генри, возможно, поможет ей прожить без него остаток жизни.

Она больше не властвовала над собой, когда путалась руками в его волосах, прильнув к нему губами. Ею двигало сладострастие, слившееся в пьянящую смесь томления и боли. Его тело целиком принадлежало ей. Ее жаждущие бедра поднялись навстречу его эрекции, помогая ему найти у нее между ног влажное горячее лоно. И она ощутила трепет приближения экстаза.

Но этого было недостаточно.

Она хотела большего. Она хотела стать частью его. Почувствовать его в себе.

Генрих приподнял ее, обхватив ладонями за ягодицы, и пристроил к себе поудобнее. Обвив его бедра одной ногой, Дженова прижалась к нему еще плотнее, стремясь всем своим существом к более полному слиянию. Ее грудь болела. Склонив к ней голову и обжигая даже сквозь платье своим горячим дыханием, он хотел припасть губами к ее изнывающей плоти, от которой его отделяла тонкая преграда ткани. Дженова потянула за завязки у горла и, расслабив шнуровку, стянула с плеч платье.

Ее набухшая грудь с налившимися сосками обнажилась. Издав продолжительный стон, Генрих впился в нее губами, ласкал их языком, мял, тискал. Испытываемые ощущения не поддавались пониманию и были слишком мощными, чтобы с ними бороться. Она считала себя сильной, но противостоять этим ощущениям было не в ее власти.

– Я хочу тебя! – прорычал Генрих, глядя ей прямо в глаза.

Ее пальцы нащупали завязки его штанов. И в следующий миг его жезл вырвался на свободу. Дженова провела по нему рукой, и он содрогнулся. Генрих задрал ей юбки. Затаив дыхание, Дженова запрокинула голову, когда он прикоснулся к ее налитой плоти своей и опалил горячими губами ее шею.

– Давай, Генри, – простонала она. – Давай же, давай!

Резким движением он овладел ею, рывком войдя на всю глубину.

Дженова ахнула, в самом низу живота распустился цветок огня, посылая дрожь в бедра. Она подняла голову, и Генрих заглянул в ее глаза.

Она была прекрасна. Сирена. Богиня. Он пожирал ее взглядом. Из-под сбившейся вуали вырвалась на свободу коса и расплелась. Волосы рассыпались по плечам темными волнами.

Слегка откинувшись назад, Генрих снова погрузился в ее омут, зная, что его глубины ему всегда будет мало. Он хотел слиться с ней воедино. Хотел, чтобы в ней созрел его плод, чтобы потом повторить все сначала. А потом еще и еще. И чтобы это продолжалось до конца их дней.

Он вновь нырнул в глубину и припал губами к ее губам, исторгнув из ее горла крик свершения, за которым последовал его собственный. Сплетясь в объятиях, их тела подрагивали. Где-то далеко жужжали голоса слуг, лаяла собака, слышались громкие приказы командира, тренирующего солдат. Жизнь текла своим чередом, и они были всего лишь ее частью. Все как будто оставалось прежним и в то же время как-то изменилось. Генрих сделал несколько глубоких вдохов, пытаясь понять, что это значит.

Дженова хрипло рассмеялась, отпуская его, и одернула юбки, прикрыв наготу. Дрожащими пальцами она взялась за шнуровку платья. Генрих нежно оттолкнул ее руки, чтобы самому затянуть шнуровку, и сосредоточился на узле. В горле у него пересохло, сердце громко стучало.

Она нужна ему. Он должен спасти ее от Болдессара. Должен обеспечить ее безопасность, даже если она этому воспротивится. Ей ничто не должно угрожать, даже если его не будет здесь, в Ганлингорне. Чтобы достичь этого, ему требовались определенные полномочия или положение, а для этого существовал лишь один реальный способ.

Он должен на ней жениться.

Возникшие в голове слова прозвучали барабанным боем, и он даже не осознал, что произнес их вслух, пока она не застыла под его руками. Когда он отступил на шаг и поднял на нее глаза, Дженова смотрела на него так, словно у него выросли рога, хвост и копыта.

– Генри? Ты только что попросил меня выйти за тебя замуж? – едва слышно прошелестел ее голос.

– Думаю, я должен на тебе жениться.

Она судорожно сглотнула и округлила глаза. Между ее бровей пролегла морщинка. Она попыталась привести в порядок волосы.

– Генри, ты не должен чувствовать себя… ты не должен думать, что… Я не жду, что ты… – Она перевела дух. – Помнишь, я недавно просила тебя остаться, но ты сказал, что не можешь? Почему же сейчас ты просишь меня выйти за тебя замуж?

Генрих нервно рассмеялся.

– Это не личное, Дженова, это…

Ее лицо, казалось, окаменело.

– Ты в опасности. Я хочу тебя защитить. Мне будет проще сделать это, если я стану твоим мужем.

Слова эти показались ему здравыми, разумными. Дженова ничего не ответила. Молчание становилось тягостным.

Она закрыла глаза, а когда раскрыла их, взгляд стал жестким, холодным и чужим.

– Нет, Генри, мне не нужно твое покровительство. Я полагаю, твое предложение шло от души, но я и сама в состоянии за себя постоять. Мне жаль, если, попросив тебя остаться, я тем самым дала тебе повод думать, что ищу в тебе защитника. Это далеко от действительности. А теперь прошу прощения…

Как это глупо! Они только что страстно занимались любовью на лестничной площадке, а теперь она просит ее простить. Он рассмеялся, хотя сердце болезненно сжалось. Как бы ему хотелось, чтобы все сложилось по-другому. И все же он понимал Дженову. Даже восхищался ею! У нее нет причин ему доверять. Он не тот человек, на которого можно положиться. Ведь она ничего не знала о его прошлом.

– Дженова, – прошептал он. – Я… Дженова, пожалуйста…

Она не оглянулась. Ее синие юбки колыхнулись и исчезли на верхней ступеньке. Генрих остался один. Он попросил Дженову стать его женой, сделав первое в жизни предложение, и она его отвергла.

Слова эти пришли неизвестно откуда, удивив его не меньше, чем Дженову. Может, он надеялся, что она улыбнется, всплакнет и скажет «да». В то же время он втайне радовался, что она отказала. Что может он предложить ей, кроме бесчестья? Если правда выйдет наружу, она начнет его презирать.

Для Дженовы это была бы плохая сделка.

Генрих прислонился лбом к стене, где совсем недавно покоилась голова Дженовы, и, вдыхая ее запах, думал, что ему делать дальше.