Пролог

Роберт Сарин осторожно, прижимая к груди заплесневелый фолиант, опустился в старое деревянное кресло-качалку и заерзал, поудобнее устраивая непослушные ноги. Наконец усевшись, он положил книгу на колени, прикрыл ладонями растрескавшийся кожаный переплет. Кресло медленно закачалось, и он погрузился в размышления о том, как проживет день грядущий и день следующий, и как справится с тем, что ему предстоит и что ему еще неведомо. Невидящими глазами он смотрел на неподвижно лежавшую в постели древнюю старуху, чей взгляд, не менее неподвижный, был устремлен к соломенному потолку, словно старуха высматривала там следы ненавистных тварей, имевших глупость сунуться в ее безупречный дом.

«Вон, проклятая крыса!» — говаривала она всякий раз, если вдруг случайная мышка забиралась в ее владения, и начинала перечислять способы, как расправиться с незваной гостьей, заливаясь злорадным смехом, и сын ее, сам давно немолодой, неусыпно несший службу подле постели, слышал в нем мстительные нотки. Ребенком он порой до того пугался силы, скрытой в словах матери, что забирался под ту самую кровать, на которой она теперь лежала, и только и мог, что робко выглядывать оттуда, рассматривая соломенный потолок.

Тогда, в молодости, мать его была отнюдь не тем человеком, с кем можно было бы пошутить, и, насколько он помнил, «проклятые крысы», будто понимая это, спешили скорее убраться. Теперь, на десятом десятке, когда тело ее одряхлело, кожа стала почти прозрачной, а глаза помутнели, только ум ее не утратил силы. На краю пропасти она все еще с отчаянным упорством продолжала цепляться за жизнь, будто смерть собралась явиться за ней слишком рано и колокол, который должен был о ней прозвонить, заслуживал сам быть расколот. Она не была готова к уходу в небытие и, как подумал сын с долей грусти, никогда не будет готова. Не раз она говорила ему, голосом ломким и полным горечи, что еще не закончила земных дел. А он, несмотря на свой страх перед ней, все же ее любил. Обязанный ей всем, что умел, он тоже не был готов с ней расстаться.

Он смотрел на голубые жилки, просвечивающие сквозь похожую на пергамент кожу, не понимая, как у этого сердца, чьи стенки наверняка сами стали тоньше бумаги, хватает сил гнать кровь, наполняющую их голубизной. Лицо ее, такое прежде ясное и чистое, теперь было сплошь изрезано морщинами и складками, испещрено теми темными пятнами, которые, однажды появившись, навсегда ложатся, будто грязные брызги, знаменуя собой приход старости. Дыхание ее с каждым вдохом становилось все медленнее, и Сарин знал, что вот-вот наступит минута, когда пауза между вдохом и выдохом затянется настолько, что легкие окончательно выбьются из ритма.

«Неужели это и есть конец? — думал Сарин. — Всего-навсего нарушение ритма». Быть не может — для того чтобы уничтожить тело, работавшее почти целый век, одного ритма мало, нужно что-то еще. Он вынул перо, лежавшее между страницами фолианта вместо закладки, и, протянув руку, поднес его к губам и носу матери. Перо еле заметно затрепетало, и трепетания повторялись равномерно каждые несколько секунд. Оно вздрогнуло несколько раз подряд, когда старуха вздохнула глубоко и протяжно, а потом вдруг замерло я осталось неподвижным в его руке. Он подержал его, как ему показалось, бесконечно долго, и наконец уверился, что мать отошла. Тогда он опустил голову и тихо заплакал, и слезы его бесшумным дождем полились на белесый от плесени переплет.

Через некоторое время он поднял затуманенные слезами глаза на ее недвижное тело, потом перевел взгляд на окно по другую сторону от постели. В окне он увидел несколько заглядывавших снаружи физиономий, чьи черты были искажены волнистой неровностью стекол. Он смотрел на них до тех пор, пока не поймал взгляд каждого. Во всех безошибочно читались страх и горечь. Его мать долго была для них защитницей и опорой, а теперь, после ее ухода, он должен был бы занять ее место. Однако он, от самого своего рождения, ознаменованного жестокими обстоятельствами, был не слишком крепок здоровьем, отчего не смог унаследовать от матери весь ее ум, и потому она, прежде чем сдаться смерти, устроила дело так, что теперь они должны были защитить его.

В книге, сказала она, есть все, что нужно, она подскажет ему, как правильно выполнить все задачи, которые теперь встанут перед ним. Он опустил глаза на заплесневелую кожу, собираясь открыть книгу, как вдруг с ужасом осознал, что вынул закладку и теперь не сможет найти места, с которого, как сказала мать, он должен начать. Его обдало горячей волной стыда, смешанного со страхом, когда он понял, что подвел мать. Как он мог потерять страницу? Она так долго и так старательно отыскивала ее.

Он начал сначала и принялся переворачивать один лист за другим, тщательно вглядываясь в древние письмена в надежде найти знакомые слова. Чернила на этих первых страницах, некогда черные, давным-давно выцвели, стали полупрозрачными, коричневатыми, и буквы едва не сливались с испачканными листами. Почерк писца был чужеземный и витиеватый, а слова принадлежали языку, которого он не знал, не осилил, хотя мать не раз пыталась его научить. Терзаясь своей глупостью, он нетерпеливо перевернул несколько страниц и наконец нашел место, где чернила оказались поярче, а слова знакомы. Однако он пролистнул и эти страницы и читать стал только там, где чернила были угольно-черные, где четкие углы букв знакомо загибались кверху и узнавалась рука женщины, которая лежала сейчас перед ним на низкой постели. Там он начал читать, медленно, внимательно, чтобы твердо увериться, что хорошо все понял, потому что хотел, когда наступит время, сделать все правильно.

Ему придется, сказала она, выполнить одну задачу, которая потребует от него всех сил, однако книга ему поможет, в ней найдется все необходимое. Не знала она только, когда это произойдет, но задача эта ляжет на него, сказала она, потому что при ее жизни этот час так и не пробил. Он от всего сердца надеялся на то, что ему хватит сил и мужества выполнить свою миссию так, как следует, как выполнила бы мать. Он вновь поднял глаза к окну и, поймав на себе взгляд наблюдателей, еле заметно кивнул. И они так же, еле заметно, повторили его кивок в знак сочувствия.

«Уже кое-что, — подумал он. — Хорошо бы тем и ограничилось».

 

Ноль

Апрель 2005

В тот самый день, когда Джейни Кроув была почти совершенно довольна собой и жизнью, что-то разладилось в механизме мироустройства, и все пошло наперекосяк.

— Вам не кажется, когда все так просто, что это похоже на издевательство? — сказала ей немного в нос (оттого, наверное, что переговорник в защитной маске оказался не по размеру) дама в соседнем самолетном кресле. — Только подумайте, сколько могло быть способов. Ядерный взрыв. Комета. Террористы, которые вполне могли бы захватить химический арсенал. И что же? Обыкновенная дурацкая бактерия.

— Можно сказать и так, — сухо отозвалась Джейни в надежде на то, что тон ее ясно даст понять, насколько неинтересна ей эта тема.

И когда только эта тупая дурында перестанет ныть, перечисляя все неприятности, случившиеся с ней в результате Вспышки? Если она и после обеда собирается вешать на уши эту лапшу, то Джейни выдаст ей парочку любимых историй времен самой Вспышки. По сравнению с ними померкнет все это тупое нытье.

Их самолет, направлявшийся в Лондон, гудел над Атлантикой. «Рак одолели, теперь бы одолеть турбулентность», — подумала Джейни. Стюард, двигаясь по проходу невероятно при такой тряске твердой походкой, раздавал налево и направо коробочки с питательной жидкостью, предназначенной для утоления голода. Второй шел за ним следом, выдавая упаковки со «стерильными приспособлениями для питья», как корректно с точки зрения медицины назывались в авиакомпаниях обычные пластиковые соломинки. Джейни, которой исполнилось сорок пять, была тем не менее слишком молода, чтобы помнить время, когда соломины эти делались из плотной вощеной бумаги, на ее памяти они всегда были из пластика. Хотя, конечно же, вне всякого сомнения, бывали и времена, когда, исходя из названия, это были и впрямь настоящие соломины. Вздохнув, Джейни покачала головой, размышляя над тем, что, кажется, вообще все на свете меняется и перемены редко бывают к лучшему.

Она бросила взгляд в сторону своей умолкшей наконец соседки, которая как раз вставляла соломину в отверстие стерильной маски. Джейни смотрела, как она проталкивала соломину через резиновое кольцо, пока та не попала в рот. Проткнула вторым концом такой же резиновый уплотнитель в верхней части коробочки, который тут же аккуратно сомкнулся вокруг соломины, создав вполне герметичное соединение. Соседка принялась бодро сосать, со всеми соответствующими всхлипами и причмокиваниями, чересчур ясно слышимыми в наушниках у Джейни. На мгновение соседка подняла глаза на Джейни и, заметив на лице у нее усмешку, быстро отключила звук. Виновато улыбнувшись, она в наступившей тишине вновь отвела взгляд в сторону, увлеченная ритуалом приема пищи.

«Вот и хорошо, — подумала Джейни, — помолчи немного. Не понимаете вы своего счастья, леди. Возьмись вы снова за свое, я, очень может быть, стала бы рассказывать про себя. Например, про то, что была хирургом, хорошим, между прочим, хирургом, что была у меня замечательная семья, но из них никого не осталось и меня — по безжалостным нашим правилам — заставили поменять профессию, и теперь я, в моем возрасте, должна переучиваться».

Джейни отключила наушники и занялась собственной коробочкой. Стало тихо, как под водой, — отдельные звуки доносились сквозь оболочку шлема, но глухо, будто издалека. Мертвый стерильный воздух внутри почти ничего не пропускал. Джейни прикрыла глаза и представила себе, будто она в спокойном, безмолвном лесу, где растут высокие сосны и до слуха доносится только пение птиц и жужжание насекомых, которые всплыли вдруг в памяти вместе с воспоминаниями об, одной из таких поездок в детстве. Покой и умиротворение.

Никакого покоя, однако, не было для стюардов, вынужденных слушать скрипы пластиковых костюмов, когда пассажиры, устраиваясь в креслах поудобнее, неуклюже ворочались в своих тяжелых стерильных скафандрах, предназначенных для того, чтобы исключить самую вероятность попадания любого микроскопического организма американского происхождения на безупречную британскую почву. Скрипы эти были ничуть не более приятны, чем скрип ногтя по классной доске. Для них, несчастных, осужденных блюсти комфорт и стерильность пассажиров, этот рейс, как, впрочем, и все трансокеанские рейсы, напоминал диковатое сборище каких-нибудь оживших кварцитов.

* * *

В аэропорте Хитроу к таможенному досмотру стояла очередь. Джейни уже в сотый раз за два часа, с тех пор как встала в хвост вместе со всеми пассажирами ее рейса, подняла взгляд на балкон, внимательно изучая фигуру биокопа, полицейского в зеленой форме биополиции, стоявшего почти неподвижно со своим химическим дробовиком на изготовку. Дуло было нацелено на прибывших, и ствол в руках полицейского ни разу не дрогнул. На этот раз Джейни увидела, как биокоп выпрямился и поднял к голове руку, регулируя громкость в наушниках. Он внимательно слушал, нахмурившись, потом повернулся лицом к другому балкону, где почти в ту же секунду открылась дверь и на антресоли появился еще один биокоп, который двинулся по переходу вперед и остановился рядом с первым. После короткого обмена фразами первый двинулся прочь, а второй встал вместо него в той же позе.

Джейни подтолкнула локтем стоявшую рядом женщину, ту самую, которая не давала ей покоя в самолете. Той уже настолько надоело ждать, что от скуки она принялась учить наизусть инструкции, мелькавшие на зеленом телевизионном экране над залом. Она повернулась к Джейни.

— Смотрите, — сказала Джейни. — Смена караула.

* * *

Часа через три Джейни наконец подошла к таможеннику, суровому мужчине среднего возраста, с каменным лицом, который, распространяя вокруг себя запах чеснока, смотрел так, будто больше всего на свете мечтал сейчас выпить хорошего антипохмельного.

«Гнусная работенка», — подумала Джейни и в ту же секунду вдруг поняла, что повези ей меньше на самую малость — и ей тоже пришлось бы всю жизнь заниматься чем-то подобным. Новая работа в сравнении с таможней казалась не такой и ужасной — по крайней мере, там хоть отчасти ей пригодятся старые навыки. Здесь, в Лондоне, Джейни предстояло пройти последний этап практики, а потом, когда получит диплом, начать новую жизнь, где ничто не будет напоминать о прошлом. Постепенно больное и надломленное в ней заменится новым, и она станет той, здоровой Джейни Кроув, какой и должна быть. Порой она думала, что это хорошо, но в другое время потеря и этой части себя казалась ей подобной маленькой смерти. Сейчас она слишком устала, чтобы гадать, что принесет ей день сегодняшний.

Изгибавшаяся волной очередь плавно поднесла Джейни к длинному столу, где стояли, готовые для досмотра, ее чемодан и коробки.

— Какова цель вашего визита? — спросил служащий.

— Научное исследование. Археологические раскопки.

— Какова цель исследований?

— Завершение курса судебной археологии.

— Как долго вы намерены пробыть на нашем прекрасном острове? — спросил он с улыбкой.

По улыбке Джейни догадалась, что таможенник пытается навести ее на неверный ответ.

Однако она была к этому готова, не зря ее инструктировали в Департаменте заграничных поездок США, который и был предназначен для того, чтобы все поездки соотечественников за рубеж в период после Вспышки протекали без неприятностей. Как можно спокойнее Джейни произнесла заготовленную фразу:

— Если ничего не случится, недели три.

Улыбка на лице таможенника угасла. Он проворонил свой шанс объявить ее визит «незаявленным» и снять отпечаток тела. Таможенник явно был разочарован.

— Хорошо, — сказал он, — три так три. Но если визит ваш затянется и вы задержитесь дольше чем на четыре недели, вам необходимо будет доложить о себе в Министерство идентификации, чтобы у вас сняли отпечаток тела. Вы же понимаете, нужно будет выписать вам вид на жительство и все параметры должны быть зафиксированы.

Он вручил ей небольшой буклет.

— Правила поведения для иностранцев, — сказал он. — Незнание не снимает ответственности, поэтому будьте любезны, прочтите внимательно.

Таможенник принялся проверять содержимое ее багажа, а Джейни про себя подумала, уж не собрался ли он устроить ей экзамен по этим правилам. Она было хихикнула, но ее радость тут же угасла, когда она поняла, что зубная паста, дезодорант и увлажняющий крем конфискуются в пользу таможни. Спрей для волос, шампунь и кондиционер легли в желтый пластиковый биостерильный пакет. Ей предоставлялся выбор: получить свои вещи, оплатив карантинную камеру хранения при выезде из страны, или же согласиться на их безопасное уничтожение. Прикинув стоимость камеры, Джейни согласилась на уничтожение.

— Думаю, в Британии тоже можно купить туалетные принадлежности, — сказала она таможеннику.

Тот улыбнулся вежливо, но она заметила у него на лице плохо скрытую радость, когда он вытряхнул все ее очень личные вещи на стол. Продолжив досмотр косметички, он отложил в сторону бутылочку с парацетамолом.

— Что не так с моим парацетамолом? — поинтересовалась Джейни.

— Разрешено ввозить только при наличии рецепта, — ответил он. — Аспирин и ибупрофен тоже.

Джейни, от изумления раскрыв рот, вытаращила глаза.

— Не я устанавливаю правила, мисс. Я лишь их исполняю. Если сомневаетесь, спросите на медицинском контроле.

Покончив с вещами, таможенник открыл ящик с оборудованием. Затаив дыхание, Джейни смотрела, как он роется в инструментах. Он покопался в них и, подняв голову, послал ей такой взгляд, будто хотел сказать: «Это-то мне зачем?», поднес к губам переговорник и попросил:

— Пожалуйста, принесите сканер.

Джейни перевела дух и тихо пробормотала себе под нос несколько весьма крепких ругательств, из которых, однако, ни одно не передавало ее отношения к этому типу, так радевшему о безопасности соплеменников. В животе заурчало, словно и живот, давно пустой после питательной самолетной жидкости, тоже запротестовал против дополнительной задержки.

Открылась ближняя дверь, и полицейский в зеленой форме вкатил высокий лазерный сканер и установил его у стола. Таможенник нажал на какие-то кнопки, колесики завертелись, и сканер выдвинулся вперед, нависнув над инструментами, разложенными на столе.

Джейни смотрела и шепотом повторяла себе под нос:

— Пожалуйста, только не зажужжи… Только не жужжи…

На ее счастье, ничего и не произошло, сканер не нашел никаких недозволенных бактерий, вирусов или грибков. Джейни уже было решила, что она свободна, но страж решил еще продлить ей удовольствие и принялся спрашивать, для чего нужны столь необычные предметы.

Он тыкал рукой, и она отвечала. Дозиметрический прибор. Микрометр. Биозащитные пакеты для образцов. Защитные очки. Биозащитные перчатки. Ручной пневматический бур.

Здесь он остановился, взял руками в перчатках металлическую трубку метровой длины и повертел, изучая. Похожая на садовое приспособление для посадки луковиц, нарциссов и тюльпанов, она явно вызвала его интерес.

У матери моей была похожая штука. Правда, поменьше, V пробормотал он.

«У твоей матери был Микки Руни. А у меня Карим Абдул-Джабар. Не та лига», — подумала Джейни.

Но мило улыбнулась и вслух сказала:

— Какая прелесть. До чего приятно, что все люди везде любят одно и то же.

Слова ее, кажется, пришлись ему по душе, потому что он в ответ улыбнулся и произнес:

— Ну, хорошо, по-моему, все. Получите свои вещи вон за той дверью. — Он показал на дверь слева. — А сейчас вон туда, в очередь на медицинский контроль.

Джейни закрыла ящики, и он махнул ей на прощание рукой:

— Надеюсь, вам у нас понравится.

Она помахала в ответ и двинулась дальше.

Пробираясь в толпе к следующей очереди, где стояли пассажиры ее рейса, Джейни ворчала про себя: «И что же мне не сиделось спокойно дома», — хотя и сама прекрасно знала, зачем прилетела.

* * *

Она приготовилась ждать целую вечность, но вторая очередь двигалась пусть немного, но все же быстрее. В очередной раз продвинувшись на полшага вперед, она, уже в полубессознательном состоянии, едва разлепив слипавшиеся глаза, бросила взгляд на часы. «Больше суток, — подсчитала она. — Хочу только одного — принять горизонтальное положение». Джейни тупо следила за очередью, глядя, как все, подходя к столу, показывают бумаги и обнажают правое запястье.

Офицер на контроле рукой в перчатке мгновенно проводил световодом, из которого лился яркий голубой дезинфицирующий свет, после чего прикладывал ладонь пассажира к небольшому компьютеру, который напомнил Джейни старинные банковские автоматы. С тоской она припомнила свой банкомат, стоявший у них в вестибюле общежития в медицинском колледже. Как же они любили поболтать, когда спускались туда. Это были их «банкоматские посиделки».

В конце осмотра компьютер каждый раз автоматически вносил стоимость своей услуги в аэропорту Хитроу на личный счет пассажира. Дома, в Америке, эту сумму снимут со счета в течение дня с момента их прибытия в Англию, и Джейни попыталась утешиться тем, что курс сейчас был не самый худший. Через какое-то время она обратила внимание на то, что офицер работает один, а компьютеров рядом несколько. Очередь была длинная — сюда стекались все пассажиры их рейса, пройдя досмотр у разных таможенников. Очереди вызвали у нее ассоциацию с пробками в туннеле Самнера в Бостоне. Или с каплей крови под микроскопом, где тромбоциты сбегаются к инородному телу.

— У них сегодня, похоже, не вся смена на месте, — обратилась она к стоящей рядом женщине, которая зевнула и кивнула в знак согласия.

В конце концов подошла очередь Джейни.

Офицер за столом сказал:

— Предъявите паспорт или личную карточку. Карточку Джейни не получила и потому протянула паспорт.

Просмотрев страницы, он спросил:

— В чем цель вашего визита, мисс Кроув?

Джейни устало сникла. «Кажется, мы заходим на второй круг». Но, не желая раздражать офицера, она не стала протестовать и просто повторила то же, что раньше.

Глядя в паспорт, он набрал в компьютере ее данные, и почти мгновенно на дисплее появилась регистрационная въездная карта.

— И надолго ли вы к нам?

Джейни, усталая, голодная, едва не вспыхнула от раздражения, однако сдержалась. «Просто подыграйте им, Кроув», — вспомнила она. «Ты почти у финиша», — сказала она себе. Она взяла себя в руки и вежливо выдала всю информацию.

— Благодарю вас, мисс, — сказал офицер. — Не могли бы вы показать запястье?

Джейни расстегнула и закатала правый рукав. Дезинфицирующий свет оказался на удивление прохладным — неизвестно почему Джейни думала, что он теплый. Ощущение было даже приятным, по крайней мере до тех пор, пока офицер не взял ее руку и не вложил пальцы в отверстие компа. Джейни, боявшаяся, как и все хирурги, травмы руки больше всего на свете, запаниковала, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не вырваться и не удрать. На руке защелкнулся, автоматически отрегулировавшись, гибкий металлический браслет. Потом офицер нажал на какие-то кнопки.

— Готово, — сказал он, и Джейни напряглась, ощутив кожей легкую электрическую вибрацию. Длилось это не больше секунды, после чего офицер предупредил: — Погодите немного, сейчас она выведет данные.

Джейни расслабилась. Браслет еще не отомкнулся, но все данные были сняты, тест остался позади, и она могла спокойно вздохнуть.

Из лотка под передней панелью беззвучно выполз бумажный листок. Офицер ловко его оторвал и быстренько просканировал. С широкой улыбкой он повернулся к Джейни:

— Здоровье как у лошади. Прививки все, инфекционных заболеваний нет. — Потом, хмыкнув глумливо, добавил: — И не беременны.

Браслет на ее руке щелкнул.

Джейни подняла глаза. «Сволочь, — подумала она. — Прекрасно ведь знаешь, что я стерилизована. Все перед тобой на экране».

— Следующий, — сказал офицер, и к столу подошла женщина, стоявшая следом за Джейни.

Застегивая рукав, Джейни смотрела, как он проделывает те же штучки с женщиной, а когда он и той объявил, мол, прививки все, инфекций нет, не беременна, увидела на его бейдже ниже, под именем, буквы «д. м.». Доктор медицины. «Господи, пожалуйста, — взмолилась она, — только не это. Я умру, если меня заставят делать что-нибудь подобное». Когда он заканчивал свое обследование, Джейни вспомнила, что таможенник посоветовал спросить у него про аспирин.

Доктор медицины, саркастически хмыкнув, ответил:

— Видите ли, производители фармацевтических препаратов тоже хотят как-то зарабатывать на жизнь, согласны? На антибиотиках теперь денег не сделаешь, вот они и убедили власти в том, что новые обезболивающие совсем не так безопасны, как утверждалось раньше. Теперь к ним прилагается куча соответствующих инструкций по применению. И конечно, они здорово подорожали, поскольку производителям нужно же окупить расходы на эти бумажки. Бюрократия в действии. Хотите купить аспирин, возьмите рецепт.

Он шлепнул печать на въездных бумагах и вернул женщине.

— С вами все, — сказал он. — К выходу по желтым стрелкам.

Она отошла от стола вместе с целой группой также освободившихся пассажиров, поправлявших после досмотров на себе одежду. Вдруг позади, у столов, откуда они только что отошли, послышались гневные крики, и все, оглянувшись, увидели молодого человека, который сражался с компьютером, пытаясь высвободить руку. Офицер велел очереди перейти к другому компьютеру, одному из тех свободных, что заметила Джейни. Когда место расчистилось, он что-то сказал в переговорник, а потом и сам тоже отошел в сторону. Через несколько секунд пол раздвинулся, и четыре поднявшиеся стенки отделили от всех этот стол и пристегнутую к нему браслетом жертву, которую теперь биокопы должны были забрать для «детального обследования». Не обращая никакого внимания на мольбы молодого человека, доктор медицины, стоявший теперь возле соседнего компьютера, произнес: «Следующий», и от очереди отделилась испуганная женщина.

Взглянув на свою соседку, Джейни от души улыбнулась.

— Может, он был беременный, — сказала она и пошла прочь: искать человека, который должен был ее встречать.

 

Один

Сервера, Арагон, 1348

Алехандро Санчес отер грязной рукой со лба капли пота, оставив черные полосы. Железная лопата, воткнутая в кучу влажной земли, хоть и великолепная — человек победнее не смог бы позволить себе такую, — была слишком тяжелой, чтобы орудовать ею в такой душный вечер. Алехандро остановился, чтобы передохнуть, оперся на рукоять, от всего сердца желая отложить работу на денек попрохладней. «Но, увы, — подумал он, — что нельзя, то нельзя».

Нервничавший его ученик, который следил за тем, чтобы их никто не обнаружил, заглянул в яму, и доктор Санчес, снова взявшись за лопату, продолжил копать ритмичными, ровными движениями. Яма становилась все глубже, куча земли на краю все выше, и наконец лопата с размаху стукнулась обо что-то твердое, отдавшись дрожью в руках и в согнутой спине. Отбросив лопату в сторону, он крикнул мальчишке, чтобы тот лез в яму вместе с ним. Они отгребали землю голыми руками, изо всех сил надеясь, что добрались до того, что искали, — до гроба.

Ученик вдруг, издав отчаянный вопль, схватился за руку. Алехандро бросил работать и взял его руку в свою. В ладони он нащупал большую занозу, которую, впрочем, не смог рассмотреть в сумеречной дымке.

Он шикнул на мальчишку, чтобы тот не орал.

— Если нас застанут за этим занятием, руки нам уже не понадобятся, ни тебе, ни мне. Терпи и за дело! Рукой займемся, когда вернемся в аптеку.

Злобного взгляда оскорбленного мальчишки он тоже не увидел. Едва сдерживаясь от обиды и пульсировавшей в руке боли, исполненный негодования на учителя, который его нисколько не пожалел, тот неохотно снова взялся за работу и принялся отгребать в сторону комья земли.

— Есть! — дрогнувшим голосом сказал врач. От заветной цели его отделял лишь земляной слой в несколько дюймов. — Помогай расчищать!

Вдвоем они быстро отчистили угол. Алехандро на ощупь нашел щель, где крышка соединялась со стенкой, и, заулыбавшись невидимой в темноте торжествующей улыбкой, схватил лопату и ткнул ею в щель в надежде, что гвозди не выдержат. К великому его разочарованию, дерево оказалось не сгнившим, крепким, и гвозди остались на месте. Он знал, что, оставь он здесь все как есть, они проржавели бы быстро, и тогда задача оказалась бы проще. Но, к несчастью, не могли они позволить себе такую роскошь — ждать, когда природа сделает свое дело.

Вдвоем они налегли на рукоять лопаты, и с тихим треском крышка все-таки поддалась. Вдвоем, взобравшись на откопанный край, они взялись в четыре руки, неуклюже балансируя, и принялись тянуть изо всех сил. У врача плечи и руки от усталости едва слушались, но он не мог остановиться, теперь, когда время летело так быстро, а победа была так близка.

Наконец единым мощным рывком они все-таки оторвали ее и выбросили на край, рядом с разрытой могилой. Пристроившись на углу гроба, куда осыпалась земля, Алехандро потянулся вперед, как мог, подхватил тело под мышки и приподнял, а его ученик тем временем подсунул под него полосу грубой ткани. Потом они проделали то же с коленями и выбрались наверх. Алехандро подхватил концы с одной стороны, мальчишка с другой, и оба одновременно потянули наверх, покряхтывая от усилия и обливаясь потом. Подняв тело, они положили его на гладкую сторону возле могилы.

Алехандро, запыхавшись от напряжения, на секунду и сам прилег рядом, пытаясь восстановить дыхание. Когда же выровнял его настолько, что снова мог говорить, он едва не с любовью похлопал по измазанному землей телу.

— Ну, сеньор Альдерон, вы меня покинули, друг мой, а мы вот снова и встретились. Я ждал этой встречи. — Он подался вперед, так что лицо его приблизилось к голове мертвеца, и шепотом сказал: — Но прежде, чем я снова предам вас земле, клянусь останками собственных предков, я узнаю, что вас убило.

Он был знаком с усопшим и лечил его от страшной, мучительной болезни, хотя и безуспешно, что он с горечью признавал. Карлос Альдерон был кузнецом в городке Сервере, где они жили оба, в испанской провинции Арагон. Он был хороший человек и сам когда-то смастерил ту самую лопату, с помощью которой и был теперь открыт его гроб, и, вполне возможно, он же выковал гвозди и молоток, которыми тот был запечатан.

Алехандро вспомнил, каким был Альдерон — огромным, сильным и прекрасного здоровья человеком, что он, Алехандро, считал Божьим благословением, ниспосланным кузнецу в награду за честную рабочую жизнь. Они редко сталкивались до болезни, но Алехандро не раз обращал внимание на кузнеца, восхищаясь тем, с какой любовью заботился Карлос о семье, благодаря своему трудолюбию выбравшейся из нищеты и превратившейся в хорошую, зажиточную крестьянскую семью. Дочь удачно вышла замуж, а сыновья почти все время проводили в кузнице вместе с отцом. Жена Карлоса располнела, что тогда было признаком благополучия и очень шло к ее бурному нраву.

Так что когда глава сего семейства впервые, раскашлявшись, выплюнул кровавый сгусток, он спокойно отнесся к этому. В конце концов, как потом кузнец сказал Алехандро, Бог всегда был к нему милостив, и у него не было причин думать, будто счастье от него отвернулось. Но прошло две недели, а кашель не стих, Карлос все чаще плевался кровью, и это уже не походило на обычную простуду. Жена лечила его отварами эвкалипта и трав, но облегчение если и приходило, то ненадолго. Нехотя, но Карлос отправился к местному цирюльнику, оказавшемуся достаточно умным, чтобы понять после быстрого осмотра: его скудных знаний здесь недостаточно.

Лежа на земле рядом с трупом, восстанавливая дыхание, Алехандро вспомнил день, когда этот громадный человек, сняв шапку, переступил его порог в надежде на исцеление от своей непонятной, страшной болезни. Он заметно нервничал, не зная, как себя вести. В Сервере, где евреев хотя и недолюбливали, но гнать не гнали, еврейским врачам запрещено было лечить христиан. Так что Алехандро не обрадовался этому визиту, боясь рисковать благополучием своей семьи, которая жила в достатке, пользовалась в общине уважением — его младшие сестры уже все были удачно замужем, и только он один еще не думал жениться.

Осторожность, с которой он встретил нового пациента, была более чем понятна. С тех пор как Алехандро отучился в медицинской школе в Монпелье, он не только не лечил, но ни разу больше не притронулся к христианину, и даже в школе имел дело лишь со шлюхами и заключенными, у которых не было другого выбора, а не с добропорядочными христианами. Если кто-нибудь донесет, что он нарушил закон, на его семью обрушится гнев церкви. Врач он был хороший, но по молодости — еще глуп, и, зная все это, он пожалел больного и не прогнал его, не понимая всех последствий такого решения. Как глупец, он принял у себя Карлоса Альдерона, вознамерившись помочь тому всем, что было в его силах.

Он употребил все свои знания о легочных заболеваниях, применил все известные средства, включая кровопускание, клизмы и паровые ингаляции, но ничего не помогло. Скатав в трубку пергамент, он прикладывал его одним концом, как его учили, к груди больного, другим к уху. То, что он слышал, удивляло его несказанно, так как одно легкое дышало отлично, а в другом при каждом вдохе и выдохе слышались всхлипы и свисты. Конечно, он как врач понимал, что больно одно легкое, но подтверждения тому не находилось. «Если бы только можно было заглянуть к нему внутрь», — подумал он как-то в полном отчаянии. Беспомощный, он смотрел, как кузнец становится все прозрачнее, дух его ослабевает. Вскоре от него остались кожа да кости, и в конце концов он умер.

Перекладывать тело на телегу, однако, оказалось нелегко, обоим, врачу и ученику, пришлось потрудиться, и Алехандро подумал, а не умер ли кузнец от какого-нибудь не замеченного никем телесного повреждения, вовсе не иссушившего его плоть. Прикрыв тело и лопату свежим сеном, они надели капюшоны, скрывавшие большую часть лица, в надежде, что их примут за крестьян, собравшихся на рынок.

Оба они были потные, грязные, обоих терзал страх, что их могут поймать за тот час, который им предстояло пробираться к дому по деревенским дорогам. К тому же мальчишка разнылся и расплакался, жалуясь на занозу, которая продолжала его донимать, и нытье его пугало их и без того пугливого мула. Алехандро достал из-под сиденья бутылку крепкого красного вина и велел ученику выпить, понимая, что к тому времени, когда они доберутся до аптеки, успокаивающее его воздействие кончится. Мальчишка не стал спорить и заглотал вино залпом, как спирт, будто пил в последний раз в жизни. После этого они поехали спокойнее, положившись на свое счастье на темной дороге, освещенной заходившей уже к тому времени луной. Их нервный мул шарахался от каждой тени, не желая идти в темноте, и врач не раз подумал, что, впрягись он в телегу сам, они добрались бы скорее.

Перед рассветом они наконец поставили телегу в сарай, примыкавший к жилью Алехандро, и крепко заперли дверь. Оставив свой жутковатый груз под надежной защитой засовов, они двинулись в дом по темному коридору, освещая себе путь фонарем. После тяжкой ночи мышцы болели от каждого движения, но Алехандро, пообещав мальчишке заняться его рукой, как только они доберутся до дома, должен был сначала ее осмотреть.

Он поднес ладонь парня к фонарю и внимательно осмотрел ее.

— Прости, что не мог заняться тобой раньше, — извинился он, после осмотра еще больше посочувствовав ученику.

Мальчишка повизгивал от боли, которую не заглушило и вино. Алехандро, собравшись выдернуть занозу, попытался покрепче взять руку, но ученик дергался и мешал.

— Успокойся… Я же должен выдернуть эту проклятую Богом щепку!

Испугавшись богохульства, мальчишка замер, и дело было сделано. Щепка вышла, но не целиком, оставив обломок в ранке.

Алехандро смыл грязь и кровь и на всякий случай еще полил ранку вином. Он знал, что раны, промытые и обработанные вином, реже загнаиваются, хотя понятия не имел почему. Чтобы успокоить боль, он вдобавок смазал ее клеверным маслом, от чего мальчишка взвыл так, что у него перехватило дыхание.

— Скоро пройдет, — сказал Алехандро. — А теперь стой спокойно, я перевяжу. Потом выпьешь еще вина. Лучше уснешь. — И взмолился про себя, чтобы мальчишка не лишился этой руки или, еще того хуже, жизни от воспаления, в котором почти не сомневался.

Когда из-за горизонта показались первые лучи солнца, Алехандро опустился на постель, и тут силы окончательно покинули его. Сон его был некрепок, а снился ему отвратительный призрак Карлоса Альдерона, в драном черном саване, преследовавший его в темном, незнакомом лесу. Алехандро бежал от гнавшегося за ним по пятам призрака, не разбирая Дороги, натыкался на стволы, цеплялся за корни, и ноги наливались свинцом, будто увязали в заросшем болоте. Он хотел только одного — выбраться из болота, лечь и отдохнуть.

Измученное его тело вздрагивало, корчилось во сне, где он пытался уйти от страшной погони. Он бежал все дальше и дальше, а призрак кузнеца неотступно следовал за ним. До настоящего отдыха было еще далеко, очень далеко.

* * *

Когда в комнату сквозь щели в ставнях, закрывавших узкие окна, проникли лучи полуденного солнца, измученный врач открыл глаза. С трудом он поднялся с постели и при первом движении вспомнил, чем занимался этой ночью. В жизни он не чувствовал в руках такой боли. «Дурак, — обругал он себя, — а как могло быть иначе?» Он спустился в аптеку, где нашел бальзам из камфары и ментола, и натер себе руки и плечи.

Он умылся, но вода почти не освежила его — она была вчерашняя и неприятно теплая. Идти к колодцу в таком виде — в грязной, запачканной землей одежде — он не решился. Быстро сбросив с себя штаны и рубаху, он обтерся тщательно сырой тряпицей, намоченной в той же, оставшейся воде. Он всегда был опрятным, искренне полагая, что должен являть собой образец чистоты для своих пациентов, потому что в ней видел залог здоровья. Однако сейчас он мог быть образцом разве что для грызунов в амбаре.

Облачившись в штаны и рубаху попроще, убрав под шляпу длинные черные волосы, он взял с лавки два ведра. С улицы дохнуло жаром, и он понял, каким кошмаром для него обернется этот день.

Солнце стояло в зените, и лучи его нещадно поливали городскую площадь, где земля и так давно пересохла и растрескалась. Прикрыв глаза от нестерпимого блеска, врач направился за угол, где находился городской колодец.

Он испугался, увидев возле колодца нескольких христианок, пришедших туда за водой, а заодно поделиться свежими сплетнями. Стояли они под навесом, который немного, но все же защищал от невыносимой жары. Алехандро встал в сторонке на солнце и ждал своей очереди, стараясь, хотя безуспешно, скрыть нетерпение. Заметив его, женщины неохотно уступили место, чтобы потом вернуться и еще поболтать в тени, прежде чем разойтись по домам.

Он повесил на крюк одно ведро и склонился над колодцем. До чего же прохладным показался ему звук, с которым ведро шлепнулось о воду, до чего невыносимо болели руки, когда он потянул наверх полное ведро. «Нужно разбудить мальчишку, — подумал он. — Это его забота, а не моя». Потом, вспомнив о больной руке, решил все-таки дать ученику выспаться и разбудить, только когда понадобится помощь при вскрытии. Проклиная на чем свет занозу, Алехандро медленно побрел к дому, сгибаясь под тяжестью ведер. Второй раз он пошел к колодцу с одним ведром. Он ходил так до тех пор, пока не наполнил ванну в прозекторской.

Закончив дело, он вздохнул с облегчением, избавившись наконец от любопытных взглядов женщин. Всякий раз, когда он появлялся, одна девушка в простом платье пыталась поймать его взгляд, и всякий раз он поспешно отводил глаза в сторону, боясь любопытных расспросов. Она явно пыталась с ним заигрывать, не скрывая своего интереса. Он не отвечал на ее кокетливые улыбки и взгляды в надежде, что, видя его равнодушие, она отстанет.

Алехандро и в голову не приходило, что, одетый как все горожане, он с точки зрения противоположного пола мог показаться красивым. В его общине красота не считалась преимуществом, и он думать не думал о своей внешности. Но был он высоким, несмотря на худобу мускулистым, хорошо сложенным, с оливковой кожей и четко обрисованными чертами лица. Взгляд у него был добрый, хотя часто слишком напряженный и серьезный. Он редко от души улыбался и тем более хохотал, потому что слишком часто ум его был занят очередной важной медицинской загадкой. Когда же он все же смеялся, янтарные его глаза вспыхивали, излучая сияние, потому что смеялся он, только когда бывал по-настоящему счастлив, и лицо утрачивало тогда свое вечно мрачное выражение, и перемена эта всегда была удивительной даже для старых друзей. А друзей у него было немного, потому что Алехандро, робкий и стеснительный, старался чаще помалкивать, если разговор шел не о медицине. Девушкам, которых в нем привлекали как раз невинность и неопытность, он казался загадочным, оттого что по неискушенности не понимал своих достоинств и не умел ими пользоваться. Он не заметил, как девушка у колодца принялась шептаться с подружкой. Она узнала его, несмотря на необычное сегодняшнее одеяние, и ей стало любопытно.

Благополучно вернувшись домой, он принялся готовиться к тому неприятному делу, которое его ожидало, — к вскрытию тела усопшего Карлоса Альдерона. Эта операция должна была либо подтвердить предположение о нарушенном балансе в работе сердца и легких, позволив своими глазами увидеть, что произошло, либо поднять ряд новых вопросов. Алехандро испытывал одновременно брезгливость перед предстоявшим занятием и взволнованность ученого, который вот-вот совершит открытие. Такая возможность выпадала нечасто. В медицинской школе за все время он побывал на вскрытиях лишь четыре раза — Папа, поддавшись давлению светских кругов, неохотно, но все же дал позволение проводить вскрытия в каждой школе по разу в год, одолев таким образом официальный церковный запрет. Когда наступала очередь какой-то школы, во дворе, где устанавливали прозекторский стол, собирался весь студенческий корпус, посмотреть на это пренеприятное зрелище, на варвара-хирурга, который в течение трех дней постепенно расчленял лежавший перед ним труп. Студентам раздавались уже начинавшие разлагаться внутренние органы, и профессора, сидевшие на безопасном расстоянии, объясняли оттуда, на что обратить внимание. Цитируя Галена, чьи слова для врачей были не менее священны, чем для евреев Тора, они нередко изрекали вещи, которые — как позднее обнаружил Алехандро — бывали неверны, ибо писались много веков назад. «С тех пор люди узнали так много нового, — не раз думал он, следя глазами за прозектором. — Безусловно, мы уже знаем больше, чем он!» Он сам хотел знать о человеческом теле все и, увидев все самостоятельно, сделать собственные умозаключения. Другого способа добиться того, о чем он мечтал, не было, и Алехандро прекрасно это понимал. Ему ничего не оставалось, кроме как тайком и воровски сделать свое дело.

Алехандро собрал инструменты, посетовав на нож, который, хотя и отличный, мало подходил для задуманного. Сетовал он и на время, которого было слишком мало, и он знал, что не успеет как следует все рассмотреть. Разбудив ученика, он вместе с ним съел легкий завтрак из хлеба и сыра, так как знал, что после этой работы они оба вряд ли смогут даже взглянуть на еду.

Он еще раз осмотрел руку ученика и обнаружил начавшееся нагноение. Но работать ею мальчишка мог, и выбора у них не было, если они хотели закончить начатое. Алехандро еще раз смазал ранку клеверным маслом, и они стали готовиться к вскрытию.

Оба надели на лица тряпичные маски, закрывавшие нос и рот, пропитанные настоем ароматических трав, чтобы на какое-то время защитить себя от запаха тлена, который, конечно, неизбежно проникнет и сквозь ткань, вынуждая их прекратить работу. Тщательно отгребли и спрятали сено, которое должно было им понадобиться для обратной поездки; после чего подняли укутанное саваном тело и перенесли в кабинет. Окна снова были закрыты ставнями от любопытных взглядов, света не хватало, потому пришлось засветить фонари, отчего в комнате стало невыносимо жарко. Уложив останки Карлоса Альдерона на столе, они осторожно сняли саван и отложили в сторону, чтобы потом снова использовать для облачения.

Исхудавшее, съежившееся за время болезни тело теперь походило на скелет. Останки плоти были цвета рыбьего брюха Пальцы на руках и ногах скрючились, словно изо всех сил сжимали драгоценности, кожа истончилась так, что сквозь нее видны были кости. Зрелище оказалось отвратительным, и Алехандро, как ни старался об этом не думать, почувствовал дурноту. Вонь забивалась в ноздри, вползала внутрь, и, чтобы его не вывернуло, ему пришлось отвернуться. Тем не менее, несмотря на жару и зловоние, он, молодой врач, был исполнен восторга. Он и сам был почти потрясен тем странным трепетом, какой вызывало в нем мертвое, уже не имевшее ничего общего с человеком тело и собственное нечестивое стремление его вскрыть.

Он сделал длинный надрез вниз от центра грудной клетки. Вверху его и посередине сделал два других, поперечных, раздвинул кожу и обнажил грудную клетку. Радуясь тому, что нет крови, которая залила бы здесь все, будь пациент живой («Да, — подумал он, — тут уже не помогло бы никакое обезболивающее!»), он, осторожно, чтобы не повредить внутренности, зубилом вскрыл диафрагму и развел края. В лицо ударило новой волной вони. Не обращая внимания на дурноту, он наклонился над телом, разглядывая легкие. То, что они были разной величины, бросалось в глаза. «Я так и знал!» — подумал он с нараставшим волнением. Сначала он пальпировал увеличенное легкое. Оно было плотное, затвердевшее. Неудивительно, что воздух в него не проникал. Второе легкое было мягче, эластичнее и, несмотря на серый цвет, по структуре и очертаниям напоминало сушеный абрикос.

Он разрезал больное легкое, и это было похоже на то, как режут мясо. Когда он разрезал второе, структура его оказалась иной, в отличие от первого эластичной. Это было невероятно — Алехандро учили, что оба легких должны расти и двигаться единообразно и, следовательно, быть абсолютно одинаковыми. Потому глаза у врача, несмотря на отвращение, испытываемое при виде лежавшего перед ним тела, лучились от счастья, и он был счастлив по-настоящему, ибо теперь узнал причину смерти Карлоса Альдерона.

Здоровое легкое внутри было темным и на ощупь будто покрыто копотью, причиной чему, согласно принятым мнениям, мог быть плохой воздух, которым дышал кузнец. Алехандро подумал, не этот ли воздух и заставил второе легкое создать собственную от него защиту и вырастить твердую оболочку. Но тогда было непонятно, почему же кузнец от этого умер.

Ломая над этим голову, врач раздвинул легкие, обнажив темно-коричневое сердце, тоже твердое, покрытое потеками белесой массы, легко снимаемой, похожей на нутряное сало, которое крестьяне добавляют в корм курам, чтобы те жирели. Сердце походило на то, какое Алехандро видел у животных. Жизнь у кузнеца была спокойная, и Алехандро сделал вывод, что сердце здорово, иначе вряд ли при жизни кузнец не проявлял бы свойств дурного характера. Лечение было тяжелым, но кузнец ни разу не высказал в адрес врача ни одного резкого слова. Посетовав на незнание, Алехандро подумал, что сердце у Карлоса было, наверное, все же великовато, но, возможно, этим и объяснялись его великодушие и доброта.

Он отер тряпкой испачканные руки, затем хорошенько вымыл. Тщательно вытерев их, Алехандро сел за соседний стол и достал письменные принадлежности: изящное перо, бутылочку черных чернил и тетрадь с пергаментными листами в кожаном переплете, его личную «книгу мудрости», как он ее называл. Он получил ее в подарок перед отъездом в Монпелье, в медицинскую школу, как последнее благословение от отца, отдававшего единственного сына в руки христиан, чего отцу, конечно, не хотелось. Но он все же считал, что главное — чтобы сын получил настоящее образование. Алехандро тогда поклялся себе сделать все, чтобы семья, где его отъезду все противились, стала им гордиться; он должен был доказать, что не зря потратил время. Со временем тетрадь заполнилась подробными описаниями и рассуждениями о болезнях, по которым Алехандро себя проверял. Он открыл чистую страницу и тщательно записал и зарисовал все, что увидел у кузнеца Карлоса Альдерона, с тем чтобы когда-нибудь этот его опыт пригодился в лечении нового больного.

Он так увлекся, что не сразу заметил, что мальчишка трясет его за плечо, напоминая, что времени у них мало. Он дописал фразу и, отложив тетрадь в сторону, вместе с помощником довершил неприятное дело, уложив в открытую диафрагму легкие, в то время как ученик принялся пеленать саваном руки и ноги.

Он подошел к окну и сквозь щель в ставне взглянул на солнце, чтобы определить время.

— Солнце скоро сядет, — сказал он мальчишке. — Ночью вернем его в могилу. — Он и сам испытывал огромное облегчение оттого, что задача, заданная им себе, скоро будет выполнена и все останется позади. — Скоро откроем ставни, и вся эта вонь до света выветрится, — добавил он.

Мальчишка ничего не ответил, но согласно кивнул.

Они снова переоделись в крестьянское платье, в каком отправились на кладбище предыдущей ночью, хотя платье это было все в грязи. Одежда, в какой они провели вскрытие, провоняла, от нее несло смертью и разложением — запахи, которые не смоешь самым лучшим мылом, — и потому, увязав в узел, они бросили ее в углу сарая, чтобы сжечь позже, ибо не могли, не вызвав ненужного любопытства, разжигать огонь в такой жаркий вечер.

Они принесли вновь спеленатое саваном тело в сарай, положили на телегу. Тщательно укрыв его сеном, они придали телеге обычный вид, и Алехандро привел мула, которого хотел запрячь, но обнаружил, что мул сотрудничать не желает и строптивый его характер за день лучше не стал. «Вот у кого точно сердце не самое большое», — с раздражением подумал молодой доктор. Пинками и уговорами он все же успокоил животное и, улучив минуту, быстро застегнул под брюхом подпругу.

У мальчишки после долгих часов работы снова разболелась рука, и он принялся ныть и хныкать, жалуясь на невыносимую боль.

Алехандро, которому не терпелось скорей вывести телегу, тем не менее послал его в кабинет за вином. Дожидаясь его возвращения, он сам открыл ворота и вывел телегу на улицу.

Вечерний прохладный воздух был для него как амброзия. Врачу показалось, будто горячий воздух, которым он дышал весь этот кошмарный день, смешавшись с вонью, осел на стенках легких и жжет огнем. Полной грудью он вдохнул сладкую ночную прохладу. Ничего не слыша, кроме собственного дыхания, он не заметил рядом с собой шороха.

— Еврей.

Алехандро замер как вкопанный, услышав молодой женский голос. Как же он мог не заметить, что рядом кто-то есть!

— Еврей! — снова окликнула его она, на этот раз громче и настойчивее.

И не видя лица, он понял, что это та самая девушка, нескромно глазевшая на него днем у колодца. «Вряд ли, — подумал он, — вряд ли она не боится, что нас застанут вместе, особенно ночью». Не говоря ни слова, он поднял глаза, и взгляды их встретились.

— Неужели мужчины вроде тебя все так невежливо себя ведут, когда к ним обращается дама?

Алехандро ответил тихо, умышленно недружелюбно. Он хотел, чтобы намерения его в отношении гостьи были более чем ясны.

— Леди, — сказал он, обратившись к ней с почтением, какого она явно не заслуживала, — мужчины «вроде меня» никак не общаются с молодыми женщинами, если разница в положении столь велика.

Он понадеялся на то, что она решит, будто он говорит, насколько велика пропасть между ним и христианкой, и не поймет истинного смысла его слов.

Она рассмеялась, кокетливо отбросила длинные темные волосы, чтобы он заметил, какие они пышные, и сказала:

— Лично я не считаю грехом пообщаться немного с красавцем, даже если он ни с того ни с сего решил одеваться как нищий. Когда ты утром вышел к колодцу, я решила, что ты хочешь кого-нибудь завлечь. Признаюсь, меня ты завлек. Но сейчас-то в чем дело? Скажи, тебе больные не платят или ты собрался на маскарад?

Алехандро в ответ выдал быстро сочиненную ложь, которая, по его мнению, была похожа на правду:

— Я собрался в одно дальнее место за травами, которые цветут только ночью. Места там дикие, и я не хочу испортить свое платье.

Соблазнительно улыбаясь, она подошла ближе и взялась за ворот его грубой накидки, будто чтобы потрогать ткань.

— Да, это уже не испортишь, — сказала она.

Алехандро напрягся, съежился, и она, видя его неловкость, насмешливо рассмеялась. Она держала его за край накидки и медленно перебирала пальцами, так что вскоре рука ее оказалась почти на уровне его талии, и не отводила глаз, ожидая в его взгляде сигнала. Он же стоял неподвижно, застыв от страха, и мысленно проклинал себя за неосторожность.

Если бы мальчишка был здесь, она устыдилась бы своего поведения и убежала. «Наверняка, — подумал Алехандро, — она не стала бы вести себя так при свидетелях». Он попытался отодвинуться. Где же проклятый мальчишка?

Она нахмурилась, видя, что он не собирается ей уступать, взялась за его пояс и притянула к себе.

— Сеньорита, — заговорил он испуганно, — это не принесет ничего хорошего, ни мне, ни вам. Разве ваш Бог, как мой, не запрещает союз с человеком другой веры?

Рассмеявшись, она ответила:

— Мой Бог запрещает любой союз с любым человеком, даже нашей веры, разве что только выберет его мой отец и одобрит церковь. Приблизься я так к христианину, на меня ополчился бы весь город. Но ты не посмеешь сказать, что я к тебе приходила, ни одной живой душе. Иначе отец потребует твоей смерти, и губернатор уж точно не станет с ним спорить.

— Сеньорита…

Снова рассмеявшись, она добавила:

— Кроме того, говорят, будто евреи любят не так, как христиане, и коли уж мне нельзя проверить, как любит христианин, то почему бы из любопытства не узнать, как любит еврей…

Она продолжала свои заигрывания, и вдруг он почувствовал, что тело его против воли отвечает. «Как ты смеешь меня предавать? — гневно вопросил он у собственного организма. — Тебе понадобились ласки этой шлюхи?»

— Сеньорита, — снова сказал он, — прошу вас, не делайте этого…

Но она и не подумала остановиться. Наоборот, рассмеявшись снова, она скользнула рукой еще ниже, и тогда он схватил ее за руку, оттолкнул от себя. Но от страха схватил слишком сильно, от боли она громко вскрикнула и вырвалась.

Пугливый мул нервно переступал ногами. Загнанный в угол девицей, Алехандро почти не обращал на него внимания, хотя знал, что животное и так испугано. Услышав крик, мул рванулся вперед, вознамерившись во что бы то ни стало избавиться от упряжи. Телега, наехав на что-то, опасно накренилась, и Алехандро с ужасом увидел, как с нее посыпалось сено, а затем запеленатое на скорую руку тело свалилось на дорогу к ногам девицы. Саван тут же сполз, и на нее глянуло лицо Карлоса Альдерона. Мертвый кузнец уставился на девицу своими глазницами, словно не веря, что возможно такое бесстыдство.

Крик ее слышен был, наверное, по всей деревне, и тут же в ответ раздались встревоженные голоса. Ученик, успокоивший наконец больную руку, спустился ровно в ту минуту, когда девица, подхватив юбки, кинулась прочь в сторону площади, вопя что есть мочи.

Алехандро сразу же понял, что ему не скрыться. Девица сейчас поднимет на ноги всех, и его обвинят в оскорблении святынь.

Ученик, не зная, что делать, поднял на него полные мольбы глаза. Ни днем, ни ночью их никто не видел вместе, так что Алехандро нетерпеливо махнул рукой, чтобы тот скорее уносил ноги, и мальчишка, сломя голову, кинулся прочь, спасаясь бегством от суда и, быть может, смерти.

Алехандро устало опустился на колени. Он знал, что теперь жизнь его изменится, и навсегда. Он просил Господа, чтобы тот дал ему сил выдержать то, что принесет ему предстоявшая ночь, и все, что грядет за ней. Крики становились ближе и ближе. Алехандро закрыл руками лицо и разрыдался.

 

Два

Джейни вместе со своей ассистенткой сидела в номере лондонской гостиницы, где они поселились, полуспальне, полугостиной с крохотной ванной и кухней. Стол, предназначенный разве что для самого скромного чаепития, был слишком мал, и материалы научно-исследовательского проекта на нем умещались с трудом. Папки, разрозненные листы бумаги лежали вперемешку, и все это нужно было разобрать, привести в порядок, что-то переписать… одним словом, придать вид главы дипломной работы, с которой Джейни надеялась вернуться в Массачусетс, чтобы положить перед придирчивым — но, должна была она признать, честным — оком своего куратора.

— Если бы Джон Сэндхаус увидел этот бардак, его кондрашка хватила бы, — сказала Джейни.

— Прошу прощения? — Ассистентка подняла обиженные глаза.

— Нет-нет, я вовсе не имела в виду, будто вы в чем-то виноваты, — быстро исправилась Джейни. — Я сама знала, что бумаг будет много. Я о том лишь, что выглядит это вовсе не так оптимистично, как я думала. Похоже на мои курсовики. Никакого порядка.

Она принялась просматривать содержимое верхней папки, отыскивая один большой лист, который должен был быть сложен вчетверо. Перерыв целый ворох бумаг: письменных разрешений, городских карт, компьютерных распечаток, черновиков и прочего, — она обнаружила, что все из того, что должно быть сделано к ее приезду, действительно сделано.

Наконец она нашла тот лист, который искала, и разложила поверх бумаг. На листе была подробная карта той части Лондона, где в 1666 году бушевал Великий пожар. В заключительной части главы Джейни должна была сравнить химические составы почв в горевшем и не горевшем районах, и на карте были отмечены места последних проб. Почти на всех стоял красный крестик, означавший, что разрешение на работы получено и формальности соблюдены. В нескольких местах крестики были зеленые — это означало, что разрешение было дано на словах, а за бумагами еще придется побегать.

— Знаю, я вас завалила заданиями, — сказала она. — Правда, Кэролайн, вы отлично поработали.

Кэролайн Портер просияла — приятно было услышать похвалу, тем более что она и впрямь потрудилась на славу.

— Конечно, когда смотришь на эту гору, — она показала рукой на стол, — вид не радует. Я хотела по дороге в аэропорт заскочить к переплетчику, но не вышло. — Она хмыкнула. — Думала, самолет опоздает.

Джейни улыбнулась.

— В эти дни все что-нибудь да не так, — сказала она. — Зато самолет прилетел по расписанию. Слава богу, потому что соседка у меня была просто мрак. В конце концов пришлось отключить наушники. Хорошо бы этикет был у нас в этом смысле не слишком строгим.

— Не хотите послать e-mail мисс Маннерс?

Джейни рассмеялась.

— Дорогая мисс Маннерс, скажите, пожалуйста, должен ли человек, склонный к сочувствию и участию, весь полет вежливо молчать, выслушивая невежливую и невежественную соседку?

— Дорогая читательница, — серьезно ответила Кэролайн, — в подобных случаях следует спокойно расстегнуть ремень, которым вы пристегнуты к креслу, и вежливо жахнуть соседку пряжкой по голове.

— Но тогда расшипятся все пассажиры, потому что, как только я расстегну ремень, сработает сигнал тревоги.

Кэролайн хмыкнула.

— Вот если бы мы правили миром, то таких бы проблем не было… Впрочем, нам и своих хватает. — Она показала на два крестика. — Здесь владельцы в отъезде. Один возвращается завтра. Второй в конце недели. Я обоим отправила сообщения. — Она чуть слышно вздохнула. — Но вот здесь, — Кэролайн показала на небольшой незастроенный участок к югу от Темзы, — здесь все непросто. Нам нужен Роберт Сарин. Он очень старый и числится «смотрителем» этого участка, понятия не имею, что это значит. — Она поводила пальцем по карте. — Вот он может стать ложкой дегтя. Я попыталась с ним вчера поговорить, перед тем как ехать за вами в Хитроу. Уперся, с места не сдвинуть. И похоже, он сам толком не знает, почему не дает разрешения. Честно говоря, по-моему, он вовсе не выжил из ума. Немножко, пожалуй, туповатый.

— Думаете, если я позвоню сама, это поможет?

Кэролайн на минуту задумалась.

— Во всяком случае, не повредит. Хотя я не понимаю, с какой стати он даст разрешение вам, если не дал мне. Он ведь нас обеих не знает. Может быть, стоит ему рассказать, сколько людей дали разрешение.

— Хорошая мысль. Может, ему будет спокойнее, если он узнает, что не он один согласился пустить нас. — Она покопалась в бумагах и нашла список владельцев участков, где разрешение было уже получено. — Леди такая-то, лорд такой-то, десятый граф бла-бла-бла-нский… впечатляющая компания, вы не находите?

— Очень даже, — сказала Кэролайн. — Хотя не знаю, поможет это или нет. Мне он показался крепким орешком.

Джейни сдвинула брови.

— Голова разболелась, — сказала она. — Вот дьявол.

— У меня есть с собой ибупрофен, — улыбнулась Кэролайн.

Джейни от удивления подняла брови.

— Как это вам удалось? — спросила она.

— Засунула в носки туфель. Я с собой взяла четыре пары, а он просмотрел только две.

— По-моему, вам просто повезло. Смотрите, чтобы в другой раз не поймали.

— Я и не собираюсь повторять. Могу поделиться.

Она поднялась, ушла в свой, соседний номер и через минуту вернулась. Принесла Джейни три таблетки и налила воды в стакан.

Проглотив их разом, Джейни откинулась в кресле, будто бы ожидала чудесного, восхитительного кайфа.

— Ах, аптека, — вздохнула она. — Порой кажется, будто прежние наши препараты были куда круче нынешних.

Кэролайн улыбнулась.

— Где наши добрые старые времена?

Джейни ничего не ответила, и только на губах ее мелькнула вымученная улыбка. Перед ее мысленным взором возник их опрятный домик у подножия Беркширских гор, смеющиеся муж и дочь на балконе, дрожавшем от их веселой беготни. Ясно, как наяву, она услышала жужжание майских жуков, почувствовала духоту жаркого лета Новой Англии. Трещали газонокосилки, и слышался визг детей, попадавших на бегу под брызги работавших поливалок. Чистое белье, белоснежные фартуки, утренний ритуал в ванной комнате в доме, где обитали три человека, привыкшие жить вместе. Картина поблекла, и Джейни снова осталась одна.

— Джейни, простите… Я не хотела…

Джейни, не желавшая огорчать ассистентку, махнула рукой.

— Все в порядке, Кэролайн, — сказала она. — Жизнь продолжается. Вы не обязаны ходить возле меня на цыпочках. И не нужно, чтобы каждый раз, прежде чем что-то сказать, каждое слово вы пропускали сквозь фильтр — уместно оно или неуместно. У нас и так есть над чем подумать. — Она снова взглянула на ассистентку и улыбнулась. — И спасибо за ибупрофен. Спасибо, что поделились.

Она снова отвела взгляд в сторону.

— На здоровье, — отозвалась Кэролайн.

На минуту в комнате повисло неловкое молчание. Наконец его нарушила Джейни.

— Ну что ж, — сказала она. — Теперь, когда мы справились с одной головной болью, пора заняться другой.

— Вот и хорошо, — откликнулась Кэролайн. — А именно нашим несокрушимым мистером Сарином.

Джейни тяжело вздохнула.

— Он и впрямь может загубить весь проект. Нам необходимо взять там пробу. — Большим и указательным пальцами она изобразила дюйм и показала Кэролайн. — Я вот настолько подобралась к концу. Мне нужно защититься, я устала быть безработной.

— Может быть, вам стоит позвонить Джону Сэндхаузу, спросить, нельзя ли поменять площадку?

Складывая бумаги в аккуратную стопку, Джейни проворчала:

— Этому Аттиле? Жаба толстая. Во-первых, он не хотел даже отпускать меня в Лондон. «Ну, что там можно найти?» — передразнила она. — Дай я ему только повод, он немедленно затолкает меня куда-нибудь в глушь, чтобы я рылась там в земле до скончания жизни.

— Значит, они не заинтересованы в том, чтобы вам помочь? — удивилась Кэролайн.

— Нет, не заинтересованы, — вздохнула Джейни. — Но так у нас дело не пойдет. Не так много времени, чтобы тратить его на депресняк. — Лицо ее стало строгим. — Вот что. Сегодня проведем раскоп на первых площадках. Будем жить настоящим. — Она ткнула пальцем в пригород на карте и выбрала несколько крестиков. — Сдадим в лабораторию, и, по крайней мере, у меня будет чувство, что и я что-то сделала. Она просмотрела еще несколько бумаг и спросила:

— Надеюсь, вы заручились разрешением пользоваться здешней лабораторией?..

Из-под верхних листков Кэролайн извлекла на свет тонкую пачку бумаг, скрепленных в верхнем углу степлером.

— Вы не там искали, — улыбнулась она.

— Отлично, — сказала Джейни, забирая у Кэролайн разрешение и укладывая его в портфель. — Когда выйдем, сделаем крюк, посмотрим на его участок. Может быть, даже пройдемся, поставим себе маячок — вдруг удастся взять пробу потихоньку. Что там за место, можно ли забраться к мистеру Сарину незаметно?

— Там какой-то кустарник, большие деревья. Леском не назовешь, но место уединенное. А наша площадка, по-моему, далеко от дома.

— Тогда, думаю, можно рискнуть. Ну и, кроме того, там, на месте, может быть, в голову придет какая-нибудь идея, как уговорить старика.

В отчаянии Джейни бросила карандаш на стол, сломав грифель и ушибив пальцы о столешницу. Для человека, который умеет владеть собой, это было не вполне обычное проявление чувств, но Джейни казалось, у нее были все основания. Когда она изложила престарелому смотрителю свою просьбу разрешить им взять пробы грунта, он отказал, вежливо, но твердо, без каких бы то ни было объяснений, и, как она его ни умоляла, не изменил решения, так что ей оставалось звонить всем, кого, как ей казалось, она могла просить повлиять на старика. У нее уже ухо болело от бесконечных и бесплодных телефонных разговоров. Сред и тысячи — или почти тысячи — сотрудников английских министерств не нашлось никого, кто изъявил бы желание дать им разрешение в обход воли старого упрямца.

Больше всего ее раздражало, что старик не потрудился даже объяснить причины отказа. Она видела его участок накануне, приехав брать пробы на соседних землях, и не нашла там ничего такого, что и впрямь могло бы помешать ей сделать свою работу. Она увидела обыкновенную пустошь, едва заметно спускавшуюся вниз, заросшую сорняками и диким кустарником, с торчащими кое-где большими валунами. В дальнем ее конце стоял каменный дом, крытый соломой, в котором, как решила Джейни, и жил смотритель. На въезде, по обе стороны от грунтовой дороги, росли два заметных издалека старых, почти без листвы, дуба, смыкавших над ней свои ветки в вековечном объятии. Место было безрадостное, унылое, напрочь лишенное обаяния старины, какое она ожидала увидеть.

— Не понимаю, зачем тут присматривать, — с досадой сказала она тогда Кэролайн. — Вот уж не Кенсингтон.

Она подошла к холодильнику, стоявшему у нее в номере, и выбрала спелый нектарин. Маленьким острым ножом она разрезала плод, не снимая янтарной кожицы, на дольки. Спелая мякоть поддавалась легко, от самого легкого нажима. «Одна из тех простых радостей, которых не замечаешь, пока не лишишься». Нектарин был на удивление сочный, и Джейни пришлось откусывать, втягивая сок, чтобы не капнуть на одежду. Она ела медленно, смакуя каждый кусочек, и вспоминала то время, когда могла позволить себе съесть два, три таких нектарина в день, ни на секунду не задумавшись о том, откуда они взялись. Она облизнула пальцы, вытерла руки о джинсы, снова взяла телефонную трубку и набрала английский, из восьми цифр, номер, и палец ее, привыкший к номерам американским, машинально искал девятую.

Два звонка прозвучали один за другим — Джейни слышно было их и через стену, разделявшую их с Кэролайн комнаты. Потом знакомый голос произнес:

— Алло!

— Просыпайтесь, моя дорогая. Босс на проводе. Я вернулась, и новости у меня, как здесь говорят, зашибись.

— Да что вы! А я-то думаю, чего мне сегодня не хватает! Ну и что у нас на этот раз?

— То же, что и вчера, — ответила Джейни. — Болезнь под названием бюрократикус нервозус. Средств лечения нет. Исход будет фатальный.

— Вы бы ему рассказали о принудительной вазэктомии, мадам хирургиня.

Джейни хмыкнула.

— А я не знаю, делают ли ее еще в Англии. Позвольте напомнить, я больше не хирургиня, потому-то и занимаюсь этим дурацким, дурацким проектом. Нужно было послушаться Джона и копаться в земле у себя дома. Похоже, нам остается только лично нанести визит мистеру Сарину.

* * *

Услышав шум подъехавшего автомобиля, старый смотритель аккуратно закрыл ветхие страницы старинной книги. Отодвинул кружевную занавеску, закрывавшую окно старого дома. Прикрывая глаза от яркого света предвечернего солнца, он пытался рассмотреть сквозь неровное, старое стекло гостей, еще не вышедших из машины, которую заслоняли старые дубы. «Что им нужно? — подумал он, неожиданно разволновавшись. — Неужели узнали?»

Пес стоял рядом с ним, наклонив голову, недоумевая, чем заинтересовался хозяин.

— Вот они и приехали, дружок, — сказал старик, потрепав пса по голове. — Наконец приехали.

Неотрывно он смотрел на двух женщин, которые вышли из взятого напрокат автомобиля. Обе были хорошо одеты, и он подумал, что, по крайней мере, они выглядят как вполне преуспевающие дамы. Одна была повыше и явно старше второй. Темные ее волосы были подстрижены просто, до плеч, и слегка тронуты на висках сединой. Лицо у нее было приятное, но замкнутое и встревоженное, и, увидев на переносице предательские тонкие морщинки, он задумался, что могло тревожить такую привлекательную и явно не обделенную судьбой женщину. Когда она развернула карту, он заметил, что пальцы у нее гибкие и длинные, а движения плавные. Вторая женщина была помоложе и ниже ростом, рыжеволосая, с усыпанным веснушками лицом. «Первая у них главная», — решил он.

Разница стала еще заметней, когда они встал и рядом. С минуту они вместе рассматривали карту, показывая рукой то туда, то сюда и обмениваясь словами, которых ему не было слышно. Потом двинулись, то и дело оступаясь, по длинной, мощенной старым, стертым булыжником дорожке к его дому. Он улыбался, глядя на них с симпатией, и вдруг признался себе, что не прочь поболтать. За всю жизнь у него было не много друзей. Самый близкий из них сейчас стал слишком стар, перестал приезжать, и смотритель остался в одиночестве, довольствуясь лишь редкими беседами со случайными людьми.

В доме были купленные у бакалейщика тоненькие бисквиты, которые в его бедной семье когда-то считались роскошью. Он достал лучшую скатерть, парадную посуду. Салфетки пришлось свернуть заново, так, чтобы спрятать несколько пятен, и он понадеялся, что их не заметят. Желая принять гостий как следует, он, накрывая на стол, вдруг подумал, что, может быть, это последние в его жизни гости, и хоть он не такой, как все, и прожил жизнь в одиночестве, но пусть все будет как надо. Ему было жаль, что он не может дать этим женщинам то, за чем они прибыли, но он постарается преподнести отказ как можно вежливей и любезней. Жалел он и о том, что так и не научился вести дом, как некогда его мать. Убирал он хуже, и в помещении царил беспорядок.

Наконец они постучали. Он отошел от окна и, шаркая, подошел к простой филенчатой двери. За дверью стояли две женщины, обе с заготовленными приветливыми улыбками на лицах.

— Мистер Сарин? Роберт Сарин? — спросила высокая.

— Он самый, — кивнул он, улыбнувшись.

— Меня зовут Джейни Кроув, а это моя ассистентка Кэролайн Портер.

— Входите, пожалуйста, — сказал он, жестом приглашая их внутрь.

Высокой на пороге пришлось пригнуться, вторая переступила через порог быстро, не наклонив головы. Он сделал им знак садиться, но, когда они двинулись к стульям, заметил, что на стульях набросаны вещи, и сам поспешил вперед, шаркая, со словами:

— Прошу прощения, позвольте, я уберу.

И он быстренько сгреб в охапку носки, свитер, собачий поводок, который не повесил у входа, как это всегда делала мать, и грязную тарелку с вилкой, выложенной посредине. Когда все наконец устроились за столом и обменялись любезностями, он подал свое скромное угощение.

— Мистер Сарин, — начала Джейни, когда все допили чай. — Я очень благодарна вам за то, что вы дали возможность еще раз поговорить о деле, в котором я очень заинтересована. Как я уже объяснила вам по телефону, я провожу археологическое обследование именно этой части Лондона. — Она кивнула в сторону Кэролайн. — Мисс Портер помогает мне в этом занятии. Мы должны взять образец грунта, сделать забор в метр глубины и десять сантиметров в диаметре, а потом, разделив на слои, провести анализ в научно-исследовательских целях.

«В научно-исследовательских целях», — усмехнулась она про себя. Это была та самая фраза в ее репертуаре, благодаря которой ей до сих пор удавалось добиться разрешений. По прошлому опыту Джейни знала, что не много отыщется людей, способных устоять против сознания собственной важности, какую им придавали эти слова. Но, к ее величайшему разочарованию, Роберта Сарина это не проняло.

Он поставил чашку на блюдце и прокашлялся.

— Мне очень жаль, — сказал он. — Поверьте, мне искренне жаль. Но, как я уже говорил, боюсь, это абсолютно исключено.

Джейни невольно сдвинула брови.

— Мистер Сарин, если я не получу этого образца, вся моя предыдущая работа пойдет насмарку. Для меня это очень важно. Вы, конечно же, знаете, что съездить сейчас в Британию из Соединенных Штатов очень непросто. Могу я узнать, почему вы не желаете пойти мне навстречу? Просьба настолько простая, что ответ ваш выглядит обыкновенным упрямством.

Наступила неловкая тишина: он обдумывал ответ, подыскивая подходящее объяснение. Он знал, что думать умеет неважно, мать не раз говорила об этом. Он, конечно, мог им назвать причину, ту самую, которую помнил с детства и о которой ни разу не заговаривал ни с кем с тех пор, как сам стал хозяином этой земли. Однако они едва ли поймут. Он и сам-то толком ее не понимал, хотя всю жизнь провел здесь, изучая эти места и историю их. Не один день просидел он над книгой, удивляясь тому, сколько любви и заботы было вложено в эти каменистые пустоши на протяжении многих сотен лет. Здесь, если падала ветка, за ночь она исчезала. На земле никогда не валялись желуди, хотя он ни разу не замечал, чтобы их кто-то убирал. Люди, кого он почти не видел и совсем не знал, служили этому месту так же, как он.

— Миссис Кроув, — осторожно начал он, искренне желая как-то объяснить им свое решение, — никто и никогда не нарушал здесь почвы. Это условие завещания, и город Лондон владеет этой землей на этом основании, которое не может быть пересмотрено. Этот дом и непосредственно примыкающий к нему сад не оговорены этим условием, но с тех пор, как завещание вступило в действие, здесь никто ни к чему не прикасался.

Джейни лихорадочно думала, что делать. Препятствие для нее оказалось весьма непривычным. Теперь она поняла причину тех странных, как ей казалось, отказов, какие ей дали подряд несколько высокопоставленных особ, и поняла, что это тупик.

— Вам самому известно ли, на каком основании это запрещено? Такое условие, на мой взгляд, кажется довольно жестким.

Он ответил дипломатично, куда более дипломатично, чем можно было бы ожидать от человека со столь ограниченными возможностями.

— Я не знаю, на каком основании. — «Не скажу», — добавил он про себя, потому что знал это основание так же твердо, как имя королевской семьи. — Боюсь, ничем не могу вам помочь.

Наступившая тишина означала конец разговора. Больше говорить было не о чем. Единственный человек, который мог бы что-то изменить, давным-давно умер, и смотритель не мог отменить его распоряжения, даже если бы захотел, в чем, впрочем, Джейни сомневалась. Она поставила чашку и медленно, расправляя юбку, поднялась из-за стола. Кэролайн, последовав ее примеру, тоже встала и замерла, не зная, что делать, настороженно глядя то на Джейни, то на смотрителя. Старик остался сидеть, отведя взгляд в сторону, и безмолвно шевелил губами, будто бы повторял что-то про себя. Кэролайн повернулась к Джейни, и та, признав поражение, только пожала плечами.

— Хорошо, — сказала Джейни в надежде привлечь его внимание. — Благодарю вас за то, что уделили нам время, и за прекрасное печенье. Возможно, когда-нибудь мы еще встретимся.

Ее слова достигли цели. Сарин медленно поднялся и ответил с величайшим почтением:

— Уверен, что встретимся. Мне действительно жаль, что я не в силах помочь.

— Спасибо, — сказала Джейни, поворачиваясь к выходу.

Она села за руль и какое-то время сидела, молча глядя на пустошь, пытаясь прийти в себя. Ей был необходим этот образец, все остальные без него не имеют никакого смысла, и если она его не добудет, придется брать новую тему и начинать все сначала.

— Возьмем тайком, — сказала она и включила зажигание.

Джейни с Кэролайн, обе в черном, с черными, измазанными сажей лицами, стояли на краю пустоши, дожидаясь, пока глаза не привыкнут к темноте. И все-таки потом, когда они двинулись вперед, тщательно нащупывая на каждом шагу перед собой ногой землю, нашаривая невидимые препятствия, Джейни, несмотря на всю хитроумность их приготовлений, чувствовала себя жалкой девчонкой, забравшейся на чужой участок. Она несла с собой металлическое приспособление, именуемое у них «однотрубкой», а Кэролайн — полотняный мешок, куда нужно было уложить пробу. Пустошь была каменистая, и, как ни старалась, как ни проверяла перед собой землю, Джейни все же споткнулась, непроизвольно взмахнув руками, чтобы не потерять равновесие, и выронила инструмент, который громко звякнул о каменный выступ. Звон, который здесь не встречал препятствий в виде деревьев или домов, прозвучал как труба герольда, возвещая об их прибытии.

Кэролайн, извергая безмолвные ругательства, стремительно наклонилась, схватив подпрыгивавшую трубку. Обе замерли, затаив дыхание, вглядываясь в темноту, не засветятся ли где огоньки, не послышатся ли голоса. Но ничего не было видно, кроме двух силуэтов огромных старых дубов и темных очертаний деревьев, обрамлявших участок и почти закрывавших дом от дороги.

Тем не менее Джейни показалось, будто в темноте кто-то есть. Кто-то подкрадывался к ним все ближе и ближе, будто здесь водились какие-нибудь дикие зверьки. Она ощущала их присутствие со всех сторон, но никаких светившихся в темноте глаз, или рычания, или сопения она не заметила, до слуха по-прежнему доносился только отдаленный городской шум, и потому Джейни тронула за руку Кэролайн, и они еще осторожнее двинулись дальше, к тому месту, где установили звуковой маячок.

«Спасибо, Господи, за то, что мы нашумели раньше, чем подошли к Сарину, — твердила про себя Джейни, — и спасибо, Господи, за то, что не было дождя и маячок работает». Его тоненький звук доносился из темноты, тихо, но тем не менее отчетливо, так что они, сориентировавшись по нему еще раз, направились в его сторону.

В отметке «ноль» они быстро установили трубу, и бур с трудом, но вошел в каменистую землю. Работа была тяжелая, так что вскоре, несмотря на ночную прохладу, обе вспотели. И когда наконец бур опустился до требуемой глубины, остановились на минуту передохнуть.

* * *

В старом каменном доме на краю пустоши смотритель очнулся от своего несколько затянувшегося послеобеденного сна. Взглянув на часы, он обругал себя за то, что проспал весь вечер. Садясь в качалку, он не понимал, до какой степени его в тот день утомила встреча с двумя гостьями. Он спал как убитый и проснулся, уже когда совсем стемнело.

Он поднялся, у рукомойника плеснул себе в лицо прохладной водой и вытерся грубым полотенцем. Пес покорно лежал на полу, все еще ожидая «вечерней» прогулки.

Сарин поставил перед своим терпеливым приятелем миску со свежей водой, и тот вылакал, а потом поднял голову с таким выражением, которое было похоже на улыбку. Поводок валялся на полу, куда Сарин бросил его днем, освобождая для гостей стулья, и пес, ткнув носом в ту сторону, отчаянно завилял хвостом.

— Хорошо, хорошо, друг мой, я понял, — сказал Сарин и подивился тому, что отлично понимает собаку и намного труднее находит общий язык с людьми. — Только надену свитер, и пойдем.

Он сунул в карман трубку и спички, и они вышли на свою вечернюю прогулку.

Пес принюхался, подыскивая место, где оставить метку. Задрал лапу, оросил приземистый куст и весело побежал вперед. Смотритель, чье тело одряхлело от старости, поспевал за ним с трудом. Прогулка по границе участка занимала у них примерно полчаса, если не случалось неожиданных происшествий, вроде забравшихся под деревья обкурившихся подростков или чего-то подобного.

Так они двигались вперед довольно бодро, и вдруг пес замер, повернув нос в глубь участка. Он навострил уши и, наклонив набок голову, насторожился. Где-то в вышине крикнул, возвещая о своих хищных намерениях, ястреб, и пес смущенно взглянул сначала наверх, на небо, а потом на хозяина, который как раз его нагнал и ласково потрепал за ухом. Они продолжили свою прогулку по кругу и спокойно гуляли еще минут десять, после чего пес снова насторожился и жалобно завыл.

— В чем дело? — спросил смотритель, подтягивая поводок. — Там что-то не так, приятель?

Пес, натянув поводок, потащил старика за собой к центру участка. Отдуваясь, смотритель послушно потрусил следом.

* * *

Кэролайн прервала краткий отдых и встала, разогнув спину, готовая продолжить работу, когда вдруг заметила в отдалении, на противоположном краю участка, светящуюся точку. Она прищурилась, присмотрелась. Фонарь! Она тронула Джейни за плечо и прошептала:

— Вон там! Смотрите! Свет!

— Черт! — еле слышно ругнулась Джейни. — Наверное, он все же услышал, когда я уронила трубку! Если он кого-нибудь из нас узнает, мы пропали!

Она огляделась и увидела проступающую сквозь темноту группу деревьев, где можно было бы спрятаться, если, конечно, они успеют туда добежать. Схватив за руку Кэролайн, она потянула ее за собой.

— Труба! — громко зашипела Кэролайн. — Что, если он ее найдет?

— Ну, так значит, он ее найдет. Тут мы ничего сейчас не можем сделать. Она же в земле почти по рукоять, так что, может быть, и не найдет. А если найдет, то будем надеяться, он не настолько образован, чтобы догадаться, что это такое.

Стремглав они добрались до деревьев, то и дело оглядываясь назад, туда, где торчал из земли почти незаметный глазу бур. Спрятавшись за большим деревом, подальше от опасного места, Джейни наконец перевела дух — она и не заметила, что боится дышать. Стоя там, они смотрели, как Сарин, оглядываясь, будто что-то ищет, вместе с собакой ходит по тропинкам, которыми испещрен весь участок. Джейни, хотя она и была уверена, что взятый без спроса мешочек земли вряд ли можно назвать кражей, теперь казалось, что из-за той непререкаемости, с какой Сарин запретил им тревожить этот крохотный клочок земли, их поступок превратился в действо безнравственное, аморальное, надругательство над достоинством старого человека. И сейчас она страдала больше от стыда, чем от страха, так, словно нарушила пусть малопонятный, но освященный веками кодекс чести.

Время шло, Сарин все бродил, выискивая неизвестно что, а Джейни вдруг стало холодно, по спине, вдоль позвоночника как будто забегали ледяные пальцы. И хотя она была тепло одета, кожа покрылась мурашками. Ветра не чувствовалось, гулял лишь небольшой сквозняк, но листва на деревьях громко зашелестела. Всем своим телом Джейни ощущала, что их будто предупреждают: здесь, на краю чужой пустоши, они не одни.

Она оглянулась проверить, правдивы ли ее ощущения. Вокруг не было никого, рядом виднелись только темные деревья и шевелились ветки, но сердце продолжало стучать так, что гул отдавался в ушах. По груди побежали струйки холодного пота.

Наконец пятно света замерло и остановилось. Они услышали, как тяжело дышит пес, который изо всех сил тянул поводок, а потом раздался негодующий голос старика:

— Я знаю, что вы здесь. Я это знаю. — Потом тон его смягчился: — Я хочу только, чтобы вы оставили меня в покое.

Он повернулся, сгорбившись, направился к дому и вскоре исчез из виду.

Джейни вышла из своего укрытия, Кэролайн двинулась следом. Осторожно прокрались они на прежнее место и как можно тише и быстрее извлекли драгоценную пробу из земли. Уложив ее в полотняный мешок, они двинулись прочь, и, когда Джейни открывала ключом дверцу машины, ее охватило невероятное облегчение от того, что все осталось позади. Но в глубине души она знала, что совершила отвратительный, ужасный поступок, что сделала то, чего не должна была делать, и это чувство тревожило ее и отравляло радость.

* * *

Сарин сел на ободранный диван. Его трясло. Верный пес лежал возле ног. Старый смотритель надел второй свитер, но так и не согрелся. Придется разрешить псу сегодня спать у него на одеяле — редкая удача для его хвостатого друга. Он заговорил с ним, обращаясь к собаке, потому что ему было больше не с кем поделиться своим горем.

— Вот они наконец и пришли, старый друг, — сказал он, — а в книге ничего не написано, что я должен делать! Там написано только, что рыть и копать нельзя… О господи… — Он застонал. — Мама же говорила, что они придут, я только не знал, что это случится так скоро… Я не готов…

«Старый дурак, — подумал он, — ты готовился к этому всю свою жизнь и все равно не готов?» Он подумал о матери, которая тоже готовилась всю жизнь, и порадовался, что ее нет и она не слышит его трусливого нытья, когда пришло время не хныкать, а действовать.

— Американцы, — сказал он, обращаясь к собаке. — Я ничего не знаю об американцах. Пришли, взяли землю, ушли, а я не помню, что должен делать!

Слезы отчаяния заполнили его глаза — реакция нормального человека, столкнувшегося с очень трудной задачей, которую он должен выполнить, как требуют все его умершие предки. «Как бы они огорчились, если бы видели меня сейчас, если бы они меня только видели!» — думал он.

— Они вернутся, наверняка, — сказал он собаке. — Только я не знаю когда.

Он потянулся, зарылся пальцами в теплую, жесткую шерсть и обнял за шею ретривера, будто испуганный, заблудившийся ребенок.

* * *

Два дня спустя спавшую тревожным сном Джейни разбудили телефонные звонки. Откинув одеяло, она, не до конца проснувшись, босиком по холодному полу пошла к телефону. Звонил лаборант. Обменявшись любезностями, Джейни слушала голос на другом конце провода, звучавший с неприкрытым волнением, и пыталась стряхнуть остатки сна, не совсем понимая, правильно ли расслышала сказанное. Она представила себе, как лаборант возбужденно размахивает руками, подкрепляя слова движениями. Еще сонная, но уже включаясь, она задала несколько совсем не лишних вопросов, услышала взволнованный ответ и вежливо завершила разговор. Потом надела носки и бесшумно пошлепала в ванную, брызнула себе в лицо холодной водой. Перейдя в комнату, согрела в микроволновке вчерашний, оставшийся в чашке кофе и с чашкой пошла к телефону.

Она набрала номер Кэролайн.

— Проснись и пой, спящая красавица, — сказала она ассистентке. — У нас неожиданно снова рабочий день. В нашей последней пробе нашли кое-что кроме земли.

 

Три

Очнувшись там, где воняло грязью и плесенью, Алехандро не сразу сообразил, куда попал. Сон слетел с него окончательно, когда молодой человек попытался оглядеться, но было темно, и он ничего толком не увидел. Свет попадал в это помещение снаружи сквозь узкую вертикальную щель, кажется, — как решил Алехандро, — в стене, которая была от него непонятно на каком расстоянии. Он поднялся на колени, пополз, почти тут же уткнувшись в нее лбом, и испугался от неожиданности, когда оказалось, что она ближе, чем он думал. Эта тонкая, дразнившая мыслью о свободе полоска света падала через щель не в стене, а в маленькой, косо висевшей дверце. Почти квадратная, она годилась ровно для того, чтобы только пролезть в нее на четвереньках. Он не помнил, забрался ли туда сам или нет, и если нет, то запихнуть его туда наверняка было непросто.

Он встал, осторожно, чтобы не стукнуться головой о потолок, которого до сих пор так и не увидел, потом всем телом прижался к стене, где находилась дверца, и, распластавшись, двинулся по ней вправо. Медленно он продвигался вперед в одном направлении и, не найдя угла, пришел к заключению, что помещение круглое. Предположение стало уверенностью, когда он вдруг вновь оказался у той же дверцы.

Тогда он опустился на колени и стал ощупывать пол. Поверхность его была каменной, из грубо отесанных плит, тесно пригнанных друг к другу. Трава в щелях не росла, и не было здесь сконденсировавшейся влаги, отчего он вдруг почувствовал жажду и понял, что утолить ее нечем. Желудок тоже дал о себе знать, потребовав пищи, однако важнее голода и жажды для Алехандро было понять, что произошло и куда он попал. Постаравшись не обращать внимания на запросы своего организма, он отмахнулся от ощущений и сосредоточился на осмотре места.

Он лег на пол и вытянулся во весь рост, обнаружив, что ноги и руки за головой коснулись стены. Он перелег и менял позицию несколько раз, каждый раз получая один и тот же результат. Таким образом он сумел вычислить размер своего узилища. Тогда он поднялся на цыпочки, потянулся, подпрыгнул. Но руки над головой коснулись лишь воздуха.

«Башня или какой-то колодец», — подумал он, но исходя из того, что свет проникал сквозь нижнюю дверцу, сообразил, что не под землей. Лишенный влаги, какой мог бы утолить жажду, Алехандро тем не менее порадовался тому, что в помещении сухо, и, значит, он избежит тех болезней, которыми страдали от сырости заключенные, виденные им в медицинской школе. По крайней мере, не будет плеврита. Он знал, что глаза быстро свыкнутся с темнотой, но пока почти ничего не видел. Когда он вытянул руку, то не смог различить ее. Он помахал ею перед собой, почувствовал движение воздуха, но пальцев не разглядел. Тогда он сел, прислонившись спиной к стене, и стал ждать. Постепенно, как он и думал, глаза начали что-то видеть, но смотреть здесь было не на что.

Он следил за полоской света, отмечая в нем каждую перемену, и со страхом ждал наступления ночи, когда окажется в полной тьме. Угол света не изменялся, и Алехандро пришел к выводу, что за стеной рассеянный свет и, значит, дверца выходит в другую комнату или коридор. Время шло, свет наконец стал меркнуть, и Алехандро приготовился к долгой беспросветной ночи. В узилище его было до странности тихо. «Если бы я был в тюрьме, — подумал он про себя, — то здесь наверняка слышны были бы разговоры или крики».

Когда наступила ночь, он чувствовал себя так, что уже не мог отмахнуться от своих ощущений. Горло от жажды саднило, пустой желудок не переставая урчал, жалуясь на свою горькую судьбу. Сон не приходил — вместо него нахлынул страх, и воображение рисовало картины того, что его ждет, одну мрачнее другой. С ужасающей ясностью Алехандро вспомнил, как поступили с другим человеком, который так же, как он, осквернил могилу. Городские власти, посоветовавшись с отцами Церкви, нашли для него вполне логичное, подходящее случаю наказание: несчастного похоронили живьем, чтобы дать ему время обдумать свое злодеяние при обстоятельствах, сходных с теми, что сопутствовали преступлению.

«Как же мне убедить их, что я не преступник, что мне нужны были только знания, а Папа в своем невежестве не оставил никакого другого способа их добыть? Я не ограбил могилу, я лишь извлек из нее усопшего, и то только на время. Я все вернул бы на место». Час за часом терзал он себя раскаянием, но отнюдь не из-за того, что жалел о содеянном. Он корил себя только за глупость, которая позволила преследователям его поймать. Перебирая в памяти каждую деталь, он искал ошибку и не находил ее. Виною всему оказалось лишь печальное стечение обстоятельств. Чем дальше, тем острее он чувствовал несправедливость и к тому времени, когда первые проблески света просочились в дверную щель, решился бежать.

Однако план рассыпался в прах в то самое мгновение, когда, вскоре после рассвета, дверца распахнулась и ворвался такой невыносимый свет, что Алехандро почти физически ощутил его как удар и шарахнулся в угол, прикрывая глаза рукой. На полу перед дверцей появились миска с водой и кусок черствого хлеба, после чего она мгновенно захлопнулась. Все произошло так быстро, что застигло Алехандро врасплох. На языке у него вертелась тысяча вопросов, а возможность задать их исчезла, едва мелькнув.

— Пощадите! Прошу вас, скажите, где я! Во имя любви Господней дайте свечу…

Ему смертельно хотелось пить, но он понимал, что тюремщик уйдет и тогда кричать будет бесполезно. Он кричал до тех пор, пока оставалась надежда быть услышанным. Потом сел на колени, страдая от унижения, отвергнутый всеми, даже тюремщиком, и принялся за свою скорбную трапезу, вылизав миску так, что не пропала ни единая капля бесценной влаги.

«Еще целый день и целая ночь», — подумал он, готовя себя к худшему. Мысль о том, что придется провести здесь, в темноте, в одиночестве и безмолвии еще один день, приводила его в отчаяние. Он знал, что если потеряет над собой контроль, то тогда первым сдастся не тело, а рассудок, который, жаждая света и звука, начнет их выдумывать. В таком случае лучше смерть, чем безумие. Самым безжалостным унижением показалось ему то, что и покончить с собой в этой черной норе было нечем.

* * *

Посредине огромного зала возле дубового стола с узорной резьбой друг против друга стояли два человека. В зале, украшенном коврами и гобеленами, царила полная тишина.

Епископ жестом пригласил гостя сесть. Старый еврей поклонился в знак благодарности и, аккуратно поддерживая складки своего одеяния, опустился на стул. Спина у него была сгорблена, и не только под бременем лет, проведенных над бухгалтерскими книгами, но — как подумал епископ — видимо, от каких-то еще тягот. Движения у старика были неуверенные, голос подрагивал. Внешне он был совсем не похож на того Авраама Санчеса, какого епископ представлял себе после долгих лет переписки.

Монсеньор Иоанн, нынешний епископ, был возведен в сан и прибыл в Арагон по распоряжению его святейшества Папы Иоанна XXII, в тот же год, когда Авраам Санчес по приказу отца вошел в семейное дело и занялся ростовщичеством. С тех пор Авраам всегда помнил, какое пережил разочарование, узнав, что ему никогда не позволят стать тем, кем он хотел. «Пусть твои братья работают руками, — сказал ему отец, введя в комнату, где хранились приходно-расходные книги. — Ты в жизни не будешь держать ничего тяжелее пера». Знал он и то, что, именно помня свои обиды, внял уговорам сына и позволил ему заняться медициной, к которой сам относился с сомнением. Теперь-то он понимал причину отцовской жестокости и жалел, что не смог удержать сына дома.

С тех пор прошло много лет, за которые еврей не раз помог церкви решить денежные дела, и переписка их с епископом насчитывала больше трех сотен писем. Отношения их были выгодны для обоих. Авраам со своей стороны дал возможность почтенному прелату в любой момент получать почти любую наличность для дорогих обрядов, ни разу не высказав своих мыслей о том, что Богу должно быть все равно, в каком доме и в какой одежде ему служат. Он довольствовался процентами, держал свой цинизм при себе, а с течением лет проникся уважением к Иоанну.

Епископ относился к нему с тем же почтением и потому был удивлен, увидев перед собой человека, с виду немощного настолько, что казалось невероятным, чтобы такая развалина могла теперь вести дела твердой рукой, чем всегда отличался Дом Санчесов. Изучая друг друга, оба долго молчали, и каждый пытался соотнести образ собеседника, сложившийся из переписки, с тем, что видели его глаза.

Епископ заговорил первым:

— Вы, мой друг, оказались совсем не таким, каким я вас себе представлял. Я считал, что вы меня выше. Вы настолько могучий финансист, что я представлял вас гигантом.

Маленький, хилый старик улыбнулся.

— Прошу меня простить, ваше преосвященство, если я вас разочаровал. Мне остается только надеяться, что ум мой с годами не одряхлел подобно телу.

— Насколько мне известно, едва ли, — рассмеялся церковник. — А теперь позвольте пригласить вас к столу. Путь у вас был неблизкий, а мы оба не молоды.

Епископ дернул шнурок, призывая послушника, и через несколько минут тот внес на прекрасном серебряном подносе хлеб, сыр и фрукты.

Епископ благословил еду по-латыни, еврей пробормотал себе под нос несколько слов на иврите. Когда же оба одновременно закончили короткую молитву, взгляды их, обратившись к свечам, встретились. Иоанн поднял серебряный кувшин, налил вина в два бокала. Взял один, полюбовался на свет цветом вина, игравшего роскошными красками, и протянул его гостю со словами:

— Итак, Авраам, вот мы и встретились лицом к лицу после стольких лет. Не скрою, мне любопытно узнать, что вас сюда привело.

Старый еврей, не ответив, занервничал, и нож, которым он резал лежавший на подносе сыр, дрогнул. Епископ же понял, что судьба дает ему против ростовщика орудие, которым когда-нибудь он непременно воспользуется, каким бы ничтожным оно ни оказалось, и подстегнул старика, изобразив на лице сочувствие.

— Прошу вас, Авраам, — сказал он. — Вам и самому прекрасно известно, что мы здесь с вами за нашей скромной трапезой не просто хозяин и не просто гость. Если вас постигла нужда, говорите о ней смело. Вы пришли в Дом Господа, и Он не оставит вас Своей милостью.

Авраам, стараясь забыть про боль в старческих костях, попытался придать себе вид уверенный и достойный. Он даже будто бы показался собеседнику выше, когда выпрямил спину и расправил плечи, сидя на своем резном стуле. Мельком еврей подумал о том, что стул этот, произведение искусства, стоит, наверное, крестьянскую десятину с дворов этак примерно пятидесяти. Окинув взглядом зал, он заметил, что таких стульев вокруг стола двенадцать. «Ну, если кому-то здесь хорошо сидеть, зная, сколько на них потрачено, то деньги не пропали даром», — подумал старый еврей.

Он прокашлялся, прочищая горло.

— Ваша милость, — начал он осторожно. — Наверняка ваши осведомители уже сообщили о том, что произошло в Сервере.

Епископ впился глазами в его лицо. «Откуда ему известно о моих шпионах?»

— Осведомители? Ах да, конечно, — беспечно сказал он. — Вспоминаю, вспоминаю, недавно там у вас произошла одна неприятность… Кажется, осквернение могилы, не так ли?

Он прекрасно помнил о том, что некий еврей посмел осквернить могилу христианина и что еврей этот схвачен. Потерпевшие, семья недавно усопшего мастерового, были в ярости и требовали немедленного суда. Однако подробностей ему еще не донесли, и епископ ничего больше не знал о деле, о котором заговорил Санчес. Еврей прибыл раньше, чем Иоанн успел получить новый доклад, так что епископ решил выразить недовольство аббату Серверы, мысленно возложив на него вину за то затруднительное положение, в котором сейчас оказался. К беседе он был не готов, однако не пожелал разрушить хоть одно хрупкое звенышко в своей знаменитой сети — в сети, о которой еврей даже не догадывался. «О чем еще он узнал, этот старый лис?» — подумал епископ.

— Ваша милость, — продолжал Авраам. — К величайшему моему прискорбию, вынужден сообщить, что осквернителем оказался мой сын.

Кровь отхлынула от лица епископа. Забыв о вежливости, он вышел из-за стола. Осведомители ни словом не обмолвились о преступнике! «Я отлучу от церкви болвана, который не посчитал нужным мне об этом доложить, — гневно подумал он. — Еврей поступил в высшей степени разумно, сам явившись ко мне с этим известием. Ловко же он меня подсек!»

Он отошел от стола и молча смотрел в окно, скрестив на груди руки, будто бы защищаясь от великого зла.

Авраам видел, что епископ разгневан, но не понимал причины. «Наверное, я сунулся слишком рано», — подумал он, испугавшись, что не спасет Алехандро. Передвинувшись на край стула, он с трудом поднялся и на шатких, дрожащих ногах подошел вкруг стола к кипевшему гневом церковнику.

— Мой сын врач, взявший на себя смелость лечить этого христианина, который сам его уговорил, хотя оба знали, что это запрещено. Бедолага умирал от чахотки, и сын мой совершил подвиг храбрости и благородства, смягчив последние страдания несчастного. Он использовал все известные медицине лекарства, не щадил ни времени, ни сил. Все, что он получил за лечение, — это лопату. Ваша милость, лопату! Он решился обследовать тело умершего, чтобы узнать причину болезни. Мой сын не считает, что совершил преступление.

Старик замолчал, надеясь найти участие, но наткнулся лишь на холодный взгляд. Собравшись с духом, Авраам продолжал:

— Мой сын не ограбил могилу. Если бы ему не помешали, он вернул бы тело на место, где тому и положено быть. Схватили его, как раз когда он направлялся на кладбище. Он ничего не взял и не надругался над телом.

— Однако, — сурово произнес епископ, не сводя взгляда с лица еврея, — даже у Моисея сказано: не возжелай добра ближнего своего. Мудрецы всякой веры учат нас, что тело также является имуществом и о нем надлежит заботиться более всего. Может ли быть на свете грех более мерзкий, чем попытка украсть вместилище, в каком пребывает человеческая душа во время земных своих странствий? Можно ли простить преступника только на том основании, что сам он не считает свой поступок преступлением? Определение природы зла есть прерогатива церкви, и здесь не приходится говорить о том, что считает жалкий еврей.

— Ваша милость, я признаю, поступок его безрассуден и опрометчив. Мы, иудеи, так же как и вы, считаем тело даром Господним. Однако сын мой всегда тянулся к знаниям. Ради знаний он не останавливался ни перед чем. Если кто и заслуживает наказания, так это я, за то, что дал ему надежду прожить жизнь, забыв о покорности, свойственной нашему народу. Умоляю вас, переложите вину на меня. Казните меня вместо него.

Епископ снова взглянул на старика, который стал ему за многие годы невидимым другом, а теперь неожиданно превратился в противника. Перед ним стоял слабый, усталый человек, обрекший душу за ложную веру гореть в вечном огне. Епископ считал себя в своих владениях защитником и опекуном евреев, но это уже переходило все границы. Глаза его вспыхнули, и, впившись взглядом в лицо Авраама, Иоанн прошипел:

— Как смеешь ты предлагать мне подобное? Я позволил евреям Арагона жить спокойно, я всегда соблюдал Конвивенцию. Сам его святейшество Папа возложил на меня ответственность за проведение в моем епископате политики терпимости к иудеям. Как ты мог допустить, чтобы твой сын свел на нет все мои усилия? Если оказалось, что я не способен контролировать арагонских евреев, то к вам скоро пришлют менее снисходительного патрона.

Авраам не произнес ни слова. «Так вот в чем дело! — сообразил еврей. — Он боится утратить власть». Но в его силах было исправить дело — старик знал, каким образом устроить так, чтобы это происшествие пошло во благо епископу. «Только не показать своей слабости, — подумал он, — иначе епископ не согласится». Больше Авраам не умолял. Он расправил плечи и заговорил твердо и решительно:

— Ваше преосвященство, мне ли не знать, какими милостями вы оделили евреев, и как наш народ процвел в Арагоне под вашей защитой. Со своей стороны мы также прикладывали все усилия, чтобы сохранить мир с христианами, изо всех сил желая процветания всем религиям в вашем епископате.

Епископ посмотрел в лицо Аврааму, удивленный тем, что попытка устрашить старика закончилась безуспешно.

— Продолжай, — осторожно сказал он. — Не уверен, что я хорошо тебя понял.

Авраам достал из рукава свиток.

— Ваше преосвященство, я привез с собой запись всех расчетов епископата с Домом Санчесов. Мне доставило бы великое удовольствие проверить их с вами еще раз. Возможно, нам лучше вернуться за стол и продолжить трапезу. Нам обоим есть над чем поразмыслить, а думается — по крайней мере, мне — лучше на полный желудок.

Недолго поколебавшись, епископ двинулся к столу. Авраам, дождавшись, когда сядет Иоанн, довольный опустился на место. Они ели молча, каждый прокручивая в уме все схемы и варианты. Что выторговать? С чем расстаться? Два этих человека, умудренных многими прожитыми годами, готовились к разговору, как воины к битве, с той лишь разницей, что их оружием были опыт и знания. Епископ вдруг осознал, что эта история сулит немало выгод и он сможет отправить в Авиньон суммы куда выше тех, каких от него ждет Папа. Старания его оценят, и он укрепит свою репутацию прекрасного пастыря, который верно и преданно служит Церкви и его святейшеству на земле Арагонской. Авраам же размышлял лишь над тем, что потребовать взамен погашения немалых долгов епископата. С радостью он простил бы их все в обмен на жизнь сына и разрешение ему начать все заново, перебравшись в другое место. Но епископ не отделается просто освобождением, он, Авраам, поставит условием гарантию безопасного выезда Алехандро за пределы Испании под надежной охраной, выделенной епископатом.

Епископ кликнул послушника и, когда тот убрал со стола, велел принести еще свеч. Канделябры вспыхнули ярче, епископ и его гость, оставшись одни, снова сели за стол, чтобы наконец покончить с этим неприятным делом.

Авраам начал произносить заготовленную речь по памяти, которая, слава богу, у него еще имелась, и неплохая:

— Ваша милость, много лет подряд я имел счастье жить под вашим покровительством. Я, безусловно, сгораю от стыда из-за того оскорбительного бесчестья, какое мой сын нанес усопшему христианину. Поскольку не в моих силах отплатить вам за все великодушие, с каким вы позволяли нам служить все эти годы, я хотел бы продемонстрировать крохотный образец своей благодарности и признательности.

С этими словами старый еврей развернул на столе перед епископом свиток, чтобы тот изволил взглянуть на все долговые записи. Иоанн принялся внимательно читать цифры, расположенные в двух колонках, где в первой значился год займа, во второй — сумма долга. Часть долгов, до сих пор не оплаченных, были старыми. Даже если забыть о процентах и не брать взаймы вновь, то ему, чтобы расплатиться с кредитором, понадобится несколько лет подряд собирать десятину с пятидесяти крестьян, при условии, что каждый год будет урожайный. Епископ обругал себя, искренне пожалев, что выпустил из-под контроля долги Церкви жалкому еврею.

Авраам вновь скатал свиток и, вытянув руку, поднял его над свечой, постаравшись, чтобы намерение его было понято.

— Видимо, наступила пора пересмотреть долги, — сказал он. — Уверен, мы могли бы прийти к соглашению, которое устроило бы нас обоих.

Епископ понял.

— Друг мой, вы всегда были ко мне добры, — сказал он. — Однако я не могу принять ваш щедрый дар Церкви, не попытавшись ответить тем же. Наверняка и я мог бы стать полезен для вашей семьи в трудную минуту.

Авраам Санчес сказал, что ему нужно, и голос его не дрогнул, а был сильным и твердым:

— Мой сын должен быть освобожден из-под стражи, получив гарантии безопасности для выезда в Авиньон. Ему понадобится охрана, и поскольку я не имею на ваших людей влияния, то прошу вашей помощи выделить ему достойное сопровождение. Человека, которого вы знаете и кому можно доверять. Разумеется, он получит за свои труды достойное вознаграждение.

Не веря своему счастью, епископ едва сумел скрыть ликование. Просьбы были пустяшные, выполнить их не составляло труда.

— Что еще вы потребуете от меня потом, когда эта задача будет выполнена?

Авраам поднялся за столом, выпрямившись во весь свой небольшой рост, чтобы придать себе вид самый уверенный и достойный. Он посмотрел в глаза епископу и честно сказал:

— Ваше преосвященство, нет на свете ничего, что было бы в ваших силах и что могло бы сравниться для меня с тем, что вы уже пообещали сделать. Мой сын всего лишь споткнулся о камень, который ему встретился на пути. Забыть про ваш долг — это крохотная цена за его жизнь.

С улыбкой, почти презрительной, Иоанн, епископ Арагонский, ответил еврею Аврааму Санчесу:

— В таком случае будем считать, что сделка состоялась. Жгите записи.

Оба не произнесли ни слова, когда еврей поднес пергаментный свиток к пламени свечи и тот загорелся, наполнив комнату тошнотворным запахом жженой кожи, достойным завершением постыдной сделки. Дождавшись, пока пергамент догорит до конца, епископ обратился к ростовщику:

— Я попрошу заняться вашим делом солдата по имени Эрнандес. Он не раз выполнял для меня самые разные поручения. Он терпимо относится к иноверцам и будет лишь благодарен вам за работу. Но предупреждаю: если он узнает, что должен будет охранять еврея-преступника, то способен заломить цену такую, что может и вас пустить по миру.

Авраам подумал о том, что с радостью заложил бы душу, лишь бы вернуть сыну свободу, хотя усомнился в том, что солдат удачи, пусть самый алчный, способен запросить за охрану больше, чем у него есть.

— В таком случае, ваша милость, не откажите в любезности, договоритесь с ним о цене сами.

— Сделаю, что смогу, — сказал кардинал. — На рассвете за вами придут. К тому времени вы уже будете знать все условия.

Авраам слегка поклонился в знак благодарности. Попрощался, с огорчением пожалев о том, что их дружба, по-видимому, закончилась. До сегодняшнего дня сам он высоко ценил свою переписку с епископом. Она была для них как шахматная партия, разыгрываемая искусными игроками, и теперь ему будет этого не хватать.

Епископ, словно желая в знак уважения проводить гостя, дошел с Авраамом до дверей зала. Однако там, к изумлению еврея, отвратительно и жестоко его оскорбил, протянув для поцелуя украшенную перстнями руку.

С негодованием взглянул еврей на епископа. Он смотрел на протянутую ему руку, и ему больше всего хотелось на нее плюнуть. Но даже если Господь послал ему случай выразить презрение к продажному святоше, то сыну его это добра не принесет. Он подавил в себе гадливость, согнулся в поклоне и сделал то, что от него требовалось. Выпрямился, взглянул недобро на церковника и вышел вон.

Потянув за шнурок, епископ вызвал послушника. Молодой человек вошел в зал, как всегда, бесшумно и с почтением приблизился к кардиналу.

— Пойдите, брат, попросите повара отыскать мне мерзавца Эрнандеса. Ему-то наверняка известно, в какие таверны ходят всякие мошенники.

— Что ему следует передать, ваше преосвященство? — спросил молодой человек.

Кардинал почесал подбородок, не зная, что бы придумать.

— Гм, — сказал он, — этому Эрнандесу лишнего говорить не стоит, однако же он нам нужен. — Он задумался на минуту. — Пусть скажет ему, что он потребовался Церкви и ему предстоит важное задание. Ему придется уехать. Пусть повар намекнет, что его ждет хорошая плата. И что я хочу видеть его через час. — Жестом он показал послушнику, чтобы тот удалился. Почтительно кланяясь, тот двинулся к двери, а епископ добавил: — Немедленно пришлите ко мне писца.

Ждать писца он вышел на балкон, где какое-то время молча смотрел на звезды, как всегда изумляясь великому таинству небес. «Какая сила, — подумал он, — заставляет солнце каждый день проделывать свой путь по небосклону?» Ему доводилось слышать, что далеко на севере есть страны, где солнце не садится полгода, а потом еще полгода стоит беспросветная ночь. И он в очередной раз подивился тому, как прихотливо устроен мир. «Безусловно, — подумал он, — наше огненное светило направляется дланью Господа».

Но вскоре его размышления были прерваны появлением писца, который, поцеловав его перстень, тут же принялся на длинном столе раскладывать свои принадлежности. Епископ велел написать: «Подателю сего письма и охране его предоставить свободный проезд по повелению его преосвященства Иоанна, епископа Арагонского».

Писец подал пергамент, и епископ поставил свою печать.

— Теперь письмо, — сказал он и начал диктовать.

«Преподобному отцу Иосифу ордена Святого Франциска

Достопочтенный брат, приветствую тебя во имя Господа нашего Иисуса Христа Спасителя. Милостью Господа и во славу Его, я заключил соглашение с евреем Авраамом Санчесом, аннулирующее денежные обязательства Святой Церкви перед Домом Санчесов. В обмен на его снисходительные уступки нам я согласился освободить сына его Алехандро, находящегося у вас под стражей и обвиненного в мерзком грехе осквернения могилы усопшего, дабы передать его в руки сеньора Эдуарде Эрнандеса, чью личность подтвердит наличие у него моей личной печати. Сеньору Эрнандесу поручено вывезти подлого еврея за пределы нашего доминиона, с тем чтобы тот никогда более не возвращался.

Уведомь ростовщика Авраама Санчеса, что семье его также надлежит навсегда покинуть Арагон и всякая деятельность здесь отныне ему запрещена. Им предписывается покинуть город до заката солнца второго дня, считая с того момента, как ты получишь это письмо, и всякое их добро, которое они не возьмут с собой, перейдет в собственность Церкви, дабы умножить ее сокровища во славу Отца нашего Господа Всемогущего.

Прежде чем отпустить еврея, клейми его, дабы всем было видно, что он еврей. Дабы никогда больше он не нанес христианам ущерба.

Да поможет тебе Господь исполнить эти важные поручения. Выполни, как я сказал, во имя Христа и Матери Его Пресвятой Девы Марии, и воздается тебе по делам.

Иоанн, епископ Арагонский».

Епископ скрепил пергамент печатью. После чего писец написал еще одно рекомендательное письмо и был отпущен. Минуты через три после его ухода в дверь тихо постучали, и послушник объявил о прибытии сеньора Эдуарде Эрнандеса.

* * *

Свет снова иссяк, снова Алехандро забылся дремотой, и так прошла еще одна ночь. Когда же сквозь дверные щели проник новый луч, он стал ждать тюремщика, который должен был принести жалкую трапезу. Тело его исстрадалось от жажды и голода, однако он ждал не пищи. Опустившись на четвереньки рядом с дверцей, не отводя глаз от щели, он прислушивался к каждому звуку. Каждые несколько минут, он, не теряя бдительности, вытягивал одну ногу, потом вторую, разминал кисти рук, таким образом готовясь к появлению стража. Он понимал, что, когда дверца откроется, свет снова его ослепит, и к этому тоже был готов.

Наконец он услышал еле слышные шаги тюремщика, и все в нем напряглось. Чем ближе звучали шаги, тем отчаяннее колотилось сердце, почти заглушая все остальное. Шедший остановился, и Алехандро услышал звяканье миски. Зашуршала одежда, звякнул засов.

Когда дверца открылась, Алехандро отвернулся, прикрыв для верности ладонью глаза, и наугад вцепился в руку, появившуюся в проеме. Он почувствовал теплоту кожи, и от тепла этого в нем вспыхнули волнение и надежда. Затем последовала борьба, и он открыл глаза ровно в ту секунду, когда тюремщик выхватил руку. Перед тем как дверца захлопнулась, в лучах яркого, прекрасного света Алехандро увидел, что рука бросила к нему в нору не миску и не хлеб, а тонкий свиток пергамента.

В первое мгновение он даже не понял, что это такое, и закричал:

— Одно только слово! Я прошу всего лишь одно слово! Прошу вас, умоляю, скажите, где я!

Наступила тишина, но, поскольку шагов не было, Алехандро догадался, что мучитель его стоит рядом. Он едва не прослушал слова, обращенные к нему:

— Замолчи, иначе я не смогу тебе помочь.

Алехандро взял себя в руки. Отер лицо грязным рукавом и шепотом произнес:

— Благослови вас Господь, сеньор. Неведение о том, где я и что ждет меня, приводит меня в отчаяние.

Голос за стеной посуровел:

— Предпочитаю благословение моего Бога, еврей. Слушай внимательно, у нас мало времени.

— Простите меня, пожалуйста, — взмолился Алехандро, — я сделаю все, что ни скажете, но только, прошу вас, скажите…

— Замолчи! — зашипел его собеседник. — Ты уже понял — не так ли? — что я принес письмо. Оно от твоего отца.

Алехандро зашарил руками и в конце концов нащупал пергамент. Торопливо он разорвал нитку и разочарованно опустил письмо.

— Здесь ничего не видно, не прочесть.

Священник минуту постоял в раздумье. Отец еврея заплатил ему за письмо, а не за свет.

— Да пошлет тебе свет твой Бог, еврей, — сказал он и, злобно усмехнувшись, ушел, собираясь вернуться с водой и хлебом попозже, когда узник успокоится.

Алехандро сел, прижавшись к стене спиной, в отчаянии прижимая письмо к груди и дожидаясь, когда глаза снова привыкнут к потемкам. Когда они наконец снова стали различать тонкий луч, падавший от двери, он развернул пергамент, поднес к щели и на этот раз с трудом, но все-таки различил знакомый почерк. Чтобы письмо не прочел священник, отец написал его на языке, известном только евреям, не боясь предательства сородичей.

* * *

«Сын мой.

Не отчаивайся, ибо скоро ты будешь свободен. Я договорился о том, что тебя вывезут в Авиньон, где ты будешь под защитой папского эдикта. Так мы спасем тебе жизнь. Монахи передадут тебя в руки наемника, у которого будет для тебя пакет. В пакете ты найдешь все необходимое для путешествия. Береги здоровье и не забывай молиться, чтобы Бог даровал тебе силу, какая тебе вскоре понадобится. Да защитит тебя Бог во все дни, пока мы не встретимся снова.

Твой любящий отец».

* * *

Долго еще Алехандро сидел, прижавшись к стене, и его колотила дрожь. Понимая, что от волнения жажда станет мучить еще сильнее, он заставил себя успокоиться. Отец был прав, как всегда. Силы ему понадобятся.

Он все еще так и сидел там, когда через некоторое время дверца снова открылась, та же рука втолкнула к нему воду и хлеб, после чего он, оставшись в темноте, с наслаждением съел свой кусок, не дав упасть ни одной крошке, и вылизал миску. На этот раз он не мечтал о побеге, не выпрашивал милости, а приготовился ждать, когда за ним придут. Вскоре его сморил сон.

Алехандро проснулся от света, который показался для его измученных глаз ослепительной вспышкой. Он знал, что это всего лишь свет из коридора, но смотреть было больно, словно перед ним зажглось солнце во всей своей мощи. Он услышал голос, который его позвал, и поспешно пополз к дверце, защищая глаза рукой.

Голос приказал ему пролезть наружу, и он втиснулся в лаз, благодаря судьбу, радуясь спасению, стремясь скорее вдохнуть глоток чистого воздуха, не пропитанного вонью экскрементов.

— Встань, еврей, — последовала команда.

Пошатываясь, еще полуослепший, он подчинился. Вдруг кто-то с силой толкнул его, и два монаха прижали за плечи к стене, так что он не мог шелохнуться. Третий дернул за подбородок, повернув его голову к себе щекой. Доли секунды Алехандро хватило, чтобы понять, что приближавшийся к нему предмет несет в себе боль и страдание, и этого оказалось достаточно, чтобы он взвился изо всех сил и хватка монахов ослабла. В результате раскаленный докрасна металл лег ровно посередине груди, прожегши дырку в рубахе. Алехандро закричал от страшной боли.

— Лицо! — злобно сказал один из его мучителей. — Придется еще раз.

Но Алехандро, это услышав, принялся вырываться так отчаянно, что тюремщикам было не удержать. Он дрался, царапался, будто дикий зверь, и умудрился вцепиться в руку одному монаху, сильно ее повредив, так что тот невольно его отпустил. Алехандро мгновенно вырвался, забился обратно в камеру и скорчился там, словно младенец в утробе, где никто не сможет его достать.

Монах разглядывал ссадину и, хотя та сильно кровоточила, решил, что она не опасна. Монах встал на ноги, поднял клеймо, собираясь начать все заново, и тут, к своему разочарованию, увидел, что железо остыло. С отвращением отшвырнул он страшный инструмент и захлопнул ногой дверцу.

— Сойдет и на груди, — сказал он.

Алехандро, услышав удаляющиеся шаги, обмяк и повалился на пол. Он пролежал, казалось, целую вечность, зная, что его заклеймили, страдая от боли в обожженной груди и от ярости в оскорбленной душе. Его начало лихорадить, и вскоре в никогда не прогревавшемся каменном мешке он покрылся липким потом. Ему то становилось холодно, то он горел, как в огне. Он решил, что Бог, видно, захотел зло над ним подшутить и бросил его в христианский ад. Злобные монахи оставили на нем свою отметину, будто чтобы стереть печать Господа, который сам отметил его. Он не дал им обезобразить себя на этот раз, а когда они вернутся — он был уверен, что вернутся, — то больше не увидят слабого, послушного еврея. Он будет драться, он одолеет их и сбежит.

Ему снова принесли пищу, и он ел, как раненое животное, полный бурлящей ненависти и мечтая только о мести. Потом еще два дня он только ел и спал, набираясь сил к тому часу, когда за ним придут. Желтоватая сукровица, затянувшая кругообразную рану на его теле, начала подсыхать, превращаясь в корку. Алехандро понял, что выздоравливает, и возблагодарил Бога за продление жизни. Тогда он поклялся перед небом не тратить ее понапрасну.

На третий день дверца неожиданно открылась в неположенное время, когда он не ждал ни воды, ни пищи. Поумневший от ненависти, Алехандро остался на этот раз на месте и терпеливо ждал, когда глазам возвратится способность видеть. Потом он осторожно выглянул в дверцу и увидел по ту сторону лаза фигуру скорчившегося человека, который заглядывал к нему. Он решил ждать, когда тот шелохнется первый, чтобы движение выдало его намерения, или его слабость, или все равно что, но что-нибудь бы выдало. И когда это случится, он воспользуется преимуществом, ринется в открытый проход и бросится на тюремщика со всей яростью полного сил молодого существа, борющегося за свою жизнь.

Тюремщик тем временем просунул голову в лаз.

— Еврей? Покажись, — позвал он.

Алехандро захихикал и подумал, что с той стороны он наверняка кажется сумасшедшим.

— Сам сюда лезь, если я тебе нужен, трус вонючий.

На той стороне захохотали.

— Ты отменно отважен для нехристя, — услышал Алехандро.

— Давай, лезь сюда, и я тебе покажу, как может драться еврей.

— Ты слишком хорошего обо мне мнения, юноша, — ответили ему. — Я тебя в темноте не увижу. Как же я оценю твою храбрость? На отважного еврея нужно смотреть при дневном свете. Выходи, смилуйся надо мной, ибо мои возможности ограниченны. Вылезай оттуда.

Что-то дрогнуло в Алехандро, слабый, тоненький луч здравомыслия, который он сохранил в себе несмотря ни на что. Луч стал ярче, и Алехандро рванулся вперед.

— Ну так смотри, свинья христианская, — взревел он в ярости.

Клубком он выкатился из лаза, метнулся в сторону и вскочил, как зверь, готовый к прыжку.

В коридоре его ожидал человек, расхохотавшийся при виде грязного, оборванного еврея, который рычал, будто испуганный зверь, и являл собой весьма жалкое зрелище. Человек легко отклонился в сторону, когда сия драматическая фигура прыгнула на него, начисто пренебрегши откровенными преимуществами противника.

— Давай еще раз, — сказал он, — но должен предупредить: я сильный, тебе со мной не совладать.

Но Алехандро не слушал и слепо рванулся вперед. Незнакомец поймал сначала одну руку, заломил за спину, потом поймал вторую и тоже заломил за спину. Алехандро взревел от боли, когда на груди натянулась обожженная кожа. Он мгновенно успокоился, и по лицу полились слезы — от боли и от нового стыда за то, что не сумел причинить противнику никакого вреда.

— Эдуардо Эрнандес к вашим услугам, дорогой мой юный павлин, — сказал победитель. — Позвольте заметить, что вы мало пошатнули весьма распространенное мнение, будто евреи всего-навсего грязные животные. Посмотрите на себя — на что вы похожи? Царапаетесь, кусаетесь, будто женщина. — Он повернул Алехандро к себе лицом и посмотрел ему прямо в глаза. — Милостью Господа — уж не знаю, твоего или моего, кто же скажет? — я прибыл сюда с тем, чтобы вынуть тебя из этого надежного местечка. Но предупреждаю: я человек честный, благородный, так что советую проявлять ко мне уважение.

Алехандро упал на колени, силы оставили его. Эрнандесу пришлось поддержать его, чтобы тот не стукнулся головой об пол, и тут он заметил, насколько юноша и впрямь грязен. Отвернув нос в сторону, он изрек:

— От тебя несет хуже, чем от французского вельможи. Если ты хочешь, чтобы я сопровождал тебя до Авиньона, придется это как-то исправить. — Он засмеялся и предложил: — Может, мне тебя окрестить? Не бойся, хуже не будет. Идем, мой добрый, прекрасный юноша, навстречу твоей новой жизни. По крайней мере, начнешь ее в чистом белье. А заодно там выясним, что тебе еще требуется.

Они вышли на свет, ослепительный дневной свет, где огромный испанец, который прибыл его сопровождать, повел спотыкавшегося, полуослепшего Алехандро с удивительной для него мягкостью. Эрнандес буквально бросил юношу поперек седла и, сам сев верхом, взял поводья и повел лошадь Алехандро. Они двинулись медленным шагом, и Эрнандес следил, чтобы подопечный не свалился.

Вскоре они добрались до лесного ручья, прохладного и укрытого листвой от посторонних глаз. Эрнандес снял юношу с лошади, усадил на землю и тотчас принялся срывать с него лохмотья. Когда дошло до рубахи и испанец потянул ее, Алехандро, вскрикнув, вцепился в нее обеими руками.

— Ну-ну, приятель. Скромность прекрасна в девицах, а мужчине она ни к чему!

Он еще раз попытался снять рубаху, но Алехандро, наконец заговорив, заявил, что снимет ее сам. Осторожно он вынул сначала одну руку, потом вторую, стараясь как можно меньше беспокоить кожу на груди, а потом кивнул испанцу, чтобы тот тащил через голову грязные лохмотья, не так давно бывшие крепкой рубашкой.

Испанец рот разинул, увидев у него ниже шеи красный воспаленный кружок.

— Матерь Божья, что за преступление ты совершил, юноша?

— Я не совершил никакого преступления, — со злостью ответил тот. — Меня наказали за то, что я искал знаний, чтобы помочь страдающим от болезней.

В голосе у него звучало рвение фанатика. «Ага, — подумал Эрнандес, — так вот это кто!» До него уже дошли слухи о том, как какой-то серверский еврей посмел откопать усопшего христианина ради медицинского вскрытия. Сам Эрнандес, который считал, что нечего человеку соваться в Божьи дела, содрогнулся при мысли о полуразложившемся теле. Он только представил себе, как его можно резать, и с любопытством посмотрел на худого, странного молодого человека, отважившегося сделать то, на что самому Эрнандесу в жизни не хватило бы духа. «Может, он вовсе и не ничтожество», — одобрительно подумал он.

Осторожно он помог Алехандро войти в прохладную воду ручья. «Повезло ему, что он вообще выжил с таким клеймом», — мелькнуло в голове у Эрнандеса. Однажды ему довелось видеть человека с таким же кружком, который покрылся желто-зеленым гноем, быстро вытянувшим все силы из организма, и несчастный умер, не приходя в сознание. Эрнандес смотрел, как молодой человек входит в воду, и не утерпел, чтобы не бросить взгляд на его мужское достоинство, подвергнувшееся известному ритуалу, как у всех еврейских мальчиков. Потом, устыдившись своих мыслей, поднял глаза и заметил, что молодой человек старается осторожно промыть рану. Ему это явно причиняло боль, потому что, когда вода попадала на кожу, он вздрагивал и лицо его морщилось.

Отмокая в ручье, Алехандро повернулся к Эрнандесу и спросил, нет ли у него с собой вина. Тот кивнул, направился к стреноженным лошадям, которые паслись неподалеку, и достал из седельной сумки флягу. Он изрядно удивился, когда Алехандро, откинувшись назад, принялся поливать рану, давая вину впитаться в корку, и таким образом вылил едва ли не все содержимое.

— Эй, молодой человек! — не выдержал он. — Мне, конечно, хорошо заплатили, но не настолько, чтобы позволить тебе обливаться добрым вином!

Еврей, успевший окончательно привести в порядок мысли, твердо сказал:

— Я врач, и я не раз видел, что подобные раны заживали легче и быстрее, если их поливали поочередно водой и вином. Если ты надеялся, что я от нее умру и тем самым облегчу тебе путешествие, ты просчитался. От меня не дождешься. Мне гораздо полезнее облиться этим вином, чем напиться.

Смыв с себя многодневную грязь, освеженный, Алехандро вышел из воды, будто набравшись сил. Провонявшие лохмотья не стоили даже того, чтобы сжечь их, — жаль было тратить время, так что их бросили на берегу возле ручья.

— Надеюсь, у тебя в мешке найдется для меня что-нибудь из одежды?

— Конечно, хотя платье я выбирал сам и уж не знаю, угодил ли.

Из седельного мешка появились штаны, рубаха, чулки, башмаки, пояс и шляпа. До сих пор Алехандро, одевавшийся так, как принято, почти никогда не носил испанской одежды. Последний раз, когда он так оделся, все закончилось катастрофой, приведшей к тем самым плачевным последствиям, которые он сейчас и расхлебывал. Оставалось надеяться, что на этот раз ничего подобного не случится.

— Ну, еврей, теперь у тебя вид почти нормальный. Если бы не твои дурацкие космы, тебя можно было бы даже назвать красавчиком.

Алехандро подошел к воде и посмотрелся в зеркальную гладь ручья. С удивлением он увидел, что Эрнандес отнюдь не преувеличивает. Он был точь-в-точь похож на испанца, и только длинные волосы выдавали в нем еврея. Он содрогнулся от нечестивых мыслей и отошел от берега, потому что для него сама попытка принять другое обличье была позором.

— Я бы тебе посоветовал обрезать волосы, чтобы не привлекать внимания. Иначе все сразу догадаются, что ты еврей в христианском платье, а значит, либо сбежал, либо прячешься от кого-то. Путь наш от этого легче не станет.

Алехандро пришел в ужас.

— Ни за что. Тогда все подумают, что я нарушил Завет Божий.

— Если хочешь блюсти его, юноша, то учти: это лучше удается живым, чем мертвым. Мне заплатили за то, чтобы я доставил тебя в Авиньон целым и невредимым, и я тебе говорю, мы туда доберемся, если ты обрежешь свои лохмы. Подумай еще раз.

Алехандро, больше не желая дискутировать на эту тему, спросил, нет ли у них с собой еды, и Эрнандес достал свежий хлеб и головку сыра. Алехандро ел с такой жадностью, что Эрнандес не выдержал:

— Ты ешь будто в последний раз, еврей. Ты что, никогда не был голодным?

Алехандро ответил, глядя на него с явной опаской:

— У меня богатый отец.

Эрнандес хмыкнул.

— Ага, что знаю, то знаю, — сказал он и вручил подопечному сверток, завернутый в мягкую кожу. — Твой отец просил передать тебе это. Велел тебе открыть его прежде, чем мы тронемся в путь.

Отойдя в сторону, Алехандро развязал веревку, которой был перевязан сверток, и, разворачивая медленно, извлек по очереди отцовские подарки. Первым он нашел кошелек, набитый золотыми монетами, которых там было столько, сколько Алехандро не видел еще ни разу в жизни. Алехандро пощупал желтые кружочки и снова опустил их в кошель, с удовольствием ощущая его тяжесть, но тем не менее позаботившись о том, чтобы его спутник не услышал звяканья золота. Теперь по пути в Авиньон он ни в чем не будет испытывать недостатка. Кроме того, в свертке оказались молельная шаль, отличный острый нож и охранная грамота, подписанная епископом. Еще он нашел там белье, расческу и маленький пузырек с клеверным маслом, которым чистили зубы и врачевали раны. Но самое главное, в свертке лежала его оплетенная в кожу тетрадь с пергаментными листами, которая, как было известно отцу, составляла главное богатство Алехандро. С трепетом он взял ее в руки и с нежностью погладил, прежде чем положить обратно.

Последним, что он там обнаружил, было еще одно письмо, от отца, запечатанное его личной печатью. Алехандро сломал воск и развернул пергамент.

* * *

«Дорогой мой сын.

Дела наши пошли хуже некуда. Я договорился с епископом о твоем освобождении в надежде на то, что когда-нибудь тебе удастся дать нам знать о семье через своих новых друзей, однако епископ нас предал.

Мы условились, что тебя доставят в Авиньон под охраной человека (с которым ты сейчас путешествуешь и который и передал тебе это письмо). Я на глазах епископа сжег пергамент с записями всех его займов, тем самым выполнив свою часть сделки, и с тем и отбыл.

Однако он, эта свинья, распорядился, чтобы вся наша семья была навсегда выслана из Серверы в течение двух дней. Пришлось спешно продать все наше добро, и твой дядя Иоахим выкупил у меня списки оставшихся должников.

Осведомитель мой подкупил епископского посланника и прочел содержание его письма. Будь осторожнее, они хотят заклеймить тебе лицо каленым железом. Мать твоя при мысли об этом приходит в отчаяние. Я ей говорю, что ты врач и сумеешь себя вылечить, и что клеймо небольшая плата за жизнь. Надеюсь, сейчас ты не страдаешь от боли или от гноящейся раны. Старайся ухаживать за ней, как сам ты не раз говорил мне, и чаще ее промывать.

Мы также вскоре отправимся в Авиньон. Если доберемся благополучно, то оставим тебе весточку у тамошнего раввина, и ты сделай то же.

Возлюбленный сын мой, ты должен понять, что здесь ты не в безопасности, на тебя скоро пойдет охота. Семейство Карлоса Альдерона в гневе на тебя за то, что ты столь непочтительно обошелся с главой семейства, и уже пущен слух о том, что преступный еврей отпущен и направился в Авиньон. Так что не пренебрегай осторожностью. Бог да не покарает тебя более. Сделай все, чтобы добраться до Авиньона, ибо там, если будет на то воля Божья, мы все вновь воссоединимся.

Твой любящий отец».

* * *

Алехандро почувствовал, как Эрнандес тронул его за плечо. Сделал он это на удивление мягко и осторожно.

— Пора ехать, — сказал наемник.

Алехандро скатал письмо, осторожно, будто это была драгоценность. Сунул письмо за пояс, нож за верх башмака, снова завязал сверток и уложил в седельную сумку. Потом он вспрыгнул в седло, изумив провожатого ловкостью.

— Сеньор Эрнандес, — сказал он, — прошу прощения, но у меня появилось еще одно задание. Отец велел мне до отъезда отправить письмо к епископу.

Эрнандес недовольно крякнул, но спорить не стал. Направившись в сторону монастыря, они пустили лошадей рысью.

Алехандро сам удивился тому, как быстро привык к верховой езде. Он редко садился в седло, обычно отправляясь в путь в повозке, запряженной мулом. Они быстро скакали по неровным пыльным дорогам, и не успел Алехандро опомниться, как они уже были возле стен монастыря, где отец его совершил роковую сделку с епископом.

Он спрыгнул с лошади, снова сам удивившись тому, как ловко это у него вышло, передал Эрнандесу вожжи и направился к воротам монастыря. Но прежде чем войти, достал нож и срезал свои длинные локоны, которые упали на пыльную дорогу, где и остались лежать. Он следил, как падают длинные черные кудри — последнее, что его теперь связывало с этой землей, с людьми, которых он любил, с родней и неродней. И как только они легли ему под ноги, он стал другим человеком, которого ждала иная жизнь, и прошлое было больше над ним не властно.

Оставив их лежать там, где они упали на землю, Алехандро храбро двинулся к массивным монастырским воротам. С монахом, открывшим ему, он поздоровался по-испански, а потом сказал, что привез письмо от одного из кредиторов и обязан вручить его лично. Однако монах его не впустил, потому что епископ как раз молился и его нельзя было беспокоить.

«Скорей валяется в постели с молоденькой красоткой», — подумал Алехандро, вспомнив, что говорила про Иоанна молва. Он достал из-за пояса письма и показал охранную грамоту, требовавшую пропустить его, с епископской печатью, которую монах сейчас же узнал, а потом письмо на иврите, прочесть которое здесь не мог никто, кроме него.

Монах сдался перед печатью и впустил Алехандро. Ему показалось странным, что какой-то нехристь отправил епископу письмо на своем языке через весьма неподобающего юного посланника, однако он решил не забивать себе этим голову и оставить все вопросы для его преосвященства. Он подвел юношу к дверям зала и тихо постучал.

— Войдите, — раздался голос епископа.

Монах открыл тяжелую дверь, и Алехандро оказался в парадном зале. Роскошь убранства его потрясла, и он с изумлением огляделся.

Епископ следил за ним взглядом.

— Итак, молодой человек, да благослови тебя Бог, чем могу быть полезен?

— Господин, я привез вам письмо.

— Дай сюда, поднеси-ка к свету.

Алехандро, приблизившись, вытащил из-за пояса письмо и вручил Иоанну, который развязал тесьму и развернул лист. Недоуменно он поднял глаза на посланника.

— Что за дурацкие шутки, кто мог написать мне письмо на языке иудеев?

— Здесь благодарственное послание от человека по имени Авраам Санчес, который благодарит вас за честность и доброту.

Лицо епископа перекосилось от страха, и Алехандро остался доволен. Церковник съежился в кресле, понимая, что пришел час расплаты. Алехандро не стал терять времени. Он выхватил нож и по рукоять вонзил его в грудь предателя.

Глядя на осевшее на пол тело и растекшуюся лужу крови, Алехандро думал: как же он, врач и целитель, так спокойно и просто лишил человека жизни? Он дал клятву не навредить и всегда ей следовал, а сейчас, в этом, полном роскоши зале, он навредил так, что хуже не бывает, ни на мгновение не усомнившись и не почувствовав жалости. Он увидел себя в зеркале. «Кто этот негодяй?» — спросил он себя, не узнав своего отражения. Он вынул из рук епископа пергамент, сунул в карман рубахи, затем отер следы крови с лезвия и башмаков. И так же быстро, как и вошел, вышел из зала, неслышно закрыв за собой дверь.

Алехандро прошел по монастырским коридорам спокойно, будто не сделал ничего дурного, вернулся к Эрнандесу, и они направили лошадей на восток, в Авиньон.

 

Четыре

Джейни и Кэролайн стояли перед столом в главной лаборатории Отделения микробиологии Британского института науки, в кабинете, сверкавшем стеклом, белым ламинатом и хромированным металлом. Лаборатория находилась в старом здании со всеми присущими ему особенностями: высокими потолками, высокими окнами, эхом, подхватывавшим каждый звук… «И, может быть, даже с привидениями», — подумала Джейни. Они, охваченные благоговейным трепетом, стояли в центре кабинета, одинаково славившегося как своей древностью, так и потрясающими новейшими технологиями.

— В жизни не видела ничего подобного, — призналась Джейни. — Чего бы я только не отдала, чтобы с месяц поиграть здесь в эти игрушки.

Лаборант, вызвавший их сюда, посмотреть, что он обнаружил в последней пробе, громко рассмеялся.

— Только убедитесь, что за вами нет хвоста из биополиции. И коли вам и впрямь хочется поиграть, сначала наденьте маскарадные костюмы. — Он показал на вешалку, где висели биозащитные костюмы, все того же мерзкого зеленого цвета, как и в аэропорту.

— Не люблю этот цвет, — сказала она с мрачной улыбкой.

— Никто не любит, — отозвался он, по-приятельски улыбнувшись в ответ. — Не знаю, кто его выбирал, но, должно быть, это был заговор с целью нанести людям визуальную травму.

— Как минимум вызвать головную боль, — добавила Кэролайн.

Лаборант был обаятелен на свой городской и совершенно британский манер.

— Итак, — сказал он, — насколько я понимаю, вот эта игрушка должна вас заинтересовать.

Он передал Джейни клочок ткани, по форме почти круглый, с неровными краями, а по размеру почти точно соответствовавший диаметру бура.

— Судя по тому, что он круглый, можно предположить, что вы его вырвали буром.

— А я сказала бы, что ткань порвалась раньше, чем волокна утратили эластичность, — сказала Джейни. — Видите эти загибы? Чтобы так получилось, ткань должна была слежаться в земле. Может быть, там еще остался клочок побольше.

Сейчас, глядя на обрывок ткани, который держала в руке, Джейни, радовалась серьезной находке и забыла о мучивших ее угрызениях совести из-за «незаконного» вторжения в чужие владения.

— Он на редкость хорошо сохранился, — заметила она.

Она измерила расстояние от верха трубы до маркера, который стоял против места, где была находка.

— Глубина соответствует пяти сотням лет, хотя разложения почти не заметно. Может быть, потому что там торфяники. Торф препятствует доступу воздуха. Готова поспорить: мы, когда нас откопают, сохранимся точно хуже. — Она вернула клочок лаборанту. — То-то в Штатах поднимется переполох, когда мы это привезем.

— Не хотите ли сейчас быстренько взглянуть? — спросил лаборант.

Мысленно Джейни перебирала в уме одни и те же вопросы. «Кто его там оставил? Когда? Откуда он попал туда, где его нашли?» Сопоставляя все неизвестные и почувствовав вдруг азарт, она поняла, что ее вынужденная переквалификация из хирургов в судебные археологи на самом деле не столь беспросветна. Впрочем, пока что это ей лишь показалось.

— Может быть, лучше подождем, — уклончиво сказала она. — У нас собраны все образцы, и пора приступать к обработке. Не хотелось бы раньше времени отвлекаться, хотя, должна признать, находка забавная. Возможно, ее даже удастся включить в дипломную работу, но сейчас мне хочется поскорее закончить то, что уже начато. — Она посмотрела на лаборанта. — Если у вас вдруг сегодня найдется свободное время, мы могли бы начать химический цикл.

Не желая давить, она все же решила дать ему понять, что, если он согласится взяться за дело сегодня же, ее лично это вовсе не огорчит. Однако лаборант, похоже, не понял.

— Мне еще нужно кое-что закончить, а вот потом я уже смогу вгрызаться в вашу работу. Лучше начнем с понедельника. Тогда несколько дней мое драгоценное внимание будет безраздельно принадлежать вам. Но если хотите быстренько взглянуть, что тут у вас получилось, пару минут уделить я могу.

— Пожалуйста, Джейни, давайте, — сказала Кэролайн, явно заинтересовавшись, о чем речь. — Просто посмотрим. Кому это повредит?

Кому это повредит? Наверняка никому. Тем не менее…

Она еще раз посмотрела на кружок старой ткани, удивляясь тому, что при одном лишь взгляде внутри раздается сигнал непонятной тревоги. Ей захотелось отойти от него подальше, будто ее кто-то толкал прочь, хотя она понятия не имела почему. Она сформулировала это лишь как нежелание заниматься именно этим объектом именно в этот день. В отличие от нее Кэролайн, не столь осторожная, желала немедленно удовлетворить любопытство.

— Это же займет всего несколько минут, — продолжала Кэролайн. — Мы же брали все эти пробы, особенно некоторые, должна сказать, при очень забавных обстоятельствах, а толку до сих пор было только грязь под ногтями и клочок тряпки. Провозимся мы с этими образцами еще весь понедельник. Почему бы сейчас просто не позабавиться и не полюбоваться на то, что там получилось?

Джейни была удивлена, распознав в подтексте обиду. Она и впрямь порой забывала о том, что Кэролайн приехала сюда потому, что это была ее единственная возможность чему-нибудь научиться и, быть может, единственная возможность куда-нибудь съездить. Джейни оплатила ей дорогу, и та прибыла первой, все организовала и вообще честно выполняла все пункты договора. И, отчасти проникшись ее нетерпением, не слушая внутренний голос, Джейни сдалась.

— Думаю, мы заслужили небольшое развлечение, — признала она. — Однако проявим благоразумие. Точного оборудования у нас нет, а мы — не забудьте — здесь имеем дело с историей.

Лаборант подвел их к компьютеру в центре комнаты и поставил три стула, так чтобы всем был хорошо виден экран. Потом подготовил микроскоп, прочистил образец легким пылесосом. По размеру клочок оказался немного больше площадки рабочего стола микроскопа, и лаборант немного повозился, его пристраивая. Джейни следила за его движениями и всякий раз, когда он перекладывал образец, морщилась при мысли о том, сколько при этом гибнет микроскопических существ. Наконец подготовка закончилась, и они увидели первое увеличение.

— Ткань действительно отлично сохранилась, — сказала Джейни. — Что наводит на мысль, что это шерсть.

Однако, просмотрев несколько слоев, где явно были видны весьма характерные бороздки, свидетельствовавшие о растительном происхождении, переменила мнение.

— Наверное, лён, — предположила она, — хотя не думаю, лён вряд ли бы так сохранился. Выглядит так, будто он был крашеный и от времени краска выцвела. Но разницы в цвете волокон почти не наблюдается, так что, я думаю, изначально ткань была белой.

Странный кусочек ткани манил к себе, притягивал взгляд. Подчинившись его зову, Джейни подалась к экрану, чтобы лучше рассмотреть изображение. Чем дольше она рассматривала странные переплетения линий, тем больше в ней, против воли, росло любопытство.

— Не могли бы вы немного увеличить? — спросила она.

Лаборант взялся за мышь, вывел меню. Щелкнул курсором по нужной команде и выбрал процент. Экран почти мгновенно мигнул, и на нем появилось новое изображение, увеличенное в два раза.

Рассмотрев его хорошенько, Джейни попросила увеличить еще раз. Лаборант, не заставив себя ждать, повторил операцию и повторял до тех пор, пока изображение волокна не заняло весь экран. Они крутили его вниз и вверх, вперед и назад, разглядывая каждую мелочь и время от времени останавливая прокрутку, когда попадалось что-то особенно любопытное. «Всё как положено, — подумала Джейни, — как ни странно, смотреть почти не на что». Но едва она начала терять интерес, как на экране мелькнуло удивительное одноклеточное существо.

— Остановите здесь, — быстро сказала Джейни, показав на монитор.

Кэролайн и лаборант, у которого на нагрудной бирке значилось «Фрэнк», оба замерли, увидев, на что она смотрит.

— Посмотрим-ка на нее поближе, — сказала Джейни.

Фрэнк, не заставив просить себя дважды, еще раз усилив увеличение, вывел картинку в центр. Изображение оказалось немного расплывчатым, и он включил автоматическую фокусировку.

Однако четкость получилась неважной, и Фрэнк, не скрывая волнения, предложил:

— Если у вас есть несколько минут, я мог бы улучшить. Есть здесь парочка фильтров, можно прогнать сквозь них.

— Давайте, — легко согласилась Джейни.

Он немного подвигал мышью, открывая ряды цифр. Изображение изменилось волной сверху вниз, и на экране появилось совершенно четкое изображение некой бактерии.

Она была похожа на плотную, коротенькую торпеду, со всех сторон топырящуюся тонкими жгутиками. Глядя на эти неподвижные жгутики, Джейни невольно представила себе, как, живая, торпедка бодро машет ими, двигаясь в питательной жидкой среде, где она когда-то жила. Поскольку капель крови на клочке ткани было не видно, Джейни решила, что та попала туда вместе с каплями пота, слюны или, может быть, слез. Это можно будет проверить дома в университетской лаборатории Джона Сэндхауза.

— Трам-тарарам, — сказал Фрэнк, радуясь находке. — Вот так образчик. Похоже на энтеробактерию, хотя я не такой в них знаток, чтобы с ходу определить.

Кэролайн восхищенно присвистнула.

— До чего хорошенькая!

Джейни не стала говорить вслух, о чем она думала. А подумала она только одно: «До чего простая, до чего совершенная и до чего же хорошо сохранилась». Но следом за этой невольно мелькнула еще одна мысль: «Она опасна». Теперь Джейни твердо приняла решение заняться находкой дома. Возможно, ее и впрямь удастся включить в дипломную работу. Однако этот холодок страха в спине, неизвестно откуда и почему… Похоже, ни Кэролайн, ни Фрэнк не чувствовали ничего подобного.

— Можно ли как-то пометить это место? — спросила она, вдруг ощутив желание побыстрее закончить с этим делом. — Мне бы хотелось в следующий раз найти ее сразу, не обыскивая весь образец.

— Могу пометить химическим красителем, — сказал Фрэнк. — Выделим этот участок и сохраним в памяти. Потом, когда откроете файл, достаточно будет дать команду найти маркер. Здесь скопируете файл и потом, дома, дадите такую же установку своей программе. Большинство наших с вами программ, биологических и медицинских, умеют распознавать химические реагенты. На всякий случай могу использовать самый простой. А сейчас, если хотите, вид можно распечатать, а файл сохранить на диске, и так вы его отвезете в Штаты.

Прикинув сначала в уме, насколько их деликатная добыча может быть устойчивой к влаге, Джейни сказала:

— Наверняка она успела не один раз промокнуть, так что капля краски ее не убьет. И так мертвей некуда.

Фрэнк согласно кивнул.

— Тогда сейчас я ее и помечу. Она у нас полежит спокойно, так что растекание будет минимальное. Если хотите, я сам все подготовлю, и завтра уже можно будет его отослать.

— Это было бы замечательно, — сказала Джейни, довольная тем, что он берет на себя оформление сопроводительных бумаг, таким образом с нее этот груз снят. — Вы, безусловно, лучше знаете ваши требования к биоэкспорту. А сейчас не могли бы вы сделать нам два таких отпечатка? Один я хочу отправить своему научному руководителю в Штаты. Хотелось бы знать его мнение. Если он прогонит ее через свои программы, то уже к нашему возвращению данных будет полно.

— Без проблем.

Он включил лазерный принтер, открыл главное меню. Развернул флажок и выбрал команду «Сохранить как…».

— Называйте, — обратился он к Джейни.

Минуту подумав, она сказала:

— Гертруда. Назовем ее в честь моей бабушки. Первоначальный источник моего благосостояния.

— Хорошее имя, — похвалил Фрэнк и впечатал его в строку. — Гертруда.

Он сделал две копии и вручил обе Джейни, с уверениями, что позаботится об оригинале.

Когда девушки ушли, Фрэнк остался наедине с загадочной находкой. Он собрал все, что нужно было для маркирования, включая крохотный шприц и промокательную салфетку. Он включил то же увеличение и впрыснул крохотную каплю краски, которая пролилась сквозь волокна ткани и, подобно потоку, обволокла бактерию. Потом, взявшись за мышь, он обвел бактерию на экране чертой и сохранил как отдельный файл. Наконец выключил микроскоп, оставил краску подсохнуть, а тем временем переключился на список дел, намеченных на сегодня.

Через некоторое время он снова подошел к микроскопу, чтобы забрать образец. Но из любопытства решил в последний раз посмотреть, а потом окончательно заняться делами. Он сел перед монитором и взглянул на экран.

Гертруда изменила положение.

Он проверил еще раз. Невероятно. Бактерия была мертвая и двигаться не могла. Он подумал, что, видимо, забыл, как она выглядела. Ничего не касаясь, он вывел меню принтера и велел распечатать последний файл. С волнением ждал он, пока принтер медленно выводит страницу, схватил и тотчас принялся сравнивать распечатку с изображением на экране.

Гертруда определенно переменила положение. «Должно быть, она притворилась мертвой…» Сохранив новый файл, он назвал его «Фрэнк», в честь себя. «Наверное, она была в споровой фазе…» Он выделил ее на экране, стер все остальное, сохранил копию «Фрэнк2» и включил другую программу.

В нем все кипело от волнения. Такие вещи случаются не часто, и он не мог ждать следующего дня, чтобы рассказать об этом. Он быстро принялся рыться в скопившихся на столе обрывках бумаги, где на каждом было записано что-нибудь важное, чтобы не забыть, наглел номер Джейни и схватился за телефон. В номере никто не ответил, и в конце концов гостиничный портье прервал звонок.

— Черт, — сказал Фрэнк.

Разочарованный, он повесил трубку и пошел обратно к компьютеру, размышляя, куда же могла пойти Джейни кроме гостиницы.

После нескольких операций он впечатал в строку пару слов, щелкнул мышью, и файл с бактерией был благополучно, посредством модема, переправлен в соседний компьютер, где стояла программа «Систематический каталог микроорганизмов», сокращенно прозванный в лаборатории «скамом». Среди тех, кто с ней когда-либо работал у них в институте, Фрэнк знал эту программу безусловно лучше всех и управлялся с ней в считанные секунды. В программе находились графические файлы с описанием всех известных микроорганизмов, и можно было, введя изображение, быстро найти, кому оно принадлежит.

Фрэнк открыл «Фрэнк2» и нажал на «Поиск». Компьютер на какое-то время задумался, после чего с мелодичным сигналом выдал решение: «Предварительная классификация: энтеробактерия».

«Молодец, Фрэнк!» — победно похвалил себя лаборант, и волнение его еще возросло. Он включил расширенный поиск. На экране появился флажок «ПОИСК ПОДВИДА» и замелькали латинские слова:

Cedeacea

Citrobacter

E. coli

Edwardsiella

Erwina

Hafnia

Klebsiells

Klayvera

Morganella

Providencia

Proteus

Salmonella

Serratia

Shigella

Yersinia

«Черт побери, — подумал Фрэнк, — ничего себе списочек!»

Все микроорганизмы, перечисленные в этом списке, способны были вызвать заболевания, каждое из которых могло либо сразу убить, либо заставить молиться о быстрой смерти. Компьютер продолжал сортировку, фильтруя указанные характеристики и сравнивая с базой данных. Через несколько минут наконец он победно прозвенел электронными фанфарами, словно поздравляя себя с благополучным завершением процедуры, и выдал ответ.

— Хорошо, — вслух сказал Фрэнк, хотя рядом никого не было. — Очень хорошо. Итак, что мы здесь имеем?

Yersinia pestis

Вероятность соответствия 98 %

Идентификация закончена.

«Не какая-нибудь вульгарная обыкновенная энтеробактерия, — подумал про себя Фрэнк, — иначе я и сам бы ее узнал». Yersinia pestis. Смутно он вспомнил, что когда-то что-то о ней учил, но в любом случае ее не могло быть в Британии, иначе он бы что-нибудь знал. Фрэнк отошел от стола в дальний угол, где стоял книжный шкаф. Выбрал нужную книгу и нетерпеливо листал страницы, водя пальцем по строчкам указателя. Наконец он нашел то, что искал, и быстро открыл нужную страницу.

Прочитав статью до середины, он даже присвистнул.

— Бог ты мой, — тихо сказал он.

Он вернулся с книгой к компьютеру, чтобы сравнить рисунки в книге и на экране. У него на глазах бактерия вздрогнула, жгутики заходили ходуном в неимоверном усилии, которым она сдвинула себя с места после слишком долгого сна. Фрэнк невольно отшатнулся, прижимая книгу к груди, словно хотел заслониться.

Он положил тяжелую книгу на стол. Не отводя взгляда от экрана монитора, будто бактерия могла прыгнуть и безжалостно атаковать лично его, он нашарил стул. Придвинул ближе к компьютеру и осторожно сел. Завороженный, он следил, как бактерия продолжала сражаться за жизнь, увлеченный ее сложным танцем и ломая голову над тем, что она пытается сделать. Бактерии этого вида относились к самым древним простейшим и способны были выполнять только два действия: она могла либо поглощать пищу, либо размножаться делением. Сейчас она явно пищу не поглощала.

Она пытается разделиться!

— Тебе понравилась химическая ванна, милашка, не так ли? — сказал он.

Совершенно очевидно ожившая Гертруда стряхнула долой лет пятьсот, которые провела, лежа в оцепенении, и сейчас пыталась восстановить нормальный жизненный цикл. Он уставился на экран и с благоговейным ужасом смотрел на это крохотное создание, извивавшееся, будто Гудини, старавшийся вывернуться из веревок за мгновение до рокового конца… Ему почти хотелось, чтобы ей удалось сделать то, что она пыталась.

Внимание его отвлеклось, когда звякнул звонок таймера автоклава и стих его ровный, привычный гул, на который Фрэнк никогда не обращал внимания и даже не замечал, что он есть, но теперь, когда он умолк, понял, насколько это его раздражало. Бормоча себе под нос ругательства, он взглянул на часы, и тут до него дошло, что он слишком увлекся бактерией, найденной американской гостьей, а его собственная работа стоит на месте. С досадой он подумал о том, что вполне оправдывает свою репутацию человека, вечно ничего не успевающего, — обвинение, которое он не признавал и против которого яростно возражал, получая годовой отзыв. Однако сегодня он еще даже не брался ни за список материалов, которые должен был подготовить для нового проекта, ни за почту, которую должен был отправить, и все еще не дозвонился до хозяйки этого микроба на экране, сожравшего у него полдня. Быстро он набрал ее номер, и снова никто не снял трубку. На этот раз он догадался оставить сообщение, чтобы Джейни сама как можно скорее позвонила в лабораторию.

Он вновь посмотрел на Гертруду. Она все так же извивалась и корчилась.

— Давай, девочка, давай, ты можешь, — шепотом подбодрил он изображение на экране компьютера. — Давай…

Но она вдруг вернулась в начальное состояние, замерла, исчерпав свои небольшие возможности. Прошло несколько долгих минут, а она так и не возобновляла своих попыток размножиться, и Фрэнк неохотно, но оторвался от монитора. Он подошел к двери с табличкой «БИОМАТЕРИАЛЫ. МОРОЗИЛЬНЫЙ БЛОК» и долго листал страницы указателя в поисках образцов, которые ему было велено разморозить. Он просматривал ряды латинских названий вместе с датой и шифром, означавшим полку и стеллаж, где искать пробирку. Пробегая по столбцам указательным пальцем, он остановил палец напротив «Palmerella coli», штамма энтеробактерии, который, развиваясь, легко объединялся с любыми клетками. Отличный, сильный микроорганизм, с вполне британским характером. Фрэнк переписал в блокнот шифр и закрыл указатель.

«Сколько же здесь носителей смерти, — подумал он, глядя через стеклянную стену, отделявшую морозильную камеру, на стеллажи. — Столько и не придумаешь. Одна-две разбитые пробирки в неловких руках…» Об этом не хотелось и думать. Микроорганизмы лежали и ждали своего часа, облизывались в предвкушении новой пищи. Всего один лишь неловкий взмах…

Отбросив мрачные мысли, он сел за консоль управления механической рукой. «Будто компьютерная игра», — пришла в голову глупая мысль. Он легко нашел, что искал, среди целого леса колб и пробирок. Поднял аккуратно, пронес между стойками и поставил на панель внешнего обеззараживания. Оглянулся и, глядя на опустевшее место, позволил воображению разыграться, и оно тут же нарисовало картину, что бы здесь произошло, если бы кто-то заметил на этих стойках пустое место без флажка. В одну минуту лабораторию наводнили бы толпы биокопов в зеленых, похожих на скафандры костюмах с болтающимися у пояса мешками биофильтров. Входы и выходы были бы перекрыты, и никто не вошел бы сюда и не вышел до тех пор, пока биополиция не произнесла бы вердикт, что опасности заражения нет. «Было бы забавно посмотреть», — подумал он и вернулся к реальности с ее почетными, но утомительными обязанностями. И, уступив ее требованиям, установил флажок, на котором значилось, кто забрал пробирку. Фрэнк и сам прекрасно понимал, что все предосторожности не пустая формальность.

Выйдя из морозильного блока, он закрепил пробирку в штативе рядом с микроскопом, где лежала Гертруда. Снова мельком бросил на нее взгляд — Гертруда была неподвижна. Ему хотелось потеребить ее, расшевелить и посмотреть, как она будет реагировать, восстановится или нет. Но работы было полно, и работа требовала внимания. «Не отвлекайся, — сказал он себе, — все лишнее пусть пока полежит, подождет». На первом месте был долг, но любопытство продолжало его терзать. В конце концов долг победил.

— Не волнуйся, малышка, — сказал он, выключая компьютер. — Я вернусь.

Оставив тряпичный кружок лежать под микроскопом, он вышел из лаборатории, набрал цифровой код замка на непробиваемой двери, и дверь закрылась. На полпути он вспомнил, что не захватил с собой почту, бегом бросился назад, приложил на входе ладонь к дисплею замка, чтобы его опознал компьютер, и подождал щелчка. Через несколько секунд внутри тяжелой металлической двери вспыхнул электрический разряд огромной мощности, продезинфицировавший поверхность дисплея, о чем сообщал резкий звонок. Фрэнк был в институте одним из немногих, кто обладал неограниченным доступом в лабораторию, хотя, например, охрана могла по согласованию отключать всю систему. Фрэнку эта система действовала на нервы, как заноза в заднице, ему хотелось чего-нибудь попроще. Директор лаборатории, однако, был с ним не согласен, считая, что систему попроще и вскрыть проще, и, значит, для них она не годится. Потому иногда, если выпадал случай, Фрэнк попросту не запирал замок. В тот день он, рассудив, что отправить почту — дело пяти минут, решил, что это как раз тот случай.

Стоя на тротуаре в ожидании своего сигнала светофора, Фрэнк грелся на солнышке, после вечно холодных каменных стен и люминесцентных ламп радуясь теплу и свету. Он стоял посреди полуденной толпы, подставив лицо солнечным лучам, редко с такой щедростью проливавшимся на британскую столицу. Когда же он снова посмотрел на дорогу, перед глазами заплясали красные точки. Поэтому он не заметил такси, черного, как и все такси в Лондоне, которое на бешеной скорости вылетело из-за угла. Оно возникло как раз в ту секунду, когда Фрэнк подумал: «Черт возьми, Yersinia pestis. Вот дьявол! Бубонная чума». В следующее мгновение его вмяло в фонарный столб.

* * *

Они сидели за завтраком друг напротив друга, и Джейн вслух прочла Кэролайн заметку о смерти Фрэнка. Дочитав до конца, она отложила газету в сторону, и некоторое время обе молчали.

— Ничего удивительного, что он не снял трубку, когда я перезвонила, — сказала наконец Джейни, покачав головой. — Голос у него был очень взволнованный. Теперь мы уже никогда не узнаем, зачем он звонил.

— Только вчера разговаривали с ним, — вздохнула Кэролайн. — Какое горе, такой молодой…

Однако у Джейни, хотя и ей было жалко молодого человека, находились причины для огорчения более прагматичные. «Люди часто умирают внезапно, этим уже никого не удивишь», — подумала она.

— Нужно забрать из лаборатории образцы и заняться их отправкой в Штаты, — решила она. — Здесь мы никогда не закончим. Нужно ехать и договариваться сегодня же. Не хочу терять времени.

— Было бы легче, если бы мы здесь сделали хотя бы первое сканирование, — возразила Кэролайн, вспомнив, сколько нужно собрать бумаг для оформления вывоза грунтов. — Может быть, еще есть какая-то возможность. Давайте поговорим с директором, вдруг он его кем-нибудь заменит.

— Я так и знала: что-нибудь да случится, — проговорила Джейни, и в голосе ее прозвучало крайнее раздражение. — Я не желаю ждать, пока его заменят. У меня дома жизнь, к которой я надеюсь на днях вернуться. Я два года без работы, и за это время, Кэролайн, я стала невероятно раздражительной. Я должна отсюда убраться немногим больше чем через три недели, а вам придется уехать и того раньше. Я не желаю сдавать им свой отпечаток!

Кэролайн, оставшаяся, как всегда, спокойной, попыталась ее урезонить.

— Не забывайте, это, к несчастью, от нас не зависит, — напомнила она. — Если захотят снять отпечаток, они это сделают. Я могу понять, почему вам не хочется, чтобы ваши данные попали в систему, но рано или поздно это все равно случится, и вы должны это понимать. Они суют нос повсюду. Вы же не собираетесь вовсе исчезнуть. Я тоже. Так что придется нам жить с тем, что есть.

От стыда Джейни покраснела. Кэролайн, с ее трезвым взглядом, имела все основания так говорить. Джейни лишь восхитилась прямотой, с какой та ответила человеку, от которого зависит.

Она немедленно извинилась:

— Вы правы. Я не собиралась устраивать сцену. Я просто ужасно устала от всего этого… Сама не знаю почему.

Кэролайн улыбнулась.

— Вам очень к лицу румянец. Попытайтесь краснеть почаще.

— Думаю, мне не помешает, — согласилась Джейни. — Теперь нужно все же решить, что делать. Одно случайное стечение обстоятельств, и все наши планы спутались. Вы правы, легче сделать здесь анализы, чем тащить все образцы с собой. Определим это себе как основную задачу. Надеюсь, мы уговорим в институте кого-нибудь помочь.

— Едемте туда сейчас. Вы же знаете, в этой стране по телефону договариваться почти бесполезно.

— По-моему, мысль правильная. Сейчас дозавтракаем и поедем. По пути напомните, пожалуйста, отправить фотографию. — И она приподняла над столом надписанный конверт из манильской бумаги.

— Для Джона Сэндхауза? — спросила Кэролайн.

— Ага. Он-то с ней разберется. К тому времени, как мы вернемся, он уже будет знать, какой размер обуви носит эта Гертруда.

— Если конверт не потеряется у него на столе.

— Есть такая возможность. Его все всегда просят на что-нибудь взглянуть. Могу только порадоваться, что он до сих пор читает мои отчеты.

— Повезло вам.

— Знаю. Иногда он хуже занозы, но зато всегда знает, что делает.

Когда они собирались перейти узкую боковую улочку возле института, Кэролайн вспомнила, что на углу есть почтовый автомат. Показав в конец улочки, она сказала:

— Если пойдем там, то пошлем фотографию, а войдем не через боковой вход, а через главный.

— Почему бы и нет, — откликнулась Джейни. — Небольшое разнообразие всегда приятно. Так будет даже ближе.

Они повернули, прошли до угла, бросили в автомат конверт и снова повернули назад. Через несколько минут они стояли перед мрачным украшенным лепниной главным фасадом.

На минуту Джейни задержалась перед картой института, выставленной на щите в проезде возле главного входа. Она водила пальцем по ее протравленной поверхности, пока не нашла того, что искала.

— Идите пока без меня, хорошо? — попросила она ассистентку. — Мне нужно еще зайти разобраться со счетами за тесты, которые они обещали нам сделать. Займет всего несколько минут. Хочу выяснить курс обмена по кредиткам. Я быстро, и сразу в лабораторию.

Они расстались. Джейни направилась в одну сторону, а Кэролайн в другую. Изрядно побродив по коридорам и переходам главного здания, она наконец добралась до лаборатории и увидела, что тяжелая дверь открыта, а внутри стоит странная тишина. С опаской она заглянула в зал и громко спросила разрешения войти. Никто не отозвался.

Зал был огромный, неправильной формы, с таким количеством стеллажей и оборудования, какого Кэролайн не видела никогда в жизни. Одних электронных микроскопов тут было больше десятка. Немного побродив, Кэролайн нашла компьютер, где они рассматривали свой странный клочок ткани. Он так и лежал до сих пор в том же виде на том же месте. Кэролайн оглянулась и прошла в другой конец зала. Там стоял огромный, во всю стену, многокамерный морозильный блок, где лежали их образцы.

Она уже было хотела открыть одну камеру, когда в лабораторию вошел охранник, заметивший ее на своем мониторе и донельзя удивленный ее ничем не объяснимым, с его точки зрения, появлением. Он спросил, в чем дело и как она сюда попала.

— Дверь была открыта, — объяснила Кэролайн. — У меня здесь лежат образцы для анализа. Мне нужно их забрать.

— Бог ты мой! — ахнул охранник, когда до него дошло, что дверь, должно быть, простояла открытой всю ночь. — Боюсь, у нас все сегодня закрыто в связи со смертью одного из наших лаборантов. Никого нет до понедельника. Только администрация.

Кэролайн оглянулась на микроскоп, где лежал их клочок ткани, который так долго теперь пробыл на открытом воздухе, что могло что-нибудь произойти.

— Послушайте, нельзя ли мне по крайней мере забрать один образец? По-моему, в тот день, когда произошел несчастный случай, Фрэнк работал именно с ним. Иначе он ни за что не оставил бы его так лежать.

Охранник подошел вместе с ней поближе, но, увидев клочок ткани, покачал головой:

— Боюсь, это невозможно. Прошу прощения, мисс, однако я не могу позволить ничего трогать до тех пор, пока не получу разрешения. Вам следует поговорить с директором, — сказал он и показал, как пройти в административное здание.

После этого он жестом указал ей на дверь, и Джейни, одарив его ледяным взглядом, нехотя вышла.

* * *

Сердитый, Брюс Рэнсом смотрел на часы, с отчаянием следя за тем, как секундная стрелка неумолимо движется вперед. Каждый ее шажок означал, что времени, отведенного на отчет об исследованиях, остается еще меньше. В то утро он собирался позвонить Теду Каммингсу, чтобы просить отсрочки, но он и сам знал, до какой степени Теду не терпится начать новый проект, если тот не захотел его отложить, несмотря на все неудобства, созданные весьма несвоевременной кончиной лаборанта. Брюс начинал нервничать, но отчет он должен закончить, иначе о хорошей работе придется забыть. Занятие было занудное, нужно было перечислять все, что сделано, подтверждая соответствующей документацией. От того, насколько убедительным он будет, зависело, получат ли они фонды для нового, очень интересного исследования, потому-то он и согласился взяться за эту тягомотину.

Он помнил, как чувствовал себя в тот день, когда обнаружил, что любой «отпечаток тела», оставленный любым микроорганизмом, можно превратить в трехмерную голограмму и, пропустив ее в компьютере через трехмерную анимацию, заставить отплясывать джигу. Веселое было занятие. Когда ему удавалось присобачить шляпу и трость, то получалась этакая уменьшенная версия Джимми Дуранте. Каждое движение можно было записать и, останавливая где угодно, изучать во всех подробностях.

Когда он показал свой мультик, никто особенно не впечатлился, до тех пор пока он не объяснил, чем его трехмерная анимация отличается от предыдущих: она не была придуманной, воспроизводила движения настоящего микроорганизма, и по ней можно было восстановить его истинное поведение. Сам он отлично понимал, что сумел создать новую технологию и что теперь можно внедрить любой отпечаток в любую физиологическую систему — в кровеносную, костную, нервную и так далее — и подробно проанализировать их работу. «Вполне возможно, — сказал на совете Брюс, — можно воспользоваться этой технологией, чтобы помочь людям с нарушениями двигательного аппарата, контролируя его через компьютер».

Директору их института Теду Каммингсу, шутливо прозванному коллегами «на редкость компетентным» ученым, хватало, однако, ума оценить гениальную идею, если эта идея, улучив момент, сама прыгала в руки. Поскольку таких звездных идей у них не было давно и институт жил тем, что сдавал на сторону дорогущую технику, Тед, капитан и рулевой в одном лице, изощренно манипулируя правилами, принятыми в их почтенном кругу, взял курс на добычу гранта. К его чести, он даже сам выполнил львиную долю подготовительных лабораторных исследований. Это было вовсе на него не похоже. Брюс заподозрил его в том, что таким образом тот пытается обеспечить себе право, когда дело дойдет до наград, участвовать в дележке. Шумные почести могут соблазнить любого, даже такого талантливого администратора, которому почти не приходилось «опускаться» до научной работы. «Может быть, и у него скоро заканчивается контракт», — с сарказмом подумал Брюс. Слишком очевидна была личная заинтересованность, что казалось, мягко говоря, неожиданным для человека, последние одиннадцать лет руководившего деятельностью ученых, которым он в научном смысле в подметки не годился.

Одним из самых неприятных качеств Теда была его страсть к пунктуальности. Потому, когда у Брюса раздался звонок внутренней связи, ему от души захотелось взять аппарат и расшибить о стену.

«Господи, ну что же я никогда не успеваю к сроку?» На самом деле в этом не было ничего удивительного. Его наняли без собеседования, можно сказать, на дому. У него тогда была выгодная работа, он не собирался ничего менять. Однако ему пообещали, что он будет заниматься исключительно наукой и в то же время сможет расти по службе, так что в конце концов он согласился. Теперь он занимался интересными исследованиями, много ездил, сделал карьеру, но, чтобы все успеть, приходилось сидеть ночами.

Спокойной жизни с тех пор у него не было. Брюс летал из Бостона в Калифорнию и обратно, порой в тот же день, летал сюда, в Англию, так что о прежних мечтах осесть где-нибудь и спокойно заняться практикой пришлось забыть.

Подавив в себе желание забросить аппарат куда-нибудь на Юпитер, он нажал на кнопку.

— Слушаю вас, Клара, чем могу помочь? — с раздражением и вместе с тем обреченно произнес он.

Секретарша занервничала.

— Прошу прощения, доктор Рэнсом. Неловко вас беспокоить, но мне только что звонил доктор Каммингс. Он очень вас просил подойти к нему в лабораторию.

«Вот черт», — подумал он.

— Хорошо, Клара. Сейчас приду. Только сделайте мне одолжение, отзвонитесь вместо меня. Скажите: буду через пару минут.

Он закончил диктовать, быстро распечатал текст. Получилось не так красиво, как хотелось бы, но в общем неплохо. Подозревая, что вид у него довольно помятый, он отправился в туалет и привел себя в порядок. После чего, довольный тем, что теперь по пути не будет распугивать народ, с папкой под мышкой, в белом лабораторном халате, развевавшемся на ходу, быстрым шагом он вышел в приемную и тут же зацепился ногой за ножку стула.

— Черт возьми! — прошипел он себе под нос.

Да, день будет нелегким.

 

Пять

Они скакали весь день, пытаясь как можно скорее оказаться подальше от Серверы, и останавливались, только чтобы набрать воды. Алехандро быстро привык к ритму скачки и отлично чувствовал себя в седле. Со стороны никто не догадался бы, что он впервые отправился в долгий путь.

Эрнандес, однако, отметил неожиданный для него талант подопечного.

— Ты прирожденный наездник, еврей, — бросил он. — Думаю, ты ошибся, когда подался в медикусы. Паршивое, на мой вкус, занятие, сплошной обман и надувательство. Я, когда выхожу от цирюльника, чувствую себя хуже, чем когда вошел, точно говорю.

— Тогда нечего ходить к цирюльникам, лучше бы обращался к врачу, если болен. Хорошо обученный врач знает столько, сколько цирюльнику и не снилось.

— Как ты, например? — спросил Эрнандес.

Алехандро саркастически хмыкнул.

— Можешь не сомневаться, я учился хорошо, но все равно каждый день проклинаю свое невежество.

— Ладно, понял. Когда прежнее занятие совсем надоест, берись за меч. Вот где полное удовлетворение, вот в нем я уверен.

Алехандро не понравилось направление, в каком пошел их разговор. Он взял лошадь немного в сторону, чтобы расстояние стало больше и болтать оказалось неудобно. «Что за вздор, — подумал он раздраженно. — Может ли быть призвание благороднее, чем мое? Я всем пожертвовал ради него! И с какой стати я должен слушать бред этого вояки, когда мне самому есть над чем подумать?»

Но Эрнандес был не тот человек, от которого можно так просто отделаться. За полдня Алехандро успел понять, что он большой шутник и любитель поболтать. Словно прочитав его мысли, испанец дернул поводья и, приблизившись, крикнул:

— Нет дела благородней, чем у солдата, юноша. А ты на вид вроде легко усвоишь любую науку.

— А ты, конечно, был бы рад меня поучить…

— А почему нет? В дороге-то никогда не знаешь, что может случиться.

«У нас нет времени, чтобы терять его на твои уроки, — подумал Алехандро. — Епископа наверняка уже нашли, и теперь за нами действительно гонятся». Он не знал, понял ли Эрнандес, зачем он отлучался. Сказать тот ничего не сказал и вел себя так, будто не подозревал, что его подопечный теперь не только беглец, но и убийца. Ехали они быстро, но не скрываясь, и Эрнандес был миролюбив со всеми, с кем сталкивались в пути.

— Не хочу, — в конце концов сказал Алехандро.

— Давай, юноша, соглашайся, какой в этом может быть вред?

И он продолжал подзуживать Алехандро, несмотря на его явное нежелание даже говорить об этом.

— Начнем с самого простого. На этот раз ты найдешь воду и место, где мы отдохнем.

Настороженно, не желая втягиваться в игру и устав от нелепого спора, Алехандро принял вызов. Вода для них была не роскошь, а необходимость.

— А если я не найду воду, что тогда? — спросил он. — Мы что, будем в опасности?

— Тогда я тебе расскажу, как искать.

Она продолжали скакать дальше, и Алехандро искал глазами любой клочок зелени, который подсказал бы ему, где есть вода. Несколько раз он ошибся и, подъехав поближе, обнаруживал, что вода-то, быть может, и есть, но под землей. Наконец он издалека заметил деревья, пышнее и гуще всех прежних. Это была целая роща, и она неожиданно возникла перед глазами на почти коричневой, выжженной солнцем арагонской земле.

Они быстро добрались туда. И в награду увидели восхитительно свежий источник, который бил посреди.

— Видишь? — сказал Эрнандес. — У тебя природный талант. Я просто обязан помочь его отшлифовать.

Под командой Эрнандеса, который говорил, что делать, они расседлали лошадей и, стреножив, пустили пастись возле источника, где они могли бы напиться вволю. Сами же разлеглись в двух шагах, вытянув наконец уставшие, затекшие ноги. Потом Эрнандес достал из мешка пращу и аккуратно распутал ремни.

— Пойду попробую добыть нам ужин с Божьей помощью, — сказал он и швырнул Алехандро в руки кремень. — А ты пока разожги костер. — Отошел на несколько шагов и повернулся: — Надеюсь, ты знаешь как.

— Конечно, — обидевшись, отвечал Алехандро. — Может быть, ты удивишься, но еще я умею есть без чужой помощи.

— Не сомневаюсь, — расхохотался испанец, — видел своими глазами.

Он скрылся в кустарнике и вскоре вернулся с большим толстым кроликом. Достал нож из ременных ножен и выпотрошил зверька на большом плоском камне. Завороженно Алехандро смотрел, как он сдирает шкурку. Эрнандес поднялся, чтобы выбросить внутренности подальше от стоянки, но Алехандро его остановил. Порывшись среди скользких внутренностей, он извлек сердце.

— Сердце маленькое, значит, кролик был злой, — сказал он.

— Тогда он заслужил, чтобы мы его съели, — сказал испанец. — Оставляю тебе судить о подобных вещах. А сам я точно знаю одно: человек, который умеет обращаться с пращой, никогда не будет голодным, если рядом есть хотя бы крысы. — Размахнувшись, он отбросил внутренности подальше, чтобы не привлекать к стоянке хищных зверей. — Праща настигает цель, какую не поразить из лука. Лучше некошерный кусок в желудке, чем кошерный обед в мечтах.

Алехандро нехотя согласился, а про себя подумал: «Лучше умереть от голода, чем съесть кролика». К его удивлению, жареный кролик издавал такой же запах, как курица, которую его мать готовила почти каждый день. На вкус он оказался не хуже, и Алехандро поел с удовольствием, надеясь, что Господь простит ему это мелкое прегрешение, которое невольно пришлось совершить в пути. Мысленно он пообещал Богу, что если благополучно доберется до Авиньона, то станет самым ревностным и послушным заветам Его, каким не был еще до него ни один еврей.

Эрнандес достал из мешка буханку хлеба, и они умяли его, оставив разве что крошки. Закусили сушеными фигами, так что обед удался на славу, и Алехандро даже подумал, что никогда не ел так вкусно. Под конец они наполнили свежей водой фляги и напились про запас так, что едва не лопнули.

— Клянусь, теперь я ни за что не проеду мимо воды, не напившись, — сказал Алехандро, вспоминая, как его измучила жажда за три дня в монастырской темнице. И отер рукавом рубахи влажные губы.

— Тогда ты и мимо куста не пройдешь, не пометив.

К своему удивлению, Алехандро расхохотался. Вытянувшись на попоне, измученный долгой скачкой, с желудком, отяжелевшим от доброй пищи и свежей воды, Алехандро лежал и размышлял: «Как же могло так случиться, что я оказался здесь, в роще под этими звездами, когда я должен был быть сейчас в Сервере и спокойно спать в своей мягкой постели?» Он перебирал в уме события последних дней. «Как же это могло обернуться так скверно?» Он прикинул, что с тех пор произошло: его клеймили, разлучили с семьей и, может быть, навсегда вынудили бежать из города, где он родился и вырос, и теперь он другой человек, совсем не тот, кем был прежде.

Но больше всего его удручало то, что он обнаружил в себе сегодня свойства, каких не подозревал. «Я убил человека, — горестно думал он, — убил без малейшего колебания». С ужасом он признал, что почти не чувствует сожалений, и, не зная, что думать, гадал, не сошел ли с ума, не безумие ли тому виной. В глубине души он все-таки знал, что нет, не безумен, он лишь восстановил справедливость. Разве не учили его: «око за око»? Алехандро подумал, что взял на душу грех, став судьей и палачом, иначе подлый епископ ни за что бы не понес наказания, так отблагодарив Авраама, который многие годы служил ему верой и правдой. Но успокоиться он не мог, и сон не шел к нему. Он лежал, глядя на звезды, потом потрогал подсохшую корку поджившего ожога, заново переживая ужас и стыд за свою беспомощность. Наконец, вспомнив о золоте, поднялся к попоне, подошел к пожиткам, лежавшим поодаль. Взял свою седельную сумку и положил под голову вместо подушки.

Он думал, что Эрнандес давно спит, но услышал в темноте его голос:

— Правильно сделал. Осторожность еще одна воинская добродетель, которая у тебя есть. Спокойной ночи, еврей.

— И тебе спокойной ночи, испанец, — негромко проговорил Алехандро.

«Значит, он знает про золото, — понял он, чувствуя облегчение, оттого что путешествует с человеком честным, коли тот избежал соблазна. — Он не бросил меня умирать на дороге, а ведь мог бы тогда жить безбедно».

На эти деньги он в Авиньоне может устроиться заново. Может купить все, что нужно, открыть новую аптеку, нанять помощника и даже слугу для хозяйства. Он снова станет хорошим врачом, и, если туда каким-то чудом доберутся отец и мать, их будет там ждать новый, уютный дом. Мечты его заслонили боль, и, рисуя себе в уме картины счастливой жизни, Алехандро наконец уснул.

Перед рассветом Эрнандес потряс его за плечо.

— Знаешь, лично мне хотелось бы закончить службу для Дома Санчесов еще в этом году. А ты до того привык спать и бездельничать, что мы, похоже, никогда не расстанемся. Если ты будешь столько дрыхнуть, то я потребую, чтобы в день мне платили больше, а не те гроши, за какие я нанялся, — проворчал испанец.

Алехандро потянулся, осторожно, чтобы не треснула поджившая корка, и поднялся с земли, разминая онемевшее тело. Эрнандес помог ему снять рубаху, осмотрел рану, не загноилась ли. Рана оказалась чистая, и Алехандро промыл ее свежей водой из источника, аккуратно, чтобы не зацепить. Подождав, пока вода немного обсохнет, он бережно, не потратив ни одной лишней капли, смазал размякшую корку клеверным маслом. Он невольно вздрогнул, когда от первого прикосновения его пронзила острая боль, но, к счастью, она вскоре прошла.

Быстро позавтракав, они снова сели в седло и без приключений проехали до самого полудня, когда солнце поднялось высоко. Тогда они принялись подыскивать место для отдыха, чтобы спастись от безжалостных палящих лучей. На глаза им попались заросли кустарника, слишком чахлого, чтобы там оказалась вода, но достаточно высокого и густого, чтобы они укрылись там вместе с лошадьми, пережидая дневную жару. Эрнандес, как по волшебству, извлек из своей сумы сушеное мясо, которое попахивало неважно, однако отлично утолило голод, и которое они запили водой из фляг.

Испанец от скуки взялся стругать ножом упавшую ветку. Алехандро с любопытством смотрел, как ветка у него на глазах превращалась в гладкую змейку с изящно выгнутым хвостом.

— Где вы изучали искусство художественной резьбы, сеньор?

— Я его не изучал, молодой человек, а освоил на практике. Я обстругал палок столько, что мог бы резать не глядя, на ощупь. Люблю это занятие — помогает сосредоточиться.

— Не поделитесь ли, на чем вы сосредоточились сейчас?

— Думаю, как ехать дальше, — сплюнув, ответил испанец.

— Разве дорог так много, что трудно выбрать?

— Не так много, как ты мог бы подумать. Нам нужно решать, ехать ли через горы или вдоль побережья. Через горы дорога короче, но если мы по ней и доберемся быстрее, то ненамного. В горах легко можно напороться на разные неприятности.

— Скажи, на какие, и подумаем вместе.

— Там живут люди не всегда дружелюбные. Они не франки и не испанцы и называют себя басками. Они отлично знают свои горы, а разбой для них обычное дело, так что у нас есть все шансы наткнуться на засаду возле какой-нибудь тихой лощинки. К тому же солнце жарит так, что, того гляди, получишь удар, не хуже чем копытом взбесившегося жеребца. Наверху может случиться гроза, а гром в ущельях гремит, будто и впрямь боги разгневались… может ударить молния, может посечь градом.

— Это все, чем славятся горы, или есть еще что-нибудь?

Эрнандес задумался.

— В это время года, конечно, там проехаться милое дело. Наверху прохладней, чем на берегу, где все выжжено солнцем. Но нас всего двое, у нас с собой золото, и мы легкая добыча для разбойников.

Алехандро еще раз подивился честности своего провожатого. Либо отец ему заплатил очень и очень хорошо, решил он, либо он попросту очень и очень достойный человек. «Всю жизнь я прожил бок о бок с христианами, а так ничего о них и не знаю…» О христианах он знал только то, что слышал от старших. В рассказах их было мало хорошего, и редко кто-нибудь вспоминал что-то, не связанное с дракой или ссорой. Но человек, с которым он ехал, вел себя совершенно иначе.

Эрнандес был не похож на ревностного христианина, как все, кто стал таковым по убеждению, он — Алехандро не мог этого не понять — не был ни подлецом, ни неучем, он отлично знал мир, в котором живет.

Эрнандес тем временем продолжал:

— Есть, конечно, более безопасный путь, севернее, в обход Восточных Пиренеев, на Барселону и Лангедок. Это все равно что ехать поверху вдоль побережья, через Нарбон, Бецирс и Монпелье. От Монпелье рукой подать до Авиньона, где тебя ждет твоя новая жизнь.

— Я был в Монпелье. Там я и учился.

— А-а, ну, я так и думал, ты, значит, не такая уж невинная душа. — Эрнандес хмыкнул, вспомнив свои юные годы и дерзкие вылазки в чужих городах. — Впрочем, должен признаться, я тоже. Я видел много мест, мой друг, и все они были похожи. В каждом можно было найти хороший стол, веселых женщин, красивые дома и много чего еще. Нужно только уметь их искать.

— А ты, конечно, умеешь, — вставил Алехандро.

Эрнандес расхохотался.

— У меня отличный нос и острый нюх. Если поедем берегом, можешь поучиться. В этом случае, боюсь, путешествие наше затянется, зато станет, не могу не сказать, более легким и познавательным, чем если мы двинем через горы. Тогда тебе, может, и самому не захочется торопиться. Может, тебе захочется попутешествовать подольше и поближе познакомиться с радостями жизни.

Алехандро задумался.

— Не знаю, что и сказать, — проговорил наконец он. — Если бы я путешествовал, как это принято в моем народе, — а именно этого желали бы мои родные, — то пуще прочего старался бы остерегаться тех мест, где находят притон христиане, погрязшие в пороке, и выбрал бы путь более малолюдный. Мы, евреи, не знаем, что такое полная безопасность, и часто становимся легкой добычей негодяев, которые сами жертвы собственных соплеменников. Они отыгрываются на нас за то, что не способны защититься от сильных. Долг велит мне спешить в Авиньон и поскорее осесть там, чтобы встретить родных.

Но он знал, что, даже если поедет берегом, доберется до места раньше, чем его старики. Им придется останавливаться для отдыха в каждом городке. Даже при самом благоприятном стечении обстоятельств у них эта дорога займет целый год.

— Не забывай, молодой человек, ты теперь не похож на еврея, и не обижайся, а я скажу: слава Богу!

Алехандро подумал, что, наверное, испанец устал от распутства и его тянет в горы, где воздух чистый, а ночи прохладные. Может быть, он соскучился по оружию и не прочь сразиться с разбойниками, чтобы меч не ржавел. Но Алехандро не прельщала подобная перспектива.

— Ну, еврей, что скажешь?

— Едем берегом. Надеюсь, я там не паду жертвой чужеземных прелестей. К тому же, вполне возможно, смогу чему-нибудь поучиться у тамошних врачевателей.

— Ага, конечно, опустошать, например, чужие кошельки в мгновение ока.

Алехандро расхохотался, похлопал по седельной сумке, и Эрнандес, вспомнив, сказал:

— Первым делом нужно справить тебе дорожное платье. Велим портному сделать на поясе карманы с пуговицами, чтобы разделить монеты, и так ты не потеряешь все сразу.

Алехандро счел этот совет мудрым. Солнце клонилось к горизонту, воздух стал прохладным. Алехандро хорошо отдохнул, и его охватило нетерпение. Видя это, Эрнандес сунул обратно в ножны свой нож, змею — в одну из своих сумок. Напившись напоследок воды, он вспрыгнул в седло, и подопечный последовал его примеру. Они выехали на дорогу и бодрой рысью двинулись на север.

* * *

Они ехали ровным темпом, не отклоняясь от взятого населения. До побережья оставался один день пути, и дорога с каждым часом становилась все многолюднее. Чем ближе к морю, тем чище и прохладнее был воздух, тем меньше в нем оставалось горячей арагонской пыли. Растительность здесь стала пышной и яркой, и скакать под тенью больших деревьев было куда приятнее, чем на открытом солнце. Останавливались они, когда заканчивалась вода. Подъезжая к источнику, Алехандро пил и не мог напиться.

К счастью, рана его не загнила и уже начала заживать, так что теперь доставляла скорей не страдания, а неудобства. Кожа вокруг загрубела, хотя он и смягчал ее и постоянно смазывал, когда выдавалась возможность. Однако он знал, что большой безобразный шрам останется на всю жизнь. Знал он и то, что всегда будет стыдиться своего уродства, вернувшись к жизни среди людей, не таких, как Эрнандес, который вежливо отводил глаза от безобразных рубцов. И все же юноша благодарил судьбу за то, что клеймо осталось на груди, а не на лице. Грудь можно прикрыть рубахой, лица не прикроешь ничем.

Дорог стало больше, и теперь Эрнандес в седле сидел прямее, высматривая знакомые приметы, чтобы не сбиться с пути.

— Давненько меня тут не было. Хорошие были деньки! — сказал он Алехандро. И показал рукой на один, отличавшийся от других, красивый дом. — Верной дорогой едем, еврей! Скоро, похоже, мы найдем чем утолить голод.

Когда тени их на дороге, протянувшись к востоку, стали длиннее, они подъехали к городу под названием Гирона. С удовольствием Эрнандес отметил любопытство, появившееся на лице его негаданного компаньона при виде людей, заканчивавших дневные дела. Вид у них был вполне мирный и будничный, однако Эрнандес нисколько не сомневался, что среди них есть такие, кому вытряхнуть из них денежки все равно что поздороваться.

— Как бы они не уговорили тебя расстаться со своим кошельком, — сказал он и расхохотался. — Здесь нужно держать ухо востро.

Подопечный в ответ одарил его каменным взглядом, решив, что вполне освоился в пути и не нуждается в наставлениях.

— Хватит меня учить, Эрнандес, я не школьник. Ты что, думаешь, я не в состоянии проехать через город целым и невредимым?

— Я тревожусь не о езде через город, мой юный друг. Вот когда мы остановимся, накормим лошадей и сядем отдыхать, вот тогда и будешь в опасности. Остерегайся попасть в мягкие лапки какой-нибудь штучке, за спиной у которой кистень.

Алехандро разгневался на такие предостережения и подумал, что тут скорей Эрнандесу нужно поостеречься, а сам он в жизни до этого не опустится. Свои соображения он счел нужным высказать вслух:

— Лучше о себе позаботься! Вспомни, что сам говорил! Я молодой и красивый, а по тебе сразу видно, в скольких битвах ты участвовал. Сам подумай, кому легче стать чьей-то добычей!

— Клянусь Богом, еврей! — воскликнул Эрнандес. — Ты прав! Ты не школьник. И если я наконец выполню на удивление приятное поручение в целости и сохранности вывезти тебя из Арагона и буду благоразумен, то мне заплатят столько, что я смогу прожить безбедно несколько лет. При условии, конечно, что не стану тратиться на женщин. — Он снова расхохотался и, отсмеявшись, продолжил: — Я уже не молод, чтобы разбрасывать деньги на такую чепуху. Пора оставить это другим, молодым и красивым, так, еврей? Ладно, — добавил он, — давай решать, где устроить на отдых усталые кости.

Порасспрашивав прохожих, он выяснил, где есть гостиница с хорошей конюшней, и они направили лошадей к северной части площади. Отличное заведение, как сказали им, всего в нескольких кварталах, и трактир там тоже отличный.

Они немного лишь не доехали до гостиницы, когда услышали приближавшийся топот копыт. Тут же на площади в облаке пыли появились вооруженные всадники. Алехандро, увидев солдат, напрягся. Эрнандес это заметил, но ничего не сказал и лишь пристально на него смотрел, не упуская из виду ни одной мелочи.

Солдаты спешились и направились все к разным домам. Властно они стучались в двери, разыскивая что-то или кого-то, но везде безуспешно. Эрнандес и Алехандро спешились возле коновязи и долго возились с привязью, не торопясь отходить, а солдаты продолжали бродить по площади.

«Нарочно не спешит, — решил Эрнандес, глядя, как Алехандро то завязывает, то снова развязывает узел. — Боится встречаться с солдатами». Он обнял молодого человека за плечи и, бросив взгляд на солдат, уже собравшихся возле своих лошадей, предложил:

— Давай-ка здесь постоим, отдохнем, прежде чем двигаться дальше.

Алехандро уже не удивился тому, как Эрнандес сумел догадаться, что ему страшно и он не хочет попадаться на глаза солдатам. Они стояли возле коновязи, и Алехандро бессмысленно суетился — расстегнул подпругу, опять застегнул, достал из мешка флягу, начал пить и облился водой. Глаза его неотступно следили за солдатами. Он не мог от них оторваться до тех самых пор, пока они снова не прыгнули в седла и не поскакали дальше.

Эрнандес, глянув своему подопечному прямо в лицо, недоуменно приподнял брови.

— А не заняться ли нам твоим новым платьем сейчас, а? Пойдем устроимся и поищем портного.

Перебросив через плечо седельную сумку, Алехандро кивнул. Он сделал было шаг в сторону гостиницы, но Эрнандес, взяв за руку, остановил его:

— Знаешь, юноша, я не люблю евреев, но ты хороший человек, и мне прилично заплатили за то, чтобы ты добрался до Авиньона. Лучше бы ты рассказал мне, с какой стати боишься солдат.

Алехандро выдержал его взгляд. Врать ему не хотелось — испанец этого не заслужил. Но Эрнандес был христианином, и молодой человек не знал, как тот поступит, узнав об убийстве епископа: предаст его или нет. Потому он ответил испанцу кивком, не пускаясь в объяснения.

К удивлению молодого врача, Эрнандес расхохотался и хлопнул его по спине, так что едва не вышиб дух.

— А ты крепче, чем я думал! Пошли!

И они зашагали в гостиницу. Хозяин привел их в комнату с двумя кроватями, широкими, покрытыми поверх соломенных тюфяков чистыми с виду ткаными покрывалами. Возле выходившего на площадь окна стоял низкий столик, а в углу таз и большой кувшин.

— Вполне прилично для двух бродяг, а, сеньор? Сегодня у вас два гостя, которые знают, что такое благодарность. Неплохо бы еще перед обедом ванну. И уж будьте добры, скажите, где в этом городке найти хорошего портного.

Они отправились туда, куда указал хозяин, чтобы заказать штаны и рубаху. Портной стал снимать мерку, и юношу передернуло, когда тот коснулся его ноги, чтобы бечевкой измерить ширину шага. С раздражением он отметил, как от этого развеселился испанец.

— Юный друг мой, — посетовал Эрнандес, — до чего же ты темный! Каким же образом портной тебя оденет по-человечески? Ты что, хочешь, чтобы штаны тебе жали? Смотри, запоешь, как девчонка. Стой спокойно, не мешай человеку делать свое дело.

Устыдившись своей робости, Алехандро сделал как велено.

— Штаны и рубаха нужны к утру, — сказал портному Эрнандес.

— Сеньор, — запротестовал тот. — Это невозможно. Как же шить в потемках? К тому же нужно купить ткань…

Эрнандес достал из кармана золотую монету и помахал перед носом портного.

— Может быть, это поможет тебе добыть свечи и ткань, — сказал он и увидел, каким жадным блеском загорелись глаза портного. — Утром, если успеешь, получишь вторую такую.

Решив вопрос с одеянием, они вернулись в гостиницу и поднялись к себе в комнату. Посреди комнаты между кроватей стояла наполовину полная ванна. В дверь тихо постучали. Эрнандес гаркнул, чтобы вошли, и в комнате появилась хозяйка с тяжелым ведром кипятка. Она вылила его в ванну, ушла и скоро вернулась с большим куском зеленого полупрозрачного мыла. Эрнандес предложил Алехандро мыться первым, а сам решил тем временем спуститься вниз и выпить стаканчик вина. И снова посоветовал своему подопечному быть поосторожней с деньгами.

Завершив наставления, он закрыл за собой дверь. Алехандро запер дверь на засов, чтобы ему точно никто не помешал, и осторожно, не забывая о ранке, разделся. От горячей воды стало больно, но кожа быстро привыкла, и он с наслаждением растянулся в воде. Вымывшись, он выбил платье, вытряхнув из него дорожную пыль, снова оделся и отпер дверь. Выглянув в окно, Алехандро увидел Эрнандеса, который, уже явно отведав вина, шатался по площади, красуясь перед местными жителями.

Огромный испанец пел во все горло, поднимаясь по лестнице. Веселье его было до того простодушно, что Алехандро, который привязывался к нему с каждым днем все сильнее, и сам заулыбался. С улыбкой, теплее, чем прежде, смотрел, как тот, немного хмельной, ввалился в комнату.

— О, мой мальчик, эта ванна сейчас мне будет как дар небесный.

С величайшей церемонностью, лениво почесываясь, он принялся раздеваться. Нашел на себе насекомое, стряхнул.

— Благодарю тебя, Господи, за очередное крещение, — гаркнул испанец и заржал над собственной шуткой.

Алехандро не понял, в чем она, но из вежливости тоже подхихикнул, забавляясь ребячеством этого великана.

Мылся Эрнандес неистово, яростно работая грубой мочалкой, отмывая накопившуюся дорожную грязь. Окунался в воду с головой, пускал пузыри, тер глаза, чистил мизинцами уши, пользуясь этой редкой возможностью, стараясь нигде не оставить на себе грязи. К концу его мытья кусок мыла заметно поубавился в размерах.

— Мыло-то хозяйка поставит нам в счет, — ухмыльнулся Алехандро.

— Оно того стоит! — заявил Эрнандес. — Я отлично отмылся!

Он встряхнулся, как пес, вытянув глею. Алехандро отпрыгнул, спасаясь от брызг, и удивился, заметив, до чего грязной стала вода, которой в ванне осталось на дне.

Приведя себя в порядок, они спустились вниз и направились в трактирный зал. Алехандро крепко сжимал в руках свою драгоценную сумку. Шум и хмельной гам, доносившиеся оттуда, пробудили в нем любопытство. Дома в Сервере, где он слушал родителей, оберегавших его, он не ходил по трактирам, чтобы не поддаться влиянию недостойных людей. Теперь он стоял на пороге этого запретного места, не решаясь войти, но не в силах оторвать взгляда. У Эрнандеса тут уже было несколько новых «старых друзей», успевших вместе с ним приложиться к бутыли вина, которую он распечатал перед обедом, и его встретили радостными возгласами. Алехандро видел, как он игриво приобнял по пути грудастую толстуху и поцеловал нарочито страстно. Она отпихнула его — впрочем, не рассердившись, — с наигранной скромностью, изображая невинную девицу. Алехандро, решившийся войти в зал, при ближайшем рассмотрении убедился, что уж девицей-то назвать эту перезрелую красотку никак нельзя.

Оглядывая зал со своего места, где они устроились за большим столом, Алехандро заметил в углу нескольких человек, которые вели себя, с его точки зрения, вполне безобидно. Они смеялись и пили, возможно, больше, чем следует, поднимая тосты за здоровье друг друга. Эрнандес, найдя благодарных слушателей, принялся хвастаться прежними подвигами, рассказывая самые невероятные истории. Новые приятели ему явно понравились, и он старался изо всех сил, а те, разинув рты, слушали его рассказы про жизнь, так не похожую на их серые будни. Эрнандес, нужно признать, оказался отличным рассказчиком и умел донести, что хотел. Сочинял он отлично, и Алехандро не сомневался, что эти истории потом расскажут, и не раз перескажут, и будут передавать от отца к сыну, и так родятся легенды. Он и сам заслушался.

Через некоторое время Эрнандес набрался так, что язык у него стал заплетаться, и какое-то время за столом слышалось только чавканье и общий гул голосов, но вдруг их все перекрыл один молодой голос, и все заметили юношу, который до того слушал Эрнандеса с величайшим вниманием.

— Я тоже знаю одну историю, — сказал он. — Я слышал ее от матроса в Марселе.

— Тогда бы и мы послушали, — буркнул Эрнандес.

Но молодой человек, в отличие от старого вояки, не был Прирожденным рассказчиком, и понадобилось его уговаривать.

— Может, стакан вина развяжет ему язык, — сказал Эрнандес и подал хозяину знак, чтобы тот ему налил.

Не прошло много времени, как стало понятно, что Эрнандес верно оценил влияние вина.

— Этот матрос болтался по марсельским докам, пытаясь наняться на любое торговое судно, потому что его прежнее стояло на верфях. От нечего делать он ходил по тавернам в надежде услышать, не набирает ли кто экипаж.

Публика за столом, после захватывающих историй Эрнандеса, услышав такое занудное начало, приуныла. Но молодой человек, хлебнув от второго стакана, продолжал:

— Я услышал его как-то, когда днем забрел в одну таверну. Он рассказывал про один галеон, который прибыл в Мессину и встал на якорь. Галеон этот принадлежал Генуэзской торговой компании, прибыть в порт должен был давным-давно, так что его уже не ждали, и нечего и говорить, как обрадовались. Но когда портовые власти поднялись на борт, то увидели, что шестеро из экипажа мертвые, а еще шестеро умирают.

Интерес слушателей тотчас разгорелся, кто-то ахнул. А один человек негромко сказал:

— Чумной корабль!

— Ага, — подтвердил рассказчик. — И если верить матросу, то чума эта была такая, какой раньше никто не видывал. Болтал, будто шея у заболевших почернела и разбухла так, словно в глотку впихнули арбуз.

Никто не поверил. Слушатели зароптали, кто-то попытался прервать это вранье. Алехандро, привстав, поднял руку, чтобы все стихли.

— Ш-ш-ш! Прошу вас, дайте же дослушать. Публика с любопытством уставилась на него, зато молодой человек, приободрившись, продолжил:

— Руки и ноги у них были все в синяках, ладони и ступни почернели, как у эфиопов, и страшно болели. К ним было не притронуться, и все умоляли, чтобы их побыстрее прикончили, избавив от страшных страданий. От них несло болезнью и смертью, потели они так, что одежда на них была насквозь мокрая. Из пятидесяти человек, отправившихся в плавание, заразились все, а выжил только один. Теперь он сумасшедший. Не может вспомнить, как зовут его мать.

За столом воцарилась тишина. Эрнандес пьяно перекрестился, и все тотчас зашевелились, закрестились, кто-то стал взывать к Святой Деве с мольбами о защите. Не было у них другой защиты от таких болезней.

Однако Эрнандес опять завладел общим вниманием, и через некоторое время пирушка вспыхнула с новой силой. Испанец не замечал, что его подопечный сидит в стороне, задумавшись и не участвуя в общем веселье. Немного погодя Алехандро попытался выведать у молодого рассказчика подробности, но тот мало что смог прибавить, так что врач оставил его в покое.

В ту же ночь при свете одной свечи Алехандро подробно описал в своей кожаной тетради все, что услышал в трактире. Он писал, а Эрнандес храпел и ворочался на соломенном тюфяке. Взглянув на него, Алехандро порадовался, что проезжих сейчас было мало, иначе их могли бы уложить вдвоем на одну постель. Алехандро побледнел от одной только мысли, что мог бы лечь рядом с пьяным испанцем, который раскинул во сне руки и ноги, тяжелые, как мешки с мукой. Вскоре улегся и молодой человек — чистый и сытый, полный новых впечатлений, он быстро уснул, прижав к животу свою сумку, и ему приснился Карлос Альдерон.

Во сне кузнец был еще огромнее, чем в реальности. Он пришел к Алехандро будто бы средь бела дня, мертвый, но пришел своими ногами, руки и ноги у него были перебинтованы полосами грубой ткани от савана, голая грудь вся изрезана. Там, где сквозь саван проглядывала кожа, она была черная, как железная лопата, которой вскрыли могилу. Карлос страшно кричал и бранился и винил в своей смерти Алехандро, который будто бы нарочно залечил его до смерти, чтобы надругаться над телом. Кузнец подошел ближе, протянул руки, и, когда он почти до него дотянулся, Алехандро очнулся от сна. Он вскочил и сидел на постели, дрожа от страха, обливаясь холодным потом. Отер лоб, обнимая себя другой рукой, чтобы как-то унять дрожь, и, оглянувшись, увидел Эрнандеса, который мирно спал, не ведая страха.

* * *

Портной поклонился и так, кланяясь, пятился задом, зажав в руке золотую монету, вложенную ему в ладонь Эрнандесом, не веря своему счастью — такая плата за самую простую работу.

Расплатившись с хозяином постоялого двора, испанец и Алехандро направились в пекарню, где Эрнандес скупил про запас почти весь утренний хлеб первой выпечки, распихав длинные тонкие булки по мешкам и карманам.

Собравшись вспрыгнуть в седло, Алехандро пожаловался:

— С монетами в поясе тяжело.

Эрнандес от души рассмеялся.

— Да покарает меня Господь таким бременем, — сказал он, нисколько не посочувствовав. — И да пусть эта кара постигнет меня навеки!

Они ехали без остановки полдня, пока не добрались до крохотного городка Фигуэрас, стоявшего, как остров, между дорогой и морем. Там они отвели лошадей в конюшню, где мальчишка почистил их и хорошо напоил.

В трактире было темно и прохладно, что после палящего солнца путешественников только порадовало. Они ели с охотой. Эрнандес запивал еду элем в жутких количествах. Алехандро немного скис, когда его спутник снова принялся забавлять публику историями о своих военных подвигах.

— Ну, хватит врать, — под конец заявил он. — Надоело хвастаться. Не слышал ли кто чего нового?

Один тотчас доложил, какой собран урожай. Второй долго рассказывал о проехавшем через их городок роскошном свадебном поезде, который вез благородную девицу в Кастилию, к жениху. Собравшиеся — все крестьяне — слушали про поезд, разинув рты, не в силах себе представить такое богатство.

Алехандро, не забывавший, что он беглец, не желая привлекать к себе внимание, сидел молча, почти не слушал, и скоро ему стало скучно. Они с Эрнандесом явно опережали новость об убийстве епископа, и он надеялся от всего сердца, что так дальше и будет. Он все еще не решался рассказать испанцу, что совершил, пока тот ждал его под монастырской стеной, хотя вояка и сам должен был понимать, что не поблагодарить же епископа за милосердие он туда отправился.

Только когда один оборванный, нищий пилигрим начал рассказывать про корабль с чумными матросами, Алехандро встрепенулся. До сих пор нищий этот тихо сидел в углу и беззубым ртом быстро жевал свой хлеб с сыром. На щеках была седая щетина, а вонь, которой пропиталось все его платье, свидетельствовала о том, что не так давно он спал рядом с мулами.

— Чума вырвалась с корабля, — объявил он к ужасу слушавших. По залу прошелестел тихий ропот. — Хозяева компании подождали несколько дней, а потом принялись разгружать корабль вопреки воле начальника порта, который обязан был уведомить городские власти и решить спор судом.

Алехандро подивился грамотной речи этого человека, какой от него трудно было ожидать, судя по платью. Пилигрим продолжал рассказ, снабжая его точными подробностями о болезни.

— Через несколько дней заболели несколько грузчиков. Сначала все жаловались на боль в шее и сухость в горле. Вскоре у всех начался жар, языки распухли, покрылись белым налетом. Один за другим они слегли, и никто не поднялся.

Посетители слушали, затаив от ужаса дыхание.

— Через несколько дней конечности у одного сначала посинели, потом почернели. На шее вздулся желвак размером с яблоко, полный густого желтого гноя, а кожа вокруг покрылась сине-черными пятнами. Потом пятна появились в паху и под мышками, и он постоянно страдал от боли. Родные позвали врача. Тот вскрыл ланцетом большие нарывы.

Слушатели от отвращения охнули, но только не Алехандро, который старательно запоминал симптомы. Пилигрим упомянул временное безумие, обильный пот, приступы беспамятства, лихорадку, когда больному кажется, будто его обложили льдом. Рассказал про одного беднягу, у которого началось недержание и он быстро превратился в скелет, ибо тело растратило последние силы. Под конец, поведал рассказчик, он впал в полное безразличие, а потом последовал приступ конвульсий, и бедолага скончался.

Забыв о намерении держать язык за зубами, Алехандро спросил у пилигрима:

— Вы все это видели своими глазами?

— Нет, господин, не видел. Эту историю я услышал от путешественника из Мессины. Но нисколько не сомневаюсь в том, что он говорил правду.

Не усомнился и Алехандро, который был, однако, разочарован тем, что рассказ все же не из первых уст.

В трактире теперь все молчали, потрясенные жуткой историей. Пилигрим вернулся к своей трапезе и снова принялся сосредоточенно жевать размоченный в эле хлеб. Даже обычно шумный Эрнандес притих и посерьезнел. Вскоре он напомнил юноше, что ехать им еще долго и лучше бы не задерживаться, чтобы засветло добраться до следующего городка. Они двинулись в путь быстрой рысью, взяв направление на прибрежный город Карбер.

* * *

В небесной синеве Средиземного моря догорали последние солнечные лучи, шум волн, шуршавших о берег, ласкал слух двух усталых всадников, внимавших до сих пор только стуку копыт. Алехандро не видел моря с тех пор, как вернулся из Монпелье, и рад был снова его увидеть.

В Карбере они наполнили свежей водой фляги, купили про запас завернутой в крупные листья копченой рыбы, а перед закатом устроились на берегу и наслаждались рыбой с булками, которых Эрнандес припас без числа.

В отличие от испанца, который стихал, слыша о чуме, Алехандро не мог успокоиться. Без конца он принимался вслух рассуждать о течении болезни и о сложностях ее лечения.

— Никогда, даже в медицинской школе, — признался он, — мне не доводилось слышать о таких жутких симптомах. Слухи наверняка приукрашены… Не могу поверить, что вдруг ни с того ни с сего на людей свалилась такая беда.

Немало повоевавший Эрнандес за годы в походах видел немало больных и тифом, и холерой.

— Я, конечно, рассказывал красиво, — печально сказал он, — но истина заключается в том, что война редко бывает красивой. Дело в том, что когда я травлю свои байки, то мысль о славных победах помогает забыть про ужасы и страдания. Если бы я так же часто вспоминал про болезни и кровь, то давным-давно свихнулся бы от тоски. Люди умирают, и от болезней не реже, чем от меча.

Алехандро видел, что эти мысли гнетут испанца, он стал молчалив и угрюм, и от его привычной беспечности не осталось следа. Солнце опускалось все ниже, и старый вояка поднялся, набрал высохшей травы и развел небольшой костер, чтобы отвоевать у темноты еще один светлый час.

Спать они улеглись на пляже, постелив попоны на мягком песке, и уснули, убаюканные ровным шумом моря. Алехандро проснулся при первых лучах солнца, выглянувших из-за горизонта. Морские птицы тщетно старались перекричать утренний прибой и надрывались так, словно хотели разбудить самого Господа Бога.

Прикрыв глаза от солнца рукой, Алехандро повернулся, ища Эрнандеса. Тот стоял в море и умывался в прохладной соленой воде. Он увидел Алехандро и замахал рукой, зовя к себе. Юноша, закатав штаны, прошелся вдоль кромки, радуясь своим ощущениям от воды и песка, струившихся между пальцев. Он вернулся, снял одежду и побежал купаться.

Какое-то время оба плавали и плескались беспечно и беззаботно. Эрнандес снова забыл о прошлом, а юный друг его, наоборот, будто вернулся в то время, когда не был беглецом. Никто из них не мог ясно выразить тот страх, который незваным вторгся в их жизнь. Страх тянул под ложечкой, он поселился глубоко внутри, стал постоянным спутником. Оба они понимали, что эти краткие минуты счастья — как предвестники бури, которая еще не готова явиться и таится от глаз.

* * *

Песок был плотный, лошади шли по нему легко, и потому они ехали вдоль кромки воды, покуда была возможность, радуясь холодным брызгам прибоя, и выбрались на дорогу, щадя Конские ноги, только когда пляж стал каменистым. Двигались они быстро, и, зная, что после Перпиньяна пресной воды они не найдут, Эрнандес хотел до ночи прибыть в Лангедок, в город Нарбон.

В Нарбоне они узнали, что чума достигла Генуи. То, что болезнь добралась до главного порта здешнего побережья, не удивило Алехандро. Чумной корабль принадлежал компании в Генуе, и генуэзский галеон отвез туда зараженный груз. Примерно через неделю после его прибытия, когда экипаж уже сошел на берег, несколько человек заболели той же болезнью, что матросы на корабле-призраке. Все, кто был тогда на стоянке в Генуе и взял там на борт груз, ушли в разные порты, включая Марсель, увозя с собой и невидимую причину болезни.

Болезнь распространялась сначала среди гребцов, и они так и умирали в своих цепях. Страшную историю рассказывали про одного гребца, чудом не заразившегося, который много дней умолял его освободить. Он так и умер, прикованный к веслу, умер от жажды посреди разлагавшихся тел своих товарищей, потому что никто из экипажа не посмел приблизиться и принести воды.

Ночь они провели в Нарбоне, где нашли неплохую гостиницу со свободными комнатами. В этот вечер в трактире только и говорили, что о чуме, другие темы не шли на ум. Говорили тихо, встревоженно. В городке боялись, что загадочная болезнь, того гляди, доберется и до них.

Эрнандес и Алехандро, с вечера прикупив припасы, выехали с первыми лучами солнца. Путешествие их подходило к концу. Ехали они быстро, но теперь им нигде не хотелось задерживаться — до Монпелье при хорошей скачке оставался всего день пути.

На закате взмыленные лошади одолели последний пригорок перед воротами древнего монастырского города, где в учении прошла часть юных лет Алехандро.

— Как хорошо я все помню, — сказал он Эрнандесу. — Хотя здесь все здорово переменилось! Вон там был пустырь, а теперь дома. А вот эта улица не была вымощена!

Они подъехали ближе к центру города, и Алехандро указал на дом, где обитала известная еврейская семья, у которой он жил, пока учился.

— Наверное, мне нужно к ним заехать, — задумчиво проговорил он.

Монпелье был частью его жизни, частью счастливого прошлого. Он неожиданно ощутил боль, и ему захотелось коснуться чего-то знакомого.

— По-моему, было бы лучше этого не делать, — рассудительно сказал Эрнандес. — Разве только у тебя нет причин бояться, что тебя найдут.

Алехандро отвел глаза, и вопрос отпал сам собой. Молча они проехали мимо. Чуть погодя, завидев на той же улице первые здания университета, Алехандро вновь разволновался.

— Еврей здесь может учиться и не бояться нападок из-за того, что он еврей, — сказал он. — А ведь университет основан монахами. Та семья, в которой я жил, присматривала за мной днем и ночью, так что здесь я не занимался ничем, кроме учебы. Теперь мне жаль, что я не нашел времени узнать больше про этот город.

Они проезжали по людным улицам, где все были заняты делом. Путешественники хотели скорее найти ночлег и спрашивали у прохожих, где лучше остановиться. Чаще им отвечали вежливо, однако не раз выслушивали рассеянно и, быстро извинившись, спешили уйти. Алехандро, который редко говорил по-французски, владел им неважно, но Эрнандес знал язык еще хуже, и потому Алехандро приходилось слушать и говорить за двоих.

Когда наконец они устроились, Алехандро спросил у хозяина о причине суеты в городе.

— Месье, — ответил хозяин, — в наших краях поселилась ужасная болезнь. Мы думали, она не распространится дальше Марселя, но утром в город приехал крестьянин, который сказал, что у него сегодня погибло в поле все стадо. Люди боятся заразиться и спешат покинуть город и уехать подальше от болезни, ибо никто не знает, ни в чем ее причина, ни как она передается. И хотя я рад заработку, но советовал бы вам как можно скорее убраться подальше от этого места.

После этого разговора Эрнандес отвел Алехандро в сторону.

— Нам действительно лучше скорее уехать из этого города, однако ночь мы здесь проведем. Плохо, что ты врач: городские власти или монахи могут заставить тебя остаться. Никому не говори, кто ты, или, если спросят, назовись школяром.

— Эрнандес, — воскликнул Алехандро, — ты требуешь от меня слишком много! Я связан клятвой и обязан служить всем страждущим.

— Друг мой, а я нанялся защищать твое здоровье и жизнь. Успеешь еще наслужиться, когда чума двинется дальше, если уж тебе так хочется. Мертвый, ты никому не поможешь, включая себя самого.

Последние его слова отозвались холодком, пробежавшим вдоль позвоночника. «Мертвый, ты никому не поможешь», — мысленно повторил Алехандро.

— Мертвый, я не буду твоим подопечным.

— Тогда позволь мне смиренно просить тебя позволить мне до конца выполнить условия моего договора и доставить тебя в Авиньон, поскольку полный расчет со мной будет произведен только тогда, когда ты лично предстанешь перед банкиром, которому я буду иметь честь передать вексель от твоего отца.

И Алехандро пообещал Эрнандесу вести себя смирно до тех пор, пока они не доберутся до Авиньона.

— Эрнандес, прости меня. Я ведь не знал об условии. Ты благородный человек и надежный спутник. Ты защищал меня, и я тебе благодарен. Ты, конечно, должен получить свои деньги, которые заслужил. Один, без тебя, я бы погиб в пути, никогда бы сюда не добрался.

Эрнандес картинно поклонился, разведя руками.

— К вашим услугам, сеньор. Это большая честь для меня — сопровождать вас в пути навстречу новой жизни.

Таким образом, ссора не состоялась. Эрнандес и Алехандро стали готовиться ко сну, условившись выехать ранним утром, чтобы достичь конечной цели своего путешествия.

 

Шесть

Тед нашел у двери в лабораторию микробиологии одного охранника.

— Вас только что искала молодая леди, сэр, — сказал охранник. — Спрашивала про работу, которая у нее здесь. Очень интересовалась вон тем материалом. — Он показал на клочок ткани под микроскопом.

Охранник явно нервничал, ожидая, что скажет директор, который редко снисходил до низшего персонала, и в его присутствии они почти все чувствовали себя неловко.

Тед свысока посмотрел на охранника.

— Она сказала, к кому пришла?

— Сказала, что к вам, сэр. Я решил, что она прямиком к вам в кабинет и направилась.

— Тогда, полагаю, моя секретарша скажет ей, где я, и она вернется.

Углы его губ шевельнулись, что означало, что Тед улыбнулся охраннику. Он хотел, чтобы охранник расслабился, но тот, глядя на кривое дерганье губ, еще больше занервничал.

— Ну, — сказал охранник, пятясь к двери. — Я должен продолжить обход. Если я снова увижу молодую леди на мониторе, я ей скажу, где вы. — Он повернулся и быстро исчез.

В ожидании Брюса Тед оглядывал лабораторию. «Точная самооценка должна строиться на достигнутом», — сказал себе он, вспоминая, что в этом здании у него было немало достижений. Именно он с Брюсом после Вспышки сделал Отделение микробиологии одним из наиболее важных научных институтов, где штат умел реагировать на поставленные задачи, и потому их исследования теперь были интересны не только для ученых. Именно его отделение разработало все нынешние инструкции руководства для подразделений биологической полиции — Тед ненавидел слово «биокоп», но оно приклеилось мгновенно, с тех пор как его пустил кто-то из журналистов. Именно они обучали первых офицеров полицейского подразделения Лондонского метро. В кабинете у Теда лежала целая папка — толщиной дюйма в два, не меньше — с заявлениями желающих у них работать и готовых ждать той редкой для Отделения микробиологии возможности, когда освободится вакансия, и в понедельник он намеревался ее открыть, с тем чтобы отобрать с десяток специалистов для замены Фрэнка. Кому-то из них повезет как никогда в жизни, и она или он приступит к работе в лучшей лаборатории Англии, посреди блестящего хрома и белого ламината, со всем новым оборудованием, всеми новыми программами, всеми роботами, какие только можно купить за деньги. Со времени Вспышки, когда испуганный, ошеломленный министр здравоохранения наконец понял, что от них действительно зависит здоровье нации, с финансированием не было проблем.

Скрепя сердце Тед пригласил в компанию Брюса, и теперь институт был их общее дитя. Брюс, который сам на этом настоял, больше занимался повседневными делами лаборатории. «Знаешь, я тебе завидую, — сказал он однажды Брюсу. — Ты-то у нас как раз и играешь в эти игрушки». Брюс ответил в тон: «Зато выигрыш собираешь ты».

Теперь, оглядывая эти «игрушки», Тед поискал глазами стол Фрэнка. Вид его вполне соответствовал характеру бывшего хозяина — все в беспорядке, все кучей, в духе нынешнего всеобщего хаоса. Он подошел, одним пальцем поворошил бумаги и пробежал глазами налепленные записки в поисках материалов, которые лаборант должен был обработать, но сверху списка не было. Фрэнк был в том возрасте, когда еще не понимают истинного значения бумаг, и, к сожалению, упорно норовил делать то, что никаким образом не входило в его обязанности, с весьма, по мнению Теда, посредственными достижениями. Тед ненавидел такой тип беспорядка и нередко беседовал на эту тему с Фрэнком. Он как раз намеревался предпринять новую попытку изжить сей вопиющий порок в характере безупречного во всем остальном лаборанта, когда тот вдруг возымел дерзость скончаться в самый неподходящий момент. Теперь приходилось немедленно искать замену. «Нужно было вчера же, как только узнал, и взять кого-нибудь», — подумал Тед. Но ему в голову не могло прийти, что Фрэнк оставил после себя такой беспорядок.

Он поискал вокруг. Возле стола на консоли, то бишь не на своем месте, лежал открытый справочник. Что же такое могло случиться, что вдруг понадобилось и не нашлось в компьютере? Сами сначала разбрасывают, а потом жалуются, что чего-то нет. Он взял справочник, посмотрел, где открыто. «Yersinia pestis». Никакой связи с новым проектом. «Скорее всего, — решил он, — перелистнуло сквозняком». Он закрыл справочник и продолжил осмотр.

Уж не лежал ли этот список у Фрэнка в кармане, когда тот погиб? В прачечной в карманах лаборантов находят и более странные вещи. Полиция, конечно, уже составила опись. Но включили они туда лист бумаги или попросту выбросили? Мысленно он взял себе на заметку разыскать офицера, занимавшегося этим делом. Оставалось радоваться хотя бы тому, что смерть не случилась в стенах лаборатории, — вот тогда прошла бы не одна неделя, прежде чем полицейские позволили бы войти внутрь, те самые полицейские, которых готовили в этой самой лаборатории. Они без колебаний закрыли бы ее на столько, на сколько сочли бы нужным, а откладывать было нельзя.

«Мне нужен этот чертов список, чтобы быстрее заняться делом», — с нараставшим раздражением подумал Тед. В голову пришло, что логично было бы поискать его если не в карманах у Фрэнка, то в главной секции лаборатории.

Он двинулся прочь, а через несколько секунд в пробирке на маленьком столике, мимо которого он прошел, ожила Palmerella coli, и под пробкой вспузырилась легкая пена. Замороженные бактерии, успев оттаять и отогреться, как раз достигли пика репродуктивной активности, при всплеске которой ей сопутствует газообразование. Пойдя мимо, Тед слегка зацепил столик и вызвал вибрацию, активизировавшую газ. Равновесие нарушилось. Пробка, предназначенная для хранения лишь охлажденных или замороженных материалов, держалась на пределе, а как только вновь заработал автоматически включавшийся вентилятор, вибрация усилилась, и пробка поддалась, выпустив легкие, пенистые капли P.coli.

Если бы Тед это видел, он очень бы удивился тому, как далеко полетели брызги. Но он смотрел совсем в другую сторону и не заметил, что они разлетелись веером футов на восемь — двенадцать, образовав неправильный круг, осев повсюду, на всем пространстве вокруг низкого столика, включая электронный микроскоп, где до сих пор лежала находка Джейни. Одна капля с P. coli опустилась ровно на середину тряпочного кружка, пропитав собой ткань, внутри которой спала, изнуренная своими бесплодными усилиями, загадочная бактерия.

Если бы Фрэнк не погиб, он изумился бы еще раз, когда, почувствовав влагу, Yersinia pestis опять зевнула, потянулась и с новой силой взялась за свое. Но теперь у нее был помощник, который принес ей все, что нужно. Микроб похотливо протянул свои генные щупальца и, обнаружив Гертруду, не нашел никакого сопротивления, потому что той после почти шестисот лет одиночества надоело целомудрие и она охотно во влажную плоть Гертруды, и они слились воедино.

После этого размножение стало проще простого. На свет появилась Гертруда Палмерелла Коли.

* * *

Услышав хлопок вылетевшей пробки и следом звон разлетевшегося стекла, Тед оглянулся и почти в ту же секунду почувствовал новый резкий запах. «Грейпфрут, — подумал он, — гнилой грейпфрут». Следуя запаху, он поискал источник. Увидел веер стеклянных осколков, брызги осевшей пены и, проследив направление, обнаружил эпицентр взрыва. Потрясенный — до такой степени, что забыл о правилах, — он поднял невзорвавшийся огрызок пробирки и, разглядывая, крутил его так и этак перед собой голыми руками. Сбоку на пробирке остался обрывок наклейки. Две буквы, «Р» и «с», оказались залиты, но прочесть их было можно.

Он догадался, что это «P. coli», которая была у него в списке.

— Черт побери, — сказал он, обращаясь к тени Фрэнка. — Я же должен был догадаться, что ты занимался материалами и, значит, шастал туда-сюда, в морозильный блок и обратно.

Тед прекрасно знал, что за двадцать четыре долгих часа после гибели лаборанта у материала было достаточно времени, чтобы, оттаяв, вызвать реакцию, способную породить такой взрыв.

Он уставился на разбросанные смертоносные капли и запаниковал, понимая, что давление сейчас поднимется выше крыши. Нужно немедленно пройти дезинфекцию. Нельзя никому говорить о том, что случилось, чтобы не повредить проекту. По правилам он был обязан вызвать биополицию, сообщить о происшествии и начать расследование. Он прекрасно понимал, что без Фрэнка все следствие замкнется на нем. Как хороший директор он должен был тут же, немедленно, как только узнал о смерти Фрэнка, выяснить, какие задания выполнял лаборант, чтобы обезопасить людей. Он этого не сделал, и это была с его стороны недопустимая оплошность. Приходилось признать, что ему и в голову не пришло закрыть лабораторию.

«Какая неприятность, — подумал он, — а Брюс будет здесь с минуты на минуту».

Он достаточно много проработал с P. coli, чтобы знать, что это всего лишь штамм безобидной бактерии, которая сама по себе не представляет опасности. Но он также знал, что за это его ценят и лелеют микробиологи: этот штамм охотно делился своим генетическим материалом со всем и каждым, кто оказывался поблизости, и мысль эта испугала Теда больше, чем сам микроб. Он стремглав бросился в отделенный стеклянной стеной кабинет, где находился список всех затребованных бактериальных материалов, и с облегчением увидел, что на сегодняшний день открытых работ не ведется. Он отправился в туалет, где был полный ассортимент спреев антибактериальной защиты, которыми в лаборатории чистили все поверхности. Он сгреб их в охапку, оторвал бумажных полотенец и вернулся к месту происшествия.

Сбрызнув полотенце самым сильным из спреев, он тщательно протер вокруг все предметы. В воздухе повисла вонь химического антисептика, куда тошнотворнее запаха порченого грейпфрута, возникшего во время соединения микроорганизмов. Использованные полотенца он бросил в пластиковый биозащитный мешок. Протер микроскоп и компьютер, сдвинув при этом с места клочок ткани, закрывавший, но не защищавший пластиковую подставку. Клочок он повертел в руках, рассмотрел. Тряпка была как тряпка. В спешке Теду не пришло в голову, что клочок положен туда не зря. Он протер подставку и положил тряпку на место.

И, будто бы у него не было других проблем, он упорно думал о штамме P. coli, который нужен ему был для того, чтобы уговорить Брюса начать новую серию опытов. Штамм погиб, и придется как-то это объяснить. В поисках ручки он порылся у Фрэнка в ящиках, нашел и бегом кинулся к морозильному блоку. Быстро пробежался глазами по индексу, отыскивал шифр стеллажа, где обычно хранился P. coli, направил на него камеру. В видоискателе появился стеллаж, где на полке стоял на пластиковой подставке бумажный листок. На нем значилось имя Фрэнка.

Если его не заменить, придется придумывать, куда делась пробирка, которую взял лаборант. Со всей осторожностью Тед нацелился механической рукой, но манипулировал неловко, от души желая владеть ею хоть вполовину так же легко, как погибший Фрэнк. Наконец рука захватила пластмассовый прямоугольник и доставила на панель дезинфектора. Схватив новый, чистый бланк, он написал: «Материал инфицирован из-за трещины в стекле пробирки. Нейтрализован и уничтожен…». Он остановился, вспомнил, какого числа погиб Фрэнк. Поставил дату и в строчке подписи нацарапал инициалы Фрэнка. Поставил на панель и снова сел за манипулятор. Изрядно помучившись, он наконец установил его на прежнее место. Смял старый листок и выбросил в мешок, куда бросали использованные полотенца. Если кто-нибудь потом спросит, почему в журнале нет отметки об уничтожении биоматериала, он ответит чистую правду, что Фрэнк всегда записывал все на свои бумажки, а отчетную работу оставлял на пятницу.

Он включил вентилятор на полную мощность и открыл дверь, чтобы поскорее выветрился антисептик. Через несколько минут запах стал обычным, потому что этими спреями в лаборатории пользовались ежедневно. Когда он уже запечатывал пластиковый мешок, в дверь тихо постучали. Незнакомый женский голос негромко позвал:

— Можно?

Быстро сунув мешок под ближайший стол, Тед оглянулся на место происшествия. Внешне все выглядело в порядке и у постороннего не должно было вызвать подозрений. Сам Тед был встрепан и, прежде чем открыть дверь неожиданной посетительнице, пробежался руками по волосам, поправил складки на своем лабораторном халате. В глаз что-то попало, и он смахнул пот со лба рукавом, а потом, не снимая перчатки, потер глаз.

Повернувшись к двери лицом, он заулыбался самой своей обаятельной улыбкой, увидев, что это еще не Брюс, а симпатичная рыжеволосая женщина лет тридцати — видимо, та, про которую говорил охранник. Он сделал глубокий вдох, чтобы окончательно успокоиться — сердце еще стучало, как молот, — и тепло поздоровался.

— Доброе утро. Могу ли я чем-то помочь?

— Наверное, можете. Я ищу директора доктора Каммингса.

— Вам повезло, вы его нашли, — сказал он, с удовольствием отметив про себя, как она обрадовалась.

Она протянула руку.

— Рада познакомиться. Я Кэролайн Портер. Я должна здесь встретиться с моей коллегой. В этой лаборатории лежат наши образцы, которые мы сдали на анализ. Но когда я зашла в первый раз, охранник сказал, что сначала я должна спросить у вас разрешения. Я с ног сбилась, разыскивая вас по всему зданию.

Картинно он снял перчатки, выбросил в надлежащий контейнер и затем пожал ее руку.

— Весьма сожалею, — сказал он. И невольно еще раз оглянулся назад, проверить, не видны ли следы уборки. — С утра я был занят, — добавил он, пытаясь справиться с внутренней дрожью.

Пытаясь оценить степень угрозы, он окинул женщину взглядом с ног до головы, постаравшись, однако, чтобы взгляд его не был неправильно истолкован. Она была не намного ниже среднего роста, крепкого сложения, с правильным миловидным лицом и очень приятной улыбкой. Одежда на ней не очень модная, простая и неброская. Нескольких секунд осмотра ему было достаточно, чтобы решить, что опасности собой она не представляет. Тем не менее она отвлекала внимание, и нужно было от нее избавиться как можно скорее. Сейчас он ей все разрешит, и пусть идет пакует то, за чем явилась.

— Что за образцы вы нам отдали? — спросил он, стараясь, чтобы голос звучал благожелательно.

— Большие заборные трубки с грунтами, — сказала Кэролайн, нарисовав руками, какого вида их трубки. — Мы заканчиваем ряд анализов грунтов из археологических раскопов. Здесь у вас сделали химический анализ. — И, помрачнев, добавила: — Нам повезло, их сделал Фрэнк.

— Боюсь, не совсем повезло. Вы попали, мягко говоря, в непростую ситуацию. — И, проявив участие, добавил: — Какая беда. Нам всем так его не хватает, он был хороший работник. Я здесь как раз пытаюсь найти материалы, которые он приготовил. Даже не знаю, как буду без него обходиться.

Кэролайн стало неловко обсуждать человека, которого она вовсе не знала, и она вежливо вернула разговор в прежнее русло:

— Не могли бы вы помочь мне найти образцы? Они должны лежать в холодильнике. Трубки довольно большие: длиной около метра и десять сантиметров в диаметре.

— Сколько их здесь?

— Пятьдесят четыре.

— Бог ты мой, до чего много! Даже не знал, что у нас столько места.

— Мы все их оставили здесь, и нет никаких бумаг, свидетельствующих о том, что их перенесли куда-нибудь еще. Хотя, конечно, Фрэнк, если он их куда-то отправил, мог послать уведомление по почте, а мы просто еще его не получили.

— К несчастью, такая вероятность действительно есть. Фрэнк оставил несколько незавершенных дел. Однако все материалы для анализов по внешним заказам мы храним здесь, в холодильном блоке. Они ведь у вас не биоактивны, не так ли?

— Насколько мне известно, нет, — сказала она.

— Тогда наверняка у нас. Все прочие помещения предназначены для биоактивных материалов. — Он показал рукой в сторону холодильных камер у дальней стены. — Логичнее всего искать там.

— Тогда я начну, — улыбнувшись, сказала Кэролайн. — Спасибо за помощь. Но есть еще одна мелочь, о которой я сначала должна позаботиться, — добавила она.

Она сделала шаг к микроскопу, и сердце у Теда снова заколотилось. Когда она показала на клочок тряпки, лежавшей под окуляром, колени у него подогнулись и дыхание перехватило. Она положила на стол свою сумочку и принялась объяснять:

— Этот клочок оказался в земле. Мы приехали сюда посмотреть на него в четверг, когда Фрэнк… был еще жив. Он вывел нам его на компьютере, сделал поисковый файл. Кажется, это оказалось его последней работой.

Она протянула руку, собираясь забрать клочок материи. Почему она не в перчатках! Тед шагнул к ней, лихорадочно пытаясь придумать, как ей помешать, но было поздно: она уже почти коснулась пальцами ткани. Будто издалека он услышал собственный голос:

— Вы нашли там что-нибудь интересное?

— Поначалу нет, но потом наткнулись на какой-то микроорганизм. Мы не смогли его определить, но Фрэнк сказал, что проверит по справочнику. Он пометил его красителем, чтобы во второй раз было легче найти. Вернемся домой и займемся им.

Теду Каммингсу стало худо. Но счастье к нему все же благоволило: именно в ту секунду, когда колени у него подкосились, в дверь постучали, кто-то позвал Кэролайн, и та оглянулась. Она не заметила, что ему стало плохо. А он, справившись с приступом слабости, поднял голову, увидел, что в лабораторию вошла высокая женщина, услышал, как с ней поздоровалась Кэролайн, и сел, вжавшись в рабочее кресло, чтобы унять головокружение.

— Прошу прощения, что я так долго, — сказала новая визитерша. — Но я черт знает сколько времени уговаривала бухгалтера, чтобы мне выставили сумму по курсу на день платежа, а не на тот, какой им захочется. Так что пришлось его немного поучить основам математики и валютных обменов.

— Повезло вам.

— Не говорите! А мы еще думали, что это у нас дома кошмар.

Тед поднялся, его слегка пошатывало. Огромным усилием воли он заставил себя выпрямиться и сделал шаг вперед, чтобы поздороваться. Улыбка, когда он протянул руку, вышла чересчур сладкой, но женщина встретила его пожатие с легкостью привычного к новым знакомствам профессионала.

— Здравствуйте, — сказала Джейни, энергично пожав ему руку.

Он нервно прокашлялся, прочищая горло.

— Мисс Портер уже рассказала о том, что у нас здесь ваши образцы. А я уже ей сказал, где лучше начать искать. Если вам еще что-то понадобится, спрашивайте, не стесняйтесь.

Дамы поблагодарили его и отошли к холодильникам.

Тед снова опустился на стул и сидел в ожидании Брюса, а кровь буквально стучала в висках. Что он скажет, когда придет Брюс? «Прости, старина, у меня, похоже, небольшой апоплексический ударчик… Тут я создал проблему, но сейчас не готов ее обсуждать…» Он слышал, как посетительницы разговаривают между собой, хлопая дверцами холодильников. Ему следовало стоять возле них, следить, чтобы ничего не случилось, однако он сидел, приклеившись к стулу, живая иллюстрация того, как на человека действует страх. Он обливался потом, сердце прыгало в горле, голова кружилась. Слух смазался: он слышал только их голоса, но не разбирал слов. Страх мешал сосредоточиться на всем, что не имело к нему отношения.

Вскоре они снова подошли к нему.

— Здесь не все, — сказала Джейни. — Мы сосчитали торчащие концы. Наши трубки самые длинные во всем блоке, так что искать их легко. Мы пересчитали трижды, но там их всего сорок восемь.

— Очень сожалею, — откликнулся Тед, втайне радуясь, что его отвлекли от тяжелых мыслей.

— Нехватку одной я бы еще поняла, но шести? — простонала Джейни.

— Как я уже говорил мисс Портер, вполне возможно, их поместили в другое хранилище, — сказал он. — У нас здесь их много. Мне, знаете ли, кажется, я припоминаю, как несколько дней назад Фрэнк говорил, что намерен реорганизовать хранилища. Это было сейчас одним из его основных заданий, поскольку он готовил лабораторию к началу серии новых сложных исследований. Возможно, мой коллега в курсе, куда он их переместил. Мой коллега лично займется опытами, и ему для них понадобится много места.

— Нельзя ли с ним поговорить? — спросила Джейни.

Взглянув на часы, Тед ответил со сдержанной вежливостью:

— Думаю, сейчас он на пути сюда. Должен явиться с минуты на минуту.

— Можно нам его подождать?

«Как все стало сложно», — подумал Тед. В конце концов он ответил довольно холодно:

— Как вам будет угодно.

Не успел он нехотя дать согласие, как дверь распахнулась, и в лабораторию ворвался запыхавшийся Брюс Рэнсом. Длинный, худой, он казался еще длиннее в черных брюках и серой, застегнутой на все пуговицы рубашке с серым, в тон, галстуком. Единственной уступкой принятым здесь правилам был надетый поверх уличной одежды длинный белый лабораторный халат, на котором к карману была приколота личная карточка. Непослушные темные волосы, мягкими волнами спадавшие на белый воротник, выглядели так, будто их не потрудились с утра причесать. Тед не раз говорил Брюсу, что он больше похож на джазиста, чем на содиректора государственного секретного медицинского исследовательского центра.

— А! Вот и он!

— Извини, Тед, — сказал Брюс. — Я хотел сначала распечатать отчет. — Он помахал перед носом директора папкой. — Наконец готов…

Тут он заметил присутствие двух незнакомых, стоявших в сторонке женщин и с облегчением вздохнул. «Тед не станет пилить меня за опоздание в присутствии посторонних…»

Он посмотрел на них с любопытством. Они будто Кого-то ждали, и по выжидательному выражению глаз он догадался, что ждут, наверное, его. Та, что повыше, была чем-то знакома. Интересно, где он мог ее видеть. Он порылся в памяти в поисках подсказки, но память лишь всколыхнула цепь смутных воспоминаний, так что ничего конкретного в голову не пришло. «Симпатичная, — подумал он. — Красивые ноги». И тут он увидел, что и она тоже разглядывает его, явно силясь что-то вспомнить. Взгляд ее опустился на карточку пропуска, и, прочтя имя, она заулыбалась.

— Боже мой. Брюс Рэнсом. Мы вместе учились в университете. Спорим, ты меня забыл.

Он снова посмотрел на нее и снова, неуверенно улыбнувшись, стал разглядывать лицо. К воротнику был пристегнут посетительский пропуск, но имени на нем не значилось, только дата.

— Да, мне было бы удобнее, если бы вы соблаговолили назвать и ваше имя.

— Прошу прощения, — сказала она. — Разумеется. Джейни Кроув. Но в университете я была Джейни Галлахер.

— Кроув? — Он весело улыбнулся. — Кроув, вы завалили нас факсами за последних два месяца. Джейни было не до веселья.

— Ваши сотрудники меня чуть с ума не свели. Мне, чтобы получить разрешение пользоваться лабораторией, пришлось сообщить им все, чуть ли не включая размер обуви.

— Ну, это-то неудивительно, хотя сам я не имею к этому ни малейшего отношения. Мой отдел разрешений не выдает, а самому мне они не нужны. Я попрошу одну из сотрудниц, чтобы тебе помогли. — Брюс хохотнул. — Не знаю, можно ли тебе сказать, но она тебя прозвала за факсы «мадам Факс-крик». Понятия не имел, что это ты. Имею в виду: имя другое, и все такое.

Джейни рассмеялась.

— Не только имя, я сама изменилась. Медицинский факультет был двадцать лет назад.

— И не напоминай, — сказал он, притворно отмахнувшись. — Лучше и не думать.

— Да ладно. Мне случайно известно, сколько тебе лет, а выглядишь ты потрясающе.

— Ты тоже! — Он оглядел ее сверху донизу. — Какой сюрприз! Так что тебя привело в наш институт?

Джейни вздохнула:

— Долго рассказывать. Долго, грустно и не очень интересно. Скажу только, что я сменила профессию, а сейчас выполняю археологическое исследование, чтобы получить диплом судмедэксперта, и сюда мы привезли наши пробы грунта, чтобы провести у вас химические анализы. Ими занимался Фрэнк. Сейчас мы приехали узнать, нельзя ли попросить заменить Фрэнка кем-нибудь. Мы — в смысле, мы с Кэролайн… — Она повернулась к ассистентке, которая улыбнулась и поздоровалась, а Брюс в ответ кивнул. — Мы с Кэролайн вместе работаем над этим проектом. Короче говоря, мы пришли, стали смотреть, а образцы не все. У нас их пятьдесят четыре, а мы нашли сорок восемь. Времени у нас почти не остается, так что нужно что-то делать. Мы как раз пытались выяснить, куда их переместили, и твой коллега, — она показала рукой на Теда, — сказал, что сейчас придет человек, который наверняка все знает.

Брюс посмотрел на Теда.

— Человек этот, насколько понимаю, я.

Тед кивнул:

— Вы же с Фрэнком работали в одних стенах, и я подумал, что ты, может быть, знаешь то, чего не знаю я. Помню, Фрэнк на днях говорил, что затеял здесь реорганизацию, готовя место для новой работы.

— Так и было, — подтвердил Брюс. — Но я понятия не имею, что и куда он перекладывал и сколько он всего тут успел переложить. Знаю только, что он этим занимался.

Джейни вздохнула с явным разочарованием:

— Не понимаю, почему он нам об этом вчера не сказал, когда мы приехали.

— Когда вы должны были начать анализы?

— В понедельник.

— Тогда он, вполне возможно, положил их куда-нибудь во временное хранилище, а к понедельнику собирался разместить здесь. В таком случае у него не было ни малейших причин сообщать вам об этом. Фрэнк мог показаться рассеянным, но у него был свой подход к делу. Дело, во всяком случае, всегда было сделано.

Он повернулся к Теду, словно ища подтверждения этой характеристике погибшего лаборанта. Тед согласно кивнул.

Джейни почувствовала, что начинает злиться. «Слишком многое пошло неправильно, — подумала она. — Этот проект будто сглазили». Наверное, тон у нее оказался резче, чем нужно, когда она сказала:

— Это все очень мило, все хорошо. Я уверена, что у него все было продумано, и даже смею предположить, он намерен был все подготовить и в понедельник утром всерьез взяться за дело. — Она смотрела на Теда и Брюса. — Вы, кажется, оба очень ему доверяли, так что придется принять ваши объяснения. — Она саркастически улыбнулась. — Очень мило с вашей стороны. К сожалению, ваши очень хорошие объяснения, почему образцов нет на месте, не отвечают на основной вопрос: где они и как заполучить их обратно.

Брюс с Тедом переглянулись.

«Ну, и кто из вас мной займется?» — подумала Джейни, глядя на их физиономии.

Обмен мыслями закончился.

Брюс снова перевел взгляд на Джейни и сказал:

— Буду рад тебе помочь. У нас тут не много мест, куда можно сунуть штуки такого размера.

— Спасибо огромное, Брюс. Времени у нас почти не осталось. Было бы ужасно, если бы его еще и пришлось терять на поиски трубок.

— Нет проблем. Рад, что смогу что-то для тебя сделать. Но, к сожалению, только через пару часов. — Он бросил быстрый взгляд на Теда — У нас тут с Тедом одно срочное дело. Когда мы закончим…

К великому изумлению Брюса, Тед перебил его:

— Мы вполне можем отложить свои дела на час-другой. Я еще не знаю, что Фрэнк для нас подготовил, что нет, и мне нужно какое-то время, чтобы разобраться. Какой смысл продолжать, если мы не знаем, сделана подготовительная работа или нет.

Брюс с любопытством смотрел на Теда.

— Ты уверен? — Брови его поднялись.

Тед улыбнулся. «Еще как уверен», — подумал он, не веря своему счастью.

— Я говорю всего лишь о небольшой отсрочке, но работа и так вся встала. Похороны и все такое. Почти все сотрудники решили пойти. Так что час-другой нам погоды не делают. К тому же у нас есть еще одна проблема. Я пошел в морозильный блок за материалом P. coli, который нужен был бы тебе сегодня, но, к сожалению, его нет. В пробирке оказался какой-то дефект, и Фрэнк ее уничтожил. Флажок с отметкой стоит на стойке. Никакой отметки в журнале я не нашел.

Джейни радостно улыбнулась:

— Тогда все в порядке. — Она повернулась к Брюсу. — Как с тобой связаться?

Он достал из заднего кармана бумажник, немного порылся, извлек наконец визитку и протянул Джейни:

— Здесь мой номер. Дай-ка и ты мне свой.

Она достала из сумки блокнот и написала номер в гостинице.

— Голосовая почта. Если не отвечаю, оставь сообщение. Честное слово, перезвоню.

— Ладно. — Он снова оглянулся на Теда. — Тогда сейчас и займусь вашим делом. — Он взглянул на часы. — Может быть, встретимся снова здесь, например, в два тридцать?

Тед кивнул.

— Мы сейчас собирались переписать номера ярлыков, потом съездить в гостиницу за списком. Я и не подумала захватить его с собой.

— Хорошая мысль. Давайте. Тогда поговорим позже.

— Непременно поговорим, — согласилась Джейни.

На прощание он произнес явно дежурную фразу:

— Приятно было тебя увидеть после стольких лет.

Джейни улыбнулась:

— Мне тоже.

По пути к себе в кабинет Брюс обдумывал все странности прошедшего утра. Еще раз проиграв в уме встречу в лаборатории, он сообразил, что, увлекшись беседой с Джейни, не обратил внимания на самое любопытное обстоятельство. «И как это не привело Теда в бешенство?» — подумал он. Обычно Каммингс приходил в ярость из-за малейшей накладки. Брюсу даже захотелось вернуться в лабораторию и сказать оставшемуся там человеку:

— Вы самозванец, куда вы подевали Теда?

* * *

Тед сидел возле микроскопа, рядом с которым случился взрыв, ожидая, когда посетительницы перепишут свои номера и уйдут, чтобы сделать на этот раз полную дезинфекцию. Он все еще был в растрепанных чувствах.

Вдруг к нему подошла Кэролайн.

— Чуть не забыла, — сказала она. — Мне нужно взять Гертруду.

— Гертруду? — переспросил Тед.

— Микроорганизм, который нашел Фрэнк. Мы назвали его в честь бабушки Джейни.

Кэролайн достала из сумочки пластиковый пакет.

Тед вскочил и, растопырив руки, бросился к Кэролайн, чтобы та не взялась за тряпку голыми руками.

— Позвольте, я вам помогу… — Он не смог скрыть ужаса в голосе, хотя надеялся, что выглядит это так, будто он преисполнился самой горячей любезности.

Однако он опоздал: Кэролайн уже взяла ее в руки.

— Благодарю вас, я могу сама, — сказала она. — Положу в этот пакет, запечатаю и оставлю в холодильной камере вместе с нашими трубками. — Она улыбнулась. — Надеюсь, ее тут никто не возьмет.

«В жизни больше не буду иметь дело с самостоятельной женщиной», — поклялся себе Тед. Проглотив в горле ком, он ничего не сказал в ответ и только молча следил глазами, в какой холодильник она положила пакет. Они уйдут, и он возьмет его.

Он постарался придать себе самый что ни на есть любезный вид, и, судя по выбросу адреналина, это ему удалось. Он снова сел и закрыл глаза в надежде, что, когда снова их откроет, кошмар развеется. Хотя сам прекрасно понимал, что надежда была тщетной.

* * *

— Он такой маленький, — сказала Джейни.

На покрытой пластиком стойке рядом с рядами трубок пакет с клочком ткани сразу почти затерялся.

— Может быть, лучше взять его с собой? — предложила она. — Не хватало, чтобы еще и он потерялся.

Кэролайн заглянула в камеру.

— Вы правы, — согласилась она.

И сунула пакетик в сумку.

* * *

В тот же вечер, перед уходом домой, Тед потихоньку сбегал в лабораторию, чтобы забрать пакет. Он его сожжет, и дело с концами. Если и есть в нем нечто опасное, оно будет нейтрализовано. Если его спросят, куда делся пакет, он прикинется дурачком и уж, во всяком случае, не позволит им здесь хозяйничать, как это было утром. Открыв дверцу холодильной камеры, он не увидел пакета на том месте, где, как ему показалось, его оставила Кэролайн. С тревогой он принялся открывать соседние камеры, но так и не нашел. Через некоторое время он бросил поиски и сложил все обратно в том же порядке, не желая оставлять после себя заметных следов.

Он не знал, что и думать: Кэролайн ли переложила пакет, или он запомнил неправильно. Он был в панике в тот момент, когда следил за ней. Наверное, его подвела память. «Пусть, неважно», — решил он. Он позаботится, чтобы, когда они снова вернутся, ему доложили об их визите немедленно. Он поболтает с ними о том о сем, а потом осторожно спросит, где пакетик. И больше из виду его не выпустит.

* * *

 

Семь

В последний день своего долгого странствия еврей и испанец пораньше поднялись с удобных постелей в гостиничной комнате и выехали из Монпелье до рассвета. Обоим хотелось поскорее покинуть древний монастырский город и наконец завершить путешествие.

Проехав немалый путь, они по дороге остановились в маленькой деревушке, чтобы напоить лошадей. Солнце еще не успело высушить ночную влагу, и везде поднимались клубы утреннего тумана. Сняв с себя все, что можно, и отряхнувшись от дорожной пыли, Алехандро умылся из желоба и мечтательно произнес:

— Когда же наконец не нужно будет выскакивать из теплой постели и трястись в жестком седле?

— Не жалуйся, друг мой, — со смешком сказал Эрнандес. — Тебе, считай, повезло, что не пришлось идти в Авиньон пешком.

— Я считал бы, что мне повезло, если бы мне никуда не пришлось ни идти, ни ехать.

— Ты испытываешь судьбу такими словами, друг мой. Люди говорят, для каждого человека у Господа свой план. И я думаю, так и есть. Ты не знаешь, что тебя ждет в конце пути. Может быть, потом ты решишь, что не так уж тебе и повезло. А пока радуйся тому, что есть.

Тут они отвлеклись от разговора, потому что услышали скрип колес. Невдалеке в тумане возникла тяжелая, запряженная мулом телега.

— Madre de Dios, — шепотом сказал Эрнандес и перекрестился.

Потрясенные, они переглянулись.

— Вот кому и впрямь не повезло, так-то путешествовать, — сказал испанец, показывая на повозку.

Телега вынырнула из тумана, и они разглядели свисавшие по бокам человеческие ноги и руки. Человек в черном плаще с капюшоном шел рядом, ведя в поводу мула, и едва не на каждом шагу подстегивал упиравшегося мула, а тот кричал, будто бы вознамерился разбудить своих ездоков.

Алехандро стало любопытно. «Наконец-то! — сказал про себя молодой врач. — Наконец-то я увижу своими глазами, правду ли говорили люди».

Он не сводил глаз с подъехавшей близко телеги.

— Смотри, какие они оборванные и грязные, — сказал он Эрнандесу. — Наверное, все были бедные. Смотри! Все босые.

— Как можно судить по башмакам? — заметил Эрнандес, и тон его был циничен. — Так можно назвать бедным и вора, который ищет покоя ногам.

Он снова перекрестился, что было довольно необычно для этого человека, не особенно часто соблюдавшего религиозные правила.

— Упаси Бог самому угодить в такую компанию.

Алехандро, заметив, как тот защищался крестным знамением, заметил:

— Такая судьба не для тебя, ты у нас слишком изобретателен.

Без улыбки Эрнандес смотрел вслед телеге.

— Что правда, то правда, хвала Святой Деве, — тихо сказал он. — Но я с радостью все бы отдал, только бы не оказаться на такой телеге.

«Оказаться можно где угодно, — подумал Алехандро. — Перед бедствием все бессильны». Он пошел к телеге, а Эрнандес испуганно закричал, пытаясь его остановить.

Не обращая внимания, Алехандро шел вперед до тех пор, пока его не остановил страх. От телеги исходил такой мерзкий запах, что ему пришлось даже отступить на шаг. Задыхаясь, он отвернулся и отдышался. Потом, закрыв лицо рукавом, снова подошел ближе.

Он увидел скрюченные тела детей, женщин и стариков. Они были высокие и не очень, смуглые и светлокожие — словом, очень разные. «Эрнандес прав, — подумал он, — не все они были бедными». Некоторые из тел еще сохраняли следы полноты и других знаков преуспевания, другие были иссушенные, изможденные явно еще при жизни, потемневшие наверняка от тяжелой работы в поле или на улицах, где в поте лица зарабатывали свой хлеб. Он внимательно рассматривал трупы, отметив распухшие шеи и вздувшиеся пальцы несчастных, так что, похоже, молва не врала.

— Куда вы их? — спросил он у возницы.

Человек оглянулся, и глаза его оказались столь мертвенными от отчаяния, что мало чем отличались от безжизненных глаз покойников. Алехандро почувствовал, как по позвоночнику пробежал холодок страха.

— На север от города, где священник отслужит в поле мессу сразу по всем усопшим. Упаси Господи, чтобы они отошли в мир иной без отпевания!

Не совсем отчетливо понимая, что значит «без отпевания», Алехандро все же кивнул, испытывая бесконечную жалость к несчастным, надеясь, что христианский Бог не станет судить о каждой душе по внешнему виду тела. Нужно потом попросить Эрнандеса, чтобы тот разъяснил, в чем суть отпевания. Его кинуло в дрожь, и он вернулся к своему провожатому, который так и стоял возле конского желоба, и там закончил умываться.

Над Роной изящно повисли огромные арки большого моста Святого Бенедикта. Прекрасное творение рук человеческих, каменный мост отражался в сверкавшей под солнцем воде. У Алехандро даже дух захватило, когда он его увидел. Они миновали рощу, спускавшуюся к самой дороге и заслонявшую реку, так что мост возник неожиданно, будто из ничего, огромный и великолепный. За рекой находился Авиньон, и наверху, на горе, стоял, будто сторожевой пост, великолепный папский дворец. Наконец! Значит, он добрался. После всего пережитого: темницы, клейма, разлуки с семьей — Алехандро радовался, как ребенок, увидев место, где ему предстояло начать новую жизнь.

Высоко поднимались величественные башни дворца, словно простерлись в небо в молитве. Белые стены ослепительно сверкали в лучах предвечернего солнца, затмевая прекрасный вид. Алехандро подумал, что в жизни не видел ничего столь же восхитительного. Вдоль стены стояли строительные подмостки, но они были пусты.

— Тебе не кажется странным, Эрнандес? — обратился он к испанцу. — День отличный, а на лесах нет ни одного рабочего.

Эрнандес повернулся в ту сторону.

— Ты прав, — сказал он. — Ни одного каменщика. Наверное, чума дошла и до Авиньона.

Проезжая по улицам, они поняли, что действительно и до этого города добралась страшная болезнь. Прохожие шли торопливо, будто их гнали срочные дела. Никто не проявлял к ним того дружелюбия, на какое Алехандро рассчитывал. На вопросы отвечали угрюмо, если не враждебно, стараясь не приближаться к всадникам. На земле перед каждым третьим домом лежали тела умерших, которые должна была забрать похоронная телега. Телег было много, они мелькали повсюду, и казалось, будто по городу движется страшный караван. Почти все были нагружены доверху, и деревянные колеса скрипели под тяжестью груза.

— Где же их всех хоронить? — вслух высказал недоумение Алехандро, когда мимо проехала очередная повозка.

— Важнее, кому их хоронить, — заметил Эрнандес. — Эта напасть уже унесла слишком многих. Клянусь всеми богами, медик, мне страшно! Как защититься от этой болезни?

— Не знаю, — отвечал Алехандро, и голос его был унылым. Он вздохнул. — Я не знаю.

* * *

— Ты уверен, что эта табличка означает «Сдаются комнаты»? — спросил Эрнандес. — Может, ты забыл, что как пишется…

— Ничего я не забыл, — сердито отвечал Алехандро.

В ушах еще стоял стук хлопнувшей перед носом двери. Вдова хозяина отказалась пустить их на порог. Откуда ей было знать, кто болен чумой, а кто нет? Она же посоветовала им поискать ночлег в доме неподалеку, где вроде бы еще пускали постояльцев.

Усталые путешественники одновременно развернулись и спустились по узким ступенькам на мостовую.

Вторая хозяйка, пожилая женщина, овдовевшая всего три дня назад, когда и ее муж скончался от страшной болезни, осталась на свете совсем одна — у нее не было родственников, чтобы обратиться за помощью, — и потому она обрадовалась постояльцам. Сразу же, не успев показать комнаты, она попросила денег, ибо после смерти мужа оказалась без средств. Она предложила Алехандро снять у нее весь дом и оставить ее в качестве экономки, за скромную плату и за обещание помогать в тех домашних делах, с которыми ей, старой женщине, было уже не справиться.

Мысль обоим понравилась, но, прежде чем окончательно заключить сделку, Алехандро отвел Эрнандеса в сторону, посоветоваться с глазу на глаз.

Испанец посоветовал соглашаться.

— Мужчине, считай, повезло, если в доме есть женщина, — сказал он, — даже если она о нем заботится за деньги. — Оглянувшись на вдову, которая ждала решения, он добавил: — К тому же эта, по крайней мере, не будет отнимать у тебя время, силясь затащить к алтарю.

Они заключили сделку, поздравили друг друга со счастливым приобретением, и Эрнандес сказал:

— Пойду отведу в конюшню лошадей, а потом поищу контору, где получу то, что мне причитается. Вернусь к обеду, и мы проверим, насколько удачна сделка с этой вдовой. Выпьем за твой новый дом и за то, чтобы нам и дальше сопутствовала удача.

Алехандро перенес в новое жилище свои скромные пожитки. Дом был маленький, однако с прочной и удобной мебелью. Ровный земляной пол на первом этаже был чисто выметен. Возле одной стены стоял длинный узкий стол и рядом с ним две скамьи, возле другой — кресло и узкая лежанка. Наверху обнаружились две спальни, в одной из которых — судя по небольшой кровати — некогда жил ребенок. Вторая спальня была большая, удобная, с окном, выходившим на улицу. Вместо кровати здесь была солома на полу. Солома оказалась свежей, почти без насекомых, а постеленное белье — старым, но крепким и очень чистым. Алехандро решил поселить Эрнандеса, на то время, что он задержится в Авиньоне, в большую спальню, где постель была шире, а сам занял спальню поменьше. Большую он, как хозяин дома, займет попозже, когда испанец уедет.

Устроившись, Алехандро отправился осматривать город, в надежде в будущем подыскать для новой практики хорошее место. Недалеко от своего временного пристанища он увидел аптеку и спросил у хозяина, нет ли у них в округе врача.

— Одно время у нас тут было два врача и еще цирюльник, который пускал кровь, — ответил тот. — Но все умерли, заразившись той же болезнью, что их пациенты, и, боюсь, теперь нам не к кому обращаться за помощью.

Алехандро сказал ему, что он сам врач и помощь ему не нужна.

— Я только что приехал в Авиньон и жду, когда следом приедет моя семья. Я ищу подходящие комнаты, где мог бы устроить свой кабинет.

— Тогда пойдите к вдове доктора Селига. Дом его в двух кварталах отсюда. Идите по узкой улочке и поверните сразу за домом башмачника. Может быть, она захочет продать вам его инструмент. — Взгляд его стал печальным. — У них остались дети.

Аптекарь наклонился к Алехандро, словно собираясь сообщить великую тайну:

— Хороший был врач, и у меня с ним был договор. Когда лечение шло неудачно, он присылал своих больных ко мне, а я им прописывал другие лекарства и снадобья.

— Был ли у вас хоть один случай излечения чумы? — поинтересовался Алехандро.

Аптекарь расхохотался, а отсмеявшись, посерьезнел.

— При ней все наши лекарства все равно что вода! Никто не знает, какая зараза ее вызывает! Я не могу вылечить даже симптомы. — Снова он доверительно подался вперед. — Люди говорят, будто это евреи отравили колодцы. По-моему, так и есть.

Алехандро оторопел, но постарался не подать виду. Не в первый раз он слышал, как против евреев выдвигаются самые нелепые обвинения. Теперь, когда он изменил внешность, собеседники, не догадываясь, что он еврей, не стеснялись говорить при нем. Поплотнее запахнув на груди рубаху, он подыграл аптекарю:

— Жуть! И что теперь делать?

— Да уже делают кто что может! В Арле, например, священник нашел дома у трех евреек пустые пузырьки, так этих ведьм сразу сожгли. Их в тот день видели у колодца. Теперь у нас не знают, как быть. Одни говорят, вода у нас как вода, а другие не пьют, говорят, лучше умереть от жажды, чем от чумы.

Алехандро заметил, сам удивляясь своей храбрости:

— Может быть, слова их не лишены здравого смысла, но, по-моему, эта болезнь не от воды. Все мы пьем одну и ту же воду, но одни болеют, другие нет, а если бы в Арле и впрямь отравили колодцы, то они все бы умерли, все до одного, разве не так? Значит, следуя логике, дело не в воде.

— Эта напасть — бич Господень, наказание за грехи, — ответствовал аптекарь. — Разве по силам человеку понять логику промысла Божьего?

— Мы обязаны стараться ее понять всюду, — возразил Алехандро.

Аптекарь не нашел что сказать в ответ, чему Алехандро только порадовался. Он и так наслушался чепухи. Распрощавшись как можно вежливее, он отправился искать дом вдовы врача Селига, поклявшись никогда не отправлять ни одного больного к аптекарю, который сам источает яд.

Вдова открыла дверь и, когда Алехандро объяснил, кто он такой и зачем пришел, разрешила войти в кабинет. Алехандро осмотрел кабинет, инструменты. Вдова, которая осталась стоять у двери, отвечала на его вопросы вежливо, но немногословно.

Он спросил, сколько стоят кабинет и весь инструментарий. Ему было нужно все. Инструменты оказались не самого лучшего качества, но все равно лучше тех, какие он себе добыл в Сервере. Вдова назвала цену, и на мгновение он заколебался, потому что просила она слишком мало. Так он ей и сказал:

— Все это, сеньора, стоит дороже.

— Я продаю дешево, потому что деньги мне нужны срочно. Мне нечем кормить детей.

Отсчитав дополнительные золотые, Алехандро вложил ей в ладонь столько, сколько счел справедливым. Вдова принялась благодарить его, а потом протянула ему большой железный ключ и повернулась, чтобы уйти. Алехандро ее окликнул:

— Сеньора, не доводилось ли вашему мужу лечить заболевших чумой?

Так и не глядя на Алехандро, уставившись в пол, она сказала:

— Он только этим и занимался в последнюю неделю, от этого и умер. Когда его увозили, он был весь в гнойниках, но я-то знаю, он умер не от болезни, а оттого, что она сломила его дух.

С этими словами она и ушла, унося в кулаке все, что муж ее нажил за годы упорного труда.

Алехандро стоял в своем новом кабинете, смотрел на принадлежащее теперь ему хозяйство, и на душе у него было неспокойно. Кабинет был больше и темнее, чем его прежний в Сервере, здесь понадобится дополнительный свет. «Свет моей новой жизни», — подумал он, запирая на ключ дверь. На двери висела вывеска с именем Селига. «Завтра найду кузнеца и сделаю свою вывеску».

Эрнандес вернулся, как обещал, к вечеру и доложил, что поход его к банкиру оказался удачным.

— Через три дня мы должны явиться вдвоем, и я получу хорошее вознаграждение за то, что успешно охранял твою драгоценную шкуру от негодяев и головорезов. — И, взглянув Алехандро прямо в глаза, добавил — Благодарю Бога за то, что не пришлось тебя охранять от головорезов в солдатской форме. — Эрнандес захохотал. — По-моему, мне переплатили. Единственная настоящая опасность, которая нам грозила, — это схлопотать солнечный удар.

— Сеньор, — возразил Алехандро, — задача тем не менее стояла перед вами непростая, и вы с ней справились. Никто не посмеет отнять у вас справедливо заслуженное вознаграждение. Таков был уговор.

Они ели вареное мясо, заедая его свежим хлебом при свете двух свечей, которые стояли перед ними на столе. Вдова принесла им прекрасного вина, сделанного ее мужем, и они подняли друг за друга бокалы, как и было ус ловлено.

— Чем ты займешься теперь, когда твоя служба закончилась? — поинтересовался Алехандро у испанца. — Не хочешь ли задержаться в Авиньоне? Дом слишком велик для меня одного, да и вдова только рада будет получать на монету в неделю больше.

Эрнандес поблагодарил за такое предложение.

— Я и в самом деле привязался к тебе, юноша, и знаю, что буду скучать. Мы прошли с тобой долгий путь, с тех пор как впервые увидели друг друга в монастыре. — Он сделал еще глоток прекрасного вина и продолжил: — Такому человеку, как я, только и нужно, что хорошая лошадь да мешочек золота. Езжай куда хочешь, смотри на звезды. И кроме того, мне что-то стали надоедать мои рассказы про старые подвиги. Пора делать новые.

Он перешел на шепот, не желая пугать хозяйку:

— Мне хочется обогнать чуму. По-моему, Авиньон становится опаснее осажденного лагеря.

Грустно было Алехандро слышать такие слова от своего бесстрашного друга. Чтобы восстановить прежнее настроение, он с нарочитой бодростью сказал:

— Ты еще вернешься в Авиньон, а я всегда буду рад встрече. Буду ждать новых рассказов о новых приключениях. А до тех пор мне будет не хватать тебя и бесед с тобой.

Эрнандес поднял еще один бокал за процветание молодого врача. А юноша, представив себе все будущие трапезы в компании лишь с экономкой, подумал, что в самом деле будет скучать по испанцу.

— А сейчас, друг мой, — наконец сказал Эрнандес, — позволь мне оставить тебя, поскольку лично я вознамерился провести ночь в чьих-нибудь горячих объятиях. Кажется, пора повторить кому-нибудь одну из моих историй.

* * *

Вечером накануне похода к банкиру Эрнандес поднялся из-за стола, не закончив трапезы и держась за живот.

— Эта французская кухня слишком хороша для меня, — сказал он. — Я за одну неделю съел здесь яиц и сыра больше, чем за всю свою жизнь в Арагоне. Похоже, пора дать отдых и желудку.

Ночью его бросало то в холод, то в жар, и он то натягивал до подбородка одеяло, то через минуту отшвыривал. Стараясь не думать о худшем, Алехандро решил, что его друг простудился или подхватил грипп, и потому лечить начал его соответственно — принес чай и отирал влажной губкой пот.

Он попросил у хозяйки масляную лампу, пообещав на следующий день наполнить свежим маслом. Потом отправился в свой новый кабинет, где забрал инструменты, которые могли понадобиться, если подтвердится худшее. Он взял скальпель и нож, чашу для кровопускания, настойку опия для обезболивания. Еще понадобится много вина. Вино он решил купить у хозяйки.

К тому времени, когда он вернулся, Эрнандесу стало хуже. Дыхание сделалось поверхностным, обычно смуглое лицо побледнело, приобрело землистый оттенок. Алехандро велел хозяйке принести высокий бокал, который он наполнил самым крепким вином и заставил Эрнандеса выпить. От вина больному, кажется, полегчало.

Но вскоре испанец вдруг сел, вытаращив глаза, и его вывернуло наизнанку так, что вся комната оказалась в остатках непереваренной пищи. Взвыв от отвращения, женщина выскочила из комнаты. Алехандро слышал на лестнице ее причитания, но и не подумал последовать за ней.

Эрнандес, избавившись от гастрономических демонов, немного успокоился. Алехандро открыл ставни, чтобы проветрить комнату, взял стул и придвинул к постели больного.

— Я останусь с тобой, Эрнандес. Если что нужно, я здесь, — сказал он.

Он просидел возле друга всю ночь. Временами дремал, склонив голову, и тогда ему снился Карлос Альдерон.

Разбудило его карканье черного дрозда, который устроился на подоконнике открытого окна. Взглянув на Эрнандеса, Алехандро увидел, что тот все еще мирно спит, укрытый до подбородка солдатским одеялом. По сравнению с темной грубой тканью лицо его показалось белым как мел.

— У тебя, наверное, жар, друг мой, — сказал Алехандро и положил ладонь на потный лоб испанца. — Да, действительно жар, — ответил он сам себе и откинул одеяло.

Он уже видел такие нарывы на мертвецах, но от вида вздувшейся, перекошенной шеи живого человека ему стало дурно. Шея была сплошь изуродована огромными шишками. Вокруг шишек появились синие и черные пятна. Алехандро, протянув руку, почувствовал, что от шеи несет страшным жаром. Едва касаясь горячей кожи кончиками пальцев, он осторожно пропальпировал шишку и удивился тому, какая она твердая. Он нисколько не сомневался, что внутри гнойная масса, которую часто описывали очевидцы. Значит, Эрнандес испытывал страшную боль, и Алехандро решил, чтобы облегчить ее, вскрыть нарывы.

Он крикнул хозяйке, чтобы та принесла воды, но не получил ответа. Спустившись вниз, он увидел, что лежанка возле очага пуста, постель не тронута, и понял, что женщина сбежала. Он снял с лежанки простыню, разорвал на тряпки. Нашел в кухне два ведра с водой, одно полное, второе почти полное. Отнес тряпки и ведро наверх, придвинул к постели Эрнандеса низкий столик и разложил на него все, чтобы было под рукой.

Вымыв руки и вытерев их льняной тряпкой, он достал флакон с опием. Осторожно разбудил Эрнандеса и велел раскрыть рот.

— Высунь язык, — сказал он. — Я дам тебе настойку, которая снимет боль.

С трудом Эрнандес выполнил то, что ведено. Роли их поменялись. Теперь Эрнандес стал похож на беспомощного младенца, а его молодой друг готов был его защищать, вступив в схватку с невидимым врагом.

Алехандро пришлось отвернуться, чтобы глотнуть воздуха, потому что язык оказался покрыт белой пленкой, издававшей неописуемо отвратительный запах. Отдышавшись, он сказал больному:

— Потерпи, вкус ужасный, но уж, пожалуйста, не выплевывай, как вчерашний ужин, — добавил он, чтобы посмешить Эрнандеса, и капнул несколько капель ему в рот.

В ответ Эрнандес попытался улыбнуться, но лишь застонал от боли: от слабого движения губ шишки на шее запульсировали. Он мужественно удержался от крика, но из глаз полились слезы.

— Потерпи, Эрнандес, я все сделаю, чтобы облегчить твои страдания. Я помогу тебе.

Не в силах что-то сказать, тот молча коснулся пальцами руки Алехандро, слегка похлопал по ней, а потом показал на подмышечную впадину. Стараясь понять, о чем хочет ему таким образом сообщить Эрнандес, Алехандро поднял к плечам рубаху. Под рубахой оказались такие же вздутия. Едва он прикоснулся к шишке размером со среднее яблоко, Эрнандес не выдержал. На этот раз ему не удалось сдержаться, и он страшно закричал.

Вскоре опий подействовал, и больной успокоился и задремал. Алехандро принялся за работу. Он делал все быстро, не зная, сколько у него есть времени, чтобы успеть, пока тот не пришел в себя. Он вымыл инструменты, тщательно вытер льняными тряпками. Чистыми тряпками протер пот на шее, обложил назревавшую шишку, чтобы то, что брызнет из-под кожи, впиталось в тряпки и ему не пришлось касаться выделений. Поместив скальпель в центр нарыва, он обернул его еще одной тряпкой и сделал надрез. Эрнандес слабо зашевелился, почувствовав боль даже сквозь наркотический сон. Алехандро сдавил шишку пальцами и вскоре почувствовал, что она стала меньше.

Наконец из нее потекло, и вовремя, потому что Эрнандес начал приходить в себя. Алехандро хотел дать еще обезболивающего, но испанец слабо махнул рукой. Он будто бы собирался что-то сказать.

Когда он заговорил, голос его был еле слышен:

— Не трать на меня свое зелье, Алехандро. У меня то же под мышками и в паху. Скоро я весь ими покроюсь, и ты ничего не сделаешь. Я больше не поднимусь. Позволь мне умереть, сохранив хоть каплю достоинства.

На эту речь у него ушли все остатки сил. Он закрыл глаза и лежал, измученный последним усилием.

Алехандро уже приходилось слышать, что заболевшие этой болезнью перед смертью испытывают, как Эрнандес, безнадежное отчаяние, но он не знал, что такое же отчаяние охватывает и тех, кто рядом.

— Как пожелаешь, друг мой. Я не умножу твоих страданий, — шепотом сказал он, сжимая почерневшую руку испанца.

* * *

На следующий день после полудня руки у испанца стали совершенно черными. Алехандро боялся взглянуть на ноги, но подозревал, что и они в том же состоянии. Без толку сидел он возле постели умирающего, сам погружаясь в пучину отчаяния, сменявшегося приступами бессильного гнева. Он вспоминал кузнеца и свое ощущение беспомощности, когда понял, что не в силах остановить болезнь.

— Ты не дашь ли времени, чтобы и я подготовился? — сказал он Эрнандесу, который его больше не слышал.

Глядя на изуродованное тело великана, Алехандро вспоминал, каким могучим и крепким оно было еще недавно. Лихорадка сожгла его за несколько дней, и Эрнандес стал теперь маленьким, костлявым, словно вместе с потом из него вытекала жизнь. Шея снова распухла, быстро наполнившись черной кровью, которая сочилась из струпьев.

Отчаявшись добиться ответа, Алехандро ласково говорил с человеком, которым восхищался, который был сейчас единственным его другом на всем белом свете, но все ближе подходил к своей смерти. Он говорил с ним, зная, что тот его не слышит.

— Я проклинаю свою судьбу, Эрнандес, — говорил он. — Если бы не эта девчонка, я сейчас жил бы в Сервере, среди родных и друзей. Если бы не епископ, который поступил с нами совсем не так, как ты, совсем не по-христиански, я не боялся бы, что меня найдут. — Он опустил голову от стыда. — Мне не нужно было бы прятаться от тебя. Послушай, я убил его. Я ударил его в грудь ножом. Я видел, как жизнь вытекла из него красной лужей. Это гнетет мне душу. Мне еще придется искупить этот грех.

Эрнандес застонал, и Алехандро отер ему лоб.

— Но не случись всего этого, я не узнал бы тебя, друг мой. Это было таким большим счастьем, что я и представить себе не мог. Мне будет тебя не хватать.

На рассвете больной на мгновение пришел в себя. Шепотом он сказал: «Madre de Dios», закрыл глаза, грудь его поднялась в последний раз, и Эрнандес умер.

Алехандро сделал последнее, что мог сделать для друга, — закрыл ему лицо простыней. Потом пошел в свою спальню и упал на постель, не в силах даже раздеться.

* * *

В день душный и жаркий Папа Клемент сидел, обмахиваясь веером, в своих личных апартаментах. «Какой смысл в этом размахивании? — спрашивал он себя. — Здесь все равно нет свежего воздуха, с тех самых пор, как мерзавец де Шальяк запер меня, по моему же собственному приказу! Будь прокляты все шутники!» Он отер красный потный лоб влажной салфеткой, которую клал рядом с собой всегда, с тех пор как попал в заточение.

От тоскливых мыслей его отвлек тихий звон колокольчика. «О Господи Иисусе, хоть бы мне дали что-нибудь вкусненькое, что-нибудь сладенькое, а еще лучше — бодрящее! Как же я устал от здешней скуки!»

Но, к его огорчению, принесли всего-навсего свиток, хотя и необычно большой. С жадностью он его развернул, ошалевший от скуки в своем заточении, предписанном врачом. Он начал читать письмо, забыв даже взглянуть на печать.

«Ваше святейшество.

Великая печаль подвигла меня написать вам о событиях великой важности для Святой Церкви Христовой и Королевства Английского. Постигло и нас то страшное бедствие, которое бушует уже по всей Европе. Отделенные от Франции, мы надеялись избегнуть ее участи, но упрямцы продолжали пересекать пролив и принесли заразу и на наши берега. Началась болезнь в Саутгемптоне меньше месяца назад, а сейчас она уже прочно обосновалась в нашем прекрасном Лондоне и его окрестностях.

Печальный долг мой велит сообщить о смерти Джона Стрэтфорда, преданного Господу нашего архиепископа, который почил в бозе в Кентербери шестого дня августа месяца. Его преосвященство отошел в мир иной после пяти дней болезни, в присутствии своего врача и членов семьи, ныне безутешных.

Однако я намерен более рассказать об утрате, глубоко тронувшей меня и нашу добрую королеву Филиппу. Наша дочь Джоанна, которая выехала к своему жениху в Кастилию, также пала жертвой смертельной болезни. Она заразилась, вместе с несколькими ее спутниками, в то время, когда свадебный кортеж пересекал Бордо.

Кончина прекрасной Джоанны не только принесла нам невыразимое горе, но и поставила под угрозу наш союз с королем Альфонсо. Боюсь, едва ли отказ нашей дочери Изабеллы от брака с презренным сыном его доном Педро способен послужить взаимопониманию между нашими двумя королевствами, а вам известно, что я не был в восторге и от предполагавшегося его брака с Джоанной. Мы приложили невероятные усилия, дабы убедить Альфонсо, что Джоанна достойная замена своей сестре, и бедная наша дочь сама изъявила согласие, и да вознаградит ее Господь за ее благородство. Однако боюсь, как бы безвременная кончина Джоанны не разрушила в прах все наши усилия и не послужила причиной новой волны отчуждения между Англией и Кастилией. Утрата Джоанны нанесла неизмеримый урон, и нет средства его восполнить, кроме как сговориться о новом браке с одной из моих дочерей, однако королева слышать не желает о том, чтобы отпустить сейчас дочь, боясь, что больше они не свидятся. Мне удалось убедить ее величество позволить младшим отправиться в сопровождении нашего королевского врача мастера Гэддсдона в замок Элтхем с тем, чтобы там переждать мор. Однако она и слышать не хочет, чтобы к ним присоединились юный Эдуард с Изабеллой, и, говоря по правде, никто этого не хочет.

Министры мои и советники не могут прийти к согласию, все в смятении: никто не желает оставаться в Лондоне, боясь мора, который косит наш народ своей черной рукой. Придворные почти не посещают двора, и я был вынужден на неопределенное время распустить Парламент. У меня в Виндзоре нет под рукой нужных советников, дела опасно заброшены. Шотландия оживилась на границах, надеясь воспользоваться нашей временной слабостью, в тщеславии своем полагая, что они неуязвимы для чумы.

В искреннем смирении моем прошу у вашего святейшества совета, каким образом нам следует уладить наши дела. Особенно необходимо нам скорейшее прибытие нового архиепископа. У вас наверняка наготове есть достойный кандидат либо среди священства Авиньона, либо среди нашего же священства, способный служить Господу по мере сил своих. Оставляю решение этого вопроса в руках Господа и вашего святейшества, однако напоминаю смиренно, что нам желательно принять нового епископа как можно скорее.

Нунции ваши твердят, будто врач ваш умудрен опытом и знает, как предотвратить заразу. Он поистине указанный Господом защитник вашей святейшей особы. Я хотел бы, чтобы вы прислали нам и врача, изучившего способы предотвращения болезни, ибо опыта у нас нет, а мы не желаем для Изабеллы повторения судьбы ее сестры. Ее любит королева-мать, и так страдающая оттого, что дочери ее раньше нее отходят в мир иной. Если будет на то воля Божья, я предпочел бы избавить ее от новых страданий.

Ныне я занят тем, что обдумываю новый брачный договор для Изабеллы. У нас есть возможность породниться с домом Брабантов, поскольку герцог дал обещание женить старшего сына на нашей дочери. До сих пор я не решался скрепить договор из боязни ослабить нашу кровь, поскольку старший сын герцога близкий кузен моей дочери, а вашему святейшеству известно, что от подобных браков нередко родятся калеки и дураки. Стремясь сохранить чистоту нашей крови, мы, однако, не прочь породниться с Брабантами. Королева и я просим вашего совета в отношении этого союза. Изабелла же и поныне страдает от стыда за свой прежний отказ, о чем ей постоянно напоминает присутствие Брабантов.

Должен вам сообщить также, что королевство мое близко к анархии. Наша кампания во Франции замерла. Среди рыцарей моих разброд, и многие предостерегают меня от мора. Чума каждый день собирает свой урожай, не делая различия между чернью и знатью. Крестьяне из-за нехватки рук не могут привезти урожай в город. Ячмень остался стоять в полях, мед не собран из ульев, и питья медового нет. Никто не ходит за скотом, начался падеж, и нередко от той же заразы, и скелеты усеяли пастбища, оскверняя своим разложением травы и воздух. Страна наша в руках дьявола, и мы тщимся найти избавление от бедствий, но те с каждым днем множатся.

Вместе с королевой и всем нашим семейством ждем ваших наставлений. Молимся, чтобы дошло наше письмо быстро, ибо смертельная болезнь избирает своих жертв как заблагорассудится, невзирая на лучшие помыслы сильных мира сего. Простираюсь у ног вашего святейшества и прошу благословения. С глубочайшим почтением, самый преданный и послушный ваш сын и слуга,

король Эдуард».

Папа Клемент VI, дочитав письмо, задумчиво принялся обмахиваться пергаментом. События, перечисленные в письме, требовали размышлений, а благодаря стараниям личного врача Папы, Ги де Шальяка, у него для этого была масса времени.

«Месье ле доктóр» распорядился, чтобы никто не смел без нужды приближаться к его святейшеству, пока не закончится мор. Он запер Папу в его личных апартаментах, приказав постоянно поддерживать огонь во всех каминах и очагах. Окна были заперты, а двери открывались только по личному разрешению врача. Клементу ведено было носить платье с длинными рукавами и не снимать головного убора. Пищу ему приносили постную, малыми порциями, ибо врач его верил, что грех обжорства приводит к ослаблению организма и увеличивает восприимчивость к заразе.

Горестно почесывая подбородок, Клемент думал о том, что для человека, который любит мирское так, как он, отшельничья жизнь хуже смерти. Де Шальяк был тверд в своем убеждении, что заражение происходит от прямого контакта, однако не знал, каким образом, и потому попросту велел изолировать Клемента от всех.

Лишившись вдруг разом всех радостей жизни, Папа пребывал в раздражении, которого, разумеется, не исправило полученное от короля письмо. Он дернул за бархатный шнур колокольчика, висевшего подле его кресла, и дождался, пока войдет де Шальяк. Врач тихо опустился на колени и в знак послушания поцеловал протянутое ему кольцо.

— Поднимись, де Шальяк, ибо ты неискренен. Нам обоим известно, что это я проявляю послушание более чем кто бы ни было. Я мечтаю о том дне, когда мор закончится и я подберу достойную кару тебе за то, что ты решился подвергнуть меня столь жестокому наказанию.

Клемент был далеко не глуп. Он отлично знал, сколько жизней унесла чума в Авиньоне, а он был до сих пор жив. Знал он и то, что едва ли обязан своим нынешним здравием одному лишь везению.

Де Шальяк послушно поднялся и встал перед Папой, который с отвращением смотрел на него снизу вверх.

— Ваша милость, — сказал де Шальяк, и голос его был исполнен сладости, — готов служить чем могу.

— Да уж вы достаточно мне послужили, месье. Я желаю, чтобы ты немедленно освободил меня из заключения.

Де Шальяк был готов к капризам своего подопечного.

— Хочу смиренно напомнить, что до сих пор наши меры по сохранению здравия вашего святейшества были успешны.

— Помню я о твоих успехах, но твоя спартанская жестокость утомительна. С меня хватит.

— Ваше святейшество, я как раз только что прочел заключение медицинского факультета Парижского университета, написанное по велению нашего доблестного короля Филиппа. Лучшие врачи и астрологи употребили свой ум и знания, дабы приблизиться к решению сей хитроумной задачи. Они пришли к заключению, что нынешнее бедствие вызвано самым невероятным положением звезд. Всемогущий Господь направил в одну и ту же часть небесного дома Сатурн, чья орбита определена упрямством и нетерпением, одновременно с Юпитером, склонным к разнузданному веселью, что не соответствует их обычному положению. Прежде подобные их встречи порождали лишь малые бедствия, такие как неурожай, местные наводнения и прочее. К несчастью, на этот раз к ним присоединился Марс, чей воинственный настрой всегда придает самый опасный характер любым событиям, которые иначе прошли бы незамеченными. Приверженный к войнам Марс поссорил между собой Сатурн и Юпитер. И это неблагоприятное положение небесных светил вызвало мор и бедствия, перед которыми мы бессильны.

Клемент не одобрял изучения астрологии добрыми христианами, однако покончить с этой практикой не решался.

— Ты-то сам согласен ли с ними, месье?

Де Шальяк, искушенный в дипломатии, ответил уклончиво:

— Ваша милость, я человек не столь выдающегося ума, чтобы не согласиться. Заключение подписали самые знающие, самые мудрые мужи нашего королевства, выполняя повеление монарха. Небесные сдвиги, описанные ими, вполне способны вызвать самые сокрушительные бедствия.

Раздраженный его словоблудием, Папа принялся обмахиваться.

— Тем не менее я хочу знать, сколько ты собираешься меня здесь держать, а ты не даешь ответа.

Де Шальяк заулыбался и со всей своей придворной ловкостью постарался избегнуть ловушки.

— Мы хотим понять промысел Божий, но мы всего-навсего люди, и мы не знаем Его целей. Прошу вас быть терпеливым и остаться в уединении. Всему свой срок.

И хотя именно терпение не являлось добродетелью Папы Клемента, ему хватило ума понять, что слова врача верны минимум вполовину, и он решился не прерывать ненавистного уединения.

— Если мне суждено пережить мор только затем, чтобы меня потом когда-нибудь поразил удар обыкновенной молнии, вот ангелы-то посмеются. А я, вознесшись тогда, отплачу тебе сторицей за нынешнее заключение.

Де Шальяк позволил себе рассмеяться, с облегчением удостоверившись, что снова контролирует ситуацию.

Тут Клемент протянул ему письмо от короля Англии, и врач бегло пробежал его глазами.

— Это действительно очень печально, ваша милость.

— Вот именно! — отозвался Клемент. — Свадьба была уже слажена! А теперь все наши дипломатические усилия пошли прахом. Святой Церкви угоден союз между Испанией и Англией. Когда Педро сядет на трон, он будет думать о церкви больше, чем английский король, и, возможно, сумеет повлиять на Эдуарда через его дочь Джоанну.

Де Шальяк удивился.

— Разве Изабелла не отвергла Педро?

— Да! И она очень дурно влияет на короля! Она слишком независима. Не успел кастилец сделать предложение, как она немедленно сама приняла решение и уведомила отца! Этот глупец постоянно повторяет одну и ту же ошибку, спрашивая у детей их мнения, прежде чем примет решение, — будто бы их капризы можно принимать в расчет в столь сложных вопросах! Он избаловал свою дочь. Послы мне доносят, будто эта девчонка похожа на его мать.

— Которой он обязан своим непростым восхождением на трон, — задумчиво сказал де Шальяк, прекрасно знающий, что словом «послы» Папа называет шпионов, в чью задачу входило всемерно укреплять влияние католической церкви при дворе английского короля, и что Эдуард об этом осведомлен не хуже. — В таком случае мне непонятно, зачем нам ее оберегать. Если она и впрямь капризна и своевольна, как доносит молва, то ею будет нелегко управлять.

— Нельзя недооценивать ее значения для укрепления в Англии нашего влияния. То, что она избалована и привыкла транжирить, нас не касается. Для нас важно, что она мать будущих королей и, возможно, сама когда-нибудь сядет на трон. Если будет на то воля Божья, она перерастет свою дерзостность и, когда красота начнет увядать, в ней заговорит кровь. В конце концов, она дочь английского монарха и женщины благородного рода.

— Я буду усердно молиться, дабы Господь направил вас в ваших помыслах.

Де Шальяк понимал, что его святейшество сейчас призовет на помощь всю свою политическую изобретательность, чтобы как можно скорее выполнить просьбу короля Англии и послать в Кентербери не случайного человека. Ему, врачу, предстояло исполнить вторую просьбу короля и подыскать врача, который сумел бы позаботиться о королевских детях не хуже, чем де Шальяк.

Он знал о себе, что владел искусством дипломатии куда лучше, чем мастерством лекаря, хотя никогда не рискнул бы вслух признаться в своем невежестве. Невзирая на все свои звания и статус личного врача его святейшества Папы, де Шальяк понимал, что знает о причинах болезни не больше рыбной торговки. То, что мог сделать, он делал: изолировал здорового от всех возможных причин заразы и надеялся, что это поможет. У него не было никаких оснований считать, что он поступает правильно, однако Клемент ему, похоже, поверил, потому он и продолжал так действовать.

Де Шальяк понимал, что перед ним стоит чрезвычайно непростая задача и выбрать для королевских детей достойного опекуна будет сложно. Избранник должен быть не столько врачом, сколько дипломатом. Умный и проницательный, Эдуард III, несмотря на все свои слабости оказавшийся сильным правителем — свойство, наверняка унаследованное им от отца, — не доверяет французам и, скорее всего, не доверит детей врачу-французу. В Авиньоне почти не осталось врачей, а из тех, кто еще жив, почти все были евреи, но не посылать же еврея присматривать за отпрысками английского монарха. Он и сам им не доверял, втайне даже считая, что порядки, установленные Клементом для них в Авиньоне, чересчур мягкие, в особенности сейчас, когда многие считают причиной бедствия именно евреев. Согласись Клемент поддержать эти слухи, тогда можно было бы отвести гнев толпы и от врачей, и от духовенства, которым не удавалось сдержать распространение мора.

Придется приглашать к себе всех, смотреть и выбирать из того, что есть. Если выбор падет не на самого лучшего, тоже не беда, ибо врач не должен быть слишком влиятелен.

— Ваша милость, — сказал он Папе, который все еще продолжал обмахиваться пергаментом. — Если бы вы издали эдикт, обязывающий всех врачей в Авиньоне явиться к вам, мне было бы из кого выбрать. Нам нужен человек, чье присутствие не окажется недостойным королевской семьи и в особенности принцессы. Учить мы можем всех, с тем, чтобы выбрать из них самого достойного. Но уж коли они соберутся все, то почему бы не послать их к другим монархам Европы? Зачем ограничивать Англией круг своего влияния?

Папа изумленно расширил глаза:

— Ты молодец, де Шальяк! Разумеется, никто не посмеет нам перечить. Пусть найдут всех врачей и велят собраться здесь в полдень в следующий понедельник. За обучение ответишь лично.

— Если я займусь обучением, кто займется тогда вашей милостью?

Папа улыбнулся:

— Слишком ты хитрый, де Шальяк. Вижу, мне от тебя не отделаться. Не бойся, я буду продолжать следовать твоим эдиктам. Однако пора мне сесть за ответ и поскорее написать королю, ибо ему не терпится узнать хорошие новости.

Клемент подошел к бюро и извлек пергамент. С тех пор как де Шальяк запретил ему пользоваться услугами писца, приходилось отвечать на письма самому.

«Что ж, теперь есть чем заняться», — подумал он, радуясь, что нашел себе дело. Он окунул перо в чернильницу и начал.

«Возлюбленный брат мой во Христе.

Всей душою скорбим о кончине Иоанна, архиепископа Кентерберийского, и благодарим ваше величество за столь скорое сообщение, которое позволяет нам действовать, дабы немедленно исправить положение. И мы будем неустанно молиться о новопреставленной дочери вашей Джоанне. Нет сомнения, горе ваше бесконечно, и боль эту не выразить словами. Тем не менее, доблестный Эдуард, вы не забываете о своем служении Святой Церкви! Даже в скорби своей помните о защите христианских влияний в Англии. Всемогущий Господь непременно вознаградит вас за проявленное благородство, когда вы к нему явитесь на пороге вечности, чего, надеюсь, еще не случится долгие годы. Благодарим вас за верность в наши трудные времена.

С интересом мы прочли ваши рассуждения о возможном браке Изабеллы и молодого герцога Брабантского. Нас также несколько тревожит известная родственная близость, и мы признаем справедливым то терпение, с каким вы откладываете окончательное решение. Мы немедленно станем молиться, чтобы Господь просветил нас и научил в столь серьезном деле.

Посоветуйте же, дорогой брат, Изабелле также набраться терпения. Она еще слишком юна, и скоро она достигнет расцвета и будет счастлива в браке. Послы наши доносят, что она прекрасна и умна и очаровывает всех. Ей незачем опасаться судьбы старой девы.

Наш личный врач де Шальяк с благодарностью узнал о той высокой оценке, которую вы даете его медицинским достижениям. Де Шальяк лично подготовит врача, о котором вы просите, и мы отошлем его вам немедленно в надежде, что ему удастся уберечь ваше семейство от смертоносной опасности. Вы должны заранее знать, что указаниям его следует подчиняться неукоснительно. Не позволяйте принцессе самовольничать. Ей придется усердно следовать его назначениям и ежедневно молиться о продлении жизни.

Благородный друг наш, страдания наши здесь также неизмеримы. Невозможно описать, что творится в нашем прекрасном Авиньоне. Каждый день умирают сотни, в спешке их предают земле, а когда уже нет могил, бросают тела в реку, доверяя ей препроводить их к вечности. Будто бы Господь Бог решил извести весь наш народ. Хотели бы мы знать, что мы такое сделали, что навлекли на себя Его гнев. Берегите здоровье, следуйте советам нашего посланца. Призываем вас защитить себя и свое благородное семейство, и молиться ежедневно Христу и Его благословенной матери, чтобы не отвратились от вас.

Мы велим скороходам как можно скорее доставить вам это письмо, дабы утешились вы в своей тревоге. Посланника мы отправим, когда все подготовим. Приходится в наши тяжкие времена соблюдать все меры предосторожности, дабы путешествие их было безопасно.

In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, шлем наши пожелания процветания вашего семейства и подданных.

Клемент VI, епископ Авиньонский».

Клемент отдал письмо де Шальяку, и тот внимательно его прочел. Дочитав до конца, он усмехнулся.

— Эдуард наверняка решит, что мы пришлем ему шпиона, внедрив его в королевское семейство по его же просьбе, — сказал он. — Наверняка он уже и сам это сообразил. Так что не слишком важно, кого к нему отправить. Король не станет откровенничать в присутствии человека, которого ему прислали.

— Тем не менее, — возразил Клемент, — приятно осознавать, какое смятение мы поселим в умах всего семейства. Посему мы обязаны отправить к нему врача. Самого грамотного и умелого, какого только сможем отыскать. А потом будем отдыхать в сознании, что мы были и остаемся бельмом на глазу нашего дорогого братца.

* * *

Алехандро проснулся в опустевшем доме. Вдова сбежала, Эрнандес умер, и дом ему показался хуже пустыни. Никогда юноша не чувствовал еще подобной боли и подобного одиночества. В Авиньоне он знал только двоих — безумного аптекаря и убитую горем вдову врача Селига. Не с кем ему было разделить свое горе. Некому было оплакать с ним вместе утрату веселого вояки, который успел ему стать братом.

Он прошелся по дому, открывая все шкафы и кладовки, желая остановить взгляд на чем-нибудь — на чем угодно, — что он узнал бы, что было бы знакомо, но ничего не обнаружил, кроме помета, оставленного мышами и крысами, который можно было найти в каждом, даже в самом ухоженном доме. Но помет, пусть и знакомый, вызвал только отвращение. Молча сел Алехандро за пустой обеденный стол и съел кусок хлеба и кусок сыра, найденные в кухне. Когда он наелся, то сложил в ведро инструменты и вымыл. «Нужно снести Эрнандеса вниз, чтобы его забрали, — подумал он с отчаянием, представив себе, как руки испанца бьются о перила. — Не могу, не сейчас». Завернув инструменты в старую рубаху Эрнандеса, он отправился в свой новый кабинет в надежде отвлечься там от мрачных мыслей.

Он шел по узкой улочке, обгоняя прохожих, а когда добрался до кабинета, обнаружил, что на гвозде висит письмо. Он его снял и внимательно разглядывал печать, стараясь разобрать латинские буквы, вдавленные в воск.

Надпись на печати гласила: «Его святейшество Клемент VI, архиепископ Авиньона».

 

Восемь

Стоя перед своей металлической крашеной дверью, Джейни вставила в прорезь замка пластиковую карту и вошла в номер. Едва переступив порог, она бросила на пол портфель и рухнула в кресло, вытянув ноги. Одна рука безвольно легла вдоль тела, второй Джейни закрыла глаза. Вся ее поза свидетельствовала о полном бессилии перед тем, что принес ей новый день.

— Ну, давайте, добивайте меня, — сказала она Кэролайн, которая следом за ней вошла в комнату и закрыла дверь. — Я готова получить еще парочку синяков.

Кэролайн тем временем вынула из сумки пакет, где лежал клочок ткани, и убрала в холодильник.

— Любим себя пожалеть, да? — сказала она, усаживаясь в кресло по другую сторону столика.

— Именно, — сказала Джейни, все еще не открывая глаз. — После такого денька самое то, что надо. — Она выпрямилась, потерла глаза, вздохнула и посмотрела на гору бумаг на столике. — Пока что можно заняться выяснением, где были взяты потерявшиеся образцы.

Порывшись в бумагах, она быстро нашла два листка — карту и список владельцев. Сверила с ним список из лаборатории и выписала на отдельный листок потерявшиеся на данный момент номера. Отыскала эти места на карте и на каждом участке нарисовала маркером сердитую рожицу.

— Ну, конечно, — констатировала Джейни, — участки по всему Лондону. И с чего это я решила, что они все аккуратненько расположатся рядом?

Кэролайн заглянула ей через плечо:

— Тупость? Глупость? Корысть?

— Все вместе и еще кое-что, — ответила Джейни. — В том, что пропали именно эти пробы, нет никакой логики. Кто бы их ни перенес, он попросту взял шесть первых попавшихся и сунул куда-то в другое место.

— Готова поспорить: судя по тому, как у нас развиваются события, то место окажется не самым удобным, — сказала Кэролайн.

Джейни положила листок на стол, снова потерла глаза. Облокотилась о столик и подперла ладонями подбородок.

— Я не могу допустить катастрофы, — тихо проговорила она. — Сейчас же начну звонить владельцам, чтобы взять повторные пробы. Бумаги заново оформлять не нужно. Достаточно устного согласия.

Кэролайн удивилась:

— Вы действительно хотите звонить? Разве не лучше сначала подождать, что скажет ваш знакомый, прежде чем начинать все заново? — Ассистентка подняла список владельцев и пробежалась глазами. Лицо ее помрачнело. — Двоих еле удалось уговорить. Вряд ли они так легко нас пустят во второй раз. Но, слава богу, не потерялась последняя проба. Представляю себе, как мы являемся к мистеру Сарину: «Прошу прощения, мистер Сарин, не помните ли вы нас, мы сперли у вас грунт? Ну так вот, прошу прощения, нам придется сделать это еще разок». Не говоря уже о том, что одной той вылазки среди ночи лично мне хватит на всю жизнь. Жуткое место.

Джейни кивнула.

— Да уж действительно, — сказала она. — А знаете что? Хотя я и не получила того, за чем пришла, мне понравился этот старик. Очень мило нас выставил. — Она оттолкнулась локтями от столика, откинулась в кресле и принялась задумчиво грызть карандаш. — Хотела бы я узнать, кто он и что он. Живет в старом доме, один, с ним только собака. Судя по виду, вряд ли у него есть жена, дети, вам не кажется?

— Лично я семейных фотографий не заметила. Хотя на одной там была женщина с мальчиком, но фотография старая, годов, может быть, сороковых. Черно-белая, а у женщины прическа валиком и толстые каблуки. Может быть, это он с матерью.

— Может быть. На вид он немножечко умственно отсталый. Может быть, он вообще никогда не женился.

— Совсем немножко. Не знаю, я не сказала бы, что отсталый. Немного заторможенный, может быть. Впрочем, что-то с ним действительно не так.

Не успела Джейни сформулировать, что такое особенное было в Роберте Сарине, чем он отличался от всех прочих людей, как зазвонил телефон. Она подпрыгнула и схватила трубку после первого же звонка.

— Алло? — тревожно сказала она.

— Нельзя же так хватать трубку, я могу решить, будто тебе не терпится меня услышать, — сказал мужской голос.

Она, казалось, почти услышала в телефонную трубку, как он улыбнулся.

— Брюс? — спросила она.

— Да, Брюс.

— Ты нашел их?

— Я в порядке, — он хохотнул. — А ты?

— Извини, пожалуйста, — сказала она. — Прости за мое нетерпение. Я тоже в порядке, и я рада тебя слышать.

— Сейчас ты еще больше обрадуешься. Я держу перед собой накладную на шесть металлических трубок около метра длиной.

— Замечательно! — обрадовалась Джейни. — Где они?

— С этим хуже. Не совсем уверен. В каком-то одном из двух мест. У нас есть два склада, один в Манчестере, другой в Лидсе. В накладной написано, что их развезли в оба места, но непонятно, какие куда. Я уже позвонил и туда, и туда и жду ответа самое позднее завтра после обеда.

— Не сегодня? — произнесла она откровенно упавшим голосом.

— Может быть, и сегодня, не знаю. Но всяко не поздней чем завтра. Не могла бы ты еще немножечко потерпеть?

Она вздохнула, поерзала в кресле.

— Похоже, у меня нет выбора. Эти шесть трубок нам необходимы. Мы взяли пробы грунтов по схеме шесть на девять квадратов, так что можно было бы лишиться шести, то есть одного ряда, это было бы еще ничего. Но брали-то мы их не по рядам. Очередность зависела больше от того, когда получены разрешения, а сложены они у вас были вовсе как попало. Разброс, конечно, по всей карте, так что нужно либо заполучить их назад, либо делать заново. Кэролайн вот как раз сейчас говорила, что двоих владельцев и в первый-то раз еле удалось уговорить, так что, думаю, имеет смысл подождать еще денек.

— Н-да, сложновато. На вашем месте я тоже лучше бы подождал.

— К сожалению, выбора у нас нет, придется целый день бить баклуши.

Брюс засмеялся:

— Ты разве не знаешь, что битье баклуш в Лондоне запрещено законом? Здешний мэр считает это занятие в высшей степени предосудительным. У них есть целое министерство, которое только и делает, что следит за тем, чтобы в пределах городской черты никто не смел бить баклуши.

— Почему-то меня это не удивляет. Похоже, у них есть министерство на каждый чих.

— Что ж, возможно, я и возьму на себя труд помочь тебе избежать силков, расставленных бюрократией. Ты уже была в Британском музее?

— Я не была нигде, кроме раскопов. Мы были заняты по уши. Все свои пробы мы взяли за четыре дня.

— Ого! — сказал Брюс.

— Вот именно, ого. Второй и третий день были просто кошмар. Я еще не привыкла работать, согнувшись в три погибели.

— Я, знаешь ли, тоже ещё не бывал в музее, так почему бы нам не сходить туда сегодня вместе? Могу дать честное слово, там тебя никто не заставит гнуться в три погибели. Потом можно зайти куда-нибудь выпить или пообедать, так время и проведем.

Она немного заколебалась, прежде чем ответить, не зная, останутся ли их отношения только профессиональными. Но приглашение показалось ей искренним, а Брюс был обаятелен. «Расслабься, Джейни», — сказала она себе.

— Погоди минуту. — Она прикрыла трубку ладонью и шепотом спросила у Кэролайн: — Не будете возражать, если я вас оставлю на вечер одну?

Кэролайн приподняла брови и покачала головой.

— Согласна, — ответила Джейни в трубку.

— Вот и хорошо, — сказал он. — Развеемся. Тогда, может, мне заехать, забрать тебя в пять?

Она посмотрела на часы. Было три тридцать. Вполне достаточно, чтобы привести себя в приличный вид.

— Подходит, — решила Джейни. — До встречи.

— Так что там? — спросила Кэролайн, когда Джейни положила трубку. — Говорили вы дружелюбно, особенно под конец. Нужно ли это так понимать, что есть хорошие новости?

— Хорошие новости есть. Он выяснил, что наши трубки отправлены на два склада, и завтра мы будем знать куда.

— Прекрасно! — сказала Кэролайн. — Бог ты мой, гора с плеч! Но почему я из-за этого должна остаться на весь вечер одна?

— Не из-за этого, — хмыкнула Джейни. — Он меня пригласил погулять.

— Отлично, — сказала Кэролайн. — Приехали в Лондон собирать данные, а заодно сходить на свидание.

— Я не ходила на свидания лет двадцать. Не помню, как это делают.

— Ничего, справитесь. Все вспомните минут через пять.

— Надеюсь, так и будет.

В тускло освещенном зале, на втором этаже Британского музея Брюс и Джейни склонились над стеклянной витриной. Витрина была закрыта тканью, на которой красовалась табличка: «Для того чтобы увидеть документ, пожалуйста, поднимите ткань. Будьте любезны, закройте витрину, когда закончите».

Отвернув накидку, Джейни сказала:

— Ох уж эти британцы! Всегда вежливы, даже когда командуют.

— Этикет у них национальное развлечение.

— Ах, вот оно что.

Она держала ткань, а Брюс читал табличку, лежавшую рядом с древним пергаментом.

— «Письмо Папы Клемента VI королю Эдуарду III, написанное во время Великой Чумы, 1348, о враче, отправленном к английскому двору, для того чтобы помочь королевскому семейству избежать заражения бубонной чумой».

Пергамент потемнел, чернила выцвели. Джейни различила лишь несколько слов, но их тоже было не разобрать.

— Ого! — сказала она. — Ну и древность.

— Это действительно древность, — сказал Брюс, закрывая витрину. — Когда я сюда попал впервые, к этому я привыкал труднее всего. Здесь все древнее.

— Ты ведь из Калифорнии, не так ли? — спросила Джейни.

— Ты помнишь? — сказал он.

— Кое-что. Того чуть-чуть, сего немножко. Должна признаться, память у меня не то что раньше.

— У меня тоже, — сказал Брюс. — Но я и впрямь из Калифорнии. Из Лос-Анджелеса. Полная противоположность Британии абсолютно во всем. Там, конечно, тоже есть древности, вроде остатков испанского поселения, но это совсем не то. И кроме того, здесь все маленькое. Намного меньше, чем в Штатах. Когда Лондон строился, люди были меньше ростом. А ты жила в Массачусетсе, так?

— Я и сейчас живу, — сказала она. — В крохотном городке в западной части штата. Примерно сто миль от Бостона. У нас тоже есть древности — несколько домов семнадцатого века. А вообще-то типичная Новая Англия, дома на главной улице начала девятисотых, очень миленькие.

Они двинулись дальше, глазея на экспонаты, обмениваясь впечатлениями, а заодно походя рассказывая о себе. Случайно они набрели на зал, где стояли огромные, вывезенные из Египта экспонаты. В углу оказалась скамья, и они сели передохнуть — два маленьких человечка посреди гигантских вещей.

— Наверное, так себя собаки чувствуют, когда сидят у дивана.

Брюс окинул зал взглядом.

— Если маленькие, то да.

Джейни посмотрела на Брюса. «Ни единой морщинки», — подумала она. Он тоже посмотрел на нее. Глаза их на мгновение встретились, и обоим стало неловко. Джейни заговорила, чтобы нарушить паузу:

— Ты давно здесь? Я хочу сказать, в Англии.

— Восемнадцать лет.

— Давно.

— Не знаю. Не заметил. Тед меня нанял, можно сказать, на дому. Он был знаком с доктором Чепменом, который тогда был моим шефом, и Чепмен ему рассказал обо мне. Тогда Тед сделал мне предложение, от которого нельзя было отказаться.

— И ты не отказался?

— Нет. И вот он я, здесь. Уже столько лет. Впрочем, я не жалею. В институте есть чем увлечься.

— Как ни странно, звучит пугающе.

— Вполне возможно, кого-то наш институт и пугает. Зависит от того, чем там заниматься. Если делом, то работа может увлечь на всю жизнь. Я люблю свое дело. Единственное, о чем я жалею, это о том, что так и не стал врачом, а думаю, мне бы понравилось. Я здесь живу, совершенно изолированный от жизни в своей хромированно-стеклянной лаборатории, и работаю, просто потому что так у меня устроены мозги.

— Я была врачом пятнадцать лет, — сказала Джейни.

— Правда?

— Да, правда. Но теперь все это в прошлом.

— Почему? Или это тоже имеет отношение к той самой длинной печальной истории, как ты ее назвала?

— Да. Хочешь послушать? Это действительно длинная история.

Брюс посмотрел на часы:

— Нас пока что не гонят.

— Ладно, слушай. — Она набрала в грудь побольше воздуха. — Первая Вспышка, от которой погибло столько людей, случилась как раз после медицинской реорганизации. В схеме распределения врачей тогда еще было много несоответствий — не думай, ее попросту не успели доработать. Так она недоработанной и осталась. В то время врачей некоторых специальностей образовался страшный переизбыток, хирургов в том числе. После Вспышки множество терапевтов, которые непосредственно общались с больными, заразились и умерли. Стало некому лечить просто насморк, так что Конгресс предпринял срочные меры для восстановления числа терапевтов и еще кое-каких групп врачей. Но в целом нас все равно было слишком много для сократившегося населения, а большинство фондов были сожраны расходами на борьбу с эпидемией, и потому нас, многих из нас, чтобы восстановить бюджетный баланс, буквально выбросили на улицу.

— Как это выбросили? — сказал он. — Не понимаю.

— Нам запретили заниматься врачебной практикой.

— Подарок для адвокатов.

— Еще бы. Суды идут и будут идти до скончания века. Я сама участвую в нескольких общих процессах. Однако мой адвокат говорит, что в экстремальных ситуациях такие меры законны. Под экстремальными ситуациями имеют в виду войну, голод, эпидемии и тому подобное. Конгресс объявляет что угодно законным или незаконным в соответствии с им же принятыми законами. Только суд может признать закон не соответствующим Конституции, но все мы знаем, как они там торопятся. Так что, по моим скромным соображениям, дело не в том, останется новый закон или нет, а в том, когда мы от него избавимся. Это может случиться очень не скоро. А тем временем нам дали возможность поучаствовать в этакой лотерее, где нас произвольно определяют в ту или иную сферу, связанную с медициной, отправляя, разумеется, если нужно, на дополнительное обучение.

— И сейчас ты проходишь такое обучение, — догадался он.

Она кивнула.

— Что тебе досталось?

— Судебная археология.

— Довольно мрачное занятие, насколько я могу знать.

В голосе Джейни зазвучал сарказм:

— Не настолько, насколько ты думаешь. Профессионализм нужен всем, от судмедэксперта до коронера. Там освободилось достаточно мест — их самих много умерло. Они первые прикасались к телам.

— Мерли, конечно, как мухи.

Она кивнула.

— Ты сегодня говорила о дипломе.

— Да. Пришлось взять несколько курсов, которые раньше были ни к чему, а потом мне нужно закончить дипломную работу. Собственно говоря, потому я сюда и приехала.

Со вздохом Брюс покачал головой:

— Похоже, у нас тут жизнь много легче, чем могла бы быть. Возможно, я решу остаться здесь навсегда.

— Ты сменил гражданство? — спросила Джейни.

— Нет, — покачал он головой, — и не собираюсь. Я слишком привык быть американцем. Здесь, по крайней мере, это дает некоторые преимущества.

— Давно ли ты был в Штатах?

— О боже, конечно, ты не могла не спросить… Пять или шесть лет назад.

— Значит, до Вспышки.

— Ага.

Джейни вздохнула:

— Вряд ли бы ты так дорожил нашим гражданством, если бы побывал позже. Там теперь все не так.

— Мне кое-что об этом известно. Я читаю газеты, смотрю Си-эн-эн. Может быть, и тебя в них видел.

— Вполне может быть, — сказала она. — Видишь ли, о том, что мы с тех пор живем вроде как на военном положении, репортажей нет. Об этом все знают, но все молчат. Гестапо, конечно, по городу не рыщет, или, по крайней мере, больше не рыщет, но во время Вспышки весь воздух ими провонял, будто спрей такой вошел в моду, «Гестапо», и вонь так и не выветрилась. Похоже на дохлого скунса. Долго дышать невозможно.

— Немного слышал об этом. Пропустил мимо ушей. У меня не было причин так за всем следить. Я же не собирался возвращаться. Я, конечно, встречался с людьми из Штатов, но особенно не вникал. Мои интересы здесь. Там у меня осталась парочка друзей, но мы с ними не беседовали о политике. Родители умерли, сестер, братьев нет.

— Мои тоже умерли. Похоже, мы за Вспышку потеряли целое поколение и, может быть, не одно. В нашем возрасте обычно еще не теряют родителей. На самом деле два года назад у меня и бабушка была жива. Вспышку она пережила. Умерла она от старости. Однажды уснула и не проснулась. Родителям повезло меньше.

Она склонила голову, помолчала. Брюс сказал только:

— Очень жаль.

— Спасибо, — откликнулась она. — Мне тоже жаль. Мне их не хватает.

Брюс хотел задать ей еще один вопрос и не знал, удобно ли спросить сейчас. «В конце концов, мы говорим о семье», — решил он.

— Ты сказала, что фамилия у тебя теперь Кроув. Значит, ты замужем?

— Была замужем, — тихо сказала она.

— Дети есть?

На этот раз она ответила не сразу и молчала дольше.

— Были.

— Боже мой, — сказал он, остолбенев, когда до него дошел истинный смысл ее слов. «Она потеряла всех», — подумал он, потрясенный этой страшной мыслью. — Джейни, я… Мне очень жаль. Я понятия не имел. Я не стал бы спрашивать, если бы знал. Здесь все прошло иначе. Мы здесь, наверное, еще не понимаем, что для кого-то это обернулось такими утратами.

Джейни прерывисто вздохнула. Из одного глаза выкатилась слезинка, проползла до кончика носа, повисела и упала Джейни на колени. Джейни повернула голову и посмотрела на Брюса с выражением такой скорби, какой он никогда не видел. Но тут же она попыталась улыбнуться:

— Все в порядке. Тебе неоткуда было узнать.

Она выпрямилась, шмыгнула носом и некрасиво отерла его манжетой.

— Всегда забываю платки, — призналась она. — Как ты думаешь, министерство по этикету меня за это арестует?

Брюс рассмеялся.

— Я им не скажу, — пообещал он. — На мой взгляд, тебя скорей арестовало бы министерство здравоохранения за публичное испускание физиологической жидкости. Но им я тоже ничего не скажу.

Джейни понимала, что он шутит, однако, когда он сказал про министерство здравоохранения, по его тону она догадалась, что слезы и шмыганье носом считаются здесь действительно недопустимым грехом. Джейни шмыгнула еще раз, тихо и — как она понадеялась — незаметно. Никто из посетителей на нее не оглядывался, и неловкость вскоре прошла.

— Спасибо, — наконец сказала она, слабо улыбнувшись. — Благодарю за понимание. А как ты? — спросила она, и голос ее стал тверже. — Ты женат?

— Нет. Так и не отважился.

— Какой стыд, — попеняла Джейни шутливо, с удивлением отметив, что боль прошла быстро, не оставив привкуса горечи. «Наверное, я притерпелась», — подумала она. — А как же моральный долг перед обществом? Пренебрегаешь? Не хочешь сократить численность одиноких женщин?

Он рассмеялся:

— Чисто женская безапелляционность. Попадись мне подходящая одинокая женщина, я был бы только счастлив выполнить долг перед обществом. Но так уж вышло, что я женат на своей работе. Когда мы начинаем интересный проект, я не вылезаю из института. Не знаю, кто такое потерпит.

— Ты, наверное, действительно любишь свою работу.

— Конечно. Я самый счастливый на свете трудяга.

— Завидую.

— А я два года не держала скальпель в руках.

Он сочувственно посмотрел на нее:

— Ого. Тогда тебе пришлось несладко. Как же ты справлялась?

— Ты хочешь сказать, финансово?

Он кивнул.

— В моей семье все были хорошо застрахованы. И у нас это все случилось в первую волну, когда страховые компании еще что-то выплачивали. Кроме того, бабушка оставила мне все, что у нее было, а было у нее немало. Деньги меня беспокоят меньше всего. И это очень кстати, потому что иначе на что бы я сюда приехала. Ты представить себе не можешь, каким трудом я добыла визу. Они изменили правила въезда и выезда.

— По-моему, все те ограничения, которые здесь были введены, вполне разумны.

— Наверное. Вам досталось даже не вполовину меньше, чем нам. И британское правительство не теряло времени. Мы даже через год еще не закрыли границ, и, по-моему, это было ошибкой. Глупо — учитывая, что пришло это бедствие в первую очередь из Мексики. Я хочу сказать: мы не можем отнять права людей, еще даже не наших граждан, ввозить к нам через границу смертельно опасные заболевания. Мы ни за что не упустим возможности заплатить за их лечение из своего кармана.

— Что я слышу, мисс Кроув? А как же клятва Гиппократа?

Ее лицо окаменело.

— Когда вокруг тебя люди умирают сотнями, а ты ничего не можешь сделать, чтобы им помочь, клятва Гиппократа становится еще одним из фетишей, не больше. Делаешь то, что обязан делать, вот и вся клятва.

Брюсу стало стыдно.

— Мне не приходилось бывать в такой ситуации. Поэтому трудно понять.

— И я раньше никогда бы не поверила, что буду так думать. Я хотела прожить жизнь, спокойно занимаясь своим делом: методично отрезая что-нибудь, пришивая. Ты не поверишь, Брюс, что мне пришлось увидеть. Горы мертвых младенцев с сочащимися язвами возле детского отделения. Я видела, как людей с признаками заражения вели под прицелом и стреляли, если те пытались бежать. Даже в детей. Все вышло из-под контроля. Эти ужасы можно перечислять бесконечно.

Брюс не нашелся, что сказать в ответ, а Джейни слишком устала от рассказов о Вспышке. Так что какое-то время они посидели молча, пытаясь придумать, о чем поговорить. Из динамика раздался женский голос, сообщавший, что музей закрывается через десять минут.

* * *

— Ну, — сказал Брюс, поднимаясь, — хотим мы пойти перекусить или нет?

— Знаешь, я, кажется, не голодна, — уклончиво отозвалась Джейни. — Наверное, мне лучше в гостиницу.

— Вечер только начинается, — запротестовал Брюс.

— К сожалению, мне уже не двадцать. Я только сейчас почувствовала, до какой степени меня утомили все эти сегодняшние приключения. К тому же, по-моему, я еще не совсем пришла в себя после перелета и смены часового пояса. Похоже, мне лучше отправиться спать. Давай как-нибудь в другой раз?

Брюс был настолько разочарован, что даже не попытался скрыть это, но остался любезен.

— Безусловно, — сказал он. — Когда пожелаешь.

И, пообещав позвонить ей, как только что-то узнает, он взял такси и довез Джейни до гостиницы. Она поднялась к себе, встала под обжигающе горячий душ, после чего сразу легла в постель. Во сне, тревожном и чутком, она видела мужа и дочь.

* * *

Когда на следующее утро ее разбудил телефонный звонок, она почувствовала себя разбитой, будто не спала десять часов подряд, и ответила хрипло, еще сонным голосом.

— Доброе утро, — сказал Брюс.

Глаза у нее еще не открывались.

— Ты всегда такой бодрый по утрам?

— Я тебя разбудил?

Она открыла глаза и посмотрела на часы возле кровати, Они показывали десять пятнадцать.

— Стыдно признаться, но так и есть. Наверное, нужно было выспаться. Обычно я встаю с птичками.

— Если хочешь, перезвони, когда придешь в себя.

— Нет. Голос у тебя бодрый, так что, кажется, я хочу услышать новости прямо сейчас.

— Ага, — сказал он, довольный. — Значит, заметила. Отлично. На это я и рассчитывал. Я нашел их, и у тебя две возможности.

Будь Джейни в форме, она немедленно задала бы ему вопросов пятьдесят, но мысли со сна путались. Она села, потрясла головой, чтобы вытряхнуть остатки дремы.

— Когда я смогу их получить?

— Зависит от того, в какую они попали очередь. Для наших твоя работа не приоритетная. Так что самый быстрый способ их получить — приехать и забрать.

— Самолетом можно? Машиной ведь далеко, так?

— Далеко, однако если самолетом, то придется оформлять груз, и опять упрешься в стену. Не знаю, как у вас в Штатах, а у нас все грузы, перевозимые по воздуху, проходят определенную процедуру. Так что из-за бюрократических правил на практике самолетом может оказаться дольше, чем машиной. Судя по тем образцам, которые я видел в холодильнике, твои трубки очень даже смахивают на бомбы.

— Ладно. Я возьму машину напрокат…

— Есть еще одна небольшая проблемка, — перебил он. — Тебе, чтобы туда попасть, нужен специальный пропуск. У меня допуск везде, куда мне нужно. У Теда вообще без ограничений. Но если ты поедешь одна, тебе придется прождать там недели две, пока сделают запрос, пока подтвердят, что ты законопослушная гражданка, занимаешься научной работой и заслуживаешь, чтобы тебе доверили потенциально опасные материалы. Ты сама понимаешь, что в таком случае тебе придется там обивать пороги до бесконечности.

— А твой директор… как его зовут?..

— Тед.

— Тед имеет какое-нибудь влияние?

— Имеет. Он умеет заставить всех шевелиться. В этом случае, к сожалению, распоряжался Фрэнк. Знаком он был со всеми, договаривался без документов, просто на словах. Нечего и говорить, если бы не несчастный случай, у тебя не было бы никаких неприятностей.

— И не напоминай. Значит, единственный, кто может помочь нам забрать их, это Тед.

— Не гони. А что, если тебя сразу не примут и придется слоняться там, ждать, когда пригласят? То же самое.

Что бы она ни предлагала, все было не так.

— Это же не ядерные отходы! — вспылила она. — Обыкновенная земля! Та самая, из которой растет еда! — Голос у нее сорвался, и она сама услышала, какой он стал жалобный. — Ладно, черт с ними! — решила она. — Проще плюнуть и ехать домой. Пустая трата времени и денег.

— Послушай, позволь поделиться своими мыслями, — сказал Брюс. — Я попрошу Теда позвонить, чтобы все завертелось. А потом мы съездим вместе и доставим их в лучшем виде. В мою машину войдет. Все, что тебе придется делать, это любоваться пейзажами, ну и определить, те ли трубки.

Джейни оторопела.

— Столько сил, столько времени ради знакомой, которую ты не видел двадцать лет? Очень мило с твоей стороны. Даже не знаю, что сказать.

— Скажи: «Спасибо, Брюс. С удовольствием съезжу вместе с тобой».

Она рассмеялась:

— Ладно. Спасибо, Брюс. С удовольствием съезжу вместе с тобой.

— Так-то лучше.

Она помолчала, а потом спросила:

— Почему ты это делаешь?

— По самой простой причине, — ответил он. — Мне так захотелось. Приятно раз в кои-то веки побыть полезным. Лично мне нравится.

Джейни улыбнулась в трубку:

— Лично мне это очень нравится. Ужасно не хватало чего-то хорошего.

— Рад, что хорошим оказался я. Думаю, я смогу устроить, чтобы вам разрешили сделать у нас в лаборатории все, что нужно. До начала проекта у меня масса свободного времени, и я знаю все наше оборудование. Тед уже сказал, что добудет вам пропуска, если, конечно, никто из вас в последние несколько лет не был замешан в нападении на федеральные объекты.

— Господи, Брюс, у меня дар речи пропал. Опять не знаю, что и сказать.

— Скажи: «Да, Брюс, я согласна поработать вместе с тобой».

— От такого предложения невозможно отказаться. Согласна.

— Вот и хорошо. Слушай, если тебе удастся выволочь себя из постели, то приезжай после обеда, и начнем. Если у тебя ассистентка знающая и сама справляется, то можно оставить ее здесь одну под присмотром охранника. Договориться будет несложно. Тогда мы пока отправимся в Лидс, а она тем временем будет работать.

— Это уже чересчур.

— Вовсе нет. Это всего лишь обычное британское гостеприимство.

— Тогда я, может быть, тоже сюда переберусь. Дома со мной не так любезны. По-моему, у нас там все думают, что хорошее отношение — это уже само по себе счастье, ну, или что-то вроде.

— Тихо, тихо, — сказал он. — В министерстве этикета есть специальная полиция, которая преследует именно за сарказм.

— Постараюсь не забыть, — усмехнулась она с легкой горечью. — До встречи, скоро увидимся.

— Жду с нетерпением.

* * *

Они с Кэролайн встретились с Брюсом в его приемной. Дожидаясь, пока он освободится, Джейни осмотрелась. Мебель была подобрана на мужской вкус, блестящая, темная, как сам Брюс. За темным столом, отделанным сверкающим хромом, сидела немолодая секретарша, по возрасту годившаяся им в бабушки, в жабо, жемчугах и с очень высокой взбитой прической. «Наверное, не он ее подбирал, и уж наверняка не она подобрала сюда мебель», — подумала Джейни, решив, что Брюс обставил приемную на свой вкус. Ей понравилось, что он это сделал сам, не перепоручив подчиненной.

Когда он вышел из кабинета, она сначала отметила свежий вид, хорошо выбритое лицо, а обменявшись приветствиями, заметила, как он доволен собой и своей приемной, где каждая вещь на своем месте. Даже им, посторонним, было понятно, что он создал себе рабочую среду, где ему помогает каждая мелочь. Ей не пришло в голову, что могло быть наоборот и что это он подстроился под окружение. Двадцать лет спустя она помнила, что и в юности он был лидер и ни за что никому не позволил бы собой управлять. На секунду она позавидовала тому, с какой явной легкостью он продвигался по жизни.

— Очень мило, — сказала она.

— Спасибо. — Подтвердив ее догадку, он добавил: — Я поменял тут все года два назад. Раньше было тесно.

Краем глаза Джейни заметила, как престарелая секретарша, будто обиженная его замечанием, поджала губы, но язык прикусила. «Может быть, это она подобрала Брюса, — подумала Джейни, — в те времена, когда была одним целым с этой приемной, и теперь здесь страдает, перенося несчастье с истинно британским стоицизмом. Нужно будет спросить об этом».

Проходя по институтским коридорам, она почувствовала себя маленькой. Стены и потолки были одного матово-белого цвета, полы покрыты гладким светло-коричневым линолеумом. Выступы труб над головой — которые, как догадалась Джейни, представляли отопительную систему — были выкрашены в радугу пастельных тонов и казались на удивление чистыми, что наводило на мысль об отменной вентиляции.

— Отличное здание, — признала она. — Какой порядок. Обычно старые здания обшарпанные, а здесь все в прекрасном состоянии.

— Конечно, — сказал Брюс. — Здесь все хорошо делают свою работу. Построили его в конце девятнадцатого века и сначала использовали как больницу, здесь принимали больных во время эпидемии гриппа в тысяча девятьсот восемнадцатом. Во время Первой мировой это был госпиталь. Солдат поступало столько, что эти стены буквально едва их вмещали. Чтобы справиться с потоком раненых, тогда пришлось срочно увеличивать число операционных. Отравленных газом тоже лечили здесь.

Джейни подумала о тех ужасах, которые тогда здесь творились, и, когда она шла дальше под этими сводами, ей показалось, будто из кирпичей сквозь новую штукатурку сочится боль. Она видела ряды заполнивших коридор коек, где лежали солдаты, почти дети, едва старше двадцати, или старые женщины, метавшиеся в гриппозном жару. Видела врачей в их бледно-зеленых халатах, которые в те времена носили в нелепой надежде, будто светлый, холодный их цвет способен создать у больных безмятежный настрой, который сам по себе помогает организму бороться с вирусами, чего медицина добилась лишь почти пятьдесят лет спустя с внедрением антибиотиков. «До чего захватывающее было открытие, — подумала Джейни об антибиотиках. — Тогда ими лечили едва ли не всё. Не то что сейчас». Она почти въяве слышала звяканье заслонок, когда из труб выгребали сажу, видела протянутые к ней руки солдат, умолявших избавить от боли, и старых женщин, ни о чем не просивших, моливших только о смерти. Образы были настолько яркие, что Джейни стало не по себе. Она побледнела, по спине побежали мурашки.

Когда мысли ее вернулись от призрачных зеленых халатов в сверкающую белизной реальность, она услышала голос Брюса, который продолжал рассказывать об истории здания. Они еще раз свернули за угол и оказались перед тяжелой металлической дверью лаборатории с окошком, закрытым толстым, армированным проволокой стеклом. Справа от двери в стене находилась панель с экраном серо-зеленого цвета, к которой Брюс приложил ладонь, и через несколько секунд они услышали щелчок электронного замка. Дверь открылась, и Брюс пригласил Джейни внутрь. Перешагивая порог, она услышала электрическое жужжание и, оглянувшись, увидела, как серо-зеленый экран засветился синим и через несколько секунд снова померк.

— Дезинфекция, — объяснил Брюс. — Когда мы только установили этот замок, то заметили, что сотрудники стали чаще заражаться друг от друга простудами. Внутри не могло быть ни вирусов, ни болезнетворных бактерий: все сотрудники проходили соответствующие процедуры, так что заражение происходило через экран, и мы его перепрограммировали и ввели функцию самодезинфекции. Включается напряжение, не настолько сильное, чтобы нанести травму, однако достаточное, чтобы уничтожить любой микроорганизм, оставшийся на экране. Настроен замок так, что очистка отключается, только когда датчики фиксируют полное отсутствие микробов.

— Хитро, — признала Джейни. — Хорошо придумано.

— Стараемся, — ответил довольный Брюс. — А теперь позвольте показать вам, что у нас есть.

Сначала он подвел их к плану лаборатории, где указал на отсеки, куда доступ был закрыт для всех, кроме работавших в них и имевших специальный доступ, что — как сказал Брюс — обеспечивало полную безопасность сотрудников. Он по очереди продемонстрировал, как действуют приборы, которые должны были им понадобиться при анализе грунтов, и на всякий случай сказал, где шкаф, в котором лежали инструкции. Объяснил, где найти туалетные и что делать, если включится общий сигнал тревоги. Наконец, показал, где внутренняя связь, проинструктировав, как связаться лично с ним или с Тедом.

— Почти все приборы знакомые, — отметила Кэролайн. — Я работала почти с такими, эти только посовременнее. Не знаю, конечно, быстро ли я с ними освоюсь, думаю, что быстро. Проблема в другом: в том, что дома, у нас в университете, придется заново осваиваться со старыми.

— Ничем не могу помочь, — сочувственно отозвался Брюс.

— Может быть, и вам сюда перебраться, — сказала Джейни, обращаясь к ассистентке. — Это здорово, что вы тут почти все знаете, у меня голова кругом. Когда мы вернемся из Лидса, будете мне все показывать.

— Нет проблем, — уверенным тоном сказала Кэролайн, — к тому времени я стану уже настоящим асом.

— Прекрасно, — сказал Брюс. — Завтра утром, когда придете, пропуск для вас будет лежать в бюро пропусков. Зайдите сначала туда. Потом зарегистрируйтесь в охране.

На обратном пути Кэролайн забежала в дамскую комнату. Брюс и Джейни остановились в вестибюле ее подождать. Брюс заговорил с таким видом, будто только и ждал случая поболтать наедине.

— Вчерашний поход в музей мне понравился, — сказал он.

— Мне тоже, — согласилась Джейни.

— Я хотел бы узнать, не в настроении ли ты выполнить обещание. Пообедаем сегодня? Я знаю отличный индийский ресторанчик в Южном Кенсингтоне.

Джейни почувствовала, как вокруг нее вырастает стена — будто в аэропорту Хитроу вокруг пассажира, захваченного «компудоком». Это произошло против воли, как происходило всегда с тех пор, когда первая Вспышка унесла ее родных, и Джейни привыкла к ней. С каждой утратой стена становилась прочнее, надежнее, но сейчас ей вдруг показалось, что парочку кирпичей, если постараться, вполне можно вынуть. Однако, привыкшая защищаться, Джейни знала, что так безопасней, что, пока та на месте, с ней ничего больше не случится, и не предпринимала попыток высунуть нос в мир свободных чувств. Будто узник, свыкшийся с бесхитростной и безопасной жизнью в своем узилище, она не была уверена, что ей и впрямь хочется бежать.

Она не сразу ответила, и между ними повисло тяжелое молчание. Лицо у Брюса потемнело, и по его выражению было видно, что он разгадал ее мысли.

Джейни попыталась смягчить отказ.

— Такие прогулки уже не для меня… с тех пор, — она подыскивала слово, — с тех пор, как у нас все случилось. Мне и самой хотелось бы пойти, но я так давно не была на людях! По-моему, я боюсь лишиться какого-то равновесия.

— Понимаю, — сказал он.

Он тепло взглянул на нее, и в глазах у него читалось: «Не бойся меня».

Больше он не добавил ни слова. Не давил и не уговаривал, только так, взглядом, и дал понять, что принимает все как есть.

Она смотрела ему в глаза, отыскивая причину держаться от него подальше. Но причины, которая была понятна ей самой, не нашлось.

— Какого черта, — решительно заявила Джейни, будто кидаясь в омут. — Согласна. Во сколько?

— Я заеду за тобой в семь. — Он улыбнулся. — Я закажу столик заранее.

— Отлично, — сказала она как раз в ту секунду, когда появилась Кэролайн. — Тогда до встречи.

Они попрощались и разошлись в разные стороны.

* * *

Время прошло незаметно, и, когда в тот вечер зазвонил телефон, звонок застал ее врасплох. Джейни невольно занервничала и, чтобы успокоиться, бросила на себя взгляд в зеркало у двери. Ей самой было странно, что вдруг ей захотелось хорошо выглядеть, и она подумала об этом, чего не случалось с начала Вспышки.

То, что она увидела в зеркале, ей понравилось. В сорок пять она сохранила стройность, в большей степени потому, что с тех пор неистово занималась бегом — только так она и давала выход той боли и гневу, которые поселились у нее в душе. В темных каштановых волосах лишь кое-где блестела седина, и, коснувшись серебряной пряди, она не в первый раз подумала, что неплохо бы ее закрасить. Лицо было чистое, почти без морщин — учитывая, что ей пришлось пережить, это было почти чудом, — и только в углах рта и между бровей залегли легкие складки. Джейни нахмурилась, и морщины на лбу стали глубже. Улыбнулась, и они разгладились, зато стали резче у рта. «Не одно, так другое», — расстроенно подумала Джейни. Главным ее достоянием, как считала она сама, были ноги, красивой формы, крепкие от ежедневных пробежек. Юбку она надела короткую, выше колен, чтобы ноги были хорошо видны, а небольшой каблук подчеркивал рост. Ей нравился ее рост, нравилось быть высокой — так она смотрела на жизнь с высоты, доступной чаще только мужчинам, и это доставляло удовольствие.

Она сделала, что смогла, учитывая имеющееся под рукой, и осталась удовлетворена осмотром. Единственное, что ей не удалось, это избавиться от затаившейся во взгляде глубокой печали. Ее было не скрыть макияжем.

* * *

— Выглядишь потрясающе, — сказал Брюс. — Даже лучше, чем двадцать лет назад, насколько я помню.

— Спасибо, — улыбнулась Джейни. — Возвращаю комплимент: я все еще глазам не верю, до чего же ты молодой.

— Видимо, хорошо сохранился в холодном британском климате, — съязвил Брюс. — Кстати о климате: сегодня на удивление теплый вечер. Ресторан недалеко. Возьмем такси? Или пешком?

— Конечно пешком, — ответила Джейни. — С тех пор как я здесь, чувствую себя квашня квашней. Дома я каждый день пробегаю три мили, и здесь очень этого не хватает.

— Тогда вперед, — сказал он, подставляя локоть.

«Как мило», — подумала она, беря его под руку. Прошли они так лишь по вестибюлю до вращающихся дверей, где пришлось разлучиться. Со смехом они расцепили руки, и двери выпустили их поодиночке на улицу, где они тут же воссоединились.

В этот час улицы Лондона были полупустынны, и, направляясь в сторону Южного Кенсингтона, Джейни вдруг почувствовала себя легко и свободно. У нее не было времени изучать город со дня приезда, и теперь, глядя в витрины магазинов и офисов, она убедилась, насколько здесь все было одновременно старомодно, просто и элегантно. Витрины были скромные, почти начисто лишенные тех пестрых, кричащих рекламных вывесок, которые в Штатах встречаются на каждом шагу. Она вспомнила телевизионный ролик, где техасский увалень, нувориш, просил благородную англичанку «подать» студень, отчего та едва не рухнула в обморок, и решила, что ролик вполне точно передает разницу между Англией и Америкой. Америка цивилизовалась, стандарты цивилизованности теперь ценились высоко. Но Англия была сама по себе цивилизация, и стандарты ей были не нужны. Джейни подумала, что ей не хотелось бы выбирать между ними.

— Ты уже так долго живешь здесь, — сказала она. — Есть что-нибудь, о чем ты скучаешь?

— Холодное пиво, — со смехом ответил он. — В июле, когда день-два стоит жара за девяносто пять. Но ко всему привыкаешь. Я уже даже почти забыл, что такое правостороннее движение. Меняю передачу левой запросто. И научился ценить воду.

— Я заметила, питьевая вода здесь так себе, — сказала Джейни. — Я пью из бутылок.

— Все пьют из бутылок, здешние тоже, — кивнул он. — Вы там, ребята, избалованы качеством воды. Между прочим, я живу неподалеку. — Они переходили через перекресток, и он показал на узкий дом, стоявший в одной из боковых улиц. — В маленьком городке, в доме, похожем на этот. У меня два этажа. Дом узкий, но комнаты для Лондона просторные, потолки высокие. Иногда кажется, для меня дом слишком большой, но я люблю, когда много места, и вообще, надеюсь когда-нибудь его заполнить. Я его купил несколько лет назад, как раз перед первой Вспышкой.

— Наверное, если бы ты годик подождал, он бы обошелся тебе дешевле. В Штатах спрос тогда сразу упал, и цены здорово опустились.

— Здесь тоже немного опустились, но только чуть-чуть. А раньше, конечно, и здесь были взвинчены. Теперь больше похожи на реальные. Но я не огорчаюсь. Мне мой дом нравится.

— Есть ли у тебя в жизни что-нибудь, что тебе не нравится? — спросила она почти с раздражением. — Или у тебя все сплошное совершенство?

Он на минуту задумался.

— Иногда мне не нравится одиночество, изредка жалею, что у меня нет детей, особенно когда праздники. — Он посмотрел ей прямо в глаза. — Для тебя это теперь, наверное, трудное время.

Она вздохнула:

— Праздники и дни рождения. Круглые даты тоже, знаешь, не фунт изюма. Да, в эти дни мне трудно.

— Как ты их встречаешь?

— Как можно дальше от всех знакомых мест. Но везде что-нибудь о чем-нибудь да напомнит. Никуда не денешься. Получу диплом и буду везде ездить, я имею в виду, по Штатам. Это проще, чем за границу. Надеюсь, когда у меня будет работа, я смогу как-то планировать путешествия. В новых местах легче: там уж нет ничего памятного.

— Здесь тебе тоже легче?

Она задумалась и сказала:

— Думаю, да. Здесь я в порядке.

— Очень рад, — сказал он. — Я надеялся услышать именно это.

Он улыбнулся, потрепал ее по плечу и подвел к дверям ресторана.

В ресторане пахло кардамоном и фенхелем, и мягкие переборы ситара где-то в глубине дополняли индийскую обстановку. По стенам висели разноцветные, по черному бархату, вышивки — слоны, птицы, Будды — в знакомом восточном стиле.

Заказав полбутылки красного вина, от которого стало тепло и спокойно, они сидели, рассказывали друг другу о своей жизни, удивляясь, насколько она была у них разной. Еда оказалась на вкус не хуже, чем можно было судить по запаху, и Джейни, неожиданно для себя, ела с большим удовольствием.

— Ни разу еще здесь так не объедалась, — объявила она, свернув и положив на стол салфетку. — Того и гляди, лопну.

— Тогда еще разок пройдемся, — предложил Брюс.

— Хорошая мысль.

В этот раз они пошли другой дорогой и вскоре попали в жилой район, где не было ни одной торговой вывески. Брюс вел уверенно, без колебаний решая, куда свернуть, и Джейни показалось, что он придумал какой-то сюрприз. Подозрения ее подтвердились, когда Брюс остановился перед белым кирпичным домом с очень славным небольшим палисадником.

— Вот, — сказал он, показывая на дом. — Здесь я и живу.

Джейни стало не по себе.

— Очень симпатичный, — сказала она и подумала, уж не ждет ли он, чтобы она спросила: «А как внутри?» Чтобы и мысли такой не возникало, она повернулась и с откровенным любопытством принялась разглядывать соседние дома. — Здесь очень мило.

— И очень тихо, — сказал он. — Собаки кое-где лают, но в целом очень спокойно.

Они оба замолчали, и Джейни успела выдвинуть к себе список претензий, от которых ее психотерапевт ударился бы в слезы. «Мне сорок пять лет, я взрослая женщина. Я стою возле дома человека, который мало того, что прекрасно ко мне относится, но и сам прекрасный человек. Я могу войти и отлично здесь провести время и, быть может, немного выпустить пар. Или ехать назад в гостиницу».

Они заговорили одновременно.

— Знаешь ли ты, сколько времени… — сказала Джейни в ту самую секунду, когда Брюс спросил:

— Не хочешь ли войти…

Получилось хором, а потом Джейни сказала:

— Мне ужасно хочется посмотреть, но мы уезжаем рано утром…

А Брюс сказал:

— Конечно, я так и думал. Ты, должно быть, страшно устала…

И опять получилось хором, отчего они расхохотались, превратив ситуацию в шутку.

Брюс взглянул на часы:

— Почти одиннадцать. Давай пройдем до угла. Там поймаем тебе такси.

— Отличная мысль, — сказала Джейни, чувствуя, как кровь прилила к щекам. — Мне действительно нужно перед завтрашним днем хорошенько выспаться.

Выбравшись из такси возле своей гостиницы, она думала о чем угодно, только не о сне. Она быстро поднялась к себе наверх, переоделась в спортивный костюм. Снова вышла на улицу и устроила себе такую пробежку, что пот полился градом и сердце колотилось, будто вот-вот выпрыгнет из груди.

В час ночи она вошла в ванную и включила душ на полную мощность, как истая американка. Вода обжигала разгоряченную кожу, будто калеными иголками. Очистившись, по крайней мере на время, от мелких бесов, смыв с себя грех лености, она вытерлась и голышом шмыгнула под простыню, закрыла глаза и уснула в первый раз без сновидений.

* * *

На всякий случай Джейни уложила в портфель смену белья и зубную щетку и спустилась вниз в гостиничный вестибюль ждать Брюса. Как и пообещал, когда они разговаривали по телефону накануне, Брюс приехал за ней ни свет ни заря. «Будем надеяться, наша миссия окажется удачной», — подумала Джейни, когда Брюс выруливал с гостиничной парковки на улицу, вливаясь в лондонский поток автомобилей.

Едва ли не целое утро ушло на то, чтобы выбраться из города на шоссе. Брюс следил за дорогой, а Джейни тем временем разглядывала карту, сравнивая тусклые двухмерные картинки с ярким, утопавшим в зелени реальным городом. Разговор шел по большей части о местах, где они проезжали, не касаясь никаких личных тем, к величайшему облегчению Джейни. Потом она долго сидела, закрыв глаза, утонув в глубоком сиденье, и пыталась разобраться в своих страхах. Брюс деликатно не мешал. Незадолго до полудня он свернул на боковую дорогу, к северу от шоссе.

Джейни вышла из задумчивости, только когда дорога сменилась и Брюс сбросил скорость.

— Разве здесь наш съезд? — спросила Джейни, взглянув на карту.

— Нет, — сказал он. — Ты права. Здесь мой съезд.

— Что? — удивилась она.

— Здесь самый лучший паб во всей Англии, а сейчас время обедать. До Лидса еще два часа езды. Не думаю, чтобы мой живот простил мне, если бы я ему ничего сейчас не дал.

Войдя в маленький зал в тюдоровском стиле, Джейни заметила:

— Кажется, мы слишком много времени тратим на еду.

— Но едим-то мы оба хорошо, не так ли?

С этим было трудно не согласиться. Официант положил перед ними меню, но Брюс почти тотчас свое вернул.

— Я и так знаю, что хочу, — сказал он и заказал йоркширский пудинг.

Джейни решила ограничиться супом и булочкой.

Глядя, как Брюс ест, Джейни невольно сравнивала человека, которого она видела, с тем юнцом, каким он был двадцать лет назад. Если у нее и были когда-то причины недолюбливать мальчика, то нынешний Брюс свел их на нет, он нравился ей больше и больше. Ей стало любопытно, выдерживает ли она сама сравнение с собой прежней, или он и не подумал сравнивать ту, какой она была и которой он почти что не знал, с нынешней женщиной, что открыла ему свою самую мучительную тайну. Он ел быстро, с явным удовольствием, макая в густую подливку огромные куски и то и дело облизывая пальцы. Она вспомнила, как когда-то он любил макать в кофе пончики, и, поглощая свой скромный супчик, молча продолжала сравнивать Брюса тогдашнего с Брюсом нынешним. Это было узнаванием, безмолвным признанием перемен и подтверждением ее всегдашней уверенности в том, что манера есть выдает сокровенную суть любого человека, мужчины или женщины.

Словно в ответ на ее молчаливый вопрос, он сказал:

— Вот это обед.

Она от души рассмеялась.

Он поднял брови.

— Очень рад слышать, как ты смеешься. Мне казалось, ты уже забыла, как это делается. Что тебя рассмешило?

Она пропустила иронию мимо ушей.

— Ничего особенного, пустяки. Если бы я знала, что из тебя получится такой классный парень, я, наверное, обращала бы на тебя больше внимания.

— Спасибо. Наверное.

— Не за что. Точно.

* * *

Коллеги частенько называли Теда человеком приятным, но за его обаятельной внешностью крылся суровый зануда, спартанец, который являлся на рабочее место секунда в секунду, не знал, что такое болеть, и галстук у него всегда был на месте, и прическа волосок к волоску. Когда в пятницу утром он проснулся и правый его висок разрывался от боли, он оказался к этому совершенно не готов. В доме не нашлось даже аспирина, никакой врач ему его не назначал. Многие годы он не нуждался в лекарствах.

Он едва не проспал, а когда наконец решил подняться с постели, оказалось, что это не так просто. Ноги не желали слушаться, и он опустил их на пол со стуком, как посторонний предмет. Ступни казались тяжелыми, будто обуты в железные башмаки. Во всем теле чувствовалась невыносимая тяжесть, и в какой-то момент он подумал, что за ночь что-то произошло с гравитацией. Взлохмаченные после сна волосы торчали во все стороны и никак не желали ложиться на место, так что пришлось помучиться, прежде чем они стали выглядеть более или менее прилично.

В первый раз за все время службы он прибыл на работу позже секретарши. Едва проверив электронную почту, он отключил звук в динамиках компьютера, потому что все звуковые сигналы сегодня были отвратительны. По той же причине он отключил мобильник.

Он зашел в медицинский блок и реквизировал две таблетки аспирина у докторши, которая тут же ехидно посоветовала:

— Не хотите ли зайти провериться на своем «компудоке»?

Он отверг это предложение.

«Компьютерный доктор», или «компудок», был детищем их института, однако Тед его ненавидел, избегая к нему приближаться, кроме как для обязательного обследования раз в месяц. Он достаточно насмотрелся на тех несчастных, кто пытался вырваться, когда машина, обеспечивая принудительное задержание, непременно следовавшее в случае обнаружения опасного микроба, безжалостно держала правое запястье жертвы.

Тед был до того огорчен и выбит из колеи, что выпил аспирин без воды и обжег кислотой горло. Легче ему не стало, но он тем не менее справился с половиной бумаг, приготовленных на сегодняшний день, хотя делал все автоматически, не вникая толком. Потом он надиктовал список всего того, во что должен был вникнуть, включая списки кандидатур на место Фрэнка. В конце концов он решил отправиться домой и лечь в постель, но, уже уложив портфель, вспомнил про клочок ткани. Тед точно знал, что кому-то нужно позвонить, но никак не мог сосредоточиться. Он порылся в памяти, где было все, что угодно, кроме нужной информации. «Кому я должен звонить? Что должен сказать? Наверное, я и впрямь заболел, если ничего не помню», — подумал он в тревоге, и ему в первый раз пришла в голову мысль, что болезнь, скорее всего, серьезнее, чем обыкновенная простуда. Может быть, грипп. Он решил, что ляжет в постель и будет пить что-нибудь теплое, хорошо бы еще принять аспирин, если его удастся добыть (если бы Брюс был на месте, он бы сразу выписал рецепт!). Тед нисколько не сомневался в том, что через день вернется к работе в полном или почти в полном порядке.

Он бросил думать про звонок и сосредоточился на клочке ткани. Логичнее всего его было искать в лаборатории, и Тед туда и отправился в надежде, что идет не напрасно, потому что чем дальше, тем хуже ему становилось, и он начинал понимать, что силы следует экономить, а все дела можно отложить на потом. Когда он придет в себя. Он положил ладонь на серый экран и услышал тихий щелчок. Войдя в лабораторию, он тут же услышал пощелкивание другого рода и увидел Кэролайн, которая печатала за компьютером.

Он успел забыть о ее визите и растерялся от неожиданности. Он видел ее лишь дважды, но узнал немедленно по гриве рыжеватых волос, спускавшихся на плечи мягкими волнами. Она сидела спиной, и вдруг ему захотелось взять эти волосы в пригоршню и приложить к щеке. Он подумал, возмутилась бы она или нет от такого нахальства.

Он протянул к ней руку, но, спохватившись, отдернул, исполнившись искреннего стыда за столь неподобающее поведение. Прежде он скорее бы решился погладить льва, чем женщину без разрешения, и теперь сам был возмущен своим порывом. «Господи Боже, что же это такое со мной?» — в отчаянии подумал он. Ему стало неловко стоять рядом, когда она не знала о его присутствии. Забыв про больное горло, он кашлянул, чтобы дать ей о себе знать, и тут же скривился от боли.

Кэролайн услышала его и повернулась. Он чуть не задохнулся, но был доволен тем, что смог с собой справиться и не подал виду, что изумлен и чуть ли не напуган. Кэролайн — конечно, это была она — изменилась до неузнаваемости. Куда подевался ее нежный румянец, который он видел в прошлый раз. Лицо ее было бело как мел, веки покраснели. Голову она повернула, похоже, с трудом.

— Добрый день, Кэролайн, — сказал Тед. — Как вы себя чувствуете?

Она кашлянула дважды, сухо и коротко, прикрыв рот ладонью.

— Честно говоря, бывало и получше, — ответила она. — Похоже, я подхватила какую-то заразу.

— Похоже, мы оба подхватили заразу, — сказал Тед. — Наверное, у нас простуда. Бич современной медицины. Рад, что не я один, однако сожалею, что вы страдаете вместе со мной.

— Спасибо, — слабо улыбнулась Кэролайн. — По-моему, у меня не просто простуда. Голова раскалывается с самого утра. Перекопирую еще несколько файлов, и в гостиницу, под одеяло. Надеюсь выздороветь раньше, чем мной заинтересуются местные биокопы. Я так думаю, если сразу поехать и лечь, то никто ничего не заметит. И не буду тут у вас путаться под ногами.

Отвернувшись, она шмыгнула носом.

— Вы нисколько не путаетесь у меня под ногами. Мне нужно было только заглянуть в холодильный блок. А потом я тоже свободен. Кстати, не знаете, как там наши друзья в Лидсе? Нашли они образцы или нет?

Слово «Лидс» снова напомнило о телефонном звонке. Каким-то образом они были связаны, но он не понимал каким. Его обдало горячей волной, когда он почувствовал одновременно злость и беспомощность. Кэролайн в это время о чем-то спросила, но он пропустил начало фразы.

— …вечером, если им удастся их отыскать, — только и услышал он.

Она говорила, что, скорее всего, они вернутся вечером. Тед почти наверняка знал, что так быстро им не обернуться, ибо колесики бюрократии, в особенности британской бюрократии, вертятся медленно. Однако он не стал говорить ей о сомнениях, а завел разговор о клочке ткани.

— Значит, у вас было время изучить то, что вы нашли, с обрывком ткани? Очень интересная находка. Вам наверняка хотелось с ней поработать.

— Нет, сегодня не было времени, — ответила Кэролайн, — у меня очень много дел, и кроме того, мы… — Тут она закашлялась. Она поднялась и согнулась пополам, упершись руками в колени, чтобы было легче дышать.

Встревожившись, Тед подошел к ней помочь и погладил по спине, чтобы успокоить кашель. Секунду спустя она выпрямилась, покашливая только слегка.

— Простите, — улыбнулась девушка, когда к ней вернулась способность разговаривать. — Это уже было неприлично. Кажется, мне немедленно пора в гостиницу.

«Нет, — в отчаянии подумал он, — сначала скажи, куда ты перепрятала этот чертов клочок!» Лихорадочно он пытался придумать, как бы потянуть разговор, но мозги отказывались служить, похожие сейчас на пудинг из тапиоки, где в густой, плотной желейной массе плавает непонятно что. «Думай!» — прикрикнул на себя Тед. И, мучительным напряжением воли отогнав мутную волну, в конце концов сообразил, что можно предложить свою помощь. Он вздохнул с облегчением, радуясь хоть одной разумной идее.

Он придал себе самое заботливое выражение лица, какое смог.

— Могу ли я что-нибудь для вас сделать? — спросил он, всячески изображая сочувствие. — Вам наверняка не обойтись без помощи. Во всяком случае, до возвращения вашей подруги. Могу предложить свою.

Кэролайн снова села и, кашляя, принялась складывать пожитки.

— Если мне станет хуже, действительно понадобится помощь. Система мед обслуживания у вас до того непростая, что я ее боюсь едва ли не больше, чем болезни. Если меня изолируют, то сложностей не оберешься, а Джейни до смерти боится сдавать отпечаток. Она собиралась вернуться в Штаты раньше, чем от нее потребуют его сдать.

Он не согласился с таким отношением к отпечатку. Они с Брюсом сделали весомый, если не главный вклад в разработку этой технологии, и хотя сам он первый не стал бы уверять, что нормальный человек назвал бы процедуру «приятной», но, с другой стороны, мало кто откажется признать ее впечатляющей. Зато он согласился с тем, что для туристов здесь кроются определенные сложности.

— Это понятно. Сложности могут быть.

— Если бы Джейни была здесь, — продолжала Кэролайн, — она, конечно, сделала бы, что нужно, но ее нет, и я не знаю, когда она вернется. Не могли бы вы подсказать, к какому врачу можно обратиться, если придется? Кто бы не выдал. Не знаю, чем я заразилась, но развивается болезнь очень быстро.

Он мог бы назвать сколько угодно врачей, связанных с институтом, кто был бы только рад оказать втихаря помощь, хотя формально это было, конечно, в обход закона. Однако он боялся отдать Кэролайн в чужие руки. Ему самому становилось все хуже, мысли путались, но он твердо знал, что нельзя отпускать девушку, пока тряпка у нее. Он слишком многим рисковал. Из нагрудного кармана халата он достал ручку, из бокового — блокнот и написал номер телефона.

— Это мой домашний номер. — Он протянул Кэролайн листок. И чтобы она не поняла, что он сам не уверен в будущем, добавил: — Я могу выйти, так что если я вам понадоблюсь, оставьте на автоответчике сообщение. Я сразу найду для вас врача.

— Спасибо, — с искренней благодарностью сказала Кэролайн, взяв листок.

— Знаете ли, — вырвалось у Теда, — я в самом деле не понимаю, почему вы, американцы, так сопротивляетесь тому, чтобы у вас сняли отпечаток тела. Это мало чем отличается от маммограммы и уж никак не хуже томографии. — Он пожал плечами, вспоминая, как в последний раз, после первой Вспышки, проверял тестикулы на предмет обнаружения нарушений. — Это же отличное средство диагностики. Максимум информации о своем теле за минимум времени.

— Я думаю, Тед, здесь целый комплекс проблем, и дело не в качестве диагностики.

— Ну, я думаю, здесь отношение зависит от точки зрения. Однако поспорим об этом в другой раз. — Он улыбнулся, слишком приветливо. — Может быть, имеет смысл заглянуть к вам в гости на эти выходные, пока вы будете в одиночестве. Где вы остановились?

Ничего не подозревавшая Кэролайн назвала гостиницу.

— Ну, будем на связи, — сказал Тед.

Неохотно он распрощался с ней и отправился в морозильный блок. В лаборатории он вспомнил, что нужно было еще подготовить P. coli, и хотел сделать это, прежде чем окончательно свалится. Новый эксперимент теперь казался чем-то далеким, в миллионах световых лет. Все, что он сделал, — просмотрел список образцов, которые у них хранились и все были на месте. На большее его не хватило.

Перед тем как уйти, он зашел в мужской туалет. Держа руки под краном, он поднял глаза на свое отражение в зеркале.

У него распухала шея.

* * *

Остаток пути до Лидса Брюс и Джейни мирно болтали. На одном участке пути, где движение было поменьше, Джейни села за руль, чтобы Брюс немного отдохнул. Возле Лидса, где движение опять стало довольно плотным, он вернулся на водительское место. Через некоторое время они съехали с шоссе и двинулись по боковой дороге, которая привела к бывшей фабрике игрушек. Брюс поставил машину на парковке, и Джейни, разминая ноги, затекшие после езды, взглянула на часы.

— Два сорок пять. Если за час управимся, то сегодня же и вернемся.

— Имеем все шансы, — запирая машину, согласился Брюс. — Будем надеяться, Тед подготовил нам почву.

Охранник, задав Брюсу несколько вопросов, принялся рыться в компьютере в писках запроса о пропавших трубках. Брюс и Джейни с нетерпением ждали, от цели всего в двух шагах, но все-таки не добравшись. Однако запроса от Теда не поступило.

— Я сейчас попытался связаться с ним в офисе, — сказал охранник, — но компьютер не отвечает. Может быть, у вас есть другой способ его отыскать?

Брюс немедленно набрал номер мобильного телефона, но Тед не отозвался.

— Черт! — сказал он в явном недоумении. — Не отвечает. Очень странно. В жизни не видел, чтобы он забыл мобильник.

Они звонили ему полчаса, но Тед все равно не ответил. Брюс и Джейни так оба ругались, что охранник, не желая подвергаться незаслуженным оскорблениям, перенаправил их к своему начальнику. Тот пообещал им, что если они напишут заявку, то завтра утром и без разрешения Теда получат пропуск.

— А как насчет моих полномочий? — с негодованием спросил Брюс. — Они что, ничего не значат?

— Конечно значат, — расплывшись в сладкой улыбке, ответил начальник охраны. — Не будь их у вас, вы получили бы свои материалы не раньше чем через неделю.

Брюс отвел Джейни в сторону:

— Не знаю, что и сказать. Мне очень неловко. Действительно, очень жаль. Тед никогда не подводит, когда дело касается организации. Ума не приложу, почему он не позвонил. Обязательность у него вообще пунктик.

Джейни тщетно пыталась скрыть разочарование. Нахмурившись, она вдруг почувствовала, до какой степени устала. Она потерла виски, чтобы унять начинавшуюся головную боль, и постояла молча, не зная, что сказать. Потом подняла глаза.

— Везде одно и то же дерьмо, — удрученно проговорила она. — Что же удивляться, что мир разваливается на части.

Брюс помолчал, тоже не нашедшись с ответом.

— Как говорят британцы: вот именно, — наконец выдавил он из себя.

Помеха была слишком нелепой и слишком ничтожной, и Джейни вспылила:

— То-то и оно, что именно, твою мать!

Бурная ее реакция Брюса не удивила. Он лишь попытался найти какое-нибудь решение.

— Что будем делать? Твой ход.

Джейни тяжко вздохнула:

— Я сама хочу понять, что делать. Если мы и завтра их не заберем, то тогда проще взять новые пробы. По-моему, нужно продолжать звонить Теду. Вдруг он все же поможет.

Не желая тешить ее иллюзиями, Брюс покачал головой:

— Не похоже на то.

— Во сколько они закрываются?

— Наверное, в пять тридцать. — Он взглянул на часы. — Значит, у нас еще два часа. Будем звонить Теду и заполним заявку. Но даже если мы дозвонимся, то выедем только в ночь. Не уверен, что справлюсь. Придется нам здесь заночевать, разве что ты решишь сейчас же двинуть обратно, чтобы с утра пораньше выйти рыть новые пробы.

Джейни походила, сложив руки на груди, будто защищаясь, и тяжелый портфель болтался сбоку на ремне.

— Я не связалась с владельцами, — сказала она. — Я так была уверена, что мы их заберем. Я даже еще не знаю, разрешат они мне копаться у них второй раз или нет.

Глядя в ее полные отчаяния глаза, Брюс ощутил себя виноватым.

— Послушай, — сказал он, — нужно решить, что делать. Я вполне могу задержаться до завтра, тем более что если мы даже сейчас развернемся и уедем, то вернемся все равно слишком поздно, чтобы тебе начинать с кем-то договариваться. Здесь, в Лидсе, есть очень милая гостиница, и номер в ней наверняка найдется.

Она подняла на него удивленный взгляд.

— Два номера, — быстро исправился он.

Она тяжело вздохнула:

— Не думаю, чтобы у меня был большой выбор. Придется задержаться. И я была бы очень тебе благодарна, если бы ты все же заполнил заявку. На всякий случай. Но если завтра с утра нам их не выдадут, я немедленно возвращаюсь в Лондон. Нужно будет немедленно зарыться в землю, как крот, дня на два.

— Мне действительно жаль, что все так получилось.

— Здесь нет твоей вины, Брюс. Ты сделал все, что в твоих силах. Думаю, мне сейчас пора связаться с Кэролайн. Пусть начнет обзванивать владельцев. Можно воспользоваться твоим телефоном?

Он дал ей телефон, и она набрала гостиничный номер. Кэролайн не ответила, так что Джейни оставила сообщение со всеми инструкциями на автоответчике. Потом Брюс еще раз попробовал дозвониться до Теда, но тот так и не взял трубку.

* * *

Брюс заполнил с десяток бланков, которые требовались для склада медицинских материалов, и они, сев в машину, в гробовом молчании двинулись в Лидс. На улице Брюс уточнил дорогу, и им показали, как проехать к бывшему заводу, где теперь находилась та самая маленькая, симпатичная гостиница, которая запомнилась Брюсу по предыдущей поездке. Дальше они нашли ее легко, в старых кварталах города, который во времена Эдуарда считался промышленным центром, а теперь еле справлялся с налогами. Гостиница располагалась в районе шикарных жилых домов и увеселительных заведений, выстроенных в ренессансном стиле. Давнишнюю многолетнюю грязь викторианской фабрики смыл песчаный душ, и здание гостиницы из красного кирпича стояло чистое и аккуратное, приятно согревая взгляд теплым светом в лучах предвечернего солнца. Джейни, окутанная его отраженным теплым сиянием, почувствовала себя под защитой.

Она даже показалась себе чрезвычайно умной и ко всему готовой, когда, выйдя из машины, вспомнила о случайно сунутых в портфель трусах и зубной щетке. Но самодовольство ее улетучилось, едва Брюс, тоже выйдя из машины, достал из багажника чемодан.

— Люблю быть ко всему готовым, — сказал он, передавая чемодан портье. — Следовало предупредить тебя о такой вероятности.

Она подавила желание выругаться и мило улыбнулась:

— Все в порядке. Я тоже подумала, что все может пройти не так гладко. И тоже сунула в портфель кое-какие мелочи.

— Умница, — сказался. — Тогда пошли обоснуемся, а потом спустимся пообедаем.

Они договорились, во сколько встретиться, и разошлись по своим очень уютным номерам, оказавшимся в разных концах коридора. Наскоро освежившись, Джейни бегом отправилась в соседний квартал, где еще работали несколько магазинов. Выбрав там себе платье и миленькие сережки, она вернулась обратно.

«Все царство за хорошую пробежку», — подумала она, прибавляя шагу. К тому времени, когда подошла к гостинице, она почти окончательно пришла в себя. Приняв душ и переодевшись, Джейни вставила в уши серьги и придирчиво осмотрела себя в зеркале.

— Для старой клячи неплохо, — сказала она своему отражению и направилась вниз.

* * *

При ее приближении Брюс поднялся из-за стола и отодвинул ей кресло.

— Позволил себе выбрать вино, которое, на мой взгляд, тебе понравится, — сказал он. — Распорядился принести, когда ты придешь.

Не успел он договорить, как появился официант с двумя бокалами, бутылкой и штопором. Повернул, как положено, к Брюсу этикеткой бутылку, а когда тот кивнул, быстро, в несколько поворотов деревянной рукоятки, беззвучно извлек пробку. Налил в один бокал немного вина и вежливо отступил в сторону, ожидая, пока Брюс оценит аромат и попробует на вкус. Брюс отпил темно-красной жидкости, одобрил, официант, снова приблизившись, наполнил бокалы.

Джейни с любопытством наблюдала за этим ритуалом, мысленно сравнивая Брюса нынешнего с Брюсом прежним. В конце концов она пришла к выводу, что Брюс нынешний выглядит элегантней, чем Брюс прежний, научившись за годы, прожитые в Старом Свете, ценить вещи, которые в Америке мужчины чаще всего попросту не замечают. Он стал галантен, манеры приобрели отшлифованность. К тому же он превратился в красивого мужчину.

Окна гостиной выходили на канал, где в медленных водах играли отблески закатного солнца. Почти горизонтально падавшие лучи окрашивали все теплым, сверкающим светом, и Джейни завороженно смотрела на огненно-красное сияние. По жилам от темного вина разлилось волшебное тепло. Официант подходил, не дожидаясь приглашения, незаметно наполнял бокалы и вновь отступал, растворяясь в полумраке зала. И Джейни, сама того не желая, вдруг заметила, как защитные барьеры рушатся, спадают напряжение и усталость после долгого, трудного дня, и она спокойно откинулась в низком кресле. Она прикрыла глаза и почувствовала, как на душе становится так же тепло и почти легко. Снова открыв их, она увидела устремленный на нее взгляд Брюса и быстро потупилась.

Она была ему интересна. Джейни знала это и без слов, и, пусть она не могла сейчас принять это полностью, ей стало удивительно хорошо. Она понимала, что он не в состоянии оценить, через что ей пришлось пройти, каким бременем это легло ей на плечи и как трудно заново учиться сходиться с людьми. Впервые с того дня, когда похоронила мужа, она позволила себе признаться в том, как ей хочется ощутить чье-то прикосновение. Она сидела, чувствуя на себе ласковый взгляд Брюса, от которого покалывало кожу, будто электрическим током, и впервые не загнала тотчас же эти мысли назад. Глаза затуманились, и Джейни прикусила губу в благородном стремлении отогнать слезы. Ей не хотелось, чтобы он понял, в каких растрепанных чувствах она пребывает.

Ласково он положил руку ей на локоть, и она почти испугалась того, какая у него теплая ладонь. И, словно почувствовав ее страхи, он сказал:

— Джейни, обещаю не думать ничего такого. Но мне действительно хочется понять, что с тобой происходит.

Нижняя губа у нее задрожала, и Джейни опустила глаза.

— Все в порядке, — сказала она ровно. — Тебе ничего не грозит.

И, чтобы достичь состояния вакханки, которой можно все, осушила бокал. Деликатно икнув, она тихо сказала:

— Мне сорок пять лет, а я как ничего не стоила, так и не стою.

Он улыбнулся:

— Так уж и ничего. Не много, может быть. Но никак не ничего.

Улыбнувшись в ответ, она испытующе глянула ему в лицо.

— Не много, может быть? — осторожно сказала она. — Сказка хорошо начинается, но плохо заканчивается.

— Понятно. Но мне все еще хотелось бы ее послушать.

Она говорила медленно, обдуманно, будто история, которую рассказывала, была чем-то хрупким и могла поломаться от неудачно выбранного слова. Когда она начала говорить, язык ее немного заплетался от вина.

— Закончив ординатуру, я вышла замуж за человека по имени Гарри Кроув. Гарри был педиатром. У нас был очень милый дом и очень… милая жизнь. Мы с ним все делали правильно. Все. Каждое утро я думала, какая у меня правильная, хорошая жизнь, и я даже немного пугалась. Я имею в виду жизнь, какой ты живешь сейчас — когда хорошо. Когда доволен.

Она умолкла, потянулась подлить себе еще немного вина, но Брюс перехватил бутылку:

— Позволь за тобой поухаживать. — Он налил немного и попросил: — Пожалуйста, продолжай.

Она почувствовала, как опять наваливается привычная тоска, но, понимая, что Брюс ждет продолжения, заставила себя рассказывать дальше.

— У нас были акции, которые мы купили при Рейгане и продали перед самым началом кризиса. Мы купили дом, когда цены еще не успели взлететь. В начале девяностых мы вложили деньги в фонды новых технологий. Мы оба любили работу. Наша дочь ходила в чудесную частную школу, хорошо училась, занималась спортом и музыкой…

Брюс слушал внимательно, рисуя себе картины чужой рухнувшей жизни. Когда голос ее начал заметно подрагивать, он снова коснулся ее руки и почувствовал, как она от этого напряглась.

— Пожалуйста, Джейни…

Порывисто задышав, она вновь принялась рассказывать, давая боли выйти наружу.

— Однажды утром они уехали вместе. Была моя очередь отвозить Бетси, но Гарри в тот день собирался на семинар в университете, и школа ему оказывалась по дороге. А я тогда работала по вызовам, и в тот день мне не нужно было никуда идти. Помню, в восемь утра они садились в машину, а я стояла в пижаме и смотрела на них из окна.

Нам тогда только-только начали приходить сводки об эпидемии. Мы уже получили министерский бюллетень, однако новости еще не поспевали за эпидемией, и мы не знали общей картины. Школьная администрация тоже не знала. А накануне работница у них в столовой отпросилась домой, жалуясь на температуру и боль в желудке. Последнее, что она сделала перед уходом, — приготовила завтраки на несколько дней вперед.

К двум часам дня все, кто съел этот завтрак, почувствовали себя плохо, а сама сотрудница умерла. Когда ее привезли на «скорой», кто-то из врачей, прочитавших бюллетень, выяснил, где она работала. Он тотчас же позвонил в отдел здравоохранения, и школу поставили на карантин.

Днем меня саму вызвали по «скорой», и я позвонила Гарри, чтобы он после семинара забрал Бетси. Когда он туда приехал, в школе уже был карантин, но он как-то пробрался внутрь, наверное, сказал, что он детский врач. Думаю, на месте полицейских и я впустила бы его. Из четырехсот человек, запертых в этой школе, слегли триста пятьдесят шесть. Все триста пятьдесят шесть умерли. Гарри и Бетси не попали в счастливчики. Тела выносили и передавали патологоанатомам. Больше я их не видела. Через неделю похоронены были все.

— Какой кошмар, Джейни, бедная… Мне искренне жаль…

— Это не все, — сказала Джейни, и слезы полились по щекам. — Я заказала им заупокойную службу. Хоронить было некого, но мне нужно было что-то сделать, предпринять, что положено, когда люди умирают. Приехали родители. Когда это все случилось, они были в Пенсильвании, так что сразу сели в машину и поехали, чтобы быть рядом и попасть на отпевание. По дороге они остановились отдохнуть в Джерси и что-то там съели…

Она пьяно всхлипнула.

— И они заразились? — спросил Брюс.

Джейни быстро закивала, зажмурилась, и слезы закапали на ее руку, на руку Брюса и на скатерть.

— О господи… — пробормотала она, — ты только на меня посмотри. Снова расклеилась.

Брюс улыбнулся:

— Нужно было бы доложить о публичном испускании физиологических жидкостей…

Джейни вытерла слезу ладонью, шмыгнула и сказала:

— Хорошо, что в Штатах закон этого не запрещает. Иначе сидела бы я уже в тюрьме.

Брюс поднялся и обошел ее сзади. Не спрашивая разрешения, обнял за плечи и уткнулся Джейни в плечо. Он стоял так, обнимая ее с мягкой уверенностью, и она снова тихо заплакала, не сопротивляясь попытке ее утешить.

На них начали оглядываться. Они не шумели, но Брюс поднялся слишком резко, и несколько человек повернулись в их сторону. Джейни не видела, что они стали центром внимания, а Брюс не хотел, чтобы она это увидела, и, встречаясь взглядом с любопытными, молча будто просил: пожалуйста, отвернитесь. И в конце концов любопытство угасло, сменившись безмолвным сочувствием.

Через несколько минут Джейни, успокоившись, похлопала его по руке, попросив тем самым сесть. Он понял ее, отпустил и снова сел в свое кресло.

Джейни посмотрела на него красными, опухшими от слез глазами и сказала, удивляясь себе самой:

— Не могу передать, до чего мне стало легче. Спасибо.

— Не за что. Обращайся, когда захочешь. Не знаю, как я справлялся бы, случись мне пройти через такое. Ты очень мужественный человек и очень быстро вернулась к нормальной жизни.

— Ох, такие штучки здорово портят характер. Со мной, когда все это случилось, вообще-то и разговаривать было трудно. Такое было чувство, будто у меня все кишки наружу и я пытаюсь запихнуть их обратно.

Они посидели молча. Джейни отерла глаза. В тишине слышны было только негромкие голоса посетителей за столами. Брюс махнул официанту, чтобы тот принес новую бутылку вина, и, выдержав паузу, сказал:

— Я думал, обедать мы пойдем в другое место, но, может быть, лучше останемся здесь?

— Опять есть! — воскликнула Джейни. — Похоже, мы только и делаем, что едим, когда видим друг друга. Я, кажется, так надралась, что и меню не прочту.

— Зато я могу сделать заказ для нас обоих, — предложил он.

Потянувшись, она коснулась его руки:

— До чего ты стал славным парнем. Заказывай что хочешь, только не улиток, — сказала она, слегка запинаясь. — Ненавижу всю эту пакость.

Она внезапно умолкла, чувствуя, что слишком пьяна, а тем временем добрый старый Брюс выяснил, в чем нет улиток, и сделал заказ.

Вскоре им принесли обед, и, поглощая еду, Джейни постепенно начала приходить в себя, удивляясь и даже отчасти обижаясь на Брюса, потому что он нисколько не захмелел, а она набралась, как пьянчужка. Но вечер шел своим чередом, и в конце концов она повеселела, а разговор перешел к другим темам. Печаль рассеялась, отошла на второй план, и к тому времени, когда они закончили обед, Джейни почувствовала себя рядом с Брюсом необыкновенно уютно.

Когда они шли по гостиничному вестибюлю, Джейни искренне радовалась их знакомству, столь недолгому, но так стремительно развивавшемуся. Благодаря ему она изменилась, ощутила близость привлекательного мужчины, и ощущение это отозвалось теплом, разлившимся по телу. «Это заметно, ты не можешь этого не замечать», — подумала она, глядя на Брюса. Было уже поздно, и в старом лифте, похожем на птичью клетку, который вез их наверх, никого, кроме них, не было. Брюс обнял ее, на этот раз глядя ей в лицо, притянул к себе. Она почти не сопротивлялась, когда он, заглянув ей в глаза, осторожно ее поцеловал. Потом отстранился, улыбнулся и поцеловал по-настоящему, закрыв на этот раз глаза.

Но колдовство вина рассеялось, и, когда двери лифта открылись, Джейни поспешно отстранилась. Она окончательно пришла в себя, вспомнила о работе и цели своего нахождения здесь. Ей отчаянно хотелось вырваться из тисков пережитого, но страх привязаться еще к одному человеку, которого также когда-нибудь отберут, не отпускал. Твердо, своим будничным голосом, она сказала:

— Мне лучше уйти. Пора подышать свежим воздухом. — Она выскользнула из его объятий. — Спасибо за чудесный вечер. Мне намного легче. — И, оставив растерянного Брюса смотреть вслед, решительно направилась к лестнице.

 

Девять

«Если Иисус был у них бедным плотником, то зачем они ему теперь строят такие дворцы», — подумал Алехандро, потрясенный роскошью убранства папского дворца с его великолепными коврами и гобеленами в каждом зале. По стенам висели картины, искуснее которых Алехандро не видел ни разу в жизни. Статуи пышнотелых, почти нагих богинь его взволновали и потрясли: никогда раньше он не сталкивался с таким эротичным изображением женского тела. Да ему и негде было такое видеть, не в медицинских же книгах, где изображения хотя и присутствовали, но они были всего лишь обыкновенными рисунками и не шли ни в какое сравнение с этими шедеврами. «Это у них называется священный дом», — в недоумении подумал Алехандро, ожидавший найти здесь если и красоту, то смиренную, благочестивую, а не откровенно мирскую. Мог ли он в тот момент проникнуться почтением к христианам, чьих путей он не понимал, или же столь явный отказ от простоты веры заслуживал презрения?

«Узнаешь в свое время», — ответил он сам себе.

В руке у него был пергамент с приказом Папы явиться во дворец. Он поискал глазами, у кого бы спросить, и решил подойти к стражнику в роскошных доспехах, который стоял у стены.

— Прошу прощения. — Он показал стражнику пергамент. — Меня сюда вызвали этим приказом. Куда я должен идти?

— Туда, в эти двери, — показывая направо, ответил вооруженный до зубов стражник, мрачного вида бородач, больше смахивавший на бандита, чем на священника.

Второй стражник стоял возле новых дверей, украшенных причудливой резьбой и отполированных до блеска. Таких огромных дверей Алехандро тоже никогда не видел. «Сколько стражей, — подумал Алехандро, продолжая недоумевать. — Зачем бедному плотнику целая армия?» Он опять показал пергамент, и второй стражник распахнул перед ним тяжелую дверь в огромную комнату, похожую, как подумалось Алехандро, на зал суда. В этом зале он оказался среди других, таких же, как он, растерянных приглашенных.

Подавленный великолепием дворца, он присоединился к небольшой группе гостей, собравшихся посередине зала и с благоговейным трепетом взиравших на роскошное убранство. Они оглянулись все одновременно, услышав шум у дальней стены. Огромные резные двери распахнулись, и вошли два еще более вооруженных и закованных в броню стражника. Каждый нес церемониальный жезл, а между ними по-королевски величественно выступал высокого роста человек. По рядам ожидающих пробежал шепот.

Вошедший был облачен в длинную красную рясу, отделанную у ворота и по обшлагам горностаевым мехом, с золотой пряжкой на поясе, в которой сверкали алмазы и жемчуг. Он прошел на середину и встал, молча ожидая, когда все заметят его появление. Несмотря на все свое нетерпение, Алехандро сообразил, что этот человек, пристально и с неприкрытым неодобрением изучающий толпу стоявших перед ним людей, привык завладевать общим вниманием, где бы ни появлялся. Пронзительный взгляд его умных глаз, близко посаженных у тонкой переносицы, перебегал от лица к лицу, на мгновение задержался на Алехандро, а потом еще на двоих. Губы его тронула едва заметная усмешка, он отвел взгляд и кивнул одному из стражей; тот громко ударил жезлом об пол. Собравшиеся немедленно замолчали, и человек в красном заговорил:

— Если среди вас есть евреи, сделайте шаг вперед.

Алехандро обмер от страха. «Значит, испанские солдаты добрались и до Авиньона? Неужели меня вот-вот схватят?» Он с тревогой оглянулся вокруг. «Почему велено выйти только евреям?» В городе не витало слухов об отмене папского эдикта. Стоя в огромном зале, полном чужих людей, юноша постарался скрыть свои чувства, хотя справиться с дрожью было непросто. Заинтересуйся им кто-нибудь, обрати пристальное внимание, он не выдержал бы и непременно выдал себя.

В ужасе он смотрел, как евреи один за другим выходят на середину зала, кое у кого на рукавах были нашиты желтые кружки. Этим людям не нужно было принимать решение, за них уже все решили. Они встали отдельной группой, не зная, какая им уготована судьба.

Алехандро видел страх в их глазах, но кроме страха в них читался и гордый вызов, и молодой врач устыдился своей трусости.

Высокий человек в красном посмотрел на евреев с презрением.

— Можете идти, — сказал он.

Евреи переглянулись, не веря своему счастью. Страх на их лицах сменился чувством облегчения. Они повернулись и торопливо последовали к дверям, не веря столь благополучному исходу.

Поздно было идти за ними, и Алехандро лишь проводил их печальным завистливым взглядом. Высокий человек сделал знак всем располагаться, и оставшиеся несмело заозирались, не зная, куда сесть. К величайшему изумлению Алехандро, им были предложены роскошные мягкие кресла, которыми он любовался до начала аудиенции.

Когда все заняли свои места, человек в красном проследовал к возвышению, где стояло великолепное золоченое кресло, и, усевшись, обратился к собравшимся:

— Просвещенные врачи, коллеги. Меня зовут Ги де Шальяк. Я имею честь состоять личным врачом его святейшества Папы Клемента Шестого и действую с его ведома и поручения. Его святейшеству потребовалась ваша помощь в одном деле, чрезвычайно важном для Святой Церкви и королевства Франции.

Вам и самим известно, что сейчас мы терпим страшнейшее, невиданное бедствие от поразившей нас чумы. Насколько нам известно, эпидемии подверглась вся Европа, и каждый день уносит тысячи жертв. Возлюбленный брат наш во Христе король Эдуард Третий написал, что беда достигла и берегов Англии, отчего почил в бозе архиепископ Кентерберийский, и мы скорбим о его кончине.

Король Эдуард скорбит также о кончине дочери своей Джоанны, которую болезнь настигла на пути к ее избраннику, отпрыску королевского дома Кастилии…

Свадебный поезд с прекрасной дамой! Алехандро вспомнил первую историю, услышанную в таверне по пути в Авиньон.

— Его святейшество, — продолжал де Шальяк, — с огромной заботой и беспокойством следит за судьбой королевского дома Англии, полагая, что Англия играет важнейшую роль в установлении политической стабильности во всей Европе. Несмотря на временные противоречия, возникшие между нашими двумя странами, его святейшество желает вдохновить благородное дворянство, английское и французское, забыть разногласия и всемерно способствовать созданию новых родственных союзов, чье значение для мира и процветания невозможно переоценить. Воля Господа такова, что английский королевский дом должен быть связан родственными узами с другими дворами Европы. Ибо если высочайшие семейства сейчас будут ослаблены бедствием, то под угрозой окажется весь наш миропорядок, что стоит вразрез с интересами Святой Церкви.

Оглянувшись, Алехандро увидел, с каким восхищением слушают собравшиеся врачи эту напыщенную речь.

— Лично мне вверено заботиться о здоровье и благополучии, охраняя их величества от постигшей нас напасти. У меня есть собственный метод, и, хотя мой пациент недоволен наложенными на него ограничениями, едва ли кто-то станет оспаривать целесообразность моих действий.

Возлюбленный брат наш, его святейшество Папа повелевает нам защитить от бедствия королевские семейства Европы. Он собрал вас сегодня здесь, тем самым признав ученость и опытность каждого, с тем чтобы призвать вас на священную войну с постигшим всех нас бедствием. Сегодня же я начну знакомить вас с мерами предосторожности, предписанными мною его святейшеству. В скором времени вас отправят посланниками его святейшества ко дворам Европы и в Англию. В вашу задачу будет входить сохранение здоровья членов августейших семейств. Мы не должны допустить, чтобы чума погубила семейства, процветавшие множество десятилетий, и разрушила наши планы на будущее.

Речь была продумана мастерски, и вскоре Алехандро заметил, что увлечен ею не меньше остальных.

— Вы отправитесь в путешествие сразу же, едва будет закончено обучение, и я лично отпущу вас по домам, собраться и забрать инструменты. Если у кого-то есть семья, его святейшество возьмет на себя заботу о ней на время вашего отсутствия. Сейчас мы составим список собранных здесь медиков, который я передам его святейшеству.

Тут Алехандро Санчес понял, что стоит ему назваться, как его немедленно арестуют за убийство епископа Арагонского, и потому ничего не оставалось делать, как скрыть свое имя. С грустью он подумал об этом, не желая расставаться с именем, которое любил и которым привык гордиться, ибо это было имя его отца.

Когда до него дошла очередь, он твердо посмотрел в пронзительные голубые глаза де Шальяка и спокойно сказал:

— Эрнандес. Меня зовут Алехандро Эрнандес.

— Испанец? — спросил де Шальяк.

— Oui, monsieur, испанец.

Огорченные переменами в своей жизни, растерянные врачи и с ними Алехандро поселились в роскошных палатах папского дворца, где затем три дня проходили учебу под бдительным оком де Шальяка.

Их отлично кормили, и, поскольку Папа желал найти в них преданных сторонников, все их требования немедленно выполняли. Де Шальяк не спускал с них глаз, обучая мелким премудростям карантина и в то же время изучая характеры, с тем чтобы обнаружить свойства, каким он не в силах был научить.

Будущие посланники Папы каждый день собирались слушать его лекции в одном из роскошных залов дворца. Де Шальяк поднимался на возвышение и своим менторским голосом читал лекции по нескольку часов в день, и Алехандро приходил в восхищение от того, что тот, казалось, никогда не уставал. «Он любит свою работу так же, как и я», — подумал молодой врач однажды.

— Всегда следует совещаться с астрологами, — сказал де Шальяк в первый день, — чтобы точно определить наиболее благоприятные дни для купания, для выхода из дома и многих других будничных действий. От многих из этих действий, которые наши пациенты привыкли осуществлять не задумываясь, сейчас придется отказаться или же отнестись к ним с большой осмотрительностью, поскольку нам неизвестно, где кроется опасность заражения. Скорее всего, ваши подопечные, привыкшие к тому, чтобы все их капризы исполнялись, и немедленно, попытаются сопротивляться вашим наставлениям. Будьте тверды и не позволяйте нарушать свои предписания.

Алехандро попытался было себе представить, как он указывает королю, что тому делать и когда, но образ был слишком неподобающим.

— А если они все же не послушаются? — спросил он.

— Напомните им, что вы действуете по милости Всемогущего Господа и велению его святейшества и что стараетесь употребить все данные вам Господом силы, чтобы сохранить их здоровье.

В ту ночь Алехандро лег спать, чувствуя себя мелким и беспомощным человечком. «Самое сложное в этом поручении, — подумал он, — убедить высокомерных невежд следовать врачебным советам».

На второй день де Шальяк рассказал им о своих соображениях по поводу распространения эпидемии.

— Основываясь на наблюдениях, я пришел к выводу, что болезнь передается невидимыми парами. Больной выдыхает эти пары в атмосферу, распространяя вокруг себя эти мельчайшие невидимые частицы, которые затем настигают новую жертву. Следовательно, мы должны изолировать своих подопечных. Запереть их и не допускать к ним никого без вашего позволения. Но поскольку испарения эти невидимы и трудно судить, образуются они от дыхания того или иного человека или же нет, то самым разумным было бы не допускать абсолютно никакого контакта подопечного с внешним миром. Мой досточтимый предшественник, Анри де Мондевиль, придерживался достаточно определенных взглядов по поводу заражения. Я имел честь учиться у его учеников, которые преподали мне главное правило, соблюдение которого предупреждает заражение: мыть руки до и после того, как вы прикасались к больному, поскольку испарения частично оседают на его теле. В библиотеке его святейшества есть несколько книг Мондевиля по этому предмету. Желающие могут с ними ознакомиться.

«Однако я и сам пришел к такому же выводу», — изумился про себя Алехандро, радуясь, что не одинок в своих суждениях. И во второй раз он открыл рот, не дожидаясь, пока его спросят.

— Кроме того, я заметил, что, если рану поливать вином, она заживает быстрее. Возможно, вино убивает часть заразы.

— Или зараза от него пьянеет и забывает, зачем пришла, — вставил один из присутствовавших, вызвав веселый смех остальных.

Алехандро покраснел, но де Шальяк поднял руку, и смех затих.

— Нельзя смеяться над чужими наблюдениями, — сурово заметил де Шальяк. — Даже самые опытные из нас не умеют лечить чуму. Здесь мы все равны в своем невежестве. — Он перевел взгляд на Алехандро: — Мы поговорим об этом позднее, вдвоем.

Все головы повернулись в сторону молодого человека, который лишь молча кивнул в ответ и опустил глаза.

— Потому, — продолжал де Шальяк, — вам необходимо дать наставление придворным астрологам, чтобы они объявили каждый день благоприятным для купания, даже если вам будет нелегко найти с ними общий язык…

В тот вечер за Алехандро явился папский гвардеец, который, с трудом карабкаясь по крутой лестнице в своих тяжелых доспехах, препроводил его в высокую башню, где находились комнаты де Шальяка.

Осторожно Алехандро переступил порог. Де Шальяк махнул ему, приглашая:

— Входите, входите. Садитесь. — Он показал на мягкий шезлонг. — Устраивайтесь поудобнее.

Алехандро робко опустился на подушки, лежавшие в шезлонге, и взглянул на де Шальяка. Строгий педагог, наставник исчез, перед Алехандро был любезный и гостеприимный хозяин. Перемена казалась удивительной.

— Дома вы другой человек, доктор де Шальяк, — несмело сказал Алехандро.

Де Шальяк предложил ему вина в тяжелом серебряном кубке.

— Почему вы так решили? — спросил он, изогнув дугой бровь.

Сделав хороший глоток, Алехандро решился объяснить:

— На лекциях вы строги, и в вашем присутствии чувствуется… — Он замялся, подыскивая слово. — Напряжение.

Де Шальяк рассмеялся:

— Хочешь не хочешь, когда учишь дураков, без этого не обойтись, иначе они и не подумают учиться, и усилия пропадут втуне. А я очень не люблю дарить ценные сведения тем, кто не в состоянии их воспринять.

Алехандро заметно обиделся.

— Господин де Шальяк, — начал он.

— Я не имел в виду вас, — перебил его де Шальяк, — иначе сегодня вас здесь не было бы. Нет, я говорю об остальных. Сброд. Похоже, чума унесла лучших, остались одни болваны. — Он встал, пересел в другое кресло поближе и подался к Алехандро с видом почти счастливым. — Но в ваших глазах, друг мой, я вижу огонь, вижу страсть к знаниям, и сердце мое радуется.

— Вы слишком хорошего мнения обо мне, месье.

Де Шальяк пристально посмотрел на него.

— Не думаю, — сказал он. — Я следил за вами, когда вы слушали лекции. Ума не скроешь, а я не прочь побеседовать с человеком, который разделяет мои суждения по поводу заражения. Рад, что вы сегодня высказались. Расскажите, как вы догадались, что вино способствует заживлению.

Алехандро успокоился. Де Шальяк и не думал обнаруживать его тайну, а попросту так же тянулся к всякому новому знанию, как и он сам.

— После операции я не раз проводил эксперименты, используя разные жидкости для промывания ран, — сказал он. — В ряде случаев не было никакого эффекта. В нескольких заживление затянулось, было дольше обычного. Однако вино, даже самое скверное, которое и пить невозможно, ускоряло процесс. По крайней мере, в тех случаях, какие я наблюдал. Впервые я заметил это еще в Монпелье…

— Вы учились в Монпелье?

— Да, — кивнул Алехандро.

— Я часто читаю там лекции. Когда вы учились? Не попадали ли на мои лекции?

— Я… — начал Алехандро и замолчал: он знал лишь еврейское летосчисление. Он испугался. Как объяснить де Шальяку, что он не в состоянии назвать год? — Я был там, э-э, шесть лет назад.

— В тысяча триста сорок втором.

— Да.

Лоб у Алехандро взмок и покрылся испариной.

— Тогда, значит, мы разминулись. В том году я был при короле. Его донимала подагра. С моей точки зрения, ничего удивительного. Грех обжорства ему не чужд, хотя, по необъяснимой причине, он и остается худым. Но мои рекомендации он отверг. — Торжественно подняв кубок, де Шальяк сделал глоток вина. — Его величество не доверял ни одному врачу, кроме меня, так что, когда обострилась его болезнь, я вынужден был оставить кафедру и ехать во дворец. Жаль, мы тогда не встретились. Думаю, я запомнил бы столь выдающегося студента. Наверняка вы бы меня порадовали, и не раз.

«Уж я-то точно бы вас запомнил, — подумал Алехандро. — хотя вряд ли бы радовался…»

— Ах, да это не имеет значения, — отмахнулся де Шальяк. — Сейчас вы здесь. Но какая же судьба привела в Авиньон испанца?

— Такова была воля моей семьи, — немного помолчав, ответил Алехандро.

Больше он ничего не добавил. Но де Шальяк вполне удовлетворился таким ответом. Ему более всего хотелось поговорить о других материях.

— Вы сказали, что пришли к своему выводу о влиянии вина на заживление тканей в результате обычных опытов, пробуя то одно, то другое? Великолепно! Куда чаще мы предоставляем судьбе учить нас лишь на собственном горьком опыте, да и то усваиваем неохотно…

Вскоре Алехандро, забыв об опасениях, увлекся ученым разговором. Так, за прекрасным вином, за изысканными фруктами, они провели этот вечер, делясь опытом и наблюдениями по поводу разных болезней и способов их лечения. Оказавшись достойными собеседниками, они проговорили до глубокой ночи в надежде нащупать путь в поисках новых лекарств. Выходя из покоев де Шальяка, Алехандро был исполнен уважения к придворному врачу, куда большего, чем накануне, а также не меньшей уверенности в том, что этого человека не проведешь.

* * *

На третий день де Шальяк преподнес своим слушателем нежданный сюрприз. В тот день они собрались в большом, просторном внутреннем дворе папского дворца, где был прекрасный сад и росли диковинные растения. Де Шальяк, с надменной усмешкой, стоял возле длинного, накрытого плотной белой тканью стола. Когда все собрались, он откинул ткань, под которой лежало тело умершего от чумы молодого человека лет около тридцати.

Все ахнули, понимая, что де Шальяк вознамерился провести перед ними вскрытие.

— Вам всем должно быть известно, — сказал де Шальяк, — что его святейшество запрещает вскрытие.

Алехандро не издал ни звука. «Знали бы вы, до какой степени мне это известно», — подумал он.

— Тем не менее, — продолжал де Шальяк, — поскольку знание причин болезни сейчас является насущной необходимостью, а также понимая, что никто не объяснит нам случившегося лучше, чем сам несчастный больной, его святейшество дал мне соизволение провести вскрытие. Не благословение однако, хотя умерший был еврей, так что у его души нет надежд на спасение…

Алехандро едва достало выдержки не выдать себя и как будто спокойно проследить глазами за рукой де Шальяка, указывавшего в подтверждение своих слов на чресла покойного.

— А теперь, — продолжал де Шальяк, — мне понадобится помощник. — Он повернулся к Алехандро. — Не согласитесь ли вы, доктор Эрнандес?

Алехандро с грустью посмотрел на тело, на распухшую шею, почерневшие от запекшейся внутри крови пальцы, подумав о том, что, как ни странно, участие в этом должен принять именно он, единственный здесь еврей. «Наверное, это мне наказание за мои грехи. Хотя, вполне может быть, такова воля Господа, ибо кто отнесется бережнее к телу еврея, чем другой еврей?»

Он подошел к де Шальяку и, ни слова не говоря, взял в руки молоток и стамеску.

— Хорошо, — сказал де Шальяк. — Делайте разрез.

Алехандро положил руку на грудную клетку, определяя место, откуда нужно начать. Тело еще не успело окоченеть, молодой человек, должно быть, умер лишь несколько часов назад. «Вот и хорошо, — подумал он. — Меньше зловония». И так же, как делал в Сервере, Алехандро аккуратно ввел в тело острие стамески и ударил по ней молотком. Он услышал, как треснули ребра, и отложил инструменты в сторону. Взял нож и сделал несколько надрезов.

— Отлично, доктор Эрнандес, — сказал де Шальяк, наблюдая за его действиями. — Можно подумать, вам уже приходилось это делать.

Услышав эту явно безобидную фразу, Алехандро перепугался. «Что он имел в виду?» — отчаянно спрашивал он себя. Он опустил глаза, боясь встретиться с медиком взглядом: вдруг тот вспомнил его по Монпелье, узнал его настоящее имя, вдруг догадался, что он и есть тот бежавший врач, и теперь со злорадством ждет, когда Алехандро закончит свое последнее дело, чтобы тотчас отдать приказ схватить его. Не произнеся ни слова, Алехандро раздвинул грудную клетку. Взгляду их предстало большое сердце, и все присутствующие знали, что это означало: что умерший еврей, лежавший на столе перед ними, при жизни был очень добрым и очень хорошим человеком. Невыносимо медленно Алехандро поднял глаза на стоявшего рядом с ним учителя.

Без всякого намека на злорадство де Шальяк коротко ему кивнул.

— Продолжайте.

* * *

Папский писец переписал для каждого перечень рекомендованных амулетов и лекарств, и каждый получил его вместе с набором необходимых для их изготовления средств.

Алехандро слово в слово переписал все это в свою тетрадь. Не успел он закончить, как в его комнату без предупреждения вошел де Шальяк.

— Ваше прилежание достойно удивления, доктор Эрнандес, — сказал он. — Это редкая для испанца черта.

Ах, если бы он только знал… Вдруг он уже знает…

Алехандро быстро захлопнул тетрадь, чтобы де Шальяк не успел прочесть написанное.

— Привык со студенческих лет записывать все, что сказал учитель, — объяснил он. — Боюсь иначе забыть то, что, как предполагалось, должен знать.

Де Шальяк не поверил ему ни на секунду, не сомневаясь, что Алехандро и так едва ли забудет любую, самую мелкую деталь. «Он усерден. Все схватывает на лету и не допустит для себя даже возможности провала».

— Когда-нибудь мы с вами снова сядем за один стол, и, возможно, вы позволите мне заглянуть в вашу книгу.

— Может быть, когда я вернусь в Авиньон, — ровным тоном сказал Алехандро. «Если я вернусь в Авиньон», — добавил он про себя.

Утром в день отъезда он посмотрел на себя в зеркало и подумал о том, что даже если бы его мать и отец остались живы милостью Господа, то едва ли они узнали бы его в этом платье, в какое он переоделся по приказанию де Шальяка. «Что они будут делать, если, добравшись сюда, не найдут меня?» — спрашивал он себя.

У него не было даже возможности сменить табличку на дверях своего кабинета, где он оставлял все инструменты и пожитки до своего возвращения. Наверное, подумают, что с ним случилась беда или что он вообще не добрался до Авиньона. «Может быть, они даже подумают, будто я предал нашу веру», — с горечью размышлял он.

Будь проклята эта чума и все те глупцы, которые думают, будто могут всех заставить плясать под свою дудку! Алехандро пристально вгляделся в свое лицо, с ненавистью отмечая все происшедшие перемены и мечтая вновь надеть знакомые ниспадающие одежды, в каких ходил в Сервере. Как же он переменился за такое короткое время! Он сбрил бороду, и волосы у него были острижены коротко, едва длиннее ушей, по французской моде. Он был в темно-красных, винного цвета тесных штанах, в мягких кожаных сапожках с отворотами и в длинной, ниже бедер, тунике цвета нежной морской бирюзы, с пуговицами под самое горло, чему Алехандро был рад, так как она закрывала шрам. Поверх туники он надел роскошный плащ с широкими отворотами и пышными рукавами. Плащ был из отличной шерсти того же винно-красного цвета, что и штаны, и доходил ему почти до лодыжек. На голове красовался восьмиугольный темно-зеленый шерстяной берет, лихо заломленный набок, с ярким — чересчур легкомысленным, на его вкус, — веселым пером. Если зеркало не обманывало, перед ним был образец французского модника. Но тем не менее больше всего переменилось лицо. Куда подевался открытый, бесхитростный взгляд янтарных глаз? Теперь в нем читалась твердость и скорбь, которые он был не в силах скрыть даже от самого себя.

В сундуке, выданном ему по приказу де Шальяка, лежали еще три полных облачения. «Если не растолстею, — усмехнулся про себя Алехандро, — хватит на всю жизнь».

Вместе с дареными нарядами он уложил в сундук простое платье, в каком приехал в Авиньон. Рубахи и штаны еще были крепкие, и Алехандро казалось, что вскоре они снова ему понадобятся. К тому же он не собирался расставаться со своей седельной сумкой, понравится она де Шальяку или нет. В ней лежали деньги и его тетрадь, и пошли бы все к черту.

«Это останется со мной», — подумал он и, выйдя из комнаты, присоединился к остальным.

* * *

Люди, снова собравшиеся в большом зале, шумно обсуждали происшедшие с ними перемены. «До чего же здесь всё выглядит иначе, хотя прошло всего-навсего несколько дней, — подумал Алехандро. — Теперь вид у всех вполне соответствует этим стенам. Причесаны, приодеты, будто и впрямь настоящие дворяне».

Де Шальяк вновь устроил себе пышный выход перед своими приведенными в порядок протеже.

— Господа, — начал он, — все вы гордость нашей профессии. Я восхищен вашими прилежанием и готовностью познавать. Все вы обрели здесь новые знания и, безусловно, сумеете их применить, представляя его святейшество при августейших домах Европы. Добросовестно исполняйте свой долг и служите во славу Господа. Вам вменяется защищать наши интересы, и мы будем молиться за ваши успехи.

Затем он стал беседовать с каждым в отдельности, уточняя задание и инструкции, ободряя и передавая личное благословение Папы. Посланники один за другим покидали дворец, с тем чтобы немедля отправиться в дальнее странствие.

В конце концов все ушли, и в зале остались только де Шальяк и Алехандро.

— Доктор Эрнандес, — сказал де Шальяк, — вы прекрасно сегодня выглядите! Именно так и должен выглядеть врач, преуспевающий и честный. Я и не сомневался, что хорошее платье подчеркнет ваши достоинства. Прошу вас, сядьте. Мне нужно еще многое сказать вам, так что устраивайтесь поудобнее.

Алехандро уселся, как было велено, удивляясь про себя тому, что кто-то способен себя чувствовать удобно в таких тесных штанах, и оказался лицом к лицу со своим загадочным новым учителем.

«Как такой человек, тонкий мыслитель, вдохновенный ученый и блестящий логик, может быть в то же время высокомерным фанатиком? Как могут столь противоречивые свойства уживаться в одном существе, не разрушая и не сокрушая его?» — размышлял Алехандро, наблюдая за лицом де Шальяка.

— Все три дня я с восхищением следил за вашими успехами, — начал де Шальяк, — и, как я уже говорил вам, меня глубоко впечатлили ваш ум и знания. Посему, посоветовавшись с его святейшеством, я выбрал вас для самого ответственного поручения, для служения при дворе короля Эдуарда Третьего, чье письмо с просьбой о помощи и послужило толчком для нашего предприятия.

Алехандро, проглотив комок в горле, кивнул.

Ожидавший более бурной реакции де Шальяк удивился:

— Вы недовольны? Такое поручение большая честь для врача.

— Я потрясен, месье, — тихо произнес Алехандро. — Я не заслужил подобного доверия.

— Не думаю, доктор Эрнандес. Глядя на вас, я отчасти узнаю себя в юности, вижу то же страстное желание достичь высот. Нет, месье, — сказал он почти с горячностью, — я вас не переоцениваю. Однако задание, которое вам досталось, будет трудным, учитывая природу этого королевского семейства.

Де Шальяк немного помолчал, ожидая реакции Алехандро, а когда тот ничего не сказал, вздохнул и, помрачнев, продолжил:

— Ваше молчание легко объяснимо, однако прошу вас усвоить, что в Англии вам придется делать, что вам велят. На карту поставлены личные планы его святейшества, и мы будем стараться как можно чаще связываться с английским двором, чтобы быть в вас уверенными. Если не справитесь, то вам может не поздоровиться.

Алехандро оторвал взгляд от собственных ладоней и поднял глаза на де Шальяка. Наконец та угроза, какую он чувствовал здесь все эти дни, обрела реальность. Не раз он успел подумать о побеге, о том, чтобы потихоньку выбраться из дворца и исчезнуть, но теперь это ему не пришло в голову. «Я не знаю, что ему обо мне известно», — думал он, глядя в пронзительные голубые глаза собеседника. Но единственное, что он в них прочел, было нетерпеливое ожидание его согласия, и он с грустью решил, что, пожалуй, ему ничего не остается делать, как принять предложение.

Тяжко вздохнув, он смиренно сказал:

— Означают ли ваши слова, что это королевское семейство чем-то отличается от всех прочих?

Де Шальяк улыбнулся, и улыбка его вышла надменной, почти презрительной, углы тонких губ изогнулись в подобии оскала, когда он с воодушевлением принялся объяснять.

— Они Плантагенеты. — Он сделал ударение на имени, словно Алехандро тоже должен был его знать. — Сами они себя считают самым древним и благородным из королевских домов во всей Европе. Они все крупные, светлокожие, у всех золотые кудри, и глаза подобны сапфирам. Все они похожи на викингов, и все заносчивы, все безжалостны и насквозь порочны. Им не всегда нравятся указания его святейшества, хотя внешне они как будто стремятся проявлять покорность Святой Церкви. И хотя король сам попросил о помощи и о враче, ему могут не понравиться ваши указания.

— Похоже, с ним не слишком приятно иметь дело, — заметил Алехандро.

Де Шальяк рассмеялся:

— Нет, нет, это не совсем так. Двор Эдуарда и Филиппы один из самых пышных во всей Европе. Они гордятся тем, что для гостей у них созданы великолепные условия. Они потратили целое состояние на перестройку Виндзора, так что вы, без сомнения, останетесь довольны.

— Неужели что-нибудь может быть лучше этого? — Алехандро обвел рукой зал с его роскошной мебелью. — Разве такое возможно?

— Эдуард старается превзойти французов во всем. В конце концов, это естественно, поскольку он по линии матери француз и потому считает себя наследником и французского трона. Там вы сами убедитесь, что французы больше стремятся к красоте и просвещению, нежели англичане. Так что ему приходится прикладывать немалые усилия, чтобы остаться на уровне.

Он помолчал, ожидая, пока Алехандро усвоит услышанное.

— Вам надлежит обратить особенное внимание на принцессу Изабеллу, поскольку у его святейшества есть определенные планы, связанные с ее бракосочетанием. Хочу вас предупредить, она своенравна, капризна и очень красива. Она непременно попытается очаровать вас, чтобы добиться вашей снисходительности. Не уступайте, не позволяйте помешать исполнению вашего долга. Вы вскоре сами убедитесь, что и у других членов семейства — у Черного принца, королевы, у младших детей — характеры схожи, однако они менее настырны. Но одного Эдуарда и Изабеллы достаточно, чтобы хлопот у вас было по горло. — Де Шальяк поднялся, давая понять, что время беседы подошло к концу. — Думаю, вам не позавидуешь, настолько трудная встанет перед вами задача, — сказал он. — Но вместе с тем вас там ждет столько нового, что я все же завидую. Хотел бы я быть сейчас на вашем месте.

Мысль о том, что он вынужден употребить свои знания на то, чтобы удовлетворить стремление тщеславного Папы вмешаться во все дела европейских монархов, показалась Алехандро отвратительной, и ему не хотелось иметь с этим ничего общего. Однако он не мог не понять, что де Шальяк прав. Такая возможность выпадает раз в жизни. Молча он дал себе зарок употребить ее на то, чтобы постичь как можно больше.

— Месье, я сделаю все, что от меня зависит, — сказал он.

* * *

Де Шальяк, стоявший в дальнем конце роскошного зала, отвесил низкий поклон и приблизился к понтифику. Вновь он выслушал жалобы Папы, посочувствовал, однако не отменил карантина.

— Среди них есть испанец, — сообщил он. — Умный, опытный и, на мой взгляд, подходит лучше чем кто бы то ни было. Его я и отправил к английскому двору.

Папа Клемент улыбнулся одобрительно и принялся обмахиваться павлиньим веером.

— Хорошая работа, друг мой. Безусловно, Эдуард будет доволен тем, что мы прислали к нему не француза.

* * *

— Путешествие займет дней двадцать, — сказал капитан. — Его святейшество выделил нам в сопровождение десять гвардейцев, поскольку времена смутные и дорога не безопасна. Поедем как можно быстрее. Я не хотел бы задерживаться в одном месте надолго, чтобы не заразиться.

«Мудрое решение», — похвалил его про себя Алехандро, усаживаясь в седло, к которому была приторочена его сумка. У него теперь был прекрасный жеребец темной масти в нарядной папской сбруе, и он подстегнул его, следуя за капитаном, первым выехавшим из ворот дворца. Отряд развернул папское знамя и двинулся в путь на исходе утра.

Они ехали быстро и без помех вплоть до четвертого дня. Дорога лежала вдоль Роны; они миновали Лион, направляясь в Дижон, который был в трех днях пути, когда догнали толпу жутких, оборванных и грязных крестьян, занявшую почти всю дорогу.

— Они похожи на мертвецов, — уткнувшись носом в рукав, чтобы не чувствовать вони, сказал Алехандро, направляя коня на обочину. — Их здесь человек двести, если не больше. Чего ради они собрались, чего они хотят? — спросил он у ехавшего рядом капитана.

— Флагелланты. Ходят по всей стране, из города в город, и бичуют себя на глазах у толпы. Называют себя спасителями рода человеческого. Думают, что Господь зачтет людям их грехи за те раны, которые они себе наносят, и, видя их добровольные страдания во искупление, остановит чуму. Последователей у них становится больше с каждым днем.

— Я не вижу впереди вожака. Кто же ведет этих страшных пилигримов?

— Говорят, у них в каждой из групп есть старший, кому все они клянутся в беспрекословном послушании и дают обет следовать за ним не менее тридцати дней. У них есть какие-то деньги, но один Господь знает, чем и как кормятся эти живые мощи. Все, на кого ни посмотри, одна кожа да кости.

Флагелланты шли, голые по пояс, и спины их были покрыты засохшими струпьями. Над толпой стоял жуткий, непрекращавшийся ни на минуту стон, и казалось, будто сам воздух пел страшную песню безутешной скорби и горя. Всадники пришпорили лошадей.

Когда толпа осталась далеко позади, капитан сказал:

— Будь я на месте Господа, я придумал бы еще какую-нибудь напасть нарочно для этих убогих.

— Судя по их виду, Он именно так и сделал, — заметил Алехандро. — Нет напасти хуже безумия.

И они поскакали вперед, стремясь как можно быстрей отдалиться от страшного шествия. Через несколько часов они подъехали к городским окраинам и остановились, поджидая растянувшийся отряд, чтобы вместе въехать в городские ворота.

Алехандро ничего не знал о войнах, кроме того, что рассказывал Эрнандес, но подумал, что никакие ужасы войны не могут оказаться страшнее той сцены, какую они увидели на широкой городской площади. На площади горели шесть костров, дым от них вздымался вверх, заслоняя столбы, где догорали обугленные человеческие останки. Поблизости кружили несколько десятков скулящих существ, больше похожих на демонов, чем на людей, еще более жутких, чем встреченные по дороге. Они были голые по пояс, прикрыты ниже грубой мешковиной, они хлестали себя терновыми ветками, плетьми с металлическими наконечниками, а когда уже не могли бить себя, начинали бить ближнего. Кровь лилась по их ногам, стекала на землю, и повсюду виднелись кровавые отпечатки ног и клочки окровавленной мешковины. Они кружились вокруг сожженных жертв будто в безумном танце, вдохновляемые огромной толпой зевак. Стоны их походили на отвратительную песнь, которой диким аккомпанементом вторил церковный перезвон.

Капитан и Алехандро наблюдали за этой сценой, завороженные жутким зрелищем, а когда один из флагеллантов оставил свой крут и хлестнул привязанное к столбу тело, кони их испуганно шарахнулись в сторону. Алехандро едва не вывернуло наизнанку, когда он увидел, как несчастная жертва дернулась от боли, и понял, что человек еще жив. Он направил коня ближе к столбу и, вдруг заметив желтый кружок на рукаве, в бешенстве поднял жеребца на дыбы.

Капитан, хлестнув своего коня, бросился к подопечному и, перехватив поводья, усмирил жеребца.

— Месье! Не сходите с ума. В конце концов, это только еврей!

Алехандро попытался вырвать поводья, но капитан был куда крупней и сильней его и держал крепко. Правда, в глазах у молодого врача он увидел такую ярость, что понял: долго удерживать его не получится. Сообразив это, капитан скомандовал ближнему гвардейцу пристрелить несчастного, тот соскочил с седла и быстро натянул тетиву. Стрела с изумительной точностью попала приговоренному точно в сердце, оборвав наконец его страдания.

Жуткий танец и вой прекратились, и вся эта толпа принялась озираться в поисках негодяя, испортившего удовольствие. Несмотря на папское знамя, они двинулись на отряд.

Капитан, вновь перехватив у Алехандро поводья, пришпорил своего коня и рванул во весь опор прочь, подальше от безумных фанатиков. Отряд последовал за ним, быстро оставив позади и безумную, злобную толпу, и город, но остановились они, только хорошо углубившись в лес.

Лошади после такой скачки были все в мыле, меж тем приближались сумерки, и капитан отдал приказ готовиться к ночлегу. Гвардейцы занялись лошадьми и палатками, а капитан отвел Алехандро в сторону.

— Вы были слишком беспечны, — сурово сказал он ему. — Мы еще очень легко отделались.

— Этот человек испытывал страшные муки! Его жгли заживо, и я не мог…

— Понимаю ваше сочувствие к страждущим, месье врач, — перебил капитан, — но помочь ему было уже не в людских силах.

— Однако не вы ли приказали гвардейцу его пристрелить?

Значит, вы чувствовали то же самое.

— И зря потратили хорошую стрелу, — проворчал капитан. — Это был всего лишь еврей. Страдание их удел. А вы поступите благоразумно, если в будущем научитесь удерживать себя от бессмысленного геройства. Если, конечно, хотите закончить наше путешествие в добром здравии.

Алехандро почувствовал, как снова в нем закипает гнев, однако сдержался. «Осторожно, не выдай себя, — мысленно твердил он себе. — Один еврей сегодня уже погиб. Смотри, не стань следующим».

* * *

После Дижона они свернули немного на запад по дороге, по которой, обогнув Париж, должны были добраться до Кале — там их ждала переправа через Ла-Манш.

Когда до Кале оставался всего день пути, один из гвардейцев пожаловался на резь в животе и головную боль. Алехандро тотчас его осмотрел, и, как и боялся, обнаружил начинавшиеся нарывы под мышками и на шее. Гвардеец слабел с каждым часом, и Алехандро уговорил капитана стать лагерем, чтобы дать отдых больному. На следующее утро похожие симптомы обнаружились еще у одного гвардейца. К полудню заболели еще двое.

Вскоре из десяти гвардейцев охраны были больны пятеро, и Алехандро велел капитану вместе со здоровыми отойти и разбить лагерь в стороне. Сам же он, вооружившись амулетом и закрыв рот и нос, как велел де Шальяк, принялся лечить больных травами и лекарствами, которые вез в Англию.

Первый больной умер через день, и все страшно перепугались. Капитан настаивал, чтобы они немедленно двинулись в путь, но Алехандро и слышать об этом не хотел. Он-то надеялся, что теперь, благодаря новым лекарствам и новым знаниям, сумеет хотя бы приостановить болезнь. Но когда умер второй, гвардейцы подняли бунт, и капитан, памятуя о своем долге перед Папой, еще настойчивее заговорил об отъезде.

— Я останусь с ними до тех пор, пока они либо не умрут, либо не выздоровеют. Даже не пытайтесь меня уговаривать.

Но паника среди гвардейцев нарастала. Они готовы были уехать, бросив и больных товарищей, и Алехандро.

— Я не знаю, что делать, — растерянно пожаловался капитан молодому человеку. — Я обязан доставить вас в Англию, но без гвардейцев это невозможно. Мы уже похоронили двоих, а те, кто здоров, не желают здесь оставаться. Они считают, что здесь самый воздух полон заразы.

— Не буду спорить, — сказал молодой врач. — Мне нечем их успокоить. Сейчас третий их товарищ при смерти, и двоих последних, похоже, ждет та же участь.

— Долго ли они протянут? — спросил капитан.

— Не могу сказать. Может быть, день, может, два.

Капитан вышел ненадолго, после чего вернулся, и вид его был исполнен скорби.

— Прошу меня простить, месье, за то, что я намерен сделать, однако мы не можем здесь дольше задерживаться.

Алехандро не понял, о чем он. Вскочив на ноги, он последовал за капитаном туда, где лежали больные гвардейцы. За то короткое время, пока он отсутствовал, один из них испустил последний вздох. Его неподвижные глаза были устремлены в небо, а в углах их уже ползали мухи. Двое других больных еще были в сознании и стонали и плакали от боли.

Капитан встал между ними и сказал:

— Покойтесь с миром.

После чего опустил свой меч.

Их страдальческие глаза могли бы заставить зарыдать ангела, подумалось Алехандро. «А как бы я сам стал смотреть, зная, что пришло мое время? Но уж лучше так. По крайней мере, их страдания прекратятся». И он не предпринял попытки вмешаться.

— Смилостивься, Господи, над их душами. И над моей тоже, — проговорил капитан и двумя быстрыми, точными ударами отпустил на свободу души страдальцев. Помолчав в знак поминовения, он повернулся к Алехандро: — А теперь, месье, пора в путь. Мы и так потеряли здесь много времени. Господь прощает всех грешников, однако если я не доставлю вас в Англию, его святейшество лично позаботится о том, чтобы меня-то Он не простил. Прошу вас, скорее собирайтесь, и в седло.

Не сумев похоронить умерших, они оставили их в лесу. Алехандро от души пожалел, что нет у него с собой той лопаты, которую когда-то, давным-давно, в прошлой жизни ему выковал арагонский кузнец Карл ос Альдерон.

Наконец, на двадцать первый день пути из Авиньона, отряд добрался до порта Кале, который к тому времени уже год, после жестокой кровавой битвы, принадлежал англичанам. Отряд въехал в город, вызвав изрядный переполох, но и гвардейцам там было не уютней, чем на вражеской территории. Если бы не папское знамя, путь бы им немедленно преградили английские солдаты, которым вовсе было ни к чему пропускать в порт чужих вооруженных всадников.

Оставив Алехандро в городе, под охраной своих людей, капитан сам направился в порт искать судно. Вернулся он через час с радостным известием:

— Хоть в чем-то повезло. Погода в самый раз. И я нашел рыбака, который не прочь заработать.

Они поднялись на баркас, и рыбак, пользуясь попутным ветром, поднял парус. Алехандро, попавший на корабль в первый раз в жизни, поначалу пришел в восторг от предстоявшего плавания. Но едва они вышли в открытое море, как его тут же согнуло пополам и выворачивало наизнанку, пока не стемнело.

Капитан проявил сочувствие.

— Нелегко это, — сказал он. — Иногда после бурной переправы и смотреть назад не хочется. Но сегодня, по-моему, нам везет. Море тихое, ветер попутный. Бывает куда хуже.

Алехандро едва поднял голову, чтобы с трудом выговорить:

— Неужто бывает хуже? У меня тут, того гляди, все потроха вывернет.

— Без потрохов, может, и лучше, болеть нечему, — засмеялся капитан. — Ничего, не вывернет. Советую вам оставить их при себе. Возможно, вам станет легче оттого, что вы такой не один. Говорят, сам великий Эдуард тоже подвержен морской болезни!

Капитан расхохотался. Мысль о том, что могучий английский монарх мог вот так же сотрясаться на палубе в приступах рвоты, показалась ему ужасно забавной. Но Алехандро, страдавший почти невыносимо, не нашел в ней ничего смешного. К тому же он снова согнулся пополам.

На следующий день они без приключений достигли английского берега, где, пристав к отмели, вывели лошадей на каменистую землю. Прежде чем вспрыгнуть в седло, Алехандро сначала походил немного, разминая подкашивавшиеся ноги.

Над полосой песка поднимались величественные белые скалы. Рыбачий баркас снова отчалил от берега, направившись по сверкавшему под полуденным солнцем морю назад во Францию и оставив Алехандро и его отряд на чужом берегу чужой страны.

* * *

Когда вдалеке показались шпили, башни и столбы дыма, Алехандро, махнув рукой в сторону города, спросил у капитана:

— Это и есть Лондон?

— Это и есть Лондон, — подтвердил капитан.

— Такой маленький? А воздух-то над ним какой грязный! — не сдержал эмоции Алехандро. — Я думал, он больше и пышнее. Совсем не похож на город, где живет великий король.

— Наверное, Эдуард тоже так думает, — усмехнулся капитан. — Здесь он держит армию, а сам живет немного западнее, в Виндзоре. Там, говорят, красиво. Сегодня я, как велено, доставлю вас в лондонский Тауэр. А завтра вас, наверное, уже отвезут в Виндзор.

* * *

По сравнению с родным мелодичным испанским и с привычным ему мягким французским английский язык показался Алехандро гортанным и грубым. Резкое его звучание долетало до слуха, когда папский конвой проталкивался сквозь толпу на мосту перед въездом в Лондон. Для его непривычного уха язык этот был похож на немецкий, который Алехандро слышал однажды. Ему не понравился ни тот, ни другой.

Сверху была видна Темза и ее берега, где плавали тела умерших, и запах разложения ощущался даже на таком расстоянии. В темной, похожей на грязь воде повсюду, насколько хватало глаз, между мертвыми плавали мусор и фекалии.

Над отрядом развевалось папское знамя, и люди при виде его теснились в сторону, стараясь дать дорогу. Кто-то, увидев золотое распятие на красном полотнище, тут же падал на колени, воздевая руки в скорбной мольбе. К ним было обращено столько внимания, что Алехандро стало не по себе, и, чтобы не бросаться в глаза, он старался спрятаться за спинами гвардейцев.

Комендант Тауэра, встретивший их у ворот, приказал отнести вещи прибывших в комнаты.

— Его величество ждет вас, однако встретить вас он намерен в Виндзоре, где сможет оказать вам более изысканный прием, чем в Лондоне. Он наказал мне просить вас провести сегодняшний вечер здесь, а утром, если вы не возражаете, отправиться дальше на запад.

Потом смотритель замка, которому не терпелось узнать, что делается в мире за пределами Англии, пригласил их вместе отобедать, в надежде, что они подробно расскажут о своем путешествии. Капитан охотно согласился, и вскоре для них накрыли ужин в доме смотрителя. Весь длинный деревянный стол в большом зале был уставлен блюдами с дымящимся мясом, с поджаристым хлебом. На отдельной тарелке, которую передавали по кругу во время еды, лежали горкой горячие турнепсы. К тому времени, как все покончили с мясом, Алехандро до того устал, пытаясь понять, о чем вокруг говорят, что голова у него, казалось, вот-вот должна была лопнуть от напряжения. Во время путешествия он выучил несколько английских слов у капитана, с которым они от нечего делать болтали по вечерам, когда останавливались на ночлег. Но у капитана у самого словарный запас был более чем скудным, а произношение оставляло желать лучшего. Так что, конечно, того, чему научился Алехандро, было недостаточно для свободного разговора, и он то и дело просил перевести на французский.

* * *

На рассвете его разбудил капитан.

— Мы уезжаем, — сказал он. — Я принес вещи, которые мне велел передать вам его святейшество.

Алехандро протер глаза, сел и взял протянутый ему сверток.

— Не хотите задержаться на день-два? — спросил он. — Вам и вашим людям лучше отдохнуть, прежде чем двигаться в обратный путь.

— Не думаю, — покачал головой капитан. — Мне хочется поскорее расстаться с британским берегом, так же как английским солдатам, будь у них выбор, с французским.

Алехандро все же попытался его задержать.

— Однако за день-два вам тут не успеет надоесть…

— Забываете, месье, что мой король находится в состоянии войны с теми, в чьи руки я вас передаю. Из-за чумы сейчас перемирие, но недолго ему быть. Я, конечно, служу Папе, Но я тоже сын Франции и хочу скорее вернуться домой. Вы, тоже расставшийся с домом, наверняка отлично меня понимаете.

«Еще как понимаю», — подумал Алехандро.

— Тогда прощайте. Счастливого пути, — сказал он.

Капитан, отдав честь, вышел.

Оставшись один, Алехандро распечатал пакет и заглянул в содержимое. Внутри лежали несколько писем, предназначенных для короля, для министров, небольшие подарки, как решил Алехандро, для дам и мешочек с золотыми монетами. Для него самого.

Он быстро оделся и поднялся на стену, где стояли гвардейцы. Долго он смотрел на шестерку всадников, которые становились все меньше и меньше, и, когда они наконец исчезли, с грустью задался вопросом, сколько же их доберется до Авиньона.

* * *

По пути в Виндзор Алехандро старался держаться рядом с главой конвоя, который вместе с Эдуардом был во французском походе и неплохо овладел языком. Алехандро не оставлял его в покое, донимая вопросами, как называются те или иные самые обычные вещи, как положено здороваться, обращаться или прощаться в присутствии членов королевской семьи. Нечаянный его учитель сначала развлекался этим, но довольно быстро устал и только обрадовался, когда перед ним возникли ворота замка и он сдал своего подопечного с рук на руки.

Виндзор оказался огромной, хорошо укрепленной крепостью, с каменной крепкой стеной, с великолепными башнями, поднимавшимися высоко над лесом. Во внутреннем дворе замка врача встретил человек с благородной осанкой, одетый в роскошное платье.

— Меня зовут сэр Джон Шандос. Я советник короля Эдуарда и принца Уэльского, и я приветствую вас в нашем добром пристанище, — с изящным поклоном обратился он к молодому врачу.

Алехандро попытался ответить таким же поклоном, что вышло у него неуклюже. Он не привык к куртуазности.

— Pardon, monsieur, je ne comprends pas.

— Ах да, — по-французски отозвался собеседник. — Разумеется, вы еще не успели освоиться с нашим языком. — Он продолжил на французском, снизойдя к гостю: — Я вас провожу, ваши покои в восточном крыле. Мы там приготовили вам несколько комнат, которые вы, я надеюсь, сочтете вполне приемлемыми. Король не пожалел средств, чтобы посол его святейшества, находясь в нашем королевстве, ни в чем не знал нужды.

Он провел Алехандро через внутренний двор, и они вошли в жилые покои. Там везде горели свечи и факелы, ярко освещая комнаты и коридоры.

— Я вижу, масло в Британии дешевле, чем в Испании, — изумился такой расточительности Алехандро.

Сэр Джон расхохотался:

— Уверяю вас, оно стоит немало, однако его величество не допустит, чтобы Виндзор погрузился во тьму.

Они миновали большой зал с арочным потолком, где по стенам были развешаны гобелены с изображениями славных битв. Над очагом висели три скрещенных меча и огромные рога.

— Что за чудовище их носило? — спросил Алехандро, указывая на них. — Неужели здесь водятся подобные звери? Если так, то научите, как их обходить.

Сэр Джон рассмеялся:

— Вам нечего бояться. Это очень давняя добыча. Рога ирландского лося. Их привез сюда от ирландских болот отец нашего короля. Здесь таких не видели лет сто, если не больше. Говорят, раньше водились и были в два раза больше лошади.

— Эти рога, похоже, носил зверь, раза в три больше лошади, — заметил Алехандро. — Здесь вообще все такое огромное… Я кажусь себе карликом. Неужели все Плантагенеты и впрямь великаны?

— Тот, кто их видел в бою, не может думать иначе, — заверил его сэр Джон, вспыхнув от гордости. В бою каждый из них похож на Голиафа в доспехах.

«Только я-то не Давид», — подумал Алехандро.

В центре зала стоял длинный стол, за которым могло бы уместиться сразу несколько семейств. Вокруг были расставлены несколько десятков стульев, украшенных богатой резьбой. Мраморный пол, где светлые плиты чередовались с темными, в центре был покрыт ковром. Миновав зал, Алехандро и его провожатый попали в длинный, ярко освещенный коридор. Пройдя и его, они свернули направо, прошли мимо нескольких закрытых дверей и наконец остановились у двери, скрывавшейся в небольшой нише.

Сэр Джон открыл ее, пригласив Алехандро войти. Молодой врач переступил порог и оглядел свое новое жилище, потрясенный его красотой и убранством.

— Надеюсь, вы расположитесь здесь с удобством, месье. Если вам что-нибудь понадобится, достаточно потянуть за этот шнурок, чтобы позвонить в колокольчик, и слуга тут же явится, — сказал сэр Джон, после чего, помолчав, чтобы гость успел оглядеться, продолжил: — Когда колокол пробьет семь, их величества, а также наследники соберутся на обед в большом зале. Вы доставите большое удовольствие его величеству, если присоединитесь к трапезе. Сейчас я покину вас. Мы еще увидимся. До встречи, доктор Эрнандес.

Услышав звон колоколов, Алехандро прекратил распаковывать вещи и старательно сосчитал удары, боясь ошибиться. Он насчитал их семь и еще раз осмотрел свой наряд, чтобы еще раз убедиться, что он в безупречном порядке. Никогда раньше он не носил таких пышных одеяний, и все было ему непривычно. Расправив последние морщинки на ненавистных панталонах, он вышел из комнаты и двинулся в большой зал.

* * *

Зал, который и в первый раз показался ему нарядным, теперь, когда в нем собралось благородное общество, еще ярче заиграл всеми красками. Красиво одетые люди слушали менестреля, который ходил среди них, играя на лютне, висевшей через плечо на цветной ленте.

В одном из больших деревянных кресел с красной бархатной обивкой сидела приятная на вид светловолосая полная женщина. Несмотря на роскошное платье и сверкавшие на ней бриллианты, она была грустна. «Это королева, — подумал Алехандро. — Она все еще оплакивает дочь, ничего удивительного, что в ее взгляде читается скорбь…»

Алехандро окинул взглядом других собравшихся. Отступив назад и укрывшись в тени около дверей, он, не выдавая своего присутствия, разглядывал нарядную толпу. С его места всех было видно отлично. Алехандро попытался сам угадать, кто здесь дочь и сыновья короля. Почти все в зале были светлокожи и светловолосы. Взглянув на одну из девушек, в самом нарядном атласном платье и с самыми крупными бриллиантами, он решил, что она и есть принцесса. Рядом с ней он заметил другую девушку, с волосами, отливавшими медью…

Тут ему пришлось прервать свое занятие, потому что в этот момент протрубил рог, возвещая о появлении важной особы.

В комнату быстрым шагом вошел мужчина, в чьих седеющих волосах блестел узкий золотой обруч, и следом за ним появился еще один человек помоложе, очень похожий лицом на первого. Оба они были примерно на голову выше Алехандро и оба богатырского сложения. Будь они в доспехах, Алехандро принял бы их за каких-нибудь военачальников. Сходство их бросалось в глаза, и сразу становилось понятно, что это отец и сын, а также не приходилось сомневаться, что они здесь самые главные и сами убеждены в этом. Король вышел в зал, и собравшиеся поклонились почти в унисон. Принц, отстав от него, быстро смешался с толпой придворных. Король остановился перед оставшейся сидеть женщиной, которую Алехандро принял за королеву, подал ей руку, и глаза его заблестели, когда он обратил на нее свой взгляд, а она положила на его ладонь свою, хихикнув, будто девчонка. Бережно он помог ей подняться.

— Моя королева, — сказал король и нежно поцеловал руку супруге.

Мимо пригнувшихся в поклоне придворных он подвел ее к креслу, проследил, чтобы ей было удобно, а потом церемонно прошествовал к другому краю стола и опустился в деревянное кресло с высокой спинкой и обитым бархатом сиденьем. Усевшись, он жестом разрешил придворным сделать то же самое.

Загремели стулья, все расселись. Алехандро, увидев незанятый стул, со смущением подумал, что, наверное, это его место. Он заторопился туда и вдруг увидел, как сэр Джон, поднявшись из-за стола, быстрым шагом направился к нему.

— Ваше величество, — сказал сэр Джон, подходя к молодому человеку, — позвольте мне представить вам доктора Эрнандеса, медицинского эмиссара, посланника его святейшества Папы Клемента. Он прибыл в замок сегодня.

Все глаза, в том числе и голубые глаза короля, обратились к Алехандро. Монарх вперил в него пронзительный взгляд: Эдуард не любил Папу и не доверял ему, так что, несмотря на активную и, казалось бы, доверительную переписку, он, так же как и Папа, отнюдь не был уверен в чистоте намерений своего корреспондента.

Алехандро стоял перед ним, не зная, что делать. Сэр Джон крепко взял его за плечи, и молодой человек, с благодарностью подчинившись, позволил ему собой руководить.

Наконец король отвел взгляд и сказал:

— Мы благодарим вас, доктор Эрнандес, за то, что вы предприняли долгое путешествие, чтобы помочь нашей семье. Это также щедрый и великодушный поступок со стороны его святейшества. Прошу вас за стол, присоединяйтесь. Нам не терпится послушать новости про Авиньон.

Король кивком показал на свободное место, и Алехандро тут же почувствовал, как его подтолкнула рука любезного сэра Джона. Он сел, придвинул к столу стул. Справа от него оказалась та самая тоненькая, светлокожая принцесса, которую он заметил раньше. Взглянув на нее, он вежливо улыбнулся.

— Отец терпеть не может, когда опаздывают, — сказала она с легкой улыбкой.

Алехандро почувствовал, что взгляды присутствующих обратились к нему — все явно ожидали, что он ответит. «Наверняка это дерзкая Изабелла, — подумал он. — Точь-в-точь такая, как описал де Шальяк».

— Он и не должен, — отозвался он, — ибо монарх заслуживает всяческого почтения со стороны своих подданных. — Повернувшись лицом к королю, он произнес как можно почтительнее: — Прошу простить меня, ваше величество, ибо я еще не успел усвоить порядки, принятые среди ваших подданных. Здесь, вдали от дома, я всего лишь невежественный испанец.

Он угадал верные слова: английский монарх, гордившийся изысканными манерами своих придворных, был к тому же почти помешан на гостеприимстве.

— Мы проследим, чтобы вас обучили нашим порядкам как можно скорее, так чтобы вы и здесь чувствовали себя как дома. Мы не любим, когда нашим гостям неуютно. — Тут король от души рассмеялся. — Если верить словам его святейшества, молодой человек, вас труд но назвать невежественным. Он высоко оценивает ваши достоинства как ученого и врача. А теперь позвольте мне принести извинения, поскольку я несколько пренебрег своими обязанностями хозяина дома. Позвольте представить вас возлюбленной нашей королеве Филиппе. — Король сделал жест в сторону супруги.

Алехандро поднялся стремительно, едва не уронив стул, и отвесил глубокий поклон, на который королева ответила изящным наклоном головы. Младшие девочки приглушенно захихикали, посчитав его искренний, но неуклюжий поклон в высшей степени забавным.

— Прошу вас, месье, сядьте. Это мы должны быть вам благодарны за ваше присутствие, — сказала королева.

Алехандро сел, устыдившись своей неловкости и покраснев.

— Доктор Эрнандес, — продолжал король, — я от всей души надеюсь, что вы поможете нам отыскать лекарство для моей дочери, у которой слишком острый язычок. — Он указал Шва свою дочь, упрекнувшую Алехандро, и тот заметил, как гневно сверкнули ее глаза. — Мы все страдаем от ее неуправляемых порывов мгновенно исправить все наши несовершенства. Однако я больше всех виноват в этом. Избаловал ее именно я, и мне некого в этом винить, кроме себя. А теперь я хочу представить вас моему сыну, Эдуарду, принцу Уэльскому.

Молодой человек, вошедший в зал вместе с королем, сказал:

— Мы благодарим Бога за ваш приезд, доктор Эрнандес — Он сделал знак Алехандро, чтобы тот не вставал. — Его святейшество пишет о ваших учености и мастерстве. Он считает, что вы сумеете оградить нашу семью от всех опасностей мора.

«Боюсь, его святейшество слишком высокого обо мне мнения, — подумал Алехандро. — Мои ученость и мастерство не помогли тем гвардейцам, которые остались лежать в земле». И он решил сразу, как только представится случай, поговорить с королем с глазу на глаз, чтобы не пугать женщин, и дать Эдуарду более реалистичное представление о своих возможностях.

Разговор перекинулся на новости из Европы, и все присутствующие повернулись к Алехандро, от которого ждали рассказа о путешествии. Он был только рад начать повествование, ибо голова его к этому моменту едва не лопалась от усилия воспринимать беседу на двух языках, один из которых был ему неродным, а второй он едва понимал. Он рассказал о том, как их отряд столкнулся с флагеллантами и как позже те собирались напасть на путников, с горечью поведал о безвременной кончине папских гвардейцев. Его слушали молча, поглощенные каждый своей мрачной думой о безрадостном положении Европы.

Уловив общее гнетущее настроение, принц Уэльский ловко перевел разговор на более легкую тему.

— А как случилось, что вы из Испании попали во Францию и очутились в поле зрения личного врача Папы?

Алехандро постарался, чтобы его ответ был как можно больше похож на правду.

— Я учился в Монпелье. Все врачи, окончившие учение, были призваны к Папе в Авиньон, где нас проэкзаменовали и отобрали лучших. Доктор Ги де Шальяк читал для нас, для тех, кого было решено послать в разные страны к разным дворам, лекции о его собственном методе, благодаря которому его святейшество на сегодняшний день защищен от заразы.

Дальше разговор обратился к другим темам, недоступным пониманию Алехандро. Тихо перебирал струны арфы музыкант, забавлял всех задорными остротами шут. Больше всего веселилась девочка, сидевшая по другую сторону от принцессы Изабеллы. Она заливисто хохотала, заражая весельем и радостью всех вокруг. «Так же ли заражаются чумой, как и радостью?» — мелькнуло в голове у Алехандро.

Несмотря на то что эта семья недавно понесла тяжкую потерю, вид у присутствующих был такой, будто их не коснулось общее бедствие. Только у королевы во взгляде читались печаль и скорбь, к которым уже привыкли в Европе. Но вообще веселье здесь было искренним. Мужчины полны были здоровья и сил, женщины сияли красотой и очарованием. У всех в этом замке, казалось, выработался природный иммунитет против бедствий, и невольно Алехандро подумал, что попал в круг счастливых избранных. И решил сделать все возможное, чтобы сохранить их спокойствие как можно дольше.

 

Десять

Роберт Сарин наелся так, что в животе хорошенько потяжелело, но тем не менее все же отрезал себе еще баранины. Потом откинулся к спинке и довольно громко рыгнул. Неожиданный аппетит удивил его и порадовал. Он вытер руки о рубашку на животе, а пес подошел, сел рядом и, виляя хвостом и тихонько поскуливая, выпрашивал себе кусочки, оставшиеся в хозяйской тарелке. Старик улыбнулся и дал своему приятелю изрядный кусок жирного мяса. Пес схватил его, даже не задев ладони своими огромными зубами, и проглотил одним махом. Сарин руки не убрал, и пес начисто ее вылизал.

Сарин, в глубине души понимая, что недолго ему осталось испытывать живые чувства, позволил себе понаслаждаться ощущением влажного, шершавого языка на своих мозолистых пальцах. Теперь он замечал каждую приятную мелочь и задерживался на ней, чтобы осознать и удержать, будто в этом была некая величайшая философская мудрость.

Ему показалось забавным, что его вернул к жизни страх. Нет, он не готовился к тому, что ждало его впереди, но чувствовал прилив сил, какого не испытывал много лет, будто за несколько дней сбросил с плеч лет этак с десяток. Дышать было снова легко, походке вернулась упругость. Он опять стал заниматься садом и привел его в такой порядок, в каком тот не бывал со времени смерти матери. Он всегда любил запах черной, жирной земли, щедрый, мускусный, влажный, каким, как ему казалось, должна была благоухать женщина.

Каждый день он заглядывал в книгу, оставленную ему матерью, заново повторяя в уме мельчайшие подробности. Никогда ему не давалось это так легко! Он упивался властью, которую давало знание, и старался выучить все больше и больше. Он знал, что скоро наступит время, когда от него потребуется применить на практике все, что он выучил, и Сарин волновался как никогда. «Как жаль, что ее нет, — подумал он с горьким сожалением, — и она этого не видит».

Когда обед немного улегся в животе, он встал из кресла, чтобы размяться. Запах в доме стоял замечательный, и Сарина то и дело одолевали воспоминания о матери и о временах, когда здесь так пахло всегда, а мать была в добром здравии. Он крикнул собаку, и огромный лохматый пес тотчас подошел и встал на свое место рядом, свесив розовый язык набок, будто бы ухмыляясь. Сарин потрепал его по загривку и произнес, словно разговаривая с человеком:

— Иногда кажется, будто на самом деле она все еще здесь.

Пес вильнул хвостом в знак согласия и тихо заскулил.

— Будто бы она здесь и она помогает, — добавил Сарин.

Он потратил немало сил, приводя все в порядок, и все это время она будто стояла у него за плечом, защищая и наставляя, и только когда он закончил готовиться, понял, насколько все запустил.

Как она просила, чтобы эту службу суждено было отслужить ей, и никогда не верила в то, что, когда настанет этот день, он окажется подготовлен, хотя научила его, своего единственного ребенка, всему, что знала сама. «Я должна была понять, — сказала она как-то с горечью, уже стоя на пороге смерти. — У меня сын. Мне следовало понять». И он решил, что она права, ибо за несколько веков стал единственным в роду удивительных женщин, где благодаря древнему, тщательно соблюдаемому обряду у каждой рождалась дочь и каждая передавала ей свое имя.

Однако он родился не по обряду, а по любви, как сказала мать. Он не знал, пришла ли она в отчаяние, увидев после тяжелых родов сморщенный, крохотный комочек. Не знал, было ли ей страшно, плакала ли она, хотела ли от него избавиться. Он почти физически ощущал ее сопротивление, ее нежелание сделать то, что требовали от нее обряд и традиция. Он была чересчур юной и боролась за свое не слишком удачное дитя с традицией, которая насчитывала больше шести веков. Позже, когда прошло время и ее гнев улегся, осталось одно лишь горькое сожаление, и он был в этом уверен так, будто чувствовал его сам. «Я знала, что должна сделать, и не сделала этого, — сказала она ему однажды. — Во всем только я одна и виновата». А потом она исполнила все, что от нее требовалось, позаботившись обо всем, кроме разве своего слабого сына.

Этот сын, теперь сам далеко не молодой человек, пригнувшись, чтобы не ушибиться о низкую притолоку, переступил порог и вышел на свежий, прохладный воздух. Старые глаза его заметили мелькнувшую за деревьями фигуру оборванца. Старик потрепал по голове пса.

— Один уже здесь, — прошептал он улыбающейся собачьей морде. — Не понимаю, почему они так редко приходят в гости?

* * *

«Почему, — раздраженно подумала Джейни, — почему телефон звонит всегда, когда я чищу зубы?» Ей страшно хотелось переключить на гостиничный автоответчик, но она передумала, вспомнив, что звонить может Кэролайн, и, выплюнув пасту, бросилась к аппарату бегом и схватила трубку, прежде чем отзвучал пятый сигнал, после которого система автоматически сбросила бы звонок. Поморщившись от мятного вкуса на губах, она сказала:

— Алло.

— Доброе утро, — послышался голос Брюса. В первую секунду ей захотелось притвориться, будто она его не узнала, и швырнуть трубку. Однако она ведь решила быть доброй и мягкой, в особенности учитывая, как он благородно вел себя накануне.

«Ну действительно, — подумала она, — проснувшаяся Джейни с проснувшимся либидо должна быть полюбезнее».

— И тебе доброго утра, — сказала она.

— Как спалось? — спросил он.

Он подумала, что бы он сказал, если бы она рассказала ему, как металась сегодня ночью в постели все восемь долгих часов в полузабытьи, которое трудно назвать сном. Она постаралась ничем не выдать своего состояния. Голова разламывалась, грозя вот-вот лопнуть при малейшем движении шеи. А вдруг у него есть аспирин, сообразила она и передумала скрывать боль.

— О, все замечательно, — сказала она. Это была еще не совсем ложь, ложь была потом. — Выспалась отлично. Наверное, из-за вина.

— Везет тебе, — протянул он. — А я всю ночь провертелся без сна. Может быть, постель неудобная, не знаю. Обычно я отлично сплю в новом месте.

— Неужели? — хихикнула Джейни. — Есть свидетели?

Она громко расхохоталась.

Брюс ответил не сразу.

— Я не давал повода так обо мне думать, не правда ли? — в конце концов сказал он. — Возможно, не следует тебе звонить с утра пораньше.

— Не знаю, не знаю, — отозвалась Джейни. — По-моему, забавно. По-моему, вовсе неплохо начать день с хорошей шутки. Жаль, что ты не выспался. Честно говоря, и я еще поспала бы. Наверное, я слишком много выпила.

— А я, наверное, выпил слишком мало. Но кварта-другая кофе, и, может быть, все будет в порядке. Я иду завтракать. Если хочешь, присоединяйся.

— Через несколько минут буду внизу. Только закончу одеваться.

— А я пока что позвоню на склад. Может быть, кто-то дозвонился вчера до Теда.

— Хорошая мысль. А я тогда еще раз позвоню Кэролайн.

— Будем надеяться, мы оба спустимся с хорошими новостями, — сказал он и повесил трубку.

* * *

Тед сорвал себя липучку-термометр и посмотрел на деления.

— Боже мой, — сказал он, хотя был в доме один и его никто не слышал. — Боже мой.

Он сел на краю постели, пылая жаром, обливаясь потом. Наклонился и почувствовал боль в коленях. «Еще один симптом, — подумал он. — Что будет дальше?»

Теперь он твердо знал, что у него никакая не простуда. Ночью он спал урывками, несколько раз поднимался и пил, но, проснувшись, первым делом снова захотел пить. Он был горячий, липкий от пота, глаза воспалились от жара, но больше всего его беспокоило вздутие на шее. За ночь оно не прошло, а, наоборот, стало еще заметнее.

Разглядывая его, он заметил вокруг, там, где вздутие было больше, на коже темные пятна. По работе он помнил симптомы всех инфекционных заболеваний, известных современной науке, но никогда ему не приходилось видеть ничего подобного тому, что он наблюдал сейчас в зеркале.

Он провел по горлу рукой. Железки набухли, и легкое нажатие вызывало тупую боль, похожую на боль от назревающего нарыва. Он охнул, нащупав самый болезненный желвак, и подумал, что пора обратиться за помощью, однако не представлял себе, как сделать это так, чтобы не вызвать лишнего шума. Он не собирался разрушить свой безупречный образ в глазах коллег и менее всего желал, если болезнь его окажется все-таки не простудой, оказаться в тисках медленной, неповоротливой медицинской машины. Одна ошибка, и ее жернова пройдутся по всем его косточкам и не выпустят до тех пор, пока начальство не убедится в его полной, абсолютной безопасности. Ирония заключалась в том, что он сам нередко бывал на месте этого сурового начальства.

Потому он решил, что лучше всего для начала попытаться поставить себе диагноз. Всю информацию для анализа симптоматики можно было добыть в их электронной медицинской библиотеке. Он знал это точно, потому что сам выбирал программы. Таким образом он отсечет худшее, и можно будет двинуться дальше.

Начав одеваться, он в каждой мышце чувствовал боль. Взвыл, натягивая свитер с высоким горлом, зато воротник-стойка аккуратно прикрыл синяки, и, взглянув на себя еще раз в зеркало, Тед остался удовлетворен своим видом. «Одна досада, — посетовал он, попытавшись оттянуть трикотажный ворот, — это черт знает как неудобно». Прихватив плащ, он вышел и надел его тотчас. День был солнечный, однако ветер дул ледяной. Боясь в таком состоянии садиться за руль, Тед взял такси и, трясясь от холода, забрался на заднее сиденье.

Библиотека на выходных была закрыта для обычных посетителей, и Тед знал, что там будет пусто, хотя иногда кто-нибудь у них там работал и по выходным. Без шума и сутолоки институт казался ему всегда огромным, будто гигантская пещера, ежедневно поглощавшая сотни людей. Однако это было его творение, и он чувствовал себя здесь в безопасности. Но не сегодня. Виной тому, конечно, было его состояние, из-за которого все вокруг казалось непропорциональным; он ощущал себя слишком маленьким и беспомощным и все больше терял над собой контроль.

Он открыл дверь в пустой библиотечный зал. «Есть кто-нибудь?» — крикнул он, оглядевшись, на всякий случай. Никто не отозвался, и, не теряя времени, Тед включил компьютер. На экране монитора замелькали таблички. Программа запрашивала все новые и новые данные спокойным, приятным голосом. В окошке, где полагалось указать имя пациента, он впечатал: «Учебный поиск», чтобы компьютер не зафиксировал его в базе. Из-за этой своей уловки он не получил доступа к главной базе данных, и пришлось сначала перейти на страницу «Симптомы». «Давай, пока болезнь не одолела совсем, пока ты еще можешь хоть это», — приказал он себе.

В «Симптомах» ему пришлось перечислить все, начиная от высокой температуры до распухших желваков и дурноты.

Компьютер велел подождать, пока идет обработка данных. Эти пятнадцать или двадцать секунд показались Теду вечностью. Он утратил ощущение времени и замер в ожидании результата. С облегчением он увидел наконец на экране список возможных заболеваний, и компьютер вновь запросил дополнительные данные.

Однако список этот вряд ли мог кого-нибудь успокоить. С нараставшим ужасом Тед прочел: «Болезнь Ходжкина: онкологическое заболевание лимфатической системы…». Следующим в списке значилось: «Грипп: вирусное поражение дыхательных путей». Это он взял себе на заметку. «Мононуклеоз; вирусное заболевание, вызывающее повышенную утомляемость…». Возможно, однако не то… «Свинка: инфекционное детское заболевание…» Не то, против свинки он был привит. «Чума: инфекционное заболевание, вызываемое бактерией Yersinia pestis…»

Он замер, уставившись на экран. Yersinia pestis. Недавно он это где-то видел, однако голова отказывалась работать. Он откинулся к спинке, пытаясь сосредоточиться, но вскоре с отчаянием сдался, не в силах припомнить, с чем связана эта крохотная и тем не менее наверняка существенная деталь. К тому же он еще не догадывался, что причиной этих провалов в памяти, приводивших его в ярость, стала новая, только недавно появившаяся на свет бактерия, у которой пока даже не было названия.

Когда же наконец он все-таки вспомнил, где ему попалась на глаза Yersinia pestis, он вышел из сети и выключил компьютер. Он сидел, тупо уставившись в серый погасший экран. Его трясло, сердце бешено колотилось, и, хотя он не двигался, на лбу и верхней губе выступил пот. Тед поднялся, и тут же на него накатил приступ дурноты, отчего он согнулся над стоявшей рядом мусорной корзинкой и его вырвало. Он ничего не ел со вчерашнего дня, и потому рвоты как таковой не было, но желудок выворачивало наизнанку.

Когда наконец спазмы прекратились, он запер библиотеку и побрел в лабораторию. Ему было страшно, однако он обязан был выяснить, что происходит. Совпадений оказалось слишком много, чтобы взять и запросто отмахнуться.

Он двигался по светлым, крашенным пастельными красками коридорам; одной рукой держась за стену, чтобы не упасть, вторую прижав к не прекращавшему болеть желудку. На выходные было включено дежурное освещение, горела лишь каждая третья лампа, и потому обычно светлые коридоры были погружены в полумрак. Такой же сумрак стоял и перед глазами. Каждый шаг по свеженатертым паркетным полам давался с трудом, отзываясь в ушах отвратительным грохотом, от которого дурнота усиливалась.

В лаборатории он прямиком направился к столу Фрэнка, где возле компьютера, в котором была запущена программа «Микроорганизмы. Идентификация», лежал тот самый справочник. Тед взял его, быстро открыл раздел «Кишечные бактерии» и вдруг заметил, что под книгой лежит распечатанный рисунок. Он поднял его, присмотрелся. В левом нижнем углу было название файла, против «даты создания» стояло то самое число, когда погиб Фрэнк, и значилось имя: «Гертруда».

От этого имени ему снова стало дурно. Он прикрыл глаза, пытаясь вспомнить что-то еще очень важное. «Сплошной туман», — простонал он и подумал, что, наверное, люди, не наделенные умом от природы, так мучаются постоянно. В конце концов он, возликовав, вспомнил, что слышал это имя от Кэролайн. Это она рассказывала, что они назвали Гертрудой бактерию, обнаруженную на клочке ткани из пробы грунта.

На том самом клочке, на который вчера утром упали брызги P. coli.

Он брал его в руки, Кэролайн тоже. Ни Брюс, ни Джейни, насколько он помнил, утром к нему не прикасались. Брюс едва ли вообще о нем знал, но вот Джейни наверняка тоже держала в руках.

«Я обязан найти этот клочок… Только бы избавиться от этого тумана…»

Он включил оба компьютера. В обоих была установлена функция «предыдущая операция», которая позволяла отследить каждый сделанный шаг и вернуться точно в нужное место. В поисковике замелькали числа, время и названия операций. Когда они решили установить эту функцию, Теду не раз пришлось выслушивать жалобы, будто это уловка со стороны администрации, придуманная, чтобы следить за тем, чем занимаются младшие сотрудники, и держать их на крючке. Два лаборанта тогда быстро уволились. Он тут же нашел им замену среди тех, кого это не пугало.

Сначала он взялся за микроскоп, где Фрэнк рассматривал образец. Вызвал на экран список выполненных операций и открутил вниз, ко дню гибели Фрэнка. В тот день были созданы три файла: «Гертруда», «Фрэнк» и Фрэнк2». Потом он перешел к основному компьютеру, с базой для идентификации.

Там в списке напротив «Фрэнк2» значилось: «идентифицирована Yersinia pestis».

С ужасом ждал он, пока запустится программа идентификации, и, едва дождавшись, открыл файл, где нашел изображение бактерии. Держа перед собой листок с «фотографией» Гертруды, он сравнил его с изображением на экране. Не нужно было ждать конца обработки, чтобы понять, что это одна и та же бактерия.

Руки у него тряслись, когда он печатал название файла, найденного в библиотеке, чтобы сравнить данные. Едва не плача, он бормотал себе под нос:

— Все равно меня найдут. Придут эти зеленые и сунут в желтый мешок. Меня выбросят на помойку вместе со всем прочим мусором…

На этот раз он получил полное описание чумы.

«Инфекционное заболевание, вызванное энтеробактерией Yersinia pestis. До сих пор представляет собой опасность в отдельных районах, в особенности в Юго-Восточной Азии (Вьетнам, Китай), а также в западной части Южной Америки. Переносчиками являются блохи, обитающие у грызунов и мелких млекопитающих, в отдельных случаях у крупных млекопитающих, таких как олени или крупный рогатый скот. При укусе животного инфицированной блохой бактерия попадает в пищеварительный тракт насекомого, где быстро размножается. При следующем укусе бактерия попадает в кровь животного, также инфицируя и его. Болезнь может также распространяться при непосредственном контакте через физиологические жидкости или зараженные предметы».

Пот стекал по вискам и капал на свитер.

«Известны три формы заболевания, вызываемые одним возбудителем. Бубонная чума. Первые симптомы: высокая температура, головная боль, небольшое распухание лимфатических желез в шейной и паховой областях. При отсутствии лечения болезнь быстро прогрессирует. Наблюдается уплотнение лимфатических желез, кровоточивость прилегающих тканей. В районе лимфоузлов формируются фурункулообразные пустулы (гнойники). Пациент испытывает боли, особенно мучительные в области конечностей и суставов. Могут наблюдаться провалы в памяти, а также антиобщественное либо не характерное поведение. Часты случаи глубокой депрессии».

Тед невольно потянулся к припухшим железкам, чтобы еще раз проверить, на месте ли, словно голова отказывалась верить в то, что произошло, хотя в глубине души он уже все понял.

«При отсутствии лечения бубонная форма чумы нередко переходит в легочную, когда болезнь поражает дыхательные пути. Это наиболее заразная форма чумы, поскольку при выдохе в каплевидных брызгах распространяются жизнеспособные микроорганизмы».

Тед прикрыл рот и нос ладонью.

«В случаях, когда бактерия проникает в кровь или жизненно важные внутренние органы, возникает септицемическая форма болезни. В то время, когда бактерия погибает, завершая естественный жизненный цикл, в кровь выбрасывается большое количество токсичных веществ, которые вызывают некроз тканей в почках и печени. Больной нередко погибает от токсического шока. Чума в этой форме протекает стремительно и, как правило, с летальным исходом».

Пот с него теперь лился струйками. Тед отер лоб ладонью и вытер ее о штаны, а потом, вытянув перед собой, уставился на нее, с ужасом пытаясь себе представить, сколько миллионов живых бактерий остались на ткани.

«Предусмотренное лечение представляет собой длительный курс приема антибиотиков, как орально, так и внутримышечно. Наиболее эффективными считаются стрептомицин, хлорамфеникол и тетрациклин. При бубонной форме чумы рекомендуется, чтобы облегчить боль в местах нагноения, вскрывать гнойники, заливая солевым раствором, однако в этом случае следует соблюдать осторожность, чтобы не допустить проникновения вторичных инфекций. В большинстве случаев рекомендуется начинать лечение не позднее чем через семьдесят два часа после появления первых симптомов. Вместо традиционного лечения препаратами антибиотиков допускается введение сыворотки, содержащей антитела.

Больного необходимо строго изолировать. Лица, находившиеся в контакте с больным, должны быть помещены в карантин на весь инкубационный период, который составляет обычно три недели. Все сотрудники здравоохранительных учреждений, имеющие дело непосредственно с больным или с продуктами жизнедеятельности больного, обязаны неукоснительно соблюдать все рекомендованные предосторожности.

В соответствии с международными соглашениями обо всех случаях заболевания чумой необходимо уведомить Всемирную организацию здравоохранения. Более полную информацию можно получить по факсу в Департаменте надзора за инфекционными заболеваниями США».

В полном отчаянии Тед занялся подсчетом. С трудом восстановив в памяти, когда почувствовал первые признаки болезни, он сосчитал, что прошло сорок восемь часов. Откинувшись в кресле, он закрыл глаза, чувствуя, как в висках стучит его кровь, в которой кишмя кишат смертоносные твари. «Что за бред, — думал он, близкий к панике, — что за безумный бред. Двадцать первый век на дворе, не средние же века! Как это могло произойти?»

Однако он и сам уже знал ответ на свой вопрос. Он один виноват в случившемся, только он, и больше никто. Проследить, откуда взялась инфекция, ничего не стоит, и тут он ничего не в силах поделать. Он заразился смертельно опасной болезнью в результате собственной глупости, а если немедленно не начать лечение, вскоре все узнают, что произошло. Тогда ему уже ни за что не вернуться к прежней, нормальной жизни.

Он знал, что лечение нужно начинать немедленно, иначе он вскоре умрет. Но не идти же было к своему врачу. Тед решил прямиком отправиться в институтскую амбулаторию, где можно, никому не докладываясь, добыть антибиотики.

Он вышел из лаборатории и побрел по тускло освещенному коридору. «Пожалуйста, пусть меня никто сейчас не увидит», — взмолился он, сам не зная какому богу. Отчаянная его молитва оказалась услышана, и когда он, никем не замеченный, подошел к амбулатории, там никого не оказалось. Оставалось только открыть дверь и взять то, что нужно. Ему было прекрасно известно, что лекарства здесь хранятся в порядке, так что он прямиком направился к шкафу, где лежали антибиотики, включая давно устаревшие, какими давно почти не пользовались.

Шатаясь и хватаясь за стойки, чтобы не упасть, он прошел мимо рядов никчемных пузырьков, не понимая, зачем их хранят. «Надежды, надежды, — подумал он. — Какие мы дураки. Разве нельзя было хоть немного разумнее обращаться с лекарствами?» Антибиотики, с помощью которых человечество пыталось избавиться от болезней, один за другим становились все бесполезнее. Когда-то любая мамаша, приведя к врачу простудившегося ребенка, возвращалась домой с полной сумкой антибиотиков. Теперь дети погибали в изоляторах, заразившись инфекциями, которые давно научились обмениваться информацией.

«Правда, я подхватил давно не проявлявшуюся болезнь, так что, вполне возможно, лекарство сработает». Эта мысль его успокоила, но ненадолго, и он снова впал в панику, лихорадочно пытаясь сообразить, что делать, если не найдет здесь нужных препаратов. Антибиотиками, прописанными в программе компьютера, никто не пользовался лет пять, с тех пор как обнаружилось, что практически все бактериальные штаммы стали к ним устойчивы. Их перестали производить, и запасы не пополнялись. В отчаянии он молился, чтобы какой-нибудь старый болван оставил себе заначку, просто так, чтобы показывать юному поколению, демонстрируя сложности допотопного лечения. «Мы ходили за ним пешком в снег и ветер за десять миль…» Или — что было более вероятно — они могли заваляться у какого-нибудь неряхи, которому лень вычищать забитые полки. «Господи Боже, пожалуйста, помоги найти лекарство, это моя последняя надежда!» Если он его не найдет, придется слишком многое объяснить, чтобы добыть антитела.

Прошло десять мучительно долгих минут, прежде чем он заметил возле задней стенки в морозильной камере три упаковки ампул тетрациклина. Руки замерзли так, что пришлось их согреть, перед тем как он решился дотронуться до драгоценных стекляшек. Если уронить хотя бы одну, это может грозить смертью и ему, и Кэролайн, если и она заразилась, и, возможно, множеству людей.

Пришлось сделать передышку. Сердце бешено колотилось, туман застилал глаза. Он пожалел, что отправился в институт, ничего никому не сказав. Будки «компудоков» виднелись всюду, как еще десять лет назад — стекляшки «Макдоналдсов», и их неоновые зеленые символы: жезлы, обвитые двумя змеями, — примелькались не меньше, чем тогда красные «М». Перед его мысленным взором тут же предстала жуткая картина: тысячи больных, схваченных компьютерным монстром, бьются в тщетных попытках вырваться, с них течет пот, отчего на полу или на асфальте образуются темные пятна, на горле вздуваются желваки, глаза вылезают из орбит, а рядом стоит равнодушный, безжалостный биокоп.

«Хватит терять время, — подумал он со злостью и приказал себе встать. — Нет у тебя времени!» С полки в соседнем шкафчике он сгреб пригоршню одноразовых шприцов и сунул в карман все, кроме одного. Как только ампулы оттают, он вколет себе хорошую дозу. «Я буду осторожен, я нажму на поршень плавно, чтобы не пролилось ни капли…» Краем глаза он заметил сквозь стеклянную дверцу пузырек с аспирином. Он и его сунул в карман к шприцам. Вооружившись таким образом против невидимого врага, Тед выключил свет и снова направился в лабораторию. Там оставались следы, от которых следовало избавиться.

Он хотел уничтожить свидетельства своей глупости, оставив лишь список материалов, выданный Фрэнку, который без сопроводительных файлов сам по себе ничего не значил. Он знал, как уничтожить файлы вместе с программой. Не колеблясь, он включил компьютеры.

Он вышел в главную директорию, не включая операционной системы. «Спасибо, Господи, что еще есть ВО8», — возблагодарил он и напечатал в командной строке: «Уничтожить».

Нажал на ввод.

На экране возник вопрос: «Будут уничтожены все файлы! Вы уверены?»

Он подтвердил.

«Будьте любезны, введите пароль».

После того как он ввел пароль, в компьютере послышалось тихое шуршание — это стиралась с жесткого диска вся информация. Экран погас, знаменуя гибель искусственного интеллекта. Программа стоимостью в миллион долларов приказала долго жить, накрывшись до последнего электрона. Безжалостно и без колебаний Тед проделал то же со вторым компьютером.

Потом он поднялся и, едва держась на ногах, направился к морозильной камере, куда, как ему казалось, Кэролайн положила злосчастный клочок ткани, и обследовал полку, на которой хранились мелкие образцы. Однако никакого клочка там не было. Минут через пятнадцать, обшарив каждую полку, Тед наконец сдался. Он задумался, пытаясь угадать, куда она его переложила. Рассуждая логически, он пришел к выводу, что, скорее всего, она забрала его с собой. Остатки использованных материалов хранились в режимных условиях, так что что-либо переложить туда было невозможно. Невольно Тед подивился парадоксальной ситуации, когда самый опасный, смертельно опасный материал оказался в простом хранении. Едва ли не половина всего населения Азии и Европы пали шестьсот лет назад жертвой этой бактерии. «А случись такое сегодня, — подумал Тед, — ее штаммы, обмениваясь информацией, снова окажутся устойчивыми к лекарствам». В ярости пнул он ногой ближний стул, но колени дрогнули, и он, вдруг сразу обмякнув, сел.

* * *

Когда Брюс и Джейни подъехали к складу, парковка оказалась вся занята, и Брюс поставил машину снаружи, у ворот. Забрав с заднего сиденья портфели, они вышли и направились в отдел пропусков, где Брюс начал переговоры с охранником ровно с того места, на каком они остановились вчера вечером. Позвонив им с утра, он уже знал, что звонка от Теда не было. Но здесь у них все же появилось хорошее предчувствие. Так или иначе, они вскоре узнают, что их ждет.

Охранник просмотрел бланки, которые заполнил Брюс.

— Я проверил ваши документы и должен сказать, допуск у вас есть. Прошу прощения за то, что не впустил вас вчера. Однако вы же понимаете, нам нельзя ошибаться. Можете пройти, образцы вам сейчас доставят. — Он мельком взглянул в сторону Джейни. — Вашей спутнице придется остаться здесь, но все это не займет много времени. Пройдите, пожалуйста, сюда.

Развернувшись, охранник открыл перед ней дверь в комнату ожидания. Брюс улыбнулся, победно сложив пальцы, и она тоже улыбнулась в ответ, повторив его жест. При мысли, что образцы скоро окажутся у нее в руках, ее охватило чувство огромного облегчения и такой же огромной благодарности к Брюсу, который помог ей, проявив изрядную твердость характера. С каждой минутой признательность к нему и уважение становились все глубже.

Брюс ушел вслед за охранником, а она осталась стоять, едва не дрожа от нетерпения. Нервно она отбросила с лица волосы, заправив за ухо непослушные пряди. Вдруг что-то скользнуло у нее по груди. Она посмотрела вниз и с неудовольствием увидела, как по полу покатилась одна из ее новых сережек. Покатилась на удивление быстро, прямиком под дверь охраны. Неожиданно испугавшись, Джейни невольно шагнула вперед и протянула руку.

Она протянула ее всего на сантиметр дальше линии безопасности. Рука задела луч сканера, и тот, считав генетический код, сравнил его с базой данных. В другом случае, как в случае с Брюсом, он лишь зафиксировал бы дату и время, когда она пересекла черту, однако в случае с Джейни компьютер, не найдя соответствий, по понятной причине занервничал. Через несколько секунд взвыл сигнал тревоги: «Нельзя, запрещено!» и охранник мгновенно развернулся посмотреть, что происходит. В одну секунду сорвав с плеча оружие, он направил его на Брюса, оказавшегося между ним и Джейни.

— Не двигаться, оба! — сурово приказал охранник.

Как и все сотрудники службы безопасности в медицинских учреждениях, он обязан был предпринять самые жесткие меры, рассчитывая на худшее развитие ситуации, и лишь потом, проанализировав ее, имел право их смягчить. «Принимай крайние меры» — учат их в тренировочном лагере. Он держал под прицелом их обоих, недвусмысленно дав понять, что одно неосторожное движение, и он без колебаний нажмет на курок.

Они застыли как вкопанные, так что в конце концов он сказал:

— Прошу вас, доктор Рэнсом, отойдите в сторону.

Охранник говорил вежливо, однако Брюс понимал, что тот отнюдь не склонен шутить. Тем не менее он остался спокойно стоять на месте, прикрывая собой Джейни.

— Что вы собираетесь сделать с ней?

— Боюсь, мне придется задержать вас обоих, сэр.

— Обоих? — не веря своим ушам, переспросил Брюс. — А как насчет моих допусков?

Охранник посмотрел на свой автомат.

— Вы ведь знаете, сэр, вход на этот склад строго по пропускам. Те из гражданских лиц, у кого есть соответствующий допуск, тоже имеют право войти, однако те, у кого не снят отпечаток, не имеют права сюда попасть ни при каких обстоятельствах. Ни при каких обстоятельствах, — повторил он с нажимом. — А прозвучавший сигнал означает, что у леди не снят отпечаток.

Брюс пришел в ярость.

— Возмутительно! В жизни не слышал про это правило.

И поскольку он явно был не намерен успокаиваться, на площадку выкатились четыре биокопа с химическими автоматами наготове. Они мгновенно окружили и Джейни, и Брюса.

Вскоре они уже шли по длинному коридору в противоположный конец здания, подгоняемые направленным в их спину карабином биокопа. Они вошли в помещение, похожее на старую тюрьму, с разделенными решеткой камерами. Джейни оказалась в одной, Брюс в другой. Закрыв за ними двери, биокоп подошел к небольшой панели рядом с камерой Брюса, вставил пластиковую карту. Нажал по очереди на две кнопки, и раздалось громкое звяканье, означавшее, что двери заперты. Биокоп вернулся к обеим, проверив, сработали замки или нет. На пороге он оглянулся и сказал:

— Я принесу ваши вещи.

Раздался лязг тяжелой входной двери, отозвавшийся эхом в каменном, почти пустом помещении.

Джейни, прислонившись к стене, сползла на пол, обхватив руками колени, потрясенная таким поворотом событий. Брюс стоял молча, вцепившись в решетку обеими руками. Тишина стала невыносимой.

— Брюс, — тихо позвала Джейни.

Он не ответил и лишь молча повернул голову. В глазах у него было страдание.

— Да, это тебе не Канзас, — только и сказал он.

 

Одиннадцать

Король Эдуард дал первую аудиенцию своему новому врачу у себя в гардеробной.

Его величество, в халате из блестящей, расшитой золотом ткани, достойной его монаршего звания, был занят утренним туалетом. Молча он махнул Алехандро рукой, разрешая войти, и тот скромно уселся в углу, ожидая конца церемонии.

В гардеробной были разложены королевские облачения — тончайшие рубашки с плиссированными рукавами, бархатные штаны, камзолы, искусно расшитые жемчугом и драгоценными камнями. И король, отступив назад, задумался, принял решение и указал на то, что он выбрал, а слуги тотчас убрали лишнее. Потом выложили чулки, подвязки и шелковое белье, и красавец монарх занялся ими с явным удовольствием.

«Он выглядит чересчур жизнерадостным для правителя, на чьи плечи легла ответственность за все горести королевства», — подумал Алехандро. Со слов де Шальяка, а также по слухам, которые донеслись до него по пути из Авиньона, он знал, что в последней войне Англия понесла огромные расходы и была близка к разорению.

Кроме того, в стране начался мор, который грозил вот-вот проникнуть и в стены Виндзора.

— Сядьте, доктор, — сказал Эдуард. — Поговорим, пока меня одевают.

Присмотревшись к обоим слугам, помогавшим королю одеться, Алехандро решил, что ни тот ни другой не похожи ни на советников, ни на министров, а те могли бы и оскорбиться тем, что столь важная беседа состоится в их отсутствие. «Язык слуги всегда можно купить за небольшую плату», — подумал он.

— Ваше величество, — сказал он. — Мне хотелось бы сначала поговорить с вами с глазу на глаз.

Король, удивленный, задумался на минуту, но, встретив серьезный взгляд молодого врача, согласился.

— Пусть будет так, — сказал он.

Он сделал знак, и слуги немедленно вышли, закрыв за собой дверь. Король строго взглянул на Алехандро.

— Я не привык прерывать утреннюю церемонию. Пусть это будет исключением из правил, которое я совершил лишь в виду незнания вами наших порядков. На вашем месте я постарался бы поскорее с ними ознакомиться. А теперь говорите.

«Возможно, на самом деле не такой он и жизнерадостный», — подумал, устыдившись, Алехандро и счел свое первоначальное впечатление не соответствующим действительности. Сейчас это был отнюдь не тот гостеприимный хозяин, который радушно принимал его накануне. Взволнованный, врач прокашлялся, прочищая горло.

— Ваше величество, — начал Алехандро, — меня очень беспокоит та рекомендация, которую мне дал его святейшество. Боюсь, он слишком высокого мнения о моих возможностях. Честно говоря, милорд, ни я и ни кто-либо другой, включая Ги де Шальяка, не в состоянии излечить чуму. Единственное, чему научили меня, это устанавливать карантин во избежание заражения. И я хочу, чтобы вы это знали.

Эдуард налил себе в бокал разбавленного водой вина и предложил гостю сделать то же самое, но тот отказался. Сделав глоток, король заметил:

— Уверен, вы отнюдь не так беспомощны перед этой заразой, как хотите представить.

— Ваше величество, я как врач способен справиться с чумой не лучше, чем змея способна летать.

На четком, красивом лице монарха появилось раздражение.

— Тогда объясните, ради Христа, для чего Клемент вас прислал? Это слишком долгое и трудное путешествие, чтобы гонять вас без толку.

— Ваше величество, я не обладаю правом ставить подобные вопросы перед его святейшеством. Насколько я сумел понять, меня отправили сюда по вашей просьбе. С врачами имел дело лишь де Шальяк. И все свои знания о болезни и о карантине я получил от этого высокоученого врача, чьему научному рвению можно лишь позавидовать.

Король ничего не ответил и только потер рукой лоб, словно пытаясь унять головную боль.

— Я не знаю этого де Шальяка. Но я знаю Клемента. Расскажите о де Шальяке.

Алехандро казалось, будто взгляд пронзительных голубых глаз прожигает его насквозь. Трудно было поверить, что этот человек, о котором все говорили, будто им невозможно манипулировать, не имел никакой информации о столь важной персоне, как де Шальяк. «Возможно, он проверяет меня, — подумал Алехандро, — хочет убедиться, что я не лгу».

— Он очень влиятельный и очень умный человек. Очень осторожный в словах. Прекрасный ученый, замечательный мыслитель, всегда полный новых идей. Папа ему, кажется, доверяет. По-моему, он приспосабливается к обстоятельствам, как хамелеон. Он то мед, то уксус. И так постоянно.

Король лукаво улыбнулся:

— То же я слышал и из других источников.

«Я прошел испытание», — подумал Алехандро с облегчением, едва не выдав себя, когда подозрения его подтвердились. Король снова посерьезнел.

— Однако что же делать, если вы не в состоянии обеспечить нам безопасность?

Алехандро попытался его успокоить:

— Все же я не совсем бесполезен. Де Шальяк обучил нас премудростям профилактики болезни. Он считает, что мы в силах предотвратить заражение, и тут я готов сделать все, что в моих силах.

Король снова не отозвался. Сощурившись, он смотрел на молодого человека, будто оценивая. Алехандро показалось, будто он даже услышал, как король говорит про себя: «Во сколько ценит себя этот человек?» С усмешкой он подумал, что из врачей, собравшихся в папском дворце, он заслуживал, возможно, доверия англичанина более, чем кто-либо другой, поскольку не имел отношения к христианской церкви. Однако, чтобы доказать свою честность, ему пришлось бы признаться в том, что он еврей.

Король наконец прервал молчание:

— Расскажите, что вы намерены делать. Я не могу допустить, чтобы мои дети погибли от этого проклятия.

— Наши намерения в этом совпадают, ваше величество. Но я знаю, что делать, чтобы не допустить заразу в ваш дом. У меня предусмотрен совместно с карантинными мерами курс профилактического лечения, который, насколько я понимаю, понравится далеко не всем. Более всего меня пугает то, что он непременно начнет раздражать детей. Однако я все же надеюсь на то, что мы найдем общий язык и начнем сотрудничать.

Эдуард нахмурился.

— Вы уже видели моих сына и дочь, доктор Эрнандес. Как по-вашему, сумеете ли вы их контролировать?

Алехандро почувствовал ловушку. Как объяснить важность задачи, если он еще даже не приступил к делу? «Всему свое время», — подумал он.

— Честно говоря, сир, не смею даже думать. Меня предупредили, что королевские отпрыски приучены к самостоятельности и свободе. Даже месье де Шальяк и тот признает, что Папа в высшей степени неохотно подчиняется его рекомендациям, сравнивая карантин с заточением.

Эдуард ухмыльнулся, выдав тем самым непочтительное отношение к сибаритским наклонностям Папы.

— Уж он, конечно, скучает по своей экономке. Наш добрый понтифик никогда не отказывал себе в мирских удовольствиях. Удивительно, как он до сих пор терпит при себе этого врача, который мешает ему наслаждаться жизнью.

— Все разумные люди, сир, боятся чумы, а Папа человек разумный, не так ли? Сильные и богатые умирают от этой напасти так же, как бедные и бессильные. Беда не знает различий.

Эдуард с этим согласился:

— Уверяю вас, я тоже разумный человек. Я боюсь чумы больше, чем самой кровопролитной битвы. На мою долю их выпало немало, — спокойно добавил он.

— В нашей битве не будет кровопролитий, однако и она потребует твердости и отваги.

— В Англии в них нет недостатка, можете мне поверить.

— Вот и отлично, — сказал Алехандро, поднявшись. — Они нам понадобятся. Начнем с того, что закроем замок. Вход будет разрешен только через карантин. Вам придется издать приказ, чтобы в замке был запас продовольствия и всего необходимого минимум на три месяца. — Задумавшись, он заходил по комнате. — Придется устроить продовольственный склад. И привести скот на мясо, чтобы здесь же его и забивать. На мой взгляд, нужно подготовиться так, будто мы в осаде. Велите привезти все, в чем может возникнуть нужда. А потом велите закрыть ворота.

Алехандро замолчал и взглянул на короля в ожидании ответа. На лице Эдуарда явно читалось смятение.

— Вы правы, лекарь, это решение выполнить непросто. Есть ли другой путь?

— Из известных мне нет. А об успешных результатах де Шальяка вам известно.

Эдуард подошел к окну, посмотрел на зеленые холмы и вздохнул.

— Делайте то, что считаете нужным, — сказал он. — Я скажу, что вы действуете с моего позволения.

Они обсудили еще некоторые мелкие детали, и король отослал Алехандро, предоставив ему действовать самостоятельно. Молодой врач потратил несколько часов, обходя Виндзор, подмечая все входы и выходы, обследуя кухни, прачечные и уборные. Замок был огромный, и папский дворец в сравнении с ним казался обычным особняком, но, несмотря на всю здешнюю роскошь, Алехандро решил про себя, что де Шальяк прав и французы куда утонченнее в своем чувстве изящного. Камни, из которых был выложен замок, были больше и отесаны хуже, нитки в гобеленах — грубее, плиты на полу не такие гладкие. На стенах Виндзора также стояли леса, поскольку монарх решил расширить дворец, приведя его размер в соответствие с величием Англии. Работа была начата огромная, под стать хозяину, мечтавшему поскорее дожить до того дня, когда его семейство обретет подобающий ему дом.

К выполнению рекомендаций де Шальяка Алехандро приступил немного позднее в тот же день, начав с того, что собрал королевских астрологов. В отличие от короля, считавшего их обыкновенными знахарями и шарлатанами, королева Филиппа ни дня не обходилась без составленного ими гороскопа, и Эдуарду лишь оставалось мириться с их присутствием.

— Я держу при себе трех астрологов, — сообщила ему Филиппа при первом их разговоре. — Его величество считает это излишним. Говорит, что и одного было бы достаточно, но я и слышать не желаю о том, чтобы с кем-то расстаться. — Она улыбнулась нежной улыбкой, и лицо ее осветилось той удивительной красотой, какой она славилась в юности. — Сам он не расстался бы со своим костюмером за все золото Клеопатры. Вот так же и я не желаю лишать себя своих удовольствий.

— В таком случае, если позволите, — сказал Алехандро, — не могли бы вы, ваше величество, велеть вашим астрологам подготовить гороскоп для каждого члена вашей семьи с рекомендациями, в какое время принимать ванну, в какое есть, а также какую принимать пищу, чтобы сберечь здоровье.

— Но это же огромная работа, — заметила королева. — Разумеется, они воспротивятся.

— Однако это необходимо, — настаивал Алехандро. — Умоляю разрешить мне от вашего имени попытаться их убедить в ее необходимости. От этого может зависеть жизнь и здоровье обитателей Виндзора.

Неохотно, но королева дала согласие. Однако результат оказался отнюдь не столь плодотворным, как ожидал молодой врач. Все усилия привели лишь к тому, что в кухне бегали сердитые повара, в столовой сидели сердитые члены семейства, ибо в редкий теперь день готовили одно блюдо на всех. Были недовольны и горничные, которые бегали вниз и вверх с ведрами горячей воды, приготавливая ванну по гороскопу в самое странное время.

Однако главная неприятность ждала впереди, когда один из астрологов как-то сказал королеве:

— Есть дни, предпочтительные для супружеских отношений, но, к несчастью, есть и такие, когда они могут повредить вашему здоровью. Я подготовил для вас календарь.

Королева тактично изложила суть этой беседы мужу, и король взорвался:

— Мерзкие еретики! Да как они осмеливаются даже воображать, что им будет позволено указывать мне, чем я должен заниматься в спальне! Хватит с меня. Больше ничего не желаю слышать!

— Ваше величество, единственное, чего они хотят, это спасти нас…

Король перебил ее:

— В таком случае они, наверное, с небесной помощью сумеют подыскать мне даму, чье общество окажется безопасным для меня в те дни, когда ваше опасно.

Королева ушла во гневе, и с тех пор астрологам было запрещено вмешиваться в отношения между королем и королевой.

Определив таким образом границы своего влияния на короля и немного разочарованный, Алехандро занялся устройством карантинного въезда в надежде на помощь со стороны капитана королевских гвардейцев. Но оказалось, что капитан, с неохотного позволения Эдуарда, оставил Виндзор, чтобы в трудные времена быть вместе с семьей. Его обязанности временно исполнял сэр Джон Шандос.

— Рад видеть вас в этой должности, — приветствовал его Алехандро. — При виде разумного человека всегда радуешься. Все остальные сопротивляются моим предписаниям, и почти никто их не выполняет. Я уже сыт по горло.

— Постараюсь помочь, чем могу, — пообещал Шандос.

— Иного, сэр, я от вас и не ожидал, — сказал Алехандро. — Вот что нам нужно. Мы должны полностью перекрыть входы и выходы, чтобы никто сюда не вошел, минуя карантин.

— На какой срок? — сказал сэр Джон.

— Возможно, на две недели.

— А если кто-то решит выйти?

— Он уже не войдет.

— Тогда где будут тренироваться королевские гвардейцы?

Алехандро оглядел двор:

— Думаю, здесь.

— Во дворе? Здесь нет столько места, лекарь!

— Сколько есть, столько есть, сэр Джон. Как только закроют ворота, здесь не должен пройти ни один человек.

— А как быть с кузнецами, которые чинят оружие, как быть с поставщиками провизии?

— Нельзя ли заранее запастись припасами и оружием? Может быть, в округе найдется какой-нибудь кузнец, который захочет на время поселиться в замке?

— Ну, захочет он или нет, я его приведу, — заявил сэр Джон.

«Еще один человек, которому придется служить, хочет он того или нет», — подумал Алехандро, невольно сравнив себя с незнакомым кузнецом.

— Поступайте как знаете, сэр Джон, и будем надеяться, что заключение наше будет коротким, — сказал он. — С Божьей помощью как-нибудь переживем эту чуму.

Затем он собрал рабочих, которым тоже сообщил про план превратить Виндзор в неприступную крепость. И здесь тоже со всех сторон посыпались возражения. Алехандро настаивал на том, чтобы все седельщики, оружейники, портные и прочие оставались за стенами замка. Съестные припасы и запасы зерна, а также сено для лошадей и скота следовало заменить новыми. Все лари, сундуки, подвалы и кладовые — вымыть до первозданного блеска, прежде чем снова заполнять.

Каждый зачитанный им приказ вызывал ропот и недовольство толпы, однако он, терпеливо подбирая слова, все же сумел убедить их в том, что это делается ради их же блага и поможет им уберечься от чумы. Под конец он окончательно привел всех в ужас, нанеся свой coup de grâce.

— Отныне все обитатели замка обязаны каждый день принимать ванну и каждый день менять платье. Грязную одежду стирать немедленно. Горячая вода в прачечных будет днем и ночью.

Толпа возмущенно зароптала, но Алехандро гневно хлопнул в ладоши, призывая к молчанию. Когда наконец все снова обратили на него внимание, молодой врач продолжил:

— Вы готовы заболеть чумой, только бы не мыться? Если кто-нибудь из вас выживет, тогда и вернетесь к прежним привычкам!

В толпе послышался шепот, но вслух никто не посмел снова выкрикнуть яростные, негодующие обвинения, как минуту назад.

— Тогда делайте как вам велено. Я здесь отдаю приказы с высочайшего дозволения.

Когда толпа рассеялась, к нему подошел сэр Джон, наблюдавший за этой сценой.

— У вас теперь будет мало друзей в стенах замка, — предупредил он.

Алехандро пожал плечами:

— У меня их здесь и не было. Они быстро забудут про все эти мелочи, когда ворота откроются и они поймут, что пережили мор.

* * *

Вскоре, наводя в замке свои порядки, Алехандро с большим изумлением открыл для себя, что чем суровей и жестче приказ, тем охотнее его исполняют. В том числе августейшие дети, чья нетерпимость к любому давлению превосходила даже слухи об этом. Однако, как и предупреждал де Шальяк, довольно быстро готовность сотрудничать сменилась скрытым сопротивлением. Война с Францией была временно прекращена, и молодые люди из придворных принца Уэльского заскучали, томясь бездельем. Они упрашивали его разрешить им прокатиться в поле, поупражняться в воинском искусстве, и король был с ними согласен, утверждая, что боеспособность его дворян важна не менее, чем карантинный заслон. Алехандро и слышать ничего не хотел, отчаянно продолжая доказывать, что поупражняться с оружием можно и во дворе.

Всякий раз, давая ему аудиенцию, король выказывал к его предложениям все меньше доверия. Алехандро даже начал подумывать, не решил ли тот, что он, врач, явился сюда с неким тайным заданием и что, может быть, он вовсе и не врач, а папский шпион, который, радея во имя Франции, пытается нелепыми запретами изнутри сломить дух английской армии, чтобы, когда придет время, Англия потерпела поражение. Вскоре подозрения подтвердились, и король вынес ему строгое предупреждение.

— Лекарь, то, что ты творишь, начинает меня настораживать. Твои приказы отдают коварством французского короля, готового любой ценой лишить меня моих воинов. Если так будет продолжаться, я велю заковать тебя в цепи и отправлю обратно к его святейшеству.

Горько было Алехандро выслушивать такие речи, и нечего ему было противопоставить королевскому гневу. Он мог лишь сказать:

— Ваше величество, я испанец и не присягал королю Франции. Не присягал я также и его святейшеству Папе. Прошу вас, доверьтесь мне. Я хочу лишь одного — хорошо исполнить свой долг. Я служу лишь искусству врачевания и предан только ему.

Король снова поверил ему, и некоторое время Алехандро осуществлял свои планы относительно спокойно. Так продолжалось до тех пор, пока некоторые из придворных не пожелали уехать в свои имения.

Встретившись с ними, Алехандро сказал:

— Я не могу ни разрешить вам покинуть замок, ни запретить. Это право одного только короля. Но разрешаю сюда войти только я. Если кто-то из вас захочет снова вернуться, ему придется сидеть в карантине до тех пор, пока я не сочту, что он безопасен для здоровья остальных. Мало ли, вы за стенами замка успеете заразиться, но признаки болезни могут проявиться не сразу. Я не раз замечал, что между заражением и заболеванием проходит некоторое время. Таково же мнение личного врача его святейшества, который предупредил меня также и о том, что чумой можно заразиться, лишь взглянув на больного.

Он не стал посвящать их в то, что в этой части он был не согласен с де Шальяком, поскольку вряд ли это пошло бы на пользу его подопечным, которых он желал всячески оградить от опасности.

Тем не менее среди придворных нашлось немало желающих уехать домой. Отпустив к семье капитана гвардейцев, король теперь не мог отказать в такой же просьбе своим лучшим рыцарям и приближенным и неохотно, но все же дал согласие. Один за другим его друзья по оружию покинули безопасные стены Виндзора, разъехавшись в разные концы королевства, не зная, что их ждет дома и доберутся ли они до него.

Замок опустел, и жизнь в нем притихла. К счастью для Алехандро, старшие дети имели свою свиту, иначе, если бы они заскучали, хлопот с ними было бы вдоволь. У принца были трое слуг для выполнения будничных его нужд и сэр Джон Шандос, чьим обществом принц утешался, а тот, в свою очередь, не давал ему заскучать, занимая упражнениями с мечом и давая уроки стратегии. В остальное время Эдуард-младший безропотно, стоически переносил скуку с мужеством истинного воина, которым он намеревался стать. Фрейлины ее величества, привыкшие к развлечениям, к поэтам и менестрелям, занимали себя рукоделием, а также книгами, которые они по очереди читали друг другу вслух. Из женских апартаментов то и дело доносились чей-то негромкий нежный голос и мягкий аккомпанемент лиры. Порой оттуда слышались взрывы дружного смеха, и кто-то сказал Алехандро, что дамы увлеклись не вполне женской игрой в кости.

Одна принцесса Изабелла доставляла ему немало хлопот, постоянно испытывая его на прочность.

Как-то утром он услышал робкий стук в свою дверь и, открыв, увидел девочку, маленькую, совсем ребенка, с которой он однажды столкнулся в покоях Изабеллы. Теперь она прибежала передать, что принцесса немедленно требует его к себе.

Она присела в реверансе, аккуратно придерживая юбки своими маленькими ручками. Выпрямилась, смахнула с лица непокорные золотые колечки, попыталась убрать их под капор. Волосы непослушно рассыпались, и она хихикнула, прикрыв рот ладошкой. Он и сам улыбнулся, глядя на нее.

— В чем дело? — спросил он.

Немного выждав, она сказала:

— Не могли бы, сэр, в ответ на мою вежливость, ответить тем же?

— Ах да. — Он покраснел. — Прошу прощения.

Он отвесил самый глубокий поклон, но, подняв голову, увидел ее обиженный, разочарованный взгляд. Тогда он сказал:

— Я еще не успел освоить искусство поклонов. Приношу свои извинения.

С улыбкой она ответила:

— Принимаю ваши извинения с благодарностью. — Тут она сделала серьезный вид, какой подобал бы ее важной миссии.

Выпрямилась, будто став выше ростом, и очень тоненьким детским голоском твердо сказала: — Моя госпожа поссорилась с няней и находится в дурном расположении духа, — после чего подняла глаза на Алехандро, ожидая его реакции.

— И что же в такой ужасной ситуации требуется от меня? — удивился он.

— Она хотела бы, чтобы вы пришли и кое-что объяснили няне, которая использует ваши распоряжения, чтобы ограничить свободу ее высочества.

Он улыбнулся той твердой уверенности, с какой она говорила.

— А каково ваше личное мнение по этому поводу?

Девочка лукаво улыбнулась, давая понять, что она с удовольствием готова поделиться кое-какими дерзкими мыслями.

— Мое мнение не имеет значения, сэр, поскольку я всего лишь ребенок, к тому же девочка, — сказала она, — однако вам я могу сказать, что няня без конца ищет всякие поводы не выпускать мою сестру из колыбели. То есть она не хочет смириться с тем, что Изабелла выросла.

«Ах вот как, ее сестра», — подумал он, заинтригованный, и продолжил расспрашивать:

— Сколько же вашей сестре лет, если у нее достаточно мудрости самостоятельно вести свои дела?

— Шестнадцать, — честно ответила девочка. — К моей сестре уже дважды сватались, и она умеет сама вести хозяйство.

— Тогда, значит, она умна не по годам, и я нисколько не удивлен тем, как вы гордитесь ее самостоятельностью.

Девочка, довольная тем, что справилась с поручением, просияла счастливой улыбкой.

— Пойдемте быстрее, — сказала она, протянув ему руку, — иначе Изабелла рассердится, что я задержала вас своей болтовней. Она не любит, когда ее заставляют ждать.

Он взял ее за руку, но тут же выпустил.

— Тогда идемте скорее, коли ее высочество в нас нуждается.

Подойдя к покоям Изабеллы, Алехандро издалека услышал громкий, полный ярости молодой голос и грохот летавших по комнате вещей. В эту истерику лишь иногда вклинивался другой голос, тоже женский. Но явно старше. Возле двери девочка сделала жест, чтобы он остановился, и, приложив к губам палец, тихо сказала:

— Прошу вас, сэр, подождите здесь. Я доложу о вас принцессе.

К тому времени, когда она вновь появилась в дверях, Алехандро успел сосчитать все плиты в стенах и наизусть запомнить узор на полу. Он сидел на довольно неудобной скамейке у входа в приемную принцессы, слушая беготню ее служанок за дверью и пытаясь представить себе кавардак, учиненный вздорной Изабеллой. Девочка снова присела в изысканном реверансе, и Алехандро встал, отвесив в ответ самый любезный поклон, на какой был способен.

— Не хотите ли присесть отдохнуть, ваше высочество?

— Ах, благодарю вас, сэр. Едва ли я могу сейчас себе это позволить. Ее высочество ждет вас. Но позвольте поправить вас, я не «ваше высочество». Мое имя Кэтрин, а все меня зовут Кэт.

— Могу ли я иметь честь называть вас так же?

Девочка хихикнула, явно гордая порученной ей взрослой ролью посредницы Изабеллы.

— Сэр, это мне вы окажете большую честь. А теперь позвольте проводить вас к принцессе, пока она снова не вышла из себя и не устроила новый скандал.

Распахнув дверь, Кэт пригласила Алехандро в приемную. Это была большая, светлая комната, обставленная с большим вкусом. По нежным узорчатым гобеленам сразу было видно, что хозяйка ее женщина. Алехандро не раз проходил мимо этих дверей, но внутрь вошел впервые. Как ребенок, он в восторге глазел по сторонам.

— Кажется, вы одобряете мой вкус, доктор Эрнандес?

Тихий вопрос принцессы, которая успела войти и стояла в другом конце комнаты, застал его врасплох. После первого вечера в Виндзоре, когда едва не опрокинул стул, он ежедневно тренировался, разучивая поклоны в надежде, что в конце концов овладеет этим искусством и ему не придется больше краснеть. Девочке он поклонился как подобало, однако тут, перед Изабеллой, ему это не удалось, ибо он замер, едва успев склонить спину, в восхищении воззрившись на молодую женщину, которая тихо стояла рядом с Изабеллой. Тогда, за обедом, она сидела далеко от него и в тусклом вечернем освещении он ее не разглядел. Ему запомнились только волосы.

Ему случалось и раньше видеть у женщин волосы огненного оттенка, но никогда он еще не встречал такой нежной прозрачной кожи. Незнакомка стояла на шаг позади принцессы, маленькая, хрупкая, в розовом платье, расшитом белыми цветами. Она казалась немного старше Изабеллы и намного скромнее, хотя и ее осанка выдавала в ней благородное происхождение. На груди у нее, на нитке золотых бусин висел золотой крестик с одним-единственным чистым рубином. Она держалась сзади, тихо, опустив глаза, не отрываясь от разноцветного узора на ковре. Изабелла, холодно проследив за его взглядом, не поздоровавшись, молча ждала, когда он придет в себя, а он совершенно потерялся, не в силах оторвать глаз от фрейлины.

— Доктор Эрнандес! Что с вами? — наконец раздраженно спросила Изабелла. — Не следует ли вас так понимать, что принцесса это вы, а врач я?

Наконец ему удалось стряхнуть с себя наваждение, оторваться от медноволосой женщины и посмотреть на принцессу.

— Прошу прощения, ваше высочество. Меня настолько очаровала красота этой комнаты, что я буквально потерял дар речи, — искренне польстил он, сам испугавшись своего нахальства.

Фрейлина за спиной Изабеллы замерла и, пряча улыбку, прикрыла рот ладонью. Неохотно он отвел взгляд от ее волшебного лица и снова посмотрел на Изабеллу:

— Вы посылали за мной. Чем могу быть полезен?

— Что ж, наконец вы этим поинтересовались. Вы можете быть полезны тем, что разрешите мне самостоятельно беседовать с моими ювелирами и белошвейками. Из-за ваших ограничений мне приходится получать наряды, которые годятся, только чтобы их выбросить. К тому же мои платья портятся из-за вашего дурацкого приказа постоянно их стирать. Мне немедленно нужен мой портной, мне необходимо разобраться с гардеробом. Присутствие портного никоим образом не может помешать вам исполнять свои обязанности.

Она говорила надменно, высокомерным, едва ли не презрительным тоном, точь-в-точь как предупреждал де Шальяк, но Алехандро оказался все равно не готов к такому обороту. «Осторожно, не оскорби ее», — сказал он себе. От всей души он сейчас пожалел, что де Шальяк не читал им поочередно с медицинскими лекции по дипломатии. С каким удовольствием он сказал бы: «Ваше высочество, я приготовил лекарство от злонравия. Принимайте по две капли на стакан вина». Хотя сильно сомневался, что подобная рекомендация будет правильно истолкована.

— Разве нельзя, прежде чем доставлять платья вам, держать их некоторое время в карантине? Наверняка они не успеют выйти из моды.

Он мгновенно пожалел о своих словах. Дамы замерли, затаив дыхание, в ожидании нового взрыва. Фрейлина за спиной Изабеллы отвела взгляд, забыв опустить прикрывавшую губы ладонь. Теперь Алехандро почти наверняка был уверен в том, что она смеется.

Украдкой он обвел взглядом комнату в надежде найти союзника в этой неравной битве, однако желающих прийти на помощь не нашлось.

Как ни странно, принцесса, очевидно не желая устраивать скандал при постороннем, сдержала гнев. С трудом взяв себя в руки, она высокомерно вздернула подбородок и спокойно нанесла ему смертельный удар:

— Я расскажу отцу о вашем визите.

Она повернулась, взглянула на фрейлину с медно-рыжими волосами.

— Идемте, Адель, нам пора вернуться к дамам, — скомандовала она и первая направилась к двери в гостиную.

Медноволосая фрейлина наконец подняла глаза и посмотрела на Алехандро, тотчас столкнувшись с его восхищенным взглядом. В глазах ее промелькнули веселые искры. Она быстро ушла следом за своей госпожой, едва поспевая за Изабеллой, которая быстро удалялась прочь, подальше от нелепого доктора. На пороге покоев принцессы фрейлина оглянулась.

Глаза у нее оказались зеленые. Алехандро утратил дар речи.

* * *

Кэт проводила его назад, беспечно болтая по дороге.

— Визиты портного, когда они оба спорят и ссорятся, сестре нравятся ничуть не меньше, чем новые платья. Ей мало, чтобы он просто присылал их. Няня считает, что этот портной нарочно шьет их попроще, чтобы потом Изабелла тратила больше денег на отделку и вышивку. Няня говорит, он нарочно нашивает на них дурацкие украшения из какой-нибудь кости или обожженной глины, будто бы для того, чтобы платье стало дешевле. А Изабелла потом заказывает для них украшения из золота или серебра, и у портного опять растут доходы, а он при этом даже ничего не делает. Но он так нравится Изабелле, что она просто этого не замечает.

Она говорила все это со смешком и иногда так округляла глаза, будто выдавала страшную тайну.

— А что говорит по этому поводу ваша матушка?

Кэт заколебалась. В конце концов она ответила:

— Моя матушка не является членом семейства, и ее мнение значит для Изабеллы меньше даже, чем мое. Она живет в Лондоне, и наши сплетни до нее доходят редко. Когда я ее навещаю, я рассказываю, что знаю, но при мне обычно самого интересного не говорят: отец не разрешает. Он считает, ни к чему мне слышать то, что не предназначено для детских ушей.

«Значит, она сводная сестра Изабеллы, — подумал Алехандро, — и для нее болезненны расспросы о матери». Он решил поскорее перевести разговор на другую тему.

В эту минуту Кэт, не подозревавшая о его размышлениях, спросила:

— Вам нравятся шахматы?

— Никогда не играл в них, но, думаю, мне бы понравилось, если бы меня кто-нибудь научил.

— Тогда можно я вас научу? — радостно спросила она.

— Буду счастлив поучиться такому важному искусству у столь очаровательной учительницы, — отозвался он.

— Замечательно! — сказала она. — Тогда жду вас после обеда в дамской гостиной. Буду рада получить нового партнера. Фрейлины моих сестер играют плохо, а мне надоело им поддаваться.

— А фрейлина вашей сестры, леди Адель, тоже играет в шахматы? — спросил он.

— Играет, но ей не нравится, хотя играет она честно. По-моему, ей больше по душе читать или вышивать. К тому же Изабелла редко отпускает ее от себя. Мне кажется, вы, хотя и новичок, быстро ее обыграете.

Алехандро рассмеялся:

— Не ждите от меня слишком многого, потому что я понятия не имею, что это за игра. Я и увидел ее впервые в Виндзоре. Если вы будете рассчитывать, что я сразу стану мастером, то можете жестоко во мне разочароваться.

— Ах доктор, — заключила она, — я постараюсь свести к минимуму ожидания в будущем, но сегодня хочу посмотреть, есть ли у вас вообще какие-нибудь способности. Матушка моя говорит, что мне следует всегда быть готовой к неожиданностям.

Они расстались, обменявшись самыми куртуазными поклонами и любезностями.

* * *

Не прошло и часа, как у его дверей появился сэр Джон Шандос. Алехандро успел подружиться с этим человеком, за чьей грубоватой внешностью скрывалась открытая и добрая душа.

— Вам не позавидуешь, — сказал Шандос. — Изабелла битый час жаловалась на вас королю, пытаясь его убедить, что ваши рекомендации и невыносимы, и бессмысленны. Она отослала бы вас назад в Авиньон хоть сегодня.

«Некуда меня отсылать», — подумал Алехандро. Ходили слухи, будто Авиньон весь вымер и там не осталось ни единой живой души. Он пожалел, что в свое время не удосужился разобраться, кто кому строит козни, этот своенравный монарх Папе или наоборот. Теперь неведение могло ему дорого обойтись.

Он тем не менее знал, что король Франции, которого Эдуард называл узурпатором, занявшим престол, принадлежавший по праву ему, Эдуарду, куда чаще слушался советов понтифика, чем его менее религиозный кузен. Об этом Алехандро услышал как-то возле костра во время своего путешествия. Капитан в их отряде знал множество сплетен, какие ходили о дворцовых интригах, и на стоянках, когда становилось темно и делать было больше нечего, кроме как занять себя разговором, любил рассказывать длинные истории, полные подробностей, которые раз от разу становились все красочнее.

«Как бы порадовался этим посиделкам Эрнандес», — думал тогда Алехандро. Для него самого такие беседы были опасны. Не раз и не два пришлось ему наскоро сочинять о себе небылицы, и он сам удивлялся своей фантазии. Капитан как-то раз вспомнил о войне, прерванной из-за чумы, и печально сказал, что эта война за все десять лет унесла меньше жизней, чем проклятая зараза.

Очнувшись от воспоминаний, Алехандро ответил сэру Джону, осторожно выбирая слова:

— Насколько я смог заметить, принцесса очень жизнерадостная девушка. Заточение для нее так же невыносимо, как и для Папы, которого мой учитель запер в его покоях.

Сэр Джон рассмеялся:

— Я знаю ее с малых лет. Результат отцовского воспитания. Он и сам признает, что избаловал детей, а уж Изабеллу особенно. Они все сердятся из-за того, что ей он отдает явное свое предпочтение и любит больше других, больше даже, чем моего милорда, принца Уэльского, хотя он наследник престола.

Он так запросто говорил о семейных делах монарха, что Алехандро осмелился спросить его про Кэт:

— Сегодня я познакомился с очаровательной девочкой, которая называет принцессу сестрой, а короля отцом. Могу я узнать, кто она такая?

Сэр Джон улыбнулся:

— Удивительный ребенок, не правда ли?

— Да, — ответил Алехандро. — Она очень смышленая.

— Она дочь его величества и одной из бывших фрейлин королевы. Муж этой женщины отправился во Францию, где и погиб, а пока он там воевал за своего короля, король занимался совсем другими делами в Виндзоре. Ухаживал за фрейлиной, с которой у него был бурный роман, хотя, говорят, поначалу она ему отказала, а потом все-таки не смогла устоять, еще, правда, не зная о гибели мужа. Ходят слухи, будто она решилась принять ухаживания его величества только ради своего супруга, чтобы упрочить его положение при дворе. Не прошло и года с тех пор, как доблестный рыцарь ушел на войну, когда она родила Кэтрин. Мужа ее к тому времени не было в живых, а при дворе уже знали о страсти его величества. Никому в голову не пришло сомневаться в том, кто отец ребенка. Одного взгляда на девочку достаточно, чтобы увидеть черты Плантагенетов. Разумеется, — продолжал сэр Джон, — королева пришла в ярость, узнав о неверности мужа и о романе, который он провернул у нее под носом. Его величеству она отомстила тем, что отослала его пассию домой в Лондон. А фрейлине — тем, что забрала у нее ребенка. Кэт живет у Изабеллы под присмотром няни, которой велено вырастить из нее хорошую фрейлину для принцессы.

Алехандро был потрясен.

— Ее величество не пощадила женщину, которая потеряла мужа? На мой взгляд, это слишком жестоко.

Сэр Джон со вздохом пожал плечами:

— Его величество не позволяет королеве вмешиваться в его дела, но в домашних делах она полная хозяйка и поступает так, как считает нужным, нравится это ему или нет. Однако это была не первая измена ее величеству. За несколько лет до того он влюбился в жену герцога Солсбери, который был его надежным союзником, и, отослав герцога, принялся ухаживать за его супругой. Мне трудно его винить, — сказал Шандос, — я помню эту даму, она в отсутствие мужа продержалась в осаде больше месяца, отбивая атаки шотландских разбойников. А когда его величество прибыл на помощь, она встретила его в своем лучшем платье, сияя от счастья, что спасла замок. Разумеется, его величество не сумел устоять. Кто способен не поддаться очарованию такой женщины?

«Кто способен позариться на жену своего друга и сторонника, которая к тому же спасла границу его королевства», — подумал Алехандро. Но вслух сказал:

— Удивительный пример женской доблести.

— Именно, — согласился сэр Джон. — Удивительная женщина. Однако потом случился страшный скандал. Не было, кажется, человека, который не знал бы о нем, и в конце концов Солсбери вынужден был все продать и уехать за границу, а герцогиня, по слухам, так и не пришла в себя от позора и до сих пор оплакивает свою прежнюю счастливую жизнь. Так что, когда история повторилась, Эдуард, чтобы не раздувать новый скандал, не стал вмешиваться, и Кэт осталась под опекой Филиппы.

— А на вид их величества замечательная пара, — не сдержавшись, вслух заметил Алехандро.

— Они и есть замечательная пара и любят друг друга. Такое редко встретишь в венценосных семьях, — сказал сэр Джон.

— Как же такие истории не разрушили их брак?

— Если понимать прошлые ошибки, много не выиграешь, а потеряешь все, — после короткого раздумья сказал лорд Шандос. — Думаю, они оба умны и достаточно сильно любят друг друга, чтобы уметь прощать, что и делают довольно часто. Но удивительно, что вам понравилась Кэт. Она невыносимо болтлива.

«Ничего удивительного, — подумал Алехандро. — От здешней тоски я готов болтать хоть с кошкой о дохлых крысах, если бы кошки были обучены вести разговор».

Тут они подошли к дверям большого зала, и стражник доложил о них королю. Эдуард знаком велел Алехандро приблизиться, и тот впал в смятение, увидев рядом с королем Изабеллу, восседавшую в мягком кресле. Он тотчас скис, понимая, что в ее присутствии ему трудно будет объяснить причину, по какой он отказал в ее просьбе.

Когда сэр Джон ушел, король, обратив взор на Алехандро, принялся чинить допрос по поводу утреннего инцидента.

— Доктор Эрнандес, — начал он тоном размеренным и неторопливым, — моя дочь сообщила мне, что между вами возникло разногласие по поводу присутствия в замке ее портного. Я хотел бы услышать вашу точку зрения.

Алехандро нервно прокашлялся.

— Ваше величество, любой человек, живущий за стенами замка, способен внести заразу, будь он портной, пекарь или кузнец. Как я уже говорил однажды, я убежден, что один разносчик инфекции способен заразить многих, так что мы должны быть бдительными, дабы неразумными действиями не погубить людей и не допустить болезнь в замок, который мы превратили надежное убежище, жертвуя своей свободой.

Ответила ему Изабелла, которая, поговорив с отцом, явно не получила того, на что рассчитывала, уяснив себе границы возможного и потому смягчив теперь требования.

— Я предлагаю вам компромисс, доктор Эрнандес, — сказала она. — Разве нельзя поместить в карантин не только платья, но и моего портного? Пусть сидит там, пока вы не сочтете, что он не опасен. Вы как-то сами упомянули о такой возможности. — Она поднялась и заходила взад и вперед по комнате, нервно сжав руки. — Ведь если через несколько дней, скажем через шесть или семь, не проявится никаких признаков, тогда, значит, он не болен?

— Ваше высочество, к моему величайшему огорчению, я не могу с вами согласиться. Нельзя с уверенностью сказать, болен или не болен он или любой другой из находящихся в замке. К тому же семь дней слишком короткий срок.

Она умоляюще повернулась к отцу, чтобы он поддержал ее. Сейчас она была совершенно не похожа на ту злобную фурию, какая встретила его утром. Она снова являла собой образец прелести и послушания, как в тот день, когда он увидел ее впервые, и теперь Алехандро прекрасно понимал, почему король так потакает ей во всем.

И взгляд ее был встречен с пониманием. Отец сам обратился к врачу:

— По-моему, в предложении Изабеллы есть разумное зерно. К тому же я не желаю видеть ее несчастной. Возможно, мы все найдем способ решить эту задачу к всеобщему удовлетворению.

Несчастна, оттого что ей не разрешили позвать портного! Алехандро не верил своим ушам. Он вспомнил оборванных бездомных детей на улицах Авиньона, чьи семьи унесла чума и они остались сиротами, и почувствовал неприязнь к этой вздорной женщине, не понимавшей своего счастья. Голос его стал тверже.

— Я обязан напомнить вашему величеству — сказал он, — что введенные мной ограничения служат всеобщему благу. Нарушить их означает усугубить риск навлечь на нас куда большие несчастья, что едва ли послужит чьему-либо удовлетворению, включая ее высочество, которую в будущем ждет долгая, счастливая жизнь и, несомненно, блистательный брак. — Он заметил, как при упоминании о браке Изабелла вздрогнула. «Пусть и ей станет неприятно, — подумал он. — Зато научится смирять себя с необходимостью, тем более на короткое время». — Я не могу подвергнуть опасности жизнь принцессы, позволив войти в этот дом человеку, который, возможно, является носителем инфекции. Рискну напомнить, что с тех пор, как я служу вам и вашему семейству, болезнь, которая косит людей сотнями, сюда не проникла. Мне кажется очевидным, что введенные ограничения приводят к желаемому результату. Я не смогу ничего сделать, если мы ослабим бдительность и кто-нибудь заболеет, потому я и делаю все возможное, чтобы не допустить этого.

Король, однако, не внял увещеваниям молодого врача и, не выдержав слез и жалоб дочери, устав от все это время донимавших его просьбами фрейлин, в конце концов сдался и решил впустить в замок портного.

— Сделайте все, чтобы исключить возможность заболевания, — сказал он Алехандро, — держите его в карантине, сколько сочтете нужным. — Он повернулся к Изабелле: — Больше я не желаю об этом слышать. Портной войдет в дом, только когда врач будет уверен, что тот здоров.

Потому Алехандро вновь отправился обследовать замок, чтобы подыскать помещение для карантина. Обойдя его весь, он наконец остановился на крохотной часовне, которая располагалась в восточном углу внутреннего двора. Заходили в часовню, и обычно она стояла пустая. Она хорошо просматривалась, и, значит, можно было бы определить состояние подопечного, не заходя внутрь. Найдя среди оставшихся стражников одного, кто владел плотницким инструментом, Алехандро распорядился забить досками двери и окна.

Пока шли приготовления, принцесса, решившая уговорить Алехандро сократить карантин, то и дело требовала его к себе, всякий раз называя срок все меньший и меньший.

Алехандро был рад этим вызовам, ибо благодаря им он получал возможность увидеть недосягаемую Адель, однако ему надоела настойчивость Изабеллы. В конце концов он не выдержал:

— Ваше высочество, я убежден, что безопасный период карантина составляет не меньше шести месяцев. Только тогда я мог бы с уверенностью сказать, что человек не внесет в замок инфекцию.

Услышав это, Изабелла побледнела от гнева.

— Как мы смеете надо мной издеваться, месье? Вы забыли, кто я?

— Разумеется, нет, ваше высочество, — подчеркнуто смиренно произнес он. — Вы моя подопечная, за чью жизнь я в ответе, и вы обязаны подчиняться моим предписаниям. Однако я не хочу вас мучить и потому готов к компромиссу, который вполне возможен, поскольку однажды мы уже сумели договориться.

— Потрудитесь объяснить, — настороженно отозвалась она.

— Предлагаю двухнедельный карантин в обмен на ваше согласие следовать моим предписаниям без торговли и возражений весь остальной срок до истечения шести месяцев. Даст Бог, наше с вами заточение закончится раньше.

Изабелла снова принялась громко возмущаться, обвиняя Алехандро в «жестокости». Пришлось напомнить ей, что король недвусмысленно признал за ним право держать в карантине портного, сколько он сочтет нужным, и в конце концов принцесса сдалась и пошла на уступки.

— Тогда вы возьмите одну из своих фрейлин, я приглашу сэра Джона, и в их присутствии скрепим печатями наш договор.

Топнув совершенно неподобающе для принцессы, возмущенно бормоча себе под нос проклятия в адрес Алехандро, она ринулась в свои покои ждать прибытия сэра Джона.

Нянька Изабеллы со злорадством наблюдала за этой сценой, довольная тем, что наконец нашелся человек, сумевший поставить на место эту невыносимую скандалистку, желая про себя тоже когда-нибудь отплатить своей воспитаннице за все, чего она натерпелась от нее за много лет службы. Мысли ее прервал Алехандро, попросив Кэт привести сэра Джона. Тут нянька удалилась, и Алехандро остался в роскошной приемной один.

Он услышал, как приоткрылась дверь, и, обернувшись на шорох, увидел Адель. Сердце его бешено заколотилось.

Походка у нее была так легка, что она будто подплывала к нему по воздуху, шелестя юбками светлого платья, маленькая, изящная, словно фарфоровая статуэтка. На голове у нее была крохотная шляпка, покрытая прозрачной накидкой, мягкими волнами ниспадавшей на плечи. Непокорные пряди рыжих волос не все уместились под шляпку, и Алехандро мучительно захотелось увидеть их во всем великолепии. Адель остановилась перед ним, нежно улыбаясь, и он замер, наслаждаясь ее красотой.

Он представил себе, как протягивает к ней руки, как обнимает тонкую талию, прижимает девушку к себе. Шляпка падает, и ее чудесные волосы рассыпаются по плечам. Дальше неуемная его фантазия нарисовала, как он собирает в ладонь шелковистые локоны и бесстыдно прижимается к ним лицом, хмелея от их волшебного аромата.

Он вскочил и отвесил самый изысканный поклон, на какой был способен. Адель ответила ему не менее изысканным реверансом и протянула руку. Потрясенный, не вполне сознавая, что делает, он взял ее и, не отводя взгляда от зеленых глаз, прикоснулся дрогнувшими губами к прозрачной коже. Фрейлина осталась спокойна и не отняла руки. Сердце у Алехандро билось так, будто вот-вот разорвется, и, не в силах больше терпеть эту сладкую муку, он с невыносимым сожалением медленно выпустил руку девушки.

«Что за странная, всемогущая сила прожигает меня, подобно молнии? С этой женщиной я вижусь от случая к случаю, никогда даже с ней не говорил, и все же я пленник ее очарования». С трудом он взял себя в руки, но продолжал молчать, боясь, что его севший голос будет похож на кваканье. Во рту пересохло.

— Добрый день, доктор Эрнандес, — сказала Адель.

«Зачем Господь наделил ее таким ангельским голосом? — мысленно возроптал он. — Чтобы еще сильнее околдовать меня?»

— Меня зовут Адель де Троксвуд, — продолжал звучать небесный голосок. — Я фрейлина и наперсница ее высочества принцессы Изабеллы. Она попросила меня присутствовать при заключении вашего договора, и я с радостью повиновалась.

Алехандро, наконец обретя дар речи, поблагодарил.

— Вскоре к нам присоединится также сэр Джон Шандос, — добавил он.

И он снова умолк, не зная, что делать. Никогда в жизни он не целовал женщину, не целовал даже женскую руку и, как все в его народе, считал, что первая женщина, которой можно коснуться, должна быть его невестой. Что бы сказала эта прекрасная леди, если бы знала, кто он? Отшатнулась бы с отвращением, ужаснувшись его обману?

До чего он стал благополучным, как мог за такое короткое время забыть свой народ, свое прошлое! Однажды подчинившись обстоятельствам, он быстро успел привыкнуть к сытой, спокойной жизни на службе у чужеземного короля. Между его иудейским миром и миром чужим, христианским, существовала граница, которую редко кто нарушал. Он отлично знал, что связь между ним и христианкой, придворной дамой, невозможна. Он даже содрогнулся при мысли, какому наказанию подверг бы его за это ее сеньор, которым, поскольку служила она его дочери, являлся сам его величество король Англии Эдуард.

«Она, должно быть, думает, будто я испанский дворянин и со мной можно и пофлиртовать. Ей и в голову не приходит, кто я такой. Господи Боже, для чего привел ты меня сюда, только лишь для того, чтобы я страдал, глядя на женщину, которой не смею коснуться?»

Адель опустилась на мягкую скамью, предложив ему жестом устроиться рядом, а когда он сел, наклонилась к нему и сказала:

— Ее высочество жалуется на ваши строгости так, будто она единственная страдает от ограничений.

Так искусно она подвела разговор к тому, о чем он мог говорить спокойно.

— Мне известен лишь один способ сохранить здоровье всех, кто живет в замке, — ответил Алехандро. — Благодаря стараниям моего учителя Папа до сих пор находится в добром здравии, хотя в Авиньоне не осталось и половины жителей. Он добился успеха только лишь благодаря строгому карантину, хотя, говорят, Папа им недоволен настолько, что протесты ее высочества в сравнении с его гневом кажутся милыми шутками.

— Могу себе представить, поскольку Изабелла уже и сама извелась, и изводит всех вокруг себя бесконечным нытьем. Ее общество очень приятно. Она живая, умная, и я очень люблю проводить с ней время, но она не привыкла к ограничениям, и у нее от них портится характер. — Со вздохом Адель опустила глаза — Мне так не хватает ее веселых шуток, и я буду только рада, когда все закончится.

— Так же как и я, леди Троксвуд.

Дверь приемной открылась, и появилась Кэт, следом за которой вошел сэр Джон. После положенных приветствий и реверансов девочка убежала к себе. Адель поднялась и отправилась доложить о его прибытии принцессе. Алехандро, проводив ее взглядом, погрустнел, что не укрылось от внимания сэра Джона.

— Красавица, не правда ли? — сказал он, застигнув юношу врасплох.

Он представить себе не мог, что чувства его так заметны. Никогда не испытывавший страсти, не имея любовного опыта, он считал их тайной, ни с кем не собираясь делиться, и не знал теперь, что сказать, чтобы себя не выдать. Еще его впервые посетила удивительная мысль: ведь другие видят то же, что и он! Поразив его своей неожиданностью, эта догадка к тому же пробудила на мгновение ревность. Невольно он покраснел, чем изрядно позабавил придворного.

— Не смущайтесь, друг мой, — сказал сэр Джон. — И не бойтесь, я не имею никаких на нее притязаний.

Алехандро, явно успокоившись, все же ничего не ответил, не зная, что сказать. В конце концов он решился задать мучивший его вопрос, не рассчитывая услышать в ответ ничего хорошего:

— Есть ли у нее жених или любовник?

Однако сэр Джон его успокоил:

— Ее высочество любит общество леди Адели и обещала, пока та при дворе, держать ее в своей свите. Адель осиротела — отец ее погиб во Франции, а мать умерла как раз перед чумой, — и теперь сам король должен позаботиться о том, чтобы выдать ее замуж. Однако, как вы имели уже счастье наблюдать, он не любит огорчать дочь и потому не торопится. — Очевидно задавшись целью перечислить достоинства фрейлины, придворный продолжил: — Я знаю ее с детства. Мы с ней в дальнем родстве, так что мне приятно видеть, как высоко вы ее оценили. Адель научилась находить с Изабеллой общий язык там, где остальные теряют терпение. Возможно, именно по этой причине принцесса искренне ее обожает. Адели удается взывать к лучшим чувствам ее высочества, и при ней она само обаяние. — Тут он понимающе улыбнулся Алехандро. — Однако достаточно похвал. По вашему смятенному взгляду я смею предположить, что ваш слух отверг бы любое недоброе слово о леди Троксвуд.

— Боюсь, она может решить, будто я не прочь завязать с ней роман, — сказал Алехандро, выдавая свое смятение. — Я был слишком занят учением и не умею обращаться с женщинами. Никогда еще я не встречал дамы, чьи достоинства были бы столь высоки, чтобы я забыл о медицине. Мои помыслы чисты, однако это сбивает с толку.

— В этом замке трудно найти человека с абсолютно чистыми помыслами.

— Да, вы уже говорили, — сказал Алехандро, припомнив историю Кэт.

От постоянного усилия, с каким он все время старался вникнуть в смысл гортанных звуков чужого языка и непонятных, обескураживающих чужих нравов, у него застучало в висках и разболелась голова. Раздираемый противоречивыми чувствами, страдая от того, какая пропасть между ним и Адель, Алехандро вспомнил свою безмятежную, счастливую жизнь в Сервере. «Я никогда больше не смогу стать одним из них, — подумал он. — Они никогда не поймут меня».

Тут вдруг он увидел, что перед ним стоят Изабелла и Адель. Он не заметил, как они вошли, не знал, долго ли они за ним наблюдали.

Заметив, что он наконец обратил на нее внимание, Изабелла дерзко вздернула подбородок.

— Сэр Джон и леди Троксвуд явились, чтобы мы в их присутствии скрепили своими печатями наш договор, — с вызовом сказала она. — Портной проведет в карантине не больше двух недель. Повторите для них условия сделки.

Алехандро рассказал им о договоре, после чего Изабелла устроила допрос, убедившись, что свидетели все поняли правильно. После чего, довольная скрепленным контрактом, отдала приказ сэру Джону:

— Подберите мне самого лучшего всадника, способного обернуться туда и обратно быстрее других, и велите ему держать коня наготове. Позднее я пришлю к вам с дальнейшими указаниями леди Троксвуд.

Отвесив галантный поклон, Шандос отправился выполнять приказ.

Принцесса повернулась к Адели:

— А вы вместе с доктором Эрнандесом ступайте к воротам. Передайте стражнику, которого выберет сэр Джон, чтобы немедленно привез ко мне портного по имени Джеймс Рид. Велите ему передать мастеру Риду, на каких условиях я на этот раз приглашаю его в замок. Если же ему не понравится перспектива провести две недели в карантине, то пусть стражник напомнит о моем к нему давнем благоволении, которое само по себе должно быть для него неоценимо. — Она повернулась к Алехандро: — А вы, разумеется, обязаны позаботиться о том, чтобы мастер Рид был устроен с удобствами. Я желаю, чтобы обращались с ним не хуже, чем когда он появлялся в замке при менее драматических обстоятельствах. Надеюсь найти в нем понимание. А также полагаюсь на вашу добросовестность, лекарь.

Адель сделала реверанс, Алехандро отвесил поклон, после чего они оба вышли из комнаты. Медленно пошли они по огромному замку, выбирая кружную дорогу к сторожевой башне, чтобы продлить минуты, проведенные наедине. «Боже милостивый, я не противен ей, — думал Алехандро. — Ей, как и мне, совсем не хочется расставаться».

И несмотря на то, что шел он выполнять поручение, которое было ему не по душе, это оказались первые счастливые минуты с тех самых пор, когда он вдвоем с настоящим Эрнандесом плескался в водах ласкового Средиземного моря. Время, как и тогда, будто остановилось, и рядом с этой прекрасной женщиной терзавшие его демоны успокоились.

 

Двенадцать

Посреди ночи Кэролайн проснулась, еще во власти только что виденного приятного сна. Ей захотелось вспомнить его целиком, соединить в памяти оставшиеся обрывки.

Лошадь. Долгая скачка.

Она лежала с закрытыми глазами, то и дело соскальзывая в сон, который был отчетливым, и она ощущала скачку будто наяву, чувствуя, как тело подпрыгивает в седле. Выныривая из сна, она будто бы погрузилась в туман, когда не знаешь, где твоя рука. Она засыпала и просыпалась, металась в постели, пока не запуталась в простынях, и только тогда успокоилась. Наконец она снова окончательно погрузилась в сон, который стал еще ярче, подробнее, и она отдалась ему целиком.

Лошадь мчалась в мощном, ровном ритме, и Кэролайн пригнулась к лошадиной шее, чтобы спрятать лицо от ветра. Растрепавшиеся волосы слились с лошадиной гривой.

«Но я в жизни не ездила верхом, — запротестовал рассудок. — Откуда же я так хорошо знаю все эти ощущения?» Кэролайн вновь попыталась проснуться, но сон был слишком глубок. Ритм скачки становился быстрее, и Кэролайн показалось, будто она знает, куда мчится, и осознает, что по какой-то причине нужно держаться подальше от побережья. Чем быстрее скакала лошадь, тем неудобнее казались тесные лосины…

Лосины?

…и все больше донимало грубое полотно рубахи, взмокшей от пота, и влажная ткань царапала кожу. Она ослабила хватку колен, сжимавших бока лошади, и почувствовала, как ноет в паху. Не замедляя скачки, она привстала в стременах на минуту, мышцы напряглись, стали как каменные. Потом снова опустилась в седло, устроив мошонку удобнее…

Господи боже!..

Наконец она очнулась от сна и отчаянно вырывалась из крепко спеленавших ее простыней. Окончательно от всего освободившись, Кэролайн села в своей развороченной постели, тут же потрогала низ живота и с облегчением вздохнула, не обнаружив там никаких мужских признаков. Потом ощупала ногу, вспоминая вздувшиеся бугры мышц, но и нога, к счастью, оказалась такой, как была. Совсем не похожа на ту, чужую ляжку, слившуюся с лошадиной спиной.

— Господи Иисусе, — вслух сказала Кэролайн, и голос ее дрогнул.

Она готова была присягнуть, что все было на самом деле, что мощные руки и ноги принадлежали ей и что это она неслась опрометью в седле вдоль неизвестного берега в тесных лосинах, сдавливавших мошонку. Вспомнила она и то, что рядом скакал еще один человек. Черты его были смутны, и она ничего не помнила, кроме того, что он тоже мужчина и очень много для нее значит. Выживет она или нет, зависело от него. Его звали… она знала, как его звали, но никак не могла вспомнить. Зато она отлично помнила облик того человека, в чье сознание, пусть ненадолго, вторглась…

Кэролайн снова закрыла глаза, пытаясь восстановить его образ, и он вернулся. Это был молодой человек лет двадцати пяти или около, во всем блеске своей юности и красоты. Мысленно она увидела прекрасное, загорелое лицо с чертами, характерными для Средиземноморья, и серьезное выражение глаз. Он был худощавый, высокий, подтянутый, как атлет.

Руки у него были неожиданно маленькие с тонкими пальцами, похожие на женские, но в ссадинах, уже подживавших, судя по которым ему недавно пришлось заниматься тяжелой работой. Волосы длинные, черные, гладко стянутые на затылке, наверное, шнурком, и только несколько непокорных прядей, выбившись, вились на висках. От него исходило ощущение удивительной силы и высокого духа, хотя в эту минуту самого его одолевали усталость и совсем другие чувства. «Наверное, он от кого-то бежит», — подумала Кэролайн, вспоминая его постоянно рыщущий взгляд. Страх. Беспокойство. Тревога. Тоска и боль. И надежда — настолько сильная, что стала почти мучительной.

Кэролайн почувствовала дурноту, голова у нее закружилась. Схватившись за живот, она открыла глаза. Попыталась встать, ее зашатало. Она громко охнула, ухватилась за спинку кровати. Приняв наконец вертикальное положение, поняла, что переполнен мочевой пузырь, и отправилась в туалет, но едва смогла выдавить из себя тонкую струйку. Вышла она оттуда недовольная, мочевой пузырь так и казался полным. Будто на него что-то давило, хотя спала она в просторной рубашке, которая до сих пор никогда не мешала.

Кэролайн снова лег лав постель, забывшись неспокойным сном. Когда в окне забрезжило утро, она чувствовала себя все такой же уставшей и разбитой.

С огромным трудом она сварила себе кофе, но не почувствовала ни вкуса, ни аромата, будто выпила чашку черной горячей воды. Голова и шея болели хуже, чем накануне. Кэролайн попыталась съесть йогурт, но у него был отвратительный металлический привкус, и она отставила его в сторону.

«Ну, может, сброшу фунт-другой, пока переболею… уж не знаю чем», — подумала она. Но и мысль о том, что джинсы скоро станут немного просторнее, не улучшила настроения. Она открыла шкаф и достала из носка туфли нелегальную бутылочку с ибупрофеном. Высыпала на ладонь три таблетки, проглотила и запила водой, потом села в слишком туго набитое, неудобное кресло и принялась ждать, когда утихнет боль.

Через полчаса она чуть стихла, хотя до конца не прошла. Тем не менее стало все-таки легче. Кэролайн вернулась в постель и вскоре снова уснула.

Ее разбудил телефон. «Джейни, — радостно подумала Кэролайн, сразу представив себе термометр и чашку с куриным бульоном. — Я попрошу у нее имбирного эля, она натрет меня «Виксом», и через день или два я опять буду на ногах». Повеселев, она подняла трубку и сама удивилась тому, каким слабым оказался у нее голос. Еще больше она удивилась, услышав на другом конце провода отнюдь не Джейни.

— Кэролайн, это Тед Каммингс.

Она растерялась. В голове был туман, и прошло сколько-то времени, прежде чем она вспомнила, что Тед, пока Джейни нет в городе, обещал к ней заехать. Моментально она сделала вывод, что, значит, Джейни еще не вернулась и не будет ни имбирного эля, ни куриного бульона. Разочарованию не было предела.

— Здравствуйте, — сказала она после короткой паузы. — Извините, я не сразу ответила. Я забыла, что вы собирались заехать. Я сегодня все утро чувствую себя неважно.

— Ничего страшного, — сказал Тед, — но пора и на часы посмотреть. Уже день.

Кэролайн хотела взглянуть на часы, но шея не поворачивалась. Пришлось развернуться всем телом. Стрелки показывали три часа пополудни.

— Боже мой! Я уже просыпалась, но снова легла. Кажется, я проспала еще шесть часов.

— Вам лучше? — спросил он.

— По-моему, нет, — призналась она. — Шею не повернуть. Кошмарная простуда.

«Еще не знает», — подумал Тед.

— Я звоню вот с какой целью, — вслух произнес он. — Я сегодня утром переговорил с одним из моих коллег у нас в институтской лаборатории. Я сказал, что вам, возможно, нужен уход, сказал, что вы считаете, это, возможно, даже грипп. Он очень обеспокоился и напомнил мне, что мы сейчас исследуем один очень опасный штамм, и начальные симптомы похожи на грипп. К несчастью, если не начать лечение, болезнь может оказаться серьезной. Очень серьезной, и шутить с ней, как он уверяет, ни в коем случае недопустимо. Они уже обнаружили, что произошла утечка, так что заразиться можно было где угодно.

Кэролайн почувствовала растущую панику и не сумела ее скрыть, когда задала вопрос:

— Есть ли еще какие-нибудь симптомы?

— Деревенеет шея, — сказал он. — Поднимается температура и не падает даже после сна. Распухают гланды и паховые железы. Появляются потемнения на коже, похожие на синяки.

— У меня все эти симптомы. Все! Боже мой…

— Не впадайте в панику, — сказал он, стараясь говорить как можно увереннее. — Заболевание бактериальное. Возбудитель наверняка поддается антибиотикам.

— Слава богу, — с облегчением вздохнула она. — Что я должна сделать? Сдать анализы или что?

— К сожалению, наша амбулатория будет несколько дней закрыта, поскольку сейчас никто не госпитализирован и она стоит пустая. Я не смогу организовать вам анализы, пока она не откроется.

— Но разве анализы не нужны, чтобы назначить лекарство? У вас ведь такие программы, что можно сделать любые исследования.

— Да, с нашими программами можно сделать что угодно, но в данном случае это не имеет значения, Это новая болезнь, и ее не определить программой.

— Почему?

— Вероятно, потому что база данных еще недостаточно полна. Нужен определенный минимум информации, чтобы описать болезнь, и только потом можно заложить ее в программу.

— Тогда какие же анализы вы могли бы организовать?

Ему не нравились ее вопросы, на которые отвечать было нелегко. «Ко всей невезухе, — подумал он, — я еще и умудрился заразить человека, у которого есть мозги. Осторожнее…»

— Это не совсем анализы. Это всего лишь проба на определенный вид бактерии. Создаем цепную реакцию полимеразы и идентифицируем материал. Исследование быстрое и точное.

Объяснение показалось ему не слишком убедительным. К тому же он хотел добиться того, чтобы Кэролайн испугалась. Пусть подумает, будто он от нее что-то скрывает, что без него ей не обойтись.

Кэролайн, воспользовавшись его замешательством, ринулась в наступление:

— Но мне же необходимо лечение! Придется обратиться к врачу. Если болезнь настолько опасна, по-моему, медлить нельзя…

— А теперь успокойтесь, — попросил он. — Паника тут не поможет.

Именно этого он и хотел — чтобы она запаниковала. Тогда ее можно будет контролировать, пока не вернется Джейни. Если понадобится, то и нагнать страху. Нельзя позволить ей выйти из номера, нельзя упускать из виду. Он будет ее контролировать, исподволь внушая, что делать.

— В нашем случае не самый лучший выход, — сказал он, подчеркнув, что тоже заинтересован в благополучном исходе. — Мы можем оказаться в весьма неловкой ситуации. Если инспектор решит, что болезнь заразна, то ваш статус иностранной подданной может привести к крайне нежелательным последствиям.

— Боже мой! Что может произойти?

Снова ему пришлось подумать, прежде чем он ответил:

— Биополиция задержит вас вплоть до постановки окончательного диагноза, и вы будете находиться в карантине. Система сейчас настолько перегружена, что это занимает до нескольких дней. Для вас это означает пропущенное время. К тому же в девяти случаях из десяти больного депортируют, даже если это окажется обычной простудой. По-моему, нам такие мероприятия сейчас ни к чему, особенно если вы заболели серьезно и вам и без того нехорошо.

— Да, мне нехорошо. Я едва могу повернуть голову, — сказала она.

«А в паху у тебя воспалились железки, а под мышками назревают нарывы, а на шее появились темные пятна», — дополнил про себя он.

— Это один из симптомов, на который коллега посоветовал обратить внимание. И есть и другие. Если вас отправят в карантин, то непременно возьмут отпечаток тела. Не самая приятная процедура в таком состоянии. Думаю, если вы и впрямь серьезно больны, то для вас это будет настоящей пыткой.

На этот раз он услышал в ответ то, что хотел: молчание Кэролайн. Он знал, что сейчас она пытается представить себе все те кошмарные последствия, какие обрушатся на нее, если она решится найти себе врача в обход его по другим каналам. Рисовала себе ожидающие ее ужасы (которые он, разумеется, преувеличил), если с нее в таком состоянии будут снимать отпечаток, боясь произвола медицинских властей, способных силой заключить ее в карантин. Тед хотел, чтобы ей привиделось что-то вроде загона, куда битком набились грязные, зараженные неведомыми инфекциями люди. На самом деле инфекционные боксы были, конечно, нормальными, чистыми больничными палатами, где за больными хорошо ухаживали, однако ему было нужно, чтобы она вообразила, будто он ее единственная надежда. Хотел так ее испугать, чтобы у нее и мысли не мелькнуло обратиться к кому-то другому и она делала, что он велит, и он вылечил бы ее так, чтобы никто больше не узнал про чуму.

Он продолжил плести свою сеть:

— Я могу к вам сегодня заехать, начать лечение. А потом завтра.

— О, Тед… Не могу передать, как я вам благодарна. Вы так заботитесь о человеке, с которым почти незнакомы.

— Не стоит, право. Я рад, что могу оказать помощь. Я прекрасно понимаю, каково вот так разболеться… В наше время и так все непросто, а вы не дома, в чужой стране и не знаете, куда обратиться. А для меня это пустяки.

— Вы уверены, что ничем не рискуете? Я о том, что ведь это незаконно…

Он немного помолчал.

— Этот путь трудно, конечно, назвать законным, однако вряд ли нас ждут неприятности. Медицинский «андеграунд» не такая и редкость. Система здравоохранения стала настолько жесткой, что хочешь не хочешь, а порой становишься подпольщиком. Я частенько подумываю о том, что правительство обходится с нами чересчур сурово. Так что время от времени приходится искать собственные пути для решения своих мелких проблем. И, уверяю вас, мой коллега сохранит это в тайне. Он даже не знает, как вас зовут. — Здесь он хотел бы ей улыбнуться, но в гостинице не было видеофона.

— Тогда, наверное, так и решим…

— Все будет хорошо, — успокоил он. — Все будет хорошо. Через парочку дней вы встанете на ноги, и никто ничего не узнает. Потом вы закончите свою работу, а мы с Брюсом займемся своим проектом.

— Я даже забыла о проекте, — извиняющимся тоном сказала Кэролайн. — Вместо того чтобы заниматься своим делом, Брюс сейчас разбирается с нашими образцами. Выходит, что из-за нас все пошло кувырком, так?

Тед не стал ее в этом разубеждать.

— Все в порядке, — сказал он. — Я понимаю, не всегда все идет по плану. Ничего не поделаешь. Но скоро вам станет легче, и все вернется в нормальную колею.

— Надеюсь, так оно и будет.

— Я знаю, что так и будет. А теперь пора приступать к лечению. Я могу скоро выйти и поеду прямиком к вам, если не возражаете. Дайте прикинуть… Сейчас три пятнадцать. Я буду у вас примерно через час.

— Спасибо. Спасибо за все, что вы для меня делаете.

«Не стоит благодарности», — мысленно ответил он.

* * *

Старый пес лежал в траве рядом с Сарином, положив голову себе на лапы и прикрыв глаза. Он то и дело вздрагивал, и хозяин, взглянув на него, представлял себе, как во сне его друг быстро мчится за кроликом.

Сарин смотрел, как вдалеке, над уходившим вниз под уклон лугом, садится солнце. Эта привычка появилась недавно и стала частью их вечернего ритуала. Они стали приходить сюда на закате и смотрели, как меркнет день и солнце опускается за горизонт. Это был самый легкий способ увидеть движение времени, которое для него изменилось с тех пор, как в его дом вошли американки. Он знал, что время его сочтено, и он хотел видеть своими глазами, как оно уходит.

Солнце село, и сердце его возликовало. Никогда он не переставал восхищаться тайной этого мира. Он пытался представить себе всех, кто пришел сюда до него, чтобы делать то же, что и он, всех, от первого до последнего.

Он сомневался, что вид здесь с тех пор сильно изменился. Разве что появились городские огни вдалеке и мрачного вида люди, которые, похоже, всегда болтались вокруг его участка. В самом его крохотном протекторате все, кажется, оставалось по-прежнему, независимо от того, замечал ли кто на закатах, как уходит время. Время шло своим чередом, не обращая внимания на мелкие ухищрения тех, на кого падала его зловещая тень.

Однако он знал, что оно его призовет и что день этот уже близко. В последние дни, после того неожиданного прилива сил, который позволил ему привести все в порядок, он снова стал уставать, будто из него выпустили воздух. Каждый день приближал его к концу, и когда он следил за солнцем, то теперь ему казалось, будто оно мчится вниз, к горизонту, с сумасшедшей скоростью. Ему было страшно, он был один, если не считать пса. Он взглянул на спящего друга и позавидовал спокойной умиротворенности, которая, похоже, никогда его не покидала.

* * *

Шатаясь как пьяный, Тед вышел на седьмом этаже старой гостиницы и, цепляясь рукой за стену, двинулся по коридору. С того времени, когда он говорил по телефону с Кэролайн, ему стало хуже, так что приходилось искать опору. Он-то думал, что к этому времени полегчает. Первый укол он сделал много часов назад, так что антибиотик уже должен был подействовать на бактерию, поселившуюся в нем. Но облегчения он не чувствовал. Силы стремительно таяли, и с каждым часом в нем росла тревога.

Наконец он добрался до двери, на которой была табличка с номером, указанным Кэролайн. За спиной у него висело стенное зеркало, и, прежде чем постучать, он посмотрелся в него — убедиться, что хорошенько над собой поработал, чтобы скрыть следы недомогания.

«Слава богу, — подумал он, оценивающе осмотрев себя, — все в порядке, а от температуры у меня даже румянец…» Он оттянул ворот свитера. Ворот стал еще теснее и сдавливал горло хуже, чем накануне. В гостиницу он добрался на такси, ни у кого не вызвав подозрений, однако по пути никто к нему и не присматривался. С Кэролайн он сейчас окажется лицом к лицу, но едва ли она, занятая собой, обратит на него внимание.

Он занес руку, чтобы постучать, и остановил себя. Оглядел коридор, заметил на ручке одной из соседних дверей табличку «Не беспокоить» и снял ее. Спрятав ее за спиной, он наконец постучал и, глядя на свои башмаки, ждал, когда Кэролайн откроет.

«Спит, наверное», — подумал он, занервничав в опасении быть замеченным кем-нибудь в коридоре. Если с Кэролайн что-то случится, он не хотел, чтобы его кто-то видел.

— Кто там? — наконец раздался из-за двери слабый голос.

Он приник к дверной щели как можно ближе и сказал тихо, чтобы услышала только она:

— Это я, Тед.

Кэролайн открыла, и он вздохнул с облегчением, почти уверенный в том, что в соседнем номере его прихода не услышали. Прежде чем проскользнуть в дверь, он незаметно повесил табличку.

Увидев девушку, Тед разинул рот. Огненно-рыжие волосы торчали в стороны спутавшимися космами, лицо стало бледное, как у покойника. Она была явно больна, и Тед понял, что едва кто-нибудь ее увидит, как все немедленно откроется. Он знал, кто виноват в том, что она заразилась, и ему было стыдно, но он задвинул свое чувство вины подальше, ибо сейчас было не до него. Нельзя выпускать ситуацию из-под контроля, и первым делом нужно заняться ее внешностью. Нельзя выйти у нее из доверия, чем-нибудь насторожить, нельзя допустить ни малейшего промаха. «Если посоветовать ей привести себя в порядок, это может ее оскорбить, — обеспокоенно думал он, — но нельзя, чтобы кто-нибудь ее застал в таком виде».

Однако ему не пришлось ничего говорить. Кэролайн приняла его виноватый, смятенный взгляд на свой счет, прочтя в нем отвращение, и поплотнее запахнула полы халата.

— Я знаю, что выгляжу ужасно, — сказала она. — Позвольте, я приведу себя в порядок.

Тед искренне изумился тому, что ей достаточно было одного неодобрительного взгляда, чтобы понять, чего от нее хотят.

— Чепуха, — сказал он, проходя в комнату. — Вид у вас всего лишь усталый, ничего особенного. Этого следовало ожидать. Несколько дней отдохнете, и все будет нормально.

Но она, подхватив с кресла джинсы и фланелевую рубаху, уже направилась в ванную, откуда вернулась через несколько минут с видом куда более пристойным. Волосы были аккуратно расчесаны и убраны в конский хвост, и Тед взволновался, увидев на открытой шее пятна обесцветившейся кожи. Теперь это только вопрос времени, когда она сама их заметит.

— Надеюсь, я выгляжу хоть немного лучше, — сказала Кэролайн.

Она медленно опустилась на свою смятую постель. Тед видел, каких усилий ей это стоило.

— Кажется, будто я стала похожа на человека, хотя не совсем. — Она потрогала шею, заметно скривившись от боли.

Потом подняла глаза и наткнулась на пристальный взгляд Теда, такой тяжелый, что ей стало под ним неуютно. Слабо улыбнувшись, чтобы не поддаться его напряжению, Кэролайн отвела взгляд.

— Что за лекарство вы принесли? — спросила она.

«Что за лекарство? Обыкновенное лекарство, — подумал Тед. — Вот сделаю укол, и либо ты выздоровеешь, либо нет. Но в любом случае отсюда ты пока что не выйдешь…»

— Я принес два антибиотика и намерен вколоть вам оба. Следующая инъекция завтра. — Один из «антибиотиков» был на самом деле тяжелым, давно вышедшим из употребления снотворным, которое Тед собрался вколоть, чтобы на некоторое время лишить ее возможности что-либо предпринять. — Оба очень сильные препараты. Я не удивлюсь, если вас начнет клонить в сон. Это вполне возможный побочный эффект.

На ее лице мелькнуло подозрение.

— В жизни не слышала об антибиотиках с побочным снотворным эффектом.

На секунду замешкавшись, Тед нашел приемлемое объяснение:

— Э-э… это не совсем тот снотворный эффект, как его принято понимать. Дело в том, что препарат очень сильный, организм получает сильную встряску, так что человек ощущает вдруг сильную усталость. Но ведь вам все равно лучше как можно дольше оставаться в постели, пока не станет лучше.

Он знал, что объяснение вышло неловкое, но Кэролайн оно показалось вполне приемлемым.

— Поверьте, ни о чем другом я и не мечтаю, — сказала она. — Но мне все равно скоро придется встать. У Джейни жесткие сроки, и ей нужна моя помощь. Я не хочу создавать ей еще и новые сложности.

Тед нисколько не сомневался в том, что сложности у Джейни будут, но не по той причине, о какой говорила Кэролайн. Он не позвонил на склад и не отвечал на звонки. Когда они вернутся в Лондон, сложности будут и у него, однако Тед решил объяснить Брюсу свое поведение, сославшись (разумеется, конфиденциально и не без надежды на понимание) на болезнь и на то, что хотел ее скрыть. Скажет, что был дома, хотел спокойно отлежаться и потому отключил все телефоны. Брюс должен это понять. Мнение Джейни Теда не интересовало.

— Ладно, — сказал он, придвигая кресло поближе к постели, — давайте займемся вами, чтобы вы поскорее вернулись к своей работе, а я к своей. Закатайте, пожалуйста, рукав.

Она сделала, как он велел. Он достал ампулу со спиртом и протер ей руку. Набрал в шприц антибиотик, постучал по нему, подождал, пока поднимутся пузырьки. Медленно надавил на поршень, выпуская воздух, взял Кэролайн за руку.

— Теперь не шевелитесь, — предупредил он. — Дело займет одну секунду.

Быстро он ввел в мышцу конец иглы и плавно нажал на поршень.

Кэролайн ненавидела уколы. Всякий раз, когда игла входила под кожу, ей казалось, что над ней совершают крохотное насилие. Молча она смотрела на бесстрастное лицо Теда, держащего ее за руку.

— Еще один и все, — сказал он.

«Слава богу», — подумала она. Эта инъекция была болезненной, и Кэролайн чувствовала, как препарат входит под кожу, растекаясь по мышцам, и как наконец выходит игла. Тед уложил оба шприца и пустые ампулы в пластиковый пакет, а пакет сунул себе в карман.

— Теперь я посижу с вами несколько минут, подожду реакции, а потом уйду. Завтра позвоню, узнаю, как дела. Провожать не нужно. Дверь, я уверен, сама прекрасно захлопнется.

Кэролайн, чувствуя, что засыпает, подумала про странный антибиотик с таким сильным снотворным действием. С каждой секундой все труднее было сохранять над собой контроль, и в конце концов она закрыла глаза и провалилась в сон.

Сон был тот же самый. Она снова стала тем же смуглым молодым человеком, но на сей раз оказалась в огромном особняке или в похожем на особняк здании, сложенном из камня, и смотрела на женщину, похожую на нее, сушившую волосы возле огня. Будучи тем человеком, она не отрывала во сне глаз от женщины, чувствуя мучительную любовь, раздираясь между реальностью и желанием, и во сне застонала.

Тед, наблюдая за ней, подивился, когда рука ее метнулась к горлу, будто пытаясь сдержать слова. «Наверное, ей снятся синяки», — подумал он. Он сам невероятно устал. Устал так, что не мог двинуться с места. Разговор с Кэролайн отнял все силы, и он почувствовал, как болен сам. Сердце в груди бешено колотилось, и он не мог бы сказать, от слабости или от беспокойства.

С усилием он поднялся, подошел к холодильнику. Осмотрел полки, подвинув что там стояло. Гнев и разочарование охватили его, когда он понял, что злополучного клочка ткани нет и здесь. Он понимал, что, если дать волю злости, она унесет последние остатки сил, и потому снова сел, пытаясь взять себя в руки. И смотрел на спящую Кэролайн.

Она металась в жару. Одеяло откинулось в сторону, ночная рубашка скомкалась, обнажив длинные бледные ноги. При взгляде на них он вдруг ощутил прилив чувств, у нормального человека недопустимых при подобных обстоятельствах. Он заволновался, ему захотелось ее коснуться, и он тотчас же устыдился недостойного порыва. Может быть, он впадает в безумие, как было написано в книге? Невольно он содрогнулся и потряс головой, пытаясь собраться с мыслями. Потом наклонился, потянулся за одеялом. Он тянулся к нему мучительно долго, а когда наконец достал, бережно укрыл девушку.

Страх и растерянность охватили его. Он поддался им, с каждой секундой все глубже проваливаясь в депрессию — еще один симптом, указанный в книге. Укол, какой он сделал себе, почти не подействовал, и Тед подумал, не удвоить ли в следующий раз дозу. Была небольшая вероятность того, что организм отторгнет лекарство, но была и надежда, вдруг быстрее подействует. С трудом разлепив глаза, он взглянул на часы возле постели Кэролайн. Пора было сделать следующую инъекцию. «Наверное, лучше пойти домой, лечь, — подумал он, — может быть, съесть что-нибудь». Но едва он вспомнил о еде, как его снова замутило, и он решил сделать инъекцию здесь. Это место ничуть не хуже любого другого. «Нечего ждать, — сказал он себе. — Быстрее подействует».

Тяжело вздохнув, Тед закатал рукав и протер кожу спиртом. Достал из одного кармана ампулу с лекарством, из другого шприц и набрал в его чистый пластиковый цилиндрик десять кубиков жидкости, вдвое больше, чем в прошлый раз. Сморщившись, так как тоже ненавидел уколы, Тед как можно быстрее вогнал в мышцу иглу и медленно надавил на поршень.

Лишь вынув иглу, Тед внимательно посмотрел на ампулу. Вместо антибиотика на ней значилось название снотворного. Он ввел себе десять кубиков.

Он сразу понял, что выбора нет, нужно звать на помощь. Снотворное было сильное и очень быстрого действия, он специально выбрал его для Кэролайн. Несколько драгоценных секунд ушло на то, что он глупо, бессмысленно терзал руку, будто был в силах выдавить смертоносную жидкость, безмолвно и неумолимо распространявшуюся по его телу. Он погиб, он в этом не сомневался. «Значит, так тому и быть, — подумал он, когда почувствовал первые признаки действия снотворного. — Лучше бы я потерял работу, но остался жив».

Эта горькая мысль мелькнула в одну секунду, удивив его тем, с какой легкостью он был готов согласиться все потерять в обмен на возможность дышать. «Я будто Анти-Фауст, — подумал он с изумлением, — торгуюсь с Господом Богом за свою душу. Если мне дадут еще один шанс, такой глупости я не повторю!» В отчаянии, пытаясь спасти свою жизнь, он поднялся из кресла, добрался до столика, где стоял телефон, и протянул к нему руку, силясь набрать номер ослабевшими пальцами.

Ему почти это удалось, но за то время, когда он сделал всего несколько шагов, чтобы пересечь крохотную комнатенку, снотворное взяло верх. Колени подогнулись, и он, потеряв сознание, провалился в небытие. Последней его мыслью было гневное: «Слишком, черт возьми, быстро!» Оседая на край постели Кэролайн, он все еще пытался выпрямиться, хотя уже этого не осознавал. Через несколько секунд неравной борьбы он рухнул прямо на Кэролайн, которая спала так крепко, что не почувствовала его веса. Уткнувшись головой ей в грудь, Тед сделал последний вздох.

 

Тринадцать

Алехандро смотрел, как королевские гвардейцы быстро строятся в шеренгу во внутреннем дворе Виндзорского замка; у каждого на лице была написана готовность исполнить любую задачу, идти навстречу чему угодно, только бы вырваться на свободу. Рядом с ним стоял сэр Джон Шандос, с выражением мрачной покорности человека, взявшего на себя неприятное обязательство, но в глубине души продолжающего надеяться на отсрочку.

— Как они готовы отправиться на встречу с чумой, — печально сказал Алехандро. — Думают, это великая честь — проехаться по несчастной земле.

«Как все молоды, — подумал он, — все как один моложе меня».

— Кто из них сумеет вернуться живым? — сказал он, поворачиваясь к сэру Джону.

Тот переводил взгляд с одного на другого, пристально изучая каждого, и наконец остановился на молодом красавце с чистым, открытым лицом. Немного подумал, оценивая, и гаркнул:

— Мэттьюз, твой король оказывает тебе честь. Ты отправишься по поручению, имеющему первостепенную важность для принцессы Изабеллы, и будешь представлять его величество. Подойди.

Остатки трав, привезенных из Франции, Алехандро пустил на защитные маски для всадников. Он велел Мэттьюзу ничего не пить и не есть, ничего не трогать руками и ехать как можно быстрее.

Вместе с Аделью смотрели они, стоя на крытой террасе, как Мэттьюз вспрыгнул в седло, оглянулся и махнул им рукой. Стремглав он выскочил за ворота и исчез, оставив за собой лишь столб пыли.

— Храни его Господь, — сказала Адель.

— Не дай ему сбиться с пути, — прибавил Алехандро.

* * *

В тот день Алехандро так и не встретился с Кэт, которой послал записку, отменив первый урок игры в шахматы. Он должен был ждать возвращения Мэттьюза и портного Рида, которых нужно было сразу же устроить на временное жилье, а сэр Джон ожидал их к закату.

Проверяя, все ли готово в маленькой часовне, молодой врач пытался предугадать, останется ли кто-нибудь из них жив. За стенами Виндзора погибла уже половина населения, и было бы странно, если бы ни один из них, ни портной, ни солдат, не соприкоснулись с болезнью. Один Бог знает, кому повезет, а кому нет. Молча Алехандро взывал к Господу, молясь о пощаде обоим.

«Но когда чума пройдет, в моих услугах здесь не будет надобности. Мне нечего будет делать в Виндзоре. Те, кто будет обязан мне жизнью и здоровьем, забудут о моих стараниях. И я никогда больше не увижу леди Троксвуд».

Он вспомнил о Кэт, которая в столь нежном возрасте, не зная, что с ней будет завтра, сумела закалиться характером. Откуда у этого ребенка силы, чтобы выстоять один на один со своей беспомощностью и сиротством в доме, где каждый может ею помыкать, пользуясь лишь правом рождения? «Она незаконнорожденная, я обманщик. Это не одно и то же, но мы оба не те, за кого себя выдаем, у нас обоих ни имени, ни дома», — с горечью подумал он. Мысль о том, что можно прожить жизнь без памятных свершений, умереть неоплаканным и одиноким, пугала его больше всего.

* * *

— Скачут! — раздался крик смотрящего, когда до захода солнца оставалось несколько минут, и все в замке ожило и зашевелилось.

Алехандро, стоявший на башне Виндзора, через несколько мгновений тоже, сощурившись, разглядел в наступавших сумерках красный камзол, в каком уехал из замка Мэттьюз. Всадник, ехавший за ним следом, трясся в седле на лошади, навьюченной узлами. Вид у обоих в масках, похожих на ястребиные клювы, был дурацкий.

Но, несмотря на это, приветствовали их от души. Жители замка, изголодавшиеся по новостям из внешнего мира, встретили их, будто иностранного герцога или церковного иерарха.

Алехандро поспешно спускался по длинной лестнице. Внизу, столкнувшись с сэром Джоном, он объяснил тому, как их впускать.

— Пусть Мэттьюз и Рид снимут всю поклажу и оставят снаружи. Лошадей привязать к коновязи за стеной. Там же пусть оба разденутся и снимут обувь. Как только пройдут под решеткой, пусть прямиком направляются в часовню, никого не касаясь руками. Внутри их ждет чистая одежда, так что они снова будут выглядеть как подобает.

Несмотря на всю серьезность врача, сэр Джон, не выдержав, хмыкнул:

— По-моему, Мэттьюзу придется по вкусу приказ раздеться, хоть и при дамах. Он прекрасно знает, что хорош собой, и любит похвастаться женщинам. Он скорей пройдется важно, как павлин, и не прошмыгнет стыдливо, чтобы скорей спрятаться.

— Тем не менее запретите ему останавливаться и приближаться к другим. Он должен идти быстро и прямиком куда сказано.

Алехандро повернулся к собравшейся толпе, выросшей в мгновение ока. Среди любопытных были даже принцесса и принц Уэльский. К пущему беспокойству молодого врача раздался еще и крик смотрящего, возвещавший, что к ним приближается его величество король. Но, и занятый делом, Алехандро невольно оглянулся в поисках Адели. Поиски были вознаграждены. Вскоре взгляд заметил копну рыжих волос, а когда их глаза встретились, Адель одарила его сияющей улыбкой, и это придало ему уверенности.

«Я обязан держать толпу под контролем», — сказал он себе, все же на мгновение запаниковав. Вспрыгнув на каменную скамью, он отчаянно замахал руками, добиваясь внимания. Когда шум утих, он изумил собравшихся, обратившись к ним, пусть с запинками, но на вполне внятном английском.

— Все, кто не желает заразиться чумой, должны отойти подальше от дорожки.

Толпа встревоженно загудела. Алехандро, спрыгнув на землю, твердым шагом прошел к воротам. Потом, отобрав у гвардейца флагшток, провел им черту вдоль дорожки от опущенной решетки до входа в часовню. Потом сделал то же самое с другой стороны, очертив таким образом линию, которую никто не должен был пересекать, пока будут идти двое прибывших.

— Освободите дорогу. Становиться у них на пути нельзя ни под каким предлогом. Не тянитесь к ним, не бросайте ничего, не берите, если они сами вам что-то бросят. Всякий, кто переступит черту, может заразиться.

Толпа любопытных, быстро перестроившись, укрылась за воображаемой стеной, нарисованной Алехандро, и замерла в ожидании. Алехандро подошел к королю, который вместе с королевой Филиппой стоял за чертой в центре двора.

— Ваше величество, прошу прощения за доставленные неудобства. Оба прибывших будут водворены в карантин через несколько минут, и, если вам угодно, стража разгонит толпу.

— Честно говоря, доктор Эрнандес, я поговорил бы с ними, когда они наконец окажутся в часовне. И я не хочу лишать толпу удовольствия. Им, как и мне, не терпится узнать, что там снаружи. Невозможно править королевством, понятия не имея, что в нем творится.

Этого следовало ожидать, но тем не менее молодой врач оказался застигнут врасплох и не сразу нашел, что ответить. Теперь придется все делать быстро, чтобы не вызвать недовольства.

— Ваше величество, — начал он, приготовившись к объяснениям. — Придется немного подождать. Их следует немедленно водворить в карантин и обработать одежду.

Эдуард, уставший от заточения не меньше, чем его вспыльчивая дочь, ответил врачу гневным взглядом, и голос его зазвенел.

— Отлично, — сказал он, — я вернусь сейчас в свои апартаменты. Но в течение часа жду вас с известием, что мне можно с ними переговорить. Для вас лучше, если к этому времени все будет готово. Удачи, лекарь.

Алехандро, хоть и испугавшись королевского гнева, отбросил лишние мысли и вернулся к воротам. Слишком многое ему предстояло сделать, чтобы позволить себе всерьез огорчаться из-за недовольства его величества. «Через час, — подумал он. — Слишком мало». Бегом он ринулся к воротам и выглянул через окошко. Рид и Мэттьюз стояли перед решеткой, похожие в своих масках, подобных клювам, на гигантских птиц. Алехандро велел снять маски, оба повиновались и отбросили их в сторону. Одна маска упала рядом с низкой оградой вокруг коновязи. Жеребец Мэттьюза, молодой и любопытный, потянулся, обнюхал и попробовал на вкус. Вкус ему, очевидно не понравился, так что он, отбросив находку, повернулся к соседу и игриво ткнулся мордой ему в бок.

Алехандро, занятый приготовлениями, не обратил на это внимания. Тем же флагштоком, которым отметил безопасную зону, он подцепил два балахона с клобуками из грубого полотна и велел одеться и прикрыть голову.

Оба, и солдат, и портной, выглядели нелепо и дико. Если бы не серьезность происходящего, можно было бы подумать, что здесь устроили цирковое представление или же совершают какой-то древний языческий обряд. Мэттьюз вошел в ворота и зашагал к часовне уверенно, твердым шагом, а портной откровенно боялся и пугливо оглядывался на толпу. В прежние его визиты в Виндзор ему оказывали куда более радушный и подобающий его чину прием, и ему явно было неловко предстать перед своей покровительницей в столь неприглядном виде.

Изабелла же, осмелевшая после ухода родителей, при виде портного запрыгала и захлопала в ладоши, будто ребенок.

— Приветствую вас, месье Рид. Отличная работа, Мэттьюз! Я велю вас обоих хорошо наградить за храбрость!

От возгласа Изабеллы толпа ожила и зашумела, и в сгущавшихся сумерках в воздух полетели веселые крики, будто приветствовали вернувшегося героя и спасенного им заложника. Мэттьюз моментально расцвел и шел, помахивая в знак признательности рукой и раскланиваясь, как придворный. Гордо он вошел в часовню, исчезнув из вида толпы, и следом за ним туда юркнул смятенный, испуганный портной.

Толпа зевак быстро рассеялась, но Алехандро еще задержался, чтобы переговорить с прибывшими. Он встал подальше от заколоченного окна и крикнул:

— Поздравляю с выполнением задания и благополучным возвращением, Мэттьюз. Для вас там приготовлена чистая одежда, а в шкафу запас эля и хлеба. Я постарался предусмотреть все, что вам может понадобиться, чтобы вы не чувствовали никаких неудобств в вашем вынужденном заточении.

Несмотря на то что ему предстояло две недели просидеть взаперти с надменным с виду портным, Мэттьюз был в отличном расположении духа.

— Вы только забыли привести хорошенькую девицу, — весело пошутил он.

— Ах да, конечно, какой же я болван, — тем же тоном подхватил Алехандро, радуясь его хорошему настроению. — Но уж придется вам довольствоваться обществом месье Рида.

Хохотнув, Мэттьюз оглянулся на портного, который, еще не придя в себя после столь резкой перемены, сидел на своей постели, уставившись взглядом в пол.

— Разве что немного погодя, — откликнулся солдат. — Пока что он еще не обвыкся в нашем новом доме. Да и сам я после такой-то скачки, с рассвета до заката, пожалуй, тоже скоро улягусь на свое роскошное ложе, — он показал рукой на соломенный тюфяк, — но, к сожалению, в одиночестве.

— Я вынужден просить вас немного подождать с отдыхом, поскольку с вами желал побеседовать его величество король.

Мэттьюз пожал плечами:

— Наверное, уж сколько-то еще продержусь, но вот мастер Рид сегодня явно не годится в собеседники.

Не успели они договорить, как появился король. Ему не терпелось узнать, что происходит за стенами замка, однако новости, которые привез Мэттьюз, были нерадостными.

— Дома пустые, — рассказывал Мэттьюз. — Поля неубранные, зерно гниет, сир. Но работать, похоже, некому, людей почти не осталось. Все вымерли, сир.

Потом Мэттьюз поведал королю о том, что увидел, пока ждал портного, собиравшего свои ткани и инструменты.

— Там рядом есть поле, где, говорят, похоронены сотни погибших. Вид там и в самом деле такой, будто его только что перепахали, столько там новых могил. А в аббатстве осталось всего два священника, и некому хоронить. Мертвые отправляются к Создателю без покаяния и без мессы, потому что некому к ним теперь приходить, а те, что еще живы, боясь заразиться, сидят по домам.

Алехандро стоял поодаль, слушая их разговор. Чем больше рассказывал солдат, тем суровее и печальней становилось лицо короля, начинавшего понимать размах бедствия, постигшего всех, кто не укрылся за стенами Виндзорского замка. Эдуард молчал, ибо ему нечего было сказать в ответ.

Мэттьюз вежливо помолчал несколько минут, не желая прерывать раздумий монарха. Не дождавшись ответа, он снова попросил позволения говорить. Король рассеянно кивнул.

— Ваше величество, — сказал солдат, — воистину наступил конец свет, как и было предсказано.

* * *

Принцесса Изабелла смогла продержаться до самого следующего утра. Проснувшись в сторожке недалеко от часовни, Алехандро тяжело вздохнул, когда солдат, поднявший его с постели, сказал, что принцесса ждет его во дворе.

— Доброе утро, доктор Эрнандес, — весело прощебетала она. — Я хотела бы задать вам несколько вопросов, касающихся мастера Рида.

Усталый, невыспавшийся, Алехандро понимал, что от нее просто так не отмахнешься. Она не отвяжется до тех пор, пока не получит то, за чем пришла.

— К вашим услугам, ваше высочество, — сказал он вежливей, чем подумал.

— Мне нужно знать, насколько я могу приближаться к окнам и можно ли передать мастеру Риду для ознакомления наброски для новых платьев. Если бы он занялся делом, пока находится в своем временном заточении, то, безусловно, мы быстрее бы и закончили. Я не собираюсь доставлять ему больших неудобств.

«Будто бы две недели в заточении сами по себе не неудобство», — подумал Алехандро.

— Наброски передать можно, — сказал он довольно холодно, — только не из рук в руки. Мы положим их в подсобное окошко, куда им кладут все, что нужно. Буду счастлив помочь, если вы отдадите их мне.

Обрадовавшись, принцесса весело пообещала, что немедленно пришлет папку с собственными рисунками, с которыми, как сказала она, обращаться нужно со всей аккуратностью и переслать портному при первой возможности. «Словно и не помнит о нашей ссоре, — подумал Алехандро. — Она ведет себя так, будто все, что я делаю, зависит лишь от моего желания пойти или не пойти ей навстречу. Она даже не видит ничего странного в этом переполохе, устроенном ради ее каприза».

Вскоре после ухода Изабеллы появилась Адель, которая принесла папку с рисунками. Алехандро при виде ее обрадовался, и тяжелые мысли сами собой вылетели из головы.

— Ваше присутствие греет сердце, леди Троксвуд, — сказал он, принимая из рук в руки рисунки.

— И мое сердце согрето рядом с вами, месье. Я сама вызвалась пойти, как только принцесса сообщила, что нужно передать вам папку. Сначала она не захотела, поскольку считала поручение ниже моего достоинства, но я сказала, что нельзя отдавать столь важную вещь в руки человеку, кто не понимает ее ценности.

— Адель, — сказал он, впервые набравшись смелости назвать ее по имени, — ни один посланник принцессы не мог бы порадовать меня своим появлением больше. Я сожалею о том, что видеться нам приходится редко, ибо ваше общество для меня самое любезное и желанное.

Пользуясь редкой минуткой, они немного поговорили о недавних событиях, после чего Адель извинилась, неохотно прервав беседу, и напомнила, что принцесса ждет и если она не появится, то на поиски будет послана другая фрейлина.

— Сожалею, что наши пути пересекаются столь ненадолго, — печально сказал Алехандро.

— В таком случае у нас есть причина изменить наши пути так, чтобы они более устраивали нас обоих, — ответила она. — Желаю вам хорошего дня, доктор. Буду с нетерпением ждать нашей следующей встречи.

Он смотрел ей вслед, и сердце у него бешено билось. С трудом он заставил себя заняться делами. Проверив сначала, в каком состоянии находятся его подопечные, Мэттьюз и Рид, Алехандро разыскал сэра Джона.

— Вроде бы у них все спокойно. Будьте любезны, велите передать эту папку мастеру Риду. Мне нужно немедленно вымыться и заняться дезинфекцией, так что я вас оставляю и отправляюсь к себе.

Поблагодарив рыцаря за все, что тот делал, Алехандро пошел к себе в южное крыло замка принимать ванну. Отослав слугу, который уже все приготовил, он снял всю одежду и погрузился в горячую, исходившую паром воду. Яростно скреб он каждый кусочек тела, будто смывая с себя отвращение, с каким участвовал в этом, казавшемся ему недостойным спектакле.

Клеймо его и теперь, через несколько месяцев, было все еще ярко-красным. Но не пройдет много времени, как оно начнет постепенно бледнеть. Когда-нибудь краснота сойдет, и он, может быть, снова начнет носить распахнутый ворот. «Если доживу», — мрачно подумал Алехандро.

* * *

На четвертый день карантина незадолго до рассвета Алехандро, убегающий во сне от вампиров, был разбужен слугой, который тряс его за плечо и теребил за руку, как будит мать испуганный ребенок:

— Месье! Месье! Вас вызывают к воротам! Поднимайтесь, вас зовет сэр Джон!

Алехандро с трудом разлепил глаза и, еще не очнувшись от сна, уставился на стоявшего перед ним пожилого, беззубого человека, который наклонился к нему так близко, что было слышно его дыхание. Он поднялся, немедленно оделся и вслед за гвардейцем отправился по лабиринту коридоров в главный двор. Солдат шел быстро, и Алехандро решил, что произошло нечто неординарное. Что-то, конечно, случилось, иначе его не стали бы поднимать среди ночи.

Поклонившись в ответ на короткое приветствие рыцаря, с замиранием сердца он спросил, не случилось ли чего с Мэттьюзом или Ридом.

— Нет, — ответил сэр Джон, — с ними ничего не случилось. Беда с жеребцом.

* * *

У коновязи рвался жеребец Мэттьюза, дико храпя и роняя вокруг себя хлопья пены. Он то носился по кругу, то вставал на дыбы, брыкался, снова начинал кружить. То и дело он наклонял свою прекрасную гладкую шею и принимался тереться о низенькую ограду, сколоченную из грубых досок. Он растер шею до крови, но облегчения, видимо, это не принесло. Лодыжки у него заметно распухли, и каждое движение явно доставляло животному сильную боль.

— Давно ли он так себя ведет?

— Вчера вечером перед уходом я заметил, что он нервничает и беспокоится, но это дело обычное. В это время года жеребцы часто ведут себя так, особенно если ветер принесет запах кобылы. Я так и подумал и лег спать без всяких опасений. Но он всю ночь продолжал брыкаться, а я в жизни не видел, чтобы конь себя так вел, разве что если заболеет водянкой или каким расстройством живота, перед которыми беззащитны даже самые лучшие жеребцы. Не понимаю, чего он так пляшет. Но понятно же, что он заболел. Я побоялся, как бы он не подхватил чуму, вот и послал за вами.

— Вы правильно сделали, — сказал Алехандро. — Боюсь, если заболел конь, то как бы чего не случилось с Мэттьюзом и портным.

Сэр Джон оглянулся на часовню.

— Тогда, значит, я его послал на смерть, и это на моей совести, — сказал он, снова поворачиваясь к Алехандро.

— Не на вашей совести и не на моей, добрый сэр, а на совести капризной принцессы и ее слишком уж снисходительного отца. Поживем — увидим. Если повезет, то не в чем будет себя и винить. Будем наблюдать за жеребцом. Возможно, он вдруг выздоровеет, и страхи наши сами собой рассеются. На какое-то время оставим сие происшествие между нами.

* * *

Страхи их не рассеялись. В течение нескольких последовавших за тем часов жеребец продолжал кружить возле коновязи, с той лишь разницей, что и до того быстрый шаг его ускорился, прыжки стали отчаянней, и он еще чаще склонялся к ограде, чтобы почесать истерзанную, залитую кровью шею. Потом наступил момент, когда он вроде бы начал успокаиваться, однако отнюдь не от того, что ему стало лучше. Он попросту выбился из сил. В конце концов он вовсе остановился и неподвижно стоял посреди крохотного загона, дыша так тяжело, что всхрапы было слышно в окошко ворот. При каждом вздохе бока ходили ходуном. Потом жеребец зашатался, отчаянно пытаясь устоять на ногах, однако борьба была не на равных. Вскоре раздался стук упавшего на землю тела и треск сломанных костей, и Алехандро закрыл руками лицо, не в силах наблюдать агонию этого красавца.

— Пока не говорите никому, сэр Джон, — сказал Алехандро, от стыда потупившись, и, оставив старого рыцаря, поспешил к часовне.

Мэттьюз стоял возле окна, глядя сквозь сколоченные накрест доски на площадь, где упражнялись с мечами его товарищи. Выглядел он здоровым и вчера ни на что не жаловался, однако он был солдат, едва ли способный распознать первые признаки болезни. Поздоровавшись, Алехандро спросил, как он себя чувствует.

— Благодарю вас, сэр, не жалуюсь, — немедленно отозвался тот. — Я чувствую главным образом зависть вон к тем ребятам, которые машут мечами там без меня. А я тут обрастаю от безделья жиром, ну и раскис, как старая каракатица.

Услышав эту последнюю фразу, Алехандро немедленно насторожился.

— Раскисли? Вас донимает усталость, сонливость? — принялся он допытываться.

— Сэр, как я уже сказал, я раскис, но это точно от безделья. В этой клетушке нечем заняться.

— Не болит ли у вас голова, не чувствуете ли оцепенения в области шеи?

— Слава богу, нет. Уверяю вас, доктор, я совершенно здоров.

Закончив беседу с Мэттьюзом, Алехандро всмотрелся в полумрак часовни, отыскивая Рида. Наконец он увидел, что здоровяк сидит за столом, склонившись над рисунками Изабеллы. Алехандро хотел окликнуть его, но потом передумал, не желая без необходимости мешать его занятиям. Остаток дня он находился поблизости, приглядывая за поведением своих подопечных на тот случай, если чье-то состояние вдруг резко изменится.

Когда на следующее утро за ним снова пришел гвардеец, Алехандро знал, что его позовут не к лошади.

* * *

Возле часовни он увидел, что сэр Джон стоит на изрядном расстоянии от окна, у него за спиной толпятся солдаты, тревожно переговариваясь между собой. Из домов на площадь выбегают люди, некоторые, не успев переодеться, как были, в ночном одеянии, потому что слух о том, что в часовне что-то случилось, распространился мгновенно.

Мэттьюз, забившись в угол, глазами полными ужаса смотрел на портного Рида, который лежал, тяжело навалившись на стол, и толстая его щека накрыла листок пергамента с рисунком Изабеллы. Глаза у него были открыты, будто бы он смотрел сквозь смертную завесу на явившееся ему видение. Из угла перекошенного рта стекала струйка блевотины, а челюсть отвисла: было ясно, что это тело больше не подконтрольно разуму. В другой, менее страшной ситуации, Алехандро сказал бы, что вид у портного изумленный, будто бы он удивился чему-то ночью и до сих пор не может прийти в себя.

Мэттьюз, в противоположность ему, был настроен отнюдь не юмористически. Увидав Алехандро, он метнулся к заколоченному окну и, вцепившись в доски, принялся умолять избавить его от жуткого мертвеца, лежавшего от него в двух шагах.

— Доктор, умоляю, выпустите меня, иначе я здесь тоже погибну!

Отвернувшись, Алехандро отошел в сторону, не слушая отчаянных воплей и криков солдата, хотя сердце его разрывалось от жалости. Задав сэру Джону несколько интересовавших его вопросов, он направился к королевским покоям испрашивать аудиенции у его величества.

Король Эдуард принял врача в уютной гостиной, где тотчас предложил ему мягкое кресло. Его величество немедленно разглядел удрученный вид Алехандро.

— Сомневаюсь, что вы пришли сообщить мне приятные новости, доктор Эрнандес. Какая печаль привела вас сюда?

— Сир, утром портной Рид обнаружен мертвым, а Мэттьюз, хотя на сегодняшний день и здоров, боюсь, вскоре отправится следом.

Король выслушал его с безучастным лицом и, подумав, спросил:

— Что мы должны сделать?

— Ваше величество, — ответил Алехандро, — мои намерения очевидны, поскольку моей задачей является защитить жизнь и здоровье всех, кто находится в стенах замка.

Он умолк, перевел дух и изложил свой план. Король выслушал врача со всем вниманием.

— Действуйте от моего имени. И дай Бог, чтобы ваши усилия были вознаграждены по справедливости, иначе гореть вам в аду.

В последнем Алехандро нисколько не сомневался.

* * *

На площади Мэттьюз продолжал умолять о пощаде, стражники разгоняли зевак, а солдаты принялись складывать посреди двора огромный костер. «Куда подевался вчерашний храбрец», — поду мал Алехандро, слушая рыдания могучего гвардейца.

Когда на середину двора снесены были все сухие ветки и даже опавшие листья и костер был готов, сэр Джон отдал приказ солдатам встать в круг.

— Луки снять, стрелы готовь! — скомандовал он, и лучники мгновенно повиновались.

Сам он подошел к двери часовни и отодвинул засов. Потом вернулся на место, где его было хорошо видно и слышно из часовни, в которой насмерть перепуганный заключенный следил за каждым его шагом.

— Мэттьюз! Возьми себя в руки! Вспомни, кто ты такой и кому служишь! — сказал сэр Джон.

Вскоре стенания смолкли.

— Мэттьюз, выволоки портного и положи на костер, — скомандовал старый рыцарь.

Мэттьюз смотрел то на своего командира, то на врача, пытаясь найти в их каменных лицах хоть какие-то признаки жалости. Алехандро не осмеливался поднять на него глаза, ибо знал, что тогда не выдержит. Он уставился себе под ноги и стоял так, пока Мэттьюз, спихнув тело Рида на пол, выволакивал его за лодыжки на площадь.

Портной был тучным, и Мэттьюзу стоило немалых усилий дотащить по каменным плитам до порога тяжелое, непослушное тело. Медленно он отпустил его и открыл дверь. И был встречен дюжиной стрел, нацеленных на него теми, с кем он бок о бок выстоял не одну славную битву. И ни на одном лице не увидел он и тени сочувствия.

Тогда он поволок по земле портного на середину двора. С огромным усилием взгромоздил его на костер и повернулся лицом к окружившим его товарищам.

Сэр Джон вскинул меч.

— Готовсь! — крикнул он, и лучники одновременно все натянули тетиву.

Мэттьюз не шелохнулся.

— Целься! — скомандовал рыцарь, и стрелы были направлены на Мэттьюза.

Он лишь закрыл руками глаза.

Сэр Джон опустил меч, и больше десятка стрел со свистом взвились в воздух, а через мгновение почти все пронзили тело солдата.

Когда Мэттьюз упал, сэр Джон взял у ближнего лучника стрелу. Обернул древко возле острия тряпкой, пропитанной жиром, и поджег от факела. Хорошенько прицелившись, он пустил стрелу, которая вонзилась точно среди сложенных сухих веток. Сучья и листья вспыхнули мгновенно, и вскоре пламя с ревом поднялось вверх, поглотив оба мертвых тела.

Повернувшись к солдатам, сэр Джон сказал:

— Один Господь знает, от чьей стрелы он погиб. Оставим Ему судить нас.

* * *

— Чудовища! Изверги! Что вы делаете?!

Изабелла в бессильном ужасе смотрела на бушевавшее пламя, пожиравшее вороха тканей, тончайшего шелка и полотна, и ленты бесценных, прекрасных кружев. Долгожданные изысканные наряды на глазах превращались в ничто, и принцесса в отчаянии металась из угла в угол. Это было уже выше ее сил, и она горько жаловалась на судьбу своей верной Адели, которая стояла рядом, поддерживая ее за руку.

Издалека Алехандро видел, как Адель пыталась утихомирить принцессу. «Что за пустышка, — сердито подумал Алехандро, глядя, как Изабелла, отмахнувшись от Адели, развернулась вовсю, устроив перед всей собравшейся публикой настоящий спектакль. — Где же скорбь? Неужели ей нисколько не жаль своего портного?» Презрительно он покачал головой и пошел прочь, чтобы не видеть этого зрелища.

* * *

Несмотря на страшную гибель Мэттьюза, Изабелла решил повторить попытку еще раз. Однако король проявил неожиданную для него в этом случае мудрость, отказавшись слушать ее мольбы, невзирая ни на какие жалобы и уговоры, и пошел слух, будто принцесса взъярилась даже на обожаемого отца. Одна только терпеливая, преданная Адель осталась вер на дружбе с капризной принцессой, от которой, кажется, отвратились все. Как-то, в очередной раз встретившись с Аделью, с которой они теперь стали видеться не в пример чаще но также украдкой, Алехандро набрался смелости спросить, что она думает о своей вздорной хозяйке.

— Меня мучают два несовместимых между собой чувства, — признался он. — С одной стороны, я всемерно восхищен терпением, с каким вы относитесь ко всем прихотям ее высочества, а с другой, меня возмущает та терпимость, какая требуется от вас для службы принцессе. Сомневаюсь, что я сносил бы все это настолько же безропотно.

Адель покраснела, смущенная его комплиментами.

— Прошу вас, прежде чем ее судить, постарайтесь понять, каково приходится ей. Конечно, ее положение дает огромные преимущества, однако у нее нет ни настоящих друзей, ни поклонников, а ведь ей всего-то шестнадцать лет! Мне судьба подарила благосклонное внимание одного прекрасного джентльмена, ученого и умного. Бедняжка Изабелла не знает, что такое любовь, а попытки его величества выдать дочь замуж до сих пор не увенчались успехом. Сватали ее дважды, но она так и остается дома.

Алехандро смягчился.

— Не понимаю, — заметил все же он, — почему ее это так беспокоит, в ее-то годы. Ведь вы старше и тоже не замужем, но я не слышал от вас подобных жалоб.

Адель нахмурилась, и Алехандро тотчас пожалел о своей бестактности.

— Я действительно не жалуюсь, — сказала она. — Но меня никто и не сватает, и, похоже, я останусь при ее высочестве до ее свадьбы. Мужа мне должен выбрать ее отец, однако он не станет этим заниматься против ее воли. Она же не пожелает лишить себя моего общества.

Алехандро не отозвался, так как ему нечего было на это сказать. Разумеется, Изабелла ни за что сама не расстанется с единственной подругой, которая ее поддерживает, до тех пор, пока это будет в ее интересах. Смутившись, он извинился за то, что, возможно, ранил чувства Адели.

— Дорогой мой, — сказала она, отводя взгляд в сторону, — не тревожьтесь об этом. Мое положение совершенно меня устраивает. Я не думала о замужестве всерьез. Едва ли моя судьба тогда станет счастливее, поскольку я лишилась семьи, которая позаботилась бы о счастливом для меня браке. Теперь моя семья — Изабелла. Я ценю ту честь, какой удостоена и какая выпадает немногим. Я довольна своей жизнью, — сказала она и взглянула ему в глаза. — По крайней мере, была довольна до сих пор.

И наконец он сделал то, что хотел с самой первой минуты, как только ее увидел, — обнял и стал истово гладить дрожащей рукой огненно-рыжие волосы.

* * *

Алехандро сидел во внутренних покоях короля за маленьким столиком, глядя, как ползут по противоположной стене длинные предвечерние тени. На этот раз его величество Эдуард III сам призвал его на аудиенцию, и молодой врач с тревогой размышлял, о чем пойдет разговор. Дверь неожиданно распахнулась, и в комнату быстрым шагом вошел король. Алехандро вскочил, поклонился, но монарх лишь махнул ему, чтобы тот снова сел. «Разговор, значит, будет коротким. Король спешит и занят делами».

— Лекарь, я в затруднении, — сказал монарх. — Мне нужна ваша помощь.

— Чем могу служить вашему величеству? — недоверчиво спросил Алехандро.

Эдуард, набрав в грудь побольше воздуха, будто намеревался сказать речь, приступил к рассказу:

— Вам, должно быть, уже известно, что при Изабелле живет ее сводная сестра, моя дочь, рожденная не от королевы, а от другой женщины.

— Да, ваше величество, я уже слышал об этом. Однако я считал, что это не мое дело, и подробностей не выяснял.

— Для испанца вы чрезвычайно благоразумны, доктор Эрнандес, — ответил король.

Алехандро внутри вспыхнул от гнева, но ни намеком не дал понять, что замаскированный похвалой укол достиг цели. Если бы король знал, кто он на самом деле, Алехандро услышал бы и не такое.

— Причиной тому, без сомнения, французское воспитание, сир.

Король пристально посмотрел на него, распознав в ответе ответный выпад; но если в словах врача и скрывалась дерзость, то столь утонченная, что придраться оказалось не к чему.

— В Лондоне заболела мать этой девочки. Я только что получил известие, что леди заразилась чумой.

— Приношу свои соболезнования, ваше величество. Воистину страшная смерть.

В голосе короля прозвучала горечь, когда он сказал в ответ:

— Должен признать, я не видел не страшной смерти, лекарь, и, несмотря на разлуку, я до сих пор с нежностью отношусь к сей даме. Не по моему решению она удалена от двора. По сей день я жалею о тех печальных обстоятельствах, какие сопровождали ее отъезд. Будь моя воля, все было бы иначе.

Алехандро смутился от такой откровенности, недоумевая, каким образом тот намерен загладить вину.

— Ваше величество, — сказал он. — Я не вижу, чем здесь могу быть полезен. Я отдал бы все на свете за то, чтобы научиться исцелять больных, пораженных чумой, однако это не в моих силах.

Король нетерпеливо перебил его:

— На это я и не рассчитывал. Я хотел лишь, чтобы вы немедленно отправились в Лондон вместе с Кэтрин: ей нужно проститься с матерью. Мне бесконечно жаль, что они были вынуждены разлучиться. Никто не присмотрит за девочкой лучше вас. Если вы приложите все усилия, то, по крайней мере, остается хоть какая-то надежда на то, что она вернется в Виндзор живой и невредимой. У меня и так есть немало оснований опасаться за свою бессмертную душу, и я не желаю брать на себя еще один грех.

Алехандро оторопел. Король только что вынес смертный приговор им обоим, и девочке, и ему. Как можно о таком просить?

Однако король не просил.

— Приготовьтесь к отъезду, лекарь, — сказал он, — ибо у вас мало времени. Завтра, едва рассветет, вы отправитесь в путь.

* * *

Всегда бледное, будто фарфоровое, лицо Адели окончательно утратило краски, когда Алехандро поведал ей о королевской «просьбе».

— Господи боже… Почему он не мог отправить ее вместе с каким-нибудь гвардейцем?

— Он считает, что если поеду я, то поездка в Лондон будет менее опасна для Кэт. Его в самом деле гнетет вина за то, что их с матерью разлучили.

— Он это заслужил. Он даже не попытался заступиться, когда королева велела забрать у нее ребенка. Тогда он умыл руки, а теперь хочет усугубить грех, отправляя девочку на верную смерть. И вас вместе с ней! — Она сдержала рыдание. — Будь же проклята эта чума и то, что она принесла с собой!

— Адель, — сказал он севшим голосом, стараясь, чтобы ой прозвучал как можно увереннее. — Я не боюсь. Мне пришлось пройти через многое, когда я и не мечтал вновь обрести радость и утешение. А теперь у меня есть все основания желать остаться в живых, ибо меня вдохновляет надежда когда-нибудь завоевать вашу любовь.

Он едва не дрожал от страха, боясь услышать не ответное признание, а гневную отповедь. «Да будь проклята моя неопытность! Зачем я так поторопился!»

Однако Адель не рассердилась и не прогнала его.

— Мне так хотелось услышать от вас эти слова, ибо и мне не меньше хочется завоевать ваше сердце. Как же я боюсь отпускать вас из прикрытия этих стен, как не хочу, чтобы с вами случилась беда!

— Я должен вернуться, не сомневайтесь, — сказал Алехандро.

Его твердость не убедила ее.

— Конечно должны. Как Мэттьюз, как Рид. Я не желаю, чтобы и ваше тело сожгли во искупление грехов его величества!

Адель опустилась на каменную скамью, о чем-то задумавшись. Наконец она подняла глаза и твердо произнесла свое решение:

— Я еду вместе с вами и Кэт.

— Это невозможно! Даже если король позволит, в чем лично я сомневаюсь, Изабелла ни за что не захочет лишиться вашего общества. Вас никоим образом не отпустят. И прекрасно. Такое путешествие отнюдь не предназначено для столь хрупкой, изящной леди.

— Не обманывайтесь насчет моей хрупкости, Алехандро. У меня твердая воля, и я многое могу. Я была еще совсем ребенком, когда начала служить ее высочеству, и всегда делала это с радостью, — решительно сказала она. — И я никогда не задумывалась о собственном счастье. Всю жизнь я была ей верным другом и наперсницей, никогда ни о чем не прося. Мне она не откажет. Я не стану просить короля. Изабелла не захочет лишиться единственной подруги, чья любовь к ней всегда была искренней, а не средством добиться высокого положения. Она меня отпустит и еще придумает что-нибудь, чтобы объяснить мое отсутствие.

Ее твердость вызвала в нем благоговейный трепет. Он и не подозревал, что у этой девушки такой характер. «Как она его только скрывала?»

Но потом он пришел в себя.

— Я не могу позволить вам рисковать жизнью. Вполне возможно, что никто из нас не вернется.

— Мне нисколько не жаль расстаться с жизнью, если она вознамерилась забрать у меня того, кем я дорожу. Если вас не станет и не станет Кэт, у меня не останется никого, кроме Изабеллы. И ничего, кроме горечи, — ни радости, ни надежды. Подобное одиночество страшит меня больше, чем смерть.

Он тоже боялся одиночества и отлично ее понял.

— В таком случае будь что будет, — сказал он. — Мы едем вместе.

Как Адель и предвидела, Изабелла ей не отказала. Побоявшись лишиться ее дружбы, она дала согласие, хотя и попыталась уговорить остаться в Виндзоре под защитой его стен.

— Милая Адель, неужели ты хочешь покинуть меня ради этого испанца? Разве он достоин твоей преданности и любви?

Но ничто не поколебало Адель.

— Он был бы достоин даже вашей любви, Изабелла, хотя сомневаюсь, что вы это заметили, ибо гнев ослепляет вас.

Уязвленная, Изабелла вопросила:

— Я чем-то обидела вас?

— Нет, дорогая моя подруга, однако я никогда не прощу себе, если не послушаюсь зова сердца.

Миниатюрная юная женщина обняла гибкую как тростинка принцессу и сказала той в утешение:

— Если будет на то Божья воля, я непременно вернусь к вам в обществе благородного доктора и нашей крошки Кэт, ибо мы все трое в Его власти и под Его защитой.

И Адель коснулась креста с рубиновым глазком, надеясь от всей души, что так оно и есть.

* * *

Алехандро прямиком направился к воротам, где вместе с сэром Джоном занялся приготовлениями. У девочки нет опыта дальних путешествий, так что для нее лучше всего приготовить лошадь выносливую, но покладистую. Он не стал раньше времени говорить, что на самом деле выбирает лошадь, на которой поскачут две юные хрупкие леди.

На случай, если им суждено вернуться, он также отдал распоряжения о подготовке строжайшего карантина, такого же, как для Мэттьюза с Ридом. Он еще не придумал, как вернуть в замок Адель, но решил, что времени у него достаточно и за время путешествия он что-нибудь да сообразит. Помещение должно подходить для всех личных нужд юной леди.

Сэр Джон взялся за дело со всеми присущими ему тщанием и обстоятельностью. Когда на следующий день Алехандро затемно появился возле ворот, ведя за руку сонную девочку, лошади их уже ждали. Он помог ей взобраться на спину коня, и сердце у него защемило, когда он увидел, до чего седло ей велико, какая она маленькая. Он еще раз проверил запас провизии и подошел к своему жеребцу, готовый вспрыгнуть в седло. Сэр Джон придержал его за руку.

— Хорошенько смотри за ней, лекарь, — сказал он без обиняков, — ибо если и ваше путешествие закончится так же, как у Мэттьюза, не найдется среди моих солдат никого, кто выстрелил бы ей в грудь. Даже во имя спасения короля.

Получив такое напутствие, Алехандро взял поводья лошади Кэт, сам вспрыгнул в седло, и они, едва только солнце появилось над горизонтом, двинулись в путь.

Адель, переодетая в простое платье, как обыкновенная путешественница, ждала их в лесу, шагах в ста от замка. Она выбралась из Виндзора затемно через узкий лаз, который они с Изабеллой помнили с детских лет. Алехандро с трудом разглядел ее коричневую тунику и серые бриджи, едва различимые среди сухих веток. Увидев Адель, Кэт, не посвященная заранее в их планы, радостно вскрикнула. В своей новой одежде они походили на обычное семейство, сорвавшееся с места из-за чумы и отправившееся искать счастья в другом месте. Никто в них сейчас не признал бы двух фрейлин и беглого еврея.

 

Четырнадцать

Едва дверь за полицейским закрылась, Джейни вскочила и вцепилась в решетку, так, что побелели костяшки пальцев.

— Что здесь происходит? — гневно прошипела она и увидела в глазах Брюса настоящий страх.

— Постарайся успокоиться, — тихо сказал он. — Это просто недоразумение. Скоро все выяснится.

— Но с какой стати нас сунули сюда? Я всего лишь уронила сережку! Господи боже, у меня же ни бомбы, ни…

Брюс перебил ее на полуслове. Лицо его исказилось от страха.

— По-моему, сейчас не следует обсуждать это, — сказал он и оглянулся, будто ища глазами прослушивающее устройство.

«Идиот, — обругала его про себя Джейни. — Уж наверняка им слышно каждое наше слово». Но лишь кивнула, давая понять, что все поняла, и ничего больше не сказала.

В ту же секунду на пороге с чрезвычайно важным видом вновь появился тот самый биокоп, который тыкал им в спину стволом. Как и в первый раз, когда он их здесь запер, биокоп сунул в блок на стене пластиковую магнитную карту и нажал на какую-то кнопку. Раздалось звяканье, тихое, тише, чем то, с каким захлопывались двери, в стальной пластине, привинченной в камере Джейни к решетке, что-то зажужжало, и из прорези выполз плоский пластиковый пакет, внутри которого просвечивало какое-то одеяние. Биокоп через решетку протянул его Джейни, которая сначала оторопело на него уставилась, а потом робко взяла, повертела мешок перед собой и воззрилась на полицейского.

— Что это? — спросила она.

— Комплект стерильной одежды, — ответил биокоп. — Снимите с себя все и сложите там, — приказал он.

Джейни повернулась к Брюсу, и тут он вмешался.

— Будьте любезны, объясните нам, что происходит, — твердо и довольно резко произнес он, однако в голосе его не было и намека на гнев, чему Джейни несказанно изумилась.

Какой молодец, он сознательно не дает воли злости, и она решила последовать его примеру.

— Эта леди предприняла попытку проникнуть на закрытую территорию, доктор Рэнсом, — отозвался биокоп и повернулся к Джейни. Лица его было почти не видно под пластиковой маской. — У вас, мадам, нет доступа.

Мгновенно Джейни забыла о своих благих намерениях.

— Я не собиралась никуда проникать, — гневно сказала она. — Я уронила серьгу и подняла ее.

Охранник остался безупречно вежлив.

— Тем не менее, мадам, рука ваша пересекла границу, и сканер зарегистрировал вторжение. Он считает вторжением любое пересечение границы.

«Он считает, — подумала Джейни. — Будто бы он живой и у него больше власти, чем у оператора».

— Ради бога, — устало сказала она. — Я что, похожа на террористку?

— Смею заметить, мадам, у террористов нет особых примет, и не мое дело решать, кто вы. Этим занимаются в другом ведомстве.

Он показал рукой на пластиковый пакет:

— А теперь будьте любезны раздеться и наденьте костюм. Свои вещи можете сложить сюда. Заберете их позже.

Но Джейни не шелохнулась.

Охранник и на этот раз остался вежлив, но голос его стал строже.

— Прошу прощения, мадам, однако это не просьба, — твердо объявил он. — Прошу вас, делайте, что вам сказано.

— Нет, — сказала она, попятилась и прижалась спиной к противоположной стене.

Охранник начинал терять терпение. Брюс, молча следивший за этой сценой, понял, что она не намерена подчиняться ни под каким видом.

— Джейни, — сказал он наконец, — будет лучше, если ты выполнишь его требование. Иначе нас могут ждать крупные неприятности.

Взглянув на него, охранник кивнул.

— Совершенно верно, — сказал он. — Лучше не сопротивляться. Мы всего лишь прогуляемся в…

Она не дослушала, куда они собрались прогуляться.

— Пошел на хрен, — сказала она спокойно.

— Прошу прощения? — изумился охранник.

— Я сказала: пошли бы вы на хрен. Я с места не сдвинусь, пока мне не объяснят, что тут происходит. Я не сделала ничего такого, чтобы ко мне применялись подобные меры, и я требую…

— Джейни! — резко перебил ее Брюс. — Пожалуйста! Успокойся! — И, когда она наконец повернулась к нему, добавил: — С тебя всего лишь снимут отпечаток. У всех задержанных берут отпечатки, даже если они уже проходили через эту процедуру раньше. Тебе не сделают ничего плохого.

Она и сама знала, что это не опасно и не больно. Однако никто, даже самые ярые сторонники этой процедуры, не брались отрицать, что в этом есть нарушение неприкосновенности личности. Она еще крепче прижалась к стене, будто хотела просочиться сквозь камни и вырваться на свободу.

— Я не дам вам со мной это сделать, — сказала она резче, чем собиралась.

Охранник спокойно снял с плеча ружье и направил на Джейни.

— Как угодно, — сказал он, — однако я настоятельно советую вам переменить решение. Обязан предупредить, что за отказ вам вменят нарушение параграфа двести тридцать шестого Международного договора о биологической безопасности. По этому договору британское правительство имеет право проводить расследования и выносить обвинения в совершении преступлений, а за некоторые из них полагается смертная казнь. Здесь, в Британии, мадам, мы не церемонимся.

В отчаянии, цепляясь за последнюю надежду, Джейни заявила:

— Я требую, чтобы вы связались с послом…

— Вынужден вас огорчить. Нарушители договора не имеют права обращаться к посредничеству дипломатов, мадам. Джейни посмотрела на Брюса.

Тот был в ужасе.

— Джейни, — сказал он, — пожалуйста. Не упрямься.

— Разумеется, все зависит о того, как я доложу, — поддержал охранник. — Если вы сейчас передумаете и проявите добрую волю, ничего страшного не случится.

Взгляд ее перебегал с одного лица на другое. Брюс и охранник, оба, каждый по своим причинам, терпеливо ждали, что она скажет, в надежде, что она наконец проявит благоразумие. Она проглотила ком в горле и молча уставилась в пол.

Охранник помрачнел.

— Ну что ж, — сказал сурово. — Насколько я понимаю, из нашей беседы следует, что вам не по нраву формальная часть нашей правоохранительной системы и вы желаете перейти непосредственно к части наказания. — Он положил палец на спусковой крючок. — Не бойтесь. Пуля химическая, так что вы ничего не почувствуете. Мозг прекратит функционировать, прежде чем вы упадете на пол.

Взгляд ее заметался, перебегая от спрятанного под маской лица полицейского к умоляющим глазам Брюса.

— Пожалуйста, Джейни… Не валяй дурака, это всего только отпечаток.

Она поняла, что не выиграет этой битвы, и неохотно сдалась. Повернулась к охраннику и сказала:

— Не могли бы вы, по крайней мере, отвернуться, пока я переоденусь?

— Сожалею, мадам, не могу. Я обязан не спускать с вас глаз.

— Я отвернусь, Джейни, — сказал Брюс и тотчас же отвернулся. — Только не делай никаких глупостей. Все будет хорошо. Все будет хорошо.

* * *

Кэролайн показалось, что она провела в полубессознательном, смутном состоянии между сном и бодрствованием довольно долго. Грудь болела так, будто бы среди сна на нее навалилась страшная тяжесть. Было холодно, хотя, судя по тяжести, Кэролайн поняла, что укрыта.

«Господи, как же я разболелась, раз теперь для меня и одеяло весит будто мешок камней…»

Кэролайн не смогла открыть глаз. Казалось, ресницы слиплись и так и высохли, словно она во сне плакала, а сейчас у нее не было сил даже оторвать голову от подушки. Постепенно она все же стала приходить в себя, вспоминая обрывки сна. Снова она попыталась пошевелить руками. Руки не слушались, налившись страшной тяжестью. Кэролайн вяло этому удивилась, решив, что, видимо, ее что-то держит. Если открыть глаза… Лицевые мышцы не слушались тоже, и всякое движение, самое крохотное, вызывало такую боль, что Кэролайн немедленно бросила эти попытки. Она решила лежать и ждать, когда в голове окончательно прояснится.

Холодно, но она укрыта. Во рту пересохло, а тело липкое и влажное. Почти проснулась, но пошелохнуться не может.

Кэролайн сделала еще одно усилие, и на этот раз ей удалось разлепить глаза.

На ней, у нее на груди лежала какая-то груда. Нечто большое, тяжелое, завернутое в темную, будто хлопчатобумажную ткань… Она разглядела седые волосы, часть руки.

«На мне лежит не что-то, а кто-то!»

Изо всех сил напрягшись, она приподнялась и попыталась столкнуть незнакомца, но это ей не удалось, хотя тот и не думал сопротивляться. Огромным усилием наконец она сдвинула его с места, и он медленно пополз на пол.

«Матерь Божья, на мне лежал мертвец!..»

Наконец тело упало с громким стуком. Задохнувшись от ужаса, она схватилась за горло, хотела закричать и не смогла. Когда она наконец осмелилась посмотреть на пол, то возле своей кровати увидела мертвого, окоченевшего Теда Каммингса, который с искаженным в смертельном страхе лицом смотрел на нее.

Она слишком резко вскочила и пошатнулась от мгновенной вспышки чудовищной головной боли. От ужаса и отвращения пустой желудок взбунтовался, и Кэролайн устремилась в ванную, где ее не меньше минуты выворачивало наизнанку. Джинсы и фланелевая рубаха лежали там, где она их бросила накануне, и Кэролайн быстро оделась, бросив на пол промокшую от пота ночную рубашку.

Ее шатало, ей нужна была помощь. Она сразу подумала о Джейни, но та, скорее всего, еще в Лидсе. Почти бегом Кэролайн вернулась из ванной и снова воззрилась на труп.

Она не имела ни малейшего представления ни каким образом умер Тед, ни по какой причине, ни причастна ли сама она каким-нибудь образом к его смерти. Тут, чтобы понять причину, одним беглым осмотром было не обойтись. Лицо у него распухло, отекло, однако сам по себе отек ничего не значил, явных повреждений не было, крови тоже. Кэролайн казалось, что в беспамятстве она пробыла очень долго, и теперь она не знала, могло ли такое быть, чтобы она, сама того не сознавая, сделала что-то ужасное? Она была одна в чужой стране, где не к кому было обратиться за помощью, в стране, прославившейся своей полицией, которая в ситуациях, подобных той, в какой оказалась Кэролайн, действует немедленно и жестко. Тут она наконец осознала всю серьезность своего положения, и ей стало страшно, захотелось бежать, немедленно выйти из этой комнаты, не иметь ни малейшего отношения к трупу, валявшемуся на полу. Стремглав она выскочила за дверь, бросилась к номеру Джейни и услышала, как за спиной щелкнул замок. Она забарабанила в дверь. Никто не ответил, и она постучала еще раз. Теряя остатки сил, привалившись к двери, Кэролайн постучала еще. Никакого ответа.

Она решила вернуться к себе и тут же сообразила, что выскочила без ключа. В надежде, что дверь не защелкнулась, она попробовала повернуть ручку, но ручка не поддавалась Кэролайн вцепилась в нее, потрясла. «Господи, Джейни, где же ты?» Кэролайн прижалась к двери спиной и от бессилия заплакала.

Там, стоя у собственной запертой двери, она заметила в зеркале, висевшем на противоположной стене, свое отражение.

Волосы спутаны. Лицо похоже на один большой желтый синяк, на шее иссиня-черные пятна. Кончики пальцев тоже потемнели и заметно распухли. Вокруг глаз залегли черные тени, белки покраснели.

Она застыла, разинув рот, при виде этого кошмарного зрелища, и в эту минуту в лифте звякнул звонок, извещая о прибытии нового гостя на их седьмой этаж. В ту же секунду Кэролайн сообразила, что нельзя показываться на глаза посторонним. Она бросилась в конец коридора, где висел значок выхода, и толкнула дверь. Та, казалось, весила тонну. Едва лишь Кэролайн оказалась на площадке, двери лифта открылись. Кэролайн потихоньку прикрыла за собой дверь и, шатаясь, начала спускаться.

* * *

Джейни медленно шла по длинному коридору, тому самому, по которому их привели в камеру. Она была в пластиковом костюме, похожем на огромный презерватив, сквозь который просвечивало ее голое тело. При каждом шаге холодный пластик касался кожи, и от этих прикосновений ее бросало в дрожь. Ноги были обуты в одноразовые бумажные шлепанцы, и Джейни знала, что потом их немедленно уничтожат. В таких же шлепанцах она входила в операционную когда-то давно, миллион лет назад, когда Джейни была хирургом и все в ее жизни складывалось хорошо. Она вспомнила, как открывала боком распашную дверь, как стояла рядом с ней медсестра с перчатками наготове в ожидании, когда она вымоет руки. Звучала музыка Моцарта, обещая неизбежное выздоровление…

Тяжелая металлическая дверь пропустила их, с шипением въехав в стену, и снова сомкнулась, едва Джейни со своей свитой переступила порог. Следом за ней неотступно шли два биокопа, держа наготове карабины, чтобы в любой момент, если она ошибется, избавить ее от бремени этой, теперь несчастливой жизни. Мысль о том, что через несколько минут здесь у нее возьмут отпечаток тела, была ей невыносима. В Соединенных Штатах, где есть нормы права, охраняющие неприкосновенность личной жизни, такая практика была редкостью, хотя и там после Вспышки Конгресс все же пошел на уступки полиции. Но тем не менее в Штатах редко кто подвергается подобному унижению, и Джейни от всей души хотелось исправить свою ошибку, повернуть время вспять.

— Налево, — сказал ей в спину биокоп, и она послушалась, хотя внутри все кипело от негодования.

Ей хотелось повернуться совсем в другую сторону и бежать отсюда, бежать куда-нибудь подальше, спрятаться в тихом, зеленом саду, где чирикают птицы, где столько цветочной пыльцы, что от нее щекочет в носу. В профильтрованном стерильном воздухе этого коридора не было никаких запахов, присущих земле, запахов, которые хочется вдыхать снова и снова. Здешний воздух был сухим и безупречно чистым. В нем не было жизни.

За углом оказался еще один длинный коридор, и она пошла по нему мимо бесчисленных дверей в самый конец, где была еще одна двойная тяжелая дверь. «Должно быть, там», — подумала она. Они остановились, один из ее конвойных набрал код в цифровом замке, вмурованном в стену, и дверь медленно открылась.

Охранник сказал:

— Будьте любезны, войдите и не шевелитесь, пока дверь не закроется до конца. Инструкции вы получите по переговорнику.

Половинки двери с шипением снова съехались, и замок щелкнул, отрезав все пути к побегу. Джейни оказалась в крохотной комнате с небольшим возвышением в центре. «Значит, здесь». И ее проняла дрожь.

В пустой комнате ничего не было, кроме зеркал на всех четырех стенах. Джейни была уверена, что это зеркальные окна и с той стороны на нее смотрят невидимые биокопы, которые будут следить за процедурой от начала и до конца. Где они, с какой стороны? Может быть, со всех четырех? Может, они все бросают работу и приходят поглазеть?

Из маленького переговорника в потолке раздался голос:

— Будьте любезны, назовите свое имя.

На мгновение Джейни удивилась, как они могут его не знать, но потом вспомнила, что ее и впрямь ни разу не спрашивали. Все переговоры вел Брюс. Наверное, они решили, будто она просто его приятельница, которую он взял с собой в командировку. А документы в машине. «Этим Эйнштейнам даже в голову не пришло спросить у меня паспорт», — насмешливо подумала Джейни.

«Как хотите, Адольф, однако у меня возникло желание немного поиграть с вами и вашими штурмовиками…» — пронеслась в голове фраза из старого фильма.

Кашлянув, она ответила ясным, чистым голосом:

— Мерман. Этель Мерман.

За стеной возникла пауза.

— Доктор Рэнсом называл вас «Джейни».

Ха! Значит, и впрямь не знают!

— Джейни мое второе имя. В детстве я не любила, когда меня называли Этель, и все звали меня Джейни.

— Хорошо, мисс Мерман. Ответьте еще на несколько вопросов, а потом приступим к процедуре.

«Да уж конечно, вы приступите», — подумала она.

— Когда вы родились?

Спокойно, Джейни.

— Двадцать второго ноября тысяча девятьсот шестьдесят третьего.

— Где?

— Город Даллас, штат Техас. Соединенные Штаты.

За стеклянной стеной обменялись взглядами. Главный, отключив переговорник, сказал:

— Ну и попортит она нам кровь. Она-то думает, будто мы знали, что она американка.

Снова он включил переговорник.

— Хорошо, мисс Мерман. Насколько мне известно, Даллас красивый город. А теперь будьте добры, сообщите адрес постоянного проживания.

— Йокиуэй, Бостон, Массачусетс.

— Будьте любезны, по буквам.

— Йоки. Й-о-к-и-у-э-й…

— Благодарю вас, — перебил он. — Почтовый индекс?

«Ой! В жизни не знала», — подумала она и назвала первые попавшиеся девять цифр.

— Семейное положение?

Сердце мучительно сжалось. Она не любила этих вопросов.

— Вдова.

— Благодарю вас, мисс Мерман. Теперь краткий анамнез.

Джейни обдало жаром. «Они немедленно все узнают, едва только закончат. Зачем они спрашивают? Наверное, проверяют. Проверяют меня — что скажу не так».

— Сколько раз рожали?

— Один.

— Сколько детей?

Господи, когда же это прекратится!

— Детей нет.

— Репродуктивный статус?

— Стерилизована.

После этого в пустой комнате наступила тишина. Охранники просматривали ответы и обсуждали, как быть.

— Похоже, она совсем успокоилась, — сказал один. — Что, по-вашему, с ней делать?

Охранники уже понимали, что ситуация непростая и многое зависит от их решения. Задержанная не является британской подданной, заявляет, будто американка, и, судя по наглости и по акценту, говорит правду. Документов при ней нет, но ни оружия, ни других подозрительных предметов тоже нет.

— Может, позвоним наверх, пусть там решат?

Второй взвыл, услышав такое предложение.

— Господи, только не наверх. Он из нас котлеты сделает! А потом окажется, дело не стоит выеденного яйца, а нам придется отвечать.

Оба они помнили, как уже однажды у них был скандал, когда их шеф, присланный сюда каким-то деятелем из правящей партии, с хорошей родословной, но весьма средними умственными способностями, ни с того ни с сего принял вдруг несанкционированное решение арестовать гражданина США, повинного в ерундовом нарушении биологической безопасности, а потом разразился международный скандал. Напортачил-то он, а отвечать пришлось их коллеге, которого тогда уволили, лишив пенсии. Они это знали и не имели ни малейшего желания так же вляпаться. Знали они и то, что вплоть до получения ордера имеют право снять только самые общие данные.

— По-моему, она говорит правду, — сказал один охранник другому, показывая на график, сопровождавший ответы Джейни, и на место, где она отвечала на вопрос о детях. На графике были отмечены все физиологические реакции, соответствующие или нет нормальным, как на старом детекторе лжи. — Похоже, она потеряла ребенка во время Вспышки. Вон как среагировала на вопрос. Такой прыжок в кривой означает, что мы ей здорово сделали больно. По-моему, нужно провести все по-быстрому. Не похожа она на террористку.

— Да, наверное, — откликнулся второй. — Может, она и впрямь просто уронила серьгу.

Он пробежался пальцами по клавиатуре, набрав ее имя, и посмотрел на экран.

— Мерман, — сказал он. — В криминальных архивах не значится, с террористами не связана, ни с одной группировкой, по крайней мере в Европе. Неплохо было бы вот так запрашивать банк данных в Штатах. Честно говоря, не понимаю, с чего это они не дают туда заглянуть.

— Они любят, когда их сначала хорошенько попросят. «Биологов» показывают, и на том спасибо. Но когда сканер засек ее, соответствий не нашлось ни по каким системам. Если бы ее арестовывали, если она когда-то была под следствием, то какая-нибудь информация нашлась бы, хоть два слова. О ней ничего. Так что давай только снимем отпечаток и на этом закончим.

Оба одновременно кивнули.

Первый снова нажал рычажок внутренней связи.

— Все в порядке, мисс Мерман, больше нет вопросов. Сейчас к вам придет женщина и подключит вас к аппарату.

* * *

Ничего не понимая, испуганная Кэролайн очнулась, лежа на площадке между седьмым и шестым этажом, и отчаянно пыталась припомнить, как здесь оказалась. Падая, она ударилась головой, отчего потеряла сознание и не сразу пришла в себя. Она понимала, что находится на лестничном пролете, однако понятия не имела, зачем туда забрела. В конце концов, ничего не придумав, она попросту решила поскорее оттуда убраться. Идти вниз было легче, чем вверх, и она двинулась вниз, цепляясь за перила, еле волоча ноги по холодному цементному полу.

Добравшись до низа, она увидела дверь, над которой горел красным светом значок выхода, и решила здесь выйти. Она знать не знала, что находится по другую сторону, но едва ли там было хуже, чем на темной, холодной лестнице. Кэролайн оторвалась от перил, выпрямилась и, добравшись до железной двери, изо всех сил налегла на ручку. Дверь открылась, и в ту же секунду над головой Кэролайн взвыл сигнал тревоги, от которого она окончательно перестала соображать. Голова от воя сирены была готова вот-вот расколоться. Кэролайн, зажав уши, стремглав выскочила прочь и оказалась в крохотном, заросшем травой дворе, отделявшем гостиницу от соседнего здания. Не желая попадаться никому на глаза, она неуклюже побежала в сторону, противоположную от ярко освещенной улицы, в темный проулок.

Там она остановилась немного отдышаться и услышала, как приехали пожарники. Оглянувшись, увидела даже точки фонариков на их касках, когда они выскакивали из машины. Кэролайн отчетливо понимала, что нельзя дать себя обнаружить и нужно быстрей уходить. С трудом она опустилась на четвереньки и, испытывая мучительную боль, поползла туда, где было темно.

Проползши так в глубину переулка, она решила, что теперь с улицы ее не увидят и никто ни в чем не заподозрит. Задыхаясь от напряжения, продрогшая, Кэролайн перевернулась на спину и легла. Тут все ее страхи вновь нахлынули на нее с новой силой. В довершение ко всему начали мерзнуть ноги, и Кэролайн сообразила, что забыла обуться. Виски готовы были разорваться от боли, шея болела нестерпимо. Все-таки, чтобы оценить обстановку, девушка всем телом повернулась назад, осмотрела улицу, и при этом усилии слезы брызнули у нее из глаз.

Когда глаза ее постепенно свыклись с темнотой, она, к смятению своему, обнаружила, что не одна в переулке, что рядом лежат неподвижные темные фигуры. Мужчины это были или женщины, мертвые или пьяные, она не знала, но ясно было, что это уж никак не обычные, нормальные люди. Кэролайн замерла и некоторое время неподвижно ждала, проверяя, спят они или нет.

Через полчаса, показавшиеся ей вечностью, пожарники наконец убедились, что никаких очагов возгорания нигде в гостинице нет. Вскоре они уехали, и звук их мощной сирены затих где-то в переплетении улиц. Кэролайн попыталась встать, но голова у нее закружилась, и она упала. Приземлившись на ягодицы, она сильно ударилась, и боль пронзила все ее измученное недугом тело, отозвавшись в одеревеневшей шее, под мышками и в паху. В конце концов она бросила попытки подняться и ползком подкралась к спящему, который был ближе других. Осторожно, чтобы не разбудить, она сняла с него башмаки и сунула в них замерзшие ноги. Потом, с трудом выпрямившись, сделала несколько шагов и двинулась в глубину проулка в поисках безопасного места.

Бродяга, с которого она сняла башмаки, тем временем тихо сел и потянулся к лежавшей ближе других женщине, такой же оборванной, как и он сам. Осторожно он похлопал ее по плечу и сказал:

— Идем. Она вышла.

Женщина немедленно проснулась и села, потирая глаза. Они оба поднялись и тихо двинулись следом за мисс Портер, стараясь держаться в тени.

Выбравшись из проулка, Кэролайн привалилась плечом к фонарю, стараясь не упасть, и оглянулась в поисках следующей опоры. Ей было страшно оставаться на улице, но двигаться она уже едва могла. В окне ресторанчика, оказавшемся перед ней, были видны нарядные люди, и теплый свет свечей ласково освещал их чистые лица. Они занимались тем же, что она делала сотни раз: просто спокойно сидели в маленьком ресторане, пили, смеялись и наслаждались жизнью. Она, полуживая, стояла в нескольких шагах от них, обнимая фонарь, в чужих, украденных башмаках. Как так могло случиться, что за такое короткое время она оказалась отделена от этих людей будто стеной? «Я будто смотрю кино про свою прежнюю жизнь, — с горечью подумала она. — Я больше ей не принадлежу».

В дверях ресторана показался мужчина. Он был хорошо одет, чисто выбрит, и он твердо и решительно направился в ее сторону. «Он решил мне помочь, — с благодарностью подумала Кэролайн. — Он не в форме!» Она улыбнулась ему, решив, что этому человеку вполне можно доверять.

Два ее преследователя, нырнув в тень, затаились и издалека наблюдали, как незнакомец подошел к Кэролайн.

— Что делать?

— Просто смотреть. И держись поближе. Больше мы ничего не можем сделать.

Из своего укрытия они услышали, как Кэролайн говорит:

— Слава богу, мне так нужна помощь.

Но человек встряхнул ее за плечи.

— Тебе уже ничем не поможешь, — в ярости прошипел он. — Наркоманка проклятая! Сколько еще тебя гонять от моих окон?!

И не успела она опомниться и что-нибудь возразить, он поволок ее, едва стоявшую на ногах от кашля и бессилия, в соседний проулок, где грубо швырнул на растрескавшийся тротуар.

Погрозив ей кулаком, он сказал:

— И не смей возвращаться, или на этот раз я даже не буду вызывать полицию. Сам с тобой разберусь.

Он пошел обратно и потер руки, а потом брезгливо отряхнул их о штаны. Преследователи Кэролайн видели, как он кашлянул в кулак, а потом нервным жестом прошелся по волосам.

Ошеломленная, Кэролайн лежала в проулке, медленно проваливаясь в беспамятство. Когда ресторанчик остался позади, преследователи, держась в тени, припустили бегом и бежали, пока не увидели девушку. Оборванка обошла ее сзади и присела на корточки возле стены, а ее приятель подкрался к безжизненному телу Кэролайн. Остановился в шаге и тоже присел, притворившись, будто бы спит, но продолжая следить за ней из-под прищуренных век.

Когда Кэролайн наконец пришла в себя, свет в проулке уже посерел: приближался рассвет. С трудом она села и огляделась. Взгляд упал на скорчившегося рядом спящего человека. Был ли он здесь, когда она сюда попала? «Не помню, подумала она. — Почему я ничего не могу вспомнить?»

Вздохнув поглубже, Кэролайн хотела подняться, но едва только воздух коснулся легких, грудь свело от напряжения. От неожиданной боли она зашлась сухим, лающим кашлем. Откашлявшись, все-таки встала и тут же снова упала на землю.

«Придется выбираться отсюда». Она поднялась на четвереньки и медленно поползла мимо спавшего человека, от которого исходил отвратительный запах. Она тащилась к выезду из проулка, едва волоча по земле ноги в слишком больших для нее краденых башмаках.

Едва она отползла подальше, грязный оборванец открыл глаза и прокрался к месту, где караулила его подружка.

— Пробирается в конец проулка, — сказал он шепотом.

— Пойду добуду тележку и буду ждать там. Пожелай мне удачи, — так же шепотом отозвалась женщина.

— Удачи, — сказал он и молча проследил за ней взглядом, когда она двинулась в противоположную сторону.

То ползком, то на карачках, Кэролайн все же выбралась из проулка и увидела рядом с собой скамью. Голова была в тумане, мысли путались, и в этом состоянии скамья показалась ей желанной целью. Если она до нее доберется, то все уладится, будет уже не так страшно. Скамейка стояла пустая, и Кэролайн решила пока здесь остановиться, дать отдых измученному телу, а потом думать, что дальше.

Подтянувшись, она повисла на краю скамьи. Тотчас же прилетела стайка голубей, закруживших возле ее ног, и Кэролайн из последних сил попыталась их прогнать. «Крысы крылатые, — подумала она. — Любители дармовщины».

— Я тоже их не так чтобы люблю, — произнес незнакомый голос.

Кэролайн подняла глаза и увидела рядом с собой оборванку в очень странной одежде с драной коричневой сумкой, висевшей через плечо. Та улыбалась, опираясь на ржавую, со сломанными прутьями тележку из магазина самообслуживания. Тележка была пустая, если не считать нескольких газет, явно не один день провалявшихся на улице.

— Ничего, если я посижу рядом с вами? Устала немного.

Кэролайн слабо пожала плечами, показав жестом, что не имеет ничего против. Женщина была тучная, и скамейка прогнулась, когда она села рядом, заняв большую ее часть.

— У вас вид тоже усталый, — сказала оборванка, обращаясь к Кэролайн. — Вы не заболели?

У девушки не осталось сил на вежливые беседы, но она все же ответила еле слышно:

— Немного.

Оборванка заулыбалась.

— Трудная была ночка, да? — Она наклонилась к Кэролайн и доверительно сообщила: — Бывали и у меня трудные ночки. Одни до сих пор помню, другие лучше бы и забыть! — Незнакомка, от души рассмеявшись, хлопнула себя по коленке. — Я, конечно, тогда была моложе и еще хорошенькая, так что и на меня тогда обращали внимание.

С усилием Кэролайн вскинула на нее глаза, подумав про себя, сколько же лет прошло с тех пор, как эту бродяжку считали хорошенькой. А та, поймав ее взгляд, сказала:

— Понимаю, о чем вы, похоже, подумали. Как эта старая ведьма могла когда-то кому-то нравиться? Ну, знаете ли, всегда нужно быть готовым к тому, что самое невероятное, то, во что бы ты никогда не поверил, вдруг оказывается правдой.

«Боже мой, — подумала Кэролайн, — я уже и не знаю, во что бы я поверила…» Из угла глаза у нее выкатилась слеза.

Глядя на эту слезу, оборванка положила ладонь на руку Кэролайн.

— Ах господи, вот я пришла и огорчила вас. Простите меня, — сказала она.

Кэролайн взглянула на нее, но слезы застилали глаза, и лицо женщины расплылось. Когда же наконец она его разглядела, то увидела, что странная незнакомка улыбается ей. При нормальных обстоятельствах это вряд ли понравилось бы Кэролайн. Женщина была грязной, со спутанными волосами, непонятного возраста, а во рту не хватало многих зубов. Не тот круг… Но тем не менее ей вдруг стало наконец спокойно.

«Полный кавардак», — подумала Кэролайн и покачала головой, делая женщине знак, что та ничем перед ней не виновата.

— Ну, значит, вы сами чем-то огорчены. Вы не потерялись случайно?

Преодолевая боль, Кэролайн кивнула. И невольно сморщилась от боли.

— И я, бывало, терялась, — сказала женщина, — но ничего, всякий раз потом все образовывалось. — Она похлопала Кэролайн по руке. — Думаю, и у вас со временем все образуется. Все будет хорошо.

Со временем… хорошо… образуется… Слушая эти замечательные слова, Кэролайн медленно повалилась на скамью, теряя сознание. Усталость после долгой, бессонной ночи вдруг навалилась на нее всей тяжестью, и истерзанное болезнью тело не выдержало и отключилось, чтобы избавиться от бремени мыслей, от необходимости двигаться, требовавших от него сил больше, чем было.

Незнакомка ничего не сказала и ничего не предприняла. Спокойно она ждала, когда Кэролайн окончательно потеряет сознание, а когда та упала на скамью, погладила своей грубой рукой грязные волосы Кэролайн.

— Отдыхай. Теперь я о тебе позабочусь.

На обширных ее коленях лежала старая сумка, и женщина, хорошенько сцепив пальцы, положила на нее руки и сидела молча возле своей беспомощной подопечной, глядя на проходящих мимо прохожих. Однако благополучные лондонцы не смотрели в ее сторону, стараясь не замечать, ибо если обратить внимание, то придется что-то сделать и чем-то помочь. То и дело женщина проверяла, дышит ли Кэролайн, а когда беспамятство сменилось глубоким сном, поднялась и сложила свои пожитки в тележку. Потом аккуратно подняла девушку со скамьи, проявив удивительную силу, и тоже положила в тележку поверх своей рухляди. Тихо свистнув, заглянула в проулок, где ее ждал приятель. В ответ он махнул рукой.

Она порылась в кармане засаленного платья, нашла несколько крошек и бросила засуетившимся голубям. Потом налегла на ручку тележки и, что-то бормоча себе под нос, повезла куда-то свою добычу.

* * *

Одно из зеркал отодвинулось, открыв проход, откуда появилась улыбающаяся женщина в зеленой форме биокопа.

«Медсестра, — решила Джейни. — Парабиокоп?»

Та толкала перед собой тележку с какими-то медицинскими инструментами. Несмотря на страх, Джейни стало любопытно узнать, что лежит на столике в безупречно чистой стальной кювете. Что-то там было странное и жутковатое — длинные металлические зонды, зажимы, липкая лента и тому подобные вещи, отнюдь не внушившие Джейни никакого доверия и вызвавшие лишь беспокойство о том, что здесь произойдет через несколько минут, однако вид их все же ее заинтересовал.

— Будьте любезны, снимите защитный костюм, — сказала женщина.

— Но под ним у меня ничего нет.

— Да, мадам, я понимаю, — ответила та сочувственно, но голосом, не допускающим возражений. — Приношу извинения за возможный дискомфорт, однако во время процедуры на вас не должно быть никакой одежды. Это медицинское обследование. Наличие на одежде любых микроорганизмов может исказить результаты.

«Сколько передо мной прошло обнаженных больных, — подумала Джейни. — А всегда ли и я считалась с их чувством собственного достоинства?» Со стыдом вспомнила она одного мужчину, которого им привезли для операции в нижней части брюшной полости. Пока его готовили, они, она и ее команда, заметили слишком маленький пенис и посмеивались над ним, зная, что под общим наркозом он ничего не услышит. «Не должен был услышать», — подумала Джейни, мучаясь от стыда еще больше.

Ей и хотелось бы думать, что предстоящее ей и впрямь всего лишь медицинская процедура, но не так-то просто обмануть себя. «Карма, — крутилось у нее в голове, — расплата». С тревогой она еще раз оглядела крохотную комнату, остановившись на зеркальной панели. Она чувствовала на себе взгляды невидимых охранников, разглядывавших ее с той стороны зеркального стекла, оценивая каждое ее движение, когда сбросила с плеч и перешагнула через упавший к ногам костюм. Женщина в зеленой форме немедленно подняла его и сунула в желтый пластиковый пакет.

Затем она вручила Джейни пластиковую шапочку для волос и пластиковый воротник, на котором было написано «Этель Дж. Мерман».

— Будьте любезны, заправьте волосы под шапочку, наденьте воротник и встаньте на возвышение. Не двигайтесь. Для начала пройдете очистку, нужно стерилизовать кожу.

Джейни услышала, как над головой открывается люк. Подняв глаза, она увидела отъезжавшую в сторону большую панель. Когда люк открылся полностью, из него появился цилиндр, по форме напоминавший силосный бункер, закрывший ее со всех сторон. В нем блестели металлические форсунки.

— Будьте любезны, поднимите руки, сомкните над головой. Закройте глаза и не открывайте, пока вас опрыскают дезинфицирующим раствором.

Сотни фонтанчиков голубоватой жидкости той же температуры, что ее кожа, забили из форсунок. Джейни не догадалась заранее набрать в легкие побольше воздуха и едва не задохнулась, пока в нее летели колючие, как иголки, струи. Когда струи иссякли, над головой заработал фен, и мощный поток безжизненного воздуха согнал голубоватую жидкость с ее тела под ноги на возвышение. Оттуда выползла вакуумная сушилка, мгновенно втянувшая в себя влагу. Фен переключился на другой режим и заработал, как обычный фен в парикмахерской.

Когда кожа высохла, женщина вручила Джейни тонкое голубое полотенце, велев насухо вытереть все складки тела, куда воздух мог не добраться.

— Возможно, следующие несколько минут покажутся вам не слишком приятными, однако я настоятельно советую проявить добрую волю, — сказала она, и Джейни показалось, будто в голосе у нее мелькнула нотка сочувствия. — Для вас будет лучше, если вы не станете сопротивляться. Тогда все закончится быстро. И мы получим точный результат. Иначе придется повторить.

Зонды, которые Джейни разглядела на столике, заключенные в пластиковую оболочку («Механический презерватив», — подумала Джейни), были смазаны надлежащими составами и введены во все открытые полости ее тела. На пупок, соски, в нескольких местах на грудной клетке, на закрытых веках и кончиках пальцев были прилеплены квадратики липкой ленты с внедренными радиодатчиками, которые передавали информацию.

— Почти готово, постарайтесь не двигаться, — велела женщина. — Скоро все закончится.

Джейни старалась не шевелиться, но была не в силах унять охватившую ее дрожь. Теперь ей было не видно, чем занимается женщина, но она услышала ее голос:

— Осталась всего одна процедура.

Придвинув табурет, она сняла с Джейни шапочку, подняла волосы, собрала на затылке, и немедленно их втянуло в другую, опустившуюся вниз вакуумную шапку.

Словно пытаясь утешить Джейни, медсестра сказала:

— Раньше волосы приходилось брить. Это все же намного лучше, не так ли?

Через ленту, заклеившую ей рот, Джейни только и смогла глухо промычать:

— Бабого лубу.

— Вот и хорошо, мисс Мерман. Мы почти закончили.

Из люка над головой спустились восемь панелей, вновь закрывшие Джейни со всех сторон. Она их не видела, а выползли они так тихо, что она почти ничего и не услышала, но отлично почувствовала, как вздрогнул под их тяжестью пьедестал, на котором она стояла.

Ей хотелось закричать, но рот был заклеен. «Интересно, — подумала она, — как бы реагировала на такой кошмар бесстрашная Этель Мерман».

Да конечно, пела бы песни, решила Джейни и принялась припоминать старые любимые песни. «Если буря бушует вокруг, подтянись и не унывай… Я просто стою и вспоминаю то, что мне нравится…»

Раздалось тихое жужжание, и из панелей появились крохотные металлические щупы, каждый из которых, коснувшись кожи, мгновенно остановился, таким образом сформировав идеальную модель ее тела.

— Пожалуйста, не шевелитесь! Всего несколько секунд.

В этой ловушке, когда на нее были наставлены десять тысяч электронных датчиков, чувствуя себя будто в кошмарном сне, Джейни не могла даже петь. Она стояла внутри изощренного пыточного механизма, не в состоянии даже вздрогнуть, и слышала, как раздались какие-то щелчки и датчики загудели, передавая данные в главный компьютер.

Она вспомнила любимый эпизод из своего детства — шестнадцатый день рождения, когда ее тетка, модный в те времена ювелир, подарила ей нитку безупречного чистого жемчуга. Джейни убежала в свою комнату и, встав в полный рост перед зеркалом, сбросив с себя все, надела ожерелье, любуясь его мерцающим блеском, потом рассмеялась от счастья и крикнула, представив себе микрофон:

— Выношу благодарность всем устрицам, подготовившим для меня этот день…

Она вспоминала тот день, чтобы не сойти с ума, чтобы не закричать от страха, пока стояла, обнаженная, среди отвратительных, касавшихся кожи датчиков, в номерном ожерелье из безупречно чистой пластмассы. Волосы, схваченные вакуумным устройством, стояли дыбом, костяшки пальцев побелели. Ей было страшно. Снова и снова она представляла себя юной девочкой, невинной и полной счастливых надежд, едва только начинавшей ощущать себя женщиной. О том, что она стоит посреди холодной, пустой комнаты, под пристальными глазами охранников, немолодая, начавшая увядать, Джейни старалась не думать. А когда через датчики прошел ток, через кожу, через все ее существо, и они безупречно синхронно отметили каждую клетку, молекулу, каждый атом ее существа, Джейни беззвучно зарыдала над утраченной невинностью и всеми рухнувшими надеждами.

 

Пятнадцать

По разбитой, пыльной колее они ехали из Виндзора в замок, где Адель провела свое детство, когда еще не служила фрейлиной Изабеллы.

— Я столько раз ездила этой дорогой, что помню здесь каждый валун и каждое дерево, — сказала она. — Кажется, на послушной лошади я могла бы проехать ее с закрытыми глазами.

— А как вам эта? — спросил Алехандро.

— Очень хорошая кобыла. Посмотрите сами, — сказала девушка.

Она ехала впереди по узкой колее, чтобы показывать дорогу. Так что он, заехав вперед, поравнялся с ней и увидел, что Кэт дремлет, прижавшись к груди Адель. «Хорошо ей», — подумал он с некоторой долей зависти.

В лесу было прохладно и тихо. Тишину нарушал только их негромкий разговор да стук копыт. Лишь ястреб, прокричавший высоко в небе, казалось, посягнул на их уединение.

День был теплый, воздух пахнул сладкими цветами, и Алехандро, хотя и помнил, чем могло закончиться их путешествие, был почти счастлив.

— Трудно поверить, что в этом мире столько бед и тревог.

Адель глубоко вздохнула, и грудь ее поднялась. Кэт заерзала, и Адель прижала ее к себе покрепче.

— Мои тревоги еще впереди, — сказала она.

— Почему?

— С тех пор как умерла моя мать, я единственная наследница всех земель и владений отца, — отвечала Адель. — А они огромны.

— Не понимаю, — сказал он. — Каким образом может богатство стать причиной тревоги?

— Как любил говорить мой отец, деньги делают деньги. Чтобы не растерять богатство, нужно много работать. Мой отец был умным и трудолюбивым человеком, и он хорошо управлял своим хозяйством. Сына у него не было, так что он всему научил меня. Теперь я хозяйка всего его наследства и обязана следить за тем, чтобы все было в порядке, а мои арендаторы ухаживали бы за домами и за землей как положено. Отец говорил, что лучший способ убедить их соблюдать договор — самому делать то же самое. Он был для них хорошим лордом.

— А вы хорошая леди?

— Стараюсь, — сказала она. — Мне повезло, у меня прекрасный управляющий, который работал на моего отца задолго до моего рождения. Но конечно, когда мы приедем, все равно придется засесть за бумаги. В последний раз я была дома уже почти год назад. Тогда умерла моя матушка, да благословит Господь ее душу. Ее похоронили в нашей усыпальнице. Кое-что из ее вещей я взяла с собой в Виндзор. Тот самый крест с рубином, который вам, кажется, так понравился, тоже принадлежал ей.

— Вы, значит, заметили?

— Я следила за вашим взглядом. Он немало для меня значит.

— Значит, вы счастливая женщина, ибо мой взгляд всецело поглощен вами.

— Да, думаю, я счастлива так, как только может быть счастлива женщина в этом мире.

— И я тоже счастлив, — сказал Алехандро.

Они ехали молча, радуясь тому, что они вместе, до тех пор, пока Адель не заметила одно высокое дерево.

Показав на него, она сказала:

— За этим деревом поворот направо. Уже почти приехали.

Едва они въехали во двор, из дома выбежала толстая домоправительница. Увидев хозяйку, она, не помня себя от радости, со всех ног кинулась к колоколу. Адель пыталась ее остановить, но колокол зазвонил на всю округу.

— Сейчас все соберутся, — сказала экономка. — Наш колокол отовсюду слышно.

— Он и черта разбудит, — добавил Алехандро, спрыгивая с седла.

Он забрал у Адели девочку, та проснулась и в первый момент растерялась. Алехандро взял ее за руку и что-то шептал на ухо, пока Кэт не пришла в себя после сна и не поняла, где она. Адель, спешившись, подошла к ним и стояла рядом.

Счастливая экономка громко изливала восторги по поводу прибытия своей любимицы. Откуда-то из служебных построек появился управляющий и тоже присоединил к ней свой голос. Со всех сторон слышались приветствия, которыми их встретили и в доме, где тотчас поднялся переполох.

Адель оказалась отличной хозяйкой. Она раздавала приказы спокойно, но твердо.

— Приготовьте для Кэт мою комнату, — велела она экономке, — для меня матушкины, а доктора Эрнандеса отведите в покои отца.

— Как пожелаете, миледи, — с готовностью отозвалась старая экономка. — Я буду только рада слышать, как эти комнаты снова оживут.

— А я рада слышать голоса, знакомые мне с детства, — сказала Адель и, оглянувшись, не слышит ли Кэт, добавила: — Жаль, мы ненадолго. Мы сопровождаем Кэт в Лондон к смертному одру матери, после чего должны будем немедленно вернуться в Виндзор.

Затем она снова заговорила громко.

— Накройте большой стол, — скомандовала она, — и пригласите всех управляющих. Приглашаю их с нами отобедать. — И, подмигнув девочке, добавила: — Не забудьте про сладкое для ребенка, если оно, конечно, найдется среди наших запасов. Поторопитесь, ибо, как только мы стряхнем с себя дорожную пыль и умоемся, у нас у всех будет отличный аппетит.

Алехандро, наблюдавший за этой сценой, представил себе в этот момент Адель рыжеволосой девчонкой, годами не старше Кэт, чей смех радовал эти холодные стены. Образ был настолько чудесный, что на сердце у него потеплело. Раньше он не задумывался над тем, как жила Адель и чем занималась до того, как стала фрейлиной принцессы, а сама она не рассказывала. Но владения ее оказались немногим меньше некоторых королевств. «Конечно, ей незачем торопиться замуж, — подумал он. — Пока у нее хороший управляющий, ей не о чем беспокоиться». И тут же не менее ясно понял, что на такой лакомый кусочек найдется немало охотников, и король, скорее всего, выдаст ее замуж отнюдь не по любви. Он даже вздрогнул при мысли, что мужем Адели может стать какой-нибудь рыцарь, готовый на все ради ее земель, но не ради нее самой.

В конце обеда Адель принялась хвалить экономку, умудрившуюся за столь короткое время подать все как положено.

— Вы накрыли прекрасный стол. Даже, насколько я вижу, успели испечь медовый пирог! Да какой огромный, нам всем и не съесть!

Подмигнув, экономка сказала:

— Ах, леди Адель, да разве маленьким девочкам бывает много сладкого пирога?

Адель посмотрела на Кэт, успевшую перемазать медом и руки, и щеки. Глаза у девочки слипались.

— Думаю, нет, но бывают слишком длинные дни. Она устала, — сказала Адель. — Кажется, ей пора в постель.

Кэт не протестовала, и экономка увела ее в детскую, где еще не так давно жила маленькая Адель.

Едва они ушли, Адель, повернувшись к главному управляющему, попросила представить отчет.

— Как вы можете видеть сами, миледи, судя по накрытому столу, мы еще сводим концы с концами. Доходы наши еще не сократились.

— Если я вас правильно поняла, то у других они сократились?

— Чума унесла слишком много жизней. Не хватает рук собрать урожай! — объяснил он. — И мы потеряли четверых арендаторов, однако у них как раз были не самые лучшие участки. Остальные, чтобы не сгноить зерно на корню, помогают и нам, и друг другу. Разумеется, за небольшую плату.

— Естественно, — согласно кивнула Адель. — У меня никто не должен работать задаром, всякий труд должен быть вознагражден. А что с шерстью? Как прошла стрижка?

— В этом году Господь и тут был к нам милостив, — ответил управляющий. — Шерсти настригли много.

— А цены? Есть ли кому сейчас покупать шерсть?

— Конечно, спрос упал, но, как только все успокоится, все вернется на круги своя. Лично я не вижу причин продавать шерсть сейчас. Мы вполне можем себе позволить придержать ее на год или на два. Чтобы покрыть расходы, у нас есть другие статьи, и лучше бы подождать, пока цены не станут снова нормальными.

— Тогда так и поступим, — заключила Адель и перевела взгляд на остальных, прибывших из разных концов ее огромного имения. У всех был одинаково озабоченный, мрачный вид. — Насколько я понимаю, вам еще многое нужно мне рассказать. Говорите смело.

С горечью принялись рассказывать они о постигших их переменах. Все изменилось. Все стало непрочно, и каждый сомневался даже в том, будет ли он завтра жив. Повсюду кругом было горе, в каждой семье хоронили близких. Судя по их рассказам, Адель показалось, что из тех, кого она знала и помнила, осталась едва ли половина.

— Нет таких домов, где не оплакивали бы родных, — сказал главный управляющий. — Смерть повсюду. К ней даже начали привыкать, и чужая утрата теперь уже не вызывает прежних чувств.

Адель погрустнела, слушая эти печальные новости, лицо ее омрачилось. Она отпустила всех, кроме экономки и главного управляющего, которым дала распоряжения на следующее утро. Потом, выяснив у Алехандро, не нужно ли ему еще что-нибудь взять с собой в дорогу, и не услышав от него никаких просьб, она поблагодарила за службу и отпустила обоих. Наконец они остались вдвоем.

* * *

Сердце билось как сумасшедшее. Алехандро сидел за столом лицом к лицу с первой и единственной женщиной, которая пробудила в нем любовь, и знал, что вскоре наступит время, когда он будет не в силах ее скрывать.

«Вот и нет принцессы, которой все время что-то нужно. Нет моего слуги, который продал бы нас принцу за монету, — подумал он, чувствуя, как стучит в висках разгоряченная кровь. — В этом доме Адель сама хозяйка своей судьбы. И, хвала Господу, моей тоже».

— Адель, — тихо сказал он, только потому, что ему хотелось без конца слышать, как звучит ее имя. — Я сам не понимаю, что со мной творится.

— Алехандро, — почти выдохнула она. — Не нужно объяснять. Все понятно и без слов. И в моем сердце тоже смятение.

Так они и сидели, глядя друг на друга и настолько друг другом поглощенные, что не заметили, как легкий вечерний сквозняк превратился в холодный ночной ветер, и просидели так до тех пор, пока один факел не начал гаснуть. В зале неожиданно похолодало, и Алехандро, быстро поднявшись, закрыл ставни на окнах. Когда он снова повернулся лицом к столу, Адель неожиданно оказалась от него в одном шаге. Он не слышал, как она подошла. «Она ходит легко, как кошка, и с такой же грацией», — подумал он. Она подняла его руку, взяла в свою и гладила линии на его ладони. И так они долго стояли, наслаждаясь прикосновениями, и Адель, прикрыв глаза, что-то бормотала до тех пор, пока Алехандро, не отнимая руки, не погладил ее по щеке.

— Адель, — сказал он, — боюсь, если мы будем себе такое позволять, я потом не смогу вынести одиночества всех грядущих ночей, когда мы вернемся. В Виндзоре не так просто уединиться.

— А я боюсь, что если мы не будем себе ничего позволять, я потом не прощу себя целую вечность, ибо один Господь знает, доведется ли нам еще раз быть вместе.

Страх и радость, воедино слившись, затопили его сердце, и было не различить, где кончается страх и начинается радость. В нем шла борьба, вера боролась с чувством. Он был то счастливым влюбленным, обнимавшим свою возлюбленную, то правоверным иудеем, принявшим на себя долг блюсти законы истинной веры, обычаи семьи и предков. И еще он думал о том, что на груди у него выжжена отметина, выдававшая, кто он такой.

В темноте, утешался он, она ничего не заметит. Она будет занята другим и не почувствует шрама… А что, если почувствует? Предаст ли она его тогда?

«Нет, не предаст, — решил он. — Она меня любит. В этом я уверен. И разве не написано в Талмуде, что, когда человек предстанет перед Творцом, он ответит за все те радости, которые отверг?» Его Бог требовал, чтобы каждый прожил свою жизнь, вкусив от нее всю радость, и помнил всегда, что всякая жизнь может быть отнята в любой момент.

— Одному Богу известно, сколько мы проживем, успеем ли раскаяться в содеянном, — наконец сказал Алехандро. — Мне вдруг расхотелось все оставлять в Его воле.

Он обнял Адель и признался:

— Я еще никогда не был с женщиной.

— И я не была с мужчиной.

— Тогда будем учиться друг у друга, — сказал он и поцеловал ее.

* * *

От владений Адели до дома матери Кэт было недалеко, всего только час пути, и девочка, чувствуя, что они подъезжают к цели своего путешествия, расхныкалась. Алехандро смотрел на нее с участием, не представляя себе, какие мрачные мысли терзают эту милую головку. «Ей должно быть ужасно страшно, — подумал он, — как было бы страшно мне ждать, что вот-вот я увижу, как умирает мать. Возможно, страшнее всего для нее утратить надежду когда-нибудь наконец близко узнать ту женщину, которую она могла бы назвать матерью». Кэт была едва знакома с той, что родила ее от английского короля, и теперь, похоже, никогда не сблизится с ней. Хотя едва ли девочка осознавала, что терзает ее юное сердце.

«Но я-то очень тебя понимаю, детка, — подумал он, — у меня тоже нет настоящего дома». Он не знал, понимает ли девочка, что ей сейчас предстоит. Но ей не нравилось это путешествие, и она боялась увидеть ту, ради которой они отправились в путь.

А он не мог не быть счастлив, потому что именно это путешествие принесло ему неизъяснимую радость. Вся боль и горечь последних месяцев развеялись в прах за одну только ночь и, несмотря на то, что мир вокруг него был повергнут в хаос, его переполняла радость, сердце пело от счастья. Он то и дело переглядывался с Адель и видел в ее глазах, что и она чувствует то же самое. Когда глаза их встречались, кровь бурлила в жилах, и счастье становилось так велико, что сердце едва не рвалось на части.

Она не заметила его шрама. И, неискушенная в любовных делах, кажется, не поняла, что он отдал часть своей плоти Богу. Поняла или нет, но ничего не сказала. Единственное, что он слышал от нее вчера, — это слова любви и блаженные стоны, отзвук которых до сих пор стоял у него в ушах.

Сейчас, при Кэт, она говорила с ним как с чужим, не желая разглашать их тайну.

— Мы прибыли к цели нашего путешествия, месье, — сухо сказала она, кивнув на скромный, но хороший дом, стоявший у перекрестка.

Спешившись, Алехандро принял из рук Адели девочку. Нервно прокашлялся, собираясь как можно мягче объяснить Кэт то, что она должна была знать, прежде чем они переступят порог дома.

— Насколько мне известно, няня предупредила вас, что ваша матушка тяжело больна, — сказал он ей. — Вскоре Господь призовет ее к себе, и она будет жить среди ангелов.

Кэт зажмурилась, пытаясь сдержать слезы. Порывшись в карманах, Алехандро достал платок и протянул испуганной девочке, так старавшейся быть храброй.

— Кэт, — сказал он, — ваша матушка, возможно, выглядит иначе, чем в прошлый раз, когда вы с ней виделись. Возможно, мерзкая зараза отняла ее красоту.

Кэт закивала, всем своим видом показывая, что она все понимает, но ей не удалось убедить своих придирчивых спутников, что она готова к встрече.

— Ради его великой любви, какую он до сих пор испытывает по отношению к вашей матушке, его величество настрого приказал мне использовать все свое искусство, с тем чтобы защитить вас от инфекции. Он не мог отправиться с нами, однако считал своим долгом предоставить вам возможность в последний раз повидаться с матерью.

Девочка шмыгнула носом и медленно подняла глаза.

Алехандро улыбнулся.

— Вы очень храбрая девочка! Я сделал для вас маску с целебными травами, которую вы должны надеть и пообещать мне не снимать, пока находитесь в этом жилище, иначе вам грозит опасность заразиться той же болезнью. К несчастью, Кэт, я должен запретить вам обнимать матушку и даже прикасаться к ней, ибо в таком случае чума перейдет от нее к вам. Боюсь даже представить себе гнев его величества, если вы ослушаетесь моих указаний, а у меня нет ни малейшего желания еще раз вызвать его недовольство.

С ужасающей серьезностью Кэт кивнула еще раз, а потом вытерла нос рукавом.

— Станет ли вам легче, если я скажу, что хорошо понимаю вас, мой маленький друг? — спросил он. — Я тоже разлучился с родителями, когда уехал во Францию, где мне пришлось стать папским посланником, а потом отправиться еще дальше от дома.

Кэт наконец ответила ему, показав, что в ней течет та же кровь, что и у Изабеллы:

— Но ведь они у вас уже старые! А моя матушка молодая и прекрасная, и это нечестно, что она должна умереть!

Она разрыдалась и бросилась к Алехандро, а он обнимал ее и утешал, как мог.

* * *

Прежде чем постучать в тяжелую дверь, все трое надели полотняные маски, набитые целебными травами, которые Алехандро привез из Авиньона. Когда служанка открыла им, она тут же попятилась назад. Все трое, в широких плащах и похожих на клювы масках, были похожи на хищных птиц. Испугавшись, зная, что в доме нет никого, кроме женщин, которых может обидеть любой, она попыталась захлопнуть дверь.

Адель успела ее остановить:

— Погоди! Мы посланники его величества, а это дочь твоей хозяйки, которую она хотела видеть. Дай Бог, чтобы мы прибыли не слишком поздно.

Драматическим жестом служанка воздела руки.

— Слава тебе, Пресвятая Дева, за то, что привела сюда бедное дитя живой и здоровой. И да проклянет Господь короля Эдуарда, который не помнит своих долгов! — быстрым шепотом проговорила она, быстро вновь распахнула дверь и заторопила гостей: — На улице похолодало, а леди никак не может согреться! Входите и закрывайте дверь от сквозняков и дурных паров. Быстрей! Чтобы не впустить в дом дурной воздух!

Помогая им снять плащи, служанка печально сказала:

— Вы не опоздали, но, боюсь, наша леди долго не протянет. Сегодня с утра как проснулась, так почти ничего не сказала.

Только стонет и что-то бормочет, и все. То жалуется на холод, а как я ее укрою, так потом раз — и сбросит одеяла. То бредит, будто сумасшедшая, то стиснет зубы и вовсе молчит. Точно, ей уже недолго осталось.

Адель, понимая, что Алехандро, только-только выучивший английский, едва ли поймет неграмотную служанку, пересказала ему, о чем речь, а той объяснила, что прибывший с ними джентльмен — доктор, присланный его величеством ради того, чтобы уберечь девочку.

Служанка бросила на него неодобрительный взгляд, сопроводив его язвительной насмешкой:

— Каких у нас тут только докторов не было с тех пор, как леди заболела. Образованные, с мешком снадобий. А что толку? Они и прыщ не вылечат, вот чтоб мне провалиться! Одна только наша знахарка и дала бедняжке облегчение. Если хотите знать, она лучше умеет лечить, чем все они вместе взятые.

Алехандро насторожился, ибо ни разу ему не приходилось слышать, чтобы кто-то кроме чванливого де Шальяка хоть насколько-то преуспел в лечении этой страшной болезни. Обменявшись несколькими словами с Аделью, он повернулся к служанке и на ломаном, но вполне понятном английском обратился к служанке:

— Где находится эта знахарка? Мне необходимо узнать, чем она лечила вашу леди, что за новый способ лечения.

— Она сама сюда завтра придет, так что, если вернетесь, увидите. Но она у нас странная, наша Сара. Держу пари, она не захочет, чтобы ей совались под руку.

Она вела их по темному коридору к спальным покоям хозяйки, по пути объясняя:

— Окна у нас завешены от дурного глаза. Наша леди и так больна, чтобы еще рисковать.

Она, видимо, постаралась вовсю. Воздух в доме был спертый, сырой, нечем было дышать. Возле комнаты леди Алехандро уловил уже хорошо знакомый ему запах гуморальных чумных выделений, и ему сделалось не по себе: прошло немало времени с тех пор, как он столкнулся с болезнью вплотную, и страшные воспоминания успели потускнеть. Но теперь вспыхнули в нем с новой силой.

Он замер, повернулся к Адели и Кэт и жестом остановил их. Сдвинув маску, он слегка принюхался и, нахмурив брови, постоял, пытаясь определить запах.

— Здесь пахнет не только болезнью, — заключил он. — Пахнет чем-то еще. Что-то знакомое.

Он еще раз принюхался.

— Знаю! — воскликнул он. — Протухшие яйца.

Служанка кивнула:

— Там горит тайное зелье матушки Сары. Она расставила в спальне свои горшочки. Говорит, оно тоже помогает против чумы. С ее помощью леди жива вот уже как вторую неделю. Вырвала ее, можно сказать, из рук смерти, хвала Создателю!

— Неделю! — взволнованно повторил Алехандро. — Я должен немедленно встретиться с этой женщиной! Скажи нам, как ее прозывают, чтобы нам легче было искать.

Служанка сдвинула брови и явно всерьез задумалась.

— В жизни не слышала. Я помню ее с колыбели, и всегда ее все звали только матушка Сара. Даже моя матушка, да упокой Господи ее душу.

— Как ее найти?

Служанка снова задумалась, после чего сказала, что нужно переправиться через реку и ехать в соседнюю долину.

— Путь неблизкий, — сказала она. — Проедете луговину, увидите там два кривых сросшихся дуба. Проедете дальше и увидите еще одну дорогу, поуже, она вас приведет на большую поляну. На опушке там стоит каменный домик, прямо рядом с желтым горячим источником, который у нас народ считает волшебным. Говорят, будто часть своей силы матушка Сара черпает из него.

Услышав про магию, Адель закрыла Кэт уши.

— Ересь и богохульство! — воскликнула она. — Да защитит нас Господь от магии и от ведьм!

Мгновенно к ней повернувшись, Алехандро заявил:

— Ведьма она или нет, однако если у этой женщины есть хоть какая-то власть над чумой, нам немедленно нужно ее увидеть. Я не могу позволить себе пройти мимо, не разобравшись, в чем дело.

Однако всегда покладистая Адель не сдавалась, проявив удивительное упрямство.

— А как же ребенок? Я настаиваю на том, чтобы девочка держалась подальше от злого влияния колдовства.

— Адель, мы даже не знаем, пользуется ли та женщина черной магией. Вы же слышали, она знахарка! Вполне возможно, ее успехи произвели такое впечатление на местных жителей, что они не могут это назвать иначе как колдовством. Но, судя по всему, коли у нее такие успехи, она скорее медик, нежели ведьма.

Девочка, невольно присутствовавшая при этом горячем споре, следила за ним с любопытством. Наконец и она вставила свое слово:

— Разве мне нельзя побыть тем временем здесь, в доме матери?

Прервавшись на полуслове, Адель переглянулась с Алехандро, ожидая, что скажет он. Но первой высказалась служанка:

— Дитя может оставаться здесь сколько угодно, если только не будет тревожить хозяйку.

— Нет, она не будет, — сказал Алехандро. — Ей строго-настрого запрещено не только прикасаться к больной, но и близко подходить к постели. Лошади у нас добрые, так что мы обернемся еще до заката и заберем девочку. Кэт тем временем успеет поговорить с матерью — только недолго! — и мы потом сразу же двинемся в Виндзор. Что скажете на это, Адель?

Адель с сомнением взглянула на служанку, размышляя, можно ли оставить Кэт на эту девицу, которая явно еще не так давно была здесь какой-нибудь судомойкой, а стала горничной, лишь когда слегла хозяйка.

Однако, если им непременно нужно ехать к матушке Саре, выбора у них нет, и ребенка придется оставить. Адель открыла сумочку, извлекла оттуда золотую монету и протянула девице:

— Проследи, чтобы она не приближалась к постели. Если все будет благополучно, то, когда мы вернемся, получишь еще такую же.

Служанка, в жизни не державшая в руках таких денег, услышав, что дадут вдвое больше, вытаращила глаза.

— Все сделаю, леди, будьте уверены. Присмотрю за дитем лучше не бывает, — закивала она головой для пущей убедительности.

Адель все же точили сомнения. После некоторого колебания она обняла Кэт и сказала:

— Мы приедем за тобой до захода солнца.

Девица подала им плащи, и, стоя в дорожном своем одеянии, они смотрели, как замызганная девица вела Кэт по темному коридору в спальню. Шепотом Алехандро молился, чтобы Господь позаботился о ребенке, а потом они быстро вышли, оседлали своих лошадей и направились по дороге на запад.

За рекой, поднявшись на холм, они тут же увидели долину. Алехандро, дернув поводья, направился в сторону видневшегося невдалеке луга, и Адель, не отставая, двинулась следом за ним. Как и говорила служанка, вскоре они увидели два дуба, слившиеся в одном неподвижном объятии. И когда всадники проскакали под сплетенными ветками по узкой дороге между согнутыми стволами, Алехандро даже показалось, будто они вторглись в чужую жизнь.

Вскоре они въехали в густой лес, и тотчас все изменилось. Даже самый воздух здесь был не тот, что на лугу. Он был слаще и намного теплее, хотя в таких чащах обычно царит вечная прохлада. Стояла тишина, не слышно было ни звука — ни стрекота насекомых, ни кваканья лягушки, ни человеческих голосов, только стук копыт по земляной дороге.

В изумлении оглядевшись, Алехандро сказал Адели:

— Я начинаю понимать, почему ты решила оставить Кэт дома. Я и сам почти околдован этим местом… Здесь явно присутствует нечто, неподвластное моему уму.

Они выехали из чащи так неожиданно, что прикрыли рукой глаза, защищаясь от яркого света. С той минуты, когда они проехали под дубовой аркой, Алехандро ничего толком не запомнил, однако знал, что дорога закончена. Он понятия не имел, сколько они ехали через лес. Он ничего не запомнил — его слишком околдовала таинственная красота.

Однако Адель, в отличие от него, отнюдь не пришла в восхищение. Ей отчаянно захотелось крикнуть, чтобы они поворачивали назад и быстрей уносили ноги, но слова замерли у нее на губах. А в лесу ей явственно чудилось, будто чья-то невидимая рука направляет лошадь сквозь кусты и деревья к сверкавшей на солнце поляне. Адель пыталась протестовать и опять оказалась беспомощной, будто вдруг онемела, не в силах издать ни звука.

Зачарованные, прикрыв от блеска глаза, они в изумлении переглянулись. Потом, медленно, тяжело спешившись, двинулись по тропе в сторону видневшегося невдалеке каменного дома. Вскоре они достигли вымощенной камнем дорожки, которая вела от порога к теплому желтому источнику. Увидели пар, волнами поднимавшийся над водой, и завороженно смотрели, как играли на ее гладкой поверхности золотые солнечные искры. В теплом, сыром воздухе висел странный, пьянящий запах, и Алехандро вдруг вдохнул его полной грудью, потом еще и еще. И чем больше он его вдыхал, тем больше ему хотелось сделать еще глоток этого благословенного аромата, тяжелого, сладковатого, который нес в себе запахи живой влаги и мертвенной сырости, запах гнили и запах жизни.

Когда вновь обрел дар речи, Алехандро сказал, обращаясь к Адели:

— Если это и есть зло, то я готов ему сдаться навеки. В жизни не видел ничего лучшего, чем это место.

Тут в тишине раздался волшебный голос:

— Приветствую вас у себя, почтенный доктор и благородная дама.

Тут перед ними, будто из ниоткуда, возникла женщина, вид которой никак не соответствовал завораживающей музыке голоса. Она снова заговорила, и речь ее полилась плавно, будто песня матери, убаюкивающей в колыбели дитя.

— Я ждала вас, — сказала она, — но не знала, когда вы появитесь.

Алехандро, чей логический ум не желал поддаваться чарам, подумал, что не бывает подобных предвидений. Но вокруг стояла безмятежная тишина, сладко пахло жирной, плодородной землей, присутствие этой женщины странным образом успокаивало и согревало, и вдруг он ощутил в душе необычную ясность, и ему показалось, что никогда ему не было так хорошо со времен детства, и он поддался этому чувству. В этом странном заколдованном месте даже бабочки не порхали, будто бы медленно плыли в теплом, густом воздухе, поддерживаемые загадочной силой. Солнца не было видно, но повсюду царил яркий солнечный свет и стояли деревья, не отбрасывавшие тени. Не было никаких сломанных или засохших ветвей, всё казалось ярким и безупречным, кроме самой незнакомки, на чьем лице запечатлело свои следы время, но отметины годов казались не бременем для нее, а благодатью.

Вне границ этого чудесного места, за вратами из двух сросшихся дубов, нигде не было такой ясности, везде царил хаос.

— Вы приехали за лекарством, — сказала старуха. Он кивнул, широко распахнув глаза в ожидании чуда.

— Очень хорошо, вы его получите, — сказала она и вручила Алехандро искусно вышитую полотняную сумку.

Он повертел ее в руках, и лицо его озарилось детским любопытством.

— Не думал заполучить это в руки, — сказал Алехандро. — Что здесь? Лекарство от чумы?

Смех у нее был глубокий, не старческий, завораживающий и мелодичный.

— Лекарь, всегда нужно быть готовым к тому, чего ты не ждешь, — сказала знахарка. — Если хочешь найти лекарство, открой сумку и удовлетвори любопытство.

Так он и сделал. Он повернулся к Адели, которая взглянула на сумку недоверчиво, но не оттолкнула и тоже принялась изучать содержимое. Алехандро брал каждую вещь с величайшим почтением и рассматривал по очереди. Адель последовала его примеру. В сумке оказалось несколько мешочков, наполненных редкими травами, среди них он нашел и похожие на те, что дал ему в Авиньоне де Шальяк и которые он успел израсходовать. Следующий мешочек был побольше и потяжелее, в нем лежал дурно пахнущий серый порошок. Алехандро прихватил щепотку, растер между пальцами и, как песок, высыпал обратно. Была там и заткнутая пробкой фляжка, наполненная желтоватой жидкостью. Была красная тесьма, скорлупа грецкого ореха и еще несколько странных предметов, про которые Алехандро и не слышал, чтобы ими лечили. Он крепко прижал сумку к груди, будто хотел убедиться, что она существует на самом деле и не приснилась ему.

Он повернулся к женщине, желая поблагодарить ее за подарок.

— Госпожа, — сказал он, — я даже не знаю, как тебя зовут, кого мне благодарить. Мы приехали в поисках той, кого все называют «матушка Сара».

— Она перед вами и есть.

Алехандро не смог скрыть радости, счастливый тем, что нашел что искал.

— Значит, это ты! Это она! — сказал он Адель и вновь повернулся к старухе. — На меня так подействовал здешний лес, что я едва не забыл о цели нашего путешествия. Мы приехали к леди, которую ты посещаешь, и оказалось, она жива через две недели после начала болезни! Расскажи, чем ты ее пользуешь, ибо это знание бесценно! Я всей душой хочу это знать.

— Лекарь, — сказала знахарка, — наберись терпения. Всему свое время. Когда придет пора, ты получишь то, что ищешь.

В первый раз, попав в это странное место, Алехандро ощутил тревогу.

— Я боюсь, что оно пройдет мимо и я не сумею его распознать.

— Доверяй себе, лекарь, — только и сказала она. — Одно лекарство у тебя в руках, другое у тебя в сердце. А теперь иди и позаботься о девочке, ибо душа ее в смертельной опасности. Не знаю, чем закончится ваше путешествие, но ей предстоят трудные дни. Прежде всего не забывай о вере и знай, что все закончится хорошо.

Алехандро хотел бы задать ей как минимум сотню вопросов, но Адель всерьез разволновалась.

— Она говорит о девочке, — сказала Адель. — Это может быть только Кэт. Пора возвращаться.

Алехандро даже не пришло в голову спросить старуху, откуда она знает про Кэт. Он принял это как должное.

Лошадей они нашли там, где и оставили: они мирно жевали сладкую темную лесную траву. С величайшей осторожностью Алехандро уложил драгоценный подарок в седельную сумку, вскочил в седло и направился в чащу леса, за которым стояла волшебная арка, отделявшая эти места от всего остального мира.

Перед ней они остановились. Лицом Алехандро чувствовал прохладный ветер, дувший с той стороны мира, куда они возвращались, а спину пригревало солнце, наполняя душу сладкой мукой при мысли о том, что он уедет отсюда навсегда.

— Боюсь, когда мы проедем через эти ворота, мы уже не вспомним, о чем там узнали, — сказал он, умоляюще взглянув на Адель. — Вдруг, как в сказке, с той стороны мы все забудем, а лекарства исчезнут, и моя седельная сумка снова станет пустой.

Адель, проявив несвойственную ее возрасту мудрость, отбросила свои страхи и утешила его:

— Такого не может быть. Ты держишь лекарство в руках, и оно не может исчезнуть. Вспомни, что она сказала: скоро наступит время, когда тебе придется его применить…

Но он не двинулся с места. Он оглянулся назад, на лес, на который падало солнце, проливаясь сквозь кроны огромных деревьев, освещая мягкие сосновые иглы под ногами. Потом снова взглянул на луг, где стоял обыкновенный, скучный нежаркий серенький день. Будто ветер подул в ворота, разметав листья возле конских ног, и Алехандро еще больше захотелось вернуться. Он неподвижно замер, не трогаясь с места, боясь потерять то, что нашел.

— Алехандро! — твердо сказала Адель. — Пора ехать! Вспомни, что она сказала про Кэт! Надо возвращаться, немедленно!

Она дернула за поводья, пришпорила лошадь, и смирная кобыла рванулась с места в карьер. Адель вскрикнула от неожиданности, едва не задохнувшись, когда за «воротами» в лицо ей ударил холодный ветер. Она остановила лошадь, тоже захлебнувшуюся ветром, и прокашлялась, восстанавливая дыхание.

Увидев это, Алехандро забыл про все свои страхи и пришпорил коня. И он тоже ощутил удар ветра, и у него тоже перехватило дыхание. Но он справился с собой быстро и встал рядом с Аделью на краю широкого луга. Оба они стояли неподвижно. Алехандро поднял голову, посмотреть, где солнце, и увидел, что с тех пор, как они в первый раз проехали через «ворота», оно едва двинулось с места и мягкие тени почти не изменились. Он понял, что они вернулись почти в то же время. Будто бы и вовсе не двигались с места.

Но какова же была его радость, когда он осознал, что ничего не забыл. Не забыл теплый, сладкий воздух, не забыл облик женщины. Повернувшись к Адели, с тревогой он сказал ей:

— Любимая! Скажи, что и ты помнишь все, что там случилось!

— Да, любовь моя, помню, и так отчетливо, будто до сих пор еще стою там.

Едва не обезумев от радости, он спрыгнул с коня и расстегнул седельную сумку. Пошарил рукой и, нащупав сумку, которую уложил туда на поляне, достал ее.

Но только сумка оказалась не тонкого полотна, расшитого искусным узором, а из обычной грубой мешковины, темная и заношенная едва не до дыр. «Что за шутки, — с тревогой подумал Алехандро. — Неужели она меня обманула?» Растерянно он посмотрел на Адель, распустил шнурок. Внутри лежали все те же драгоценные травы, только ткань мешочков казалась попроще. Но ткань волновала его меньше всего, драгоценные снадобья остались теми же, что были по ту сторону ворот.

Уложив их снова в седельную сумку, Алехандро решительно вспрыгнул в седло, и они с Аделью пустили лошадей галопом по зеленому лугу. Лошади ржали, храпели, не желая скакать против ветра, и Алехандро подумал, что им, наверное, тоже хотелось бы остаться в волшебном лесу.

 

Шестнадцать

Женщина в зеленой форме выдала ей чистое горячее полотенце, и Джейни брезгливо стерла с себя остатки мази, стараясь вместе с ними уничтожить следы чужих прикосновений. Как могла очистившись, она вернула полотенце и, будто в дурмане, смотрела, как женщина сунула его в тот же желтый мешок, где уже лежал ее пластиковый костюм. Запечатала и прилепила ярлык с надписью «Мерман, Этель Дж.». Потом она отложила мешок в сторону и выдала Джейни новый стерильный костюм и новые шлепанцы.

Джейни, нисколько не сомневавшаяся в том, что глаза по ту сторону зеркального стекла все так же шарят по ее телу, быстро оделась. Она обхватила себя руками, пытаясь согреться, потому что в комнате было довольно прохладно и кожа успела покрыться мурашками. Легкий пластиковый костюм не согревал, и, когда она шла по коридору в камеру, сопровождаемая двумя биокопами, ее заметно трясло от холода. После пережитого насилия в груди было холодно от стыда и казалось, будто тело, которое она занимает, больше ей не принадлежит, будто оно изменилось и стало чужим. В таком состоянии она вернулась в свою клетку, мало похожая на ту Джейни, которую увели два биокопа. Теперь она была послушней, и, если бы за ней снова пришли, она не стала бы сопротивляться.

Пол в камере был выложен плиткой, и когда она подняла свои вещи, то почувствовала, что они тоже все вобрали в себя холод.

— Не мог бы ты отвернуться? — спокойно сказала она Брюсу, который молча повиновался. — Я намерена перебраться в свои нестерильные шмотки.

Ему хотелось о многом спросить, но, когда биокоп впустил ее в камеру, Брюс перехватил ее злой, полный отчаяния взгляд и решил не терзать Джейни, отложить расспросы до тех пор, пока она не придет в себя. Он было понадеялся, что она сама захочет поделиться и без лишних просьб что-нибудь расскажет, но Джейни только расхаживала по своей клетке, клацая в ознобе зубами, и молчала.

Вскоре терпение его подошло к концу, и желание принять в ней участие взяло верх. По-прежнему сидя спиной, он окликнул:

— Джейни.

Она продолжала ходить.

— Что?

— Можно повернуться?

— Да ради бога.

Он повернулся, посмотрел ей в лицо. Она старалась не встретиться с ним взглядом.

— Как ты? — тихо спросил он.

— Безусловно, ты можешь считать, что со мной все в порядке, — откликнулась она медовым голоском и перевела дух. — Однако бывало и лучше.

Когда наконец она посмотрела ему в глаза, сквозь прутья решетки, в них были усталость и горечь.

— В жизни не чувствовала такого унижения, — призналась она, тяжело вздохнув.

Он смотрел на нее с раскаянием, будто тоже был виноват в том, что произошло.

— Мне, честное слово, жаль. Я знаю, ты вообще против отпечатков. Странно, но я об этом почти никогда не думал, — сказал он, опустив голову. — Забываю, что людям порой трудно перенести эту процедуру.

Джейни снова села, обняв колени, на холодный цементный пол.

— Не понимаю, как ее можно перенести легко. Все эти зонды, датчики… И как их прикрепляют, и куда… Будто меня надели на вертел и, того гляди, разожгут костер.

Брюс помолчал, о чем-то задумавшись. Потом сдержанным тоном спросил:

— Как долго они там тебя держали? Я имею в виду время снятия.

Она шмыгнула носом.

— Не знаю. Я не смотрела на часы. Может быть, полчаса. Мне показалось, что целую вечность. Но я действительно понятия не имею.

— В последний раз у меня брали отпечаток уже довольно давно…

Джейни вскинула голову:

— В последний раз? Не понимаю. Я думала, его берут один раз.

Он помолчал, пытаясь поточней подобрать слова, и в конце концов сказал как есть:

— Я делал это добровольно.

Джейни вскочила.

— Повтори еще раз, — сказала она. — По-моему, я не расслышала. — Глаза у нее сузились. — Ты добровольно сдал отпечаток дважды?

Он съежился под ее взглядом.

— Не дважды, а больше. На самом деле у меня снимали его десять раз.

Не веря своим ушам, Джейни вцепилась в прутья решетки:

— Десять раз? Господи боже, зачем, Брюс? Это кошмарная процедура! Ты что, мазохист?

— Мне нужно было понять, правильно ли мы ее разработали! — в смятении сказал Брюс, и голос у него дрогнул. Невольно он принялся оправдываться за то, что сам был среди разработчиков. — Я был в команде, которая занималась разработкой технологии первой модели. Идея принадлежала не мне, однако, должен признать, я ею увлекся. Первые результаты у нас получились так себе, толку было мало. Но прошло совсем немного времени, и наконец у нас появилось первое серьезное достижение, а дальше пошло-поехало. От концепции мы подошли к рабочей модели всего за шесть лет.

Голос его зазвучал спокойнее.

— У меня снимали отпечаток десять раз, потому что тогда не так просто было найти добровольца даже среди заключенных. Мы все участвовали в эксперименте. Проверяли механизм управления, уровень радиации в световых зондах. Очень долго мы снимали их только у себя, а когда удавалось добыть труп… Потом мы создали механизм внешнего управления и разослали для тестирования по всему свету. Вскоре после того как раз случилась первая Вспышка, и везде стали снимать отпечаток у всех погибших, даже в США, хотя широко об этом не говорилось. И мы работали с той моделью до тех пор, пока не получили удовлетворительные результаты, после чего от нее отказались, начали с нуля и создали новую.

— Не понимаю, как ты мог позволить втянуть себя в такое.

Брюс начал терять терпение.

— По-моему, ты просто не понимаешь, Джейни. Ты, похоже, не видишь дальше своего носа. Но ты же хирург, ты должна была бы сама оценить достоинства…

— Поправочка, — с негодованием возразила Джейни. — Я была хирургом до тех пор, пока вы не придумали новые правила. Пока не появились эти новые технологии, включая твои отпечатки, из-за которых прежняя медицина стала считаться едва ли не хуже знахарства.

— Каким образом прекрасный диагностический прибор может перевести медицину в разряд знахарства? — с нарастающим возмущением сказал Брюс. — Если ты точно выяснишь, где нужно резать, разве это не сделает твою работу эффективней? Разве больные теперь не излечиваются быстрее и с меньшим риском? Не уменьшилась вероятность заражения? Не стало меньше ошибок? Разве это не улучшило общее положение дел?

— Конечно улучшило. Конечно, я рада была уменьшению риска. Мне нравилось, что не нужно накладывать швы, а можно просто залепить разрез пластырем. С этим я и не спорю. Но меня возмущает насильственное вмешательство в чужую жизнь.

— Ты говоришь так, будто хирургическая операция не является насильственным вмешательством. Ты же сама наверняка делала это по нескольку раз в день.

— Да, делала. Но когда я это делала и вмешивалась в чужую жизнь, то знала ее только я и те, кто был рядом со мной в операционной. Хорошо, пусть мы не все и не всегда относились к своим больным с должным уважением, но мы потом не отсылали отчет в общую компьютерную сеть. Все делалось на глазах нескольких человек, и наш пациент знал, что его личная жизнь не превратится в один компьютерный файл.

— Ты преувеличиваешь. Да, информация собирается в единой сети, но мы разрабатываем правила, ограничивающие доступ.

— Тебе не хуже, чем мне, известно, что эту вашу сеть может вскрыть любой мало-мальски грамотный хакер, и любая сеть давным-давно не представляет собой закрытой системы. Что у нас происходит, когда какой-нибудь слишком активный деятель, решив шантажировать кого-то, вспоминает про сеть? Ты что, не помнишь историй с ВИЧ-положительными на заре эпидемии СПИДа? Они превратились в парий, чуть ли не все. У них не было никакой защиты.

— Больше такого не произойдет, и тебе это известно.

— Разве? Мне действительно известно? А тебе? По-моему, ты доверяешь сильным мира сего куда больше, чем они того заслуживают. Среди тех, кто сует нос в чужие дела, есть вполне неглупые люди. Погоди еще, скоро кто-нибудь сообразит, как добывать органы для трансплантации. Информация о совместимости — пожалуйста! Она у вас есть. Сколько денег можно заработать, устроив какой-нибудь «несчастный случай» и получив, например, почку. Ведь сколько угодно таких несчастных, кто готов платить, только бы сохранить жизнь.

— Нам осталось всего пять-десять лет, и мы научимся выращивать новые органы для трансплантации, — с уверенностью заявил Брюс. — Потом вся эта информация потеряет значение.

— Ты не понимаешь. Эта информация имеет значение сегодня. И будет его иметь до тех пор, пока что-то не изменится. Ваша сеть дает слишком много возможностей превратить человека в мишень. А сейчас здесь обрабатывают мои данные, и они тоже вот-вот попадут в компьютер вместе с миллионами прочих. Вряд ли я теперь когда-нибудь снова буду себя чувствовать в безопасности. — Она скрестила на груди руки. — Нужно хорошо подумать, что собираешься делать, а уж потом только делать.

Уязвленный, он принялся защищаться.

— Мы хорошо подумали. Мы думали о всех тех преимуществах, которые получат врачи. И кто это вдруг ни с того ни с сего поставил тебя на страже вселенской морали? Довольно многие, в том числе весьма ответственные, неглупые люди, способные принимать очень даже серьезные решения, считают, что отпечаток надежнее микроскопа. Когда мы работали, мы думали о том, что эта технология будет способна заменить и магнитный резонанс, и компьютерную томографию. Мы мечтали о том, чтобы заглянуть внутрь человеческого тела, получить настоящее трехмерное изображение. Мы играли с этой игрушкой, как дети. Никто и не помышлял об оруэлловских перспективах. Тогда было не до них, да и к тому же это дело политиков, а не врачей. Мы всего лишь занимались наукой, чтобы дать людям всего мира новый инструмент исцеления. Никому из нас и в голову не приходило, что кто-то потом усмотрит в этом некий коварный план.

— Вы были обязаны об этом думать! Вы должны были прогнозировать…

Он перебил ее:

— Ради бога, Джейни, как можно пороть такую чушь? Ушам не верю — что за извращенная мысль? — Он протянул между прутьев руку, словно мог так ее коснуться. — Попытайся смотреть на это проще. Все отнюдь не так зловеще, как ты, похоже, думаешь. Я понимаю, ты уязвлена, однако, может быть, все к лучшему? Может быть, теперь ты начнешь немного иначе смотреть в будущее? А то тебя послушать, так у нас с минуты на минуту начнется апокалипсис.

Джейни опустила голову:

— Да, именно так мне порой и кажется.

— В таком случае я вдвойне сожалею о том, что сегодня произошло. Хотел бы я знать, как помочь тебе.

Она снова посмотрела ему в лицо:

— Я знаю. Я знаю.

Вновь она заходила по камере, будто запертая в клетке тигрица, с отвращением ощущая границы, обозначенные решетками.

— Все стало мне почти не по силам. Будущее превратилось в призрак, а от всех этих перемен оно кажется еще призрачнее.

— Тогда, если хочешь подумать о чем-то хорошем, подумай вот о чем, — сказал он, и голос его от волнения дрогнул. — Помнишь, я говорил о проекте, над которым мы с Тедом вот-вот начнем работать? О том самом, который теперь отложился?

Она кивнула.

— Ну так вот, он основан как раз на данных нашей системы. Я хочу на основе данных о нервной системе разработать схему искусственных нервных импульсов. И скоро люди с неврологическими нарушениями смогут получить имплант-стимулятор, который поможет вернуть способность двигаться. Вроде кардиостимулятора, но для нервной системы. Им не придется больше ждать плодных трансплантатов.

На мгновение голос его взметнулся от гнева, а потом Брюс заговорил снова с воодушевлением, энергично взмахивая рукой.

— Мы сумеем сделать это лишь потому, что отпечаток позволяет выделить всю нервную систему с такой степенью точности, что можно рассчитать и силу, и частоту импульса. На сегодняшний день я уже могу при помощи компьютера стимулировать движения лицевых мышц. У меня бактерия танцует джигу в трехмерной анимации…

— О боже, Брюс, я и не представляла себе…

— И я себе не представлял, пока не получил данные отпечатков за несколько лет. Тогда, в один прекрасный день, эта идея сама собой пришла в голову. Я подумал: а что, если рассчитать по этой базе силу импульсов, разработать, так сказать, нервно-компьютерную хореографию? Можно программировать нервную систему таким образом, что человек будет в состоянии выполнять ряд задач. А контролировать весь процесс, то есть быть чем-то вроде командного центра, будет связанный с позвоночником чип, который мы имплантируем в месте травмы.

Его широко открытые, восторженные глаза смотрели на Джейни.

— Скоро наступит время, когда люди с повреждениями позвоночника снова смогут передвигаться без помощи посторонних, снова обретут свое тело. Только подумай, Джейни! Подумай, какое счастье подняться из инвалидной коляски и впервые за долгие годы пройтись своими ногами! Подумай о людях, которые не могут держать в руке ни ложку, ни вилку, и их кормят, будто младенцев. Да я всю жизнь посвящу тому, чтобы помочь им.

В его голосе слышалась настоящая страсть, и она поняла, что он от всего сердца верит в то, что делает.

— Я думаю, тебе можно позавидовать, — сказала она наконец. — Ты так рассказываешь о работе, что кажется, будто лучше не бывает. Не уверена, что буду относиться к своей новой работе с теми же чувствами… Если, конечно, вообще теперь получу диплом.

— Получишь, — отозвался он. — Я уверен. А теперь отпечаток у тебя сняли, так что и бояться нечего. Уже не нужно думать о сроке, можно и задержаться.

— Но у Кэролайн не сняли, — возразила она. — Кроме того, дело не только в отпечатке. Виза тоже на ограниченный срок. И дома в Массачусетсе меня ждет научный руководитель, который мне шею свернет, если я задержусь. Он вообще не одобрял моей поездки. Считал, что брать пробы грунта в чужой стране слишком затруднительно. А я думала, хорошо бы сменить обстановку. Обстановку-то я сменила, но не уверена, что вышло хорошо.

— Джейни, мне очень жаль, что так получилось, — тихо сказал Брюс, — но я рад был снова тебя встретить.

Он улыбнулся, ожидая ее ответа, и Джейни постаралась забыть про свое раздражение и все последние злоключения.

— А я рада, что наконец у нас есть время поболтать, — сказала она.

И когда, уже почти в конце дня, снова пришел охранник, они успели рассказать друг другу столько, сколько и не мечтали.

* * *

Грязная оборванка упорно толкала перед собой магазинную тележку, которая с грохотом подпрыгивала на булыжниках лондонских мостовых, при этом женщина беспрестанно бормотала что-то себе под нос.

Несмотря на жуткую тряску, Кэролайн не приходила в себя. Больное сознание смотрело свои сны, и происходящее долетало до нее смутно, словно она была под водой. Временами сны были так прекрасны, что она молилась, чтобы они стали реальностью. Иногда становились мучительными и страшными, и тогда ее истерзанный болезнью рассудок пытался пробудиться, но безуспешно.

Никто не обращал на них внимания, никто не пытался остановить. Они были всего-навсего оборванки, как и тысячи других таких же маргиналов, живших за гранью блестящего лондонского общества. Их больше не называли «бездомными», но, как бы их ни именовали, по-старому или по-новому, идти им все равно было некуда, они не вписывались в жесткую социальную схему Англии времен после Вспышки.

Женщина, толкавшая тележку, привыкла к тому, что «нормальные» люди от нее шарахаются. Она жила своей жизнью и не хотела ничего менять, потому что другая жизнь казалась ей еще хуже. Ей не нужно было отчитываться ни перед кем, кроме членов своей обширной семьи или ближних соседей. В Лондоне насчитывалось несколько таких семейств, почти кланов. Одни жили под мостами, другие в заброшенных зданиях. Ее семейство поселилось в пригороде, на окраине зеленого поля на южном берегу Темзы.

— Покойся с миром, — пробормотала она, думая о прежней хозяйке этого участка.

Та старуха не так давно умерла, оставив после себя слабоумного сына, который и сам был к тому времени далеко не молод. Оборванка отпустила одной рукой тележку и перекрестилась, шепотом прочитав молитву о спасении его несчастной темной души, а заодно попросив благословения своей пассажирке.

Где-то вдалеке взвыла сирена. Оборванка остановилась, чтобы не мешал скрип и грохот, и внимательно прислушалась. Сирена приближалась. Женщина оглянулась в поисках укрытия и заметила узкую щель между двумя домами. Быстро она развернула тележку и заторопилась к укрытию.

Она втиснулась в щель, втолкнув перед собой тележку, так что загородила ее своим крупным телом, и со страхом смотрела, как отряд биокопов мчался куда-то по срочному вызову. Убедившись, что фургон уехал и опасность миновала, она снова выбралась на свет и двинулась дальше.

И так грязная оборванка, следуя продуманному плану, никем не замеченная, прошла через весь Лондон, по всем его кривым улочкам и переулкам, толкая перед собой тележку с полумертвой Кэролайн. Время от времени она останавливалась передохнуть, но ненадолго, ибо знала, что времени у нее мало. Порою тележку перехватывал кто-нибудь из таких же отверженных, и тогда она шла рядом, переводя дух. В минуты такого отдыха она рылась в своей темной, заношенной сумке и доставала то подпорченное яблоко, то сухую горбушку, добытые в мусорных баках. Кэролайн становилось хуже, и то и дело кто-нибудь из этих людей пытался влить в ее пересохший рот хоть несколько капель воды, что бывало отнюдь не просто. Жители лондонских домов и представить себе не могли, с какой нежной заботой относились эти бродяги к своей подопечной, выполняя обещание, давным-давно данное уже умершей женщине, в благодарность за ее заботу о них.

Оборванка, которая везла Кэролайн, была поблизости в ту самую ночь, когда они с Джейни вынули из земли злосчастный клочок ткани, и, укрывшись в густой листве, стояла в метре от них, когда они прятались в той же роще, но в отличие от них прекрасно знала, какие страшные беды могут постичь того, кто коснулся этой земли. Знала она и то, что сейчас, как никогда, Сарину была нужна их помощь. Пришла пора отплатить добром за доброту его матери, и, какой бы ни оказалась цена, оборванка готова была ее заплатить.

* * *

Биокоп махнул своей волшебной карточкой, и дверь в камере открылась.

— Все в порядке, мисс Мерман. Будьте любезны, следуйте за мной.

Брюс не успел удивиться. Джейни послала ему предупреждающий взгляд, и он сразу все понял. За полтора дня непрерывных приключений они вполне прилично научились понимать друг друга. Как ни хотелось ему съязвить по поводу мисс Мерман, но он прикусил язык.

Биокоп, напротив, продолжал разглагольствовать:

— Не знаю, мисс, каковы законы в вашей стране, но здесь мы обязаны показать вам результаты и немедленно дать ответ на любой ваш вопрос, если он у вас появится.

Выходя из камеры, Джейни сказала, пожалуй, слишком высокомерно:

— У наших граждан всегда есть выбор. Эти вопросы у нас еще не урегулированы.

Он снисходительно на нее посмотрел:

— Разумеется, мисс, ваша страна всегда была не урегулированной. По крайней мере с тех пор, как наша позволила вам отколоться. Печальная оплошность со стороны короля Георга, — добавил он и, открыв тяжелую дверь, пропустил ее в коридор.

«Вежлив до неприличия, — подумала она. — Следовательно, они решили, что я не представляю для них угрозы. Всего только один охранник, да еще такой шутник! Он вообще на меня почти не смотрит». Потом она заметила в кобуре химический пистолет и все поняла. С таким оружием он и один легко справился бы с ней в случае необходимости.

Они вошли в крохотное помещение, где раньше, до Вспышки, когда здесь была фабрика игрушек, наверняка размещался чей-то кабинет. У окна стоял письменный стол, рядом стул, и еще один стул напротив. К столу была пристроена компьютерная консоль. Биокоп указал Джейни на дальний стул и, когда она села, сам устроился за компьютером. Джейни увидела два проектора, один на потолке, второй на полу. Охранник повернул выключатель, приглушив верхнее освещение.

— Готовы?

«Готова ли я? Буду ли я когда-нибудь в жизни готова разглядывать свои кишки?» Она посидела молча, стараясь сосредоточиться на том, что сейчас увидит. Собственное здоровье всегда было для нее чем-то само собой разумеющимся. Болела она редко, серьезных травм не получала. Она умудрилась пережить Вспышку, хотя люди вокруг нее мерли, как мухи. Неожиданно ей стало страшно. «Что, если везение закончилось? Что, если у меня опухоль? Вдруг в моих генах заложена бомба, которая, того и гляди, взорвется? Хочу ли я о ней знать?»

Но другая часть ее любила медицину и хотела знать все, несмотря на страх. «Единственное, чего я действительно не могу изменить, так это день, когда мне суждено отдать концы, — подумала она, — все остальное можно исправить». Ей было прекрасно известно, что даже такой невероятный инструмент, как параметрический считыватель данных, не в силах определить, сколько ей осталось жить, и она, собрав свое мужество, кивнула охраннику.

— Вам следует сосредоточить внимание между двумя проекторами, — сказал биокоп.

Она сосредоточилась, и вскоре в воздухе медленно нарисовалась ее фигура. Неожиданно она увидела себя со стороны, во всей красоте зрелого обнаженного тела. Но лицо было искажено напряженной гримасой. Перехватив ее встревоженный взгляд, охранник постарался ее успокоить:

— Не огорчайтесь. Здесь у всех одно выражение.

— Некоторые, бывает, везде выглядят хорошо, — возразила она. — Я не имею счастья к ним принадлежать. Но не важно. Что вы обнаружили?

— Давайте посмотрим.

Он принялся перелистывать файлы:

— Норма, норма, норма…

Вдруг он остановился и нажал на пару кнопок. От голограммы осталась только кровеносная система, все ее артерии, вены и капилляры. Внутри одной вены на правой ноге мерцал крохотный огонек.

— Здесь, — сказал он, — есть вероятность варикозного расширения.

Потрясенная, Джейни смотрела, как он один за другим выводит на поверхность все мелкие погрешности ее тела. Сломанный сто лет назад средний палец на одной ноге. Джейни до сих пор помнила жуткую пульсирующую боль. Аппендицит, до сих пор не удаленный, но почти сросшийся с кишкой.

— Несварение бывает? — спросил охранник.

— О да, — ответила она.

— Может быть, это и есть причина, почему он не на месте, — сказал охранник. Потом улыбнулся: — Я, конечно же, говорю все, что вам и так известно, не правда ли?

Он стал листать файлы дальше:

— Стерилизована. Понятно…

И вдруг он снова остановился, всмотрелся повнимательнее, нашел соответствующую страницу распечатки. Подкрутил рычажок настройки, отчего вся голограмма стала еще прозрачнее, и взял указку.

— А вот здесь кое-что, о чем вам едва ли известно… Не знаю, хорошо ли вам оттуда видно, но вот взгляните на это. — И он показал указкой на специфическое пятнышко на левой груди. — Микроскопическое образование. Возможно, след мелкой травмы. Но, скорее всего, зачаточная опухоль. Рекомендую иссечение, и как можно скорее.

Когда он опустил указку, Джейни с облегчением вздохнула, будто он и впрямь тыкал ею в плоть.

Глядя на крохотную точку у себя на груди, она подумала, что без параметрии ее никто не заметил бы до тех пор, пока она не разрослась бы настолько, что стала отчетливо видна на маммограмме. Случись ей родиться раньше, до изобретения новых методов борьбы с грудной онкологией, это пятнышко сулило бы ей мучительную безвременную гибель. Подумала она и о том, что едва только ее данные были введены в систему, любой, у кого есть доступ, может узнать, что у нее в груди есть новообразование. Мысли спутались, но она все же не могла теперь отрицать, что испытывала благодарность к диагносту за то, что он нашел дремавшую в ней смерть. «В конце концов, у меня много знакомых хирургов…»

Биокоп смотрел на нее с самодовольной ухмылкой, понимая, что доказал оправданность ее мучений.

— Есть ли у вас вопросы?

Но Джейни была слишком ошарашена, чтобы сосредоточиться, и слишком хорошо отдавала себе отчет в том, что ни о чем другом пока что не сможет думать. Потому она попросту молча последовала за ним и покорно вернулась в камеру.

* * *

Оборванка слишком устала в тот день, чтобы везти Кэролайн дальше. В сумерках она плохо видела и потому решила остановиться и поискать безопасное место, где можно отдохнуть. Ее приятели сами все разбрелись в поисках ночлега. Она знала, что утром они снова помогут, но помощь нужна была ей сейчас. Невдалеке впереди был виадук, под которым жила одна неплохая компания. «В такое время, — подумала она, — все стараются найти себе укромное местечко, чтобы спокойно ждать следующего дня».

Она остановилась, перегнулась через перила и потихоньку произнесла условленное слово. Через несколько минут из-под виадука показались две темные мужские фигуры. Тихо поздоровавшись, она попросила помочь, и те согласились. Подняли Кэролайн, положили на землю, а другие тем временем принялись готовить место для нее под мостом. Принесли одеял, набросали одежды, и в результате получилась постель, по мягкости не уступавшая постели принцессы. Аккуратно уложив в нее Кэролайн, они укрыли ее газетами. Оборванка, присев рядом с ней на корточки, тихо беседовала с двумя мужчинами. Перед ними горел в кастрюле огонь, отбрасывая на лица красноватые отблески. Потом оборванка склонилась над Кэролайн, прислушалась к дыханию, потрогала лоб. Ее подопечная не пришла в сознание, но ей явно не стало хуже, так что оборванка прислонила свою драную сумку к груде кирпичей, положила на нее голову и уснула.

* * *

Снова открылась дверь, и вошел биокоп, на этот раз один и без оружия.

— Мы нашли ваши образцы, — сказал он, обращаясь к Брюсу. — Все оформлено, можете забирать.

Он открыл дверь сначала в камере Джейни, потом у Брюса.

— Хочу сказать, доктор Рэнсом, я искренне сожалею, что вас пришлось задержать. Но, честное слово, у меня не было выбора. Правила очень жестко регулируют наши действия. И возможно, вам будет интересно узнать, что мы так и не смогли связаться в Лондоне с доктором Каммингсом. Хорошо, что у вас есть все допуски. В противном случае вы застряли бы в Лидсе на неделю. — Рассмеявшись, он повернулся к Джейни: — От души надеюсь, что вы, мисс Мерман, когда-нибудь приедете в Лидс еще раз. Уверен, что следующий ваш визит будет куда приятнее.

«Черта с два я приеду», — подумала она, но выдавила из себя улыбку.

— Спасибо. — Она не удержалась от сарказма. — Все было великолепно. В высшей степени поучительно. Но думаю, обойдусь.

— Как угодно, — сказал биокоп и сделал им знак следовать за ним.

Он отвел их в главный зал для посетителей, где лежали, аккуратно сложенные, их трубки. Каждая была запечатана в желтый защитный пластик и заклеена красной лентой. Подхватив их, Джейни и Брюс направились к выходу, где еще один биокоп положил сверху желтый пластиковый пакет.

— Ваши часы и прочие личные вещи, — сказал он.

К их удивлению, снаружи стояла абсолютная темнота. Свет в окнах склада давно погас, так что они то и дело путали, куда идти. Однако воздух был свежий, ощущение свободы кружило голову, и обоим казалось, будто они заново родились на свет. Сложив трубки в багажник, Брюс достал из пакета часы.

— Бог ты мой, уже почти полночь!

— Черт! — ахнула Джейни. — Я хотела позвонить Кэролайн. Наверное, она уже спит.

Из портфеля на заднем сиденье Брюс достал мобильник. Джейни набрала номер, собираясь начать извиняться.

— Она, конечно, не знает уже, что подумать, куда, черт возьми, мы запропастились, — говорила она, слушая гудки. Но ответил гостиничный автоответчик, и с раздражением Джейни сказала: — Где ее носит в такое время? — Дослушав автоматический голос, она решила: — Держу пари, отключила телефон.

— Просто как Тед, — посетовал Брюс, вспомнив все неприятности, какие постигли их, потому что Тед не ответил на звонок. — Слушай, у меня мысль! — вдруг оживился он. — Может быть, они вместе!

— Не очень хорошая мысль, — отозвалась Джейни. — Как ни мало я знаю Теда, но они как вода и масло.

Наконец, когда все вещи были уложены, карты найдены, а сами они расположились в машине, адреналин в крови начал иссякать, и оба почувствовали, как измотаны и сбиты с толку. Брюс, устало вздохнув, включил зажигание, а когда двигатель заворчал, посмотрел на Джейни и поинтересовался:

— Ты считаешь, мы точно должны сейчас ехать в Лондон?

— Я уверена, нужно сматываться из Лидса, и как можно дальше. Мне здесь не нравится.

Они тронулись с места, и Джейни, оглянувшись, смотрела в заднее окно, как увеличивалось расстояние между ними и складом. Она помахала рукой:

— Прощай, Этель…

Едва они отъехали от Лидса, пошел дождь, приятный дождь, тихий и ровный. Джейни прикрыла глаза и, прижавшись лбом к холодному стеклу бокового окна, задремала. Брюс, подавшись вперед, включил дворники. Их ритмичное шарканье навевало сон, так что вскоре и он сам почувствовал, как у него слипаются глаза. Как ни старался он смотреть на темный, мокрый асфальт, голова клонилась, и на несколько секунд он задремал. Он открыл глаза вовремя, обнаружив, что едва не врезался в дорожный знак, и развернулся в обратную сторону, к съезду с шоссе. Понятно было, что вести машину до Лондона ему не хватит сил, так что он съехал с главной дороги и вскоре остановился возле гостиницы.

Когда колеса зашелестели по гравию на подъезде к старому каменному зданию, Джейни на своем пассажирском месте открыла глаза.

— Куда мы приехали? — сонно спросила она.

— В гостиницу, — сказал Брюс. — Я едва не заснул за рулем.

Он выключил зажигание и достал ключи.

— Посиди здесь, а я пойду узнаю, есть ли свободные комнаты.

— Ладно, — отозвалась она. Но, когда он поднимался с сиденья, тронула его за руку: — Погоди. Минуту погоди.

Он повернулся, посмотрел на нее:

— Что случилось?

Она взглянула ему прямо в глаза, отыскивая там ответ на вопрос, которого не задавала. Поколебалась, подумав, что, возможно, делает все не вовремя.

«Скажи это, Джейни, — приказала она себе. — Ты слишком долго была одна, и, возможно, второго шанса не будет».

Она мягко сжала его руку.

— Почему бы нам не взять один номер, — сказала она и торопливо добавила: — Я хочу сказать, что, может быть, сейчас ты хотел бы о чем-то подумать… Я не знаю, есть ли там…

Он рассмеялся и тепло ей улыбнулся:

— Именно сейчас это почти единственное, о чем я думаю.

Джейни с облегчением вздохнула:

— Наверное, я сейчас не хочу быть одна.

Он положил ей на руку ладонь, подался к ней и осторожно поцеловал в лоб.

— Ты не одна, — сказал он.

* * *

Обнявшись, они стояли под душем, и струи горячей воды смывали с их усталых тел мерзость насилия. Соединившись, будто перетекая друг в друга, они слились в поцелуе, долгом, страстном, почти отчаянном. Выйдя из-под душа, очищенные и обновленные, в уютный номер старой гостиницы, они вытерли друг друга мягкими полотенцами и снова обнялись. Действуя вместе, они сняли покрывало. Прохладные белые простыни были из чистого хлопка, и на них так и хотелось упасть. Джейни, свежая после душа, скользнула под простыню, укрывшись до подбородка. Она смотрела, как Брюс ищет в сумке будильник, и в ее измученном, оскорбленном теле просыпалось и разливалось спокойное тепло.

Не хотелось думать, что будильник зазвонит уже через несколько часов, и весь спокойный уют, какой они здесь обрели, будет разрушен. Они вернутся отсюда в реальный мир, смятенный и ненадежный, из этого тепла снова попадут в тиски расписаний, обязанностей, долгов. «Опять вопрос времени, — печально подумала Джейни. — Его никогда не хватает на то, что действительно нужно». Стройный силуэт Брюса двигался на фоне освещенного луной окна. «Время его пощадило, — думала она, — он по-прежнему хорош собой». В голове мелькнуло: что потом он скажет о ней, но Джейни тут же отбросила эту трусливую мысль. Что он скажет, не имеет значения. И так уже сказал достаточно много хорошего, чем и растопил лед.

Он лег в постель рядом, и она почувствовала, как его руки обнимают ее. Они прижимались теснее и теснее, пока все изгибы их тел не совпали, и лежали, узнавая друг друга.

— Как давно я не ложилась в постель не одна… — прошептала Джейни. — Мне почти совсем не стыдно, а я думала, будет.

Он коснулся ее губами.

— Вот еще, — сказал он.

А потом опять, несмотря на одолевавшую их обоих жуткую усталость, они то сплетались в объятиях, то отпускали друг друга. Когда рассветное солнце озарило верхушки зеленых холмов, они спали безмятежным сном, и, пока не зазвонил будильник, в этой части вселенной все было хорошо.

* * *

Джейни слушала гудки в трубке, и с каждым звонком терпение ее таяло.

— Так и не отвечает, — возмутилась она, обращаясь к Брюсу, который в этот момент в ванной чистил зубы. — Уже скоро полдень! Понятия не имею, куда она могла подеваться.

— Может быть, пошла на экскурсию, — предположил он. — Или, может быть, она счастлива. Ты не единственная на свете, с кем это могло случиться.

Она подняла брови.

— Я счастлива? — хмыкнула она. — Или ты?

Брюс положил щетку и вышел из ванной. Подошел к ней, взял из ее руки трубку, положил на телефон, а потом сгреб Джейни в объятия и принялся целовать.

— Знаешь что, нам было очень хорошо вместе. Нужно было это сделать еще двадцать лет назад.

Она поцеловала его в ответ так же страстно, и вскоре они уже снова обнимали и гладили друг друга. Джейни вдыхала его запах, неповторимый, прекрасный запах Брюса. «Господи, позволь мне забыться с ним, хотя бы на день, хотя бы на час… Пусть все остальное исчезнет…»

Но ее образцы, ее трубки, все сорок четыре, уложенные аккуратными рядами, пролезли в мысли сами собой, вместе со всеми сопроводительными бумагами, файлами; Джейни приуныла, и порыв иссяк. Медленно она отстранилась от Брюса и печально сказала:

— Очень бы хотелось заняться этим сейчас, но пора ехать.

Ухмыльнувшись, он согласно кивнул.

— Конечно. Ты права. Но идея была хорошая, а?

— Отличная, — подтвердила Джейни.

И тут ее пронзила совсем другая мысль, тяжелая и тревожная, немедленно поселившаяся в мозгу: «Что нас ждет в Лондоне?»

Радость минувшей ночи постепенно сменилась беспокойством.

— Надеюсь, Кэролайн не отправилась одна брать новые пробы, — сказала она Брюсу, когда они паковали вещи. — Хватит с нас уже неприятностей.

 

Семнадцать

Когда они подъезжали к дому матери Кэт, хлынул ливень, так что им пришлось на минуту остановиться под деревом, чтобы поднять капюшоны. Они еще не пришли в себя после «прыжка», мысли путались, и мир казался не совсем реальным. Алехандро продрог на ветру и, поплотнее запахнув полы, потянулся к Адели, поправил ей плащ. Он возился со складками ткани, и Адель, выпростав руку, погладила его по щеке.

— Почему ты такой грустный? — спросила она.

Он печально вздохнул, застегивая ей ворот.

— От тебя ничего не укроешь. У тебя дар ясновидения.

— Чтобы прочесть по твоему лицу, что ты чувствуешь, не нужно никакого ясновидения. Скрытность тоже дар, и вот его-то у тебя явно нет.

— Мне действительно грустно, — признался Алехандро. — Причем как никогда в жизни. Я чувствую себя так, будто мы только что побывали в Эдеме, но, поскольку знание хуже проклятия, нам больше не позволено там находиться. Все было прекрасно, пока мы оставались невинны, а теперь мы знаем больше, чем способен вынести человек. И возвращаемся туда, где нас ожидает новое горе.

— Но мы обязаны вынести то, что нам суждено, — ласково сказала Адель, — ибо мы вернулись в свой мир, а тот мир не наш. И оглянись же кругом. Разве ты не видишь, как здесь красиво? Разве дождь не прекрасен? — Она вытянула ладонь и поймала несколько капель. — Достаточно вытянуть руку, и можно утолить жажду. Смотри, до чего сладкая, чистая дождевая вода.

— Она холодная.

— Она дар Божий, и Господь дает нам знание того, что и холодный дождь несет с собой жизнь цветам и деревьям.

— Уже осень, и жизнь в них скоро замрет. И я чувствую себя почти так же, будто жизнь во мне остановилась. Ведь еще немного, и цветы и листья на деревьях окончательно побуреют и пожухнут.

— Только для того, чтобы весной возродиться.

— Да, но зачем они сначала должны умереть?

Она пожала плечами:

— Такие вопросы за пределами моего скромного разумения. Это касается Божьего промысла, и лучше тебе поговорить с философом или священником. Я могу лишь сказать, как я это понимаю и что думаю. Они умирают ради того, чтобы мы яснее почувствовали себя живыми.

Но Алехандро остался печален. Он не успел полюбить Англию, которая была для него местом, где живут жестокие, неприветливые люди. Он не знал, где его дом и кому он служит. Сам он для короля Эдуарда был папским шпионом, надевшим личину врача. Он был игрушкой в руках Папы, испанцем, призванным стать при английском дворе постоянным напоминанием о том, как его святейшество прилагает все силы, чтобы защитить Англию от французов.

— Теперь у меня будто бы есть лекарство, — сказал он, — но я его получил словно в другой реальности, из рук женщины, меньше всего похожей на знахарок, которых до сих пор видел. Взял я его в сумерках, а пользоваться им придется в темноте. И кто может заранее сказать, подействует оно или нет! То, что ей удалось две недели удерживать больную на пороге смерти, еще не значит, что оно способно исцелить.

— Если будет на то Господня воля, то подействует, — спокойно сказала Адель.

— Да будь она проклята, Господня воля! Ты только посмотри, сколько людей пали жертвой Господней воли! — с гневом воскликнул Алехандро.

Она подалась к нему. Взяла за руку.

— Можешь проклинать ее сколько хочешь, но ты не в силах ее изменить, — нежно сжимая его ладонь, сказала она. — Будем надеяться, что Господь позволит нам вернуться прежде, чем Он явится за Кэт.

Не прибавив больше ни слова, она пустила лошадь галопом, и Алехандро последовал за нею.

В дом их впустила та же служанка, с видом еще более важным, чем в прошлый раз.

— Входите скорее, — сказала она. — Прибыла матушка Сара! Та самая, к которой вы ездили. Знай я, что она соберется к нам сегодня, не стала бы вас гонять. Столько проездить понапрасну! Только вы ускакали, а она тут и появилась. Уж простите бедную темную девку.

Алехандро едва не потерял дар речи.

— Глупая женщина, — наконец сказал он. — Что за несуразицу ты несешь?

— Говорят вам, матушка Сара здесь! — повторила служанка. — Как только вы ускакали, так она тут как тут. Я уж и сама ругала себя на чем свет. Вы уж только меня не бейте.

На дощатом полу от их плащей натекали лужи. Алехандро с Аделью переглянулись в смятении.

— Давно она здесь? — спросил он у служанки.

Та воззрилась на него в изумлении.

— Да вы что, не слышите меня, что ли? Говорят же вам, как только вы ускакали, тут она и пришла.

Потрясенный, он вытаращил на нее глаза, не веря ушам. Но служанка решила, что он рассердился, и, снова перепугавшись, принялась корить себя за глупость:

— Ох, простите меня, сэр! Я не хотела грубить. А тут еще и матушка Сара бранила меня за то, что я не все лекарство дала. А леди не хотела пить, да и как хотеть-то? Несет помоями, я в жизни бы такого в рот не взяла, даже ради спасения души! Такую пакость во флаконе и держать-то не подобает. Флакон, того гляди, лопнет от отвращения.

Окончательно сбитый с толку, Алехандро, вспомнив, что сказала им старуха, поискал глазами Кэт.

— Где девочка? — рыкнул он на служанку.

— Да там же она, в комнате у хозяйки, вместе с матушкой Сарой.

Алехандро, грубо отпихнув служанку, ринулся в комнату, и Адель за ним. Перепуганные, не зная, чего ожидать, они ворвались в спальню. Возле постели, где лежала еще недавно прекрасная женщина, сидела оборванная старуха. У противоположной стены, держа в руках скатерть, стояла Кэт, без своей травяной маски, с покрасневшими, воспаленными глазами. Увидев Адель и Алехандро, она бросилась к ним, обнимая обоих:

— Слава Святой Деве, что вернулись! Мне здесь страшно!

Алехандро, как мог, ее успокоил. Черт бы побрал его величество за такое издевательство над ребенком. Да воздай Ты ему, Господи, по заслугам!

— Прошу вас, найдите в себе силы, успокойтесь и расскажите, что произошло, пока нас не было… Кто эта старая ведьма?

Кэт еще шмыгала носом, пытаясь успокоиться.

— Никакая не ведьма, это знахарка, — возразила она Алехандро. — Это и есть матушка Сара!

Это невозможно! В голове вихрем пронеслись обрывки мыслей. «Не могла же она выйти из дома после нас, а попасть сюда раньше…»

Он выпрямился, оставив Кэт с Адель.

— Женщина, повернись, дай мне увидеть твое лицо, — приказал он.

Старуха оглянулась через плечо и ответила с нетерпением:

— Не командуй мной, лекарь, я тебе не прислуга. И не твоя ученица. Если бы все шло как положено, это ты стал бы у меня учеником. — Она подошла к изголовью постели. — Очень жаль, но с недавних пор все пошло вкривь и вкось. А теперь вот что, у меня тут важное дело! Если не можешь помочь, по крайней мере постарайся не путаться под ногами.

— Это невозможно! — воскликнул Алехандро в отчаянии. — Матушка Сара осталась дома, а мы прискакали сюда, никуда не заезжая. И никто нас по пути не обгонял!

Согбенная старуха медленно отвернулась от больной и взглянула на Алехандро. Он впился взглядом в ее лицо. Лицо было то же, старое, изрезанное морщинами — в нем читалась тысячелетняя мудрость.

— Нужно быть готовым встретиться с тем, чего ты не ждал, — сказала она, погрозив ему пальцем.

Ошеломленный этими словами, которые слышал несколько часов назад, Алехандро еще внимательнее вгляделся в ее лицо, пытаясь найти в нем хоть какое-то подтверждение тому, что это другой человек. Она не отвела глаз, и во взгляде ее читалась воля, какой у него не было.

— Если хочешь учиться, — сказала она с понимающей улыбкой, — смотри внимательно. — Такого больше нигде не увидишь.

Алехандро, конечно же, еще не пришел в себя, силясь постигнуть, каким образом она могла появиться здесь раньше них, но все-таки сделал то, что она велела. Он обошел вокруг постели и внимательнее посмотрел на больную, беспомощно распростертую перед ними, тут же заметив предательские иссиня-черные пятна и распухшую шею. «Она при смерти, — подумал он, — однако все еще жива…»

— У нас мало времени, — спокойно сказала старуха. — Глупая девка, которой я доверила ухаживать за больной, позволила даме пропустить прием самого важного лекарства, а теперь я делаю что в моих силах, чтобы это исправить. Приготовься мне помогать!

Голос, одежда, поза — все как у той старой женщины, которую он видел недавно в каменном домике посреди леса. Ничего не оставалось, кроме как поверить в то, что это она и есть.

— Что нужно делать? — растерянный, спросил он. — Я готов.

Она подняла лежавшую рядом на подносе длинную соломину, наполненную желтоватым толченым камнем.

— Зажги от свечи, — сказала она, — но только держи от себя на расстоянии вытянутой руки. А теперь вставь в отверстие вон там.

Она показала рукой на плоский серый камень с отверстием, лежавший на маленьком столике.

Он сделал то, что она велела, и комната немедленно наполнилась мерцающим бело-голубым свечением. Свечение было неприятным, а от голубого пламени, каким горела тростинка, по комнате заплясали резкие тени. В воздухе снова запахло тухлыми яйцами.

Алехандро вернулся к постели и внимательно следил за старухой, которая принялась заунывно читать молитву на языке, какого он никогда не слышал. По звучанию было похоже на английский, и молодой человек решил, что это смесь английского и какого-то другого, более благозвучного языка, напоминавшего латынь, но не разобрал ни слова.

Адель, обнимавшая Кэт, оцепенело наблюдала за действием. Она была до того потрясена, что не сразу расслышала шепот Алехандро:

— Адель! Прошу тебя, если ты хоть что-нибудь понимаешь, постарайся запомнить… Я запоминаю, что она делает. А ты, прошу тебя, запомни слова!

— Хорошо, я запомню, — пообещала Адель, еще крепче прижимая к себе ребенка.

Матушка Сара тем временем по очереди разбиралась с каждым симптомом.

— Три крошки хлеба, испеченного на Страстную пятницу, чтобы укрепить кишки.

От твердого, почти каменного куска она отломила три хлебные крошки и положила их в рот больной. Потом достала крохотный пузырек и капнула на лоб семь капель белой, похожей на молоко жидкости, сопровождая такими словами:

— Вот тебе на лоб галаадский бальзам, редкий, как дар царю Соломону от возлюбленной им царицы Савской.

Алехандро узнал слова из Торы, и, хотя общий смысл остался неясен, он вспомнил обряд, который веками совершали еврейские лекари, чтобы избавить больного от кишечных расстройств или меланхолии. «Откуда она может его знать?»

— Вот тебе в ладонь золотая монета, чтобы откупиться от черта и вернуть здоровье.

Старуха вложила больной в ладонь золотую монету и крепко сжала пальцы.

— Вот тебе, как в Древнем Египте, в изголовье кровь агнца, чтобы отвадить чуму.

Матушка Сара достала сосуд, наполненный ярко-красной жидкостью, окунула в нее большой палец и провела по спинке кровати жирную длинную черту.

Потом старуха достала из сумки пустой орех, зажала в ладони, а другой рукой принялась медленно водить кругами над телом больной, монотонно бубня себе под нос свою тарабарщину. Потом она положила орех на живот даме, сняла верхнюю половинку, и оказалось, что внутри сидит большой черный паук с белым ромбом на спине. Испуганный, он выбрался из скорлупы, быстро побежал по груди и спрятался в складках под одеялом. Адель в своем углу перекрестилась, сморщившись от отвращения, а Кэт горько заплакала, представив у себя на груди лохматые паучьи лапы.

Старуха наклонилась и взяла в руки небольшой сверток, лежавший у ее ног, — свернутую темную торбу, перевязанную засаленной от частых касаний бечевкой. Знахарка достала оттуда серый зернистый порошок и насыпала его на доске горкой. Взяв щепотку, она развеяла его в пальцах, пробормотав: «Хорош», — и пересыпала в небольшую миску. Потом извлекла пузырек. Сказала сама себе: «Полгорсти». Налила в ладонь желтоватой жидкости и по каплям перелила в миску с порошком. Вслед за тем старательно перемешала, и в миске образовалась неприятная на вид серо-зеленая кашица, издававшая настолько отвратительный запах, что от нее отказался бы и самый тяжелый больной.

Старуха обмакнула в этом снадобье палец и оставила каплю на лбу своей пациентки, а остальное влила ей в рот. Даже полуживая от слабости, бедная леди попыталась выплюнуть эту гадость, но старуха с неожиданной силой закрыла ей рот своей ладонью. Бедняжке ничего не оставалось, кроме как проглотить лекарство, и дыхание ее стало неровным и частым.

Матушка Сара нежно отерла пот со лба больной, промокнула капли снадобья, упавшие на подбородок.

— Скоро все закончится, тогда снова отдохнешь, — бормотала она, утешая несчастную пациентку. Потом достала из торбы и надела ей на палец серебряное кольцо. — Это кольцо из серебряных пенни, выпрошенных прокаженными!

И, со вздохом сожаления, наконец она извлекла оттуда последнюю вещицу — красную шерстяную тесьму, свернутую петлей с перекрещивающимися концами — и приколола над сердцем к ночной рубашке.

— Это чтобы отвадить от тебя дух Черной Чумы, что боится цвета крови и не станет тревожить сердце, которое под его защитой.

Произнеся эти последние слова, старуха опустилась на ближайший стул, измотанная, обессиленная неравной борьбой. Она долго просидела без звука, и даже дыхание ее стало едва слышным.

Алехандро осторожно потряс ее руку. До того неподвижным было лицо знахарки, что он испугался, уже не приняла ли она на себя чужую гибель. Но глаза у нее тотчас открылись, и она выпрямилась.

— Больше я ничего не могу сделать, — сказала она. — Теперь остается только молиться.

И они молились, каждый по-своему, за выздоровление леди. Но когда солнце стало клониться к вечеру, стало понятно, что дух Черной Чумы не испугался цвета крови. Леди готовилась к переходу в другой мир. Веки ее затрепетали, когда она обвела комнату взглядом.

Алехандро знал, что видит она не тех, кто сейчас перед ней, но тех, кого когда-то любила, и что на самом деле даже не понимает, где находится. Он нисколько не удивился, когда она вдруг поджала ноги и, как ребенок, свернулась калачиком, будто бы защищая пораженный болезнью живот. Он слышал, как она тяжело задышала и как дыхание прекратилось, а глаза незряче уставились на них из-под полуприкрытых век.

Матушка Сара закрыла, как полагалось по тогдашнему обряду, веки умершей и сверху положила монетки.

Кэт разрыдалась, хрупкое ее тело вздрагивало в объятиях Адели.

— Мама! — крикнула она с болью и отчаянием.

Алехандро хотел накрыть умершую простыней, но Кэт его остановила:

— Пожалуйста, доктор, позвольте мне поцеловать ее в последний раз.

Он опустился перед ней на колени, взял ее за руки.

— Не могу, дитя, ибо тогда зараза перейдет от нее к тебе, — ласково сказал он.

Но она смотрела на него с такой мольбой и страданием, что он не выдержал. Он стоял и смотрел, как она вытирает слезы платком, который он ей дал.

— Кэт, поцелуйте платок, — попросил он.

— Зачем? — удивилась она сквозь рыдания и всхлипы.

— Сейчас увидите.

Вытерев слезы, Кэт поцеловала мокрый платок.

— Теперь отдайте его мне.

Он накрыл ее маленькую руку своей. Ласково улыбнулся, погладил по голове. Потом выпрямился, поднялся и подошел к постели. Коснулся платком губ мертвой женщины и вложил ей платок в ладонь.

— Теперь она заберет с собой ваш поцелуй, и он пребудет с ней в вечности.

* * *

Алехандро, дрожа от нетерпения, смотрел, как матушка Сара мыла холодной водой морщинистое лицо и шею, стараясь уничтожить следы заразного дыхания.

Наклоняясь над тазом, она повернулась к нему и спросила:

— Не хотите ли дать старой женщине минуту отдыха?

— Я хотел бы задать вам вопрос…

— Конечно. У вас ко мне много вопросов, — проворчала она, тяжело вздохнув. Она вытирала передником мокрое лицо и руки. — Пусть будет по-вашему. Слушаю.

— Во-первых, я хотел бы узнать, как…

— Как так получилось, что я опередила вас, хотя вы скакали верхом, а я попрощалась с вами, глядя вам вслед от порога своего дома?

— Да!

— Говоря по правде, молодой человек, все было совсем не так.

— Но я собственными глазами видел… И моя спутница тоже… Адель! — позвал он.

Она вместе с Кэт появилась на пороге, обнимая девочку за плечи.

— Прошу тебя, расскажи этой женщине, что мы видели.

— Алехандро, девочка… — На лице Адели появилась тревога. — Не хочу, чтобы она это слышала. Это ересь.

Он взял Кэт за плечи и передал с рук на руки служанке, чтобы та ее увела. Когда дверь за Кэт закрылась, Адель рассказала знахарке все, что видела.

— И вы не заметили меня, когда туда ехали?

Алехандро и Адель переглянулись.

— Я вообще не помню, чтобы видел женщину, похожую на вас, — сказал Алехандро.

— Но каких-то встречных всадников видели, не так ли? — спросила матушка Сара.

— Всадников видели, — сказал он, почти рассердившись. — Но не вас же!

— Много лет я лечу людей от болезней телесных и душевных, и я знала многих, кто видит только то, что хочет, не обращая внимания на то, что на самом деле находится перед глазами. Значит, для вас было очень важно встретить меня на той поляне, иначе вы увидели бы, что дом пустой и меня там нет.

— Женщина, говорят тебе, — сказал он, не в силах сдержать гнева, — мой дух, мой рассудок и тело были в полном согласии друг с другом, и я нисколько не сомневаюсь в том, что ты встретила нас в лесу, и это только что подтвердила моя спутница.

Он ждал, что ответит старуха, но та стояла молча, скрестив руки на пышной груди.

— Ну? Что ты на это скажешь?

— Скажу тебе, нетерпеливый юнец, что ты, конечно, веришь в то, о чем говоришь, но это лишь воспоминание про очень приятный сон. А вот откуда такая уверенность в том, что это был не плод утомленного ума, а реальность? Неужто лишь из нежелания расстаться с радостью в надежде на чудо, которого ты так ждал в эти горькие дни?

— У меня в сумке лежат лекарства, которые ты дала…

— Так ли уж твердо ты можешь утверждать, что получил их из моих рук?

В изнеможении, устав от препирательств, Алехандро потряс руками. Заходил беспокойно по комнате, что-то бормоча себе под нос. Наконец он остановился и с видом самого горького разочарования сказал:

— Тогда объясни мне, по крайней мере, почему все твои усилия ее спасти пропали даром. Служанка сказала, что леди протянула целых две недели. Это невероятно! В жизни не видел такого успеха. Но что же под конец пошло не так? Я должен это узнать!

Старая женщина села и тяжело вздохнула:

— Скажи мне, врач, доводилось ли тебе пытаться спасти безнадежного больного?

Алехандро ничего не ответил, но мгновенно вспомнил медленно угасавшего Карлоса Альдерона.

— Ага, вижу, что доводилось, — сказала она, перехватив его тотчас исполнившийся стыдом взгляд. — И промолчал бы, но глаза тебя выдали.

Алехандро повесил голову.

— Ты права, — тихо проговорил он. — Я тоже тратил понапрасну силы и время.

Голос ее смягчился и потеплел, когда она ему ответила:

— Никогда не говори, что ты тратил их понапрасну, ибо ты получил результат, который всего важнее. Если бы я сегодня отвернулась и ушла из этого дома, то мое пренебрежение к тем, кто ее любил, могло оказаться для них губительнее, чем сама болезнь. Я не могу убить в ребенке надежду. Но я солгала бы, если бы сказала, что нашла лекарство от чумы. Я сумела задержать смерть, но не вылечить.

— Тогда, значит, все твои дурацкие нашептывания и заговоры всего-навсего дешевые трюки, а на самом деле ты умеешь не больше меня! — вспылил Алехандро.

Глаза ее полыхнули гневом, но старуха сдержала себя. Потом понимающе хмыкнула и потерла себе подбородок:

— Я отлично помню, мой юный друг, что ты так же боишься обрядов, как твоя сверх меры благочестивая спутница. Но не станете же вы отрицать, что, по крайней мере на время, поверили в их силу?

Он и не отрицал. Он, конечно, помнил, как не мог оторвать взгляда от ее действа. Старуха была права. Пусть ненадолго, но он все же поверил в то, что больную можно спасти.

— В этом, — заявила она твердо, едва ли не самодовольно, — и заключается главная сила моего лечения. Люди начинают верить в то, что хотят увидеть, и в этом отношении ты ничем не отличаешься от других.

«Но я хочу быть другим, — огорченно подумал Алехандро. — Я хочу верить в то, что благодаря своим усилиям и упорству сумею облегчить страдания больных. Нет у меня другой цели в жизни».

Она заметила его пристыженный взгляд и разгадала, чем он вызван.

— Не будь слишком строг к себе, врач, ибо ты еще слишком мало уроков брал у самого лучшего учителя, с которым не сравнится никто. Это ежедневная работа, твой опыт, которые дадут тебе больше, чем любой профессор. Нам еще много придется экспериментировать, но я верю, что разгадка близко. Каждый раз я подбираюсь к ней ближе и ближе. Я меняю пропорции жидкости и порошка. Уверена, ключ к лекарству здесь.

За разговором она торопливо складывала инструменты и снадобья, пока на столе не остались лишь кувшин и мешочек.

— А теперь хватит себя жалеть и смотрите внимательно, молодой человек, ибо я ничего не делаю дважды. Давным-давно я заметила, — продолжала она, — лесные звери, которые пьют воду из источника, возле которого я построила себе дом, умеют сопротивляться любой заразе даже тогда, когда остальные болеют и погибают.

Она подняла со стола кувшин с мутной желтоватой водой и поставила перед Алехандро.

— Я заметила, что у этой воды тот же, хотя и менее заметный, неприятный запах, что и у той странной желтой горной породы, которую добывают вместе с рудой на медных рудниках.

— Похожий на запах тухлых яиц.

— Вот именно! Когда ум твой не затуманен печалью, ты быстро учишься! Я решила, что вода пожелтела от того, что в ней здесь растворен этот желтый камень, не знаю, правда, кем толченный, но какая разница? Животные, которые пили эту воду, наверное, насквозь пропитались этим желтым веществом.

— Как оно называется?

— Оно называется сера. Если серу поджечь, то пламя будет голубоватое, с мерцающими яркими искрами. Ведьмы издавна использовали ее, чтобы показать будто бы свою могучую силу.

— Что ты сегодня и сделала с тростниковой свечой.

— Виновата, грешна, — хихикнула старуха, — но я старалась во благо.

Рядом с кувшином она положила маленький темный мешочек:

— К воде нужно добавить этот серый порошок, потому что он придает силу, как меч дает силу рыцарю.

Она взяла его руку и насыпала в ладонь немного порошка. Алехандро растер его пальцами, ощутив зернистые комочки. Молча он посмотрел на знахарку.

Она ответила ему благоговейным шепотом:

— Это прах мертвых, и от него к больным приходит их прежняя сила.

Прах мертвых? Наверняка это запрещено…

Матушка Сара продолжала:

— Размешай щепотку порошка в воде, которой налей полгорсти, и давай больному на рассвете, в полдень и на закате. Если больной не спит, да и ты тоже, то можно дать в четвертый раз в полночь, не повредит. Но не трать понапрасну, расходуй с умом, потому что найти и то и другое можно только рядом с моим жилищем, а один лишь Господь Бог знает, сколько тебе понадобится.

— Один Господь Бог, — эхом повторил за ней Алехандро и вознес про себя молитву, чтобы такие снадобья не понадобились ему никогда.

* * *

Они вынесли тело умершей и положили там, где его хорошо было видно с дороги. Пятеро человек, присутствовавших при кончине, смотрели, как показалась телега, как возница спустился с козел. Вместе с помощником они подняли тело, еще теплое и не потерявшее гибкость, и грубо швырнули поверх груды только что собранных мертвецов.

Под тяжестью скорбного груза днище телеги просело, и возница, взглянув дальше по улице, где лежало еще несколько тел, сказал помощнику:

— Все, хватит. Небось дождутся нас, не оживут.

— Ага, — согласился помощник, — хватит. Вонь такая, что, того и гляди, мозги протухнут. Не хватало еще дурачком тут стать.

— Стать дурачком? — ухмыльнулся возница. — Что-то я до сих пор не замечал в тебе особого ума. Хотя всегда есть надежда на чудо. Я помолюсь о тебе.

Они снова взобрались на козлы, возница слегка хлестнул поводьями по лошадиным спинам, и лошади, недовольно всхрапнув, зашагали медленным шагом, увозя своих пассажиров, и вместе с ними мать Кэт, в последний земной путь.

Они двигались той же дорогой, откуда недавно приехали Адель и Алехандро, и вскоре, недалеко от того места, где они встретились с матушкой Сарой, выехали в открытое поле. Как и прежде, там стояли на страже дубы, но теперь от них падали тени, длинные и прямые. Когда поскрипывавшая телега свернула с дороги и колеса запрыгали по свежевскопанной земле, мертвые тела сбились к краю, но возница не обращал внимания — никто из них не пожалуется. От такой тряски покрывало, которым была укутана бывшая придворная дама, сбилось, и ее еще не окоченевшая рука соскользнула с груди. В руке был зажат платок, который запечатлел прощальный поцелуй ребенка.

Пропрыгав по торфянику еще несколько метров, телега со скрипом остановилась возле мелкой, наскоро приготовленной ямы, которую вырыли днем тот же возница и его помощник. Усталые, медленно сойдя с высокого передка, они принялись за свою печальную работу, складывая мертвецов рядами в могилу. Когда яма заполнится, они позовут священника, если, конечно, найдут, и тот отпустит покойным все грехи разом. Потом могилу забросают торфом и, как смогут, утопчут.

— Будем надеяться, собаки до них не доберутся, — сказал один возчик другому, когда они снова уселись в телегу и двинулись к Лондону за новым грузом.

* * *

Матушка Сара собрала свои снадобья и талисманы и снова сложила в драный мешок. Потом набросила на плечи красную шаль, взяла в руки трость и направилась к двери. На пороге она остановилась и повернулась к Алехандро, напоследок изумив его еще раз.

— Помни, врач, ты всегда должен быть готов. Всегда жди любых неожиданностей.

* * *

К ночи они, промокнув до нитки, вернулись в имение леди Троксвуд, и, когда конюшенный, бросившись к ним со всех ног, принял лошадей, все трое бегом побежали в дом по широким ступеням каменной лестницы. В каминах уже был разведен огонь, и гудящее пламя успело выгнать из дома сырость и согреть воздух, но Алехандро, сняв плащ, никак не мог унять дрожь. Его трясло, и он поспешно направился к камину, чтобы как следует отогреться. Кэт последовала его примеру и села рядом, поближе к благословенному теплу, протянув к огню свои маленькие ладошки, а с подола ее тонкого платья натекали лужицы.

Неожиданно она быстро, три раза подряд чихнула.

— Детка! — с тревогой сказал Алехандро. — Что тебя беспокоит?

Кэт шмыгнула носом:

— Я замерзла, я устала после долгой скачки, и у меня живот подвело от голода.

Услышав такое объяснение, Алехандро успокоился.

— Хорошо. Если у тебя только эти три жалобы, то все в порядке. К нашему великому счастью, все это легко исцелимо.

Он взял ее за руку, и они вместе отправились искать Адель, которую нашли в кухне, где она выдавала экономке инструкции.

— Кажется, наша маленькая подруга замерзла, проголодалась, устала, а я пообещал ей исцеление от всех недугов. Здесь найдется сухое платье и ужин?

Адель кивнула.

— Позаботься о девочке, — велела она экономке, — а мы договорим позже.

Экономка увела Кэт.

— Сначала нужно переодеться в сухое, согреться, а потом и поужинать, — говорила она девочке на ходу.

Кэт вернулась к ним в старом платье Адели. Потом им принесли суп и свежие, теплые хлебцы, а потом Адель отвела Кэт в свою детскую, где уложила в постель и пела ей, пока девочка не уснула. Когда она вернулась к столу, все уже было убрано.

Она нашла Алехандро в гостиной, сидящим возле гигантского камина, в очаге весело трещали поленья, и от пламени по стенам плясали причудливые тени.

— Еще не согрелся? — спросила она. — Не хочешь выпить вина?

— Кажется, я уже никогда не высохну и не согреюсь, — сказал он.

— Да, это проклятие нашего острова. — Наливая вино, она вздохнула. — Я никогда не была в Испании, но говорят, будто там тепло даже зимой.

Она наклонилась, стараясь не пролить прозрачную темную жидкость, и отблеск огня вдруг упал на рубиновый крест. Рубин вспыхнул красным, глубоким, похожим на вино цветом, и Алехандро неожиданно обрадовался этому сходству.

Сидя возле камина, Алехандро старательно записывал все, что видел у матушки Сары, и Адель помогала ему восстановить все мелочи ритуала: что делала знахарка и что говорила. Когда было записано все до последнего слова, Алехандро нарисовал портрет старухи. Он подписал внизу: «матушка Сара» — и показал Адели.

— Очень похоже, — сказала она. — По-моему, ты уловил самый дух.

— Боюсь, ее дух не очень-то и уловишь, но забуду я его не скоро.

Закрыв тетрадь, он отложил ее в сторону.

Огонь согревал снаружи, вино — изнутри, и постепенно Алехандро почти забыл про усталость и горечь и, откинувшись на подушки, смотрел на Адель, которая взялась расчесывать свои роскошные волосы. Он позволил себе понаслаждаться этой картиной, мечтая о том, как бы они жили, если бы Адель ему принадлежала. Он смотрел, как она распустила волосы и они густыми волнами рассыпались по плечам, и догадался, что Адель сделала это нарочно, чтобы стать для него еще желаннее. Ей это удалось, и сердце его забилось так, будто готово было выпрыгнуть из груди: он понял, что и эту ночь они проведут вместе. «Господи Боже, — взмолился он, — сделай так, чтобы наше путешествие никогда не закончилось».

Адель поднялась из кресла перед камином, подошла и устроилась возле его ног на мягком ковре, положив голову ему на колени. Густая волна ее волос накрыла его, и он погрузил свои пальцы в прохладные, нежные, восхитительно душистые струи, и счастью его не было конца.

Она приподняла голову, и он хотел было запротестовать, но она прижала палец к его губам.

— Молчи, — сказала она, — я хочу, чтобы твои губы были заняты вовсе не разговорами.

Она опустилась к нему на колени и обняла, приникнув к дрожавшему Алехандро всем своим нежным телом, и они слились в поцелуе, глубоком и страстном, забыв о времени. Одна минута прошла или десять, он не сумел бы ответить на этот вопрос, даже если бы от этого зависела его жизнь.

Адель положила ему на плечи ладони, и пальцы ее медленно двинулись вниз. Алехандро напрягся, почувствовав прикосновение к вороту рубашки, и похолодел от страха при мысли, что она вот-вот обнаружит клеймо.

«Скажи сам, — велел он себе, — признайся, пока не поздно!»

«Адель, прости мне ту ложь, которую я сейчас тебе скажу. Я хочу только лишь одного, я хочу сохранить любовь», — беззвучно произнес он. Он поймал ее руки и остановил, сжимая со всей доступной ему нежностью. Она посмотрела на него вопросительно, не понимая, почему он воспротивился ее ласке.

— Адель, — осторожно начал он. — У меня есть шрам, и боюсь, тебя испугает его уродство.

Отстранившись немного, она с тревогой спросила:

— О каком шраме ты говоришь?

Алехандро расстегнул верхнюю пуговицу и слегка отодвинул ворот, так что Адель был виден только розовый край клейма, успевшего хорошенько зажить.

Адель ахнула:

— Боже мой, откуда он у тебя?

Алехандро устал от вранья, но выбора у него не было. Скажи он правду, ему пришлось бы расстаться с надеждами и любовью.

— Я попал в одну переделку по пути в Авиньон из Испании. В результате я был обезображен, и мне не хотелось бы больше об этом говорить. Умоляю тебя, попытайся меня понять. Я не мог себя заставить рассказать тебе о нем, потому что он мне и самому противен, и я думал, он оттолкнет тебя. К тому же мне не хотелось тебя пугать. — И, опустив глаза, он добавил: — Теперь ты знаешь о моем унижении. Прости мою скрытность.

К невероятному его облегчению, Адель ответила:

— Ты получил шрам не по своей воле. Мы не будем о нем говорить, но лишь по той причине, что для меня он не имеет никакого значения.

Позже, в ее постели, юные любовники наслаждались друг другом и говорили совсем о другом, порой краснея в темноте. Их искренний союз не имел государственного значения, они были просто двумя людьми, всем сердцем хотевшими счастья.

* * *

Он до того привык видеть во сне Карлоса Альдерона, что в те ночи, когда тот не появлялся, ему будто чего-то уже и не хватало. Когда под утро щеки его коснулись тонкие теплые пальцы, Алехандро подумал, что это ему тоже снится. Но прикосновение было настойчивым, и наконец он открыл глаза. Возле своей постели он увидел Кэт.

— У меня болит горло, — простонала она, взявшись рукой за шею.

Он взглянул на нее внимательнее и, к ужасу своему, увидел на подбородке синеватые пятна.

Он хотел было тотчас вскочить, отбросить одеяло, но в последний момент вспомнил, что на нем одна только тонкая ночная рубаха.

— Кэт, — сказал он тогда девочке. — Вы должны сделать в точности все, как я скажу. Немедленно возвращайтесь в постель, а я приду, как только оденусь как подобает. Пожалуйста, ни к чему не прикасайтесь по пути, не разговаривайте со слугами. Дышите неглубоко, и, если захочется кашлять, постарайтесь сдержать приступ.

В ее взгляде был страх, но она послушно кивнула и двинулась прочь из тускло освещенной комнаты, тихо шлепая по полу маленькими ногами. Алехандро взглянул на спавшую рядом Адель и решил ее не тревожить, по крайней мере до тех пор, пока не выяснит стадию болезни Кэт. Быстренько натянув штаны, он бросился искать седельную сумку с дарами матушки Сары, а потом отправился в кухню за миской и ложкой.

Войдя в бывшую детскую Адели, он увидел девочку, и сердце его сжалось от того, какой крохотной она казалась на огромной постели. Занавески полога были открыты, и он опустил их все, кроме одной, с той стороны, которая была ближе к двери.

— А теперь, моя прекрасная леди, позвольте мне осмотреть вашу шейку, — сказал он. — Придется развязать ворот, но я не оскорблю вашей скромности. Мне интересно видеть лишь вашу шею.

Осторожно он нажал на темное пятно.

— Больно, когда я нажимаю? Кэт поморщилась, и он убрал руку.

— Больно. Под мышкой тоже болит.

Он поднял ей руку, прощупал подмышечную область. Сердце упало, когда он нащупал уже заметную припухлость.

«Да будь проклято все, что летает, бегает, ползает! — в гневе подумал он. — Да будь проклят сам Дух Святой!»

Он услыхал за спиной шорох и, повернувшись, увидел в дверях Адель.

— Полежи немного, детка, я скоро вернусь, — сказал он девочке и, опустив полог, подхватил фрейлину под руку и повлек ее прочь из комнаты.

Глаза ее были полны страха, на ходу она спросила:

— Судя по твоему виду, у нас плохие новости?

Он кивком подтвердил ее подозрения, и она уткнулась лицом ему в плечо и тихо заплакала. Он утешал ее, как умел, и она подняла лицо и сквозь слезы сказала:

— Я не хочу смотреть, как она умирает.

— Я тоже не хочу, любовь моя, но теперь я не совсем беспомощен. Теперь я по крайней мере могу попытаться ее спасти.

— Сумка старухи! — воскликнула Адель. — Где она? Я сейчас же ее принесу!

— Я уже принес, она в комнате возле кровати.

— Тогда нельзя терять ни минуты!

 

Восемнадцать

В гостиничном холле Джейни и Брюс медленно шли от двери, не спеша расставаться.

— Миссия выполнена, — сказал он.

Джейни, повернувшись к нему, хмыкнула:

— Не идеально, но тем не менее выполнена. Но хорошее ведь тоже было. Под конец я едва не забыла, зачем мы поехали.

Брюс рассмеялся:

— Я тоже. Вроде бы за какими-то образцами, тебе не кажется? Нужно проконтролировать, чтобы их отнесли в холодильный блок.

— И приставили охрану, — сказала Джейни.

— Об этом можешь не беспокоиться, — откликнулся Брюс. — За этим я послежу сам.

Он остановился. Взял ее за руку. Они стояли посреди полного народу вестибюля и не сводили друг с друга глаз.

— Должен сказать, что конец путешествия был прекрасный, — тихо проговорил он.

— Не могу не согласиться. Как ни странно, мне жалко, что все закончилось.

— Я поднимусь с тобой вместе, — предложил он. — Провожу до дверей.

— Очень хорошо, — сказала она. — Я как раз подумывала, не подняться ли пешком. Я могла бы. — Улыбнувшись, она коснулась его щеки. — Пешком дольше. Я еще не совсем готова тебя отпустить.

Но Брюс при мысли о семи этажах пешком невольно застонал.

— Я тебя так утомила, да? — съехидничала она. — А мне-то вчера показалось, будто ты в хорошей форме. Наверное, это была всего лишь игра лунного света.

Брюс ухмыльнулся:

— Если честно, я действительно сегодня чувствую себя с утра немножечко разбитым. Ладно, признаю, ты действительно меня утомила, и, похоже, неплохо бы мне поберечь силы.

— В таком случае нам определенно лучше подняться в лифте.

Так, смеясь и подшучивая друг над другом, они вышли из лифта и медленным шагом двинулись по коридору к номеру Джейни. Возле двери на прощание Брюс обнял Джейни и поцеловал, но рядом щелкнул замок, и поцелуй был прерван. Оглянувшись на звук, они оба отпрянули друг от друга. Дверь в номере неподалеку приоткрылась, и появившаяся оттуда рука, которая подобрала газеты, лежавшие на ковре, лишь подтвердила своим появлением, что реальная жизнь грозила вот-вот затмить собой тихое сияние прошлой ночи. Рука тут же скрылась, и дверь захлопнулась.

Джейни нахмурилась.

— Целоваться лучше внутри.

— Хорошая мысль, — согласился Брюс.

Джейни достала бумажник, вынула пластиковую карту-ключ, открыла дверь, но, входя, бросила взгляд в сторону номера Кэролайн, где висела табличка «Не беспокоить». Тронув Брюса за руку, она показала на табличку.

— Ты подумай, — сказала она немного обиженно. — Наша бродяжка, кажется, нагулялась и теперь отсыпается.

— Это номер Кэролайн? — спросил он.

— Ее. Видимо, ты оказался прав. Она, похоже, была не одна. Может, у меня на автоответчике есть сообщение.

Они вошли, и Джейни сняла пиджак.

— Погоди минутку, сейчас разберемся с ее тайнами, а потом попрощаемся как положено, — сказала она.

— Нет проблем, — сказал Брюс. — Это у тебя жесткое расписание.

— И не напоминай, — вздохнула Джейни.

Она подняла трубку, включила автоответчик, но сообщений от Кэролайн не оказалось. Она набрала номер ассистентки, но никто не отозвался.

Джейни положила трубку.

— Или ее там нет, или она не одна и не отвечает. Но здесь что-то не так. Ей прекрасно известно, что, чем бы она там ни была занята, я все равно так или иначе постараюсь до нее добраться.

— Видимо, у нее другие приоритеты, — ухмыльнулся Брюс.

Он подошел к ней и обнял.

Неожиданно ее губы вновь почувствовали тепло его губ, и ее обдало волной, поднимавшейся от самых пальчиков ног, охватившей живот и бедра. Она почувствовала его быстрый язык, ощутила руку на талии, обнимавшую ее все крепче и крепче. Раздражение ее испарилось, и она, перестав сопротивляться, сама всем телом приникла к нему.

— Ммм, — сказал он и легко поцеловал ее в нос. — …Может быть, — сказал он и слегка клюнул носом в лоб, — и мы тоже, — он куснул ее за щеку, — повесим «Не беспокоить»?..

«Не беспокоить», — молнией пронеслось у Джейни в голове.

— Чем мы хуже?..

Колесики в мозгу неожиданно закрутились.

— Что ты сказал? — спросила она.

Брюс слегка отстранился.

— Я сказал, может быть, нам тоже стоит повесить на дверь табличку «Не беспокоить»…

Табличка «Не беспокоить»…

Джейни, резко высвободившись, спросила, когда он еще не успел опустить руки:

— Брюс, стал бы ты вешать на дверь табличку «Не беспокоить», если бы тебя не было в номере?

Он пожал плечами:

— Я не стал бы. Но она, возможно, забыла ее снять, когда уходила.

— Только не Кэролайн. Мелочи у нее пунктик. Потому-то я и попросила ее мне помогать. Она ничего не упускает.

В нерешительности Джейни уставилась в пол. Потом подняла на Брюса глаза и твердо объявила:

— Наплевать. Мне дела нет, застану ли я ее с кем-то в постели. Пойду и посмотрю.

— Как ты туда собираешься попасть? — поинтересовался Брюс.

— У нас у обеих ключи от каждого номера, — сказала она. Лицо ее потемнело от тревоги, когда она добавила: — Я всего лишь хочу убедиться, что с ней все в порядке.

Джейни быстро вышла из номера, оставив собственную дверь открытой. Сняла табличку, вставила пластиковую карту. Щелкнул замок, и Джейни, повернув ручку, приоткрыла дверь.

— Привет, — сказала она осторожно, на случай если Кэролайн у себя, но занята.

Однако ответа не последовало.

Джейни открыла дверь и собралась было войти, но от запаха, вырвавшегося наружу, отшатнулась назад в коридор, натолкнувшись на Брюса, который шел за ней следом шаг в шаг, и захлопнула дверь.

Они оба поняли, что значит этот запах. Умоляюще она взглянула на Брюса.

— Хочешь, чтобы я позвонил в полицию? — спросил он.

Она видела множество трупов — быть может, сотни, — в разной степени сохранившихся, но ни разу еще ей не приходилось находить умершего человека, даже во время Вспышки. Она стояла в гостиничном коридоре возле двери Кэролайн, и ее трясло от страха.

— Нет, — сказала она, куда с большей решимостью, чем думала. Но голос дрогнул. — Думаю, лучше сначала мы сами посмотрим, что там, но мне, честное слово, страшно.

Брюс обнял ее и ответил не сразу:

— Я с тобой, Джейни. Ты не одна.

Благодарная ему за сочувствие, она набрала в грудь побольше чистого воздуха, снова открыла дверь, и они переступили порог вместе. Когда Джейни включила свет, из-за постели взвился целый рой потревоженных мух.

— Господи, Брюс, она умерла…

Они бросились вперед и на полу за кроватью увидели мертвого, окоченевшего Теда Каммингса, который так там и лежал с тех пор, как Кэролайн спихнула с себя его тело.

Джейни встала разинув рот, не веря своим глазам. Брюс отвернулся, поискал глазами мусорную корзинку, и его вывернуло наизнанку.

Вытерев рот рукой, задыхаясь от зловония, он только и сказал:

— Господи, что тут у них произошло?

Бросившись к окну, Джейни распахнула створки.

— Ничего не понимаю, — в ярости сказала она. — С какой стати он тут оказался? И где, черт возьми, Кэролайн?

Брюс опустился на колени, разглядывая тело.

— Ничего не трогай, — предупредил он. — Можно погубить улики.

Потрясенная, Джейни подняла на него глаза:

— Улики чего? Уж не хочешь ли ты сказать, что это сделала Кэролайн?

Он пристально посмотрел на нее:

— Джейни, здесь номер Кэролайн, и Тед мертв, а ее нет. Что еще я, по-твоему, должен подумать?

Стараясь сдержать гнев, Джейни опустилась рядом.

— Мы не знаем, отчего он умер. — Наклонившись, она заглянула в лицо. — Не вижу никаких повреждений, и не похоже, чтобы здесь была борьба.

Она склонилась еще ближе, сдерживая дыхание, и тщательно рассматривала труп.

— Черт, — сказала она. — Нужен хороший осмотр.

Она выпрямилась и, хотя даже не коснулась трупа, вытерла руки об одежду.

— У меня в номере есть маски и перчатки. Пошли возьмем.

Под ее суровым взглядом Брюс поднялся с колен.

— Кэролайн не делала этого, можешь мне поверить, — горячо сказала она.

Следуя за ней в ее номер, Брюс был в этом не так уверен.

* * *

Конверт с лондонским штемпелем будто смотрел на него с края письменного стола, и смотрел слишком долго, подумалось Джону Сэндхаузу. «У них будто глаза прорезаются через некоторое время». Ну конечно — в графе «отправитель» значилось имя Джейни Кроув. Кабинет вдруг наполнился воплями и визгом детей, которые играли в другой части дома.

— Кэти! — взвыл он, обращаясь к жене. — Пожалуйста, забери их, дайте мне поработать!

На что Кэти тут же ответила предложением удовлетворять себя самостоятельно, и Джон в сердцах покрепче захлопнул дверь, прячась от домашнего шума, хотя тут же вспомнил, что скоро начнет по нему скучать, и почувствовал себя виноватым. Он знал, что не за горами день, ждать которого уже недолго, когда тишина в доме станет терзать его больше, чем стуки и крики.

Ожидая, пока компьютер войдет в университетскую сеть, он выглянул в окно, любуясь прекрасным пейзажем Новой Англии. «Очень скоро, — подумал он, — появятся все роскошные краски осени, но потом, еще скорее, в воздухе закружатся листья, и будут падать бесконечно, сгребать их не пересгребать, и тогда уже будет не до роскошных красок».

Из компьютера раздался спокойный, приятный голос:

— Добро пожаловать в Биоком. Пожалуйста, введите пароль.

Впечатав несколько цифр, он не без сарказма сказал:

— Держи себе свой пароль, ты, груда железа! И кончай болтать! Ты не живой.

И будто в знак противоречия, компьютер в этот момент сказал:

— Можете войти. Благодарим за пользование системой Биоком.

«Интересно, а какой еще я бы мог попользоваться? Вы, ребята, все прибрали к рукам, — подумал он. — Больше-то и ткнуться некуда».

Через несколько секунд он уже вошел в базу данных компьютерной сети Управления здравоохранением в Атланте и ввел запрос о бактерии, присланной Джейни Кроув. Компьютер запросил дополнительные данные, но никаких данных не было. В конверте была только картинка, и никаких, ни химических, ни генетических, характеристик. Мысленно он сделал себе заметку поговорить с ней о подобной небрежности, когда она вернется, потом подумал, а не задать ли ей взбучку по телефону, не потратиться ли на международный звонок. Но к листку с распечаткой прилагалась записка: «Забавно!», так что вряд ли эта картинка войдет в работу. Он решил не звонить.

Снова вернувшись к исходному файлу, он пропустил его через несколько фильтров, пытаясь улучшить изображение, и старался не зря, потому что на повторный запрос программа откликнулась. Наконец идентифицировав загадочную козявку, она выбросила результат: «Yersinia pestis».

«Yersinia. Кишечная палочка», — подумал он. Слово «pestis» ему ни о чем не говорило.

— Мы знакомы? — спросил он у изображения на экране. — Нет, не думаю. По крайней мере, давно не встречались. Ладно, посмотрим, что там у них есть на тебя.

Вызвав список опций, он выбрал «Патологию». Программа вывела индекс, и Джон принялся листать. Он нашел ее довольно быстро. Глаза полезли на лоб, а сердце бешено заколотилось.

«Вот дерьмо!» — ругнулся он про себя. Дочитав, закрыл файл и вернулся к исходному.

— Yersinia чертова pestis, — громко сказал он вслух. — Вот дерьмо. Тебе нечего делать в Лондоне.

«Она прислала изображение, — подумал он, и мысль его лихорадочно заметалась. — Изображение чего? Откуда она его взяла? Знает ли Джейни, что это такое?»

«Болван, разумеется нет! Иначе зачем бы она в первую очередь послала это тебе!»

Проклиная себя на чем свет за то, что не распечатал конверт в ту же минуту, когда его получил, он открыл файл с проектом Джейни в поисках контактного номера. Едва номер нашелся, Джон бросился к телефону.

Подняв трубку, он услышал, как его дочь-подросток болтает с друзьями по общей связи. Даже не поздоровавшись, он скомандовал:

— Отключись! Мне нужен телефон.

— Но папа…

— Без разговоров! — рявкнул Джон, повторив когда-то заимствованную у отца фразу, и все, не говоря больше ни слова, немедленно отключились. Услышав в трубке гудок, Джон набрал номер и в нетерпении ерзал, ожидая ответа.

«Господи боже. Джейни, пожалуйста, сними трубку, пожалуйста…»

* * *

Она вошла в номер, и тут же зазвонил телефон. Почти прыжком она бросилась к нему, рывком сорвала трубку.

— Кэролайн? — сказала она, поторопившись.

Но это была не Кэролайн.

— Джейни? Джейни Кроув?

Джейни огорчилась.

— Да, — сказала она. — Кто это? Представьтесь, пожалуйста.

— Это Джон Сэндхауз. Из Амхерста.

— Ах, Джон… Господи… Здравствуйте. Послушайте, Джон, боюсь, вы звоните не совсем вовремя…

— Это очень важно. Я звоню по поводу изображения бактерии, которое вы мне прислали в письме.

Она не сразу вспомнила, что посылала ему письмо, и не сразу — что посылала в письме. «Ну да, конечно, микроб», — наконец сообразила она. Но по сравнению с тем, что ждало их в соседней комнате, все эти научные вопросы показались ей невероятной мелочью.

— Извините меня, Джон. Я очень благодарна за то, что вы мне помогли. Но сейчас я не могу разговаривать. Нельзя ли мне перезвонить вам позже? У меня тут появилась проблема, которая не может ждать.

— Я же вам про то и толкую, — устало сказал Джон. — Не знаю, какая проблема у вас появилась там, но та, которую вы мне прислали в конверте, проблема не приведи Господь. Уверен, будет лучше, если вы меня выслушаете. — И, не дожидаясь ответа, приступил к объяснению: — Я нашел строгое соответствие вашей букашке в базе данных Управления здравоохранения.

«Вот паразит, — зло подумала Джейни. — Да как же он смеет лезть со своими рассуждениями, когда у меня беда… У меня мертвец за стенкой. Неужели у тебя там есть что-то поважнее, Джон Сэндхауз…»

Как ни странно, то, что сказал Джон Сэндхауз, оказалось важнее.

— То, что вы вырыли, Джейни, это не обычный микроорганизм. Это Yersinia pestis. Возбудитель бубонной чумы.

Джейни ахнула, прикрыла ладонью рот и тут же, едва это заметила, отдернула руку.

— Джейни, это не все. Тут в базе данных написано, что последний случай чумы зарегистрирован в Англии в тысяча девятьсот двадцать седьмом. Но по сравнению с тем штаммом, который вы мне прислали, здесь есть небольшие, но очень серьезные отличия. Где вы взяли образец, Джейни?

То ощущение ужаса, какое Джейни почувствовала в ту ночь на чужом участке, вернулось с полной силой.

— На глубине полутора футов, — тихо сказала она.

— Так вот оно что, — сказал Джон Сэндхауз, и голос его победно загрохотал. — Значит, у вас очень старый микроорганизм. Архаичный штамм. Я, наверное, должен был бы вас поздравить с такой находкой, но пока что мне хочется только вас предостеречь. Ваша козявка вполне может оказаться куда более устойчивой к лекарственным препаратам, чем те, с какими мы обычно сталкиваемся сейчас. Я сужу по характеристикам, которые даны в новых справочниках и в старых. Сейчас она, кажется, в споровом состоянии, но случись ей попасть в хорошую среду, определенной влажности или температуры, и она может проснуться и активизироваться.

— Боже упаси! — невольно воскликнула Джейни.

— Повторите это еще и еще раз. Тогда у вас будут действительно очень большие проблемы. Вам нужно связаться с соответствующими структурами в Лондоне и поставить их в известность на случай, если возникнет хотя бы наималейшая возможность выпустить вашу козявку из-под контроля. Сейчас мы, конечно, научились лечить чуму, однако новые штаммы, а не архаичные.

Джейни молчала.

— Джейни! — позвал он и снова не дождался ответа. Самым спокойным голосом он сказал в онемевшую трубку: — Вы должны это сделать немедленно. Не думайте ни о чем, ни о каких для себя последствиях. Это серьезнее, чем ваша судьба. И знаете что, Джейни? Сделайте одолжение и себе, и всему человечеству. Перед тем как сесть в самолет, хорошенько вымойте руки. Эта зараза сильно отличается от всех, что есть в базе данных, так что сенсоры могут и не сработать.

С этими словами Джон Сэндхауз повесил трубку.

— О чем шла речь? — с тревогой спросил Брюс.

Проглотив ком в горле, Джейни положила трубку на рычаг.

— Помнишь тот клочок ткани, который оказался у нас в пробе грунта? Его обнаружил Фрэнк как раз в тот день, когда погиб.

Брюс кивнул головой:

— Помню. И что с ним?

— Фрэнк сделал нам распечатку изображения, и я отослала ее в Штаты своему руководителю, просто как забаву, чтобы развлечь его. Он у нас известный патологоанатом и не менее известный микробиолог. Ему мало равных. Вот он-то сейчас и звонил, — сказала она и посмотрела в лицо Брюсу глазами, полными страха. — Похоже, я извлекла из земли архаичный штамм возбудителя бубонной чумы.

Ошеломленный, Брюс опустился на стул:

— Где сейчас этот клочок?

Она кивнула в сторону маленького гостиничного холодильника:

— Здесь.

— В этой комнате?

— Да, в этой комнате. Не волнуйся, он запечатан. Меня беспокоит совсем не то, что он может войти в соприкосновение с чем-то у меня в холодильнике. Хуже всего, что его касалась Кэролайн. Ты хорошо ли разглядел сейчас Теда? Вид у него так себе. И с какой стати ему понадобилось в такую жару надевать свитер с высоким горлом?

— Не знаю, — сказал Брюс. — Сколько лет его помню, в жизни он не носил ничего подобного.

Молча они поднялись и направились в соседний номер. Возле двери Джейни схватила Брюса за руку:

— Чуть не забыли! — Она вынула из своего портфеля перчатки и пару масок.

Защитив себя как положено, они заново склонились над телом, распространявшим зловоние.

— Он очень бледный, — сказала Джейни.

— Он очень мертвый, — поправил ее Брюс.

— И все-таки не бывает обычно такой бледности, — возразила Джейни и показала на кожу запястья. — Сравни сам. Лицо намного бледнее руки, а положение тела отнюдь не такое, чтобы вызвать отток крови. Вполне возможно, причиной ее явилась болезнь.

Она порылась в памяти, пытаясь припомнить симптомы чумы.

— Единственное, что я помню, это про распухание и потемнение лимфатических узлов. Больше, кажется, ничего мы о ней не учили.

— Нам было и не нужно. В наше время чума считалась побежденной болезнью.

— Как и туберкулез, — с издевкой сказала Джейни. — Будем надеяться, что здесь все же дело обстоит немного иначе.

— Ну, положим, туберкулезная палочка просто научилась сопротивляться антибиотикам. А чуму мы все-таки лечим.

— Современные штаммы. Мой руководитель только что сказал, что мы, кажется, откопали архаичный штамм.

— Вот дрянь.

— Еще какая дрянь.

— Мы так и не знаем, отчего умер Тед.

Джейни потянулась вперед и пальцем оттянула ворот. Под воротником обнаружились потемнения и вздувшиеся бугры.

— Посмотри, — сказала она. — Потемнения в области лимфатических узлов.

Брюс, увидев их, сглотнул ком в горле.

— Тем не менее это еще ни о чем не говорит. Нужно удостовериться в наличии возбудителя в крови. И не только. Согласен, выглядит будто это и впрямь чума, но не похоже, чтобы он умер именно от болезни. — Он показал на горло Теда. — Я хочу сказать, признаки заболевания очевидны, но ты посмотри на эти бубоны. Они только-только начали набухать. Я конечно не специалист, однако, на мой взгляд, болезнь еще даже и не достигла той стадии, на которой возможен летальный исход.

Джейни не стала спорить. Судя по внешним признакам, болезнь и впрямь не успела развиться до опасной стадии. Однако никакие другие возможные причины смерти ее не интересовали. Они отнюдь не упрощали дела, а напротив, его усложняли.

— Слишком все странно, — сказала она. — Он мертв, она исчезла, в холодильнике у меня чумной штамм. Наверняка нам известно лишь, что Кэролайн держала его в руках. Тед, возможно, тоже. Он пришел в лабораторию как раз тогда, когда клочок ткани лежал у Фрэнка под микроскопом. Я понятия не имею, что дальше.

Насколько, в конце концов, она знала свою ассистентку? «Могла ли она его убить?» — ломала голову Джейни. Человек, лежавший сейчас в ее комнате, был однозначно мертв, а сама Кэролайн исчезла. Никто не узнает, что здесь произошло, до тех пор, пока ее не найдут. Джейни прекрасно понимала, что они с Кэролайн проведут в Англии куда больше времени, чем планировали, если на ее помощницу падет подозрение в убийстве Теда Каммингса. Под ложечкой у нее заныло.

Она внимательно осмотрелась в поисках хоть какой-то зацепки — любой подсказки, которая указывала бы на насильственную смерть Теда.

— Здесь нет ровным счетом ничего такого, на что можно было бы показать и сказать: «Улика!» — в раздумье проговорила она. — Я не уверена даже в том, что ищу здесь что-то. Я всего лишь осматриваю место происшествия.

Она отправилась в ванную, где увидела на полу ночную рубашку Кэролайн, поднятый туалетный стульчак, засохшие плевки по ободу. И не чувствуя ткани рукой в перчатке, она видела, что рубашка мокра от пота.

Вернувшись в комнату, она показала рубашку Брюсу:

— Лежала на полу в ванной. Насквозь мокрая. Боюсь, она тоже больна.

Аккуратно сложив рубашку, Джейни положила ее на комод. Краем глаза она заметила в зеркале холодильник, и что-то привлекло ее внимание. Она присмотрелась.

— Кто-то не до конца закрыл дверцу, — сказала она, подошла и заглянула. — Внутри беспорядок. Здесь что-то искали.

Но Брюс тем временем провел свое изыскание. Он пошарил в карманах Теда и нашел две пустые ампулы. Выпрямился и показал Джейни:

— Джейни, посмотри. Тетрациклин.

Она бросила взгляд на тело.

— Очевидно, он не помог, — сказала она. — А где шприц? Не мог же он взять с собой лекарство и забыть шприц, которым его ввести.

— Не знаю, — сказал Брюс. — Наверное, где-то валяется.

Они поискали на полу, проверили мусорные корзины, но нигде не нашли ничего похожего на шприц.

— Наверное, он на нем лежит, — предположила Джейни.

Она наклонилась, подсунула руки под спину покойника.

— Помоги, — попросила она Брюса. — Нужно его перевернуть.

— Разве его можно трогать? Нельзя прикасаться к уликам.

— А что, если мы прозеваем улики, если его не тронем? — сердито воскликнула Джейни. — Посмотрим, что там, и положим обратно, как было.

Неохотно Брюс стал помогать. Перевернув окоченевшее тело на бок, они обнаружили под ним шприц и еще одну ампулу. Одной рукой Джейни, стараясь не захватать их, осторожно потрогала, чтобы рассмотреть получше. Потом они уложили Теда на место, немало при этом попыхтев, так как мертвый он оказался очень тяжелым.

Брюс показал Джейни наполовину опустошенную ампулу тетрациклина, потом подобрал с пола еще одну, почти пустую.

— Посмотри-ка, — сказал он.

Она прочла надпись и присвистнула:

— Этого хватит, чтобы дать хорошенько выспаться целой команде бойскаутов.

К ампуле прилип длинный, рыжий волос, явно принадлежавший Кэролайн.

Джейни села на постель, пытаясь упорядочить в мыслях то, что им было известно. Голова болела, но она потерла лоб и, не обращая больше на боль внимания, принялась перечислять вслух:

— Итак, у нас есть тело человека, который был явно болен, но не настолько, чтобы умереть от болезни. Явных повреждений на теле тоже нет. У нас также есть пропавшая и, возможно, тоже больная женщина. Есть полупустая ампула с антибиотиком и почти пустая — с сильным снотворным. Есть шприц…

— Иначе говоря, у нас есть разрозненные факты, которые ни о чем не говорят.

— Кое о чем все же говорят, — возразила Джейни. — Что бы здесь ни произошло, инициатором был Тед.

Мгновенно Брюс встал на защиту Теда:

— Как ты можешь, Джейни! Мы понятия не имеем, кто что здесь делал.

— А ты попробуй подумай! Как бы она могла добыть все эти лекарства? У нее не было ни малейшей возможности их раздобыть. В аэропорту у меня отобрали даже аспирин, а уж крик-то подняли!

«Она права, — подумал Брюс. — А Тед как раз запросто мог пойти в институтскую амбулаторию и взять все, что заблагорассудится. А поскольку обычно он не увлекался лекарствами…»

— Я с ней жила через стенку, я с ней работала, — продолжала Джейни, невольно повышая голос, — и не могу даже передать, насколько это не укладывается в ее поступки. Она до боли нормальная. — Джейни взяла из рук Брюса ампулу со снотворным. — Препарат пятого класса! Где же она, по-твоему, могла его взять? — Она поднесла ампулу к его лицу. — Посмотри, почти пустая! Не можешь же ты предположить, что она спланировала это все, добыла снотворное, вколола ему, а потом сбежала!

Джейни снова взяла в руки ночную рубашку:

— Если тебе нужны доказательства, то вот оно, доказательство.

Она бросила рубашку ему, но он не поймал, и она упала на пол.

— Возможно, Тед узнал, что она заболела. Возможно, он сам имел к этому какое-то отношение. Возможно, он принес снотворное для нее, и она именно поэтому не отвечала на звонки. Вполне возможно, она сразу же и отключилась.

Брюс посмотрел на нее недоверчиво:

— Тогда где же она сейчас?

— Не знаю. Она может быть где угодно. Но если бы я пришла в себя после такого укола и увидела у себя в комнате труп, я уж точно постаралась бы удрать куда подальше.

— Хорошо, хорошо, — сказал Брюс, — ты верно подметила. Наверное, здесь подсказок больше, чем нам кажется. Но сразу не уловить и не охватить. — В раздражении он развел руками. — У меня нет ни малейшего представления, что делать.

— По-моему, в первую очередь нужно убраться из номера. От этой вони мысли путаются. И голова раскалывается. — Она вспомнила про ибупрофен, спрятанный в носке туфли Кэролайн, отправилась в прихожую и открыла стенной шкаф. Распахнув дверцы, она обнаружила там четыре аккуратно поставленные пары туфель. Ощупывая носки в поисках таблеток, она кое-что вспомнила. Отыскав пузырек, выпрямилась и повернулась к Брюсу:

— Если Кэролайн удрала, то удрала босиком. Я вспомнила, как она говорила, что взяла с собой четыре пары обуви. Все четыре стоят в шкафу. И у нее не было времени купить новые. Так что она сбежала либо в бреду, либо не оправившись от наркотика. Либо и то и другое.

* * *

Забрав с собой обнаруженные улики, они вернулись в номер Джейни.

— Голова кругом, — призналась она. — Слишком много вероятностей. Больше всего меня беспокоит Кэролайн. Возможно, она бродит где-нибудь рядом по улицам в полубессознательном состоянии и от слабости, и от того, что здесь с ней произошло. Ее нужно найти в любом случае.

На лице Брюса была тревога.

— Ты права, — сказал он, — однако Лондон не маленький городишко, так что одним нам не справиться. К тому же, если у нее чума, она кошмарно заразна. Чума — опасность четвертой степени. Пора звонить в Биопол.

— Погоди минуту, Брюс. Если это четвертая степень, то в случае, вдруг Кэролайн не подчинится какому-нибудь требованиям, ее убьют. А она, скорее всего, понятия не имеет, что происходит. И она не подчинится, могу поспорить. А мы даже толком не знаем, чума у нее или нет. Вероятность, разумеется, есть, но это всего лишь домыслы, мы ничего не знаем наверняка. Если поднимем тревогу, то биокопы, конечно же, начнут действовать исходя из худшего, уточнять и спрашивать будут потом. Никому ничего нельзя говорить.

Брюс был потрясен.

— Что ты хочешь этим сказать: никому ничего? Мы должны сообщить в биополицию. Если мы думаем, что по Лондону сейчас ходит человек, больной бубонной чумой, если есть хоть малейшая вероятность того, что это правда, у нас нет выбора!

Он направился к телефону. Джейни бросилась наперерез:

— Брюс, прошу тебя, мы могли ошибиться… Ее убьют… Мы не можем это допустить, если она не представляет собой угрозы…

Он снял трубку:

— В том-то и дело, Джейни. Мы не знаем, представляет она ее или нет. Не думаю, что в данном случае действия исходя из худшего неразумны. Ты вспомни, что привело в Штатах к Вспышке, когда в самом начале не были предприняты адекватные меры…

— Это другое дело…

— Какое другое? Там появилось новое инфекционное заболевание с кратким инкубационным периодом.

Обменявшись с ней еще парочкой подобных фраз, Брюс хотел поднять трубку.

— Прошу тебя, Брюс, — прекратила спор Джейни. — Я тебя умоляю. Прошу, не звони!

— Джейни, я должностное лицо, и у меня есть информация о том, что городу угрожает катастрофа! Что, по-твоему, я должен делать?

— Послушай, — сказала она в отчаянии. — Мы способны сами разобраться. У нас есть материал для анализа, и мы можем сделать анализ. К нашим услугам лучшая в Англии лаборатория. Можно немедленно поехать туда и быстренько сделать… Тогда мы будем знать точно. Это уже будут не домыслы…

— Тогда мы упустим время. Меры нужно предпринимать немедленно.

— У нас уйдет час, самое большее два! Брюс, пожалуйста, выслушай меня…

Она подняла с пола ночную рубашку и потрясла ею.

— Если найдем здесь Yersinia pestis, то позвоним в Биопол немедленно. Тогда я слова против не скажу. Я только лишь не хочу, чтобы Кэролайн попала в тюрьму ни за что ни про что. И ради бога, они же могут ее пристрелить прямо на улице… Прошу тебя, подумай об этом, прежде чем принять решение.

В конце концов его каменная решимость пошатнулась.

— Хорошо, — согласился он скрепя сердце. — Но должен предупредить, я категорически против, и, если мы найдем на рубашке возбудитель, я звоню немедленно.

— Согласна, — с облегчением вздохнула Джейни.

«Так я выиграю немного времени, — в отчаянии подумала она. — Но что, если здесь и впрямь есть чумной возбудитель? Что тогда?»

Она не знала, что тогда. Теперь она уже не была так уверена, что на рубашке ничего нет.

— Прежде чем мы отсюда уйдем, — сказал Брюс, — нужно сделать так, чтобы никто не вошел в номер Кэролайн. И не обходимо забрать клочок ткани из твоего холодильника. Мы не можем допустить, чтобы кто-нибудь из обслуги взял его в руки.

Он подошел к холодильнику и локтем открыл дверцу. В самом центре на проволочной металлической полочке лежал злосчастный обрывок ткани, запечатанный в пластиковый пакет. Осторожно Брюс достал его, стараясь не притронуться к полке своей рукой, вполне возможно уже успевшей соприкоснуться с заразой. Джейни тем временем достала из портфеля еще один биозащитный пакет и подставила Брюсу, который бросил туда образец. Ночную рубашку она положила в другой пакет.

Потом она сняла, выворачивая наизнанку, перчатки, и Брюс последовал ее примеру. Свои перчатки Джейни бросила на лист бумаги.

— Бросай сюда, — сказала она Брюсу. — Их нужно сжечь.

— Хорошая мысль. — Он тоже стряхнул туда с рук свои.

Джейни прихватила перчатки бумагой, скомкала и сунула в стеклянный кувшин для воды. Потом открыла окно и выставила кувшин на карниз. Бумага занялась от первой же спички и тут же разгорелась ярким пламенем.

От неожиданного жара силы молекулярного натяжения превысили допустимую норму, и кувшин, не выдержав, треснул. Он развалился ровно на две аккуратные половинки, и одна начала заваливаться в комнату. Брюс прыжком подскочил и подхватил ее правой рукой, продемонстрировав незаурядные атлетические данные. Но тут же, вскрикнув, выпустил горячую стекляшку, и та упала на ковер. На ладони у него в самом центре проступил красный полумесяц ожога.

Джейни бросилась к нему, схватила его ладонь.

— Ты в порядке? — спросила она.

Брюс скривился от боли.

— Не совсем! — процедил он сквозь сжатые зубы. — Больно до черта!

Она оглянулась, проверяя, не перекинулся ли огонь на ковер и не полетели ли искры.

— Иди в ванную, сунь под холодную воду, — велела она Брюсу.

Ожог был сильный, и Джейни знала, что потом, когда пройдет первый испуг, болеть будет еще сильнее. Она промыла его как смогла. Перевязала, а потом достала из портфеля еще одну латексную перчатку и натянула поверх повязки.

— Посиди спокойно пару минут, — сказала она, и он подчинился беспрекословно. — Я пока что позвоню вниз.

Она сняла трубку и набрала номер, написанный на передней панели. Брюс, пытавшийся тем временем справиться с болью, услышал:

— Это Кэролайн Портер из номера семьсот восемь. Хочу попросить, чтобы какое-то время горничная меня не беспокоила. Я занимаюсь научной работой и не хочу, чтобы меня отрывали, мне нужно сосредоточиться. Я повешу на ручку «Не беспокоить». — Служащий что-то ответил — что, Брюс не расслышал. Джейни сказала: — Спасибо большое, — и повесила трубку.

— Ладно. — Она быстро сунула в портфель пакет с клочком ткани и пакет с рубашкой. — Пошли.

— Теперь у нас появилась одна небольшая проблема, — проговорил Брюс, морщась.

— Что? — сказала Джейни. — Мы что-то упустили? Табличка, тряпка…

— Не в этом дело, — проговорил Брюс, все еще кривясь от боли. — Нам теперь не удастся незаметно попасть в лабораторию.

— Почему? — едва не вскрикнула Джейни. Ее замечательный план рушился на глазах.

— Чтобы открыть дверь, мне нужна правая рука. С этим ожогом сканер не признает меня. Тед и Фрэнк единственные… — Он осекся и поправил себя: — Были единственными, кто имел неограниченный доступ. Теперь придется просить охранника открыть дверь.

— А нам это нужно, чтобы он видел, как мы туда войдем?

— Не уверен, что у нас большой выбор.

Выход должен быть. И вдруг Джейни осенило, и она даже сама удивилась своей находчивости.

— Прихватим Теда с собой, — сказала она.

— Ладно тебе, Джейни, не время сейчас шутить. Каким образом мы бы его взяли?

— Не забыл, что раньше я была хирургом? Мы возьмем с собой только одну его часть, ту, которая нам понадобится.

И не успел Брюс осмыслить, о чем она говорит, как Джейни порылась в портфеле и извлекла нож, который всегда возила с собой в походном наборе.

Брюс так и остался сидеть с разинутым ртом, а Джейни отправилась в соседний номер делать свое дело и думала только о том, до чего приятно снова взять в руки инструмент, пусть отдаленно напоминающий скальпель.

* * *

Как они ни старались, им не удалось до конца избавиться от мерзкого запаха, исходившего от руки, а в довершение ко всем радостям того дня, когда они вышли из вестибюля гостиницы, сразу же угодили в толпу.

Едва они двинулись в сторону ближайшей станции подземки, хлынул ливень. Они успели прыгнуть в стоявший вагон, где было полным-полно мокрых спин и ни одного свободного места на сиденьях. От спин остро пахло намокшей шерстью, но запах, исходивший от того, что прятали у себя в портфеле Джейни и Брюс, был куда пикантнее, и, как ни тесно стояли люди в вагоне, они старались отодвинуться подальше.

Поезд тронулся, и они стояли, держась за ременные петли над головой, чтобы не упасть, пока поезд набирал скорость и их болтало во все стороны. Потом движение стало ровнее, и наконец адреналин в крови начал иссякать, и напряжение начало спадать. Ужас охватил Джейни, будто ее с головой накрыло волной, и она прикусила губу, чтобы не разрыдаться. Сквозь пелену слез она посмотрела на Брюса и натолкнулась на его полный страха взгляд, говоривший: «Боже, что мы наделали».

Она опустила глаза, посмотрела на портфель. «Здесь лежит отрезанная рука, — подумала она, — рука, которую я пожимала… рука, на которую я смотрела, когда ее прежний хозяин приглаживал волосы. Не пластиковый муляж в медицинском колледже, а рука, которая подписывала открытку на День матери…»

Наконец рядом с ней освободилось место, и усталая Джейни села, содрогаясь от собственных мыслей. Портфель она поставила на пол у ног Брюса. Она подняла голову, снова столкнувшись с ним взглядом, и едва заметно указала глазами ему на портфель, чтобы он присмотрел за ним. Брюс кивнул в знак согласия.

Поезд подъезжал к институту все ближе и ближе, и вот осталось всего несколько станций. Рука у Брюса горела от пульсировавшей в ней боли, и на какой-то миг он сдался и закрыл глаза. Этого оказалось достаточно юному вору, ехавшему с ними в одном вагоне. Поезд как раз подходил к станции, и мальчишка, стреляя глазами, поглядывая, не смотрит ли кто в его сторону, поднялся, подошел и встал рядом с Брюсом. Нос его, слишком часто нюхавший белый порошок, не уловил странного запаха, исходившего от портфеля, и, едва поезд остановился, парень схватил добычу и ринулся к открывавшейся двери.

При виде мальчишки с портфелем и при мысли о том, что случится, когда тот его откроет, Джейни от ужаса облилась потом. Адреналин погнал кровь, сердце бешено заколотилось. Она вскочила, и, крикнув Брюсу, чтобы тот пришел в себя, пулей выскочила из вагона. Брюс оглянулся, рванул за ними следом и успел выпрыгнуть на платформу, прежде чем двери закрылись. Воришка сиганул через турникет, и тут Брюс с изумлением увидел, как его не слишком молодая приятельница сделала то же самое и помчалась за похитителем, не отставая ни на шаг.

У Джейни не было времени оглядываться назад, но она слышала, что Брюс теряет темп и отстает. «Не могу же я остановиться и подождать его, — подумала она с нараставшим страхом. — Я должна либо ловить мальчишку одна, либо его никто не поймает».

Три мили в день, каждый день, десять лет… Вот он, результат… Она собралась, велела себе усилить толчок и ускорить темп. Но тем не менее ей было трудно равняться с легконогим молодым человеком, почти подростком, за которым она гналась. Джейни прекрасно отдавала себе отчет, что еще немного, и она начнет уставать, но позвать на помощь не решалась. Как она объяснит биокопу, что в портфеле лежит отсеченная от трупа рука, зараженная чумным возбудителем. Или почему, несмотря на опасность, она взялась так упорно преследовать похитителя. Ноги ее в туфлях, непригодных для бега, ритмично касались мокрой лондонской мостовой, но расстояние между ней и мальчишкой начало увеличиваться. Бегал он отлично, и ясно было, что не в первый раз, и Джейни уже прекрасно видела, что, не случись какой-нибудь неожиданности, парень выиграет эту гонку.

Он свернул за угол, и она бросилась за ним следом изо всех сил, от души надеясь, что это еще не его квартал, где он знает все ходы и выходы. Она чувствовала, что почти его упустила. Еще немного, и Yersinia pestis, как и боялся Брюс, отправится разгуливать по Лондону. Парень, вне всякого сомнения, зашвырнет их портфель куда подальше, как только увидит содержимое пластикового пакета, и ему и в голову не придет побеспокоиться, куда тот приземлится. Когда с ним рядом появятся мухи, блохи и крысы, это только вопрос времени, а потом история повторится.

«Тому, кто не помнит уроков истории, суждено на себе испытать ее повторение, — пришло в голову Джейни. — Здесь скоро снова будет средневековье».

Ноги уже страшно болели, но она, пытаясь преодолеть боль и сосредоточиться на задаче, вдруг вспомнила, как ей тогда, в лаборатории, в последний день, когда был жив Фрэнк, захотелось запечатать в пакет клочок ткани и оставить его в покое. Это было меньше чем неделю назад, а казалось — так давно, будто в другой жизни.

Дыхание сбилось, в горле пересохло, сердце готово было вот-вот разорваться, когда мальчишка вдруг споткнулся и с жутким грохотом повалился на мостовую. Из-за стучавшей в ушах крови она едва расслышала испуганные возгласы прохожих, сразу же окруживших поверженного вора; один из них держал рукоятью трости мальчишку за ногу. Джейни, отстававшая всего на несколько шагов, подошла и встала, упершись руками в колени, изо всех сил глотая воздух.

Еле слышно она выдохнула: «Спасибо», подобрала портфель и медленно побрела в переулок, оставив позади себя местных героев, которые стояли оторопев, чувствуя себя несправедливо недооцененными.

Она свернула за угол, выйдя на оживленную улицу, и нос к носу столкнулась с Брюсом. Увидев у нее в руках портфель, обрадованный, он обнял ее за плечи, прекрасно понимая, что могло случиться, если бы ей не удалось догнать вора. Так они и стояли под холодным дождем, и Брюс обнимал еще не отдышавшуюся Джейни.

* * *

Через пару минут им наконец удалось поймать такси. Измученные погоней, усталые, оба молча плюхнулись на заднее сиденье. Немного придя в себя, Джейни наконец ослабила хватку и поставила портфель на пол. Потом протянула руку и нежно подхватила обожженную ладонь Брюса. Он не стал сопротивляться. Они ехали молча и не произнесли ни звука, даже когда впереди показался лепной фасад института. Брюс заплатил за такси, отвалив водителю слишком щедрые чаевые, и так же молча они выбрались из такси и встали перед закрытым зданием.

Молчание наконец прервал Брюс.

— Ты или я? — спросил он.

— Лучше ты, — ответила Джейни. — Если кто-то заметит, как я вожусь с замком, нас тотчас раскроют.

Брюсу стало нехорошо, едва он представил себе, как сейчас возьмет и приложит к сканеру отрезанную руку Теда. Они отошли в сторону на боковую дорожку и встали между деревьями, повернувшись к улице спиной. Джейни достала новые одноразовые перчатки и помогла Брюсу их натянуть. Брюс открыл портфель и вынул запечатанный пластиковый пакет, а Джейни вскрыла его ножом. Обескровленная кисть Теда была совершенно белой, резко отличаясь от загорелой руки Брюса.

— Лучше спрячь вторую руку в карман, чтобы не заметно было перчатки, — сказала Джейни. — Выглядит подозрительно. Я подержу тебе дверь, когда будем входить. — Она посмотрела ему прямо в глаза. — Готов?

Брюс кивнул, и Джейни заметила страх в его ясных, умных глазах. Правой, обожженной рукой в перчатке он сжал мертвый обрубок. Сгорбился, свесив ниже рукав пиджака, чтобы со стороны показалось, будто это его рука.

Джейни закрыла портфель, сгребла в охапку, и они оба двинулись по ступеням к дверям, стараясь выглядеть как можно беззаботнее. Она придержала дверь, и они одновременно переступили порог.

Быстро они прошли по коридорам, больше всего на свете боясь случайно с кем-нибудь столкнуться, но им повезло, и на пути никто не попался. Джейни даже начала было подумывать, что все сегодняшнее невезение осталось позади. Повернув три раза, пройдя по трем длинным коридорам, они наконец оказались перед дверью лаборатории.

Из-за угла в тот же коридор вынырнул, шагах, может быть, в тридцати, охранник. Он тотчас остановился, пристально присматриваясь к двум неожиданно возникшим перед дверью фигурам. Джейни видела, как он сощурил глаза и пошел было к ним, но через несколько шагов остановился и помахал рукой:

— Добрый вечер, доктор Рэнсом. Не узнал вас в мокром плаще. Черт знает что за погода, а?

— Да уж действительно, — занервничав, поддакнул ему Брюс.

— Рад, что вы вернулись. Как поездка?

— Лучше отвечай, — тихо прошипела Джейни.

Едва справляясь с дурнотой, Брюс крепче впился в обрубок. Изобразив подобие улыбки, он ответил:

— Поездка была интересная. Хотел бы я там задержаться еще дней на несколько.

Охранник, довольный тем, что все прошло хорошо, засмеялся и понимающе кивнул. Потом он продолжил свой обход, и вскоре спина его скрылась в глубине коридора.

Они подождали, пока он не исчезнет из виду. Брюс, которого мутило и трясло, поднял обрубок и приложил его к экрану сканера. Несколько секунд он ждал зеленого сигнала, но индикатор остался темным. Брюс приложил руку во второй раз и опять неудачно, потому что окоченевшая кисть не раскрылась и сканер не сумел прочесть ладонный рисунок. Перекосившись от отвращения, Брюс достал из кармана левую руку и хорошенько прижал обрубок. Замок наконец сработал. Они торопливо пошли в лабораторию, и дверь за ними захлопнулась.

Отрезанную кисть они снова сунули в пластиковый пакет, и Джейни положила его на пол у двери, собираясь перед уходом переложить в биозащитный контейнер. Пока Брюс снимал латексную перчатку, сканер за дверью начал процедуру самоочистки. Электронный импульс включил слабый ток, и диагностический чип принялся проверять, не осталось ли на поверхности стекла живых микроорганизмов. Если организмы остались, звучал предупреждающий звуковой сигнал, и процедура, занимавшая около минуты, совершалась заново до тех пор, пока стекло не очистится.

Через двадцать минут после того, как Джейни и Брюс вошли в лабораторию, замок все еще продолжал чиститься и гудеть. Охранник не слышал повторяющихся тревожных сигналов, потому что ушел к тому времени в другое крыло, а Джейни и Брюс были отделены от всего мира звуконепроницаемой стеной.

* * *

Увидев пустой экран, Брюс выругался:

— Ничего нет. Пусто! Кто-то уничтожил программу.

— Что-то слишком много странностей, — заметила Джейни. — Нет ли тут у вас другого компьютера?

— С похожей программой нет. С такой программой идентификации, какая нам нужна, у нас были только эти два.

— А в другой лаборатории?

Брюс вздохнул:

— Да, есть. Но там на это уйдет слишком много времени. Есть еще один компьютер в этой же лаборатории. Программа похуже, не настолько серьезная, но, чтобы провести сравнение, ее хватит. — Брюс поднялся из-за стола и двинулся в другой конец лаборатории, бросив Джейни: — Идем.

Следом за ним она подошла к микроскопам. Брюс выбрал стереоскоп, способный выводить на экран одновременно два образца. На одном столике он закрепил клочок из образца грунта, на другом пристроил ночную рубашку Кэролайн, включил подсветку и принялся настраивать увеличение. Добившись нужного разрешения, отладил фокусировку.

На поверхности злополучного образца микроорганизмы просто-таки кишмя кишели. Одни были живые, и они пульсировали, делились, вибрировали у него на глазах. Другие погибли, истощив свои силы после многочисленных репродукций. Отрезанная рука, которая сейчас лежала в пластиковом пакете на полу в лаборатории, так же, вероятно, была сплошь покрыта останками микроскопических существ, закончивших свой строго ограниченный жизненный цикл и источавших после бурного размножения смертоносный яд.

Джейни настроила на то же увеличение второе изображение, поймала фокус. Сначала на экране было пусто, и она с облегчением подумала, что не придется звонить в Биопол. Однако это могло означать только, что Кэролайн сделала нечто ужасное, и Тед…

Нужно было хорошенько проверить. Терзаясь сомнениями, Джейни упорно продолжала крутить колечко, проверяя каждый дюйм рубашки. Неизвестно, что хуже. Единственное, чего она действительно хотела, это получить время, достаточное, чтобы все хорошенько продумать и самой поискать Кэролайн. Прошло несколько минут, а на экране ничего не появлялось, кроме безупречно чистых волокон хлопчатой ткани, и Джейни начала было думать, что это время у нее все же есть. Но тут выплыло изображение одной клетки, потом другой, и после пары движений прокрутки на экране появилось изображение разрозненных клеток. Джейни сравнила их с тем, что было в другом окне. Хорошенько несколько раз проверив, она повернулась к Брюсу:

— Посмотри сам. По-моему, это одинаковые.

— Пусти-ка, — сказал Брюс и замолчал, сравнивая изображения. — Кажется, ты права, — наконец признал он.

Джейни тяжело вздохнула. «Вот он и наступил, момент выбора, когда что ни сделай, все плохо», — пришла в голову печальная мысль.

— Кэролайн, по-видимому, заболела, а Тед, наверное, накачал ее снотворным. Похоже, они проиграли оба, — с трудом проговорила она.

Взгляды Джейни и Брюса встретились. И они оба замерли, ожидая, что скажет другой, не найдет ли он выхода получше того, о котором они думали. Прошло несколько долгих секунд.

— Пора звонить, — устало сказал Брюс и направился к ближайшему телефону.

 

Девятнадцать

Алехандро отер струйку, вытекшую у Кэт изо рта, промокнул платком вспотевший лоб девочки. Потом взял со столика возле постели миску с кашей, набрал ложку. Каша, по его мнению, имела вид более чем непривлекательный, однако он знал, что она хорошо пропарена, мягкая, так что, скорее всего, его маленькая пациентка проглотит немного, не выплюнет, как выплевывала все, что бы он ни давал ей до сих пор.

— Кэт, детка, — ласково сказал он, — открой рот. Тебе нужно хоть что-то съесть, иначе ты не поправишься. Тебе нужны силы, чтобы бороться…

Но бескровные губы ребенка остались сомкнуты, и Алехандро, вернув миску и ложку на стол, поднялся и вышел из комнаты.

За дверью его ждала Адель. Лицо у нее было полно тревоги, пальцы нервно сцеплены.

— Как она? — взволнованно спросила девушка.

Алехандро снял маску из трав.

— Вот уже три дня почти ничего не ест, — сокрушенно сказал он. — Удивительно, что она до сих пор жива.

Голос у Адели дрогнул от мелькнувшей надежды:

— Может быть, лекарство все-таки помогает?

— Может быть, — согласи лея Алехандро, — но все же рано еще говорить. Сколько раз ты уже перевернула часы после последнего приема?

— Сейчас будет четвертый раз.

— Тогда пора звать наших помощников.

Она кивнула, страшась думать о том, что им предстоит, и вышла из комнаты.

Алехандро снова надел маску и вернулся в комнату.

— Четыре щепотки и полпригоршни, — бормотал он вслух, готовя для Кэт снадобье и подсыпая в желтоватую воду порошок.

Он все хорошенько перемешал, зачерпнул ложкой кашицу, шлепнул обратно, глядя, как расползается маслянистая жидкость.

В комнату вошла успевшая надеть маску Адель, за которой следовали экономка и управляющий, тоже в масках.

— Готовы? — спросил Алехандро.

Все трое кивнули.

— Вот и хорошо. Тогда за дело.

Экономка и управляющий взялись держать девочку за плечи и за руки, а Адель сдавила ей щеки и приоткрыла рот. Алехандро поднес миску и сунул в рот полную ложку лекарства, а потом быстро поставил миску на стол и зажал Кэт и рот, и нос.

Девочка принялась вырываться с неожиданной для нее силой, пытаясь выплюнуть изо рта отвратительную массу. Взрослые все разом заговорили, стараясь ее успокоить, но она продолжала брыкаться.

— Глотай, ради любви Господней, глотай же! — взмолился Алехандро, видя, что та упрямо держит лекарство за щекой.

В конце концов она посинела, и Алехандро велел ее отпустить. Но как только мучители ослабили хватку, она тотчас выплюнула серо-зеленую массу, запачкав постель и ночную рубашку.

Никто не сказал ни слова. Не в первый раз они совершали сию процедуру, которая иногда заканчивалась у них успешно, иногда огорчительным для всех провалом. Экономка пошла было прочь из комнаты, но Алехандро ее остановил:

— Погодите!

— Я в кладовку за чистым бельем и рубашкой, — сообщила она, и голос ее из-под маски звучал приглушенно.

— Нет, потом, — сказал он. — Попытаемся еще раз. Я добавлю воды, и, быть может, тогда она все же проглотит. Он снова взял миску и принялся смешивать ингредиенты.

— На этот раз будет четыре щепотки и полная пригоршня.

— А в таких пропорциях сработает? — спросила Адель.

— Понятия не имею. — Алехандро нахмурился. — Но какой толк от точных пропорций, если она все равно выплевывает все обратно.

Он размешал кашицу, которая на этот раз лилась с ложки.

— На этот раз придется ей проглотить, — решительно заявил он.

Они повторили все заново, и на этот раз Кэт действительно не смогла выплюнуть снадобье. Алехандро зажал ей нос, и она, пытаясь глотнуть воздуха, заодно проглотила и полную ложку мерзкой жидкой каши. Она поперхнулась, закашлялась, но тем не менее лекарство попало в желудок, и все взрослые вокруг постели похлопывали ее по плечам, по спине и хвалили на все лады.

Пока экономка меняла белье, Адель с Алехандро сняли с Кэт перепачканную ночную рубашку и потом искупали ее в корыте, наполненном теплой водой. Врачу было не до правил приличия, когда он осматривал ребенка, отмечая все изменения.

Для начала он тщательно обследовал шею и подмышечные впадины.

— Синяки того же размера, что были два дня назад. Пустулы не сформировались, — сказал он. — Обнадеживающий признак.

На седьмой день лечения, когда была потрачена большая часть порошка и серной воды, Алехандро вынужден был признать, что снадобье не помогает.

— Она не выздоровеет, — сказал он, оставшись наедине с Адель. — Я надеялся, что к этому времени ей уже станет лучше.

— Но луна прошла лишь одну четверть, — ответила Адель, не согласившись с мрачным прогнозом. — Насколько я знаю, большинство больных за это время вообще отправляются на тот свет.

Алехандро вспомнил папских гвардейцев, провожавших его из Авиньона. Один из них умер уже через три дня после начала болезни. Разумеется, Кэт слабела вовсе не со столь ужасающей скоростью и состояние ее не было столь тяжелым. Но тем не менее этот сам по себе удивительный результат на сей раз не устраивал Алехандро. «Я должен ее вылечить, я должен вылечить ее так, чтобы она не просто выжила, но осталась совершенно здоровой, — думал он, — я жизнь за это отдам».

В ту ночь, когда все давным-давно уже спали, Алехандро стоял возле постели больной и смотрел на почти опустевший флакон с серым порошком, который матушка Сара назвала прахом мертвых.

«Шерсть укусившей тебя собаки», — пришло ему в голову.

Он сел, продолжая разглядывать пузырек, а мысль эта не шла у него из головы. Шерсть укусившей собаки. Прах мертвецов. Что-то здесь было очень похожее. «Возможно, в прахе умерших содержатся невидимые частицы, которые дают силы против болезни», — взволнованно подумал он. Он отставил миску и взялся за свою «книгу мудрости», чтобы записать это важное открытие.

Сделав это, он перечел запись про матушку Сару. «Странные она выбирает меры», — подумалось ему. «Щепотка» порошка, «полпригоршни» жидкости. Вот уж действительно! Если щепотку возьмет Адель, а он пол пригоршни, то получится консистенция совсем иная, чем если наоборот. А если щепотку Адель всыпать в полпригоршни ее управляющего, то тем более. Снадобье, приготовленное самой матушкой Сарой, сработало лишь вполсилы.

Не означает ли это, что чем больше воды и меньше порошка, тем слабее лекарство? И нет ли способа с этим справиться? Если сейчас мы даем сильное снадобье в четыре приема, то, возможно, слабое снадобье в восемь приемов даст результат не хуже, размышлял Алехандро. И почему бы не давать его больному десять, или двенадцать, или еще больше раз? Молодой врач, разволновавшись, снова взялся за перо.

«Воистину, — сказал он себе, — сегодня ночь смелых решений!» Действительно, Кэт ничуть не повредит, если она примет внутрь такое же вещество, из какого сотворена сама. И пусть во всем цивилизованном мире запрещается употреблять в пищу себе подобных, разве христианский бог Иисус не дал ученикам отведать своей плоти?

Он взял в руки миску, в которой смешивал снадобье. Там оставалось чуть-чуть смеси. Он разбавил ее желтой водой, потом всыпал немного порошка и снова разбавил, и так до тех пор, пока не получилась жидкая микстура. Когда придет пора давать следующую дозу, он даст девочке эту микстуру.

* * *

Кэт просыпалась все реже. Она лежала, свернувшись на постели калачиком, как ребенок в утробе и как лежала перед кончиной ее мать. Но ее неусыпные стражи всегда были рядом, мыли ее и меняли постель всякий раз, когда требовалось. Иногда она принималась метаться, и тогда у Алехандро возникали опасения, не перебрался ли Карл ос Альдерон теперь в ее сны. В последнее время кузнец будто забыл о нем. Может быть потому, что теперь Алехандро спал не один, рядом всегда была Адель.

В конце концов начали проявляться признаки улучшения. Вспухшие железы на горле посветлели и опали, сон стал спокойнее. Наконец, на тринадцатый день после начала болезни, Кэт открыла глаза, обвела взглядом комнату и увидела Алехандро, который спал в кресле возле ее постели, свесив голову набок и с открытым ртом. И хотя ее голос похож был на тихий писк, ей все же удалось позвать:

— Доктор… Доктор…

Алехандро тотчас открыл глаза и потряс головой, чтобы прийти в себя. Быстро он надел свою маску. На минуту ему показалось, что тихий голосок всего лишь приснился.

— Доктор, — снова позвала Кэт.

На этот раз не было никаких сомнений, откуда он исходит.

— Что такое? — воскликнул Алехандро. — Что за прекрасная новость! Спящая красавица решила проснуться!

Кэт сложила растрескавшиеся губы в подобие улыбки.

— Мы дома? В Виндзоре? Где няня? — сказала она измученным голосом.

— Нет, моя девочка, мы все еще в доме Адели, и вы в ее детской. Вы спали много, много дней подряд, а мы оставались с вами рядом. Виндзор отсюда в нескольких часах езды, и няня наверняка там, все еще поджидает вас.

Кэт закрыла глаза и снова от слабости задремала. Через несколько минут она вновь проснулась, и голос у нее на этот раз звучал яснее:

— Я хочу пить. Пожалуйста, дайте мне воды.

Алехандро налил воды из кувшина, стоявшего возле кровати, помог девочке сесть и поднес чашку к ее растрескавшимся губам. Она принялась пить с такой жадностью, что вода проливалась по углам губ, слабых после долгого беспамятства, и она отерла их потом рукавом ночной рубашки.

«Слава Богу, что сейчас она себя не видит», — подумал Алехандро. Никому бы сейчас и в голову не пришло, что это та же самая девочка. Глаза у нее были красные. Кожа мертвенно-белая, как погасший к утру в очаге пепел. Губы после питья растрескались еще больше, и теперь из ранок сочилась кровь. Не ела же она так давно, что Алехандро дивился, как она до сих пор не умерла от голода.

— Я скоро вернусь, моя храбрая леди, — сказал он. — Принесу вам для губ бальзам и для желудка пищу.

В кухне он разыскал горшок, полный желтого гусиного жира. Не обращая внимания на протесты Кэт, которой не понравился вкус, он густо смазал запекшиеся и растрескавшиеся губы. «Надеюсь, у нее не останется шрамов», — подумал Алехандро, вспомнив собственные страдания, когда он получил шрам, хотя и не на лице, а в месте, где его не в пример легче скрыть.

В скором времени раздался стук в дверь.

— Войдите! — крикнул Алехандро, и на пороге появилась экономка.

— Мы разве не пропустили время приема лекарства? — робко спросила она. — Час прошел, а нас не позвал и… Я было начала подумывать худшее…

— Смотрите! — сказал Алехандро, показывая на Кэт. — Произошло обратное. Пора нам подумать о лучшем.

Она явно боялась приблизиться к постели, так что Алехандро пришлось ей сказать, что опасность заражения миновала.

— Болезнь ушла из ее тела, о чем свидетельствует ее очаровательная улыбка!

— Слава Богу! — воскликнула экономка. — Может быть, принести поесть?

— Хотите ли вы есть, дитя мое? — спросил Алехандро.

Девочка кивнула.

— Принесите горячий бульон и сухарики, — сказал он. — А потом разыщите свою хозяйку и передайте ей добрые новости.

Вскоре экономка вернулась с подносом, который Алехандро взял и поставил себе на колени. Он разломал подсушенный ломоть хлеба и, окуная кусочки в горячий бульон, а затем остужая их, чтобы не обжечь исстрадавшийся рот, осторожно, понемногу давал Кэт.

Сначала ей было мучительно трудно есть. Губы не размыкались. Запекшиеся уголки снова треснули и кровоточили. Но Алехандро был терпелив с ней и мягок, так что в конце концов она съела все без остатка. Тени на полу за это время изрядно вытянулись.

Когда Кэт закончила трапезу, Алехандро помог ей снова лечь на подушки, укрыл одеялом и отправился на поиски Адели. Он застал девушку в кладовой, где она рылась в том же сундуке, откуда достали розовую ночную рубашку, в поисках полезных вещей, которые также могли понадобиться. Перекладывая свои старые платья, Адель что-то мурлыкала себе под нос и счастливо улыбалась.

Много дней он не видел ее улыбки. Даже ночью, когда они занимались любовью, она оставалась печальной. Поэтому теперь ее улыбка показалась ему особенно прекрасной.

Она отложила в сторону вынутое платье и поднялась. Счастливые, они бросились друг другу навстречу и крепко обнялись.

— О любовь моя, — сказала она, и голос ее дрогнул от переполнявших ее чувств. — Кажется, у нас появилась надежда, что когда-нибудь наконец к нам снова вернется радость и настанет прежняя хорошая, разумная жизнь. Я страшно устала слушать каждый день сообщения о том, что то один человек погиб безвременной смертью, то другой. — Она вывернулась из его объятий и снова занялась перетряхиванием содержимого сундука. — Наверное, я надеюсь напрасно? — вырвалось у нее. — И в конце концов и мы сами тоже погибнем?

Он коснулся ее волос, легонько погладил, а потом сказал:

— К сожалению, вынужден напомнить тебе, что порошок у нас почти весь вышел.

— Но ведь наверняка его можно еще раздобыть!

— Будь спокойна, уж я-то постараюсь убедить в этом матушку Сару. И к тому же поучусь у нее добывать его сам. Думаю, он и впрямь обладает целительной силой, той самой, какую мы так долго искали. Но прежде чем отправиться к ней, я отвезу вас с Кэт в Виндзор, где все-таки безопасней. Скоро станет ясно, выздоравливает она или нет, тогда и обсудим ваше возвращение в замок.

— До чего я соскучилась по Изабелле, — призналась Адель, ласково коснувшись его щеки. — Ты такой милый и добрый, и, представь себе, мне стало не хватать ее острого язычка. В этом тебе ее не заменить никоим образом, сколько ни старайся.

Он потянулся, взял ее за руку.

— Какое счастье, что Господь наградил меня столь благородным пороком.

Алехандро был рад начать с шутки, ибо им предстоял разговор на отнюдь не приятную тему.

— Любимая, вернуться не так просто, как тебе кажется. Мы не сможем просто явиться в Виндзор и объявить, что Кэт исцелилась. Вспомни, что произошло с Мэттьюзом. У него не было никаких признаков заболевания, и тем не менее, когда я сказал, что его нужно убить, чтобы обезопасить остальных жителей замка, мое предложение было встречено без колебаний.

Впервые он признавался вслух, что послал на смерть Мэттьюза не король и не сэр Джон, а он, Алехандро. Адель ничего на это не ответила, но слегка отодвинулась.

Он взглянул на нее с бесконечной печалью и продолжил свою исповедь:

— Судя по всему, он должен был уже заразиться и в скором времени слег бы, так что я искренне верю, что решение было принято верное. Однако я никогда не узнаю, так это или нет. Я погубил его, и не прошло еще и дня, чтобы я не вспомнил об этом. Я давал клятву работать, чтобы продлевать человеческую жизнь, а не сокращать ее.

Сердце ее смягчилось.

— Милый мой, — нежно сказала она, — с тех пор не раз я видела, как ты печалился, и подозревала, что причина именно в этом.

Пристыженный, он опустил голову.

— Мэттьюз не единственный, кого мне не удалось спасти. У меня был больной в Арагоне, за спасение которого я жизнь бы отдал. До того я тогда был зол на свою беспомощность и бессилие…

Тут он оборвал себя, чтобы не наговорить лишнего и не призвать в свои сны призрак Карлоса Альдерона.

— Я не верю, что Господь ждал чуда лишь от своего сына.

— Никогда не думал, что Господь от меня этого ждал, — сказал Алехандро. — Я сам этого хотел.

Адель коснулась его щеки:

— Если ты сам взял на себя это обязательство, то сам и освободи себя, иначе оно вскоре тебя раздавит.

Горько вздохнув, Алехандро с ней согласился.

— А теперь, боюсь, — сказал он, — нам нужно вернуться к нашим делам. Пора принимать решение.

Осторожно он объяснил Адели, что, по его мнению, когда они с Кэт вернутся, их ждет такой же карантин, как и Мэттьюза с Ридом.

— Если кто-то узнает, что Кэт заразилась чумой, то, нисколько не сомневаюсь, ее либо выгонят из замка, либо лишат жизни, и король не станет против этого возражать.

— Его величество ни за что не позволит лишить жизни собственного ребенка!

— Говорят, он ничего не сделал, чтобы спасти жизнь собственного отца, — сказал Алехандро, глядя ей прямо в глаза.

Адель в ответ лишь промолчала.

— Нам придется держать язык за зубами, Адель, и Кэт тоже должна понять, что нужно сохранить это в тайне. Мэттьюз погиб потому, что я сам отдал приказ изгнать или убить каждого, кто представляет собой угрозу для жизни обитателей замка, и они будут ждать, что так я велю поступить и с ней. Как я смогу объяснить им другое свое решение, если Мэттьюз по моей воле уже заплатил жизнью за их безопасность? И я не могу не бояться того, что его величество втайне лелеет надежду избавиться от сего ежедневного напоминания о его прошлых прегрешениях. Наверняка, не раздражай постоянно эта девочка королеву, у них с его величеством отношения были бы получше. Так что заступиться за нее будет некому.

Адель, забыв о радостном своем настроении, закрыла сундук и медленно двинулась к высокому окну. Глядя из-за стекла на серое небо, она мягко спросила:

— Скажи, чем я могу помочь. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы облегчить вам возвращение.

— Будем надеяться, Изабелла скрыла твое отсутствие и ничего не сказала отцу. Боюсь, тебе самостоятельно придется улаживать с ней вопрос о твоем возвращении.

— К счастью, это несложно. Она предоставит мне комнату на весь срок, какой я сама себе назову. Когда я проберусь нашим ходом в замок, об этом ей сообщит повариха, так что встречаться нам с ней будет не нужно, но она позаботится о том, чтобы меня устроили.

— Ты уверена, что так оно и будет?

— Алехандро! Принцесса любит меня как сестру и все сделает так, как нужно.

Алехандро, сомневавшийся в том, что ее высочество способна любить хоть кого-нибудь, кроме себя, не стал спорить.

— В Виндзоре ты через две недели сможешь вернуться к нормальной жизни. Мы с Кэт пройдем тот же карантин, как и Мэттьюз и Рид. Задержку нашу я объясню тем, что, учитывая контакт с больной, не хотел никого подвергать риску и сам устроил дополнительный карантин. Отчасти все это правда. Излишняя предосторожность в таком случае никому не покажется подозрительной. Кроме того, с трудом могу себе представить, чтобы кто-то за это время не обрадовался моему отсутствию и скучал по моим наставлениям.

Адель промолчала, понимая, что, согласись она с ним, это не улучшит его настроения. Она лишь спросила:

— Скоро ли Кэт поправится настолько, что сможет вернуться?

— Честно говоря, не знаю. Я ни разу не слышал, чтобы от чумы вообще кто-нибудь выздоравливал, так что не на чем даже строить предположения. Думаю, через несколько дней станет понятно. Пока что она слишком слаба, чтобы гадать, когда наступит окончательное исцеление. Она, конечно, молода, и организм у нее силен, но не сейчас. Сейчас ее состояние слишком ненадежно, и боюсь, ей слишком легко можно навредить.

— Тогда, значит, нам остается лишь смотреть и ждать. И молиться о том, чтобы к ней поскорее вернулось здоровье.

— Да, так мы и сделаем, — сдержанно отозвался Алехандро.

* * *

Кэт выздоравливала удивительно быстро. Дней через шесть или через семь к ней вернулась ее обычная живость. Трещины на губах прошли, и исчезла ужасающая, болезненная худоба. На щеках заиграл первый румянец, и в доме снова зазвучал ее восхитительный смех. Болтала она теперь со всеми, кто соглашался ее слушать.

Алехандро понимал, что пора возвращаться. С одной стороны, ему не терпелось поскорей завершить неприятное поручение его величества, но с другой, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что их счастью с Аделью придет конец. Кэт, конечно, не выдаст их, но едва ли кто еще в Виндзоре отнесся бы так благосклонно к их связи.

— Мы должны вернуться не позднее чем через два дня, — в конце концов сказал он Адели.

— Пресвятая Дева! Наконец-то я дождалась! — воскликнула фрейлина и в восторге кликнула экономку, чтобы отдать распоряжения к отъезду.

Грустно было Алехандро смотреть на нее, но он не винил девушку за то, что она чувствовала. Он отвернулся и вышел, отправившись на поиски конюха, которому велел приготовить к назначенному дню лошадей, а сердце его при этом разрывалось от горя.

По дороге в Виндзор им встретился небольшой монастырь с приходской церковью. Подъехав ближе, Адель сказала:

— Остановимся здесь. Я хочу исповедаться. Мне давно уже не отпускали грехов, а мне хочется, чтобы Господь снова мне улыбался.

Не дожидаясь ответа, она спешилась.

— Может, мы подождем тогда тебя здесь вместе с Кэт? — сказал Алехандро, оставаясь в седле.

Она бросила в его сторону любопытный, испытующий взгляд:

— Вы что, не хотите зайти?

«Тут не найти правдоподобного объяснения, — подумал Алехандро. — Выбора нет, придется идти». Он лишь пожал плечами, спешился сам и снял с другой лошади Кэт.

Они позвонили, и вскоре на пороге появился невысокий, болезненного вида монах в коричневой рясе.

— Я хочу исповедаться, святой отец, — сказала Адель.

Монах поднял глаза на девушку, а потом на высокого молодого человека, державшего за руку девочку. Алехандро почувствовал на себе его взгляд, оценивающий, изучающий.

— А вы? — задал вопрос монах.

Алехандро заколебался.

— Я помолюсь, пока леди исповедается, — сказал он.

— Как хотите, — ответил монах и пригласил их внутрь.

Потом Алехандро казалось, что он ждет Адель целую вечность, пока та облегчала душу перед монахом. «Сколько же у нее грехов, что их нужно перечислять так долго?» — думал он. Тем временем он, задрав голову, чтобы разглядеть узоры на сводчатом потолке, изучал часовню.

«Даже самые крохотные их храмы всегда великолепны, — думал он. — И окна, эти высокие, разноцветные окна!» В церкви в то время молились перед алтарем семеро священников, однако стояла почти полная тишина. Алехандро отметил про себя, что молятся они почти беззвучно, и вспомнил монотонное пение отца за субботним столом.

Потом все семеро одновременно поднялись и медленно двинулись от алтаря по центральному проходу. Первый пропел строфу чистым, высоким голосом, а шестеро следовавших за ним повторили ее в унисон. Голоса их поднялись высоким сводам, где загудели, усиленные эхом. Это было поразительно, почти невыносимо прекрасно, и от их мирного пения Алехандро вдруг почувствовал, как на него снизошли покой и умиротворение. Растянувшись длинной цепочкой священники шли к выходу и вскоре скрылись в глубине монастыря, и голоса их затихли.

Алехандро почувствовал прикосновение к руке. Он и не заметил, как закрыл глаза и так и сидел, смежив веки. Теперь он увидел перед собой Адель, сиявшую внутренним умиротворенным светом.

— Мне отпустили грехи, — сказала она.

Он поднялся, глядя ей в лицо.

— Что ты совершила, что тебе пришлось так долго испрашивать прощения? — ласково спросил он.

Она улыбнулась ему нежной улыбкой женщины, вновь обретшей уверенность:

— Я была с мужчиной, который мне не муж.

Он едва удержался от того, чтобы не вздрогнуть.

— На мне лежит тот же грех, — сказал он.

— Я обманула своего короля.

— Твой король это заслужил.

— Тем не менее, он мой король, и моя семья поклялась ему в преданности. К тому же я, задержавшись надолго, предала мою леди, принцессу Изабеллу.

— Разве ты сама не желала этого? — спросил он.

— В том и состоит грех, — отозвалась она. — Я пожелала этого. Прегрешения мои все серьезны, но святой отец был кс мне добр и подсказал, что делать.

Она оглянулась и смотрела, как монах, закончив молитву возле алтаря, поднялся с колен. Потом она вновь взглянула в лицо Алехандро:

— Теперь я готова вернуться в Виндзор.

Через две недели, к облегчению обитателей Виндзора, Кэт и Алехандро вышли из своего заключения совершенно здоровыми. Девочка к тому времени снова обрела прежние румянец и веселость. Адель вернулась к своим обязанностям, и король так и не заметил ее отсутствия. Кэт превратилась в прежнюю болтушку, рассказывала небылицы и без конца донимала всех просьбами устроить шахматные турниры. Даже добрая старая нянька, чье терпение было, казалось, неисчерпаемо, не раз взмаливалась о тишине.

Пышная ранняя осень, еще не тронутая ни ветрами, ни кистью, обмакнутой в золото и медь, почти подошла к концу. Потом дохнуло холодом, и лес быстро стал прозрачным и серым, опавшая листва потемнела, и вся округа застыла в ожидании зимы. Потом прошло еще почти три месяца, когда обитатели замка предавались унылым зимним развлечениям, устав и от них, от долгих темных вечеров, и от холода.

В один хмурый, неприветливый день Алехандро позвали в личные покои его величества. Когда он пришел, король его уже ждал. Перед ним на столе горкой лежали свитки.

— Вы должны это прочесть, — сказал Эдуард. — То и дело мне приносят сообщения, что чума за стенами замка отступает. Возможно, пришло время вам изучить эти доклады. Как вы относитесь к затее проверить их достоверность? Не пора ли нам отправить отряд, который объедет округу, и мы получим точные сведения из первых рук.

Алехандро бегло пробежал глазами донесения.

— Ваше величество, здесь лишь несколько сообщений об улучшении ситуации, к тому же из разных мест.

— Сообщений достаточно, и везде говорят одно и то же: с тех пор как выпал первый снег, не замечено ни одного случая новых заболеваний.

Алехандро понял, что не миновать объяснений с храбрым, но беспокоившимся о своем королевстве монархом, который и так в течение слишком долгого времени был лишен возможности нормально управлять своим государством.

— Ваше величество, — начал он. — Представьте себе, что вы выиграли большое сражение, а ваши лазутчики проверили обстановку на десять лиг вокруг и докладывают, что вражеских войск нигде не видно. И скажите мне, что бы вы сделали, если бы хоть один из них, забравшись всего лишь на лигу дальше прочих, доложил бы о том, что увидел там свежих солдат противника, вооруженных и готовых к бою?

От столь витиеватой аллегорической речи король пришел в раздражение.

— Ты быстр отвергать мои предложения, лекарь, однако не предлагаешь ничего взамен. Тебе известен мой долг перед подданными, так что бы ты сделал на моем месте, если бы от тебя зависела судьба разгневанных пленников замка, а также несчастного королевства, нуждающегося в монаршей заботе?

— Я послал бы своих лазутчиков объехать все вокруг на расстоянии двух часов пути, чтобы убедиться, что поблизости не затаилось вражеского войска. Ваше величество, не забывайте, что Папа позволил подвергнуть себя заточению на срок куда более долгий, чем ваш. И, насколько мы знаем, его здоровье в порядке.

Король огорченно вздохнул:

— Но, однако, забот у меня, безусловно, раз в сто больше, чем у Клемента. Моя страна находится в состоянии войны, и я обязан вести ее к победе.

— Сир, мне понятно ваше желание вернуться к нормальной полной жизни и так же понятно, что страна лишь выиграла бы от вашего присутствия. И я тоже был бы только рад погулять за стенами замка, не ограничивая себя ничем, однако именно это сейчас попросту невозможно. Умоляю, ваше величество, имейте терпение, подождите еще немного.

Эдуард помрачнел, и в голосе его кроме разочарования послышалась угроза.

— Сколько мне нужно ждать, чтобы вы остались довольны? — спросил король.

«Надолго его не хватит, — подумал Алехандро. — Но действительно, сколько еще нужно ждать? Что бы сказал на моем месте де Шальяк?»

— Может быть, следует спросить мнения астрологов? — предложил он.

Король лишь махнул пренебрежительно рукой:

— Мошенники и шарлатаны, все до единого. Они скажут только то, что им выгодно. За тобой такого не водится, лекарь. Так что это будет твое решение. Назови время.

«Новый сезон, новый круг, — подумал Алехандро. — Пусть это будет весна».

— Скоро ли здесь распустятся первые цветы? — спросил он, подняв глаза на монарха.

— Через пять, самое позднее через шесть недель, — ответил король.

— Тогда, если все пойдет хорошо, через шесть недель мы все отправимся собирать первые цветы.

* * *

Алехандро и Адель встречались, как только выпадала возможность, что, учитывая капризный характер и требовательность Изабеллы, случалось не так часто, как им хотелось.

Но счастье наконец улыбнулось им, когда уже немолодой лакей молодого врача вдруг влюбился в одну из королевских поварих. Чтобы отправиться на свидание, он стал частенько просить позволения отлучиться, чему Алехандро только радовался и с удовольствием всякий раз таковое позволение выдавал. Как-то раз в январе, в одну из таких ночей, Адели удалось ускользнуть от своей требовательной хозяйки.

— Неужели она требует, чтобы все твое время принадлежало ей одной без остатка? — спросил он, привлекая к себе девушку.

— Сейчас мы вместе пытаемся спланировать ее расходы. Она нашла нового портного. К тому же я все время просматриваю ее наброски. Похоже, мое мнение стало вдруг цениться куда выше прежнего.

Алехандро вздохнул:

— Скоро уже весна. Времени у меня все меньше. Будь моя воля, я не отпускал бы тебя от себя до самого конца все то время, что нам еще осталось. Я рассказал бы всему Виндзору… да что там Виндзору, всему миру о том, как я тебя люблю, и пусть бы думали что хотят. Это тайна, которую становится слишком тяжело скрывать. Я совсем не хочу прятать радость.

— Алехандро, его величество… Нельзя не учитывать его реакции. А я даже и представить себе не могу, что он на это скажет.

— Но ты ведь уже рассказала Изабелле…

— И она держит свое мнение при себе. Она никогда не скажет, что думает о нас с тобой.

— Но ведь она понимает твои чувства ко мне… Она ведь любила сама.

Адель взяла его руки, поднесла к губам, поцеловала. Она взглянула на Алехандро, не пряча глубокой печали.

— Боюсь, это ты не совсем понимаешь ее положения. Ее удел не любовь. Ее удел выйти замуж за того человека, на которого укажет отец. Она прекрасно понимает, что в ее жизни главное не любовь, а долг. Разумеется, когда речь заходит о брачном договоре, его величество учитывает ее мнение, однако, если подвернется удачный кандидат, он сделает так, как посчитает нужным, не спрашивая у нее. Тогда он скажет ей то, что говорят всем принцессам: если Господь предназначил ей в жизни любовь, то тогда она найдет ее в своем муже.

— Тем не менее сам его величество со своей супругой живет в любви и согласии. Я вижу это собственными глазами.

— Не забывай, что брак Эдуарда устроила его мать, которая ненавидела его отца. Его мать была женщиной, в коей сильная воля сочеталась с умом и дипломатичностью, и она сумела предоставить сыну возможность найти себе подходящую невесту и думать при этом, что это его собственный выбор. Филиппа была одной из дочерей фламандского дворянина, подданного французского королевского дома, из которого происходит прежняя королева. Она поступила очень умно. Сын ее, пусть храбрый и благородный монарх, кажется, не до конца усвоил уроки матери.

— Значит, Эдуард полюбил Филиппу еще до свадьбы?

— Да, и еще как полюбил, по крайней мере так говорят. Но я, должно быть, утомила тебя. Ты и сам наверняка все это знаешь.

Он ничего на это не сказал, предпочитая, чтобы она думала, будто он происходит из той части испанского общества, где обсуждают подобные вещи. Признаться в противном означало бы выдать себя.

— Тем не менее Изабелла должна была бы понимать…

— Неужели ты совсем не знаешь женщин? — изумилась Адель. — Твое целомудрие просто удивительно! Изабелла ревнует меня к тебе. Я не могу этого не замечать! Стоит мне о тебе заговорить, как она тут же переводит разговор на другую тему. Я хотела ей рассказать о том, что чувствую, потому что ведь и она у меня лучшая подруга, и я к тому же завишу от ее ко мне отношения. Как ни грустно, мне это не удалось. И я знаю, она завидует. Она теперь слышать не хочет ни про какую любовь. Она слишком хорошо знает, что, случись ей влюбиться не в того, в кого следует, ничем хорошим это не закончится.

Алехандро позволил себе не скрывать на сей раз своего негодования.

— Она дочь короля. У нее есть деньги, есть красота и все, о чем только можно помыслить. Разве она не понимает, что, как только закончится мор, ей подберут супруга? Даже мой наставник де Шальяк не удержался, чтобы не сказать, что и у Папы есть на этот счет какие-то соображения.

— Для нас это было бы счастьем. Когда Изабелла начнет готовиться к свадьбе, голова у нее, как и у короля, будет слишком занята, чтобы думать еще и обо мне. Нужно лишь немного подождать. Прошу тебя, любовь моя, не теряй терпения.

«Ждать, пока меня не отправят обратно в Авиньон, где бог знает что со мной будет дальше?»

— Я уеду отсюда раньше. Моя работа подходит к концу. Король не станет терпеть здесь моего присутствия ни секунды дольше, чем в этом есть необходимость.

— Значит, ты должен ему сказать, что не все еще сделано, что ты занимаешься поисками лекарства. Его величество наверняка поймет всю важность этого дела и сам станет твоим покровителем. К тому же прошло уже достаточно времени, с тех пор как Кэт выздоровела, так что можно за нее не бояться и все рассказать.

— Я еще не готов доверить ему эту тайну.

Она огорченно вздохнула.

— Тогда просто скажи, что ты решил здесь остаться и зарабатывать на жизнь медицинской практикой.

Вдруг она оживилась, глаза ее заблестели.

— Придумала! — воскликнула она. — Скоро у меня начнут ягниться овцы, и я скажу Изабелле, что на это время мне необходимо вернуться домой. Я уеду совсем незадолго до первых цветов, а потом она и сама будет слишком занята своим гардеробом, так что ей станет не до меня. Я пристану к ней с просьбой отпустить меня, и в конце концов она согласится. И сама уговорит короля…

Наконец и Алехандро начала радовать вдруг нарисовавшаяся перспектива.

— А я могу сказать, что мне нужно пополнить запас целебных трав… Отчасти это даже правда…

— Даже если бы была и неправда, — весело перебила его Адель, — ему-то откуда знать! А ты потом приедешь ко мне. И у нас будет время придумать, как добиться одобрения Изабеллы.

На такое Алехандро и не рассчитывал. В душе затеплился тоненький луч надежды, и на сердце потеплело. То, что казалось совершенно невозможным, вдруг представилось не таким и недосягаемым. «А пока Адель будет занята своими делами, — решил он, — я постараюсь добыть все, что нужно, чтобы составить лекарство на случай, если снова вернется чума». И оттого, что два самых главных желания могли вот-вот исполниться, сердце его затрепетало от радости.

* * *

В ясный, погожий день в середине февраля поднялись с лязгом ворота Виндзора, и толпа бывших пленников замка, вдруг в одну минуту обретших свободу после долгого, мучительного заточения, в диком восторге хлынула за стены укрывавшей их крепости. Алехандро смотрел из своего окна, как они рвали белые и пурпурные крокусы, танцевали и обнимались, как из ворот стремглав выехала группа всадников, истомившихся скукой и теперь вырвавшихся наконец на охоту, и другая группа всадников, измученных беспокойством, тотчас, как только появилась возможность, устремившихся по домам. Не прошло и нескольких дней, как, прослышав, что ворота открыты, под стенами замка появились сотни истосковавшихся по своему делу торговцев. С утра до вечера Изабелла жадно разглядывала раскладывавшиеся перед ней товары. Веселая и счастливая, она не раздумывая дала Адели разрешение уехать из Виндзора.

Алехандро, следуя уговору со своей возлюбленной, обратился тем временем к королю с просьбой отпустить его на некоторое время, чтобы он мог пополнить весенними травами запас своих снадобий, сократившийся за зиму до опасной черты.

В ответ на его просьбу король весело рассмеялся:

— Стало быть, лекарь, и тебе хочется глотнуть свежего воздуха не меньше, чем твоим жертвам, которых ты столь сурово и надолго лишил этой возможности! Клянусь всеми святыми, эта зима была самой длинной! Поезжай, собери хоть полную телегу всех трав, какие тебе только понадобятся. А когда вернешься, мы подумаем, как и когда отправить тебя в Испанию, ибо работа твоя была выполнена великолепно, что делает твою дальнейшую службу при нашем дворе излишней. Уверен, ты и сам соскучился по Арагону, по дому и по своим близким.

Но именно в часы неожиданного безделья, которое становилось ему все привычнее со дня снятия карантина, Алехандро теперь стало казаться, что затея Адели вполне реальна, и, вполне возможно, он останется жить в Англии, зарабатывая себе на жизнь медицинской практикой в каком-нибудь небольшом городке. Ему незачем было возвращаться в Арагон, и в Авиньоне его тоже, скорее всего, никто не ждал.

«Похоже, его величество изрядно от меня устал. Откажет ли он мне в просьбе, которую я собрался ему изложить?» У него не было иного способа выяснить это, кроме как спросить.

— Сир, — несмело промолвил он. — Я, кажется, с большим бы удовольствием остался среди ваших подданных. Я не знаю, чем меня встретит сейчас Авиньон.

— Вот как? — удивился король. — Такое мне не приходило в голову. Вполне возможно, что это было бы и неплохо. В эту зиму мы потеряли слишком много врачей и опытных знахарей. Однако как же твоя семья, лекарь? Как твои родные отнесутся к такому решению?

— Как давно никто меня не спрашивал о семье, — отвечал Алехандро. — Я холост, ваше величество, и у меня есть все основания считать себя сиротой. Последний раз я получил известие от своих родителей, когда они выехали в Авиньон, где мы собирались воссоединиться. Но они так и не добрались туда, и боюсь, они стали жертвами чумы и их уже нет в живых. Я уже отчаялся в равной степени и найти их живыми, и получить убедительное подтверждение их кончины.

Алехандро сидел перед королем, свободно развалившимся в кресле, напряженно выпрямившись, на краешке стула, и волнение его видно было невооруженным глазом. Будущее его сейчас зависело от решения человека, которого он в течение нескольких долгих месяцев терзал бесконечными ограничениями и запретами. Сейчас, в эту минуту, осознав, до какой степени он оказался в его власти, Алехандро даже пожалел о строгости тех мер, какими докучал королю. «Дай Бог, чтобы в его памяти осталась благодарность за то, что пережил зиму, а не карантинные неприятности».

Но Эдуард, радуясь вновь обретенной свободе, не держал зла на врача.

— Что ж, это серьезная причина, лекарь, — сказал он своему нервничавшему собеседнику. — Не вижу никаких причин не удовлетворить твоего желания, если оно и впрямь таково.

— И впрямь, ваше величество, и впрямь, — поспешно воскликнул Алехандро, чувствуя, как с его плеч спадает тяжкий груз прежней неуверенности в завтрашнем дне.

— Что ж, да будет так, — объявил монарх.

Алехандро окончательно воспрянул духом.

— Сир, не знаю, как и благодарить. С вашего позволения я немедленно отправлюсь на сбор трав, необходимых, чтобы открыть новую практику.

Он поднялся и отвесил глубокий поклон королю, оставшемуся сидеть в своем кресле. Он уже готов был взяться за ручку, когда король его окликнул. Алехандро остановился, повернулся и сделал несколько шагов обратно от двери:

— Да, сир?

— Я хотел еще кое-что добавить, но твоя поспешность, лекарь, лишила меня сей возможности.

Судя по тону, он сейчас говорил не как монарх со своим подданным, а попросту как человек с человеком.

— Не нужно и говорить, лекарь, насколько я тебе благодарен. Ты вел себя доблестно, как мои солдаты на поле брани, хотя за твои подвиги тебе не всегда пели славу. Я благодарен тебе за то, что из всех детей, рожденных мне королевой, я потерял лишь одну Джоанну, и я прекрасно отдаю себе отчет в том, что этим обязан исключительно твоим усилиям. Ты счастливый человек, лекарь, ибо Господь наградил тебя твоими умениями, и мы благодарны Ему за то, что он направил тебя в наши земли.

Король продолжал свои излияния, и по витиеватой манере Алехандро догадался, что это извинение далось монарху с большим трудом.

— Я сожалею о том, что бывали случаи, когда мы заставляли тебя чувствовать себя обиженным или непонятым. Ты и твои действия были в высшей степени нужны мне и моему королевству.

Тут король достал карту, и в голосе его снова зазвучали властные нотки:

— Теперь подойди, пока я не передумал, ибо мне сейчас пришло в голову укрепить здесь твое положение. Коли ты изъявил желание остаться у меня в королевстве и я это позволил, у тебя должно быть обзаведение. Знай я о твоих мыслях заранее, я велел бы приберечь для тебя неплохой земельный участок. Однако их у меня и так достаточно. Вот этот, например, наверняка должен тебе понравиться.

До Алехандро не дошло даже, о чем речь.

— Ваше величество, я не понимаю…

Эдуард улыбнулся:

— Речь о том, лекарь, что я хочу сделать тебе подарок и дарю вот это владение со всеми имеющимися на нем постройками.

Он развернул карту и показал Алехандро, о каком владении речь.

— Смотри сюда, северней Виндзора. Его прежний хозяин умер, не оставив наследников, так что оно вернулось ко мне.

Алехандро был потрясен.

— Сир, я не знаю, что сказать. Это великая честь.

— Ты также окажешь мне честь, приняв подарок. Конечно, это еще придется уладить в соответствии с завещанием и притязаниями стряпчего. Похоже, сейчас, когда мор миновал, на нас надвигается новое бедствие, иначе говоря, эпидемия жадности, и одним из первых ее симптомов можно назвать резкое увеличение числа стряпчих и прочих законоведов. Жаль, что чума унесла больше врачей, чем адвокатов! — И король расхохотался своей шутке. — Ну да ладно. Лично я покушаюсь только на то, что имею право забрать. К тому времени, как ты вернешься, документы на владение поместьем будут готовы. К тому же тебе будет дарован титул, соответствующий достоинству владения, и по сей причине через три месяца в Кентербери будет совершена необходимая церемония. Его святейшество пишет, что к тому времени у нас уже будет введен в должность новый архиепископ.

Тут Алехандро сообразил, что давно не получал никаких указаний от его святейшества, и тот, похоже, забыл о своей армии, подготовленной де Шальяком. Он не удержался, чтобы спросить:

— Нет ли у его святейшества указаний на мой счет?

— Ни слова.

«Вот и хорошо, — подумал Алехандро, — значит, моя миссия выполнена».

— Благодарю вас, ванте величество. И если вы дадите мне на то свое позволение, я отправлюсь за травами немедленно.

— Еще одна мелочь, лекарь, и получишь ты мое позволение. Ты еще плохо знаком с моей щедростью, от которой теперь кое-что перепадет и тебе. Коли ты холост, не хочешь ли подумать о женитьбе? В таком случае я мог бы оказаться тебе полезным. У меня в королевстве найдется немало незамужних прекрасных дам.

И вновь Алехандро оказался не готов ответить на столь неожиданное для него предложение. «Осторожнее, — велел он себе, — думай, прежде чем что-то сказать».

— Ваше величество, вы говорите о какой-то конкретной даме?

— Сию минуту нет, — сказал король. — Но предложений сейчас более чем достаточно. Одни осиротели, другие овдовели, так что подобрать жену было бы несложно. А учитывая твои будущие владения, едва ли кому-нибудь придется не по вкусу твое испанское происхождение. Если управлять твоей землей с умом, ты легко мог бы содержать жену, привыкшую и к самой пышной роскоши.

Алехандро не нашелся, что сказать, и король, несколько разочарованный его молчанием, потребовал объяснений:

— Ну? Ты разве не удовлетворен? Или, может быть, уже положил на кого-то глаз? Скажи, на кого, и я устрою ваш брак.

«Рано, — подумал Алехандро, хотя соблазн был велик. — Не торопись. Действуй по плану».

— Честно говоря, сир, — сказал он, — до сих пор я думал не о женитьбе, а лишь о работе. Не думал также и о том, что положение мое столь упрочится. Прошу вас, дайте мне время немного поразмыслить.

Король кивнул в знак согласия:

— Как пожелаешь, лекарь. Но должен предупредить: я люблю устраивать браки. Если не поторопишься, то я пристрою всех красавиц и придется тебе выбирать среди беззубых старух!

Наконец утомившись от своих шуток и насмеявшись вдоволь, его величество посмотрел на врача и заключил:

— Стало быть, главное мы решили. Поезжай когда хочешь. Даю тебе мое позволение и благословение. Сам я отправляюсь в Лондон, и, думаю, скоро в Виндзоре будет пусто. — Он сделал жест, отпуская Алехандро: — Ступай с Богом, доктор Эрнандес.

* * *

До своего поместья Адель доехала вместе с огромной королевской свитой, сопровождавшей Эдуарда в столицу. Она предложила ночлег, однако его величество, которому не терпелось скорее оказаться во дворце, где его ждали государственные дела, надолго отложенные из-за чумы, отказался.

— Чума унесла стольких, что теперь ему придется перестраивать всю верхушку армии, — сказала фрейлина Алехандро, приехавшему на следующий день. — И не только армии. Нет его советников, и их тоже нужно кем-то теперь заменить. В Лондоне его сейчас с надеждой и страхом ждут те, кому предстоит возвыситься. Не завидую я королю: ему сейчас придется с головой окунуться в государственные дела.

Алехандро, поглощенному своими заботами, все это казалось не более чем глупостью. Подобные вещи никогда не представлялись ему важными. И он еще не успел почувствовать никаких преимуществ своего новообретенного положения при дворе. Когда он наконец решил рассказать об этом Адели, та, к его изумлению, упала на колени и принялась молиться.

— Милая, в чем дело? Неужели для тебя титул важнее меня?

— Алехандро! Как ты можешь быть так глуп! А я еще глупее, коли выбрала тебя. Разве ты не понимаешь, что это означает? Когда ты будешь посвящен в рыцари, ты станешь английским лордом, несмотря даже на испанское происхождение. Любовь моя, мы сможем обвенчаться!

* * *

Вскоре он обо всем забыл, предаваясь счастливому времяпровождению вдвоем с Аделью, мечтая об их будущем семейном счастье, и хотя каждый следующий день был длиннее предыдущего, три недели, отведенные Изабеллой фрейлине на устройство домашних дел, пролетели слишком быстро. Алехандро не успел даже за это время съездить к матушке Саре, чтобы пополнить запас ее удивительных снадобий, увлеченный куда более приятными занятиями. Совсем скоро он получит во владение земли, которыми нужно будет как-то управлять, так что пока молодой человек присматривался к действиям Адель, мотая себе на ус, как следует себя вести хозяину.

В последний день Адель сказала ему:

— Я улучу благоприятный момент и с глазу на глаз поговорю с Изабеллой о нашей помолвке. Просить у короля моей руки будешь ты, но, умоляю, не заговаривай с ним об этом, пока Изабелла не пообещает нам своей поддержки. Союз с ней нам будет лишь на пользу.

— Теперь я жалею, что был с ней слишком строг, — признался Алехандро.

— Она так занята, что едва ли об этом вспомнит.

Алехандро же, припомнив угрозы Изабеллы, подумал, что сам едва ли разделяет столь безоглядную веру в благородство ее высочества.

— Будем надеяться, ты окажешься права, — не слишком уверенно сказал он.

* * *

Они стояли во дворе, готовые к отъезду, и весенний воздух благоухал соснами и цветами. Легкий ветерок играл выбившейся прядью волос Адели, сверкавших на солнце золотом. Алехандро, склонившись, поцеловал ей руку, как и в первый раз, прижавшись губами к благоухающей коже.

— Я не смогу думать ни о чем, кроме тебя, пока ты не окажешься снова в моих объятиях, — тихо проговорил он.

* * *

Но он не взялся тотчас за выполнение своей задачи и не занялся сбором трав. Не вернулся он и к сросшимся дубам, чтобы найти за ними тропинку к матушке Саре, хотя в глубине души знал, что это было намного важнее того дела, ради которого он отправился в путь.

Нахлестывая коня, несшего его вперед по весенним грязным дорогам, Алехандро их клял почти так же, как сделал бы это настоящий Эдуардо Эрнандес. И страшно обрадовался, когда, несмотря на распутицу, все же обнаружил дорогу, которая ему была нужна и вела туда, где он был всего лишь однажды.

После нелегкой скачки, усталый, он наконец увидел то, что хотел. Его взгляду открылась крохотная церквушка, где он остановился вместе с Кэт и Аделью по пути в Виндзор. Алехандро дернул за шнур колокольчика у входной двери и с нетерпением ждал, пока ему откроют, рассеянно глядя на носки своих башмаков. Сердце его переполнялось то радостью, то отчаянием. Ему доводилось слышать о евреях, кто в надежде облегчить или продлить свою жизнь отказывался от веры отцов. Он всегда презирал их за слабость. Теперь, готовый сделать то же самое, он больше не думал с гневом о них, и сердце его смягчилось, ибо он уже понимал, что есть на свете такие причины, которые могут заставить человека забыть свое имя и отказаться от прошлого.

Однако его жег стыд, и он думал о том человеке во Франции, который погиб на костре, привязанный к позорному столбу, избавленный от мучительной смерти меткой стрелой солдата-христианина. Вспомнил он также и подозрительный взгляд, которым наградил его после этого печального происшествия грубоватый капитан конвоя. «Если бы он знал про убийство лживого кардинала, то это моей душе пришлось бы тогда гореть в земном аду», — подумал Алехандро.

Похоже, ему на роду было написано никогда не испытывать полного удовлетворения жизнью, о чем он сокрушенно сейчас размышлял. Он знал, что, какой бы путь отныне ни выбрал, ему в любом случае придется что-то скрывать и о чем-то жалеть. «В конце концов, — решил он, — их Иисус был всего лишь отступником иудеем, таким же, как и я».

Не успел он додумать эту мысль до конца, как дверь перед ним распахнулась и на пороге появился тот же самый монах, которому исповедовалась Адель. Свеча, горевшая у него в руке, от легкого сквозняка заколебалась, отчего на его суровом лице легли странные жутковатые тени.

— Слушаю тебя, сын мой, — медленно проговорил монах, пристально изучая его лицо.

— Меня зовут Алехандро Эрнандес. Я варвар из Арагона, и мне нужны ваши наставления.

* * *

Два дня спустя, направляясь в Виндзор, он без конца повторял про себя строгие наставления, полученные от монаха. С тех пор как начался мор, в монастырь так редко заглядывал случайный путник, нуждавшийся в утешении или вразумлении, что священник на радостях немного переусердствовал.

Охваченный праведным пылом, монах для начала принялся запугивать Алехандро проклятием и геенной огненной. Тот, разумно решив держать язык за зубами, чтобы не вызывать лишних подозрений, сказал в ответ лишь одно:

— Признаюсь, я грешник, — и не стал уточнять, в чем он грешен. — Пусть это останется тайной, известной лишь Господу Богу и мне, а Господь достаточно умен, чтобы знать, какие грехи могут отпускать и без советов тех, кто сам их совершает, — твердо объявил он стоявшему на своем священнику.

«Больше того, — думал он, уже сидя в седле и чувствуя, как в нем закипает гнев, — нужно быть полным болваном, чтобы поверить во все их догматы, среди которых есть самые что ни на есть нелепые». Например, уверение в том, что счастье небесное можно купить за деньги, казалось ему противоестественной ересью, какую не может принять ни один здравомыслящий человек. А также вся история о так называемой Деве, матери Иисуса Христа, о посещении ее Святым Духом и «непорочном» зачатии находилась, с его точки зрения, за пределами логики.

«Она действительно заслуживает почитания, — рассуждал он мысленно, выслушивая упреки священника, — ибо благодаря ее уму и сообразительности на свет появился потрясающий обман! Девица из бедной крестьянской семьи, нарушившая клятву верности своему жениху, забеременев, выдумала самую невероятную историю, да такую, чтобы потом, когда ее сын вырос, ему поклонялась добрая половина человечества. Ей удалось заставить себе поверить даже обманутого «отца», который помогал его вырастить. Потрясающе! Насколько не похожа она была наверняка на свой портрет, нарисованный церковниками, украшенный нимбом мученичества».

Она была умная и ловкая еврейка, использовавшая все доступные ей средства, чтобы выжить, как и многие из ее предков, а также потомков.

Как Алехандро в том числе. И только мысль об Адели и надежда найти с ней свое земное счастье удержала его от того, чтобы расхохотаться в лицо священнослужителю, предрекавшему ему в этот момент громы и молнии за отказ от исповеди. «Благослови меня, святой отец, ибо я согрешил. Я бездомный еврей, проехавший пол-Европы ради того, чтобы здесь обрести семью, пустившийся в это странствие потому, что был подло предан твоим тщеславным и двуличным епископом, который полностью заслужил то, что получил из моих рук. Я сделал вид, будто принял нелепые верования христиан, чтобы обрести мир и покой, создав семью с женщиной, чья слепая приверженность этой безумной религии заслуживает лучшего применения, ибо она много лучше своих единоверцев! Я исповедуюсь также в том, что против воли обманывал ее, хотя ей известно, что никто не любил и не будет любить ее так, как я».

До того задумался он в своей молчаливой исповеди, что не сразу сообразил, где он, и удивился, снова увидев перед собой зазеленевшие холмы и строгие башни Виндзора. «Вон там, — радостно подумал он, — меня ждет новая счастливая жизнь!» Он вонзил шпоры в бока своему коню, и тот, громко заржав, понесся по склону вниз и дальше, вперед, к стоявшей вдали крепости.

«Аминь, — сказал про себя Алехандро. — Да будет так».

 

Двадцать

Сканер в тридцатый раз повторил процедуру очистки. Двадцать девять раз он ее заканчивал, находил оставшиеся в живых организмы и, возмущенный, начинал все заново. Программа после стольких повторов начала давать сбои и уже возвращалась к исходной точке, минуя цикл охлаждения. Провода перегрелись, и на тридцать первом кругу самоистязаний она наконец отключилась. Когда провода расплавились, экран коротко вспыхнул голубым пламенем, и к потолку поднялось крохотное облачко дыма.

Его было достаточно, чтобы в городском бюро Биопола включился сигнал пожарной тревоги. Невидимые радиоволны донесли его также и до местного отделения Группы чрезвычайного реагирования, и в течение минуты вся она в полном составе погрузилась в машину и, включив мигалку с сиреной, на полной скорости понеслась по запруженным улицам Лондона к зданию института.

В штаб-квартире биополиции реакция оказалась не столь мгновенной, но зато куда более просчитанной. Группа сначала отправилась надевать защитные комбинезоны, а тем временем на экране компьютеризированной карты обозначилось место действия. Через пять минут десять мужчин и женщин, одетые в ярко-зеленые скафандры, погрузились в фургон биозащиты. Фургон рванул с места со всей возможной скоростью, а полицейские тем временем спокойно снимали с вмонтированной в его стену стойки оружие и проверяли запас патронов.

Брюс еще продолжал набирать номер, когда вдруг Джейни остановила его, положив на руку ладонь.

— Что это? — спросила она.

Брюс замер с занесенным над кнопкой пальцем и прислушался.

— Похоже, тревога, — сказал он. И, прислушавшись лучше, добавил: — Кажется, включилась пожарная тревога.

Не закончив набирать номер, он повесил трубку. Джейни бросилась к двери, попыталась открыть.

— Мы заперты! — сказала она. — Не открывается!

— Тогда, значит, тревога включилась в коридоре, — сказал Брюс, подходя к Джейни.

Он набрал несколько цифр на боковой панели, которой открывался замок, но дверь тем не менее не поддалась.

— Система безопасности автоматически отключает замок, чтобы огонь не проник в лабораторию, — сказал он, пытаясь еще раз отключить его вручную и снова неудачно. — Так мы отсюда не выберемся.

Джейни бросилась к маленькому окошку как раз в тот момент, когда подъехала машина группы реагирования. Едва смолкла их сирена, как вдалеке послышалась другая.

Брюс уже стоял рядом с Джейни, и он тоже услышал вторую сирену.

— Это должны быть биокопы. Пора сматываться.

— Господи, — сказала она. — Их-то зачем сюда принесло?

— Точно не знаю, — сказал Брюс, — думаю, это просто наше сегодняшнее невезение. Уж так мы кстати оказались здесь, именно когда начался пожар. Но, по-моему, вряд ли нам стоит остаться и проверять, прав я или нет.

Из своего угла они услышали, как кто-то, пытаясь открыть дверь, потряс ручку. Джейни, показывая туда рукой, в страхе посмотрела на Брюса:

— Сейчас кто-нибудь войдет!

Они услышали приглушенный голос, позвавший Брюса по имени.

— Наверное, тот самый охранник, который видел нас, — сказал Брюс.

Джейни оглянулась, ища глазами дверь запасного выхода, но не нашла.

— Как мы отсюда выберемся?

Ей не понравилось ни молчание Брюса, ни его взгляд, когда он обдумывал ответ на ее вопрос.

— Это что, не так просто, да? — спросила она.

Брюс сосредоточенно сдвинул брови:

— Я пока что смог придумать один способ отсюда выбраться, и он вообще-то не для слабых. Вылезти можно только через главный холодильный блок. В шахте сплошные фильтры: она у нас предназначена для отвода воздуха после очистки. Теоретически, конечно, выбраться можно… Пошли, — решился он, махнув Джейни рукой, и двинулся в сторону холодильников. — Времени у нас мало. Не забудь захватить портфель! Иначе тебя вычислят…

Она замерла, увидев стеклянный выступ над дверью, где горела красным пугающая надпись:

«ВСЕ СОТРУДНИКИ ОБЯЗАНЫ ПЕРЕД ВХОДОМ НАДЕТЬ ПОЛНОЕ ЗАЩИТНОЕ ОБМУНДИРОВАНИЕ».

— Брюс! — Она вцепилась в его рукав. — Не можем же мы так туда войти! А вдруг заразимся? Мало не покажется.

— Джейни, если мы сейчас же не уберемся отсюда, вот тогда нам точно мало не покажется, — сказал он, и по выражению его лица она поняла, что на этот раз лучше не спорить.

Тем не менее она не сдалась:

— Там сплошная зараза. Мы погибнем.

— Если ничего не трогать руками и не вдыхать неотфильтрованный воздух, то не погибнем.

Открыв небольшой стенной шкаф рядом с дверью, ведущей в блок, он достал две маски. Одну из них вручил Джейни.

— Надевай, — сказал он. — Плазмиды не проберутся. При известной доле осторожности ничто тебе не повредит.

Взяв у него из рук маску, Джейни уставилась на нее. По ощущениям маска, казалось, весила не больше нескольких унций. В холодильной камере этот кусочек прозрачной пластмассы будет единственной защитой от миллиардов вредоносных микробов, которыми там кишит воздух. Джейни подняла на Брюса вопросительный взгляд:

— Такая маленькая. И у нас только маски. Не верится, что этого будет достаточно…

Входная дверь снова сотряслась.

— Идем! — сказал Брюс.

Она нацепила маску и подтянула на затылке застежки. Им даже хватило времени, чтобы надеть бахилы и перчатки.

— Сделай глубокий вдох! — скомандовал Брюс.

Он открыл дверь, и они вошли внутрь. Несколько драгоценных секунд ушло на ожидание, пока не закончится автоматический воздухообмен. Джейни огляделась и заметила механическую руку, до жути похожую на человеческую. Она представила себе лаборанта, управляющего этим довольно тонким устройством, которое проносит между стеллажами пробирку со смертельно опасным содержимым, и снова вспомнила, куда они вознамерились идти.

Когда за ними со щелчком захлопнулась вторая дверь, они оказались внутри главного холодильного блока. Маски запотели почти мгновенно.

— Вот черт! — сказал Брюс. — Нужно было их охладить, прежде чем сюда соваться. Через минуту-другую прояснятся, но пока что лучше не трогаться с места.

Сквозь быстро затуманившийся пластик Джейн попыталась оглядеться в этом необычном лесу стеклянных труб. Он был, как ни странно, красив — безмолвный, весь из прозрачного стекла и полированного металла, блеск которого был смягчен сконденсировавшимся в маске туманом. То тут, то там вдруг проглядывали пробирки, облепленные сосульками, совершенно немыслимыми в сухом обработанном воздухе. Дыхание вырывалось сквозь фильтры крохотными облачками, почти мгновенно оседая невидимыми кристаллами, и Джейни вдруг сообразила, откуда взялись сосульки: они образовались от теплого человеческого дыхания.

Дальше в проходе она увидела беспорядочно расположенные, привинченные к полу емкости и решила, что, видимо, в них совсем уж опасные материалы, если даже при низкой температуре они хранятся отдельно, подальше от других.

Услышав за спиной шум, она резко оглянулась. Маска отпотевала, но смотреть еще было трудно, так что ей не удалось определить, в чем дело.

— Пригнись! — шепотом скомандовал Брюс и рукой в перчатке придавил ей голову.

Они скорчились за одной большой емкостью и выглянули как раз, когда за стеклянной перегородкой в поле зрения появился тот же самый охранник, которого они встретили в коридоре. Маска у Джейни наконец стала снова прозрачной, и ей было хорошо видно, как что-то ударило охранника в шею, и он упал.

Они оба не удержались от возгласа. Голоса сквозь маски прозвучали искаженно и глухо, но смысл слов был понятен.

— Боже мой, они стреляют! — ахнула Джейни.

— Господи, — сказал Брюс. — Химические пули!

— Значит, он убит?

Брюс прижал к губам палец, призывая Джейни успокоиться, и, не отрывая глаз от стеклянной перегородки, шепотом произнес:

— Считается, что если в лаборатории что-то случилось, то инфицированы все. Такова их тактика с тех пор, как у нас два года назад случилось происшествие, когда был выпущен арбовирус. Сначала стреляй, потом ищи обоснование.

— Они то же сделали бы и с нами, если бы заметили нас здесь?

— Понятия не имею, — раздраженно ответил он. — По идее, должны дважды подумать, прежде чем стрелять в эту камеру. Ты только посмотри, здесь и химическая пуля может наделать дел.

Джейни не нужно было долго вертеть головой, чтобы понять, что он имеет в виду. На емкости, за которой они спрятались от биокопов, красовался ярлык «Лихорадка Эбола, Заир» и стояло имя знаменитой африканской медсестры, первой пациентки во время мини-эпидемии, унесшей несколько лет назад пять сотен жизней. Джейни вспомнила, как читала о ней статью в медицинском журнале с описанием быстро развивающихся симптомов болезни, которая заканчивается кровоточивостью всех сосудов и внутренних органов и мучительной смертью пациента. С той поры вирус успел несколько раз смутировать, и последний его штамм был куда страшней первоначального.

— С другой стороны, ребята они ловкие, а у карабинов сенсоры, которые улавливают объекты с температурой выше девяносто восьми и шести, так что наверняка утверждать, что не выстрелят, лично я не стал бы, — шепотом продолжал Брюс, так и не отрывая взгляда от проема, где упал охранник. — Они редко промахиваются.

Опустив голову, Джейни пробормотала:

— На его месте должен был быть один из нас.

«И это только начало», — подумала она, и под ложечкой у нее засосало. Тед умер, Кэролайн неизвестно где, больная и уже, наверное, заразила сотни людей. Остается только, чтобы Yersinia pestis соединилась с каким-нибудь плазмидом, у которого в генной памяти записано, как противостоять антибиотикам, и получим еще один четырнадцатый век по полной программе. Только на этот раз крысам не придется подолгу трястись в корабельных трюмах. Теперь к их услугам воздушные лайнеры.

Мрачные эти мысли вертелись в голове у Джейни, как бесконечно повторявшаяся запись, пока она рядом с Брюсом ждала дальнейшего развития событий. Ноги болели, и время, когда они, скорчившись, слушали усиленные электронным: переговорниками голоса биокопов за перегородкой, показал ос: им вечностью. В конце концов, не в силах больше сидеть корточках, они опустились на холодный пол, прислонившись спиной к хромированной стенке емкости. Температура в камере поддерживалась ниже нуля, воздух был безжизненный и сухой. Джейни продрогла в своей легкой промокшей курточке, которая стала здесь жесткой. Когда она пошевелила рукой, рукав захрустел и на пол посыпались белые иголки льда.

В проходе между штативами в полированном металле отражались зеленые скафандры биокопов. Джейни и Брюс молча молились о том, чтобы тем не пришло в голову обыскивать морозильный блок.

Так прошло несколько мучительных минут, и в конце концов Брюс сказал:

— По-моему, они не имеют ни малейшего понятия о том, что здесь кто-то есть. Они обыскали бы здесь все при малейшем подозрении. Охранник был единственный, кто нас видел.

Джейни, однако, это отнюдь не успокоило.

— Погоди, вот сейчас они найдут руку, — еле слышно сказала она. — Тогда уж точно все перевернут вверх дном. Я не успела ее спрятать, когда пришлось удирать. Она так и лежит там на полу в пластиковом пакете. Если они включат бактериальный детектор, то обнаружат ее в мгновение ока.

— Да, включат… При любых происшествиях, связанных с нашей лабораторией, они обязаны это сделать. Потом они проведут лазерное сканирование ДНК, выяснят, что это Тед, — сказал Брюс, — и по отпечаткам на коже вычислят всех, кто к нему прикасался. Вот тогда начнется настоящая потеха. Вызовут всех сотрудников, в том числе и меня, и всех прогонят через сканер.

В поле зрения неожиданно возникли два зеленых скафандра: биокопы подошли к стеклянной перегородке. Джейни и Брюс скорчились, подтянув ноги. Они даже затаили дыхание, чтобы легкий парок не выдал их присутствия. Стараясь ничем не привлечь внимания, они сидели не шелохнувшись, отчего кровообращение замедлилось и им стало еще холоднее. Несмотря даже на солидный выброс адреналина, жутко замерзшей Джейни вдруг захотелось спать. Подняв глаза на Брюса, она увидела, что и он также борется с дремотой. В голове промелькнула мысль, что еще немного, и они здесь насмерть замерзнут, и, значит, никто не отыщет в Лондоне Кэролайн.

В хромированных отражениях теперь мелькала одна лишь зеленая фигура, второй биокоп ушел. Этот зеленый вдруг резко развернулся и пропал из поля зрения. Джейни потрепала Брюса за плечо и показала в сторону шкафа, где только что отражался зеленый скафандр.

— Ушли, — сказала она. — По-моему, они нашли руку.

Брюс встрепенулся, приподнялся.

— Значит, несколько минут у нас есть, — сказал он. — Может, успеем выбраться. — Выждав несколько секунд, не появится ли на хромированной поверхности зеленая фигура, он скомандовал: — За мной!

Пригнувшись к самому полу, они почти бегом проскочили центральный проход, миновав стеллажи и шкафы, где сверкал лес хромированных и стеклянных трубок, и по пути Джейни невольно читала попадавшиеся на глаза наклейки. На одной значилось «Марбург», и тотчас ей вспомнился страшный случай, происшедший несколько лет назад в одной из лабораторий в Германии. Тогда в Марбург доставили вирус, из того же печально известного семейства африканских вирусов Эбола, но, как оказалось, его привезли в поврежденном контейнере, и всего за пару дней несколько лаборантов погибли ужасной смертью: внутренние органы у них превратились в сплошное месиво. Затаив под маской дыхание, Джейни постаралась прошмыгнуть мимо как можно скорее.

Брюс наконец добрался до вентиляции. Застывшими, окоченевшими пальцами он снимал зажимы и решетки, и Джейни подумала, что он наверняка разбередил ожог, который от всех этих действий должен был болеть невыносимо. Зажимы на всех решетках сооружены были таким образом, чтобы защитить от вторжения извне. Вскоре на полу образовалась, изрядная горка металлических деталей. Сунув голову в шах-1 ту, Брюс снимал последний заслон. Нырнув в темное нутро шахты, дотянувшись до внешней панели, он вышиб ее ногой. Оказавшись в полной темноте, скользнул дальше и вынырнул из вентиляционного хода позади зарослей кустов, от души надеясь, что никто его не видит. Потом сунул обратно голову и помог выбраться Джейни.

— Снимай маску с перчатками и брось в шахту, — сказал он. — Не касайся решетки. Ее придется бросить.

Брюс слышал, как у Джейни стучали зубы. Он обнял ее.

— Иди сюда. Дай-ка я тебя согрею, — сказал он. — Еще несколько минут, и у нас были бы большие неприятности.

— У нас и так большие неприятности, — сказала Джейни. — Надо же было так вляпаться!

Они сидели в кустах, стуча зубами, и пытались согреться. Когда окоченевшие руки и ноги наконец снова обрели подвижность, Брюс осторожно встал на ноги и выглянул из кустов.

— Мы в боковом садике, — сказал он. — Кажется, никого нет.

Оба отряхнулись, приводя в порядок одежду, а Джейни наскоро пальцами расчесала волосы.

Благополучно миновав сад, они вышли на улицу, куда вел главный вход, и поспешили смешаться с собравшимися там зеваками. Толпа у входа быстро росла, и Джейни с Брюсом не без труда протолкались вперед, к зеленой полицейской ленте. Остановившись возле нее, они с безопасного расстояния наблюдали за сновавшими туда-сюда биокопами. Вскоре после того, как они устроились возле ленты, четверо зеленых гигантов вынесли из здания узкий длинный ящик, где, по-видимому, находилось тело охранника.

— Все по инструкции, — шепотом сказал Брюс на ухо Джейни. — Тело запечатано. Потом проведут анализы и отправят в крематорий.

Глаза у Джейни наполнились слезами, и она тихо всхлипнула, шмыгнула носом и молча смотрела, как еще один биокоп, появившийся на ступеньках, вынес другой, небольшой ящик. «Наверное, там рука», — решила она.

Брюс будто прочел ее мысли.

— Спустя полчаса они будут знать, чья она. Нам лучше убраться отсюда, пока кто-нибудь в толпе меня не узнал.

Через два квартала они нашли бакалейную лавку с телефоном-автоматом. Брюс набрал номер чрезвычайного отделения Биопола и, не называясь, сообщил об открытом вентиляционном отверстии в стене института. Он не стал ничего говорить ни о Кэролайн, ни о чумном возбудителе — положение у них было и без того сложное. Но даже несмотря на новые фантастические технологии, применяемые полицейскими, времени им должно было хватить, чтобы унести ноги, прежде чем найдут маски и отследят, откуда был сделан звонок, так что Брюс назвал место без колебания.

— Ими пользовались очень многие, чтобы они могли стать доказательством. На нас они не укажут, — сказал он, увидев встревоженный взгляд Джейни.

Никто из них не произнес ни слова о том, что они должны будут сделать, если их все же сумеют вычислить по отпечаткам. Растворившись в темноте вечернего Лондона, Брюс размышлял, сможет ли пожертвовать собой ради общего блага. Ответа он не знал. Не желал знать.

* * *

Лейтенант Лондонского подразделения Интернациональной биологической полиции Майкл Розов стоял в дезактивационной камере, где на его зеленый скафандр со всех сторон лился потоком дезинфекционный раствор. Струи его стекали по линиям и складкам скользких пластиковых доспехов, сливаясь у ног в прозрачную глубокую реку. Они напомнили ему антифриз, который использовался в автомобилях в эпоху, еще не знавшую солнечных регуляторов температуры.

Эту процедуру он терпеть не мог — возвращение из зараженной зоны назад в безопасный мир. Когда наконец вспыхнула лампочка, просигналившая, что сейчас откроется переходный блок, он вздохнул с облегчением и повернулся лицом к двери, ожидая шипения компрессора, выгонявшего через фильтры воздух. Потом вышел и встал на поддон, куда стекали остатки раствора, пока двое технических служащих, в масках, в бахилах, в перчатках, снимали с него одежду.

Когда все было снято и он остался стоять обнаженный, с закрытыми глазами, его снова окатили дезактиватором. Техники опрыскивали его теплым раствором вручную из пульверизаторов, чтобы попасть во все изгибы и складки тел, так что эта часть дезинфекции была несколько эротичной, и не раз ему приходилось смущаться за свою поднимавшуюся плоть.

Потом он вытерся и снова переоделся в «нормальную» одежду, после чего прямиком направился в лабораторию. Шел он быстро, чтобы скрыть возбуждение. В той же мере, в какой он терпеть не мог полную дезинфекцию, ему нравилось то, что он намеревался делать дальше, и это более чем уравновешивало его нелюбовь к купанию в «антифризе».

Он уже отсканировал отрезанную кисть для идентификации ДНК. И уже получил три ответа. Во-первых, кисть принадлежала доктору Теодору Каммингсу, директору лаборатории, где ее нашли. Этот человек на данный момент считался пропавшим и, судя по состоянию тканей, вероятней всего, был мертв. Во-вторых, сканер обнаружил на ней еще не идентифицированную энтеробактерию в количестве, определенном им как «существенное». И в-третьих, на коже остались отпечатки женщины, у которой явно никогда не снимали параметрических отпечатков, поскольку ее ДНК не было найдено в базе данных ни одного континента. Розов отлично знал, что подобный результат может быть объяснен тремя причинами. Женщина могла быть стара, настолько стара, что ее не коснулся новый закон об идентификации, однако, судя по состоянию клеток в полученном образце тканей, это было маловероятно. Она также могла быть маргиналкой, каким-то образом ускользнувшей от идентификации. Оснований для опровержения этой версии не нашлось, потому он оставил ее открытой. И, наконец, третье: женщина могла быть иностранкой, приехавшей в Англию по фиксированной визе, и потому отпечаток у нее остался не снят, поскольку обязательное прохождение параметрии применяется только к тем, кто прибывает сюда на срок больше четырех недель.

Он сел на вращающийся стул перед компьютером, устроился поудобнее. Включил программу интерпретации ДНК и набрал несколько коротких команд, внимательно следя за появлявшимися на экране строчками. Программа ответила нежным женским голосом:

— До конца запрошенной вами операции остается шесть минут. Пожалуйста, подождите. Не хотите ли до завершения обработки данных послушать музыку?

— Да, — ответил Розов.

— Выберите произведение из списка, предложенного на экране. Прочтите название четко и медленно.

Он быстро пробежал глазами список, сравнивая длительность звучания со временем ожидания, и наконец выбрал:

— Брамс, «Реквием», пятая дорожка.

— Отличный выбор, — отозвался компьютер. — Одну минуту.

И пока звучал мощный хор, где взлетал на невероятную высоту его любимый высокий голос, Розов следил за экраном. Картина постепенно складывалась, и он наблюдал за этим, не в силах оторвать глаз. Постепенно перед ним появлялось изображение женщины. Компьютер соотносил его с информацией, полученной из образца клеток, оставшихся под ногтями отсеченной руки Теда Каммингса, изображение перестраивалось и менялось.

— Давай, давай, дорогуша, — сказал Розов, — дай-ка нам на тебя посмотреть.

Музыка набирала силу, подходя к кульминации; голос сопрано поднялся, нарушая гармонию хора, и портрет наконец сформировался. Волосы рыжие, глаза голубые или зеленые, рост примерно пять футов четыре дюйма, скорее всего, стройная, если не растолстела. Настоящая красавица. Обалдеть.

— Ну-ка, детка, ну-ка, — шепотом бормотал себе под нос Розов, настраивая четкость изображения.

Интересно, как она выглядела взаправду, реальная женщина в реальном мире, не компьютерная модель. Самому ему ни разу не хватило духа заложить в программу свои данные, чтобы посмотреть, насколько под влиянием обстоятельств он отклонился от модели и насколько теперь отличается от истинного образа. Он несколько раз проверял так знакомых (к сожалению, без их ведома и согласия) и был потрясен тем, какие следы наложили на них сила тяжести, погода и жизненные тяготы. Однако у этой женщины был огромный исходный потенциал. Он прикинул ее возраст, и через некоторое время программа подтвердила догадку.

Он выделил лицо и увеличил во весь экран. Вывел на экран первичные данные, выделил те, какие собирался разослать. Выбрав что нужно, он кликнул по иконке «отправить» и несколько секунд ждал, пока компьютер рассылал по всем отделениям и мобильным отрядам Биопола в стране смоделированное лицо женщины вместе с идентификационными характеристиками.

Майкл Розов мечтал заполучить программу, над которой, по слухам, сейчас работал институт, чтобы оживить модели заставить ее дышать и двигаться, как на самом деле.

Снова зазвучал теплый голос:

— Передача выполнена успешно. Хотите ли еще что-нибудь?

Рассмеявшись, Розов сказал:

— Да, крошка, хочу. Покажи, как выглядишь ты.

* * *

Грязная женщина в лохмотьях, толкавшая перед собой магазинную тележку к мосту на фоне заходившего солнца была самой, наверное, странной из пешеходов. Рядом неслись машины — черное стадо быстро проезжавших мимо такси, среди которых временами мелькало какое-нибудь яркое пятно личного авто, где сидели счастливые обладатели загородного дома, торопившиеся в тепло и уют после рабочего дня.

По тротуарам шли несколько менее счастливые жители окраин, так что и пешеходов вокруг в это время тоже было достаточно. И хотя она знала, что ее добровольные помощники не выпускают ее из поля зрения, ей все же было немного страшно. Куда спокойнее она чувствовала себя в компании подобных ей оборванцев, каких оставила под мостом, иначе говоря, в ином социальном кругу.

— Не люблю я толпу, — говорила она Кэролайн, которая тряслась в тележке, как мешок, явно не в том состоянии, чтобы поддерживать беседу. — Никогда не понимала, зачем ходить толпами.

Она замедлила шаг, думая, как бы пройти дорогой, где на нее меньше бы обращали внимания и риск был бы меньше, но дороги все чем-нибудь да не подходили и к тому же в любом случае пришлось бы сделать крюк, так что пустись она по любой из них, это повлекло бы за собой задержку во времени, чрезвычайно опасную для ее хворой пассажирки. Им нужно было на южный берег, и мост этот казался ей наименьшим препятствием, к тому же в отличие от других мостов здесь были не лестницы, а пандусы, предусмотренные для инвалидных колясок, по которым легко катилась и краденая тележка.

Мост был весь из стальных конструкций, новый, блестящий и куда более прочный, чем старый каменный, взорванный несколько лет назад террористами. Старый оборванка любила: величавый, он плавно соединял оба берега, красиво гармонируя с ближними домами.

— Какой позор, надо же на его месте выстроить такое страшилище, — бормотала она себе под нос, склонившись поближе к Кэролайн, будто бы молодая женщина и впрямь ее слушала. — Когда-то я хорошо знала, как пройти через город, а теперь нет, теперь я здесь сама будто иностранка. Слишком много небоскребов. Слишком много людей.

К тому времени она и сама почувствовала себя неважно, изумляясь тому, с какой скоростью берет над ней верх невидимый захватчик, поселившийся в крови. Казалось, она совсем недавно взяла на себя заботу о Кэролайн, но путь был чересчур долгий, и не раз ей пришлось намеренно делать крюк, когда возникало непреодолимое препятствие. Она начала уставать, ей хотелось присесть, отдохнуть, пусть хоть на несколько минут, однако пассажирке ее на глазах становилось все хуже, и она не могла позволить себе такой роскоши и продолжала толкать тележку. Она шла небыстрым, но ровным шагом, понимая, что в нем ее единственная надежда доставить больную по месту назначения, прежде чем станет слишком поздно.

* * *

— Ну давай, паршивка, колись.

Лейтенант Розов без особого успеха пытался идентифицировать энтеробактерию, обнаружившуюся на отсеченной руке Теда Каммингса, и начинал немного по этому поводу нервничать. Как всегда, когда он рассматривал бактерию под микроскопом, он с ней разговаривал, то сердито, то ласково, будто бы хотел уговорить упрямое создание открыть все свои сокровенные тайны.

На этот раз он не знал, что делать. Он нашел соответствия ряда характеристик, но в общем и целом абсолютно идентичного микроорганизма в базе данных не было. Давненько такого не случалось, чтобы он не мог определить, с чем имеет дело. Он вызвал список мутаций, задав поиск соответствий, и программа выдала ему набор найденных характеристик.

Однако его малышка, живенькая и быстро размножавшаяся, не была описана ни в одном имевшемся у него файле. Он задал поиск в десяти вариантах, но ничего не обнаружил, хотя эта опция захватывала множество пересекавшихся данных. Не поверив своим глазам, он запросил другие неидентифицированные микроорганизмы. Положительного результата он и не ожидал.

Однако все же ошибся. Всего-навсего через десять минут, обработав за это время миллионы файлов, компьютер выдал шесть результатов.

Ни один не был идентифицирован.

Все запросы сделаны были в течение двух последних дней.

Майкл Розов откинулся к спинке, сосредоточенно глядя на экран. Запросы поступили из разных мест. Пять — из больниц, один — после плановой проверки. Четверо носителей оказались лондонцами, двое — жителями ближайших пригородов. Сходства между ними не было практически никакого, ни по профессиональному признаку, ни по месту жительства или отдыха. Заболели все примерно в одно и то же время, симптомы были также у всех почти одинаковы: жар, распухшее горло, темные пятна на шее и в паху. Никому еще не был поставлен даже предварительный диагноз. К моменту последнего обновления данных четверо уже умерли, двое находились в тяжелом состоянии.

Отыскав десять известных соответствий, Розов задал автоматический режим обработки, прекрасно отдавая себе отчет, что не обнаружил бы этой начинающейся эпидемии, не попадись ему сегодня рука Теда Каммингса, заставившая его заняться поисками. Скоро, конечно, количество заболевших неизбежно выросло бы, и тогда система среагировала бы сама, однако до тех пор сигналы тревоги оставались неузнанными.

«Может, они хоть теперь прислушаются ко мне», — подумал лейтенант. Не раз он пытался снизить порог эпидемии до четырех случаев, но ни одна живая душа его не поддержала. Профсоюз биополиции считал, что тогда нагрузка на полицейских возрастет в несколько раз, и его предложение заблокировали. Розов до сих пор злился на профсоюзных лидеров и даже перестал приходить на собрания.

Он продолжал упорно искать звено, которое объединило бы заболевших, однако картина разваливалась до тех пор, пока он не догадался прочесть полный текст опроса одного из ближайших родственников. Тогда он нашел, что искал.

Первой жертвой странной болезни оказался теперь уже бывший владелец шикарного лондонского ресторана, где ужинали трое других. Розов тут же позвонил родственнику одного из еще живых заболевших, и оказалось, он тоже посещал ресторан в тот день.

Сама собой напрашивалась мысль о том, что, по всей видимости, причиной заболевания стал содержавшийся в пище токсин, однако один из заболевших в тот вечер ничего там не ел, в отличие от своего знакомого, лишь пил вино. Вскрытие показало, что желудок у него был совершенно пустой. Анализ вина из другой бутылки не дал никаких результатов. К тому же оба заболевших пили разное вино.

— Надеюсь, вино-то вам хоть понравилось, все-таки последний бокал, — сказал вслух лейтенант Розов. — Сам бы я заказал, наверное, форель. — И, помолчав, добавил: — Если бы, конечно, знал.

Вино было ни при чем, еда ни при чем, профессиональные контакты, а также контакты по месту жительства тоже ни при чем. Жертвы болезни не были объединены ничем, кроме того факта, что они все присутствовали в одно и то же время в одном месте. Ресторан был без кондиционера, таким образом, нельзя было не подумать и о легочной инфекции, хотя симптомы ей соответствовали не полностью.

Розов зашел в тупик. Он понятия не имел, в каком направлении двигаться. Точно он знал лишь одно: необходимо найти рыжеволосую женщину.

* * *

Оборванка издалека заметила впереди два ярко-зеленых скафандра биокопов, как раз перед самым въездом на мост. Случайно или нет, они стояли очень близко от прохода, которым пользовались почти все местные маргиналы, чтобы попасть в сообщество, где она провела ночь. Впрочем, беспокоилась она скорее по привычке — этот спуск в подземный мир ей был сейчас ни к чему. Она не собиралась заходить в гости. Не было времени.

Однако ей нужно было теперь как-нибудь обогнуть полицейских, которые стояли точнехонько у нее на пути. Она остановилась, размышляя, как быть, не понимая причины их появления. В конце концов она снова продолжила толкать тележку, решив двигаться вперед и сообразить, что делать, по обстоятельствам. Она встревоженно озиралась по сторонам, отыскивая глазами, не притаился ли неподалеку кто-нибудь из ее компании, понимая, что без их помощи этот участок пути не одолеть.

Она хотела было оставить девушку и отправиться их поискать, однако, бросив на свою подопечную беглый взгляд, передумала. Наклонившись поближе, она прошептала:

— Еще сунется кто-нибудь, пока я там буду ходить, а?

Ситуация нравилась ей все меньше. Ей ничего не оставалось, кроме как двигаться дальше вперед, прямо на полицейских. Неожиданно развернуться и идти назад, если ее заметили, будет еще более подозрительным. Конечно, они тогда точно захотят узнать, кого она везет, куда и зачем. Если же продолжать двигаться вперед, то, возможно, они, занятые своим делом, не обратят на нее внимания.

Подойдя поближе, она наконец поняла, что они тут делали. На тротуаре лежало тело мертвого человека, судя по всему, бездомного. Полицейские, присматривая за телом, перенаправляли транспорт в объезд своего фургона. Но что было хуже всего, тело лежало как раз на ее пути, и нужно было придумать, каким образом его обогнуть.

На проезжую часть она сойти не могла из-за слишком плотного движения. Можно было бы встать в сторонке и дождаться, пока тело не увезут, однако, учитывая состояние хворой, идея была плохая, и она ее отвергла. Время шло слишком быстро.

Она продолжала идти вперед, приближаясь к препятствию, и тележка скрипела на все лады. Ей было страшно, однако показывать это она не собиралась, потому что иначе они точно ее в чем-нибудь заподозрят. Призвав на помощь все свое мужество, она запахнулась в шаль, гордо выставив подбородок. Она сама подошла к биокопу и сказала:

— Слушай сюда, молодой человек, эта туша лежит поперек дороги, а у меня важная встреча! Молодые люди еще помогают старухам перебраться через дорогу или нет?

Здоровенные полицейские, застигнутые врасплох, оторопели от такого нахальства. Один подошел к тележке и, приподняв газеты, воззрился на Кэролайн, а старуха стояла рядом, изо всех сил пытаясь скрыть нервную дрожь. Выпрямившись, он взглянул ей прямо в глаза, и ей пришлось собрать всю свою храбрость.

— Спит она, нехорошо ей, — сказала она. — Ты ж не заставишь меня ее будить, а?

Как раз в этот момент Кэролайн застонала, придав правдоподобности словам оборванки, которая мгновенно обернула это в свою пользу.

— Ну, все в порядке, — проворковала она, склонившись к своей подопечной. — Ничего, выблюешь эту гадость и будешь опять в порядке.

Старуха повернулась к ближнему полицейскому.

— Стал бы ты подальше, — сказала она. — Не то как вырвет. Ты ж не хочешь запачкать свой нарядный комбинезон.

Оборванка была права: это было последнее, чего хотел биокоп. «Пачкотня» означала бы гору объяснительных бумаг и дополнительную дезактивацию, а кому бы все это понравилось.

Неожиданно по обе стороны от нее вдруг возникли двое оборванцев и принялись на все лады предлагать свою помощь. Это была та самая неожиданность, о которой она мечтала. Полицейские забыли про Кэролайн и устало уставились на новоприбывших помощников. Те двое, не переставая болтать, дружно подняли тележку и перенесли через лежавшее тело. Старуха, удивленная их появлением не меньше биокопов, подыграла им, принявшись горячо благодарить за помощь, после чего они оба исчезли так же стремительно, как и возникли.

Путь был свободен, и старуха принялась изо всех сил выражать свою признательность всем и всякому, кто оказался в непосредственной близости, включая пару прохожих, опасливо от нее шарахнувшихся. Оставив тележку, она повернулась к полицейским:

— Дайте-ка я вас расцелую на прощание!

Оба только замахали руками. Она отвернулась с видом оскорбленного достоинства и двинулась дальше, оставив за спиной двух обалдевших, но довольных развязкой биокопов.

Она торопливо толкала перед собой тележку, уходя все дальше, все еще не помня себя от страха. Близко, слишком близко…

Впереди замаячила последняя горка, которую нужно было преодолеть. Самая трудная часть пути, а она и так уже выбивалась из сил. Оборванка остановилась, сделала глоток воды из своей бутылки и сбрызнула виски девушке, чтобы хоть как-то унять жар. Пить та не могла, и старуха не знала, чем еще облегчить ей страдания. Тяжело вздохнув, она двинулась в гору, мечтая о том, чтобы каким-нибудь чудесным образом вернуть молодые силы. Толкать в горку тележку было отнюдь не легко, и, взмокнув от усилий, она скинула свою засаленную шаль, набросив на «пассажирку». Кэролайн оказалась теперь получше укрыта от любопытных глаз встречных прохожих, то и дело пытавшихся заглянуть в тележку. Старухе и в голову не пришло подумать о том, как это выглядит и довольна ли была бы сама девушка. Еще раз оглянувшись, мечтая поскорее отойти подальше от моста, она повернулась и снова взялась толкать перед собой скрипевшую на все лады тележку.

В тот момент, когда она исчезала из их поля зрения, из фургона появился еще один полицейский, который держал в своей затянутой в перчатку руке лист с цветной фотографией. Он передал лист патрульным, и один из них, внимательно присмотревшись, перевел взгляд в ту сторону, где только что видна была оборванка. Однако она уже скрылась из виду, и он, отдав листок товарищу, отправился в фургон, откуда послал компьютерной почтой записку лейтенанту Розову с указанием примерного местонахождения интересовавшей его женщины.

Старуха шла, задыхаясь, постанывая от усталости, и в конце концов вынуждена была остановиться. Не прошло и нескольких минут, как появился еще один оборванец и вместо нее взялся за ручку тележки. Но сначала, прежде чем двинуться дальше, дружески обнял старуху и поздоровался. Как только он тронулся с места, появился второй его собрат, чтобы отвести ослабевшую и дрожавшую уже не от страха, а от жара женщину в безопасное место. Та привалилась к нему, и так они оба быстро исчезли из виду.

Оборванец быстро толкал тележку вперед. Вскоре впереди показалась старая железная калитка, за которой лежало голое поле, куда уже приходили однажды Джейни и Кэролайн. Он шел вперед быстро и решительно, довольный тем, что скоро задача будет выполнена, и тем, что сам он сыграл в ее завершении столь важную роль. Со стороны могло показаться, что он слишком худ и тележка ему не по силам, но, вдохновившись, на радостях он легко справлялся с задачей.

Опустив глаза на свою пассажирку, он с гордостью сказал:

— Видать, еще не весь порох во мне вышел. Ну, а с тобой чего будем делать?

Открыв калитку, он втолкнул на участок тележку.

— Потрясет немного, — сказал он, извиняясь. — Оно даже на мостовой не так тряско.

Но Кэролайн по-прежнему не приходила в себя. В бреду ей мерещилось, будто она лежит в деревянной повозке и две измученные лошади устало тянут ее по распутице и бездорожью, и она даже почувствовала брызги грязи на свесившейся через бортик руке. В этой ее руке был зажат какой-то предмет. Она не ведала какой, но знала, что он ей бесконечно дорог, и сжимала его изо всех оставшихся сил.

Сон ее подошел к концу одновременно с путешествием, когда оборванец поднял ее из тележки и осторожно уложил на сухой пригорок. Он приподнял ей плечи и голову и пристроил повыше, чтобы она не захлебнулась жидкостью, наполнявшей легкие. Потом снова укрыл ее газетами и положил рядом старую тряпичную сумку.

Выполнив свою миссию, он взялся за тележку. Теперь, без поклажи, толкать ее было легко, и он в мгновение ока вывез ее на край поля. Шагая вперед, он размышлял о том, скоро ли и его затрясет озноб, в каком горела сейчас старуха, и перекинется ли озноб на других. На мгновение он остановился и оглянулся на Кэролайн, сомневаясь в том, стоит ли ее спасение стольких жизней.

— Откуда мне-то знать, — сказал он в пустоту наступившей ночи.

Отдав долг матери Сарина, он довез до кустов тележку, где и бросил ее. Через несколько минут он уже и сам растворился в темноте, направляясь назад, на северный берег реки, в Лондон.

 

Двадцать один

В Виндзоре Алехандро без промедления сложил и упаковал те немногие вещи, с какими сюда явился. Все, что он брал с собой, легко поместилось в дорожную сумку, которую он приторочил к седлу вьючной лошади, причем не перегрузив, ее сверх меры.

Чем ближе подходил час расставания, тем больше в нем росло нетерпение, и наконец наступил момент, когда молодой врач отправился прощаться со всеми, с кем бок о бок провел все нелегкие месяцы заточения. Для начала он обошел слуг, выдав на память о себе каждому по золотой монете, ибо за время странствий не успел потратить и сотой доли того, что ему дал отец.

Исполнив таким образом долг перед теми, кто ему служил, Алехандро направился в то крыло замка, где располагались покои Изабеллы. Шел он медленно, чтобы хоть на краткое; мгновение отодвинуть неизбежно надвигавшийся срок прощания с Аделью, с которой они должны были встретиться снова в Кентербери, и на сердце у него было тяжело.

Первой его встретила сама Изабелла, и он, отвесив самый что ни на есть изысканный поклон, мысленно порадовался тому, что успел изучить придворные тонкости не хуже других. Ее высочество на его поклон усмехнулись и даже соизволили похлопать в ладоши.

— Ваши старания, месье, достойны всяческих похвал! Мы восхищены вашими успехами в изучении наших обычаев. Отнюдь не все диковинные иностранцы учатся столь же быстро. Однако вы намерены покинуть Виндзор. Очень жаль, что вы будете демонстрировать свою галантность не здесь.

Слово «диковинные» резануло Алехандро. Видимо, шпильки ее никогда не иссякнут. Станет ли Изабелла, когда они поженятся с Аделью, ему как сестра, учитывая близкую их с фрейлиной дружбу? «От одной только мысли вздрогнешь», — подумал Алехандро. В который раз подавив в себе неприязнь, он сказал только:

— Благодарю вас, ваше высочество, однако вы оценили меня чересчур высоко. Не будь у меня уроков, которые мне прилежно и великодушно дала прекрасная дама, стоящая рядом с вами, я так и остался бы неуклюжим иностранцем, и вы смеялись бы надо мной до конца моих дней.

Кэт, старательно делавшая вид, будто пытается спрятаться за юбками старшей сестры, подняла на нее вопросительный взгляд:

— Изабелла, можно я сейчас ему отдам?

— Да, конечно же, ради Бога. Что за нетерпеливый ребенок! Я едва лишь успела сказать нашему доктору два слова, но как угодно, давай…

Кэт вышла вперед и протянула Алехандро деревянный ларец. Юноша, взяв его с величайшей учтивостью, принялся ахать и охать в преувеличенном восхищении.

— До чего красив! И какая искусная работа. А что же там внутри?

Нащупав застежку, он открыл ларчик, на этот раз похвалив отлично сделанный удобный замочек. Но когда увидел то, что лежало внутри, у него перехватило дыхание.

— Ларец и сам по себе щедрый подарок, — с улыбкой сказал он Кэт, — но какие в нем сокровища!

Одну за другой он извлекал по очереди шахматные фигурки, быстро разглядывая их.

— Вам понравилось, месье?

Он обнял девочку за плечи со словами:

— Мне еще больше понравилось бы почаще принимать вас у себя и продолжать изучение секретов успешной игры. За такие шахматы подобает садиться лишь лучшим игрокам. Если вы даете уроки шахмат с тем же успехом, что и уроки придворных поклонов, пройдет немного времени, и я обыграю всех.

Девочка повисла у него на шее и прошептала на ухо:

— Я буду скучать! Пожалуйста, месье, возьмите меня с собой!

Он осторожно опустил Кэт на пол, заметив в ее глазах слезы. «Я и сам по ней буду скучать», — подумал он.

— Кто знает, сколько пройдет времени, прежде чем мой новый дом станет достоин юной леди вашего положения, — произнес он вслух. — Прошу вас, дайте мне время, чтобы я мог подготовиться, как подобает. Мы с вами встретимся в Кентербери и там же обсудим это еще раз.

Изабелла, следившая за этой сценой с необыкновенной для себя кротостью, наконец потеряла терпение:

— Месье, благодарю вас за ту неоценимую помощь, какую вы оказали мне и моей семье во время чумы, и, хотя вы порой сами были бедствием, тем не менее я считаю себя перед вами в неоплатном долгу.

Алехандро удивился: ему показалось, что она говорит искренне. Затем добродушный ее тон изменился, и, оглянувшись, не слышит ли их кто-нибудь, она продолжила куда жестче:

— Советую вам остеречься обидеть Адель, ибо, если вы заденете ее хоть чем-нибудь, то узнаете на себе, что такое мой гнев. Тогда вам не поздоровится.

«И что я должен ответить на эту ни с чем не сообразную глупость? Как ей только в голову пришло, что я способен причинить боль моей Адели? Ради нее я отказался от своей веры! Чем еще доказать свою любовь?»

— Пока я с ней, с Аделью все будет хорошо, — только и сказал он в ответ.

— Берегитесь, если вы лжете, доктор, иначе с вами будет точно плохо, — прошипела Изабелла и снова заговорила громко: — Желаю вам доброго пути, да хранит вас Господь. Насколько я знаю, леди Троксвуд тоже собиралась с вами попрощаться, сейчас я ее пришлю. Постарайтесь быть с ней как можно деликатнее, ибо она женщина в высшей степени утонченная.

Развернувшись, Изабелла величественно удалилась. Алехандро оглянулся, но все старательно отводили глаза.

«Я должен выйти, я ни минуты не могу больше здесь оставаться!» Он поискал глазами приветливое лицо, и как раз в этот момент в дверь вошла нянька.

— Прошу вас, — едва не взмолился он, — сообщите леди Троксвуд, что я жду ее на западном балконе. Здесь душно, а мне нужен воздух.

Когда его увидела Адель, он стоял, глядя вдаль, любуясь нежной зеленью английских холмов. Заслышав легкие шаги, он повернулся, и лицо его озарилось улыбкой.

— После здешней холодной зимы весенняя прохлада кажется вполне приятной, — сказал он. — В Арагоне сейчас совсем тепло, и зелень распустилась вовсю.

Она подошла, взяла его под руку, глубоко вдохнула весенний воздух.

— Какое удовольствие дышать этим воздухом, особенно после долгой суровой зимы. В этом году весна буквально несет с собой новую жизнь, а первая зелень так радует глаз!

С нежностью взглянув на нее, Алехандро отозвался:

— В который раз мы с тобой думаем и чувствуем одинаково. Может быть, мы так же вместе решим встретиться в Кентербери, где я испрошу у короля разрешения на наш брак?

— Любовь моя, незачем даже и спрашивать.

— Значит, до встречи в Кентербери?

— Да, — отвечала она. — До встречи в Кентербери.

Алехандро вспрыгнул в седло и проверил, хорошо ли привязана вьючная лошадь, следовавшая за ним. Обогнув конюшню, он направился в сторону ворот. На площади было на удивление много солдат, по всей видимости ожидавших чьего-то прибытия. Он не слышал, чтобы сегодня ждали важного гостя, и удивился такому столпотворению.

Кто-то из солдат, заметив его, крикнул: «Внимание!», и остальные тут же встали в две шеренги лицом друг к другу на расстоянии примерно пяти шагов. Алехандро был приятно удивлен той быстротой, с какой войско выстроилось в безупречный порядок. Прежде ему довелось видеть, как они строятся, только раз, в тот скорбный день, когда был убит их товарищ Мэттьюз.

Он остановил лошадь и решил посмотреть на церемонию, скромно стоя с краю. «Что это за важная персона, кого они ждут?» — размышлял он.

А потом увидел, что все смотрят на него. В конце шеренги появился сэр Джон Шандос, бывший товарищ по заточению, не раз помогавший коротать вместе унылые часы, и махнул рукой Алехандро, чтобы тот двигался навстречу.

Молодой врач ехал между двумя застывшими шеренгами, и каждый солдат поднимал перед ним меч, соорудив таким образом сверкающую на солнце крышу, под которой он медленно двигался. Изумленный, Алехандро глупо таращился на этих людей, отдававших ему воинскую почесть. Когда он приблизился к концу, где ждал сэр Джон, тишина взорвалась приветственными криками и свистом, и сам рыцарь отвесил ему глубокий поклон.

— От имени людей, кто служит под моим началом, благодарю вас за спасение наших жизней, за то, что мы вновь обрели возможность служить нашему королю во Франции. Храни тебя Господь, лекарь, и да направит тебя Провидение.

В жизни Алехандро не испытывал таких чувств. Он махнул рукой выстроившимся солдатам, которые бодро рявкнули ему в ответ еще одно приветствие, после чего направил лошадей к воротам и двинулся в северном направлении. Он отъехал недалеко, когда ворота заскрипели, закрывая страницу его жизни в Виндзоре.

* * *

Он ехал на север по Стипни-роуд, усталый, грязный, раздраженный неожиданно трудным путешествием, и ломал голову, нельзя ли считать сей подарок изгнанием, коли его владения находятся так далеко. Он уже собирался подыскать где-нибудь ночлег, когда наконец заметил межевой знак, описанный ему сэром Джоном. Алехандро понял, что конец путешествия близок, и решил не останавливаться.

Он едва не проскочил мимо своих владений, их не заметив, настолько заросла много месяцев кряду неезженная дорога. Двор возле дома тоже был весь в траве, и он пустил пастись там лошадей. «Я буду здесь жить, — думал он, медленно открывая дверь. — Это мой дом». Заржавевшие петли заскрипели, и он осторожно переступил порог. В сыром, заплесневелом, темном коридоре на него, промахнувшись, спикировала летучая мышь, а он, бросившись на пол, не сразу поднялся, боясь еще одной атаки мерзкой маленькой твари. «Господи, пожалуйста, Ты провел меня через мор и бедствия живым и здоровым. Не дай же мне будто в насмешку сейчас погибнуть от укуса нетопыря». После всего, что ему пришлось вынести, это было бы слишком грубой, слишком жестокой шуткой.

«Какому Богу я теперь молюсь?» — спросил Алехандро сам у себя и громко ответил, чтобы услышать звук собственного голоса:

— Ну, может быть, если не тот, так другой подарит мне еще одну ночь жизни. Тогда завтра посмотрим, что здесь нужно сделать.

Не решившись лечь ни в одну постель, не проверив ее чистоты, он расстелил себе одеяло на огромном столе в большом зале. Он знал, что завтра у него будет достаточно времени все обследовать и начать обустройство, а сейчас нужно было отдохнуть.

В ту ночь ему снова приснился Карлос Альдерон, и, хотя кузнец давно не приходил, он был настолько реальным и правдоподобным, будто никогда никуда не девался. Снова он стоял перед ним в своем волочащемся саване, а сбоку под дробный аккомпанемент сыплющихся стрел ухмылялся рядовой Мэттьюз. Однако на сей раз добавился еще один страх, вырвавшийся из глубин подсознания: ему приснился бледный призрак Адели, одетой в окровавленное, разорванное свадебное платье, промчавшейся мимо в шаткой повозке, которая прыгала на ухабах на узкой дороге. При этом Адель размахивала засохшим букетом цветов.

Алехандро вскочил, рванулся и с грохотом свалился на твердый каменный пол. Там он и остался лежать, и сердце его бешено колотилось, а сам он покрылся липким холодным потом. Его колотил озноб, но он так и не поднялся, пока не наступил рассвет.

* * *

Алехандро объявил об открытии практики, и с тех пор каждый день к нему приходил из какой-нибудь окрестной деревни минимум один больной. Однажды явился юноша со сломанной рукой: он повредил ее, пытаясь удержать накренившуюся перегруженную телегу. Алехандро даже сморщился, вспомнив, к каким драматическим событиям привело его подобное происшествие, и он, вправив кость и надев лубок, от души пожелал про себя, чтобы у этого мальчишки в жизни все было хорошо.

— Я не раз такое видел, — сказал он его отцу, — и боюсь, еще не раз увижу. Это перелом.

— Я-то надеялся, что просто синяк, но парень говорит, рука не действует.

— И не будет пока, — предупредил Алехандро. — Боюсь, ему придется отдыхать как минимум до следующей фазы луны. К тому времени кость срастется достаточно, чтобы снова работать, однако мальчик в таком возрасте, когда кости хрупкие и их легко снова повредить. Мой совет вам не нагружать его пока что работой, даже когда кость срастется.

— Ну да, — сказал огорченный отец. — Хорошо если он не помрет с голоду, пока кости окрепнут. Без его помощи мне урожая не собрать! Ему придется выполнять свою часть работы. Я не могу дать ему отдыхать, только потому что у него перелом.

— Но тогда вы должны знать, что через год от него вообще не будет проку. Рука станет кривой и слабой. Лучше дайте кости срастись, а потом он снова сможет работать в полную силу. Господь дает детям быстрое исцеление. Тем, что постарше, на то же самое времени нужно куда больше.

— Тогда почему это Господь стольких детей прибрал во время чумы? — сердито спросил крестьянин. — Вот только на прошлой неделе еще один помер в деревне, что к северу от моего пастбища. Лендлорд там горюет, что некому платить в этом году за землю.

Алехандро, чье внимание было занято рукой, которую он бережно, наложив глиняную шину, перевязывал пеньковыми очесами, замер, а потом схватил крестьянина за плечо:

— Что ты сказал? Кто помер от чумы? Ты уверен, что это чума?

— Я знаю только то, что сказала мать, которая приходила занять у меня гвоздей на гроб. Она и сказала, что шею раздуло, пальцы почернели, так что сомневаться не приходится.

Алехандро быстро закончил работу и вымыл руки, а потом острием ножа выскреб из-под ногтей глину.

— Я поеду с вами, — решительно заявил он. — Мне нужно хорошенько порасспросить эту женщину.

— Как хотите, лекарь, но я ей верю. У нее умерло семеро из девяти, так что ей ли не знать, отчего умер этот ребенок.

Алехандро вывел для них из конюшни вторую лошадь, потому что знал, что отец с сыном проделали долгий путь и устали, а он от нетерпения не удержится и будет гнать коня.

Когда час спустя они остановились возле беленой мазанки, Алехандро увидел семь свежих могил, едва успевших покрыться травой, и сердце у него сжалось при мысли о глубоком горе, воцарившемся в этом доме. Привязав лошадь к дереву, он подошел и заглянул в окно сквозь щели в ставне. Хотя в доме после яркого солнца казалось темно, он все же различил три неподвижные фигуры. Женщина, которая, как догадался Алехандро, была матерью семейства, лежала на покрытом соломой ложе, а рядом, привалившись к ней, на земляном полу сидели две девочки. Над ними роились мухи, и даже сквозь окно с улицы Алехандро различил у всех троих на шее почерневшие пятна.

— Как я и боялся, они мертвы, — сказал он, возвратившись к крестьянину. — Мы должны не допустить нового мора, придется сжечь этот дом. Есть ли у тебя масло?

— Только дома. Придется вернуться: мы проехали его по пути.

Они поспешили назад, к похожему на сарай дому, в котором и жил фермер вместе со всей своей семьей и скотом.

— И так сойдет, — сказал фермер, намочив тряпку в своем драгоценном масле. — Масло нынче дорого.

Рассердившись на его упрямство, Алехандро предложил сделку:

— Я заберу масло, а за это буду бесплатно лечить твоего сына. По-моему, честно.

Крестьянин поворчал, но согласился. Алехандро вернулся к дому с тряпкой, пропитанной маслом, бутыль которого была приторочена к седлу второй лошади. Молодой врач удрученно думал о том, что отец заставит мальчишку работать, как только рука начнет двигаться, и в результате тот останется на всю жизнь калекой из-за недальновидности своего папаши.

Подъехав к дому, он не стал терять времени, запалил кремнем огонь, поджег промасленную тряпку и бросил ее на сухую соломенную крышу. Солома занялась мгновенно, и вскоре от крыши повалил густой едкий дым. Алехандро вскочил в седло, взял в руку поводья второй лошади и поскакал было назад, но потом остановился. Сквозь бушующее все сильнее пламя он видел, как сквозь трещины в стенах из горящего дома выскакивали крысы и метались в поисках укромного местечка.

Крысы. Всегда и везде крысы.

Всегда и везде, где вспыхивала болезнь, были крысы. Крысы на кораблях, в домах, сараях, амбарах. Крысы с их кошмарными блохами, от которых никакого спасения.

И, как и в тот день, когда Алехандро увидел затвердевшее легкое Карлоса Альдерона и понял, что оно стало причиной смерти, так же точно он теперь знал, что крысы и блохи имеют прямое отношение к распространению чумы.

Пришпорив коня, он помчался самым быстрым галопом, стремясь поскорее убраться подальше от страшного места.

Благополучно добравшись домой, Алехандро поставил лошадей в стойла, почистил одежду и немедленно разложил на столе в большом зале перо, чернила и лист пергамента.

«Его величеству королю Эдуарду III

В деревне к северу от моего нового прекрасного дома, за который я перед Вами останусь в вечном долгу, только что умерла семья из десяти человек, и у всех наблюдались признаки болезни, которая, как мы полагали, оставила наши места. Поскольку мне ничего не известно о других заболевших, не могу исключить вероятности того, что случай этот останется единичным. Я сжег дом, где погибла семья, дабы не допустить распространения бедствия, однако я своими глазами видел, как из пламени выбегали десятки крыс. Я наблюдал присутствие сих грызунов повсеместно, где начиналась чума, и не могу не предположить, что именно они и являются переносчиками болезни. Скорее всего, именно с их помощью чума и перемещается по Англии, я также готов допустить, что они и принесли ее на кораблях, прибывавших из Франции. Посему думаю, Вам надлежит немедленно приказать избавиться от злосчастных тварей во дворце и на кораблях.

Я узнал также от одной старой мудрой женщины, почитаемой всеми целительницы, что если из останков погибшего от заразы сделать порошок и дать его проглотить больному, то больной может выжить! Я смиренно прошу позволения на извлечение такого порошка из обезвоженных тканей жертвы, проигравшей свою битву с чумой, дабы впредь у нас была возможность исцелить тех, кто еще жив.

Молю Бога, чтобы сей случай оказался последней вспышкой болезни, не желающей погибать так же, как и ее жертвы. Для меня будет величайшей честью снова в случае необходимости оказаться полезным для Вашей семьи, но дай Бог, чтобы сей необходимости никогда более не возникло и чтобы истребление грызунов положило чуме конец.

С трепетом жду Вашего ответа.

Ваш смиренный слуга, Алехандро Эрнандес».

В тот же день он нанял посыльного и отправил письмо. А следующие несколько дней объезжал окрестные деревни и расспрашивал, не слышал ли кто о новых случаях заболевания чумой. Никто ничего не слышал, хотя на другое жаловались охотно, и он терпеливо выслушивал. Тем не менее его это не успокоило.

«Возможно, это лишь свойство моего характера — ждать беды, когда другие ждут радости. С каким бы облегчением я вздохнул, если бы вновь поверил, что опасности нет, и мрачные мои предчувствия развеялись навсегда».

* * *

— Черт бы побрал эту чуму! — воскликнул король. — Когда-нибудь это закончится или нет? Я не могу пройти по улицам собственной столицы, чтобы не споткнуться о труп какого-нибудь бедолаги! Дышать невозможно от вони! Немедленно прислать ко мне лорд-мэра! Я требую объяснений.

Радостное настроение его улетучилось, едва его величество вышел в Лондон осматривать город и увидел, что там творилось. В сточных канавах лежали разлагавшиеся тела, не убранные еще с осени. В Темзе текла не вода, а густая вонючая грязь, в которой плавали мусор, фекалии и трупы. И хотя король был, конечно, счастлив снова вернуться к своим обязанностям, но проблемы, поджидавшие его, оказались куда более серьезными, чем он ожидал, и требовали немедленного разрешения. Так что когда перепуганный гонец вручил ему послание Алехандро, его величество уже не удивлялся.

— Крысы! — взревел он. — Он советует очистить дворец от крыс! Невероятно! Каким, спрашивается, образом? Легче разобрать его по камешку. Вы когда-нибудь слышали подобную чушь, Гэддсдон?

Гэддсдон, его личный врач, вслед за королем вернулся из Элтхема, где провел почти год в заточении, оберегая младших детей августейшего семейства. Боявшийся усиливавшегося теперь влияния Алехандро, он лишь посмеялся над таким советом, заодно решив избавиться от соперника.

— Нельзя позволять испанцу нагонять страх и сеять панику в стране! Я не слышал ни об одном случае заболевания за последнее время. Он делает выводы слишком поспешно и слишком категорично. Сам я совершенно уверен, что бояться нечего. Уверяю вас, можно совершенно спокойно готовиться к приему архиепископа. Не позволяйте иностранцу сбивать вас с толку.

Однако король отнюдь не был в этом не уверен. Человек умный, он привык взвешивать риски и всерьез задумался над письмом Алехандро.

— Мастер Гэддсдон, — сказал он. — Возможно, это мы слишком поспешны в своих выводах. Прошу вас, не забывайте, что наш невежественный испанец, доктор Эрнандес, оказался безупречно прав во всех своих прогнозах во время зимней эпидемии, чем не раз приводил меня в бешенство. А сейчас я только что объехал Лондон и видел тысячи крыс! Вполне возможно, его предположения отнюдь не так глупы, как мы сначала подумали. К тому же если он предполагает, что существует лекарство от чумы, то разве я не должен позволить ему добыть его из трупа?

— Архиепископ едва ли позволит это, сир.

— У меня нет архиепископа, — гневно повысил голос король и поднялся, выпрямившись во весь свой гигантский рост, выдававший в нем истинного Плантагенета.

Придворные тотчас вскочили на ноги, в том числе и Гэддсдон.

— Мой архиепископ также пал жертвой чумы. Вы забыли об этом? Но даже если бы он и был, разве я не волен править своим королевством, как посчитаю нужным?

— Сир, прошу вас, выслушайте…

— Извольте привести веский довод, почему я должен слушать вас, а не испанца.

— И я тоже оберегал ваше семейство от болезни, — ответил оскорбленный Гэддсдон. — Все ваши младшие дети благополучно пережили мор и прекрасно себя чувствуют, хотя в Элтхеме также не было недостатка в крысах. А что касается лекарства, сир… Может ли христианский монарх и без запрета архиепископа позволить осквернить бренные останки человека, и так уже настрадавшегося?

— У нас нет недостатка в мертвых крестьянах, Гэддсдон. Пройдитесь по улицам нашего прекрасного города! Везде трупы! Почему бы одному из них не сослужить нам последнюю службу, коли доктор Эрнандес прав?

— Разве мертвецы эти не испили чашу страдания? Зачем же умножать их муки надругательством, подвергая опасности душу тех, чьи тела не смогли похоронить как положено? — патетически воскликнул придворный лекарь и оскорбленно добавил: — Я знаю, что лекарства от чумы нет, и мне горько видеть, что вы, ваше величество, не желаете признать моих заслуг перед вашей семьей.

— Не путайте одно с другим, — устало сказал король. — Я не преуменьшаю ваших заслуг. Однако нутром, не умом даже, я чувствую опасность, оттого что ужасы чумы могут повториться и снова унести множество жизней. В особенности теперь, когда я вернулся, чтобы снова взять в свои руки бразды правления моим ослабевшим королевством.

— Тогда умоляю ваше величество по крайней мере не позволить распространиться страхам, а также слухам о чудодейственном средстве. Делайте то, что должны, а чума, если она еще есть в наших краях, непременно даст о себе знать. И если будет Господня воля на то, чтобы лекарство нашлось, оно найдется.

Король тяжело вздохнул, выдав тем самым свое разочарование.

— Хорошо, — сказал он. — Достаточно споров, мы устали.

Он приказал отправить Алехандро письмо, где благодарил того за усердие и бдительность, но отклонял его просьбу и его предложение. Потом он послал за Изабеллой, собравшись сообщить об известии, пришедшем с другим письмом, в надежде, что оно порадует ее так же, как порадовало его.

* * *

— Отец! — воскликнула Изабелла. — Умоляю! Не поступай со мной так! Я останусь в этой глуши несчастной на всю жизнь!

— Изабелла, предупреждаю тебя, — гневно сказал король, — не говори так, ибо я все равно не стану нарушать обещания. Ты выйдешь замуж за Карла Богемского, как только будут сделаны все приготовления к твоему путешествию.

— Боже праведный, пожалей меня Ты, — в отчаянии воскликнула принцесса, — ибо отец мой бессердечно решил сначала предать меня всем трудностям путешествия, которое будет длиться два месяца, а потом отправить в объятия необразованного дикаря!

Король вскочил.

— Замолчи! — зашипел он, как никогда разгневанный упрямством дочери. — Не забывай, ты говоришь о будущем императоре Богемии! Придержи язык!

— Насколько я помню, он еще даже не коронован, — дерзко возразила Изабелла.

Гнев его достиг той степени, что он двинулся к ней, занеся руку для пощечины, но в последний момент все же удержался.

Потрясенная, Изабелла отвернулась и закрыла глаза. Удара не последовало, и она, вновь открыв их, увидела, что огромная рука отца остановилась в дюйме от ее физиономии. Сходство отца и дочери в эту минуту было более чем заметно.

— Не возражай мне, ибо ты дитя мое и не должна выходить из воли моей, и выйдешь замуж за того, за кого скажу я. Несчастен муж твой, ибо ты крест, который ему нести всю жизнь! Если я пожелаю, я тебя выдам и за Сатану, хотя сомневаюсь, что дьявол согласится взять в жены девицу столь дурного характера. А теперь отправляйся к себе и начинай готовиться к свадебному путешествию. Позволяю тебе сейчас тратить больше обычного, но терпеть тебя подле себя больше не желаю.

Изабелла, униженная перед всем двором, вопреки повелению, осталась стоять на месте. Потом подошла к королю и умоляющим голосом произнесла:

— Отец, прошу вас, позвольте, прежде чем я уйду, поговорить с вами наедине.

Эдуард взглянул на дочь, свою любимицу, обожаемое дитя, чем дальше, тем больше становившуюся похожей на его мать, не к ночи будь помянута, и, несмотря на гнев, ему не хватило духа ей отказать. Взмахом руки он велел придворным удалиться, и они поспешно двинулись прочь, шелестя одеждами и приглушенно перешептываясь.

Изабелла, упав к отцовским ногам, горячо заговорила:

— Мой господин и отец мой, отчего вы так наказываете меня, отсылая в дальнюю страну к нелюбимому жениху? Разве я чем-то рассердила вас? Скажите, в чем мое прегрешение, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы загладить вину перед вами, о которой мне неизвестно.

Отцовское сердце разрывалось на части. На самом деле ему и самому отнюдь не хотелось отсылать любимую дочь так далеко, но перспективы, открывавшиеся с этим браком, казались столь велики, что он не мог упустить такую возможность.

Он ответил Изабелле, стараясь придать своему голосу больше твердости, чем ощущал в душе:

— Ваше поведение, какое вы продемонстрировали сегодня, недостойно английской принцессы. Мои советники и так не раз указывали на то, что я слишком часто потакаю вам и прощаю пренебрежительное отношение к обязанностям, для которых вы рождены и в число которых входит также брак, выгодный для страны, а не для вас лично. Враги мои считают, что я слаб и меня легко сбить с избранного пути. Вы хотите играть им на руку?

Принцесса молчала, не зная, что возразить отцу, который был совершенно во всем прав. От стыда она опустила голову и, отчаянно надеясь пробудить в нем сострадание, заплакала. Король, всегда жалевший свою дочь, жалел ее и сейчас, однако снова пойти у нее на поводу на этот раз означало бы поставить свою политику в зависимость от ее капризов.

Изабелла отчаянно искала способ хоть как-то спасти ситуацию. Не привыкшая к отцовским отказам, она пыталась что-нибудь придумать, чтобы добиться себе послабления, какое сделало бы ее изгнание менее оскорбительным. Но она была глиной в руках отца и сама не желала препятствовать его планам. Потому они проговорили почти час, обсуждая планы ее отъезда, а придворные тем временем ждали, гадая, чем закончится их разговор. Эдуард, радуясь неожиданной перемене в настроении дочери, решил, что, коли твердость дала такие восхитительные плоды, давно следовало бы ее проявить.

Когда их беседа наконец подошла к концу, Изабелла поднялась, поцеловала отца в лоб и поблагодарила за терпение к своим ребяческим выходкам. Но перед самым уходом сказала:

— Есть еще одна вещь, которая бесконечно облегчила мне бы боль разлуки с семьей.

— Скажи только, какая, и ты ее получишь.

— Пожалуйста, отпусти со мной в Богемию леди Троксвуд.

Король заколебался.

— Я думал и ей подыскать подходящего жениха и знаю немало желающих заключить этот союз, который пошел бы во благо всем нам в нашем противостоянии с Францией. В конце концов, ты уже не дитя, можешь обойтись и без подруги.

— Пожалуйста, отец, — взмолилась Изабелла. — Как же я смогу научиться любить мужа, если буду совершенно несчастна? Она будет для меня утешением. К тому же она еще слишком молода, чтобы тревожиться о ее замужестве.

— Ей уже девятнадцать. Моя Филиппа к этому времени успела трижды стать матерью. Матушку мою отдали замуж, когда ей было тринадцать. Как это не «тревожиться»? Она могла бы родить ребенка, а время уходит.

— Отец, умоляю, не разлучай меня со всеми, кого я люблю, не бросай меня в объятия к незнакомому человеку одну, когда некому даже пожаловаться…

Сердце у него дрогнуло, и он сдался.

— Хорошо, — сказал он. — Но она уедет с тобой на год. Через год она вернется и выйдет замуж, как подобает. Мне нужны союзники, а ее состояние — лакомый кусочек.

— О, благодарю тебя! — Изабелла снова бросилась к отцу и поцеловала его. — Но, пожалуйста, не говори ей, что это была моя просьба. Боюсь, она и так уже чувствует себя в слишком большом долгу передо мной за мою щедрость. Пусть считает, что это ты сам почтил ее таким решением. Я боюсь, что чрезмерная благодарность омрачит нашу дружбу.

Он заколебался, не понимая, чем на самом деле могла быть вызвана столь странная просьба.

— Хорошо, — наконец согласился он, отмахнувшись от вертевшихся на уме вопросов. — Я скажу, что это лишь мое решение. Вернешься к себе и сразу пришли ее ко мне. Я хочу объявить в Кентербери о вашей помолвке.

 

Двадцать два

Брюс и Джейни сидели на скамейке в небольшом сквере возле гостиницы, где жила Джейни, приходя в себя после бегства из лабораторной морозилки. Сюда они добрались пешком, отказавшись от мысли взять такси. Ходьба помогла справиться с избытком адреналина, а заодно и восстановить кровообращение после лютого холода в лаборатории. Но Джейни все равно до сих пор не могла согреться. Она сидела, прижавшись к Брюсу, и ее била дрожь.

— Единственное, чего мне сейчас хочется, это забраться в постель и закрыть глаза. А когда я их снова открою, оказаться в Массачусетсе.

Брюс обнял ее за плечи. Голос у него был тревожный:

— Неплохо бы, конечно. Однако лично мне не хотелось бы слишком откладывать встречу с полицией.

— Зато мы получили небольшую фору, — с надеждой сказала Джейни. — К тому же позвонят, может быть, и не сразу. Может, и вообще до завтра не позвонят. Вряд ли кто-нибудь так сразу тебя заподозрит. Единственным человеком, который знал, что ты приходил в институт, когда началась тревога, был охранник, но они сами его убили, а следов твоих в лаборатории в любом случае должно быть полно, независимо от того, был ты там сегодня или нет. Ты ведь там работаешь. Было бы странно, если бы их не оказалось. Все знают, что ты уехал в Лидс. Охрана на складе и служащие в гостинице подтвердят, что нас там видели. Если ты сам не будешь лезть на глаза, то тебя, может быть, вовсе никто не заподозрит.

— Тем не менее поговорить-то со мной они все равно захотят, — обреченно сказал Брюс, и голос у него прозвучал устало. — Эти люди хорошо знают свою работу и проверяют всех, не заботясь, кому наступают на мозоль. Впрочем, это меня не слишком беспокоит. Я понятия не имею, что делать сейчас. Домой ко мне идти нельзя, к тебе в гостиницу — и подавно.

Джейни, выпрямившись, взглянула на него с изумлением:

— Тогда что мы здесь делаем? Зачем мы вообще сюда шли?

— Не знаю. — Брюс страшно смутился. — Я вдруг стал вроде бездомного. Когда мы выбрались из института, мне показалось, что лучше всего пойти к тебе. Но теперь я в этом совсем не уверен.

— Но это почти единственное место, где Кэролайн может попытаться меня найти. Институт второе такое место. Мы просто обязаны туда пойти. Могу тебе напомнить, если ты забыл, что у нее в номере лежит труп.

— Ты права, — отозвался Брюс холодно. В разговоре у них зазвучали раздраженные нотки. — Мне ничего не нужно напоминать. Однако при одной мысли, что сейчас мы опять будем этим заниматься, мне не по себе.

— Мы должны что-то сделать. Если его там найдут, она останется в Англии на всю жизнь, — настаивала Джейни, проклиная себя за резкость, с какой прозвучал ее голос.

Брюс поставил локти себе на колени, оперся лицом на ладони и тяжело вздохнул.

— Теперь речь идет уже не только о Кэролайн, — сказал он. — Мы теперь должны не просто спасти Кэролайн, но сделать это, не привлекая внимания. Кто знает, что они там у нас раскопают. Но уж что-нибудь наверняка найдут, можешь быть уверена, и уж точно не побоятся открыть дело. Нам-то с тобой известно, что мы совершенно не виноваты в том, что произошло, а зеленым парням об этом неведомо. И если мы дадим себя поймать, прежде чем найдем Кэролайн, тогда один Бог знает, куда ее занесет и что она сделает. Она сейчас носитель инфекции. Она может перезаразить половину Лондона, прежде чем кто-нибудь поймет, что происходит.

Он выпрямился и посмотрел прямо в глаза Кэролайн:

— Мы должны думать не только о себе. В этом городе и его окрестностях живет пятнадцать миллионов человек. А единственное, что я помню про чуму, так это то, что без лечения уровень смертности составляет около девяноста процентов.

Джейни знала, что он абсолютно прав. Рассудок подсказывал: сдайся, надежды нет. Иди к ним сейчас, пока тебе еще могут поверить. Она вспомнила слова Джона Сэндхауза: «Делай то, что должна, Джейни». Представила себе, как было бы хорошо избавиться от невыносимого бремени, свалившегося им на плечи без всякого предупреждения. Счастливое ощущение легкости, тотчас поманившее ее покоем, которого она отчаянно жаждала.

Она видела: Брюс ждет, что она скажет. «Он хороший человек, — подумала она, — и я могла бы его полюбить, когда все закончится». Она знала, что от ее теперешнего решения зависит их с Брюсом будущее. «Возможно, уже поздно, но все равно придется, ничего не поделаешь».

Ночное небо потихоньку начинало сереть. До рассвета оставалось около двух часов. «Возможно, день прольет свет на то, что нам делать», — с надеждой подумала Джейни.

— Дай мне времени до рассвета, — попросила она. — Если она не объявится до тех пор, я сама позвоню.

Она видела, что ему это не понравилось, и ждала отказа. Но он ее удивил.

— Хорошо. До рассвета, — сказал он и кивнул в сторону гостиницы. — А пока что давай подумаем, что делать с Тедом.

Он поднялся со скамьи, потянулся, разминая затекшее тело, потом наклонился, предложил Джейни руку и помог встать. Она улыбнулась, благодарная за помощь. И, в миг краткого пожатия рук снова ощутив близость, они направились в сторону гостиницы.

* * *

Сарин начинал терять терпение. Он чувствовал себя как беременная женщина, чей срок уже подошел к концу и осталось только ждать близкого разрешения. И он приготовился ждать того самого тяжелого испытания, которое предстояло ему. Больше он не боялся, напротив, хотел бы скорее взяться за дело, но час проходил за часом, а ничего не происходило, и ему уже стало казаться, что ожидание тяжелее работы.

Настроение его передалось псу, и тот носился следом за ним. Хозяин был занят чем-то весь день, и весь их нормальный распорядок дня нарушился. Пес, живший в давно установленном ритме, был изрядно сбит с толку.

В сумерках Сарин снял наконец поводок и махнул рукой.

— Не пора ли? — сказал он псу, и это было первым признаком возвращения к привычной размеренной жизни.

Пес весело запрыгал, как щенок, виляя хвостом.

Небо было на удивление чистое, и Сарин посмотрел поверх деревьев, отыскивая глазами первую вечернюю звезду. Когда-то мать сказала, что это не настоящая звезда, а планета вроде Земли. Он искал ее каждый вечер, и, когда находил, сердце его радовалось. Она была знаком постоянства Вселенной, обещавшим, что тьма скоро рассеется, что в положенный час наступит новый день и все будет хорошо. Старик знал, что сейчас звезде положено быть точно над знакомым деревом, и там она и оказалась, и дружелюбно ему подмигивала. Он смотрел на нее не отрываясь, стараясь получше запечатлеть в памяти, чтобы не растерять эту радость и потом, когда вновь займется делами.

Они прошли под дубами. Свернув на привычную дорожку, которая шла в обход участка, Сарин позволил псу бежать куда хочется, а сам тащился на поводке сзади. Пес довольно быстро сделал свои дела, но вместо того, чтобы потом спокойной трусцой побежать дальше, вдруг замер и насторожился, явно к чему-то прислушиваясь. Потом натянул поводок и рванул вперед так, что старик едва устоял на месте. Пес метался и прыгал вокруг хозяина, чтобы вырвать из его рук поводок и освободиться.

— Фу! — крикнул Сарин. — Да погоди же ты!

Он подобрал поводок ближе к ошейнику и взялся покрепче. Но пес тянул его в сторону и не успокаивался. Сарин наконец выронил поводок, и едва он выскользнул у него из рук, как пес огромными прыжками понесся в глубь участка.

— Стой! — крикнул Сарин удаляющемуся от него псу. Он ни разу еще не видел, чтобы тот так мчался. — Подожди меня!

Он бежал на собачий лай что было сил, временами спотыкаясь о камни и корни. «Осторожнее, старый дурак, — бормотал он, — ты еще не закончил свою работу».

Ему всегда казалось, что в старости он сам собой поумнеет, но вот он постарел, а оказался так же не уверен в себе, как когда был мальчишкой, и боялся того, что ждало впереди. Он бежал за удравшей собакой, задыхаясь и морщась, потому что каждый шаг по каменистой земле отдавался болью в позвоночнике.

Пес вдруг выскочил из темноты, запрыгал вокруг него, припадая на лапы, а потом снова метнулся туда, откуда появился. Сарин, проследив за ним взглядом, увидел, что пес замер там на верху небольшого пригорка, неподалеку от места, раскисавшего каждой весной. Он знал, что там есть огромный, глубоко засевший в земле валун, и его круглая верхушка видна издалека. Когда он приблизился, ему показалось, будто рядом видно еще что-то такое же круглое. А когда был уже в нескольких метрах, вторая «верхушка» шевельнулась.

Сарин подошел и встал, переводя дух и пытаясь унять одышку. Потом наклонился, оттолкнул собаку. В темноте видно было лишь, что у его ног лежит женщина. Он достал фонарь, включил и невольно отшатнулся.

— Господи! — ахнул он, потрясенный.

Потом наклонился снова и получше всмотрелся в лицо, чтобы определить, кто из двух приезжавших к нему гостий лежит перед ним. Он узнал ее по волосам, грязным, спутанным, однако не утратившим ярко-рыжий цвет.

Состояние ее оказалось много хуже, чем он ожидал.

— Нельзя терять время, — сказал он собаке. — Она очень плоха.

Женщина была прикрыта газетами, которые сейчас почти все сдул ветер. Он застегнул на ней драный пиджак и укутал ноги собственным свитером. Она застонала, неожиданно попыталась пошевелиться, и он отскочил, напуганный внезапным движением. Он даже захныкал от страха, но тут же выругал себя за трусость. Собравшись с духом, он приложил к губам палец и сказал:

— Ш-ш-ш! Лежите спокойно, вам нельзя двигаться. Он был уверен, что говорить с ней бессмысленно, но ему не хотелось, чтобы она волновалась и нервничала.

— Все будет хорошо, — продолжал он. — Вы скоро поправитесь. Вот увидите.

Пес заскулил, насторожил уши, нагнулся к пылавшему, липкому лицу Кэролайн и принялся вылизывать лоб и щеки, будто стараясь остудить жар. Сарин снова оттолкнул его в сторону и погрозил пальцем.

— Скверный пес! — сказал он. — Ну-ка поосторожнее с ней. Оставайся здесь! Я сейчас вернусь. А ты стой и будь хорошим мальчиком!

Он распрямился и неспешной трусцой двинулся к дому. Пес двинулся было за ним, но через несколько шагов остановился и вернулся к Кэролайн. Поскулив вслед хозяину, он улегся с ней рядом, согревая своим теплом. В ожидании хозяина, он то и дело поднимал голову и вылизывал ей лицо.

Сарин появился через несколько минут с шестами и одеялами. Два угла одного одеяла он привязал к шестам, соорудив таким образом самые простые носилки, уложил их на земле рядом с Кэролайн и разровнял одеяло. Осторожно, как только мог, он переложил на одеяло ноги девушки, потом нижнюю часть тела, потом плечи. Она снова шелохнулась было, будто хотела воспротивиться тому, что он делал, и он осторожно погладил ее по лбу и сказал:

— Лежите спокойно! Через несколько минут вы будете в безопасности.

Вторым одеялом он привязал ее к носилкам, чтобы она не соскользнула на неровную, каменистую землю, по которой нужно было ее протащить.

— Прошу прощения, мисс, — сказал он, берясь за носилки. — Придется немного потерпеть.

Медленно он поволок ее к дому. Шесты скребли по камням, и продвижение вперед было удручающе медленным. До дома, казалось ему, не дойти никогда. Он прекрасно знал, что весь путь был длиной всего лишь в несколько десятков шагов, но с такой ношей ему приходилось без конца останавливаться, чтобы перевести дух и унять дрожь в руках. Он то и дело оглядывался, проверяя, не сползает ли она с носилок, всякий раз благодаря Бога за то, что та без сознания и не чувствует, как он ее тащит.

Поднялся ветер. Не тот легкий, привычный вечерний сквозняк, но настоящий резкий, холодный ветер. Сарин склонился ниже, сощурившись от вдруг полетевших в лицо пыли и сухих листьев. Встречный ветер мешал идти, и пару минут Сарин топтался на месте. Наконец, собравшись с силами, он снова зашагал вперед. В конце концов он все же дошел до дубов, и, когда прошел между ними, ветер переменился: стал нежнее, мягче, а вскоре опять потеплел.

* * *

Джейни и Брюс, которые как раз в это время вошли в вестибюль гостиницы, успели придумать план — весьма несовершенный, однако все-таки руководство к действию. Для начала им нужна была грузовая тележка, так что Брюс незаметно позаимствовал ее возле парковки у гостиничных носильщиков, и теперь они направлялись к лифту.

Труп разложился сильнее, но окно оставалось открытым, так что запах в номере стал терпимее, чем в прошлый раз. Соблюдая, чтобы не заразиться, все доступные при таких обстоятельствах предосторожности, Джейни и Брюс переложили его и завернули в одеяло. Потом, стараясь не думать о том, что внутри, сложили пополам и без всяких церемоний затолкали в пластиковый пакет, в котором Джейни привезла свое платье.

Взвалив наконец несчастного Теда на грузовую тележку, они отправились в ванную, где едва не до дыр терли руки, смывая заразу. Потом Брюс сел на постель и некоторое время сидел, мрачно уставившись на тележку со страшным грузом. Наконец закрыл лицо руками, потер глаза и сдавленным голосом проговорил:

— Поверить не могу, что я это сделал. И понятия не имею, на что еще готов.

— Нужно сжечь тело, — сказала Джейни.

— Тогда придется вывезти его из Лондона.

Она посмотрела на часы. Было почти четыре утра, осталось полчаса до рассвета. В голову пришла идея.

— Можно положить его в твой багажник и вывезти попозже. По крайней мере там его никто не найдет.

Он тяжело вздохнул, поднялся:

— Так или иначе, здесь его оставлять нельзя.

Еще раз оглядев комнату, они вывезли тележку из номера и вызвали лифт.

* * *

В вестибюле они разделились. Брюс с тележкой направился к автомобилю, припаркованному через дорогу напротив гостиницы. Джейни же задержалась поговорить с ночным дежурным. Когда он вышел на звонок из своей комнатушки, у него был вид только что разбуженного человека. Тем не менее говорил он вежливо:

— Чем могу быть полезен, мадам?

— Прошу прощения, что разбудила, — смущенно извинилась она.

— Ничего страшного, мадам, — отозвался он, глядя на нее еще слипающимися со сна глазами, и Джейни усомнилась в том, что правильно сделала, решив его разбудить.

Она постаралась изобразить самую что ни на есть дружелюбную улыбку.

— Мне придется на несколько дней выехать за город, — сказала она. И, чтобы объяснить свое появление в столь ранний час, добавила: — Ехать нужно сейчас. Я хочу сохранить за собой номер, и у меня там остались важные для моей работы бумаги. Они разложены по всей комнате, так что я попросила бы не убирать, пока меня нет. Насколько я знаю, мисс Портер просила о том же, и горничная пошла ей навстречу.

— Разумеется, мадам. Я непременно предупрежу вашу горничную. Какой у вас номер?

— Семьсот десятый.

Он записал, а она тем временем оглянулась через плечо и увидела, как Брюс закрывает багажник. Грузовая тележка была пуста.

— Спасибо, — сказала она и повернулась к выходу.

— Одну минуту, мадам. Вы сказали, семьсот десятый?

Она оглянулась, еле сдерживая страх:

— Совершенно верно.

— Вам записка. Недавно звонил один человек. Оставить сообщение на автоответчике не захотел.

«Наверное, Сэндхауз, вот же странный человек, — подумала она, и страх ее сменился раздражением. — Вы, Джон, всегда так удачно выбираете момент…»

Дежурный протянул ей листок.

— Я сам отвечал на звонок. Прошу прощения, мадам, но, кажется, джентльмен был очень огорчен, не застав вас.

Она развернула сложенный листок. Там было написано:

* * *

«Роберт Сарин. Приезжайте скорее. Это очень важно».

* * *

Он едва не повредил поясницу, перекладывая Кэролайн на узкую постель, и теперь, снимая с нее промокшее рванье, которое тотчас швырял в камин, старался приседать, а не наклоняться. Он подождал, пока разгорелся огонь и язычки пламени заплясали нехотя, словно страшась неведомой злой силы, желавшей вновь подчинить все и вся своей власти. Потом обтер тело Кэролайн тряпкой, смоченной в настое ароматных трав, из скромности не снимая целиком одеяла и лишь откидывая по частям. На какие-то места смотреть ему было неловко. Ни разу в жизни он не видел обнаженной женщины, даже матери, но теперь был слишком стар, чтобы это его взволновало. Грязь постепенно смывалась, и наконец показалась кожа. «Ужас до чего белая», — подумал он, не понимая, как с такой болезнью женщина могла до сих пор дышать.

Он достал из древнего деревянного комода белую ночную рубашку, сшитую из тончайшей, почти прозрачной ткани. Одной рукой он приподнял голову девушки, другой натянул рубашку. Продевая в рукава руки, ему пришлось помучиться. Потом, довольный тем, что справился, он уложил поудобнее ее исхудавшее тело, укрыл чистой простыней. Сложил на животе, одна на другую, руки и вложил между ними букет из сухих трав.

Потом поднялся и задумчиво ее осмотрел.

— Надеюсь, к вам вернется ваша красота, — сказал он ей, уверенный, что она его не слышит. Потом устыдился своих слов и принялся тихо молиться: — Господи, я был бы счастлив, если бы она хотя бы осталась жить. Одного этого более чем достаточно.

Ему казалось, что если она останется жить, если будет на то воля Божья, то это будет не просто милость для одной женщины, но деяние, исполненное куда большего смысла.

Он шумно вздохнул и успокаивающе похлопал Кэролайн по ноге. «Если бы я только мог увидеть, чем это закончится. Будет ли она тогда еще молода, родит ли ребенка, жизнь которого окажется важной для всех? Или, может быть, когда придет срок сыграть свою роль, она будет уже стара, как сейчас я?»

А может быть, эта женщина, которую ему предстоит вылечить, сама научится исцелять? Он знал, что от него потребуют: всю жизнь, но сколько ни тренировался, он ни разу не задумался над тем, почему это так важно, до тех пор, пока не увидел ее своими глазами.

— Что ж, — тихо сказал он сидевшей рядом собаке. — Может быть, мне и не нужно ничего понимать.

В комнате стоял полумрак, ибо мать сказала, что, если хворая снова откроет глаза, ей будет больно смотреть на свет. Если он не закончит к утру, нужно будет закрыть ставни, чтобы защитить комнату от лучей восходящего солнца.

В тусклом свете единственной свечи он заметил, как она шевельнулась, и немедленно подошел. Он потрогал лоб больной, и хотя тот был влажный, как прежде, но жар, похоже, спадал. Он остался доволен собой, оттого что, возможно, причиной этому был травяной настой, значит, он хоть что-то, но уже сделал.

— Хорошо бы, они приехали, — сказал он собаке.

Потом взглянул на карманные часы и вздохнул:

— Пора начинать.

Пес в ответ тихо заскулил, и Сарин снова вздохнул.

— Значит, придется начинать без них, — сказал он в надежде, что справится.

 

Двадцать три

Прочитав ответ на свое настойчивое послание, Алехандро был потрясен. Король писал:

«Мы снова чувствуем себя в долгу перед тобой, лекарь, за твое неусыпное бдение, с каким ты служишь своему делу. Прошу тебя продолжать работать, извещая меня обо всех обнаруженных случаях болезни. Я также намерен собирать сведения о чуме по всему королевству, так что вместе мы проясним истинное положение дел. Я подумаю над твоей просьбой и о своем решении извещу тебя в Кентербери».

Он лишь отделывался общими фразами! «Как так может быть, что даже образованный человек произносит слова, которые ничего не значат», — возмутился про себя молодой врач. Король явно не намерен немедленно выяснять наличие очагов в тех местах, о которых сообщил врач, и ничуть не заинтересовался возможностью обрести лекарство. «Слишком рьяно он служит своему делу, — подумал Алехандро, — и не видит дальше своего носа, а ведь скоро его монаршему величеству некем будет управлять. Однако я не могу к этому относиться с таким же равнодушием».

Он еще раз съездил к сгоревшему дому и принялся бродить среди почерневших развалин. Обнаружив обугленные останки женщины и двух ее дочерей, он тотчас подумал, что их нужно похоронить во дворе, рядом со всей семьей. Но не решился трогать, испугавшись, что невидимый враг поразит тогда и его.

«Это не может быть единичный случай. Должны быть и другие. Что-то я упустил».

Алехандро подумал было добыть труп без официального разрешения, однако воспоминания об Арагоне были еще слишком свежи в его памяти.

Остаток дня он провел в разъездах по близлежащим деревням, расспрашивая жителей, не слыхали ли они о новых больных, но никто ничего не слышал, и чем дальше, тем больше он впадал в уныние, оттого что реальность противоречила логике. Когда протянулись длинные предвечерние тени, он, не готовившийся путешествовать всю ночь, повернул к дому.

Его терзали жажда и голод, живот подвело, так что, увидев по пути крохотный монастырь, Алехандро направился к дверям и, зная, что в христианских монастырях путникам не отказывают в гостеприимстве, позвонил в колокольчик. Не дождавшись ответа, он позвонил во второй раз, но ему так никто и не открыл.

Алехандро вежливо подождал, но потом терпение его лопнуло, и он, тряхнув ручку, обнаружил, что дверь не заперта. Со всевозрастающим любопытством он без спроса вошел под своды монастыря. Но не успел переступить порог, как в нос ему ударил знакомый запах, да такой сильный, что Алехандро тотчас выскочил обратно, задыхаясь и хватая ртом свежий воздух. Не нужно было обследовать здание, потому что и без этого было понятно, откуда эта удушливая вонища. До встречи в Кентербери оставалось еще два дня, но молодой врач решил выехать на рассвете, чтобы немедленно доложить королю о том, что он обнаружил.

Однако на следующее утро, проснувшись и выглянув в окно, он увидел, что начался такой ветер, от которого гнулись деревья и огромные сучья летели, будто тростинки, да еще и ливень хлестал как из ведра. Отъезд пришлось отложить на день, чтобы добраться в Кентербери целым и невредимым, ибо новость, которую он вез королю, была высшей степени важности.

* * *

Адель проверила пуговицы на рукавах, расправила юбки, надетые поверх рубашки. Нянька, стоявшая поодаль, тем временем, тяжело вздыхая, вытирала руки о льняное полотенце. Дело оборачивалось непросто, и ей было страшно за бессмертную душу юной леди.

— Никакого сомнения. Месячных два месяца как нет, матка на ощупь мягкая. Даст Бог, к середине зимы будете нянчить младенца.

Адель в смятении ничего не сказала в ответ. Когда впервые она заподозрила, что внутри нее зреет новая жизнь, она испугалась, ибо ребенку, у которого нет отца, не будет места в покоях Изабеллы. Ее дитя, в отличие от Кэт, будет считаться лишь внебрачным потомством пришлого испанца, а до тех пор, пока его не произведут в рыцари, леди Троксвуд нечего и мечтать выйти замуж за любимого. Так что, пока все остается как есть, ей лучше держать эту новость в тайне.

— Если ты и впрямь меня любишь, — обратилась Адель к няньке, — если ты любишь меня так же, как любила мою мать, прошу тебя, никому ни слова, в особенности ее высочеству. Прежде чем при дворе узнают, я хочу сообщить о ребенке отцу.

— Леди, — с сомнением произнесла нянька, которой было отлично известно, кто этот отец и что он неровня фрейлине Изабеллы, — если вы пожелаете избавиться от ребенка, я могу помочь. На то и есть повивальные бабки, и они помогают освободиться от ненужного семени даже самым высокорожденным.

Адели и самой было известно, что даме ее круга несложно прервать нежелательную беременность, но, в смятении чувств не успев еще об этом даже подумать, она едва не отвергла предложение доброй женщины. Теперь, когда подозрения превратились в уверенность, ей нужно было все хорошенько обдумать. У девушки разболелась голова, и она легонько потерла виски. Будущее пугало ее, но она столько раз мечтала о том времени, когда они с Алехандро заживут новой, счастливой жизнью, и, если все пойдет хорошо, не вдвоем, а втроем, вместе со своим ребенком. Почти всю свою сознательную жизнь Адель посвятила служению принцессе, но теперь наступила пора, когда ей придется позаботиться и о себе. Изабелла, конечно же, не откажет ей в помощи.

— Мне нужно все хорошенько обдумать, — ответила она няньке, отвернувшись, чтобы не смотреть той в лицо.

Нянька отошла от узкой кровати, на которой лежала Адель, и, чтобы не смущать юную леди, принялась ходить по комнате, делая вид, будто что-то перекладывает, что-то убирает.

— Да чтоб им пусто было, этим блохам! — воскликнула она, хлопнув себя по руке. — Хоть бы раз в жизни они весной не кусались!

Адель не отозвалась, почувствовав дурноту, которая холодной волной разлилась по телу. Перевернувшись на бок, она подтянула колени, чтобы стало полегче. Нянька, услышав стон, тут же подошла к ней.

— Многие дамы в начале срока мучаются тошнотой, — сказала она. — Ничего, пройдет. Луна два раза сменится, и все будет хорошо. А тогда уже и ребеночек станет давать о себе знать! Почувствуете, как он брыкается. А это уж такая радость, такое счастье.

— Ах, добрая няня, — сказала Адель, сжимая руку старой женщины. — Как ты меня утешила. Я-то думала, что это Господь так карает за мой грех.

— Нет, нет, — сочувственно сказала нянька. — Чепуха. Смею признаться, я думаю, что и Святая Дева страдала так же.

Адель закрыла глаза, боясь нового приступа.

— Тогда я буду молиться ей, чтобы наставила и помогла, — тихо сказала она.

К середине дня Адель немного пришла в себя. Она съела легкий завтрак и немного позанималась рукоделием. Она как раз сидела, склонившись над вышиванием, когда в комнату вошла вернувшаяся от отца Изабелла и сообщила фрейлине, что ее желает видеть король.

— Однако ты очень бледна, — заметила ее высочество. — Не заболела ли ты?

— Разве что немного утомилась, — ответила Адель.

Она взглянула в зеркальце, протянутое Изабеллой, и увидела, что та права. Похлопала по щекам, и они снова зарозовели. Девушка повернулась к Изабелле, и на этот раз принцесса одобрительно улыбнулась.

— Ради Бога, зачем я ему понадобилась? — спросила Адель.

— Не знаю, — беспечно ответила Изабелла, изображая неведение.

«О господи, нет, — вдруг испугалась Адель. — Не может быть. Только не сейчас».

— Неужели его величество нашел для меня жениха? — робко спросила она у принцессы.

Глядя на ее испуганное лицо, Изабелла рассмеялась:

— Не пугайтесь, друг мой. Лично мне ничего не известно ни о каком женихе. Смею предположить, его величество желал бы побеседовать с вами о вашем имуществе. Однако не позволяйте ему слишком увлекаться и постарайтесь вернуться скорее. Я дождусь вас, и начнем примерять платья для Кентербери. Наконец их прислали! Я уже заждалась.

По пути в королевские покои Адель подумала, не оставить ли ей двор. Дурнота нахлынула с новой силой, так что ей пришлось остановиться, держась за стену рукой. С трудом подавив рвоту, она оторвалась от стены и двинулась дальше.

— Вы бледны как полотно! — воскликнул король, едва увидев ее. — Что с вами, юная леди?

— Всего-навсего последствия простуды, ваше величество. Честно говоря, сейчас мне куда лучше, чем утром. Прошу прощения за мой бледный вид.

Король не стал пускаться в дальнейшие расспросы, довольный тем, что ей лучше. Он предложил Адель сесть, и она изящно опустилась в кресло.

— У меня есть к вам крайне важное поручение, и я просил бы вас над ним подумать, — приступил король. — Я хотел бы заручиться вашей поддержкой в подготовке будущей свадьбы ее высочества.

— Не понимаю, ваше величество, — смущенно отозвалась Адель. — Разве миледи помолвлена?

— Как, неужели она столь невнимательна, что не сообщила главную новость? Ничего не сказать своей наперснице! Даже не похоже на нее: оставить мне удовольствие стать первым, кто сообщит вам об этом! Приготовления к свадьбе почти окончены, Изабелла выйдет замуж за Карла Богемского после его коронации. Вы, как ее лучшая подруга, поедете с ней на год, пока она не привыкнет к своему мужу. Она не захотела бы обременять вас подобной просьбой, однако я убежден, что вы скрасите начало ее пребывания в чужой стране и тем самым упрочите союз между Англией и Богемией.

Кровь отхлынула от лица Адели, и король с беспокойством сказал:

— Леди Адель! Если вам нехорошо, мы обсудим мое предложение позже…

Адель покачала головой:

— Ничего страшного, ваше величество, сейчас пройдет. Я… я отвыкла от хороших новостей…

— Тогда не буду вас задерживать, ибо две такие хорошие новости разом, одна об Изабелле, другая о вас, видимо, чересчур для вашей нервной системы. Сейчас я вас отпущу, только скажите, могу ли я рассчитывать на вашу верную службу мне в Богемии, как рассчитывал во Франции на вашего отца?

Это было уже выше ее сил, и Адель не ответила. Потрясенная, она потеряла сознание и бессильно повалилась из кресла.

Сэр Джон Шандос был рядом. Старый воин бросился вперед и подхватил Адель на руки. Он же и отнес девушку в женские покои. Встретившая их там нянька тут же велела отнести ее в спальню. А едва только он осторожно уложил ее на постель, немедленно приказала ему удалиться.

— Ступайте. Мужчине здесь не место, или вы решили под моим руководством побольше узнать о женских недугах?

Добрый рыцарь, который и вовсе имел небольшое представление о женских тайнах, был только рад поскорее уйти. Едва только дверь за ним захлопнулась, нянька принялась расшнуровывать корсет, призвав на помощь Изабеллу.

Испуганная принцесса путалась в кружевах, и толку от нее оказалось немного.

— Чем она заболела? — спросила она.

Нянька молчала, не желая встречаться взглядом с принцессой.

— Говори! — приказала та.

Нянька вновь промолчала, и тут пришедшая в сознание Адель избавила ее от необходимости держать слово.

— Я сама объясню, — сказала она слабым голосом. — Мое недомогание не имеет отношения к болезни. Я ношу дитя Алехандро.

Жестом, который она переняла у Адель, Изабелла перекрестилась, потрясенная, и отшатнулась от постели, предоставив няньке самой снимать корсет. Она заметалась по комнате, как рассерженная кошка, в смятении пытаясь придумать, как не выпустить ситуацию из рук. Вначале она не почувствовала ничего, кроме злости, оттого что ее лучшая подруга совершила поступок, который, с ее точки зрения, был хуже предательства, но потом ей стало завидно, что фрейлина настолько доверилась своему возлюбленному, когда она, дитя королевской крови, до сих пор не знает удачи в любви.

Немного успокоившись и взяв себя в руки, Изабелла снова подошла к постели, где лежала Адель с влажным компрессом на лбу.

— Я думала, ты любишь меня, Адель! Я думала, среди всех, кто меня окружает, ты одна не бросишь меня.

Адель попыталась сесть, но смогла лишь приподняться на локтях.

— Как вы можете сомневаться во мне, Изабелла? Я всегда была с вами с тех пор, как мы обе были детьми!

— Однако вы запятнали любовь ко мне бесчестными шашнями с нечестивым испанцем! Сначала отец поддался на его глупости, а потом этот негодяй похитил у меня и вас!

— Вы судите его слишком строго! Я отдала ему свою любовь добровольно.

Изабелла взяла Адель за руку:

— Он ниже вас. Он вас недостоин. Вы благородного рода, он обыкновенный испанец.

В ней снова закипал гнев, и Адель бросилась на защиту возлюбленного:

— Вас ослепляет гнев из-за тех ограничений, которые он заставил нас соблюдать. Тех самых ограничений, которые спасли нам жизнь. Но гнев застит вам глаза! А если бы вы узнали его ближе, как узнала я, то поняли бы, что его трудно назвать обыкновенным.

— Судя по вашему положению, — заметила Изабелла, — вы его узнали даже слишком хорошо.

С этими словами, разгневанная, она выбежала из комнаты, оставив Адель наедине с собой и своим несчастьем.

«Как такое могло случиться, причем в самое неподходящее время?» — говорила себе Изабелла. Она прекрасно понимала, что женщина в таком положении будет представлять собой серьезную помеху в путешествии. Ей было не менее ясно, что ни один монарх не отпустит к чужому двору незамужнюю фрейлину, чей выступающий живот безусловно свидетельствует о ее грехопадении. И уж во всяком случае не король Эдуард. В этом Изабелла не сомневалась.

«Что же делать? О Святая Дева, подскажи мне верное решение!»

Из задумчивости ее вывела Кэт, робко потянув сестру за рукав.

— Ах, это ты! — взвилась Изабелла. — Что там опять у тебя?

— Сестрица, скажите, пожалуйста, что с леди?

— С ней случилось то, что случается со всякой женщиной и что ты скоро уже сама узнаешь, и тогда, может быть, наконец перестанешь ко всем приставать! А теперь ступай и не надоедай мне больше сегодня!

Кэт, которой не раз доводилось выслушивать колкости Изабеллы, все же обиделась на подобную отповедь. Остро чувствуя себя никому не нужной, девочка быстро присела в реверансе и, глотая слезы, выбежала из комнаты.

В тот же день, позже, когда Адели стало легче и на щеки ее снова вернулся румянец, Изабелла еще раз пришла к ней.

— Мне не хочется, чтобы мы злились друг на друга, — сказала принцесса. — Мы дружим слишком давно, чтобы позволить себе глупые ссоры. Можешь ли ты меня простить?

— Ах, Изабелла! — сказала Адель, с облегчением видя такую перемену. — Я простила бы вам все на свете. И я счастлива разделить с вами мою радость, потому что, несмотря на всю сложность моего положения, я никогда не испытывала подобного счастья. — Она взяла принцессу за руку и нежно сжала ее. — Прошу вас, Изабелла, заступитесь за меня перед вашим отцом. Помогите его убедить, что мне нельзя уезжать и что Алехандро станет мне самым что ни на есть достойным мужем.

«Значит, ты выбираешь его», — кипя от злости, подумала Изабелла. Она отняла у Адель руку и спокойно сказала:

— Хорошо. Я попробую. Если ты так этого хочешь.

Адель обняла подругу изо всех сил. Изабелла, криво улыбаясь, высвободилась из ее объятий со словами:

— Пора примерять платья, которые мы наденем в Кентербери. Их привезли сегодня, когда ты лежала в постели.

И, спеша к своим фрейлинам, которые уже принялись примерять наряды, Изабелла притворилась веселой и лживо пообещала Адели уговорить отца. В глубине души у нее все кипело от негодования, оттого что Адель ее отвергла, предпочтя какому-то врачу, но гордость не позволяла в этом признаться даже самой любимой подруге. Она решила отомстить, как обиженный ребенок, и, знакомая со всеми хитростями двора, затаила зло. Скоро Адель заплатит за предательство, а Изабелла не допустит такого больше никогда в жизни.

* * *

На следующий день после грозы небо сияло нежной голубизной, но дороги развезло. Алехандро решил прямиком ехать в Тауэр и просить об аудиенции. Опасаясь, что король ему откажет, сославшись на другие, более неотложные и приятные для него дела, Алехандро вознамерился употребить все свое красноречие, чтобы убедить Эдуарда в важности тех сведений, которые он ему вез.

По мере приближения к Лондону последствия грозы становились все менее заметны. Глядя на почти сухие дороги, Алехандро понял, что непогода, которая вынудила его отложить отъезд, столицы не коснулась. Тем не менее то, что он там увидел, для него, разборчивого еврея, показалось оскорбительным и постыдным. «Если это лучший в Англии город, то что же тогда творится в других местах?» Он останавливался спросить дорогу и огорчался, видя запавшие щеки и ввалившиеся глаза прохожих. Навести порядок теперь здесь будет непросто, в особенности учитывая, насколько сократилось после чумы население, и Алехандро понимал, что удастся это не скоро.

Он продирался сквозь мрачную, неприветливую толпу и вдруг остановился, заметив яркое пятно. Он увидел сухонькую старушонку в красной шали, устало шагавшую в противоположном направлении, — она точь-в-точь была похожа на матушку Сару. Как она могла сюда попасть, уйти так далеко от дома? Все-таки он развернул коня. Но старуха исчезла из виду, и он понятия не имел, куда она подевалась на открытом пространстве.

«Зачем бы ей прятаться», — недоумевал Алехандро. Он внимательно оглядел улицу, но нигде не нашел и следа вдруг будто испарившейся знахарки. Конь его беспокойно заплясал на месте, и молодой человек, которому тоже было изрядно не по себе, не видя смысла больше задерживаться, повернул снова в сторону башен Тауэра.

Сейчас, через год после того, как он первый раз въехал на этот подъемный мост, зловоние, поднимавшееся от реки и крепостного рва, стало еще заметнее. «Должно быть, королю это на руку, — решил Алехандро. — Ни один враг и близко сюда не подъедет». Внутренний двор был почти пуст, лишь несколько стражников стояли каждый на своем посту. Одного он узнал — это был тот же солдат, который сопровождал его в Виндзор. Алехандро спешился и подошел к нему.

— Добрый день, приятель! — крикнул он.

Солдат тоже узнал его и улыбнулся:

— Добрый день, доктор! Рад, что Господь дал вам пережить эту долгую страшную зиму. Что вас привело в наш прекрасный и благоуханный город?

— Дело к королю, — отвечал Алехандро. — Но почему здесь так пусто? Где все?

— Король со свитой выехали вчера, — сообщил стражник. — Нарядная была процессия, особенно дамы. Наверное, самая пышная процессия в этом году. Поехали в собор, надо думать, встречать нового архиепископа. У нас тут давно не было никаких развлечений, кроме чумы, конечно, так что людям хочется поразвлечься, посмотреть на короля.

— Принцесса Изабелла вместе с фрейлинами тоже уехали?

— Да уж, надо думать. Столько коробок повезли…

«Я с ними разминулся… Опоздал…»

— Значит, мне придется немедленно ехать их догонять, — сказал он стражнику. — Где привратник? Мне нужна карта.

Выучив ее наизусть, поскольку привратник не пожелал расстаться со своим сокровищем даже за неслыханную цену — золотую монету, Алехандро отправился в Кентербери.

 

Двадцать четыре

Сарин достал из комода старинный деревянный ларец, сел возле кровати в кресло и бережно устроил вещицу на коленях. Ларец был древний, так что Сарин очень осторожно снял ветхую крышку и положил на пол рядом с собой. Внутри лежали странные, разрозненные предметы, на первый взгляд никак не сочетавшиеся и не имевшие друг к другу ни малейшего отношения. Он доставал их один за одним, выкладывая на стол возле кровати. Выкладывая, он называл каждый предмет вслух, воспроизводя в уме в обратном порядке весь список и помня, что вынутое последним пойдет в дело, наоборот, первым. Сотни раз он проделывал эту процедуру, готовясь к сегодняшнему дню. Когда все было вынуто и разложено, он оглядел весь ряд, довольный тем, что по крайней мере на этом этапе задача выполнена безупречно.

— Теперь книга, — сказал он не слышавшей его Кэролайн.

Он поднялся, и плетеное сиденье тихо скрипнуло. На негнущихся ногах Сарин прошествовал в соседнюю комнату, где лежала точно на том же месте, где он ее и оставил, древняя книга, взял ее и вернулся в спальню. Нужная страница давно была заложена тем самым пером, которым раньше отмечала нужное место мать. Книгу он положил на краю постели и сразу открыл в правильном месте.

Он прочел текст — медленно, потому что света от свечи было мало, и глаза его еще не успели привыкнуть к потемкам. Он не боялся ничего пропустить, потому что давно все выучил почти наизусть и не столько читал, сколько просто сверялся с давно знакомым текстом. Он немного запинался, но это было от страха, ибо он помнил, что после того, как сказано первое слово, нельзя останавливаться. «Хватит мямлить, — упрекнул он себя. — Давай заканчивай дело».

— Сначала ленточки, — пробормотал он вслух, чтобы успокоиться.

Ленточки были связаны куском бечевки. Он ослабил узел, и они, распавшись, посыпались на простыню. Они были сырые и пахли плесенью, однако ткань, из которых их сделали столько лет назад, была прочной и в руках не рвалась и не расползалась. Он пришпилил их к простыне и ночной рубашке и откинулся в кресле, с удовольствием оглядывая свою работу. Первый шаг пройден.

— Иди посмотри, приятель, — позвал он собаку. — Юная леди принаряжена как на праздник. Скоро она у нас снова станет красоткой, как думаешь?

Но пес, вопреки ожиданию, не подошел на зов. «Спит, наверное, — подумал Сарин. — У него, как и у меня, день выдался нелегкий. Пусть отдыхает». И он снова занялся делом.

Он достал пустую ореховую скорлупу, перевязанную белой тесьмой. Он сам обвязал ее всего лишь днем раньше, но сейчас пальцы не слушались, никак не удавалось справиться с маленьким узлом, и он бранил себя за то, что затянул так туго. После нескольких утомительных и неловких попыток узел все-таки поддался. Сарин поднял скорлупу над грудью больной, разделил на две половинки и положил на простыню. Из скорлупы выпал черный мохнатый паук и быстро побежал по простыне.

Сарин, глядя, как он исчез в складках ткани, вспомнил, как непросто было поймать паука и сунуть в скорлупу. Тогда он вздохнул с облегчением, соединив половинки, куда попалось незадачливое создание.

— Мерзкая тварь, правда? — сказал Сарин, обращаясь к собаке.

Он думал услышать знакомое повизгивание, но ответом ему была полная тишина. Старик огляделся, ища взглядом приятеля. «Все еще спит. Очень он уж что-то заспался».

Второй шаг был пройден. Пустую скорлупу вместе с белой тесемкой он положил обратно в ларец. На всякий случай, если снова понадобится… И быстро прочел молитву, чтобы этого не случилось. «Господи Боже, пусть не понадобится, пусть все сейчас закончится…»

Потом он вынул несколько корок хлеба, до того сухих, что они едва не рассыпались в пыль, когда он начал их крошить.

— Три корочки хлеба, испеченного на Страстную пятницу, — произнес он, прижимая крошки к ее губам. Он знал, проглотит она их или нет, не имеет значения, главное — дать. Третий шаг пройден…

Теперь пора приступать к четвертому. Он взял тонкое медное колечко и надел ей на палец. Колечко, сделанное из монеток, выпрошенных прокаженным…

Лучше бы его держала та, другая. Неужели еще не получила записки? Он поднялся из кресла и вышел в гостиную. Раздвинув занавески на низком окне, он всматривался в глубину темной ночи, ожидая, не вспыхнет ли за углом свет автомобильных фар и не подъедет ли она к его дому.

— Я, знаешь ли, и сам могу это сделать, — сказал он едва ли не с вызовом. — В конце концов, зря, что ли, я столько раз это проделывал… Так ведь, приятель?

Никто ему не отозвался. Сарин громко позвал пса по имени, но тот не появился. Старик подошел к двери и открыл, решив, что пес, должно быть, остался на улице. В этом, учитывая, как он торопился домой, не было бы ничего странного. Сарин свистнул и подождал, однако в ночной темноте все было тихо. Наконец, встревоженный и растерянный, старик закрыл дверь. Подошел к собачьей подстилке, к выношенному одеялу, которое пес обычно трепал зубами, прежде чем улечься. Каждый вечер он таскал его, подминал под себя, виляя хвостом, а потом плюхался вместе с ним на место и, как будто улыбаясь, укладывал голову на лапы. Но сейчас одеяло было пусто, и только несколько собачьих шерстинок и легкий запах, становившийся сильнее в сырые дни, говорили о том, что это собачья подстилка. Сарин обследовал комнату, но пса нигде не было.

— Ты должен быть здесь, — сказал он вслух.

В крохотном доме спрятаться было некуда, но он тем не менее принялся двигать и переставлять мебель в поисках собаки. Мебель была тяжелая, занятие непривычное. Не прошло и пяти минут, как старик устал. Измученный, он вернулся в спальню. Он не мог надолго оставить свою больную.

Из-под кровати выглядывал кончик хвоста.

— Так вот ты где! — воскликнул старик. И глаза его заволокло слезами. — Что же ты, приятель, так меня перепугал? Давай, выбирайся оттуда.

Пес не двинулся с места. Сарин тихо свистнул, зная, что на свист пес вскочит, даже если уснул, и ждал, когда тот, навострив уши, вскинет голову, но пес не пошелохнулся.

Старик опустился на колени, нащупал под кроватью собачий бок. Он должен вздыматься и опадать… почему он не шелохнется? В страхе Сарин схватился за хвост и вытянул из-под кровати неподвижное собачье тело, облепленное приставшей пылью. Бездумно, будто это было теперь самым важным, он принялся снимать с него пыль.

— Боже мой, Боже мой, — бормотал он. — Господи, пожалуйста, нет…

Он подставил ладонь к открытой пасти в надежде почувствовать тоненький холодок дыхания. Но дыхания не было.

Где-то далеко в глубине дома зазвенел телефон. Сарин не обратил внимания и остался сидеть возле собаки. Он знал, кто ему звонит. Если он снимет трубку, она потребует объяснений и ни за что ему не поверит. «Пусть лучше приедет и увидит все своими глазами, как ее и просили».

Сердце его наполнилось гневом, потом невыносимой болью. «Так не должно было быть! Никто меня не предупреждал!» Мать ни разу не сказала ему, что может случиться что-нибудь подобное. «Зачем у меня забрали собаку?» Он ласково гладил одной рукой собачью голову, другой смахивая слезы. Он взял пса на руки, бережно прижимая к груди. Прислонился спиной к изножью кровати и сидел так, баюкая мертвого друга и плача, долго, пока не уснул.

* * *

Фургоны с неоновой зеленой мигалкой одновременно подъехали к мосту и остановились. Люди, выглядывавшие из окон, едва разобравшись, в чем дело, тотчас опускали шторы. Никто не хотел быть замеченным в излишнем внимании к делам биополиции.

Фургоны прибыли к мосту через несколько минут после звонка патрульного. Когда ему доложили о звонке, лейтенант Розов решил, что ему здорово повезло. Он прекрасно знал, что в таких делах всегда нужна удача, а та могла улыбнуться, а могла и нет. Могло пройти несколько часов, а то и дней, прежде чем нашли бы эту девицу. «Значит, судьба, — подумал он. — Или моя добрая карма».

Дверцы фургонов открылись, и оттуда выпрыгнули человек тридцать здоровенных парней в зеленых комбинезонах, вооруженные системами связи и с химическими карабинами через плечо. Пешеходное движение на площади замерло. Прохожие торопливо расходились, а те, кто только подходил к этому месту, завидев фургоны, сворачивали в боковые улицы. За несколько минут полицейские разбились на несколько групп, и лейтенант Розов, быстро переговорив со старшими, разослал их в разных направлениях.

Свою группу он повел вниз под мост, по скользким плитам набережной, к тому самому месту, где на тротуаре лежал бродяжка. Его тело, аккуратно застегнутое на молнию в зеленом непромокаемом мешке, давно увез передвижной рефрижератор, так что оно уже никому не мешало ходить. Под мостом валялись одежда и пожитки, принадлежавшие обществу, с каким Розову никогда не приходилось сталкиваться. «Как можно так жить», — думал он, глядя на грязные, замызганные обноски.

Однако людей там они не обнаружили.

— Значит, сообразили, что мы приедем, — сказал он своей группе. — Вот и хорошо… Нужно почаще сюда спускаться, не только когда моют набережную.

Кончиком ножа он сдвинул несколько тряпок, сам толком не зная, что хочет найти.

— Ничего тут нет, — сказал он и отдал команду подниматься на площадь.

Перегруппировавшись, полицейские двинулись в том направлении, где в последний раз видели женщину с ржавой тележкой, хотя офицер, о ней доложивший, сказал, что не может точно утверждать, куда она подевалась.

— Она будто растворилась в потемках, — ответил он на вопрос Розова, когда тот прибыл на место.

Он и рассказал им о магазинной тележке. Теперь Розову снова требовалась удача, чтобы не потерять ее след и найти таинственную рыжеволосую незнакомку.

Они опросили массу людей, прежде чем наконец нашли человека, заметившего тележку. «Только везла ее не женщина, а очень тощий мужчина, — сказал свидетель. — В нем, наверное, нет и семи стоунов. Но в тележке точно лежала женщина с рыжими волосами». Розов связался по рации с другими группами, сообщив о возможной смене объекта.

«Заморыш весом меньше ста фунтов, — печально размышлял Розов, — и прекрасная молодая женщина. А мы прихлопнем обоих, не задавая вопросов». Тело охранника из института пропустили через параметрию, и на нем не было обнаружено ни единого болезнетворного организма. Взглянув на его желудок на экране сканера, Розов понял, что охранник время от времени страдал повышенным газообразованием. Но это не инфекция, и не контрабанда, и вообще не запрещено.

— Пока не запрещено, — мрачно сказал он, завершая мысль.

Он повел своих в гору, куда показал свидетель. В тяжелых комбинезонах и с оборудованием, они все, поднявшись наверх, изрядно запыхались.

— Как, черт возьми, мог какой-то задохлик закатить на эту поганую горку магазинную тележку, в которой лежала взрослая женщина? — раздраженно вопросил он, и его подчиненные в ответ лишь молча пожали плечами.

Невдалеке они увидели пустынный участок и распахнутую калитку, невольно привлекавшую к себе внимание. «Странно, — недоумевал Розов, — там же дальше ничего нет!» Следы от узких колес, отпечатавшиеся на сырой земле, явно свидетельствовали о том, что тележка доехала от калитки до небольшого пригорка, но затем развернулась и двинулась в обратном направлении. Розов, оглядев весь небольшой участок и никого не увидев, решил, что, кто бы ее ни вез, этот человек не захотел тащить тележку по каменистой земле и пошел искать другой путь, чтобы пересечь поле. Но зачем нужно было пересекать поле, если дальше ничего нет? Растерянный, он вернулся назад, туда, где за калиткой следы снова исчезли на мощеной дороге.

* * *

Джейни ждала бесконечно долго. Наконец, устав слушать гудки, она захлопнула крышку маленького мобильника и, огорченная, бросила Брюсу, который поймал его и сунул в карман.

— Никто не отвечает, — сказала она. — Но Кэролайн точно должна была с ним связаться, иначе с какой бы стати он мне оставил такую записку.

— Что ты хочешь делать? — спросил он.

— Думаю, ничего не остается, как туда ехать. Одно из двух: или его там нет, или он не берет трубку. Он мог бы послать нас в любое другое место. Не знаю. Странный старик.

— Ладно. Я вижу, дежурный тебя доконал.

Джейни кивнула.

Брюс еще раз проверил, хорошо ли закрыт багажник, и они сели в машину. Город в этот предрассветный час был пустым, если не считать редких уличных уборщиков, которые не обращали на них внимания, так что Брюс уверенно нажимал на газ, лавируя в своем маленьком, быстром автомобильчике по кривым переулкам. Джейни тем временем пыталась прикинуть, в каком состоянии сейчас может быть Кэролайн.

— У нас нет оснований думать, что она заболела позже, чем Тед, — проговорила Джейни, когда Брюс выруливал за угол. По подсчетам выходило, что Тед умер три дня назад, и в голосе Джейни зазвучала настоящая тревога. — Чума развивается намного быстрее других заболеваний.

— Не забудь, — сказал Брюс, — твой руководитель считает, будто это средневековый штамм. То, что нам известно о чуме сегодня, возможно, в нашем случае вовсе не подходит. Мы не знаем, с чем имеем дело. Возьми себя в руки и не тревожься раньше времени. Вполне возможно, Кэролайн куда в лучшем состоянии, чем ты думаешь.

— Надежды мало, — сказала Джейни с плохо скрытым отчаянием. — Пусть я ни разу не видела чумы в этой стадии, но не верится, чтобы она развивалась настолько медленно. О господи, Брюс, какой ужас. Ее, может быть, уже нет в живых. — Джейни закрыла лицо руками и заплакала. — Все, что со мной случилось с тех пор, как мы нашли этот проклятый клочок ткани, — просто кошмар. Все, кроме тебя.

Он снял руку с руля и взял ее пальцы в свои. Джейни откинулась к спинке пассажирского кресла и закрыла глаза. А он, выехав на мост, проводив глазами случайную машину, мчавшуюся навстречу, подумал про себя, каким образом могла больная Кэролайн проделать такой длинный путь и добраться до окраины города.

Джейни открыла глаза, когда они уже подъезжали к участку Сарина.

— Почти приехали, — сказала она, поерзав в глубоком кресле. Теперь она села прямо и начала давать указания. — Объехать нужно вон там. — Она показала рукой направление. — С той стороны есть подъездная дорожка. Встать там можно почти возле самого дома.

Брюс повернул руль и по боковой дорожке как можно ближе подъехал к густым деревьям. Из-под колес летели желуди, ударявшие в днище. Остановившись, они выскочили из машины и по тропинке направились к дому.

Когда они быстрым шагом подошли к двум дубам со сплетенными над дорожкой ветвями, налетел тот же ветер, какой несколько часов назад бил в лицо Сарину. Брюс плотнее запахнул пиджак, а Джейни прикрыла ладонью глаза, защищаясь от полетевших в лицо листьев и веток.

— Откуда такой ветер? Здесь так же дуло, когда вы тут были в первый раз?

— Нет! — крикнула Джейни. — Не было никакого ветра!

Сильнейший порыв ветра не давал пройти между дубами.

— Нам будто бы нарочно не дают идти! — прокричал Брюс.

Джейни остановилась, не в силах двигаться дальше.

— Господи, как же мне страшно! — крикнула она.

Она встала и стояла на ветру, обеими руками придерживая полы пиджака и закрыв глаза, чтобы защитить их от летевшего мусора.

Брюс повернулся, взял ее за руку и потянул за собой.

— Вперед! — гаркнул он, пытаясь перекричать вой ветра.

Но она осталась стоять, и ветер трепал ее волосы.

— Не могу! — прокричала она.

Он снова потянул ее за руку, но Джейни уперлась. Холодный ветер яростно выл и кружил вокруг них. Джейни повернулась и бросилась бежать. Брюс догнал ее в несколько прыжков, схватил за руку.

— У тебя нет выбора! — крикнул он изо всех сил, чтобы она услышала. — Я теперь так же увяз в этом деле, как и ты. И мне так же страшно. Но нужно довести его до конца.

Он подтолкнул ее в спину в сторону дома.

— Ну, готова? — спросил он.

Она робко и неуверенно кивнула, но ему и этого было достаточно. Изо всех сил они боролись с ветром и шаг за шагом двигались вперед. Едва они прошли между дубами, как ветер мгновенно стих. Здесь было снова тепло, и они спокойно сняли застрявшие в волосах и одежде листья и мелкие ветки, после чего, взявшись за руки, направились к дому. Свободной рукой Джейни без стука открыла дверь, и они осторожно переступили порог, втянув головы, чтобы не стукнуться о притолоку.

Стоя посреди небольшой гостиной, они молча огляделись. Брюс был потрясен так, что от изумления даже присвистнул.

— Привет, средневековье, — тихо сказал он.

Все здесь было маленькое, старое, и все в полном порядке. Перед камином стоял слюдяной экран, над очагом на крюке висел чайник. В доме не было электричества, горели только фонарь и свечи. Единственной приметой цивилизации оказался черный настенный телефонный аппарат с круглым номеронабирателем.

— Будто перенеслись в другое время, — сказал Брюс.

Как плохо ни была освещена комната, Джейни все же сразу заметила разительные перемены, которые произошли здесь с тех пор, как они приезжали сюда вместе с Кэролайн.

— Тут теперь совсем по-другому стало, — прошептала она. — Когда я была здесь в первый раз, вид у комнаты был такой, будто тут никто не убирал лет десять. А теперь она смахивает на усыпальницу.

Оглядевшись с тревогой, Джейни поискала глазами хозяина:

— Интересно, а где же Сарин?

Она заметила открытую дверь в маленькую спальню, где тоже горели свечи.

— Посмотри, — сказала она Брюсу, указывая рукой на дверь.

Завороженно, будто ночная бабочка, она двинулась на свет. Брюс шагнул за ней следом и встал рядом с ней в дверном проеме.

Джейни тихо ахнула. На постели, под белоснежными простынями, в чистой рубашке, украшенной красными ленточками, лежала неподвижная Кэролайн Портер, и пламя свечей мягко играло в ее огненно-рыжих волосах.

Джейни со стоном зажала ладонью рот.

— Господи боже, Брюс, — простонала она, вцепившись в его рукав. — Мы нашли ее слишком поздно.

Осторожно Брюс освободился от ее пальцев и подошел к постели. Лежавшая в постели женщина лишь отчасти походила на прежнюю Кэролайн. Лицо у нее было белее мела, а шею уродовал воротник черных вздувшихся гнойников. Из растрескавшихся губ сочилась кровь, кончики пальцев, сжимавших аккуратно вложенный ей в руки букет сухих трав, распухли и побагровели.

Беззвучно Джейни подошла и встала рядом. Рассмотрев Кэролайн, она снова заплакала. Она сделала движение, чтобы обнять неподвижное тело, однако Брюс остановил ее.

Она смотрела на Кэролайн, а видела свою дочь и мужа. «Они погибли так быстро, а я не успела даже приблизиться к ним…» Горе снова обрушилось на нее с прежней силой, и она забилась в руках у Брюса, пытаясь дотянуться до Кэролайн:

— Пожалуйста, пусти меня. Я хочу просто дотронуться до нее, просто дотронуться, — умоляла она.

Брюс держал ее обеими руками, дивясь неожиданной силе.

— Нет, Джейни, нет, — ответил он ей. — Нельзя. Мы и так подошли слишком близко.

Он попытался оттащить ее от постели.

— Нельзя так рисковать.

Она наконец сдалась и перестала сопротивляться. Так они и стояли, в отчаянии обнимая друг друга. Все то самое страшное, что пришлось пережить Джейни во время Вспышки, снова ожило и всплыло в памяти. И она листала воспоминания одно за другим, не пытаясь отмахнуться, но отпуская в прошлое, с силой и мужеством, каких в себе не подозревала.

Она рыдала, но безмолвно, и потому они тотчас услышали тихий стон, раздавшийся в темноте комнаты. Брюс немедленно оглянулся, уверенный, что стон этот издал человек, но никого не увидел. Он постоял, прислушиваясь, и через некоторое время, когда стон повторился, заметил, откуда он шел. Брюс выпустил Джейни, подошел к изножью кровати. На полу за кроватью сидел старик и, раскачиваясь, баюкал неподвижное тело собаки. Брюс тронул Джейни за руку:

— Посмотри туда! На полу у кровати!

От изумления она снова вернулась к реальности. Смахнув бежавшие по щекам слезы, она бросилась к Сарину и тихо взяла за плечо.

— Мистер Сарин, — позвала она.

Он продолжал раскачиваться, не обращая на нее внимания.

— Мистер Сарин! — позвала она громче. — Пожалуйста, мистер Сарин!

Он поднял на нее глаза, пустые, ничего не выражающие, но через минуту узнал ее, и на губах появилась слабая улыбка.

— А-а, здравствуйте, мисс, — медленно выговорил он.

И снова закачал своего пса, приподняв локоть, на котором лежала голова, словно предлагая Джейни взять собаку у него с рук.

— Видите? Умерла моя собака.

Джейни робко протянула руку и погладила пса, не зная, что сказать.

— Ужасно жалко, — наконец проговорила она.

— Тяжело терять друга, если смерть неожиданна…

При этих словах из глаз стоявшей перед ним женщины хлынули слезы.

— Твоя подруга.

— Я знаю, знаю, — прорыдала она.

Сарин взглянул на нее удивленно.

— Она жива, — сказал он.

 

Двадцать пять

Фрейлины Изабеллы весело болтали, глядя, как распаковывают их багаж. С тех пор как они вернулись из Виндзора, жизнь тянулась бесцветная и унылая, а теперь она вот-вот должна была заиграть всеми красками, и блеск украшений предвещал безусловный конец чумы. Завтра начнутся блистательные турниры, где их будут ждать храбрые рыцари, и придворные дамы не скрывали своего нетерпения. Только одна Адель не участвовала в общем веселье, ибо мысли ее были сосредоточены лишь на ее собственном затруднительном положении.

— Мне известно о ваших недомоганиях, но я не позволяю вам пропустить завтрашний праздник, — заявила Изабелла и настояла на этом, уверив Адель, что турнир поднимет ей настроение, а присутствие ее станет для ее высочества еще одним подарком.

«Как же я могу радоваться и веселиться, как могу стать для нее «еще одним подарком», если она сама и есть причина моих несчастий?» Несмотря на примирение, Адель не могла забыть о том, что король решил отослать ее из дома только ради своей дочери.

С горечью она поняла, что перестала доверять Изабелле и что вместо прежних дружеских чувств в ее присутствии ощущает только неловкость. «Я больше не верю в ее заступничество перед королем», — осознала Адель, когда до нее стало доходить, что на самом деле она испытывает, и в ней пробудился и начал расти гнев на женщину, которую еще недавно она любила как родную сестру.

И сердце ее точило подозрение, в каком она с трудом смела признаться даже себе самой. «Вправду ли это твой отец захотел отправить меня в Богемию, — терзалась сомнениями Адель, — или же это была твоя идея? Не решила ли ты лишить меня моего счастья, оттого что несчастна сама?»

Однако принцесса как ни в чем не бывало продолжала готовиться к празднику, словно их нежная дружба оставалась прежней. Ни слова больше не было сказано ни о предстоящей помолвке, ни об обещании повлиять на короля, чтобы он изменил решение. Обе занимались делами, избегая посторонних тем.

Старая нянька с тяжелым сердцем молча следила за происходящим. Кому как не ей было знать, что в глубине души Изабелла всегда была бессердечной, ибо не раз ей пришлось становиться свидетельницей жестокости, с какой королева обращалась с Кэт, и нянька прекрасно понимала, что Изабелла той же породы.

Адель стояла в стороне, пока остальные фрейлины одевали Изабеллу, подтыкая одни складки, разглаживая другие, поднося туфли и драгоценности.

— Остался последний штрих. Сейчас вернусь, — радостно сказала Изабелла и ушла, оставив всех фрейлин, в личный будуар.

Она сдержала обещание и через минуту вернулась с орденом Подвязки. Длинное ее платье было из бархата цвета темного сапфира, мерцавшего той же чистой, глубокой синевой, что и драгоценные камни в короне. Лиф, рукава и подол украшала тонкая вышивка серебряной нитью, а сзади на плечи и на спину спадала тончайшая серебристая вуаль. Принцесса приподняла юбку, вызвав озорное хихиканье фрейлин и показав свои крохотные ножки в расшитых серебром и украшенных драгоценными камнями туфельках.

Фрейлины захлопали в ладоши, рассматривая наряд принцессы и представляя себя в парадном одеянии, ибо на сей раз все они собирались надеть похожие, хотя и не столь роскошно украшенные платья, сшитые им в подарок на деньги Изабеллы. Наперебой они принялись хвалить искусного мастера, продумавшего каждую деталь, и лишь одна Адель не подавала голоса и оставалась в углу, борясь с вновь подступавшим приступом дурноты и отвращения к ее высочеству.

Пренебрежительное ее молчание не осталось незамеченным, и принцесса, оставив восторженных дам, подошла к своей фаворитке. Все притихли, когда она остановилась перед Аделью, вновь бледной, как полотно рубашки. Изабелла повертелась перед фрейлиной, и серебристая вуаль нежно обвилась вокруг ее стана. Адель молчала.

— Ты сегодня до странности неразговорчива. Ты все еще нездорова? — нахмурившись, спросила Изабелла.

— Хуже того, — ответила девушка, — ибо я не только нездорова, но и сердце мое разбито.

— Отчего же? — с любопытством спросила Изабелла, широко распахнув глаза.

— Кому знать, как не вам, когда мое несчастье дело ваших рук, — сказала Адель и тихо призналась в том, о чем думала: — Это вовсе не ваш отец решил отослать меня с вами. Это вы упросили его это сделать. Вы сами это придумали.

Улыбка на лице Изабеллы погасла.

— Мы обсудим это вместе с моим отцом, дорогая, а сегодня извольте праздновать.

— Что же мне праздновать? — горько ответила Адель. — Что за радостные события в нашей жизни? Вы вот-вот станете невестой человека, которого не любите, а я буду по вашей милости разлучена с тем, кого люблю. Так что же нам праздновать?

— Адель, — холодно сказала Изабелла, — мы обсудим все это в другой раз.

Но Адель не помнила себя от гнева.

— Не будет никакого другого раза, ибо я немедленно покидаю двор.

Изабелла выпрямилась:

— Я запрещаю. Мой отец тоже запретит.

— Будьте прокляты вы с вашим отцом.

Изабелла подняла руку и ударила девушку по лицу. Адель стояла, схватившись за пылающую щеку, с глазами, полными слез. Принцесса холодно улыбнулась.

— Леди Троксвуд, — сказала она. — Я все еще жду вашего мнения по поводу моего наряда. — И впилась взглядом в лицо фрейлины. — Разве я не прекрасна?

Адель, сдержав гнев, выдержала ее ненавидящий взгляд и спокойно ответила:

— Вы неподражаемы, ваше высочество.

С удовольствием отметила она бешенство, мелькнувшее в глазах Изабеллы, когда та поняла истинный смысл ее слов. Потрясенная настолько, что у нее пропал дар речи, Изабелла подхватила вуаль и отвернулась. Но не успела она сделать и шаг, как Адель, не справившись с дурнотой, горько улыбнулась, и ее вырвало прямо на серебряные башмачки принцессы.

* * *

Поднявшись на подъемный мост Кентерберийского замка, Алехандро увидел рабочих, сколачивавших трибуны на соседнем поле, где на следующий день должны были сойтись в поединке храбрые рыцари, демонстрируя перед толпой свои воинские умения. Адель рассказывала юноше о турнирах в одну из их последних ночей, подготавливая его к тому, что ему предстояло узнать.

Алехандро назвался по имени, и стражник препроводил его к капитану, который должен был знать, где король. Врач прихватил с собой сумку, а конь был оставлен у коновязи до тех пор, пока грум не получит приказ перевести его в конюшню.

— Его величество выехал из замка на учения со своими рыцарями, — сказал капитан. — Никаких аудиенций до завтра.

— Не могу ли я в таком случае увидеться с кем-нибудь из советников? Я привез подтверждение новой вспышки чумы.

От изумления у капитана отвисла челюсть.

— Святый Боже! — воскликнул он. — Понятное дело, такая новость не может ждать. Поговорите с мастером Гэддсдоном! Он врач, который следит за здоровьем младших детей его величества и только что прибыл с ними из Элтхема. Он наверняка знает, что делать.

Алехандро не без труда разыскал коллегу, с которым еще не успел познакомиться, в приемной королевских покоев и немедленно представился ему, сообщив, что привело его в замок срочное дело.

— Конечно, конечно, мастер Эрнандес! Его величество не раз хвалил ваше искусство. Большая честь познакомиться с вами.

— Ах нет, сударь, — возразил Алехандро, припомнив все правила дворцового этикета. — Это для меня встреча с вами — огромная честь.

После обмена вежливостями Алехандро немедленно выдал детальный отчет обо всех признаках появления болезни в землях, расположенных недалеко от замка, и рассказал, что знал о том, как с ней можно бороться.

— Все это я изложил в письме к королю. Думаю, он показал вам его.

— Показал, — кивнул Гэддсдон. — Но все-таки расскажите подробнее.

Он сделал вид, будто слушает, время от времени кивая, чтобы создать видимость должного внимания.

— У меня есть все причины считать, что эти случаи лишь начало новой серьезной вспышки, — наконец заключил Алехандро, — ибо в Европе чума начиналась так же, распространяясь каждый день на несколько лиг, пока не достигла океанского побережья. У меня нет оснований полагать иначе.

Гэддсдон помолчал.

— Мастер Эрнандес, — наконец изрек он, обратившись к Алехандро с тем же титулом, какой носил сам, хотя образован был куда хуже молодого врача, — мы здесь придерживаемся того мнения, что несколько не связанных между собой случаев, о которых вы сообщили, не представляют собой угрозы для жизни нашего населения и не являются причиной для беспокойства. Его величество король Эдуард желает, чтобы страна его как можно скорее вернулась к нормальной жизни, ибо доходы из-за недавних событий и так сильно снизились. Мы ведем войну, а это, насколько вам, возможно, известно, дорогое удовольствие. Боюсь, если у вас нет более веских доказательств, мы ничего не сможем поделать.

— Вымер весь монастырь! А семья, погибшая незадолго до того? Разве это не достаточно веское доказательство?

— С чего вы взяли, что монахи умерли сейчас, а не осенью?

— Там пахнет разложением.

— Любая смерть источает зловоние, в особенности в помещении. Уверен, что ни один самый тонкий нюх не уловит разницы.

— А что насчет лекарства против чумы? Смогу ли я получить позволение его величества заняться этими изысканиями?

— Его величество убежден, что сие было бы осквернением тела и надругательством над умершим. Он советовался со мной, и я сказал ему, что не слышал о подобном лекарстве и сомневаюсь в успехе ваших упражнений. Однако он намеревался подумать и сообщить вам о результате своих размышлений письмом, что, думаю, уже и сделал. Вы должны научиться терпению и спокойно ждать милостей его величества.

Тут при этих словах Алехандро кольнула одна неприятная мысль. «Он думает, будто я хочу занять его место при дворе! И из-за этого ничтожества должны погибнуть люди». Разгневанный нежеланием признать его правоту, Алехандро сухо произнес:

— Я лично поговорю с его величеством, когда он вернется.

— Разумеется, как вам будет угодно, — откликнулся Гэддсдон, — однако сами увидите: сегодня он будет занят и едва ли пожелает уделить время вашим россказням. Завтрашний день у него отведен на введение в рыцарство многих молодых людей, насколько я знаю, и вас в том числе. Вас следует поздравить, и не сомневаюсь, что вполне заслуженно. Что же касается ваших новостей, привезите новые доказательства, и вас услышат.

Алехандро не знал, как быть. Он решил разыскать Адель, чтобы та, по своему обыкновению, дала ему мудрый совет.

 

Двадцать шесть

Джейни тряхнула его за плечо.

— Что значит — Кэролайн жива?

Глаза у нее расширились, и в них читалось недоверие.

Сарин отшатнулся, испуганный неожиданным взрывом негодования. Мысли путались. Он был уверен, что она обрадуется.

— Она жива, — повторил он, надеясь, что на этот раз она отреагирует иначе. Собственный голос звучал для него будто издалека. — Мне нужно еще… что-то сделать, только никак не вспомню что… Я очень устал…

Джейни была уже возле кровати, приложившись ухом к груди Кэролайн.

— Есть сердцебиение!

Она выпрямилась и взяла почерневшую руку, нащупывая пульс. Пульс был слабый, неровный, но он все же был. Джейни и не ожидала услышать его в теле, до такой степени разрушенном болезнью.

— Мистер Сарин! — воскликнула Джейни. — Мне понадобится тут у вас кое-что. Мне понадобятся полотенца, ведро горячей воды, простое мыло и острые ножницы…

Не успела она договорить, как он ее перебил:

— Ничего этого не нужно.

Она замерла на полуслове.

— Что вы имеете в виду: не нужно? Я врач, и я знаю, что говорю…

Он посмотрел ей в лицо. Она видела, как он возвращается из полузабытья. Ее удивило, насколько острым стал его взгляд, теперь будто проникая в душу.

— Вы ничем не можете ей помочь. Это моя работа, и я почти закончил ее, когда умер мой пес…

Он опустил глаза на собаку, которую держал на руках, и снова глаза его заволокло слезами.

— Не понимаю, — сказала Джейни.

Сарин положил пса на пол и еще раз погладил голову. Пошатываясь, он поднялся, опираясь на руку Брюса, и принялся объяснять:

— Всю свою жизнь я готовился к этому дню. Он был предсказан шестьсот лет назад, когда было сказано, что чума вновь поднимется из земли и попытается обрести власть над миром.

Старик сдвинул брови.

— Потому-то я и не мог разрешить вам брать пробы. Я знал, что из этого выйдет…

В памяти всплыли воспоминания о той ночи, когда они с Кэролайн тайком пробрались на участок и взяли пробу. Джейни вспомнила свои страхи, ощущение, что за ними наблюдают… «Как же я могла отмахнуться от всего этого?!»

— О господи, это я виновата… Я же чувствовала, — простонала она.

Сарин хотел, чтобы она поняла.

— Все это время, — продолжал он бубнить, — здесь, в нашем доме — ах ты боже мой, мать ведь предупреждала! — здесь кто-то был. Кто-то, кто следил за тем, чтобы не потревожили души ушедших.

— Ушедших? — переспросила Джейни. — Не понима… Каких ушедших?

— Должно наступить время… другое время, — продолжал старик, — и мы его ждали, и вот оно наступило… Боже мой…

— Что вы имеете в виду? Кто такие «мы»? — спросила она, все больше изумляясь тому, что слышала.

Ее вопросы сбивали с толку. Она задавала их слишком быстро и напористо, и он не успевал подобрать хороший ответ. Бормотание его стало почти совсем неразборчивым, и он со страхом смотрел, как женщина, стоявшая перед ним, все больше нервничает.

Потом ему вспомнилось: книга.

— Погодите, — сказал он. — Сейчас покажу.

Он направился в свою спальню, и она последовала за ним. Он взял в руки рукопись в заплесневелом, растрескавшемся переплете и почтительно передал Джейни.

Она принялась быстро перелистывать страницы, пытаясь разобрать древний почерк, отчего он встревожился:

— Прошу вас, осторожнее. Мне дала ее мать.

Он забрал у нее книгу и сам принялся листать, до тех пор пока не остановился на каком-то месте.

— Вот, — сказал он. — Смотрите. — И он вернул ей книгу.

Пока Джейни вчитывалась в строки, написанные на потемневшей от времени странице, он принялся рассказывать. Голос его стал спокойней и приобрел уверенность:

— Последнюю запись здесь сделала моя мать. До нее была моя бабушка, до бабушки бабушкина мать. И так далее, до начала времен, когда началось первое бдение.

У трех последних женщин были фотографии. От предыдущих остались портреты — одни попроще, будто рисовал или писал ребенок, другие искусно выписанные. Под каждым изображением стояло одно только имя: Сара. На последней, черно-белой фотографии была молодая женщина. Она стояла, в платье по моде тридцатых годов, прикрыв от солнца глаза и держа на руках ребенка, без сомнения Сарина.

«Ни одного мужчины, кроме него», — подумала Джейни.

Ей показалось, будто он читает ее мысли, потому что старик тут же сказал:

— Все эти женщины, от первой и до последней, готовы были отдать жизнь за то, чтобы держать чуму в повиновении. Они охраняли секреты исцеления и ждали, когда их можно будет применить. Моя мать не нашла в жизни утешения. У нее не было дочери. Никого, кроме меня…

Джейни остановила его, положив ладонь ему на руку:

— Секреты исцеления?..

Ее вопрос сбил его. Его история и есть объяснение, догадалась Джейни. Сам он, возможно, даже не понимает смысла того, что рассказывает просто по памяти.

Он взял у нее из рук книгу и открыл в самом начале.

— Видите? — Он показал на первую страницу. — Жил-был врач. Он жил очень давно. И это была его книга. Тогда он встретился с самой первой Сарой, и она подсказала ему, как изготовить лекарство. Он записал это и передал книгу дальше. Да, все, кому переходила книга, учились у предыдущих…

И снова она перебила его:

— Тогда, значит, вам известно, как спасти Кэролайн?

Он удивился тому, что она еще не поняла этого.

— Конечно! — с воодушевлением сказал он. — Этим я и занимался, когда обнаружил, что мой пес умер. Посмотрите, здесь все записано! — Внезапно голос его дрогнул и потускнел. — Когда я нашел пса, я знал, что его забрали у меня специально, чтобы отвлечь меня от выполнения моего долга, чтобы помочь чуме одолеть нас.

— Значит, уже поздно? — спросила Джейни тоже дрогнувшим голосом.

Страдая от унижения, Сарин опустил голову:

— Не знаю… Мне очень стыдно. Это единственное, чему меня учили всю жизнь, но я, кажется, завалил экзамен.

Медленно до нее дошло, что жизнь Кэролайн целиком и полностью находится сейчас в руках этого простодушного человека, который, по-видимому, никогда не был слишком находчив, а потом годы усугубили его недостаток. В ней всколыхнулось смешанное чувство гнева и жалости к несчастному старику. Ей было жаль, что он прожил такую убогую жизнь, и ее душил гнев оттого, что тот не смог как следует сделать то единственное, что, по-видимому, придавало значение и смысл его существованию. «Осторожнее с ним, — сказала она себе. — Он нужен, чтобы спасти Кэролайн».

— Не казните себя так сурово, — ласково сказала она. — Вы еще не закончили. Нужно продолжить!

— Не могу, — ответил старик тоном испуганного ребенка.

Она поняла, что делать. Она крепко взяла его за плечи и выпрямилась во весь свой рост. Призвав на помощь все мучительные воспоминания, она сказала ему своим самым твердым, командирским голосом:

— Вы обязаны это сделать. Это я вам говорю: обязаны!

Он уставился на нее — стоявшую перед ним молодую женщину, которая приказывала ему сделать то, чего он не мог, и отозвался покорно:

— Хорошо. Я попробую, но, наверное, уже слишком поздно.

Она крепко взяла его за руку и повела туда, где их ждал Брюс, оставшийся возле постели Кэролайн.

— Брюс! — взволнованно сказала Джейни. — Сарин знает, как…

Он перебил ее, взмахнув рукой.

— Ш-ш-ш! — сказал он. — Смотри!

Он показал на Кэролайн.

Глаза у нее были открыты. Они смотрели на Джейни, которая склонилась к ее постели.

— Кэролайн? Ты меня слышишь?

— Едва ли, — сказал Брюс. — Я разговаривал с ней все это время, пока вы с Сарином занимались книгой. Она не отвечает. Она как будто в трансе.

Джейни повернулась к Сарину:

— Понимаете ли вы, что это означает?

Старик на дрожащих ногах приблизился к постели больной.

— По-моему, это означает, что пора приступить к работе.

 

Двадцать семь

Алехандро постучал в дверь покоев принцессы. Дверь распахнулась, и на пороге появилась сама Изабелла, в своем великолепном платье. Глаза ее сверкали от гнева.

Она даже рот раскрыла, увидев перед собой Алехандро.

— Ты! — прошипела она. Я думала, это пришла моя прачка, паршивая лентяйка! Однако твое появление нисколько меня не удивляет. Где же тебе быть, как не здесь, коли ты причина всех бед, и ты за это еще ответишь! — И она показала на испорченный край вуали, а потом, приподняв юбку, представила взору башмачки, на которых явно остались следы содержимого чьего-то желудка.

Так вот как его теперь здесь встречают. Еще не уняв гнев после беседы с королевским доктором, он вынужден выслушивать глупости этой ведьмы в грязных башмаках.

— Я пришел к Адели, — наконец выдавил он из себя. — Мне нужно немедленно с ней поговорить. И я не понимаю, каким образом могу быть в ответе за ваши испачканные туфли.

— Иди за мной, сейчас сам все поймешь, приказным тоном сказала принцесса, и Алехандро последовал за ней в глубь покоев, где были спальни. — Вот твоя любовница, — ткнула она рукой, встав в дверном проеме. — Ей сейчас плохо, и это твоя вина.

Алехандро не понял, что она имеет в виду, но в спальне под балдахином лежала Адель, бледная и бесчувственная. Алехандро бросился к своей возлюбленной, а принцесса в ярости заходила по комнате, то и дело всплескивая руками:

— Я любила ее как сестру, считала ее лучшей подругой, а она меня предала, оставила тогда, когда я больше всего в ней нуждаюсь. Она пригрозила покинуть двор, потому что любит тебя, тебя, кто виноват в ее несчастьях! Где же ее верность мне? Ее преданность королевскому дому? Значит, она никогда не любила меня так, как я ее?

Ее патетическая речь значила для Алехандро не более чем жужжание мухи, лишь отвлекая и раздражая. Он склонился к Адели, со всем вниманием изучая ее лицо. И только когда до слуха его долетело «похотливый негодник» и «деликатное положение», он наконец обратил внимание на то, что за спиной у него кто-то есть. Резко оглянувшись, он перебил принцессу:

— Что вы сказали о ее положении?

— Вы шутите, месье. Здесь врач вы. Адель ждет ребенка. И она заявляет, что этот ребенок ваш.

Алехандро поднялся с колен и повернулся к принцессе:

— Она ждет ребенка?

— Ну да, — ответила вместо Изабеллы нянька, которая со страхом посматривала на врача, в чьем лице явно читались его чувства. — Я про это ей и сказала.

Она взяла его за руку и осторожно отвела в сторону, подальше от Изабеллы, подальше от бурного гнева. Спокойно она положила его ладонь на живот Адели:

— Пощупайте, какой мягкий. Ребенок родится зимой.

Лицо Алехандро исполнилось скорби.

— Спасибо, добрая женщина. Я не сомневаюсь в том, что ты не ошиблась, но, боюсь, причина ее недомогания в другом.

Нежно он взял Адель за подбородок, приподнял его и показал на небольшой, но хорошо заметный синяк у нее на шее. Кэт, которая пряталась все это время за креслом, и видела всю сцену, бросилась к Алехандро, который едва успел раскрыть руки, принимая ее в свои объятия.

— Ах, доктор, — заплакала девочка. — Пожалуйста, вылечи ее! Вылечи, как ты вылечил меня!

Изабелла и нянька, обе, потрясенные неожиданным признанием девочки, застыли, повернувшись к Алехандро в ожидании объяснений.

— Вылечил ее? Я не ослышалась? — сказала Изабелла.

Она резко повернулась к Кэт:

— Значит, ты была больна? Значит, ты принесла сюда заразу?

Алехандро стоял молча, не зная, что можно сказать, а что нет. Изабелла была слишком взволнована, и он не знал, услышит ли она в таком состоянии голос разума.

Однако Кэт ничего не боялась.

— Да! — крикнула она. — Да, да! Я была больна две недели, и они давали мне какое-то ужасное на вкус лекарство, и вот же смотри сама, я здорова!

Изабелла оглянулась на Алехандро:

— Они? Кто такие «они»?

Он опустил голову и тихо ответил:

— Мы с Аделью. Это случилось во время поездки Кэт к матери. Девочка там заразилась. Но нам рассказали, как исцелить чуму, и мы нашли лекарство. Благодаря ему мы смогли спасти девочке жизнь. Потому и задержались.

— Адель знала и ничего мне не рассказала!

Изабелла посмотрела на фрейлину, подругу своего детства, которая лежала перед ней, беспомощная, и задохнулась от подступивших к горлу рыданий. С глазами полными слез повернулась она к Алехандро:

— Это ты велел ей молчать?

— Мы приняли это решение оба. Мы боялись за безопасность девочки.

Лицо Изабеллы исказилось от боли.

— Какая жестокость, какое двуличие, — с горечью сказала она. Потом вновь повернулась к Алехандро, и на этот раз ее прекрасное лицо было бледно, как у Адели. — Правильно сделали, что промолчали. Знай отец про болезнь, он ни за что не позволил бы Кэт вернуться. А сейчас, боюсь, мне придется пойти и спросить у него, что делать. — Она взглянула на Кэт и строго сказала: — Оставайся здесь до тех пор, пока не получишь разрешения.

Нянька, которая слушала их, потеряв дар речи от изумления, наконец обрела голос:

— Так вы можете вылечить леди Адель?

— Одному Богу известно, могу или нет, добрая женщина. Боюсь, как бы не было слишком поздно. Я жизнь отдам, только бы она снова встала на ноги.

И, повернувшись к возлюбленной, Алехандро нежно положил ладонь на ее живот:

— Но, боюсь, ребенка спасти не удастся. Эта болезнь ничего не щадит.

Он огляделся в поисках какого-нибудь сосуда, чтобы принести во дворец драгоценной воды из источника, и увидел большую бутыль, где хранилась вода Изабеллы, надушенная запахом ее любимой сирени. Он опрокинул бутыль, вылив ее содержимое на каменный пол.

— Может быть, эта дрянь перебьет дурной запах, который тут стоит, — сказал он со злостью. — А бутыль нужна мне, чтобы принести из источника воды, которая входит в состав лекарства. Я не захватил с собой всего, что может понадобиться. Но буду скакать во весь опор и сразу же вернусь.

И прежде, чем открыть дверь, он повернулся к принцессе, чьи глаза застилали слезы:

— Молите Бога, чтобы она выжила и смогла зачать другого ребенка.

* * *

Алехандро опрометью выскочил из покоев принцессы, и все ее фрейлины принялись наперебой обсуждать это необыкновенное событие. Вскоре на пороге появилась сама Изабелла и прикрыла за собой дверь спальни Адели, где остались ждать Кэт и нянька.

— Едва только женщине станет не по себе, как мужчины бегут сломя голову, — сказала она, пожимая плечами. — Даже наш высокоученый доктор! — И предостерегла фрейлин: — Никому ни о чем ни слова за пределами этих стен. В такой важный день, как сегодняшний, я не желаю ни огорчать отца, ни ставить в неловкое положение Адель. И буду в высшей степени недовольна, если мои личные дела станут объектом праздных сплетен. А теперь ступайте, займитесь делом и забудьте о том, что здесь видели!

Когда принцесса вновь вошла в спальню, Кэт и нянька, обнявшись, сидели на скамье возле окна, плакали и утешали друг друга. Стараясь не приближаться к фрейлине, Изабелла подошла к окну. Голосом тусклым и мрачным она спросила у няньки:

— Было ли тебе известно о предательстве Адели?

Нянька испуганно отвечала:

— Принцесса, клянусь спасением души, я ничего не знала!

Ее слова подтвердила Кэт:

— О моей болезни знали только я, доктор и Адель.

— Оставайся здесь с ними и следи за ребенком, — сказала принцесса женщине, которая ухаживала за ней с самого ее рождения, бросив грозный взгляд на испуганную старуху. — Когда врач вернется, будешь ему помогать. Я велю моим фрейлинам уйти из этих покоев, но не собираюсь открывать причину. Думаю, им лучше и не знать, так что ты придержи язык. Если и ты заразишься, будем считать, что тебя покарал Господь. И посмотрим, что еще на сей счет скажет мой отец.

Из шкатулки на каминной доске она достала ключ, вышла и заперла за собой дверь.

 

Двадцать восемь

Брюс и Джейни сделали все, что им велел Сарин, шаг за шагом выполнявший обряд. Одно за другим он брал все, что лежало на маленьком столике возле постели. Остался один последний предмет. Несмотря на всю кажущуюся нелепость действий и отвратительные запахи, исходившие от его примочек и снадобий, ни Брюс, ни Джейни не задали ни одного вопроса. Иногда они лишь переглядывались, но исполняли все в точности, как им было сказано. Будто завороженная, смотрела Джейни на слабого, тщедушного старика, который сумел подняться выше собственных страхов и боли и виртуозно исполнял свое дело, чтобы спасти жизнь почти безнадежной больной.

Однако, когда догорели свечи и поднялось солнце, он сделал почти все, что мог, а Кэролайн, чьи глаза оставались открытыми, хотя временами и моргала, но лежала недвижно, как прежде. К прискорбию всех находившихся в комнате, приходилось признать, что ее состояние если и улучшилось, то ненамного.

Когда Сарин снова плюхнулся в свое кресло, Джейни прочла в его лице стыд и отчаяние.

— Кажется, не получилось, — проговорил он. — Не понимаю, в чем дело…

— Но вы не закончили? — с тревогой спросила Джейни. — Еще не закончили?

Он невыносимо устал. Тело болело, и единственное, чего ему сейчас хотелось, так это лечь, и если бы на его месте сейчас не лежала Кэролайн, он сам вытянулся бы в постели. «Так бы лег и уснул, — мечтательно подумал он. — Как хорошо спать!» Но он все же сумел через силу отрицательно покачать головой. Нет, не закончил.

— Осталось только одно, — сказал он, прикрыв глаза. — Но мне нужно сделать передышку…

Когда он приступал к делу, он чувствовал в себе необыкновенную силу, которая так нужна ему была сейчас, пусть бы самую малость, чтобы закончить начатое.

— Всего одну минуту, и закончим.

Джейни молча бросила на Брюса встревоженный взгляд. Протянув руку, она тронула Сарина за плечо:

— Мистер Сарин… Мне кажется… Не будем останавливаться, осталось только одно действие. Вы потом будете отдыхать сколько захотите, и никто вам не помешает.

Сарин не отозвался.

— Мистер Сарин, — сказала она, снова трогая его за плечо.

* * *

Он уплывал. Он почувствовал прикосновение. Но прикосновение было кратким, и он забыл о нем. Он был в поле, он весело бежал к матери, которая собирала в передник травы. Солнце поднялось высоко и ярко светило в чистом небе. Стояло лето, и жизнь была прекрасна. Над травой кружились пчелы и насекомые, и он протянул руки, стараясь поймать летевшую белую бабочку. Он накрыл ее с обеих сторон ладонями и со счастливым смехом помчался показывать матери, крича, чтобы та остановилась и посмотрела, что у него есть. Он открыл руки, и бабочка взлетела, медленно, будто не понимая, что ее выпустили из неволи.

Мать улыбнулась и засмеялась, радуясь его счастью. Она была молода и прекрасна, и в глазах ее была только любовь, и вся ее любовь принадлежала ему. Она подхватила его и закружила, и маленькие его ножки летели, поднимая легкий, теплый ветерок. Он закрыл глаза, и яркий свет солнца пробился сквозь веки, наполнив сознание мягким светом.

Это был самый белый свет, какой он только помнил, свет чистой радости, и он отдался ему без остатка.

* * *

Джейни сильнее встряхнула его за плечо.

— Мистер Сарин! — позвала она.

 

Двадцать девять

Алехандро мчался по сельской дороге, распугивая проезжих, имевших несчастье оказаться у него на пути. Безжалостно он нахлестывал коня и очень быстро добрался до того места, достичь которого можно было лишь за полдня. Не прошло трех часов, как он снова увидел на лугу два кривых дуба с переплетенными кронами. Конь отчаянно захрапел, с него клочьями летела пена, но Алехандро думал лишь об одном — как быстрее попасть к источнику. Яростно он закричал заартачившемуся животному:

— Если твое сердце разорвется от бега, я найду другого коня. Но где мне найти другую Адель!

Не сворачивая с тропы, которая вела на лесную просеку, Алехандро направил коня между двумя дубами. Едва подъехав к домику, он соскочил на землю и замер, остолбенев. Горячий ключ, который бил тут, когда они попали сюда в первый раз, пересох, и на месте дымящихся струй осталась лишь жидкая грязь, издававшая запах серы, благодаря чему он понял, что не ошибся местом. Стремглав бросился он назад, достал из седельной сумки свою тетрадь и принялся листать страницы в поисках рецепта лекарства для Адели.

Он понял, что старуха здесь, прежде, чем ее увидел. Как ни легки были ее шаги по каменной дорожке, но он услышал.

Он оглянулся, и она улыбнулась ему:

— Ты опять приехал за моими подсказками, лекарь?

На плечах ее была та же красная шаль, и он догадался, что именно ее встретил в городе.

— Как так может быть, — в ярости воскликнул он, — что недавно ты была в Лондоне и вот уже здесь? Не слишком ли быстро ты ходишь для старухи?

— Разве у тебя есть время для праздной болтовни? Не лучше ли нам сразу перейти к делу, ради которого ты сюда мчался, не жалея коня?

Она повернулась и скрылась в доме, а когда вышла, то в руках у нее была бутыль мутной желтоватой жидкости, которую она отдала Алехандро. Он бросил тетрадь и схватил бутыль.

— А где же прах мертвых?

— У меня осталось совсем немного. Ты приехал, как раз когда я готовила следующую порцию. Вот тебе до завтра.

Она вручила ему крохотный мешочек, который он тотчас же открыл и заглянул. Увидев, сколько там порошка, он в недоумении уставился на матушку Сару.

— Но как же? Тут ведь почти ничего нет! Как же я тогда вылечу мою возлюбленную?

С горечью посмотрела она на него:

— Как ты справишься, я не знаю. Не урони ни крошки. Не давай выплевывать. Все, что сейчас лежит здесь, должно попасть внутрь.

Его охватило дурное предчувствие. «Ничего не получится», — мрачно подумал он. Мысль эта будто придавила его, и под ее тяжестью он зашатался. Матушка Сара положила ладонь ему на руку, и, хотя она и не пыталась его поддержать, ему стало легче и он снова ощутил под ногами твердую почву.

Слова ее, столь же ласковые, как прикосновение, придали ему сил. Теперь она стала не строгой наставницей, какой была только что, а доброй старушкой.

— Тебе хватит сил сделать то, что нужно. Силы не могут подвести, когда они понадобятся тебе на самом деле. Но повторю еще раз: ты должен быть готов принять то, чего не можешь осмыслить. В жизни редко все идет так, как мы ждем. Заклинаю: не пытайся справиться один. Чтобы спасти эту жизнь, тебе потребуется помощь.

Он смотрел на то, что держал в руках, ибо в этих вещах была сейчас вся его надежда спасти ту, которую он любил. Он поднял голову и посмотрел в глаза матушке Саре.

— Удастся ли мне ее исцелить?

«Как я могу ему признаться в том, что сама этого не знаю? Без его веры поможет ли лечение так же, или же оно потеряет часть своей силы?»

Она опустила глаза, не желая встречаться с ним взглядом, боясь, что скажет неправду.

— Я в тебя верю. А теперь иди и работай. Создай свое волшебное зелье. Больше мне нечем тебе помочь.

Когда он, вскочив в седло, помчался обратно, она заметила брошенную в траву его книгу в кожаном переплете и подумала, не последовать ли за ним, чтобы вернуть ее.

«Не стоит», — сказала она себе, поразмыслив. Справится он или нет, пусть сделает это сам, без подсказок. Старуха подняла книгу и отнесла в дом, где села читать то, что там было написано. Закончив, она решила, что этим записям лучше остаться у нее.

* * *

Поздним вечером, когда вернулся Алехандро, замок оказался почти пуст. Двери в покои Изабеллы охранял страж, а когда Алехандро вошел, появился слуга, который передал ему ключ и тотчас спешно исчез, не желая ничего знать о том, что происходит внутри.

Войдя в гостиную, Алехандро увидел, что и она тоже пуста. Вспомнив, что король дает сегодня обед в честь прибытия нового архиепископа, молодой человек решил, что придворные дамы все ушли в большой зал. Как непременно пошли бы туда и они с Аделью. «Ну, вот и хорошо, — сказал он себе. — Никто не будет мешать».

Едва ключ повернулся в замке, Кэт и нянька бросились к Алехандро. Пока он раскладывал на столе то, что привез, нянька рассказала ему о том, что произошло здесь в его отсутствие, а также, что приказала фрейлинам Изабелла и что удалось подслушать, приложив ухо к запертой двери.

— Что с Аделью? — с тревогой спросил он.

— Стонет, мечется и не приходит в себя. У нее началось кровотечение, так что, боюсь, ребенка она потеряла.

Боль утраты пронзила его, будто стрела, пронзившая сердце Мэттьюза в Виндзоре по его приказу.

— Возьми эту бутыль, — с усилием выговорил он, и голос у него дрогнул, — и этот мешочек с порошком и найди подходящий сосуд, где их можно хорошенько перемешать.

Он вручил ей бутыль и мешочек.

— Смотри не урони ни крупицы. Боюсь, нам и так не хватит. Не знаю даже, достаточно ли этого порошка, чтобы получить хотя бы одну дозу.

Вскоре нянька вернулась, морщась и держа в руках миску с желтоватой вонючей кашицей.

Осторожно Алехандро салфеткой отер лоб возлюбленной и взял миску у няньки из рук. Он взглянул на мерзкое месиво, и мысль о том, что сейчас он попытается влить его Адели в рот, показалась ему отвратительной. Склонившись к девушке, он шепнул ей на ухо:

— Когда ты поднимешься, любовь моя, мы отпразднуем твое выздоровление самыми роскошными яствами, и ты забудешь этот мерзостный вкус. А сейчас… сейчас ты должна проглотить это без разговоров.

Повернувшись к няньке, он приказал:

— Придется тебе помочь мне. Я суку ложку со снадобьем в рот, а ты сразу зажми его. Что бы Адель ни делала, не отпускай, пока она это не проглотит. Нельзя потерять ни капли.

Нянька испуганно кивнула.

— Готова? — спросил Алехандро.

Она снова кивнула, и Алехандро зачерпнул ложку отвратительного зелья и положил в рот Адель. Вдвоем с нянькой они зажали ей рот и нос. Адель рвалась у них из рук с неожиданной для нее силой. Старая нянька не смогла справиться с ней, даже с больной, и вскоре Адель удалось оттолкнуть ее.

Едва нянькина рука перестала зажимать рот, как Адель немедленно выплюнула снадобье, и лишь несколько мелких крупинок осталось на языке. Капля желтой слюны сорвалась с ее губ и упала на белое полотно рубашки.

— Попытаемся еще раз, — сказал Алехандро.

На этот раз им удалось заставить ее проглотить лекарство, но не прошло и минуты, как ее вырвало на покрывало. В отчаянии Алехандро сорвал его и отшвырнул в сторону. Тонкая рубашка промокла от пота, облепив маленькое, изящное тело Адели. Он вспомнил, когда в последний раз видел ее почти обнаженной. «Наверное, тогда и был зачат этот ребенок», — подумал он, и сердце его заныло.

Снова и снова они вливали ей в рот желтоватую кашицу, а она, бессознательно сопротивляясь, сводила все их усилия на нет. В отчаянии он отправлял ей в рот ложку за ложкой, но стоило ему убрать руку, как организм исторгал содержимое прочь.

Наконец он без сил рухнул на стул возле ее постели, понимая, что потерпел поражение. Он сидел рядом с девушкой, беспомощно ожидая чуда, надеясь вопреки всякой логике, что каким-нибудь образом она справится с болезнью. Он держал ее за руку, чувствуя, каким жаром она горит, и силой своей любви к ней пытался заставить ее вернуться.

Луна стала клониться к закату, когда Адель, вздохнув в последний раз, вытянулась на постели, и страдания ее сменились смертным покоем. Долго сидел он с ней рядом, прижимая к груди Кэт, одинокий, как прежде, с разбитым сердцем.

 

Тридцать

Розов вместе с измученными биокопами шел в гору коротким путем, чтобы еще раз начать прочесывать те же самые улочки. Ни одна наводка из тех, что давали им испуганные жители, не осталась без внимания, однако успеха не принесла: информация была, а женщины не было. Они даже задержали было двоих бродяг, но потом отпустили, не видя никакого толку держать их в камере. Розов почти был уверен, что один из оборванцев пытается водить его за нос и хочет направить поиски в противоположном направлении. Сначала Розов решил было продержать бродягу подольше и допросить еще раз, но тот с виду явно им не подходил. Он был тощий, как тот, кого они искали по свидетельскому описанию, однако слишком хлипкий, с ревматическими руками, так что вряд ли ему удалось бы везти в гору тяжелую тележку. Розов заметил, как тот пошатывается и передвигается с трудом. «Наверное, пьяный, — решил Розов, — и страдает циррозом». Нехотя, но он все же велел отпустить задержанного.

Вдобавок ко всем неприятностям пора было дать отдохнуть полицейским, которым было запрещено ходить в зеленых скафандрах дольше восьми часов без перерыва. «Чертовы коалиционные правила, — в отчаянии ругался себе под нос лейтенант, глядя, как полицейские снимают тяжелое обмундирование. — Паршивые рыцари ходили в своих паршивых доспехах столько, сколько нужно было их паршивому королю!»

Так что, когда закончился предусмотренный контрактом перерыв, они начали там, где закончили, только вот след к тому времени успел остыть. По пути у них не осталось ни одного отпечатка колес или подошв, ни единого обрывка газеты, который бы они не обследовали. Они осмотрели каждый подозрительный камешек, проверяя, не перевернулся ли он оттого, что здесь прошел бродяжка с коляской. «Видимо, они прячутся в одном из этих домов», — решил Розов, исследуя взглядом ряд аккуратных домиков, расположившихся по обеим сторонам холма, однако при дальнейшем рассмотрении мысль эта ему самому показалась нелепой. Укрывание бродяг считалось делом в высшей степени предосудительным, и Розов не сомневался, что, хотя оно не было противозаконным, мало кто отважился бы на такое. Они все-таки обыскали несколько близлежащих домов, перепугав жителей, но никого не нашли.

Он не был уверен даже и в том, что те двое, кого они искали, знали о преследовании. Жизнь первого, или первой, бродяжки от рождения, велась на грани или за гранью «нормы», и он, или она, понятия не имели о ее сложностях. Вторая была, скорее всего, тяжело больна и, значит, совершенно беспомощна, а может быть, даже уже мертва. Как обидно, если она умерла, такая молодая, красивая женщина! Розов считал маловероятным, чтобы человек, который вез тележку, заметил, что лежавшая в беспамятстве пассажирка мертва или чтобы ему хватило ума хотя бы этим поинтересоваться. Однако выбора не было. Знали те двое о нем или нет, ему предстояло найти их, проверить, а потом решать, что с ними делать. Безопасность многих людей зависела от того, чем закончатся его поиски.

Так что на исходе ночи Розов вел своих усталых, измученных полицейских снова наверх, к тому самому участку, где терялись следы колес. Он велел людям разбиться на две группы и одну отправил в обход с западной стороны, другую с восточной. Когда они двинулись с места, из-за горизонта показалось солнце. Ночь выпала слишком долгой, так что Розов, взглянув на небо, пожелал им хорошего дня.

* * *

Они стояли перед стариком по обе стороны кресла, как парочка испуганных родителей.

Брюс приподнял веко, и зрачок не отреагировал на свет.

— Он отключился, — сказал Брюс. — Будто раз — и повернул рубильник. Не знаю, что делать.

— Я тоже не знаю, но думаю, мы должны пойти и попытаться закончить сами.

— Может, все-таки подождем, пока он проснется? Он же сказал, ему просто нужно немного отдохнуть.

— Кто знает, что он скажет, когда выспится. Все это время он будто то и дело терял рассудок, — сказала Джейни.

Она посмотрела на Кэролайн, перевела взгляд на Брюса, и он прочел в ее глазах настойчивую решимость.

— Книга у нас, — напомнила она. — Он сам все время сверялся по ней. Там у него все рецепты. Он сказал, осталось последнее действие, и мы прекрасно прочтем, что делать. Ведь и он только это и делал. Читал и все. — Голос ее от волнения дрогнул. — Ведь он же не волшебник!

— Джейни, мы же не хотим напортачить в спешке. Что, если где-нибудь сделаем ошибку? — Он вдруг притих и уставился на то, что лежало на столике.

— Ты о чем? — спросила она.

Брюс показал на столик:

— Здесь осталось два предмета.

На столе стояла бутылочка с мутной, желтоватой жидкостью, заткнутая старой, растрескавшейся пробкой. Рядом с ней лежал мешочек, по-видимому с порошком.

— И порошка, и воды всего ничего. Что, если мы ошибемся?

— Если дряхлый старик не боится ошибиться, то с какой стати мы сделаем ошибку? Ради бога, ведь он только читать и умеет.

Она взяла в руки книгу и посмотрела на раскрытые страницы. На пожелтевшей бумаге можно было прочесть две записи. Одна из них — древняя, выцветшая и начертанная тонкими линиями. Пробежавшись по ней глазами, Джейни перепугалась.

— Господи, наверное, ты прав… Тут часть, кажется, по-французски…

Потом она обратила внимание на вторую запись, явно сделанную относительно недавно. Почерк был мелкий, но разборчивый, написано было по-английски, и текст располагался вокруг старофранцузского. Присмотревшись, Джейни нашла похожие слова.

— Кажется, здесь перевод, — сказала она.

С вновь затеплившейся надеждой она принялась читать то, что было написано мелким почерком, и оказалось, что это была инструкция к тому, что они уже сделали. Все больше и больше волнуясь, Джейни ткнула пальцем в последний абзац:

— Смотри. Вот тут мы и остановились.

Брюс заглянул ей через плечо.

— Плоть и кости давно умершего, — прочел он вслух. — Шерсть собаки…

Джейни вручила ему тетрадь и взяла со стола мешочек. Едва она потянула шнурок, из него полетела пыль. Джейни понюхала, отвернулась и отчаянно чихнула.

— Ну и вонища. — Она сморщилась и потерла нос.

Но потом вдруг просияла:

— Ты знаешь, что это такое? Это «шерсть укусившей тебя собаки»! Антитела! Это действительно может сработать!

— Господи Иисусе… Ты права, Джейни.

Брюс заглянул в книгу и снова перечел тот же абзац. Глаза у него заблестели.

— Ладно, давай попробуем! Здесь написано, что нужно смешать воду и порошок. Далее: сначала часть этого должны принять мы. Написано: «дабы уберечься от разрушительного действа заразы»…

— Сейчас я найду в кухне какую-нибудь миску.

Оставив Брюса читать дальше, Джейни бегом бросилась в кухню и через минуту вернулась с ложкой и мисочкой.

— Ну вот, — сказала она, — так как будем смешивать? В каких пропорциях?

— Погоди. Я как раз дошел до этого места…

Брюс снова принялся читать вслух:

— Смешать четыре щепотки порошка и полпригоршни воды…

— Четыре щепотки? Полпригоршни?!

— Джейни, я же не придумываю! Вот тут так и написано. — Он протянул ей книгу. — Если хочешь, прочти сама.

— Нет, конечно. Я верю. Я теперь уже всему верю.

Дрожащей рукой она насыпала в миску немного порошка, прикинула, согнув палец, достаточно или нет, и решила, что достаточно. Потом попыталась вытащить пробку, но древняя пробка треснула, и пришлось доставать ее ногтем. Потом Джейни отмерила в ладонь мутной, желтоватой воды, которая пахла болотом, и вылила в миску. Взяла ложку, перемешала, и получилась жидковатая кашица, похожая на кукурузное тесто.

— Сколько мы ее должны принять?

Он еще раз пробежал страницу глазами:

— Не написано.

— Значит, можем и сами догадаться. Ладно, съедим по ложке.

Она набрала неполную ложку кашицы и протянула Брюсу.

— Открой рот, — сказала она.

Он подозрительно покосился на кашицу и поднял на Джейни неуверенный взгляд.

— Открывай, — сказал а она твердо и, когда Брюс открыл рот, решительно сунула ложку.

— М-м, — замычал он.

С трудом проглотив кашицу, он отер губы.

— Эта гадость похожа на жидкого скунса! — И, схватившись за живот, добавил: — Вот не знаю, удержится она здесь или нет.

Зажав нос, Джейни проглотила свою порцию. На вкус кашка оказалась точь-в-точь такой, как и сказал Брюс, и к тому же горькой.

— Кошмар, — с трудом проговорила Джейни. — А что, если Кэролайн вырвет?

— По-моему, нам сначала нужно еще умудриться впихнуть это в нее. Не уверен, что она сможет это выпить. Даже если бы у нас был шприц, все равно бы не помогло. Крупинки слишком большие. А она должна проглотить.

Брюс еще раз перемешал кашицу, зачерпнул и попытался дать Кэролайн. Потыкал кончиком ложки ей в губы в надежде, что она их откроет, но губы не разомкнулись. После нескольких бесплодных попыток Брюс поднял на Джейни глаза:

— По-моему, так ничего не получится.

— Дай-ка я попробую.

Джейни согнала его со стула, села и взяла у него из рук миску и ложку.

— Давай, Кэролайн, — сказала она. — Это я. Открой рот.

Однако способ, каким кормят младенцев, не сработал со взрослым, тяжелобольным человеком. Рот оставался крепко закрытым.

— Может, у Сарина есть воронка, — сказал Брюс. — Пойду посмотрю.

Он вернулся с пустыми руками:

— Не нашел. Придется его разбудить.

Джейни кивнула. Она знала, что ждать больше нельзя.

Брюс осторожно тронул Сарина за плечо, собираясь встряхнуть, но едва лишь коснулся его, как понял, что старика больше нет. Он был еще теплый, но энергия, жизненная сила, которая и составляла его существо, покинула тело. Только оболочка и осталась в кресле. Брюс медленно убрал руку.

— Джейни, — тихо сказал Брюс. — Он умер.

Она распрямилась, встала и подошла. Взяла Сарина за руку и поискала пульс.

— Вот теперь мы и впрямь все должны сделать сами.

Они постояли над ним, прощаясь.

— Он заслужил большего, — вздохнула Джейни. — Но сейчас…

— Да, — сказал Брюс. — Нужно закончить дело. А мне все еще нужна воронка.

Еще раз обыскав кухню, они не нашли ни воронки, ни чего-нибудь, что могло бы сойти за нее. Тогда Джейни пришла в голову другая мысль.

— Сделаем воронку из бумаги. Когда я была маленькой, мы так украшали торты. Закроем сверху и выдавим, как крем из трубочки.

Однако жидкая кашица не держалась в бумажной трубке и тотчас же вытекала.

Неожиданно Брюс хлопнул себя по лбу:

— Черт побери! Как это я раньше не подумал!

— Ты о чем?

— У меня же в машине кондиционер, а там есть конденсатная трубка. Ее можно ввести, как зонд, и влить кашку прямиком в желудок.

И не успела Джейни что-то сказать, как он молнией метнулся к двери. Когда он был уже почти возле машины, внимание его привлекло какое-то движение вдалеке. Брюс остановился и вгляделся в утренние редевшие сумерки.

Задыхаясь, стремглав он бросился под защитой деревьев назад и окликнул Джейни, которая вытирала в этот момент лоб Кэролайн. Подняв голову, она увидела, как он машет ей, чтобы она шла за ним. Отложив салфетку, Джейни поднялась и вышла из дома.

— О нет! — сказала она, разглядев вдалеке зеленые комбинезоны. — Как они нас обнаружили? Откуда они узнали?

— Понятия не имею, — ответил он, — но, по-моему, пора хватать Кэролайн и убираться отсюда.

— И куда же мы уберемся?

— Можно попробовать ко мне. Надеюсь, нас там пока никто не ждет.

— А как быть с Тедом?

— Оставим здесь вместе с Сарином и его собакой. Джейни, мы должны сжечь этот дом. Здесь, похоже, полно заразы.

Она подняла на него взгляд, мрачно подумав, закончится это когда-нибудь или нет.

— Хорошо, — сказала она. — Давай попробуем.

 

Тридцать один

Нянька в спальне Изабеллы отошла плакать к окну, как вдруг снаружи донеслись звуки общего веселья. Смахнув слезы, нянька выглянула посмотреть. Двери дворца открылись, и в темный двор, освещенный факелами, потоком хлынули рыцари и придворные дамы. Нянька слушала громкий смех и стук деревянных каблуков по каменной мостовой, смотрела, как господа пьяно взмахивают руками и пьяно целуются. И невинное веселье показалось ей, стоявшей в скорбной тишине возле смертного ложа, едва ли не богохульством.

Потом она увидела короля и королеву, прощавшихся с гостями до завтрашнего утра, когда должен был начаться турнир. Подле короля стоял Черный принц, а Изабеллы нигде не было видно.

— Ах ты Господи Святый Боже! — воскликнула нянька и прикрыла ладонью рот.

Стремглав она метнулась назад в глубину комнаты, где возле постели Адели сидели, утешая друг друга, Алехандро и Кэт. Нянька тряхнула врача за плечо:

— Обед закончился! Боюсь, принцесса вот-вот будет здесь!

Не успела она договорить эти слова, как дверь в спальню открылась и в комнате появилась Изабелла, не снявшая даже еще своего пышного одеяния. Окинув комнату взглядом, она ахнула и, не сказав ни слова, повернулась и закрыла за собой дверь в гостиную. Потом снова повернулась к постели и подошла, ступая почти неслышно, испуганно сомкнув руки.

Адель лежала на огромной постели, где казалась крохотной, среди смятых и скомканных простыней. Ее мокрые от пота медные волосы разметались по подушке, рубашка прилипла к телу, а дух ее, нежный и благородный, отошел в иной мир, испарился. Изабелла приблизилась к бренным останкам, и глаза ее наполнились слезами.

— Ах бедный, добрый мой друг, где же твоя красота… Никогда я не почувствую больше душевного твоего тепла… Как же я браню теперь себя за свой жестокий, не заслуженный тобою отказ на твою просьбу… Что же я с тобой сделала?

По щекам у нее потекли слезы, скоро плач перешел в рыдания, и принцесса, закрыв лицо руками, горько заплакала в голос.

«Нельзя, чтобы ее услышала королевская стража, пока я не придумал, как быть», — в отчаянии подумал Алехандро. Ласково отстранив Кэт, он поднялся и сказал:

— Ваше высочество, прошу вас, выслушайте меня. Подождите плакать… Слезами ей не поможешь…

Принцесса пошатнулась, ничего не видя сквозь слезы, и Алехандро протянул руку, чтобы ее поддержать.

К его изумлению, едва он коснулся ее плеча, как Изабелла упала к нему в объятия, прижавшись к его груди, и слезы закапали ему на рубашку.

— Что мне делать? Что мне делать? — рыдала она. — Ее больше нет, моей любимой подруги, моей доброй наперсницы! Я думала все исправить, но теперь у меня жестоко отняли самую возможность. Почему ты ее не спас?

— Ваше высочество, — сказал он умоляюще, — вы должны успокоиться. Вы обязаны помнить о риске, какому себя подвергаете… Я сделал все, что мог…

— Этого оказалось мало! О, подруга моя дорогая… Не может быть…

Она вцепилась в его рубашку и вытерла ею слезы. Алехандро напрягся, когда почувствовал, как принцесса расстегнула сначала одну пуговицу, потом вторую, а через минуту она прижималась щекой к его обнаженной груди. И вдруг она в ужасе оторвалась от него, широко распахнутыми глазами вперившись в красный круглый шрам, оставшийся после встречи с монахами в Арагоне.

Едва слышным шепотом она выговорила проклятие и отшатнулась, затаив дыхание.

— Мне доводилось видеть раньше такие шрамы… На картинах, — сказала она, высвободившись из его рук и медленно отстранившись. — Это клеймо, каким метят евреев, не так ли?

Он стоял неподвижно, и ворот рубахи был предательски открыт. Наконец обман его был обнаружен, и Алехандро похолодел от страха.

— Твое молчание говорит против тебя, — сказала Изабелла, и голос ее дрогнул от гнева. — Теперь я понимаю, почему в твоем присутствии мне всегда становилось не по себе. Как же я раньше не догадалась! Ты мастерский лжец, лекарь, ты удивительный лицедей, и ложью и хитростью ты сумел завоевать доверие моего отца. Однако вот она, твоя неприкрытая суть! Больше тебе не спрятаться под благородным обличьем! Ты всего лишь навсего презренный еврей, — прошипела она, стиснув зубы. — Ты посмел проникнуть в мой дом, есть за одним столом с королем, прикасаться к тому, к чему прикасаются мои руки…

Она взглянула на свои руки и потрясла ими так, словно желая стряхнуть с них прикосновения к нему, а потом отерла о юбку.

— Ты погубил мою любимую подругу. Ты отнял у меня ее преданность и разбил ее сердце! Она умерла, и вместе с ней умерла часть меня! Клянусь своими будущими детьми, что я не дам тебе жить спокойно и буду преследовать тебя до конца твоих дней! Твой обман обернется против тебя, и, клянусь, я заставлю тебя страдать!

Подобрав свои обширные юбки, принцесса принялась звать на помощь и бегом кинулась вон из спальни.

Он снова взглянул на Адель и думал лишь о том, как она обнимала его, как он чувствовал ее дыхание. Будто бы это происходило сто лет назад, а сейчас он был здесь чужой и все ему было чужое. «Это сон, — подумал он. — Если я сейчас протяну руку, то здесь не окажется никакой кровати. Эти вопли тоже всего лишь кошмарный сон, и он скоро закончится, и я вздохну свободно. Адель проснется, и мы вместе с ней уедем из этой страны куда-нибудь далеко, где нас никто не знает и где нет никакой чумы…»

От этих мыслей его оторвала Кэт, настойчиво дергая за рукав:

— Доктор… Доктор… Вам нужно бежать. Сейчас сестра приведет гвардейцев, и вас точно сожгут… Еврей вы или нет, не знаю, но вы хороший человек, и Адель вас любила. И я тоже вас люблю, доктор, и не хочу потерять… Пожалуйста, прошу вас…

Он опустил глаза и встретил ее умоляющий взгляд.

— Да, мне нужно бежать, — безучастно сказал он. — Нужно бежать…

Она снова дернула его за рукав.

— Поторопитесь, нет времени, — в отчаянии сказала она, — и возьмите меня тоже…

Выйдя из оцепенения, он схватил ее за плечи:

— Детка, ты просишь о невозможном. Я не знаю, куда мне податься, так как же я мог бы взять с собой ребенка!

— Пожалуйста! — взмолилась она. — В этом доме мне жизни больше не будет! Если вы меня не возьмете, мне придется бежать самой.

— Но, дитя мое, — запротестовал Алехандро, — тебе нельзя…

— Я убегу, клянусь!

Он проглотил комок, вставший в горле. Он понимал, что и одному-то ему будет непросто уйти от погони, а с маленькой девочкой — почти невозможно.

— Кэт, у меня одна лошадь.

— Я тоже умею ездить верхом, я отлично езжу. Пожалуйста, не оставляйте меня одну. Я боюсь отца…

«Пожалуйста, не оставляйте меня одну». Эти слова продолжали звучать в его ушах, когда он наклонился к ней. Она бросилась в его объятия.

— Будь по-твоему, — тихо сказал он. — Я тебя не покину.

* * *

Нянька крепко завязала Кэт тесемки капюшона.

— Я позову носильщиков, чтобы унесли леди Адель, — сказала она, — и, может быть, на время о вас забудут. Бегите и ни о чем не думайте. Времени у вас нет.

Она посмотрела на Кэт:

— Готова ли ты, дитя мое?

Девочка с серьезным видом кивнула.

«Как храбро этот ребенок бросается навстречу неизвестности, в ее-то юные годы», — подумала нянька. В последний раз она обняла Кэт, расцеловала и со слезами отстранила от себя:

— Ступай. И да хранит Господь вас обоих.

Нянька смотрела из окна до тех пор, пока не убедилась, что они вышли из дворца. Через несколько минут во дворе появились два силуэта, мужчины и девочки, которые быстро шмыгнули через двор к поджидавшей их лошади. Затаив дыхание, нянька смотрела, как лекарь заглянул в седельную сумку, как вспрыгнул в седло и поднял к себе девочку, усадив ее перед собой. Так она и стояла, не смея вздохнуть, до тех пор, пока их не поглотила ночная тьма.

Когда беглецы оказались вне опасности, нянька занялась делом. Она отчистила испачканные снадобьем простыни, чтобы скрыть следы неудачи Алехандро, а потом дернула за шнур колокольчика. Почти тут же появился слуга.

— Немедленно принесите носилки, — сказала нянька, шмыгая носом и вытирая глаза. — Леди Троксвуд скончалась от женской болезни, и нужно унести ее тело немедленно, пока моя госпожа принцесса Изабелла не увидела ее и не огорчилась.

Несколько минут спустя, когда прибыли носилки, она принялась суетиться и причитать, устроив побольше шума. Наконец, когда носилки с телом Адель вынесли, на пороге появилась группа солдат под водительством сурового рыцаря с обнаженным мечом в руке. Он прошествовал прямиком в спальню и отрывисто приказал немедленно сообщить, где находится человек, которого он пришел арестовать по приказу Изабеллы.

Нянька, не отвечая, безутешно рыдала, закрыв руками лицо, чтобы еще протянуть время и дать беглецам возможность уйти подальше. Наконец рыцарь, потеряв терпение, тряхнул ее за плечо.

— Угомонись, женщина, — сказал он нетерпеливо, — ибо дорога каждая секунда.

«Вот именно», — подумала нянька. Она отняла от лица одну руку и, продолжая голосить что было мочи, лишь махнула в сторону двери. Рыцарь, так ничего и не выяснив, двинулся прочь, ибо у него не было времени ожидать, когда успокоится эта убитая горем старуха. Солдаты, бряцая доспехами, последовали за ним.

* * *

Алехандро нахлестывал коня кожаной плеткой что было сил, стараясь успеть отъехать от замка как можно дальше. Могучий жеребец мчался как ветер, будто не было у него на спине двух седоков. Но через час такой скачки Алехандро решил дать ему отдохнуть, чтобы не загнать: случись что с ним, у них на этот раз не будет возможности найти себе другого. Вернуться в дом, который уже наверняка ему не принадлежал, Алехандро не рискнул, ибо не сомневался, что в первую очередь его станут искать именно там. Понимал он и то, что придется избегать дорог и, значит, обходиться тем, что есть.

Они остановились в густом лесу возле небольшого ручья и там спешились. Алехандро отер, как мог, потного жеребца и подвел к ручью, где конь пил долго и жадно. Потом на земле, усеянной ковром сосновых иголок, расстелил тонкое одеяло, на которое они легли с Кэт, пытаясь уснуть, но после такого дня сон к ним не шел. Оба не смогли сомкнуть глаз, и, когда занялся день, и девочка, и Алехандро лежали с открытыми глазами, терзаясь невыразимым горем.

* * *

Сэр Джон Шандос едва сдержал себя, слушая приказ короля, прогремевший перед собравшимися рыцарями будто гром. Теперь им предстояло найти и вернуть в замок человека, которому все они были обязаны жизнью. Мало чести возглавить охоту на сбежавшего врача, который оказался евреем, нанес оскорбление Изабелле и похитил из дворца Кэт.

Холодно смотрел он на короля, размышляя о том, что душа монарха потяжелела еще на один грех, грех лжесвидетельства. «Не я ли отдавал дань твоей храбрости, король Эдуард, а также храбрости твоего сына? Но я буду свидетельствовать против тебя за это бесстыдство! Ты говоришь о насилии, совершенном над леди Аделью, но я-то знаю, что никакого насилия не было. Этот врач не способен на насилие. К чему столько лжи, — думал воин. — Не погубил ли король навсегда свою душу?»

— Прошу слова, ваше величество, — сказал он, когда король кончил речь.

— Говори, солдат, но побыстрее. Пора выходить!

— Прошу снисхождения, сир. Вы меня знаете, я ваш верный слуга. Я служил вам во Франции и учил принца воинскому искусству…

— Знаю, Шандос, — нетерпеливо перебил его король. — Говори короче. Мне нужен этот человек!

— Милорд, я лишь хотел сказать, что, еврей или нет, этот врач хороший человек. Никто из нас знать не знал, что он грязный еврей, потому что прислал его сам Папа! В нем нет никаких дурных качеств, какие водятся за евреями, и он храбро вел себя во время чумы, упорно добиваясь своего, несмотря на непрерывное ему сопротивление. Я уверен, мы все остались живы благодаря его силе духа и верности слову.

— И что я, по-твоему, теперь должен делать, рыцарь? Его обман та же измена, а тебе известно наказание за измену. По закону я обязан четвертовать его.

Король с прищуром взглянул на Шандоса.

— Видно, если еврея найдешь ты, его постигнет иная участь. И не могу признать, что я очень огорчусь, хотя ты лишишь меня удовольствия посмотреть, как его сожгут.

Прикусив язык, рыцарь поклонился и пошел готовиться к выходу, отчаянно браня себя в душе.

* * *

Алехандро и Кэт скакали весь следующий день, останавливаясь, лишь чтобы поесть и попить воды. Стремясь избежать преследования, они старались ехать по безлюдным глухим лесам. Те немногие всадники, что попадались навстречу, думали, будто они отец и дочь, которые, подобно многим, потеряв прочих членов семьи во время чумы, едут куда глаза глядят. Никому из них не приходило в голову задаться вопросом, откуда у смуглого, темноволосого человека такая белокожая дочь, до тех пор, пока их потом не спрашивал об этом Шандос, шедший по следу. Тогда уже не представляло труда вспомнить странную пару, и новость о том, что их разыскивают, быстро распространилась по всем селениям между Кентербери и Лондоном.

На второй день, когда они остановились возле маленького спокойного пруда, Алехандро склонился над зеркальной водой, разглядывая свою отросшую бороду. Когда-то Эдуардо Эрнандес убедил его сбрить ее, чтобы себя не выдать. Теперь же он снова, чтобы изменить внешность, ее отпускал. Коснувшись щетины, он нащупал под подбородком небольшую припухлость и, потрясенный, сел на берегу, чтобы как следует разглядеть свое отражение. Кэт, заметив это, со всех ног бросилась к Алехандро.

— Нет! — закричала она, увидев распухшее горло. — Нет! Ты не можешь умереть!

* * *

«Скоро у меня не хватит сил держаться в седле», — думал Алехандро, вцепившийся одной рукой в луку, другой в плечо Кэт. Он знал, как себя исцелить, но ему было нечем. Тут же он направил коня к дому матушки Сары, вопреки всякой логике надеясь, что доберется туда прежде, чем станет слишком поздно. Без остановки скакали они через городки и селения, обдавая пылью встречных путников. Алехандро знал, что, случись погоне взять верное направление, теперь у них не окажется недостатка в свидетелях. Но выбора у него не было, как не было и времени искать объездные пути.

Увидев знакомый луг, Алехандро понял, что теперь весь он превратился в кладбище. «Сколько же сотен людей легло в этой земле?» При приближении к двум сросшимся ветвями дубам снова поднялся ветер, испуганный конь стал пятиться и храпеть, но Алехандро не дал ему остановиться. Едва они пересекли невидимую границу, отделявшую лощину матушки Сары, как ветер стих, конь успокоился, и они быстро добрались до знакомого домика.

Алехандро ни разу не входил внутрь жилища и теперь с интересом убедился, каким оно оказалось аккуратным, опрятным и просторным, не заставленным лишней мебелью. «Здесь хорошо умирать», — почему-то мелькнуло у него в голове.

Он кликнул матушку Сару, но ее не оказалось, и он продолжал осматриваться. В крохотной комнате, куда вела боковая дверь, стояла кровать с чистым соломенным тюфяком и свернутым одеялом.

В центре большой комнаты разместился тяжелый стол из грубых дубовых досок, а по обе стороны от него — две скамьи. Посредине стола Алехандро увидел бутылочку со знакомой желтоватой водой и миску, в которой был насыпан драгоценный серый порошок. Рядом лежала его собственная потерянная книга. Будто бы матушка Сара знала, что он придет, и приготовила все, что нужно.

Он велел Кэт сесть на скамью, а сам устроился напротив.

— Слушай внимательно, — сказал он, — потому что сейчас я расскажу тебе все, что я делал, чтобы не дать тебе покинуть сей мир.

Кэт серьезно кивнула и внимательно ловила каждое его слово. Описывая каждый свой шаг, Алехандро бросил взгляд на ее руки и увидел, до чего они маленькие. Хватит ли им сил сделать то, что необходимо? Молча он помолился, чтобы Господь направлял ее и вложил в нее силу, а потом похвалил девочку за ее усердие и сметливый ум. В ней была его единственная надежда.

К ночи появилась боль. Суставы распухли и не желали двигаться. Он опустился на соломенный тюфяк и, не зная, поднимется ли, накрыл себя одеялом, приготовляясь к тому, что должно было вскоре произойти. Пальцы на руках и ногах потеряли чувствительность, и вскоре чума отняла у него все, даже мысли, навалившись на него вместе с приходом ночи. Он провалился в беспамятство и не откликнулся, когда утром его позвала Кэт.

 

Тридцать два

Розов так и не нашел ни новых следов тележки, ни каких бы то ни было свидетельств того, что кто-то проходил под деревьями, окружавшими каменистый участок. Прочие группы разошлись по другим направлениям, и Розов начинал было думать, что пора их всех отзывать и рассылать новый запрос на поиск. Он уже собирался отдать команду вернуться в машину, когда кто-то из полицейских показал на каменный домик, едва видневшийся из-за деревьев. «С какой бы стати их туда впустили», — недовольно подумал лейтенант, но домик стоял в двух шагах и не мешало попробовать. Если и там ничего, они разворачиваются и уходят. И он повел группу в сторону дома.

* * *

После долгой и трудной ночи мешок с Тедом казался нелегкой ношей. Джейни и Брюс волоком тащили его по камням и кореньям, стараясь идти поскорее против вновь налетевшего резкого ветра. Он бил им в лицо с удивительной силой, ревел и свистел так, словно хотел разбудить все тысячи мертвецов, похороненных в этой земле. Когда они наконец втащили его в дом, пластиковый мешок превратился в лохмотья. Со стуком они опустили его посредине гостиной и бегом кинулись в спальню.

Сарина они усадили в кресло, а собаку положили возле его ног. Брюс завернул Кэролайн в одеяло и понес ее к выходу, а Джейни следовала за ним по пятам.

— Проверь, чтобы ничего не забыли! — крикнул ей Брюс, ныряя в дверной проем с Кэролайн на плече.

Джейни уже позаботилась об этом и взяла все, что нужно, в том числе бутылочку с желтой водой и мешочек с порошком. Она вышла следом за Брюсом и едва не задохнулась от ветра, который поменял направление, будто стараясь не выпустить их отсюда, коли не удалось помешать им войти. Брюс и Джейни несли Кэролайн вдвоем, тесно прижавшись друг к другу, объединенные одной волей и одним желанием. Когда наконец они добрались до машины, Брюс уложил тело девушки на заднее сиденье и прикрыл с головой одеялом, чтобы спрятать ее от глаз.

— Я останусь с ней, — с трудом проговорил он, еще не отдышавшись.

Джейни, кивнув, отдала ему то, что взяла из дома. Повернулась и побежала назад так, как бежала за украденным портфелем, но только теперь ее не придавливал страх, а наоборот, ей было легко от мысли, что еще немного, и они победят, они справятся, и она была готова сделать все, чтобы это случилось. Ожидая, что в лицо сейчас снова ударит ветер, она броском проскочила между деревьями, но ветра не оказалось, и она, упав на дорожку, кувырком пролетела по земле до самого дома. Ветра все не было, будто и не он завывал тут несколько минут назад.

В дверях она снова ушиблась о низкую притолоку. Она прошла мимо останков Теда, представлявших собой душераздирающее зрелище, будто мимо мешка камней, и направилась прямиком в спальню, где остались старик и собака. И, прежде чем чиркнуть спичкой, шепотом сказала, обращаясь к старику:

— Спасибо. Я в долгу перед тобой.

Чиркнула по каминному розжигу темной головкой спички и поднесла вспыхнувший огонек к связкам сухой травы, свисавшей с потолочной балки.

Пламя занялось не сразу, и Джейни подождала, пока оно разгорится. Повернувшись, чтобы уйти, она уронила взгляд на книгу Сарина, лежавшую на столе возле кровати. Джейни взяла ее и вышла за дверь. Когда она подбежала к машине и плюхнулась рядом с ним на сиденье, Брюс, который уже завел двигатель и только ждал ее, нажал на газ, и они рванули вперед, взметая опавшие желуди.

* * *

В изумлении смотрел Розов, как невесть откуда взявшийся ветер раздувает огонь, который вдруг вырвался из-под тростниковой крыши. Там, где он стоял, воздух был неподвижен, и Розов недоумевал, как может ветер бушевать так изолированно и направленно. От вида этого зрелища по спине вдоль позвоночника пополз холодный озноб.

От них до горящего дома оставалась еще сотня метров. Розов скомандовал своим:

— Вперед! — И знаком позвал за собой.

Как они ни спешили, но, когда подбежали, пламя уже бушевало вовсю и дышало неистовым жаром. Они встали поодаль, боясь подойти, иначе их пластиковые костюмы расплавились бы, и смотрели, как обвалилась крыша.

* * *

Брюс нес Кэролайн, завернутую в одеяло, по лестнице отреставрированного здания Викторианской эпохи, где он устроил свое жилище.

— Нужно уложить ее на постель, — сказал он Джейни. — Так легче справиться с зондом.

Джейни несла в руках зловонное снадобье и конденсатную трубку. Они уложили Кэролайн, и Джейни отправилась в кухню, где хорошенько эту трубку промыла.

— Можно все-таки взять воронку, если она у тебя есть, — сказала она. — Вставить в трубку, удобнее будет лить.

Брюс порылся в маленьком шкафчике, откуда достал маленькую воронку из белого пластика. Джейни попробовала воткнуть ее в трубку, но трубка оказалась уже.

— Черт. Придется сначала расширить конец трубки.

Она взяла ножницы и сделала несколько надрезов. Воронка аккуратно вошла внутрь. Брюс нашел белую липкую ленту и обмотал их в месте соединения.

— Отлично, — решительно сказала Джейни. — Теперь давай затолкаем это в нее.

Брюс осторожно приподнимал Кэролайн, а Джейни вела самодельный зонд по пищеводу. Когда трубка благополучно была введена в желудок, Брюс прилепил лентой воронку к стене, достаточно высоко, чтобы кашица двигалась вниз под собственным весом, и влил туда содержимое миски.

Потом они стояли и смотрели, как серая масса сползала по пластиковому прозрачному зонду внутрь Кэролайн. Когда последняя капля оказалась в воронке, Джейни смешала следующие «четыре щепотки» и отправила следом. По очереди они смешивали и выливали в воронку снадобье до тех пор, пока не использовали весь порошок. После кашицы Джейни несколько раз влила в воронку воды, чтобы смыть жизнетворной влагой все оставшиеся на стенках крупицы.

Потом она села на край кровати.

— Теперь остается только ждать, — устало сказала она и подперла подбородок ладонями. — Выдохлась. Хочу спать и ничего больше.

Джейни легла с одного боку Кэролайн, Брюс с другого. Они согревали своим теплом женщину, изменившуюся сейчас почти до неузнаваемости, и, проваливаясь в благодатный сон, взялись за руки и слышали, как тяжело вздымается ее грудь. Когда они проснутся, тогда и узнают, действительно ли «четыре щепотки» не хуже, чем собачья шерсть.

* * *

Когда слабый голос позвал Джейни по имени, она решила, что это ей снится.

Оторвав голову от подушки, она приподнялась на локте. Кэролайн неподвижно лежала посередине между ней и Брюсом, но глаза у нее были открыты.

Джейни быстро вскочила и тряхнула за плечо Брюса.

— Брюс! — сказала она. — Проснись! Она заговорила! Господи, неужели получилось!

Голос Кэролайн был не громче мышиного писка.

— Где мы? — спросила она.

Джейни взяла ее за руку.

— Ш-ш, — сказала она. — Если больно, не разговаривай.

Но Кэролайн не умолкла:

— Кажется, я разболелась всерьез. Мне снилось такое…

Стоило им заговорить об этом, как они не заметили, что прошел почти час, и только тогда удалось воссоздать примерную картину того, что произошло. Они успели испугаться и поплакать, и с облегчением перевести дух, и впасть в истерику, и ощутить невероятную радость, оттого что им всем удалось сквозь это пройти и остаться относительно невредимыми. Они выясняли подробности, интересуясь каждым неожиданным поворотом судьбы.

— Я выдохлась, — наконец объявила Джейни, когда они все выяснили.

— А я хочу есть, — сказала Кэролайн, чем несказанно обрадовала свою опекуншу.

Готовя в кухне с Брюсом вдвоем для своей пациентки самый обыкновенный завтрак, Джейни обратила внимание на цифровой календарь на стене. Какая-то мысль мелькнула при взгляде на дисплей, но Джейни, слишком занятая, не успела сосредоточиться. Она уже была готова вернуться к Кэролайн и приятным хлопотам, как вдруг снова почувствовала тревожный укол, и вскоре ее осенило.

Тяжело она оперлась о стол.

— Господи, сегодня ровно четыре недели с тех пор, как Кэролайн здесь! Ей грозит отпечаток!

Джейни была готова немедленно складывать вещи.

— Мы должны успеть улететь сегодня же!

— Джейни, это смешно. Она больна. Ее ни за что не пропустят в самолет. А если они узнают, что произошло, ей грозит пожизненная изоляция.

Джейни была в отчаянии.

— У меня тоже не снят отпечаток.

Уставившись на нее, он даже поставил поднос на стол.

— У тебя сняли параметрический отпечаток в Лидсе.

— В Лидсе они сняли отпечаток у Этель Мерман, а у Джейн Элизабет Галлахер Кроув нет! Что делать? Если мы ничего не придумаем, нас вот-вот арестуют.

— Черт! — выругался Брюс. — Не знаю, сработает или нет, но кое-что я сделать могу.

Он вышел и отправился в кабинет, где без промедления загрузил компьютер. Введя свой защитный код, он вошел в институтскую сеть, что делал почти всегда, прежде чем выезжать на работу, чтобы уточнить расписание на день. Никому не приходило в голову его в чем-нибудь заподозрить. Впрочем, до сих пор он ограничивался самыми простыми запросами. То, что он решил сделать сейчас, тянуло на преступление, еще одно в длинном списке тех, что он уже совершил.

— Я хочу приписать Кэролайн чей-нибудь отпечаток. А потом попытаюсь переименовать твой, так чтобы он стал действительно твой и ты могла уехать из Англии. В крайнем случае, выиграешь немного времени.

— Ты действительно можешь такое сделать?

— Я, можно сказать, почти единственный теперь, кто это может сделать.

Он пробежался по клавиатуре и включил поиск подходящего отпечатка, который сгодился бы для Кэролайн.

— Когда тебя отпустил «компудок»?

— Примерно в полдень.

— Тогда, значит, если ты сегодня в полдень не выедешь из страны, то приказ о твоем задержании будет принят и разослан по всем отделениям биополиции. Мы должны успеть перевести стрелки.

— Откуда ты знаешь, может быть, та, чей отпечаток ты хочешь позаимствовать, тоже сейчас где-нибудь путешествует? Или ты хочешь сделать что-то другое?

— Я хочу позаимствовать данные у женщины, которой уже нет. Благодаря проекту, над которым мы собрались работать, у меня доступ к базе в десятки тысяч данных. Не все британцы, так что у нас есть возможность добыть поистине уникальный отпечаток.

Джейни вспомнила свою дочь. Бетси, и твой отпечаток болтается по Мировой сети…

Она вдруг успокоилась и тихо произнесла:

— Не знала, что такие данные можно «добыть».

Брюс был сейчас слишком занят, к тому же нервничал из-за того, что ему предстояло сделать, и потому откликнулся лишь кратким замечанием:

— За последние несколько лет наш институт купил права на доступ в исследовательских целях к нескольким миллионам файлов. В том числе американским. В целях безопасности…

«Бетси!» — молча вскрикнула Джейни.

— Брюс, ты рассказывал мне в Лидсе, что можешь заставить отпечаток двигаться… Можешь мне показать?

Он поразился тому, что она вдруг проявила интерес к техническим деталям, в особенности в тот момент, когда времени у них было катастрофически мало. Но что-то в ее голосе было такое, что он оторвался от компьютера.

— Можешь мне найти один отпечаток? — настойчиво попросила Джейни.

Тут он понял. Понял, о чем она думает.

— Джейни, — произнес он ласково и с сочувствием. — Не знаю, что и сказать… Тебе может быть очень больно… У нас и так хватает проблем…

— Брюс. Пожалуйста. Я просто хочу еще раз ее увидеть. Она была такой маленькой, а я даже не успела с ней попрощаться.

— Джейни. Прошу тебя, не нужно. Она умерла. Даже если ты ее увидишь и попрощаешься, она не услышит тебя. И мы купили не имена, а просто безымянные отпечатки. Возможно, я даже не сумею ее отыскать.

— Разве нельзя попробовать? — взмолилась она.

Брюс тяжело вздохнул, понимая, что наверняка пожалеет об этом. Однако ему не хватило духа отказать.

— Хорошо. Назови дату, место и время смерти. Потом мне нужна информация о физических данных.

Ей стало больно, но она заставила себя мысленно представить себе свою дочь.

— Темные волосы, голубые глаза, — с тоской сказала она. — У нее были очень красивые глаза, с длинными темными ресницами. Я так завидовала ей из-за этих ресниц…

Она замолчала и закрыла глаза, вспоминая лицо дочери.

— Продолжай, — тихо сказал Брюс.

— Рост примерно пять футов и шесть или семь дюймов. Может быть, даже восемь. Она быстро росла в том году. Стала похожа на жеребенка. Сплошные ноги и энтузиазм. Но уже начинала становиться похожей на женщину. Талия начала появляться, грудь немного округлилась… Помню, как она надевала купальник, почти бессознательно… Тело было ей будто чужое. Для меня она была прекрасна…

Брюс взглянул на часы.

— Сколько она весила, знаешь или нет?

— У нее был средний вес. Фунтов примерно сто двадцать пять. Не тощая, не толстая. Как раз такая, как надо.

— Мне нужна дата, время и место смерти, и можно запускать поиск, — сказал он. — Если ты, конечно, помнишь.

— Если я помню, — тихо сказала Джейни. — Я никогда не смогу их забыть.

Брюс ввел в программу названные Джейни данные и включил поиск. В ожидании результатов он сказал:

— Уверена ли ты, что ты хочешь этого?

— Абсолютно, — сказала она без малейшего колебания.

Компьютер отрапортовал о конце поиска.

Набрав новую команду, Брюс сказал:

— Я все же не могу сказать точно, она это или нет.

Джейни улыбнулась:

— Думаю, я ее узнаю.

На экране появилось изображение юной девушки. Вид у нее был такой, что Брюс сказал бы, что она спит. Сходство с матерью было поразительным.

Джейни приникла к экрану.

— Это Бетси, — спокойно сказала она. — Какая же она была красивая!

Она протянула руку и нежно погладила монитор.

— Бетси, — прошептала она. — Девочка моя.

Она оглянулась на Брюса:

— Можешь сделать так, чтобы она улыбнулась и открыла глаза?

Он взглянул на часы на стене.

— Можно попробовать. Но я еще только-только научился этим управлять. Не знаю, получится ли…

Он впечатывал в строчку одну за другой команды.

— Только, пожалуйста, не огорчайся, если выйдет не так, как ты хочешь…

И тут будто по волшебству изображение на экране потеплело и ожило, хотя изменились лишь глаза и губы. Джейни счастливо рассмеялась сквозь слезы:

— Ах, Брюс! Это почти то же самое, что увидеть ее живую.

— Ты должна попрощаться, — мягко сказал он. — Ты хотела с ней попрощаться.

Радость погасла в ее лице, и она коснулась экрана:

— Прощай, детка…

Брюс закрыл файл, обнял Джейни и сказал:

— Нам нужно успеть найти файлы для тебя и для Кэролайн.

Джейни смахнула слезу со щеки и попросила:

— Возьми Бетси для Кэролайн.

— Ты уверена?

— Уверена. Пусть ее смерть послужит во благо.

«Так она оживет в моем сердце», — подумала она.

В одиннадцать сорок пять Брюс завершил работу и выключил компьютер.

 

Тридцать три

Врач лежал на соломенном ложе в домике матушки Сары, а Кэт не отходила от него и сквозь слезы смотрела, как его одолевает чума, отравляя кровь невидимым ядом, а рассудок — безумными видениями. Он метался, разбрасывал руки, будто пытаясь сбросить с себя навалившуюся болезнь, отшвырнуть ее в ночь, туда, где она без следа растворится и не сможет вернуться и терзать его дальше.

Ему снилось, что он бежит, будто раненое животное, по лесной тропе, почти не касаясь камней и корневищ, прочь от просеки, где стоял дом. Он не смел оглянуться назад, потому что знал, что стоит замедлить бег, как он немедленно попадет в цепкие руки преследователей. Но ему было страшно не знать, где погоня, и он все же повернул на бегу голову и заметил две настигавшие его фигуры. Потом он их видел еще и еще раз, и всякий раз, когда оглядывался, расстояние между ним и охотниками сокращалось, и он старался бежать еще быстрей. Он увеличивал шаг, помогая себе руками, хватая открытым ртом воздух, раздиравший ему легкие. Он спасался от погони, где впереди всех бежали Мэттьюз и Альдерон, продирался сквозь чащу, увязая в ветвях густого подлеска, который с каждым шагом становился все плотней и плотней.

Он слышал жуткий стук деревянных стрел, торчавших из груди солдата, и тяжелые шаги кузнеца. В прошлый раз эта тропа была точно намного короче! Эти чертовы дубы уже давно должны были появиться… Но впереди тянулась та же тропа через лес и не виднелось никаких дубовых ворот. Чаща становилась страшнее. Сучья будто тянули к нему свои кривые когти, корни цеплялись за ноги, и ему приходилось высоко подпрыгивать, чтобы избежать ловушки. Наконец он зацепился носком за торчавший корень и со всего размаху рухнул на землю.

Он тяжело упал на тропу, и боль от удара вспыхнула и разлилась по всем костям и суставам. Он лежал, уткнувшись в землю лицом, и рот его был полон песка и мелких листьев. «Нужно это выплюнуть. На зубах песок, и меня мутит. Господи милосердный, прошу тебя, дай мне глоток воды…»

Он пытался выплюнуть набившуюся грязь, но ему не удавалось это сделать, потому что теперь он прижимался лицом к горячей стене, в которой тлел огонь, и никак не мог оторваться. Он давился грязью и не мог вздохнуть. Наконец, отчаявшись избавиться от этой мерзости, он ее проглотил, потому что не было у него другого выхода, иначе он бы задохнулся. Он не мог шелохнуться, ни единый мускул не слушался. Он лежал на земле, будто замшелый камень. Мэттьюз и Альдерон опустились на землю рядом с ним, торжествующе усмехаясь, и, устроив себе передышку, приступили к допросу.

— Вот так, лекарь, — сказал Альдерон, — значит, нужно мне было слушать домашних, тогда я не потерял бы столько времени на еврея-шарлатана. Вот уж мне помогло, что последние дни я слушал тебя и никого другого! Я думал, цирюльник у нас дурак, но ему по крайней мере хватило совести сказать, что ничего нельзя сделать. Не он, а я оказался дураком, тебе доверившись! Он не пускал мне кровь, не давал отвратительных рвотных или слабительных, а ты все это сделал, но ничем не облегчил мне боль.

Он повернулся к другой тени, сидевшей с ним рядом.

— Не так ли, Мэттьюз? — сказал он.

— Все так, — ответил солдат, и Альдерон продолжал:

— А потом тебе еще хватило подлости поднять меня со смертного ложа и заставить охотиться за тобой по всей Европе, чтобы спросить с тебя наконец.

— Но, сеньор, вы разве не видите причины? Разве не понимаете? — жалобно простонал испуганный врач. — Я же старался ради вас. Признаю, я видел, что вас не спасти. Я прошу прощения за то, что мое лечение причиняло вам боль. Однако я нашел болезнь, которая пряталась в вашей груди! Я видел ее собственными глазами! И в один прекрасный день я поведал бы миру правду об этой твари, которая убила вас, и какой-нибудь другой человек потом остался бы жив! Многие бы остались жить, потому что я нашел вашу болезнь…

— Лекарь, — ответствовал мрачный призрак кузнеца Альдерона. — Последним моим земным желанием было прожить хоть еще немного. Но на то не было Господней воли, и не сумел ты мне этого дать. В ином мире первым желанием моим было отдохнуть. И Господь повел меня к вечному покою, ибо я был при жизни хорошим и честным человеком. Но ты нарушил мой покой.

Без сил и без движения лежал лекарь, слушая в свой адрес обвинения тех, кого больше всего боялся.

— Сеньор, — взмолился он. — Простите меня…

— И мне тоже есть что сказать, — заговорил солдат, сидевший рядом с Альдероном. — Какой дурак мог довериться испанцу, пусть даже образованному, и прислать его к моему королю? Известно ли тебе, лекарь, что я не подхватил болезни и не заразился от Рида? Ты-то был уверен в обратном, потому я и здесь. Я здесь, чтобы сказать тебе, что, не погуби ты моей жизни, сейчас я качал бы на коленях своего сына.

Призрак солдата поднялся во весь рост, гневно уставясь на перепуганного Алехандро.

— Твое искусство ложь. Ты ничем не лучше деревенской знахарки! Ты принес бы королю больше пользы, если бы стал при нем шутом, и все веселились бы над твоими дурацкими выходками! Но то, что ты сделал сейчас, не смешно. Я умер, а ты все еще жив.

Алехандро, потерявший было дар речи, вскричал:

— Что ты хочешь услышать от меня, солдат? Я каждый день проклинаю свое невежество и оплакиваю несчастные души тех, кому не помогло мое лечение. Чего ты ждешь от меня, что я должен сделать?

Тут его окружили темные тени умерших, кого он встретил на пути в Англию. Пять храбрых папских гвардейцев, умерших от меча капитана, евреи, сгоревшие на костре флагеллантов, и последним его друг, Эрнандес.

— А что ты скажешь о даме, лекарь? Что ты ей скажешь? — спросил Мэттьюз.

И Алехандро увидел вдалеке призрачную фигуру Адели. Он позвал ее, и она подплыла поближе, но не откликнулась на его зов. Она будто хотела приблизиться, но расстояние между ними осталось прежним. Он не мог коснуться ее, дотянуться рукой и не мог перейти ту пропасть, которая их разделяла.

«Господи боже, Адель! Пожалуйста, вернись, пожалуйста, не оставляй меня одного. Меня держат сейчас два призрака тех, кому я должен, но они требуют, чтобы я расплатился немедленно, а сейчас у меня осталась только моя жизнь. О, возлюбленная моя, остановись! Я с радостью умер бы вместо тебя, и матушка Сара сказала, что Господь спасет твою жизнь… Это выше моего понимания, почему же ты умерла?!»

Но бледный призрак качался в волнах поднимавшегося от земли тумана и вскоре вовсе исчез.

Алехандро услышал женский голос, звавший его по имени, и повернулся, чтобы посмотреть, кто это, в отчаянной надежде увидеть Адель. Но вместо возлюбленной он увидел склонившееся над ним лицо матушки Сары. Старуха улыбнулась, отчего призраки, его окружавшие, в гневе и страхе зароптали и зашептались.

— Ах ты глупец, — сказала ему матушка Сара, — с чего ты взял, что ведаешь Господню волю? В служении Господу не может быть лжи. Я не солгала, сказавши, что Господь сохранит жизнь, но вспомни-ка получше, сказала ли я тогда, чью жизнь? Если бы я сказала правду, о чем думала и чего боялась, то ты потерял бы последние остатки надежды и не смог бы вернуться сюда, чтобы сохранить собственную жизнь. Тебе хотелось, чтобы речь шла о твоей возлюбленной, чья жизнь была для тебя дороже всего на свете, но говорила я о твоей. Ты отработаешь все, что должен своим призракам, здесь. Тебе многое предстоит сделать. Ты еще не закончил работу, предназначенную для тебя Господом. — Она подала ему свою морщинистую руку. — Идем. Я в последний раз покажу тебе дорогу.

Он протянул к ней обе руки. Он не мог бы сказать точно, действительно ли ощутил ее прикосновение или так ему показалось, но это было неважно, ибо в тот же момент ему стало легче. Он слышал биение ее сердца, так, словно его жилы наполнились ее кровью, и, медленно и с трудом, страдая от боли, начал подниматься.

И вдруг она сильным рывком поставила его на ноги, да так, что он оторвался от земли, и поплыла вперед, все еще держа его за руку, а он потянулся следом. Он не чувствовал под собой ни тропы, ни земли, но знал, что бежит изо всех сил, стараясь не отставать.

Призраки взметнулись все разом, завопив от негодования, глядя на их бегство. Мэттьюз и Альдерон первыми бросились в погоню, но старуха, оказавшаяся неожиданно легкой на ногу, выдернула добычу у них из-под самого носа. Ворота из двух дубов были уже близко, и Алехандро оглянулся и увидел, как призраки: и солдат, и кузнец, и пятеро гвардейцев, и сожженные евреи — все несутся за ними следом, только один Эрнандес стоит на месте и печально смотрит на уносившуюся от него прочь погоню.

Стук стрел раздавался все ближе. Алехандро уже чувствовал на затылке дурное дыхание кузнеца.

— Не оглядывайся! — крикнула матушка Сара. — Прошлое тебе больше не нужно!

И в тот момент, когда призраки уже были готовы его схватить, он услышал крик матушки Сары:

— Прощай! И да хранит тебя Господь!

Тут она втолкнула его в ворота, и он полетел, как брошенный камень. Свежий ветер омыл его лицо, будто чистой водой, и он понял, что вернулся обратно.

* * *

Кэт стояла над мокрым пятном, в отчаянии уставившись на желтую жидкость, которая впитывалась в земляной пол. Врач, метавшийся в бреду, вышиб горшок из ее маленьких рук, и теперь она с ужасом смотрела, как почти половина драгоценной влаги, необходимой для снадобья, уходит в землю.

Он, конечно же, знал, что делать, но она не смогла привести его в чувство. Он метался в беспамятстве и не отвечал на ее зов. Придется делать то, что она может, помощи ждать неоткуда. Потому Кэт нагнулась и собрала в миску мокрую землю. Потом помолилась, чтобы Господь даровал удачу, и зажала ему двумя пальцами нос, как зажимала нянька, когда нужно было сунуть в рот младенцу противное лекарство. Чтобы не задохнуться, он открыл рот, и она втолкнула ему туда мокрый комок.

Он давился, пытался плеваться, изрыгнуть омерзительную кашицу, но она изо всех сил зажимала, как он велел, ему нос и рот. Так что ему оставалось проглотить или задохнуться.

Он сопротивлялся слишком для нее долго. Не так много и было-то у нее сил. Но все же она победила, что есть мочи вцепившись в него, и только твердила сквозь слезы:

— Доктор, я вам обязана жизнью…

В конце концов он проглотил снадобье, и она упала ему на грудь, от облегчения разрыдавшись.

* * *

Та самая служанка, которая в последние дни ухаживала за матерью Кэт, представляла собой в чужом наряде странное зрелище. Платье из дорогих тканей, сшитое на хрупкую фигурку умершей леди, было слишком мало для упитанной деревенской девицы, но она все-таки натянула его и неловкими своими руками накрасила румянами свои красные щеки, отчего вид у нее был смешной и нелепый.

Теперь, проезжая по лондонским улицам на небольшой лошадке, с трудом удерживаясь в седле, она являла собой весьма потешное зрелище. Хотя издалека могла сойти за почтенную домохозяйку, выехавшую из дома по делу или в гости. Так что сэр Джон Шандос, завидев ее, велел солдатам остановиться и почтительно ее приветствовал.

— Доброго дня вам, леди, — сказал он. — Мы люди короля, и нам нужна помощь.

Она молча кивнула, понимая, что выдаст себя, как только заговорит.

— Мы ищем человека, сбежавшего от справедливого суда. Он лекарь и путешествует вместе с девочкой.

Выслушав описание, девица быстро смекнула, кого именно ищут королевские гвардейцы.

— Не встречались ли вам эти люди, не доводилось ли вам о них слышать?

«Пресвятая Дева, что же мне делать?» Служанка прекрасно знала, что суровый отец не слишком-то любит Кэт, а также, что Алехандро не причинит ей вреда. К тому же скудным своим умом она все же понимала, что дело обстоит не совсем так, как ей говорят.

Она отрицательно покачала головой, еще раз вежливо кивнула сэру Джону, который смотрел на нее с изумлением, и двинулась прочь. Он же снова вскочил в седло и отправился дальше своей дорогой, печально думая про себя:

— Бедняжка. Еще одна сумасшедшая.

Отъехав от гвардейцев на безопасное расстояние, служанка развернула лошадь, собравшись немедленно отправиться к матушке Саре. Знахарка-то уж должна знать, что делать.

* * *

Только на другой день Алехандро открыл глаза и увидел Кэт, которая спала, уронив голову ему на грудь. Он попытался двинуть рукой и почти не почувствовал ее, больную и онемевшую без движения. А когда наконец она задвигалась снова, он осторожно положил ее на золотые кудряшки и так и не снял. Девочка почувствовала ее вес, проснулась и открыла глаза. Встретив взгляд Алехандро, она тотчас села и потерла глаза. Потом, наклонившись, пощупала лоб больного.

— Наконец-то холодный. Весь день, доктор, вы метались в жару.

— Пожалуйста, Кэт, мне не хватает воздуха… Можешь открыть дверь?

Она широко распахнула все двери, и Алехандро увидел возле коновязи лошадь, которая спокойно щипала траву под жарким солнцем, услышал ленивое жужжание летних насекомых. Никогда небесная синева не казалась ему столь прекрасной.

— Пить. Если можно, принеси побольше. У меня весь рот полон песка.

Она рассказала ему, что произошло, пока он лежал в бреду, и он подивился тому, что бред оказался всего лишь тенью реальности, обрядившейся в личину прошедшего.

— Доктор, вы уже выздоровели? — спросила девочка.

— Да, дитя мое, похоже, что так, и не только от чумы.

 

Тридцать четыре

Прошла неделя, прежде чем Кэролайн смогла подняться с постели. Все эти дни она только и могла что спать, и Джейни, не мешая ассистентке отсыпаться, надела ей на руки и на ноги пластиковые пакеты, куда положила личинок, которых нашла в мусорном баке. Через несколько дней она сняла мешки, где личинки, напитавшиеся инфицированной плотью, превратились из червячков в мух, совершив таким образом предназначенное природой очищение. Потом Джейни довела дело до конца, употребив свои профессиональные навыки. Она взяла бритвенные лезвия, швейные иголки, нить для зубов и пинцет и совершила чудо, приведя в порядок пальцы подруги, все, кроме одного пальца на ноге.

Брюса тем временем допросили. Но у него были все доказательства того, что в момент смерти Теда он находился в Лидсе, так что никому не пришло в голову связать его с происшествием в институте. Комиссия наблюдателей предложила ему занять временно место Теда, от чего Брюс категорически отказался, сославшись на невозможность даже на какой-то срок совмещать с этим свою работу. Разочарованные его отказом, члены комиссии, правда, быстро нашли замену и пригласили директора, способного управлять институтом не менее твердо, чем Тед.

Брюс и Джейни оба дивились тому, как быстро приходила в себя Кэролайн, учитывая, что та побывала буквально на пороге смерти. Поразмыслив, оба сошлись на том, что при этой болезни стремительное выздоровление в порядке вещей. Джейни перенесла отлет на неделю, и они все втроем отправились отдыхать на морской курорт в Брайтон. Морской воздух также сотворил чудо: легкие у Кэролайн пришли в норму, и вскоре она совсем окрепла. Джейни даже начала было подумывать, что в конце концов Кэролайн снова станет такой, как была.

Однако в глубине души она понимала, что часть Кэролайн так и осталась навсегда в маленьком каменном домике на краю Лондона, крохотная, но бесценная часть ее бессмертного существа. Иногда Джейни ловила в лице рыжеволосой ассистентки тень безмерной печали, как будто ее изнутри глодала невыносимая тоска.

* * *

Эту неделю, когда Кэролайн выздоравливала вдали от чужих глаз, Майкл Розов провел, занимаясь тем, что перетряхивал бродяг, проверял таможенные бумаги и забронированные авиабилеты. После долгого, трудного и частенько нудного расследования он пришел к выводу, что искать эту рыжеволосую можно по трем направлениям. Первое, как он уже выяснил, заводило в тупик. Второе, когда он им занялся, оказалось ложным, так как паспортное фото оказалось сделано несколько лет назад, и дама была фунтов на пятьдесят потяжелее.

У третьей кандидатуры, никогда не проходившей параметрии, в графе «место временного проживания» числилась одна лондонская гостиница. Гостиничный служащий сказал, что давным-давно ее не видел и что несколько дней назад ее подруга, снимавшая соседний номер, выписала обеих, сославшись на изменение в планах. Целью пребывания в Англии значилось: «исследовательская работа», а институтский охранник признал в ней недавнюю посетительницу. Кандидатура пока что подходила им по многим параметрам, если не по всем, и он чувствовал, что след взят верный. Все, что ему оставалось сделать, это дождаться ее в аэропорту и встретить у самолета.

* * *

Пальцы у Кэролайн еще болели, и Джейни сама поправила и застегнула ей ворот куртки.

— Не замерзнешь? — спросила она.

— Нет, но воротник кусается.

Весь их багаж был — по крайней мере, так им сказали — на борту самолета, кроме, разумеется, пластикового мешка для одежды, послужившего саваном Теду.

Красивая и на удивление хорошо сложенная стюардесса, блистая прекрасной улыбкой, проверила посадочные документы и собиралась вести пассажиров через лазерный вирусоискатель. Они уже подошли, когда вдруг Джейни услышала в стороне странный шум.

Обернувшись на звук, она увидела, что к ним быстрым шагом приближается молодой человек. В руке, поднятой над головой, он держал пластиковую карту, и все перед ним расступались.

Джейни перепугалась. Им столько пришлось вынести, оставалось только сесть в самолет и спокойно вернуться в Штаты. В надежде, что Брюс хорошо сделал свое дело и все пройдет, как задумано, она, не выдавая паники, подтолкнула Кэролайн к сканеру, не зная, взвоет или нет сирена, которая включалась при обнаружении неблагонадежного паспорта. Сирена не взвыла, и Джейни, мысленно перекрестившись, и сама встала перед лазером.

Сирена молчала. «Спасибо, Этель, и… спасибо, Бетси», — мысленно сказала Джейни, направляясь к трапу.

* * *

Розов подошел к воротам меньше чем через тридцать секунд после того, как Кэролайн и следом за ней Джейни прошли через контроль. Он показал дежурному свою карточку лейтенанта биополиции и распечатку смоделированного лица Кэролайн. Дежурный ее узнал.

— Только что вошла в самолет.

«Как это может быть? Она не прошла параметрию!»

Дежурный стюард быстро сверился с компьютером.

— Вот она, — сказал он, подняв глаза на Розова.

— Это невозможно, — не удержался Розов. — Мне нужно с ней поговорить. Будьте добры, приведите ее ко мне.

— Боюсь, не получится, — сказал стюард.

Он посторонился, пропуская вернувшуюся зачем-то высокую темноволосую женщину, а потом снова обратился к Розову:

— Самолет считается территорией Соединенных Штатов Америки, он вне нашей юрисдикции. — Еле заметно он ухмыльнулся: мало кому доводилось натянуть нос британскому биокопу. — И вне вашей. Чтобы взойти на борт, нужен ордер, подписанный американским послом, если, конечно, вы не пассажир и не член экипажа.

* * *

Усадив Кэролайн, Джейни вышла, чтобы разведать обстановку. Человек, которого она заметила в зале, оживленно спорил со стюардом, пытаясь убедить его вывести из самолета одну пассажирку. Джейни взглянула на часы: до отлета оставалось около получаса. Она поинтересовалась у другого стюарда, можно ли ей выйти и снова вернуться.

— Если документы в порядке, то никаких проблем. — Она показала свои бумаги. — Идите. Только смотрите не опоздайте. Дверь закрываем через пятнадцать минут, так что к тому времени вы должны вернуться.

Вспомнив прошлый перелет, Джейни сказала:

— Не опоздаю ни за что на свете.

С этими словами она повернулась и прошла через сканер мимо Розова, который в этот момент настойчиво требовал вернуть ему пассажирку. Проходя мимо, она на мгновение встретилась с ним глазами.

«Он был возле дома, — подумала она, заметив, как он провожает ее глазами. — Не знаю, откуда мне это известно, но уверена, что он там был. Интересно, знает ли он, как близко к нам подобрался…» Однако Кэролайн сидела в самолете под защитой американского паспорта. Теперь ей здесь нечего было бояться.

Джейни нежно улыбнулась полицейскому, и на какой-то миг ей почудилось, будто во взгляде его мелькнула догадка. Но догадка мелькнула и исчезла, и полицейский с коротким кивком улыбнулся в ответ. Потом он вновь увлекся своей беседой, а Джейни отправилась дальше.

Дежурившие на балконе люди в зеленых комбинезонах несли безмолвную, неусыпную вахту, направив химические карабины вниз на толпу пассажиров. Джейни быстро прошла по залу и вошла в книжный магазин, где собралась сделать последнюю в Англии покупку. Полет будет долгим, и она хотела отвлечься. Книжка поможет прогнать демонов, которые то и дело поднимали свои головы и в диком танце крушили те последние крупицы покоя, какие ей удалось обрести.

«Еще одна утрата, — думала Джейни. — Похоже, теперь эта страшная боль утрат становится для меня привычкой…» С грустью представила она, как бы изменилась ее жизнь, если бы они с Брюсом нашли способ преодолеть разделявшее их расстояние.

Попрощались они накануне вечером у него дома. Они были не одни, за стеной находилась Кэролайн, и Джейни осталась собой недовольна. «Я должна была бы сильней огорчиться. Мне должно было быть грустно или что-то в этом роде…» Но вместо печали она ощущала лишь пустоту внутри и ничего больше. Заранее она велела себе не поддаваться никакой боли. «Если не хочешь, то и не почувствуешь».

Тем не менее, несмотря ни на что, ей было больно. Боль проникла в сердце, свернулась под ложечкой и лежала там, готовая в любой момент, под малейшим предлогом немедленно начинать драть и терзать. Джейни решила, что не позволит ей выбраться наружу до тех пор, пока не окажется дома, а там ей уже никто не помешает рыдать и терзаться.

— Почему ты не хочешь остаться? — спросил он. — Здесь тоже есть чем заняться. Я тебе помогу… Помогу найти работу…

— Не знаю, Брюс, — сказала она, растерянная и смущенная. — Я не могу сейчас принять такое решение. Слишком многое в моей жизни сейчас меняется, и я ничего не понимаю. Когда я только что сюда прилетела, мне казалось, что здесь как в раю. Но на самом деле у вас свободы еще меньше, чем у нас. И похоже, все так далеко зашло, что вряд ли скоро наладится. Там, у нас, мы все еще можем на что-то влиять. И мне, похоже, не нравится жить под этим… контролем, — А потом она спросила его: — Почему бы тебе не вернуться домой? Гражданство у тебя осталось, и ты тоже нашел бы там чем заняться. Тебе нужно всего-то купить билет и сесть в самолет. Мы тебя примем с распростертыми объятиями. Нам тоже нужен блестящий ученый.

Брюс улыбнулся печально:

— Возможно, когда-нибудь я и преподнесу вам такой сюрприз.

«Иначе говоря, — подумала она, — ты не хочешь». На том они и остановились, упрямо не пожелав принимать никаких решений.

В глубине магазина на стойке она нашла книгу с забавной обложкой. Прочла аннотацию, первую страницу и решила, что романчик сгодится. Потом подошла к кассе, заплатила и вышла. Возле сканера стоял тот же молодой человек, недавно споривший с дежурным. Вид у него был злой и обиженный. Он стоял, сунув руки в карманы и подняв плечи так, словно с ним случилась серьезная неприятность. На Джейни, возвращавшуюся в самолет, он взглянул с таким негодованием, будто знал, что и она виновата в его сегодняшнем поражении.

«Никогда ты этого не узнаешь», — подумала она, и волна облегчения окатила ее с головы до пят.

Стюард лучезарной улыбкой встречал пассажиров. «Домой, в старые добрые Штаты», — подумала Джейни, мысленно поаплодировав его победе над биокопом.

— Хорошая работа, — сказала она, во второй раз пройдя через контроль.

Он одарил и ее своей белозубой улыбкой и подмигнул:

— К тому же еще и забава.

Она прошла мимо кабины, где суетились перед полетом стюардессы, и двинулась к своему месту в хвосте. Две женщины убаюкивали младенцев, стюардессы помогали пассажирам убрать на верхнюю полку ручную кладь. По соседнему проходу двигался стюард с охапкой одноразовых комплектов безопасности и, раздавая их, отвечал пассажирам, летевшим в первый раз, что да, они действительно одноразовые. Потом Джейни перевела взгляд и увидела пожилую пару, неловко примерявшую маски.

Потом она увидела Брюса.

— Сюрприз, — сказал он.

 

Тридцать пять

Кэт на лужайке чистила щеткой коня, а Алехандро в доме приводил себя в порядок, смывая пот и грязь после болезни. Одежду он сбросил на пол и плескался в корыте до тех пор, пока не почувствовал себя очистившимся и обновленным, освободившимся от болезни, которая едва его не сожрала. Он переоделся в чистое платье, которое положил в седельную сумку, когда собирался в Кентербери, причесал пальцами волосы и почистил зубы расщепленным концом зеленой ветки.

Несмотря на слабость, он решил не оставаться в доме матушки Сары, а двигаться дальше, ибо не сомневался, что король вышлет за ними погоню. Он сидел за столом, размышляя, что с собой взять, и вдруг краем глаза заметил какое-то шевеление. Оглянувшись, он увидел крысиный хвост, исчезавший в куче брошенной возле очага одежды. Вскочив, он закричал, пытаясь прогнать крысу, но она и не думала убегать, так что пришлось гнать ее толстой палкой. Тогда она выскочила, с писком, похожим на птичий, и скрылась в стене, в трещине между камнями.

Что же делать? Если он прав, то его платье может стать источником новой заразы и погубит того балбеса, кто, ничего не подозревая, найдет его и наденет. Нельзя его здесь оставлять. Его нужно сжечь, ибо много еще есть людей, беспомощных и обездоленных, которые не задумываясь наденут даже обноски.

Концом метлы он сгреб свою одежду в очаг. Сверху положил прутья и сухие листья. Тем временем в дверях появилась Кэт.

— Чем это вы заняты? — спросила она.

— Хочу сжечь платье, в котором лежал больной. В него забралась крыса, и я подумал, что если сюда кто-то войдет и позарится на мою одежду, то и он тоже заразится. Я уверен, что болезнь разносят именно крысы. Пусть огонь поглотит заразу, — сказал он девочке. — Не хочу брать грех на душу.

Кэт, которой тоже захотелось принять участие в столь важном действе, попросила:

— Доктор, пожалуйста, можно я ударю по кремню?

— Как хочешь, детка, — сказал он и протянул его девочке.

Она подняла крепкий камень, валявшийся рядом, и собиралась высечь огонь, как вдруг услышала лошадиный топот и повернула голову. В тревоге они переглянулись. Кэт бросила кремень и камень, и они кинулись к двери. Алехандро схватился за нож и, заслонив собой Кэт, осторожно выглянул из двери.

На опушке показалась пышная женщина в разорванном платье, верхом на не подходившей к ее крупной фигуре лошадке, изо всех сил тащившей непосильную тяжесть. Головной убор сбился набок, лицо было в брызгах дорожной грязи, и она забавно взмахивала локтями, подскакивая в седле. Кэт, выглянув из-за спины Алехандро, вдруг воскликнула:

— Это мамина служанка!

Алехандро прикрыл ладонью глаза от бившего солнца.

— Действительно, это она! С чего бы это ее сюда занесло? — сказал он вслух и подумал: «И кого она привела за собой?»

Он сунул нож в сапог и выбежал наружу помочь прибывшей даме слезть с лошади, ибо ей это явно было непросто.

— Ради всего святого, женщина! — воскликнул он. — Что тебя привело сюда?

Она, спустившись наконец с лошади, стояла, пошатываясь на непослушных ногах, в башмаках, которые ей были тесны, и с раздражением сказала:

— Я испортила свое платье! Только свернула сюда на дорожку, ветер как поднялся, как принялся меня трепать, так я с лошади свалилась! Хорошо, у меня зад крепкий!

Она отряхнула с платья листья и желуди и выпрямилась:

— Ну, с меня хватит! Я поехала к матушке Саре, а тут вы собственной персоной! Король, черт бы его побрал, послал за вами погоню. Я с ними столкнулась с час примерно назад, но от меня они ушли ни с чем, да простится мне за это какой-нибудь грешок! А вам лучше убраться отсюда поскорее, да и девочке тоже. Они наверняка скоро будут здесь.

* * *

Служанку он немедля отослал обратно, чтобы, если ее предсказание верно, ее не застали в одной компании с ними. И правильно сделал, что отослал, ибо вскоре после того, как ее подпрыгивавшая спина исчезла из виду, издалека донесся собачий лай.

Алехандро поспешно бросал в седельную сумку все, что могло им понадобиться в пути. На пороге он оглянулся, чувствуя, будто что-то забыл. Взгляд его упал на очаг, и он, бросив сумку на землю, поднял кремень, намереваясь разжечь наконец огонь. Но не успел он стукнуть камнем о камень, как Кэт сказала:

— А как же дым? Они тогда найдут нас по дыму.

Он остановил занесенную руку, смекнув, что дым поднимется даже от самого крохотного огня и тут же их обнаружат. Он решил оставить одежду как есть. И пока он стоял в нерешительности, ему вдруг снова вспомнились призраки Альдерона и Мэттьюза.

«Ну нет, — в гневе сказал он сам себе. — Не желаю стать виновником еще чьей-нибудь гибели!» Он наклонился над очагом и забрал свое старое платье.

Бегом выбежав из дома, Алехандро быстро приторочил сумку, вспрыгнул в седло, посадил перед собой Кэт, а одежду положил между ней и собой. Он пришпорил коня, направив его в поле, а Кэт крикнула:

— Они близко! Скорей!

Конь успел хорошо отдохнуть и мгновенно взвился с места. Они вынеслись из лощины и, проехав дубы, очутились в поле, где воздух показался холодным по сравнению с лесом, но конь продолжал бежать, как прежде. В поле, как заметил Алехандро, снова появились свежие могилы. «Снова кто-то умер, — подумал он. — Когда только это кончится?» Грязная одежда, болтавшаяся между ним и Кэт, вызывала отвращение, однако он не желал ее бросить, чтобы не навредить еще кому-нибудь.

Они мчались по свежевспаханному полю, и вдруг Алехандро сообразил, что делать с одеждой.

Он натянул поводья, остановил коня и быстро спрыгнул с седла.

— Скорее! — кричала Кэт. — Лай собак совсем уже близко!

Он и сам тоже слышал лай, звуки рога, лязг доспехов и крики охотников, нагонявших добычу. Он знал, что добычей в жестокой охоте были он и Кэт. Изо всех оставшихся сил он руками разрывал мягкую землю. «Эх, вот бы сейчас мне лопату Карлоса Альдерона». Наконец он выкопал яму глубины достаточной, чтобы спрятать одежду, сунул туда свое платье, забросал землей и еще притоптал ее. Потом потер руки, счищая грязь, и снова вспрыгнул в седло.

В эту минуту Кэт вскрикнула и показала туда, откуда они скакали, и Алехандро увидел, как на опушке леса появились солдаты. Тогда он развернул коня и стремглав понесся к дубам. Они промчались под ними, и воздух остался спокоен, и ветер им не мешал, но, оглянувшись назад, Алехандро увидел, как шевельнулись ветки и с земли полетели вверх палки и листья, закружились в начинавшемся урагане. На мгновение он даже остановил коня, завороженно глядя на образовавшуюся воронку. Вскоре за дубами поднялся настоящий смерч, вздымавший тяжелые камни, будто сухую листву. Охотничьи псы замедлили возле дубов свой бег и заскулили, когда смерч завертелся вокруг них. Испуганные лошади ржали и поднимались на дыбы.

Алехандро молча возблагодарил этот ветер и направил коня по тропе. Больше они не останавливались, промчались сквозь весь этот лес и оказались вскоре на опушке на другой его стороне. Но и там они не остановились, а продолжали скакать до тех пор, пока не уверились, что никто за ними не гонится.

* * *

Спать они легли прямо под звездным небом, на поросшей травой скале на высоком английском берегу. Через пролив была Франция. Утром, проснувшись, они смотрели на тот берег, и вдали его было видно, и он манил Алехандро, как манит дом, родной и надежный.

Алехандро хорошо выспался и с новыми силами принялся складывать скромные пожитки. Потом он застегнул дорожную сумку, и вдруг ему показалось, что в ней будто чего-то недостает. Еще раз проверив содержимое, он понял, что кое-что все же оставил.

Он оставил свою книгу мудрости, забыв ее на столе в каменном домике матушки Сары. Но вернуться за ней уже не мог.

Горько ему было думать, что важная часть его жизни навсегда осталась в прошлом. Оставалось только надеяться, что нашедший книгу человек воспользуется ею с умом. Алехандро вспрыгнул в седло, помог Кэт, посадил ее снова перед собой и повернул коня в сторону Дувра, где собирался пересечь пролив.

И где для них наконец должна была начаться новая, счастливая жизнь.