Скалы поднимались на головокружительную высоту. Далеко внизу плескалось и ревело море. Пустив лошадей в галоп, Генри и Дженова неслись по поросшей пучками травы земле, пугая птиц и изредка попадавшихся на пути деревенских жителей, собиравших птичьи яйца. Дикая природа напомнила Генриху родной дом Дженовы в Нормандии, где о скалы билось это же море. Возможно, поэтому, решил он, она любила Ганлингорн и чувствовала себя здесь такой счастливой.

Не совсем счастливой, поправил он себя, переводя дух. Иначе не строила бы планы вторично выйти замуж. В его памяти возник полузабытый образ Мортреда. Темноволосый, светлоглазый, с изрытым оспинами лицом. По характеру Мортред в какой-то степени напоминал Генриха. Такой же самоуверенный, умный, дерзкий. Только пробиваться в жизни ему было намного легче: он пользовался покровительством короля Вильгельма. Ему не приходилось, как Генриху, бороться за место под солнцем.

Мать Дженовы хотела отдать дочь ему в жены, когда та была еще совсем юной, но Дженова не согласилась. Мортред женился на другой, но его жена умерла, не оставив детей. Тогда Мортред вновь начал искать невесту, и на этот раз Дженова согласилась. Она влюбилась в него и согласилась обвенчаться. В то время Генрих не сомневался, что Мортред тоже ее любит. Он даже верил, что Мортред будет хранить жене верность, вернее, хотел в это верить.

Однако Мортред изменял жене направо и налево. Но старался держать это в тайне от жены. Дженова жила в Ганлингорне в полном неведении. Генриха возмущало поведение Мортреда. Но он делал все, чтобы Дженова не узнала об изменах мужа и не испытала боль.

«А ты сам вел бы себя иначе? – насмешливо спросил его им утренний голос. – Будь ты женат на Дженове, хранил бы ты ей верность?»

Скорее всего, нет. Но нашел бы способ не причинять ей страданий.

Над ним взвилась чайка и с пронзительным криком нырнула в море. Холодный морской воздух бил ему в лицо, обжигал глаза, проникал под одежду. Все же Генрих испытывал большой душевный подъем. И беззаботность. Здесь, в Ганлингорне, ему не нужно было ничего делать – встречаться, прислушиваться к разговорам, распутывать сплетни, раскрывать интриги, опасаться убийц. Давно он не чувствовал себя таким свободным.

Но это чувство могло оказаться обманчивым.

Дженова тоже была поглощена своими мыслями, хотя они носили куда более прозаичный характер. Она подсчитывала про себя аккуратно составленные в ее закромах бочонки с солониной, прикидывая, хватит ли припасов до весны. Она не сомневалась, что хватит, ибо обладала всеми качествами рачительной хозяйки. Но к зиме следовало хорошо готовиться и заблаговременно запастись всем, что у них было и могло понадобиться в холодные месяцы. От хозяйственных способностей Дженовы зависело благополучие множества людей, и она не могла их подвести.

Мортред никогда этого не понимал или, может, просто был менее ответственным, чем она. Он, как и Генри, предпочитал светскую жизнь и суету двора, компанию короля и доступных женщин, имевшихся там в изобилии, как стало известно Дженове впоследствии. Домашний уют нисколько не интересовал Мортреда, а она в силу своей влюбленности и наивности не видела этого. Никогда больше она не допустит ничего подобного.

Вьющаяся над головой чайка заставила Дженову посмотреть вверх. На лицо упала снежинка и тут же растаяла. Сегодня они слишком далеко заехали, почти до дальних пределов ее владений. Погода стала портиться. Грозовые тучи висели прямо над головой. Над холмами, простираясь на север, клубился густой туман, уже окутавший лес, отделявший их от безопасной долины Ганлингорн. В ближайшее время разразится буря.

– Надо возвращаться домой, – бросила Дженова, оглянувшись на Генриха. – Вот-вот начнется шторм со снегопадом.

– Тогда поторопимся, – сказал он, встретившись с ней взглядом. – Показывай дорогу, Дженова, я последую за тобой.

Кивнув, она погнала лошадь к лесу.

Становилось все холоднее. Они скакали во весь опор, снег слепил глаза. Дженова буквально окоченела. И тут она заметила старый сучковатый дуб, возвышавшийся над остальными. По этой примете Дженова поняла, что они находятся неподалеку от башни Адера.

Башней Адера называлось место, используемое преимущественно в теплые месяцы лесниками, следившими за порядком в лесах Ганлингорна. Однако порой ее люди находили здесь укрытие от непогоды и в зимнее время, так что башню поддерживали в хорошем состоянии круглый год. Там они будут в безопасности.

– Дженова? – услышала она за спиной голос Генриха. Лицо его было мрачным и побелело от холода. – Необходимо найти укрытие!

Дженова напомнила себе, что в сложившейся ситуации несет ответственность за Генриха и не может его подвести.

– Здесь есть укрытие! – крикнула она, указав в сторону лесной чащи.

Генрих кивнул и пришпорил лошадь.

Вскоре перед ними выросла башня Адера. Приземистая башня, к которой прилепилось нечто вроде домика, возведенного из бревен и камня. Зубчатую крышу и порог низкой двери уже засыпал снег.

Генрих спрыгнул с лошади, проворно откинул снег от порога. И оглянулся на Дженову.

– Пошли! – скомандовал он хмуро. – Ты закоченела.

Дженову не покидало ощущение, что она пускается в неизведанное и рискует сжечь за собой все мосты…

Дженова проследовала за ним внутрь.

Сюда не долетал шум бури. Когда глаза привыкли к темноте, Дженова огляделась. Помещение состояло из единственной комнаты с земляным полом, у одной из стен высилась сваленная в кучу груда чистой соломы. Тут же были аккуратно сложены дрова. Пока Генрих привязывал под навесом за башней лошадей, Дженова развела огонь и со стоном облегчения села у очага. Дрова уже разгорелись, когда Генрих в засыпанном снегом плаще вернулся в укрытие.

– Я не придала значения погоде, – призналась Дженова, бросив на него виноватый взгляд. – Я видела, что приближается буря, но пребывала в таком радостном состоянии, что подумала, у нас достаточно времени.

Он развязал шнурки плаща и, встряхнув его, разложил сушиться на дровяной кладке.

– Я тоже был в приподнятом настроении. – Он подошел к огню и остановился, глядя на нее сквозь пламя. Он как будто изучал ее лицо, читал ее мысли, потом лукаво улыбнулся. – Мы были такими же в пору детства, помнишь? Вместе уезжали и забывали обо всем на свете. Твоя матушка всегда ворчала. Мы в равной степени виноваты, Дженова. Но теперь мы здесь, и нам ничто не угрожает. Да еще в таком роскошном пристанище. Что это за место?

– Башня Адера. Мы не знаем, кто этот Адер на самом деле, но существует легенда, будто много-много лет назад он был королем в этой части Англии. Думаю, он был бритт. Защищал свои земли от римлян. Он построил эту башню в знак предупреждения, чтобы они не заходили дальше. В одной из легенд рассказывается о его любви к жене капитана римского легиона. Возможно, здесь и встречались возлюбленные.

Генрих вскинул брови:

– Это не слишком романтично.

– А по-моему, очень даже романтично, – возразила она.

– Для встреч можно найти место получше, – продолжал он. – Здесь даже нет удобной постели.

Дженова с неприязнью покачала головой:

– Они любили друг друга, Генри. Это состояние души.

– Как помешательство?

Она попыталась изобразить улыбку, но вдруг ощутила, что страшно замерзла. Несмотря на веселое потрескивание огня, она никак не могла согреться. К тому же бушевавший ветер проникал внутрь.

С мрачным выражением лица Генрих опустился возле нее на колени.

– У тебя замерзли ноги?

– Я их просто не чувствую.

Несмотря на меха, Дженова дрожала всем телом.

– Ладно.

Быстрым движением он снял с нее сапожки и поставил к огню. Ее нога в чулках были словно ледышки, а его ладони – почти горячими. Он принялся растирать ее ступни: пальчики, пятки, подошвы. Потом стал растирать покрасневшие от холода руки.

Генрих сосредоточенно хмурился. Его прикосновения были бесстрастными и в то же время нежными. Он делал то, что положено, но сама Дженова не чувствовала себя безучастной. Она ощущала заботу; его прикосновения были невероятно приятными, успокаивающими, почти чувственными… Дженова расслабилась, по телу разлилась истома удовольствия.

– Спасибо, Генри, – поблагодарила она тихо. – Ты очень добр ко мне.

Генрих остановил на ней взгляд. В его голубых глазах заплясали отблески огня.

– Разумеется, я к тебе добр. – В его голосе звучала насмешка. – Разве мы не друзья?

До чего же он красив! Если бы она не знала этого мужчину целую вечность, не играла бы с ним в детстве, естественно, испытала бы к нему влечение, как и любая другая женщина. Впрочем, она действительно испытала к нему влечение…

По телу пробежал теплый ручеек незнакомого чувства, волнения, которого она давно не испытывала. Дженова поежилась.

– Тебе все еще холодно? – заботливо справился Генри.

Он вновь взял ее руки в свои. Его пальцы были сильными и уверенными. На одном белел кривой шрам. Дженову вдруг обожгла мысль: «Я ведь не знаю, откуда у него этот шрам». В этот момент она со всей ясностью осознала, что многое из жизни Генри неведомо ей. В своей самонадеянности она полагала, что ей известно о нем все, что представляет хоть какой-то интерес. Но это было далеко не так. Она не могла знать о нем все. Ведь это могло быть небезопасно.

– Дженова?

Озадаченный ее молчанием, он смотрел на нее в ожидании ответа на свой вопрос.

Она заставила себя улыбнуться, стараясь прогнать мысли, принявшие опасное направление.

– Мне… мне все еще холодно… немного!

Он еще больше нахмурился. Что это с ним? Не успела Дженова опомниться, как Генри взял ее плащ и укрыл их обоих. Его рука при этом скользнула под меховую подкладку. Он крепко прижал Дженову к себе, положил ее голову на свое плечо. От удивления Дженова онемела, но не отодвинулась, испытывая удовольствие от его близости. Ей нравилось ощущать себя в кольце его рук.

– Скоро согреешься, – прошептал Генри.

Его дыхание обожгло ее кожу. Ее сердце забилось сильнее, кровь в жилах забурлила.

«Если хочешь жить, уноси ноги!» – предупредил внутренний голос. Но она не обратила на него внимания, так же как на опасные грозовые тучи. Генри ее друг, старинный друг. Но, прислушиваясь к его голосу, рокотавшему в глубинах его груди, к ритмичному стуку его сердца, она сознавала, что ее душевное равновесие нарушено.

Дженова снова поежилась, но теперь не от холода. Ей стало тепло, даже жарко. Она и впрямь созрела для брака. До сего момента Дженова не представляла, в какой степени ее женское естество истосковалось по мужчине…

– Дженова?

Голос Генриха прозвучал озабоченно. Она приподняла голову и посмотрела на него. Он пристально вглядывался в ее лицо. Их взгляды встретились. У Дженовы пересохло во рту, и она провела кончиком языка по верхней губе. Заметив это движение, он затаил дыхание и напрягся. Видимо, догадался, какие чувства ею владеют. По выражению ее глаз.

Ее сердце бешено застучало, внутренний голос сказал: «Это плохо. Плохо. Немедленно остановись». Но остановиться не смогла. Даже ради спасения собственной жизни она не смогла бы вырваться из оков, сделавших ее своей пленницей. Но в глубине души она знала, что не хочет этого.

Застонав, словно от боли, Генрих стал ее целовать.

Его рот обжигал, хотя губы были холодными. Ошеломленная, Дженова замерла. Но потом стала отвечать на его поцелуи. Ей казалось, что рядом с ней не Генри, а какой-то другой, незнакомый мужчина.

И все же это был Генри.

Дженова отпрянула от него, нервно рассмеялась и прижала пальцы к губам. Он пристально смотрел на нее, тяжело дышал. В глазах его горело желание.

Это вернуло Дженову к действительности.

– Не понимаю, что происходит, Генри. – Голос ее дрогнул.

– Я поцеловал тебя, – сказал Генрих и отвернулся, чтобы подбросить в очаг дрова.

Дженову снова стал бить озноб. То ли от холода, то ли от желания. Она сама этого не знала.

– Не могу поверить, что тебя раньше не целовали, милая, – насмешливо произнес Генри.

Это задело Дженову за живое, и она деланно рассмеялась:

– Это все, что ты можешь сказать? Поцелуй старинных друзей? Мне показалось, я почувствовала нечто большее.

Это прозвучало как вопрос, и она пожалела о сказанном. Генрих спокойно занимался огнем. Вспыхнувшее в его глазах желание, видимо, ей почудилось. Желание? К ней? Нет! Генрих не желал ее. Они были друзьями, и ничего больше. Ему хватало других женщин, чтобы удовлетворять свои аппетиты. Видимо, он поцеловал ее из жалости, видя, как сильно она замерзла. Он всегда был к ней добр.

Генрих подложил в огонь очередное полено с таким сосредоточенным видом, словно от этого зависела его жизнь. Он проклинал себя. Зачем только он ее поцеловал? Нельзя было поддаваться мимолетному искушению, хотя она выглядела такой желанной, такой сладкой. Он никогда не испытывал желания к Дженове. Всегда чувствовал себя с ней в безопасности. Ей ничего не надо было доказывать, так же как и самоутверждаться.

Почему вдруг все изменилось?

Ничего не изменилось, заверил он себя. На него нашло затмение, но теперь все позади. Он бросил на нее взгляд через плечо. Мокрые, спутанные волосы, холодное, напряженное лицо. Ни намека на желание. Так что все в порядке.

Генри снова на нее посмотрел.

Она и вправду промокла до нитки. Платье липло к телу. Дженова обхватила себя за плечи, сунув пальцы под мышки. Ноги в сырых чулках протянула к самому огню.

– Сними промокшую одежду, – сказал Генри. – Мой плащ уже почти высох. Закутайся в него, пока твоя одежда будет сохнуть.

В глубине его сознания яростно металось, кричало и жестикулировало его второе «я», но он не обращал на него внимания. Может, это предупреждение? Но он не нуждается в предупреждениях. Это же Дженова. Дженове требовалась его помощь, и он никогда ее не подводил.

Дженова склонила голову набок, словно тоже услышала предупреждение.

– Не знаю, Генри.

– Ты совсем окоченеешь. Ты ведь хочешь вернуться домой, в Ганлингорн, и выйти замуж за своего Алфрика, правда?

То ли упоминание имени жениха оказало на нее воздействие, то ли спокойный тон Генри. Но Дженова расслабилась, и страхи отпустили ее. Генри прав. Просто после его поцелуев она испытывала некоторую неловкость.

«Не будь глупой. Это же Генри. Мне нужно согреться, иначе я вправду заболею. Глупо проявлять стыдливость в присутствии человека, которого я знаю чуть ли не всю жизнь».

Пожав плечами, Дженова сунула руки под плащ и негнущимися пальцами стала развязывать мокрую шнуровку платья. Генрих исподтишка наблюдал за ней, потом, не выдержав, подошел, оттолкнул ее руки и развязал шнуровку. Сняв с нее плащ, сказал:

– Ну вот, теперь разденься, а я принесу тебе свою накидку.

Он замешкался, бросив взгляд на ее мокрые ступни. Быстро стащил с нее чулки, освободив от подвязок над коленями, стараясь не замечать, какие стройные у нее ножки.

Генрих принес ей свой плащ, а ее плащ и чулки разложил на Поленнице. Затем вернулся к огню и сел к ней спиной. После короткого ожидания вытянулась голая рука и бросила рядом с ним остальную одежду. Его взгляду предстало платье, теплая шерстяная поддевка и нижняя сорочка из шелка, которую надевают на голое тело. Ощущая пальцами мягкий, тонкий шелк ее сорочки, еще хранившей запах ее кожи, он запретил себе думать на эту тему. И хотя у него слегка кружилась голова, как у пьяного, он сказал себе, что это от дыма.

Когда наконец он закончил возиться с ее вещами и нашел в себе смелость повернуться к Дженове, она сидела со своей стороны огня, утопая в складках его слишком большого для нее плаща, распустив волосы по спине и плечам, чтобы просохли. С ее стороны огня? С каких это пор у них возникла необходимость отделиться друг от друга подобным образом? Когда это ему требовалось устанавливать между ними дистанцию? Ведь это Дженова, его подружка. Ее руки, протянутые к огню, дрожали.

И все же он колебался. Оттягивал время.

– Мы и сейчас как дети, – сказал он и улыбнулся, – чрезмерно увлекшиеся игрой, чтобы заметить, что погода портится.

– Мы всегда дурно влияли друг на друга. – У Дженовы стучали зубы, хотя она всеми силами старалась унять дрожь. – П-помнишь, как моя мать всегда стремилась разделить нас?

– Но ей это не удавалось. Мы находили способ улизнуть от нее. – От воспоминаний прошлого его улыбка померкла. Вероятно, его воспоминания отличались от ее собственных. Ее мать действительно недолюбливала Генри. Но Дженова не обращала внимания на угрозы и предостережения матери. Она верила, что Генри не может сделать ничего дурного, и в ответ на ее преданность он зачастую втягивал ее в проказы. Он не обиделся бы на нее, перестань она с ним водиться, но Дженова и не собиралась, оставаясь его преданным другом.

– Ты всегда была очень добра ко мне, Дженова. Добрее, чем я того заслуживал.

Она взглянула на него сквозь пламя, и в ее зеленых глазах вспыхнули золотые искорки.

– О, Генри, – тихо произнесла она, – ты был таким милым маленьким мальчиком. Я бы не смогла тебя бросить, как не смогла бы бросить… своего лучшего пони.

Эти слова вызвали у него смешок, и на сердце потеплело. Она любила его, как и он ее. В этом не было сомнений, но годы шли, и они выросли. Он делал многое, о чем ей не следовало знать, жил своей жизнью за пределами ее мира. За это время она стала женой и матерью, хозяйкой Ганлингорна. Они были далеки друг от друга, как солнце от луны, и все же они навеки связаны друг с другом.

В этот миг он осознал, что нуждается в ней, чтобы помнить о своем происхождении, о том, кто он есть на самом деле. Чтобы не утратить веру в себя, он должен был видеть в ее глазах тепло и восхищение.

Поднявшись с ленивой грациозностью, Генрих переместился на ее сторону огня. Все, что случится дальше, сказал он себе, предопределено судьбой. Ни он, ни она не несут за это ответственности. Наверно, всему виной это место, башня Адера. Он обвил ее рукой и привлек к себе. Она дрожала, и он выразил ей сочувствие, потом обнял второй рукой и еще теснее прижал к своей груди. Но ее дрожь не проходила, тогда он посадил Дженову к себе на колени и крепко сжал, заключив в объятия. Ее влажные волосы щекотали ему нос, и он зарылся в них, вдыхая ее аромат.

– Я все еще милый? – спросил он наконец скорее из стремления разрядить неловкость ситуации, чем из любопытства.

Дженова издала смешок, и он почувствовал, как к его щеке прикоснулись ледышки ее пальцев и ласково погладили.

– Конечно, дорогой Генри. Ты всегда будешь м-милым. Для м-меня.

Удивленно приподняв бровь, он посмотрел на нее сверху вниз.

Она улыбнулась. Обрамленное густыми волосами, ее лицо выглядело бледным и совсем юным. Уязвимым. Беззащитным. Ее свернутое калачиком тело было мягким; он чувствовал сквозь ткань плаща ее грудь. От холода ее соски затвердели, и он испытал желание согреть их губами.

Генрих закрыл глаза, но это не помогло. Пахом он ощущал нежную округлость ее ягодиц. Еще немного, и она почувствует, как он наливается твердью. Он ничего не мог с собой поделать. Ему было так хорошо с ней!

– Генри?

В ее голосе прозвучала неуверенность. Он открыл глаза и увидел, что она смотрит на него. Тут Генрих понял, что означало предостережение, прозвучавшее рацее в глубине его сознания. Еще он понял, что должен был внять голосу разума. Но уже было поздно.

Дженова тоже это осознала. Ее зеленые глаза затуманились. Она хотела что-то сказать, но Генрих уже потянулся к ее губам.

Их губы слились.