1

Рональд Белфаст принял их как долгожданных гостей. Он показал им свой дом, который в отличие от большинства домов в Конвинанте, мог считаться зажиточным, так как имел два этажа. По словам Белфаста, этот дом был построен на средства из казны поселения в знак благодарности за былые заслуги в должности шерифа Конвинанта, при этом сам Рональд принимал в строительстве непосредственное участие. Но, он посетовал на то, что дом был слишком огромен для двух человек и его мечтам о внуках не суждено было сбыться, по той простой причине, что его сын Генри был немного "не от мира сего". Старик разоткровенничался и сообщил им причины умственных отклонений своего сына. Во времена, когда он сам и его будущая жена Нора — мать Генри, — были еще совсем юными, в их городе появились Безликие. Тогда жители вызвали Анку, которые и навели порядок, но однажды Нора слишком близко подошла к одному из чистильщиков Мира Мертвых и это оставила в ней навечно невидимую печать. Тогда родители Норы были безумно счастливы, что эта встреча никак не отразилась на ее разуме, но как оказалось — это было не совсем так. Нора вспомнила о своей встрече с Анку, когда Генри исполнилось чуть больше пяти лет. Тогда в ее сыне и стали заметными небольшие отклонения. С каждым годом они становились все заметнее и заметнее. Для родителей правда о болезни сына стало ударом, но Нора не просто горевала, она во всем винила себя. Не было ночи, чтобы Рональд не просыпался от ее рыданий и вздрагиваний тела. Рональд старался, как мог ее утешить, но был бессилен что-либо сделать. Его жена с каждым днем становилась все более замкнутой, все меньше ела, все реже вставала с кровати, все меньше разговаривала. Все это привело к "удару", который полностью парализовал ее тело. А спустя три месяца, в очередное утро она просто не открыла глаза. Рональд похоронил ее и с тех пор больше не знал женской ласки, впрочем, так же как и его сын Генри.

Рональд накрыл на стол и предложил им перекусить, прежде чем лечь спать. Еды было не слишком много, особенно беря в учет столь огромное количество гостей, но этого было достаточно для того, чтобы перебить чувство голода на этот вечер.

После ужина хозяин дома предложил каждому показать комнаты для сна. Второй этаж достался Кевину, Солнечному Лучу и братьям Тейтам. На первом обосновались Альберт Дрейк, Винни Стоун, Марк Уотер и хозяин дома. На первом этаже было только две комнаты, которые и разделили между собой Альберт с Винсом и Марк с Рональдом.

Марк давно позабыл о том, что такое настоящий сон, а не его иллюзия, которой он обманывал все тех смертных, которые находились рядом с ним за последние двести лет. Он мог бы пролежать неподвижно до самого утра, прикрыв глаза и в эту ночь, но сегодня у него не было такого желания, если, то неприятное чувство, которое тяготело над ним все время, с тех пор как он потерял свой дневник, можно было назвать "желанием". Он смотрел в одну точку на стене, к которой была прислонена его кровать, и старался напоминать себе о тех давних событиях, которые были описаны в его дневнике. Ему совсем не хотелось забывать их, ведь только в воспоминаниях он все еще был не Водолеем и даже не Марком Уотером, а совсем еще молодым двадцатилетним парнем с другим именем, которое навсегда стерлось из его памяти, с женой, которую в воспоминаниях дневника он по-прежнему любил и с сыном, который давно умер от старости, так же как и его дети, внуки, правнуки.

Под тихий храп Рональда Белфаста, Марк пытался вспомнить тот день, когда они все вчетвером, ведомые первым Пришельцем отправились в путь. Тот день он позабыл, хотя редкие воспоминания все еще хранились в его памяти, пусть и в обрывчатом виде. Он старался сложить их воедино, но они все время ускользали от него, словно играли с ним в нежеланную для него самого игру. Стоило вспомнить что-то, как другое воспоминание отдалялось от него, чтобы окончательно исчезнуть в темном коридоре памяти. Он около часа пытался бороться с самим собой, пока не понял, что в этой битве ему удостоено лишь место проигравшего. Глупо было злиться на себя за то, что он больше не человек, а могущественный колдун, который имел власть над всеми людьми и магическими существами всех Ближних Миров, но потерял контроль над своей памятью.

Он не помнил путь к Океану Надежд двухсотлетней давности, но он все еще помнил тот ужасный день, когда они вернулись назад в общину. Это были его чуть ли не первые воспоминания в образе Водолея, перед которыми шла чернота, с трудом рассеивающаяся благодаря записям в дневнике. Те события он вспоминал в каждый день, стараясь черпать из них свою злость в адрес своих Братьев, среди которых была и его жена. Жнец — теперь так ее звали. Самый могущественный колдун из всех Четырех Темных, но и самый проклятый из всех остальных. Именно его жена, загадала у Океана последнее желание.

Первоначально ей хотелось вернуть к жизни всех умерших членов общины, имена которых она должна было огласить. Океан Надежд имел достаточно власти вернуть всех, за исключением ее отца — главы общины. По той простой причине, что он был колдуном, а те, после смерти, не оставляют после себя ничего. Океан, конечно же, мог создать его точную копию, даже с похожими воспоминаниями, но его жене этого было слишком мало, она хотела видеть живым своего истинного отца, а не его копию, пусть и ничем не отличимую от оригинала. Тогда она и потребовала силу Океана Надежд, чтобы самой вернуть к жизни отца. За эту неслыханную наглость поплатились все, кроме того, кто к тому времени уже успел переместиться в иной Мир. Они стали могущественными колдунами, с огромным количеством лишений и практически без слабых мест. Единственной слабостью были их истинные имена, которые начисто стерлись из их памяти, но оставались люди, которые их помнили. Как только их выбросило из Мира Вечности назад в Старый Мир, их главной целью стало возвращение назад к Океану с требованиями снять проклятие, но оказалось, что это было невозможно сделать без помощи очередного Пришельца, ожидания которого могли затянуться на долгие годы. Тогда было принято решение заняться второй по степени важности проблемой — уничтожение всех следов их прошлой жизни. Водолей был единственным их них, кто сохранил частички сострадания, но даже он понимал, что смерть всех членов общины была необходимостью. Несмотря на жуткую боль, у него сохранился полностью инстинкт самосохранения, а потому он даже не думал оспаривать решения Жнеца. Тогда он был полностью согласен со всеми и даже принимал жестокие решения сам, а вернее то существо, которым он стал. Тогда он даже верил в необходимость возвращения к Океану Надежд с требованиями о снятие проклятия и получением от Него еще более могущественных сил. Но совсем недавно, по меркам бессмертного колдуна, он наконец понял, что Прощение Океана Надежд будет гораздо лучшим дарам для всех них, чем Война за власть над Ближними Мирами, включая и Мир Вечности. Но, к сожалению, эта истина открылась лишь ему одному и только. Да и пришла она к нему поздно, когда многое нельзя уже было вернуть.

Дорога от общины к Миру Вечности заняла у них почти год, а вот возвращение назад было сравнимо с открытием двери и перешагиванием через порог. Они вернулись назад в своих новых обличиях — в цветных балахонах. В этой одежде никто их не узнал, а потому и не мог назвать их по имени. Люди выбегали с криками из горящих и рушащихся домов, в страхе и ужасе, но на улице находили только смерть. Когда оставшиеся в живых мужчины поняли, что всем членам общины угрожает опасность в лице четырех незнакомцев в балахонах, они схватились за мечи. Но, что могли поделать простые смертные против могущественных магов? Их тела охватывало пламя, била молния, разрывали их одежду и плоть смертоносные смерчи, поглощала разверзнувшаяся под их ногами земля. Небо над ними очень быстро стало черным от дыма, серым от туч и красным от пламени. Стены разлетались на мелкие каменные осколки. Во всех шахтах начались обвалы из-за землетрясений, вызванных Четырьмя Темными, хороня под землей работавших в тот день старателей. Они убивали своих знакомых из прошлой жизни с хладнокровием и невозмутимостью, не щадя ни женщин, ни стариков, ни детей. У них была только одна цель — убить всех, сравнять все постройки с землей, уничтожить любые следы человеческого поселения.

Одна из женщин, спасаясь от обрушений и взрывов, скрылась в широком строении, которое Водолею было знакома по старой жизни, как дом для ночлежки. Скорее от любопытства, чем ради расправы он последовал за ней. В коридоре он встретил человека, который попытался разрубить его мечом. Имя его он давно позабыл и не был уверен, что еще помнил его в те дни, но знал наверняка, что это был тот же мужчина, с которым он очищал обвал шахты, в тот день, когда девочка, ставшая со временем ведьмой Диздейн, чуть было не потеряла своего отца. Водолей одним взмахом руки превратил мужчину в пепел, а его меч — в бесформенный сплав железа. Избавившись от помехи, Водолей зашагал далее к комнате, в которой он жил вместе со своей женой и сыном. Стоило ему отворить дверь, как он услышал женский крик, а затем увидел и саму женщину, склонившуюся над кроваткой маленького человечка, защищая его ценной собственной жизни. Это заставило его остановиться и задуматься. Ребенок в кроватке был сыном того человека, коим он был до визита к Океану Надежд, эта же женщина не имела никакой родственной связи ни с ним, ни с его сыном, так поему она была готова отдать за ребенка свою жизнь? И зачем, собственно, он сам пришел в эту комнату? Чтобы убить или чтобы увидеть вновь своего сына, в котором жила та маленькая частичка его самого? Если он хотел его убить, то почему просто не разнес в пух и прах все здание? А если хотел просто его увидеть, тогда в нем все еще теплились некие воспоминания и чувства из прошлой жизни. Водолей начал цепляться за эту мысль и как не странно она не уходила, а наоборот — обрастала плотью, становясь понятнее ему и наполненной смыслом. На некие доли мгновения он даже испытал ненависть к себе за то, что он участвовал вместе со своими Братьями в уничтожении общины. Но, думать долго об этом, не было ни времени, ни желания. Вместо этого, он, не обращая внимания на крики мольбы женщины о пощаде ее и маленького ребенка, быстро направился к своему письменному столу, в ящичке которого хранился его дневник. Схватив его, он направился к женщине, которую, судя по записям в том же дневнике, звали Карлой Робинс, отстранил ее и взял на руки своего сына. Женщина закричала еще громче, после чего он схватил ее за руку, но не для того, чтобы она замолчала, а для того, чтобы перенести их подальше от этих мест. Таким местом стала губерния Атун. Женщина еще долго причитала, а потому ему пришлось прибегнуть к угрозам, чтобы она, наконец, взяла себя в руки и перестала плакать. Когда его дар "убеждения" принес плоды, он заставил Карлу вычеркнуть пером в дневнике все те места, где встречалось его истинно имя. Как только она исполнила его пожелания, он наложил заклятие на зачеркнутые места и переместился обратно в общину. К тому времени Жнец, Вихрь и Пожиратель практически завершили свою массовую казнь. Они даже не заметили его отсутствия, настолько сильно были поглощены своим кровавым делом, что было только на руку Водолею.

Когда все было завершено, они и придумали себе новые имена, которые стали известны большинству жителей Ближних Миров, а затем разделились и редко когда собирались вместе. Водолей все чаше проводил все свое время в Молодом Мире, следя за тем, как растет его сын, взрослеет, заводит семью, как растут его наследники, как он стареет, умирает… Наблюдал он за периодами жизни своего сына и его потомства часто со стороны, стараясь не выдавать свое присутствие. Начиная со второго колена своего сына, он перестал быть пассивным смотрящим. Он начал принимать облик Скитальца, с которым он был когда-то знаком и которого он убил собственноручно, и уже в этом образе Водолей начал навещать своих внуков, этим становясь небольшой частичкой, пусть и не слишком важной, в их жизни. И только для последнего представителя своего рода он, наконец, стал не просто редким гостем и знакомым, а настоящим другом. И его смерть от рук Пожирателя стала для колдуна в синем настоящей потеряй. Пусть он отомстил колдуну в красном за его смерть, Водолею все же это не принесло настоящего удовольствия, а только маленькую искорку облегчения.

В отличие от Водолея, Вихрь предпочел Зрелый Мир и изредка пересекал границы других Миров. Жнец, в свою очередь, предпочитал Старый Мир. Так ему (ей) казалось, что он (она) находился ближе к Океану Надежд, а значит — и к своей заветной цели. А вот Пожиратель стал настоящим Скитальцем, не имея усидчивости и желания оставаться в одном из Миров на долгое время. Насколько было известно Водолею, первый колдун в красном даже наведался на земли своего рождения и испепелил всех своих родственников и их соседей. Скорее всего, это ему принесло несказанное удовольствие, если такое чувство в нем все еще имело место быть. А вот тщеславия в нем всегда было много, и после встречи с Океаном Надежд она возросла в разы. Именно из-за Пожирателя все жители Ближних Миров узнали о Четырех Темных. Часто он уничтожал ради забавы деревни целиком, оставляя в живых только одного человека, которому и рассказывал их историю, во многом приукрашивая реальность, а кое-что, оставляя в секрете.

Когда Рональд захрапел громче, Марк решил подняться с кровати и пройтись по ночному тихому дому. Закрыв бесшумно за собой дверь, он вошел на кухню, на которой они ужинали несколько часов назад, подойдя к окну.

На улице сияла полная луна и звезды, отражаясь в воде, которая все еще покрывала всю землю насколько хватало остроты зрения. В ночном сумраке казалось, что вовсе не вода была неестественной частью оконного пейзажа — а дома, возвышающиеся над поверхностью безграничного озера. Около дома Белфаста прогуливался один из Безликих, который почувствовав, что за ним наблюдают, остановился и уставился в окно. Марк узнал тварь, с которой он уже встречался, став невольным спасителем парня в дорогом, но уже изрядно потрепанном костюме. Тварь с лицом помощника шерифа оскалилась и по-кошачьи зашипела. Марк в ответ улыбнулся и показал средний палец.

— Как же я вам завидую.

Голос Альберта Дрейка не застал его врасплох. Он расслышал его шаги еще, когда тот только встал на ноги и вышел из комнаты, которую он делил в эту ночь вместе со Стоуном. Марку просто не хотелось никого сейчас видеть, особенно Дрейка. Он решил ему не отвечать, надеясь, что тот поймет правильно его молчание, развернется и пойдет обратно спать. Но, не тут-то было, Альберт встал рядом с ним и уставился на ночной Конвинант. На нем была надета белая хлопчатая пижама, а на голове была фетровая шляпа, которая придавала его образу простецкий вид.

— Вы самый могущественный маг из всех, которых мне доводилось когда-либо видеть. Да и слышать тоже. Наверно, вы уступаете по силе только Четырем Темным.

— Почему бы тебе не вернуться в свою комнату? — настоятельно предложил Марк.

— Этот тот же Безликий, который схватил меня? — словно не расслышав предложения Марка, продолжил Дрейк, прижавшись лбом к стеклу и прищурив глаза. — Да, похоже, он самый. Если бы не вы, меня бы сейчас здесь не было.

— Поверь, я думаю о том же самом, — отпарировал Уотер.

— Вы, наверное, потомок очень известного мага. — Так как Марк промолчал, Альберт продолжил свои предположения. — Такого же известного как Оран "Небесный Свет" Льюис. Или Корбус "Черный Камень" Рифус. И знаете, у всех этих великих магов были свои ученики, которые добились не меньших высот, чем их учителя.

— Даже и не проси.

— Пожалуйста, о, Великий Маг. Если вы меня научите хотя бы части того, что вы умеете, я буду обязан вам до самой смерти.

— У тебя нет ничего.

— Сейчас — да, но мой отец Роберт Мас Вин Дрейк очень известный поэт и богатый человек.

— И что с того? Ты ведь с ним никогда не находил общего языка, поэтому и сбежал из отчего дома, — с полнейшей невозмутимостью изрек Уотер, продолжая глядеть в окно.

— Откуда вы… ах да, маги многое знают о смертных. Этот только подтверждает, что вы очень сильный маг. Но, из отчего дома я сбежал не только из-за разногласий с отцом, а главным образом потому, что всегда верил, что родился я для каких-то более высоких целей, а не просто чтобы быть сыном знаменитого поэта.

— Поэтому ты решил стать главарем банды?

— Вы и это знаете, — усмехнулся Альберт, не скрывая своего восторга. — Да, из-за этого, но очень быстро понял, что этот путь не принесет мне ни славы, ни богатства, а только погибель.

— Теперь ты мечтаешь стать магом. И с чего ты решил, что именно этот путь верный?

— Мне кажется, что мы не случайно встретились. Что-то, возможно сам Океан Надежд, хотел, чтобы вы не просто спасли меня от Безликого, но и научили меня своей магии.

— Это вряд ли.

— Почему? Вы не верите в Океан Надежд?

— Я не верю в тебя. Даже если из тебя выйдет хоть какой-то толк в качестве волшебника, я все равно не стал бы тебя ничему учить. — Во мраке ночного дома глаза Марка засияли синим пламенем, освещая его бледное и неожиданно старое лицо. Альберт в испуге отошел подальше от него. Также вместе со страхом его охватила тяжесть в руках и ногах, и даже если он бы хотел сорваться с места, то у него, скорее всего ничего не получилось. — Мне не нужны подмастерья. Иди спать и больше не возвращайся к этому разговору. Ты меня понял?

Голос колдуна был сравним с шепотом, но в голове Альберта он звучал как старый медный колокол. От этого голоса у него слезились глаза, болели уши и дрожал мозг в черепной коробке. Дрейк не стал больше рисковать своим здоровьем, а повернулся, чтобы уйти. У самих дверей, Марк окликнул его.

— Если хочешь прожить долгую и насыщенную жизнь и добиться хоть частички славы своего отца, а не умереть молодым, не разговаривай ни с кем обо мне. То, что ты видел, должно остаться твоей тайной. Если ты что-то кому-то расскажешь, я первым об этом узнаю, и следующее что ты увидишь, будут две монеты в твоей ладони, которыми ты расплатишься с Хароном за переправу через Стикс.

Альберт кивнул, с трудом сдерживая дрожь во всем теле, затем вошел в свою комнату и плотно прикрыл за собой дверь.

 

2

Эллин Томин проснулась поздно ночью из-за сильного чувства жажды. В горле пересохло. Чувство было такое, словно ее рот был полон соломы. Малкольм по-прежнему спал рядом с ней, еле слышно посапывая. Его рука лежала на ее бедре и тепло от нее могло быть приятным, если бы не жажда, которая разбудила ее поздней ночью и требовала добротной кружки воды. Эллин осторожно убрала с себя руку Малкольма и как можно тише, чтобы не разбудить парня, поднялась с постели. Встав на ноги, она повернула голову в сторону окна, и чуть было не вскрикнула от ужаса. За стеклом маячило лицо человека, которому чтобы заглянуть внутрь пришлось схватиться руками за карниз и слегка подтянуться. Сразу, как только Эллин обратила на него внимание, он улыбнулся и что-то произнес. Что именно девушка не поняла, но догадывалась, что он предлагает ей познакомиться поближе.

"Юным маэль не пристало разговаривать с незнакомцами", мелькнула мысль в ее голове. "Особенно если эти незнакомцы — Безликие".

Тварь что-то произнесла еще и улыбнулось. Улыбка могла показаться дружественной, если бы Эллин не знала, что улыбается ей не человек, а тварь с Земли Мертвых. Эллин повела плечами и отвернулась от окна. Не хотелось ей глядеть в глаза этой твари. Кто знает, может у них есть дар гипноза? Глядишь, загипнотизирует ее Безликий и она безвольно подчиниться ему и откроет дверь. Если ей повезет, то она все еще будет под гипнозом, когда руки Безликого сомкнутся на ее горле.

"Если меня убьет Безликий, кто-нибудь будет горевать по мне? И если — да, то какой период времени? Будут горевать по мне только моя мать и тетя или же еще кто-то? Малкольм, например…". Она взглянула на спящего парня. В лунном свете его черты лица были очень привлекательными, на что при первой их встрече Эллин не обратила внимание. Конечно же, тогда ее сердце принадлежало Альберту Дрейку и странно, что любовь к нему так же быстро ушла, как и возникла. Хотя, ничего странного в этом не было, просто Альберта она не любила, а видела в нем лишь потомка своего любимого автора стихов. Теперь, находясь не рядом с Дрейком-младшим, а на расстоянии, очертания его лица быстро стерлись из ее памяти, практически не оставив и следа.

"Может, хватит задавать самой себе вопросы и искать на них ответы, когда тебя мучает жажда, а за окном улыбается Безликий?!" осадила она себя и тут же согласилась со своими доводами. Нужно было поскорее выпить воды и вернуться в постель, в которой спал Малкольм.

Кстати, а какие чувства она испытывала к младшему помощнику шерифа? Симпатию и только? А может уже что-то больше? Но, все это не имело значения. Они не были созданы друг для друга по нескольким причинам. Во-первых, они были из разных слоев общества. Во-вторых, она бы никогда не осталась жить в этом захолустье, а Малкольм наверняка бы не смог жить в самом сердце большой губернии. А в-третьих, Эллин не смогла бы породниться со старой грымзой — матерью Малкольма.

Она вышла из комнаты, слегка прикрыв дверь. За все время, проведенное в Конвинанте, она довольно хорошо ознакомилась с домом Клемментсов, и все же при каждом шаге ее не покидала уверенность, что вот сейчас она на что-то наткнется и сильно удариться либо ногой, либо бедром, либо носом. Ей нужно было пройти на кухню, именно там находилось ведро с питьевой водой. Там же должен был спать и приятель Малкольма, у которого не все было в порядке с головой. Эллин совсем забыла о нем, а потому тут же остановилась, словно натолкнувшись на невидимый барьер. Ей очень хотелось верить, что ее поздний визит на кухню не закончится тем, что она разбудит того полоумного. Она бы с радостью вернулась назад в комнату, да только жажда не готова была отступить сама по себе. Она проделала несколько шагов, вытянув руки вперед, когда ее привлек странный звук, похожий на ритмичный скрип половиц или же кровати. Она бы не стала обращать на это внимания больше пары секунд, если бы этот звук не доносился из комнаты больной сестры Малкольма.

Эллин прекрасно помнила, чем закончился ее предыдущий визит в комнату Лили Клемментс и повторения того случая ей совершенно не хотелось. Если хозяйка дома снова поймает ее около дверей в комнату своей дочери, тогда ее в очередной раз прогонят на улицу и старую каргу не проймут ни слова ее сына, ни ее слезы, ни даже тот факт, что за окнами ночь и по улице шастают Безликие. Но, видимо, "любопытство" было ее бичом, от которого она никак не могла избавиться даже под угрозой смерти, а потому она развернулась и на носочках направилась в сторону комнаты, за дверью которой доносились скрипы половиц или же кровати.

Чем ближе она была к двери в комнату больной девушки, тем сложнее ей становилось дышать от волнения и азарта. Уже около самой двери ей удалось расслышать и другие звуки. К древесному скрипу добавилось и тяжелое дыхание. Стоило ей это понять, как она замерла. Лицо ее загорелась от сильного притока крови. Она не могла поверить собственным ушам. Неужели за дверью происходило то, что рисовало ей воображение и от, во что она никак не могла поверить? Она старалась найти разные предположения и причины этих странных звуков, но все равно возвращалась к одной и той же идее — за дверью происходило сексуальное соитие. И скорее всего оно имело место быть без обоюдного согласия обеих сторон.

Тяжелое дыхание перешло в стон, и Эллин стало и вовсе не по себе. Теперь не было никаких сомнений в том, что происходило в комнате. И самое страшное было то, что Эллин понимала, кто именно находился сейчас вместе с Лили Клемментс. Полоумный парень, имя которого она либо забыла, либо просто не знала, прямо в эти минуты насиловал сестру Малкольма.

Этому нужно было положить конец и немедленно! Эллин взялась за ручку двери полная решимости, в тот самый момент, когда за дверью все стихло, а ей на плечо легла чья-то рука. Девушка не сдержала крика и в резком прыжке развернусь. Не задумываясь, Эллин кинулась в атаку, принявшись хлестать ладонями и царапать ногтями того, кто смог застать ее врасплох.

— Прекрати, Эллин. Да прекрати же! — перешел на крик Малкольм, уклоняясь от ее кошачьих ударов. — Это я! Всего лишь я!

— Малкольм! — воскликнула она, после чего поспешила перейти на шепот, в надежде, что их голоса еще не успели никого разбудить. — Ты меня напугал.

— Извини, я волновался. Проснулся и не увидел тебя.

Это прозвучало приятно для ее слуха, но сейчас было совсем не время придаваться нежностям. Вместо этого, она схватила его за руку и крепко сжала.

— Твой приятель, сейчас находиться в комнате твоей сестры, — скорее прошипела, а не прошептала Эллин.

— Чего? Какой приятель? Ты о Генри говоришь?

— Я не знаю, как его зовут, да и в принципе без разницы. Главное то, что он сейчас там. Хотя, это не самое страшное.

— Не самое страшное? — переспросил Малкольм. — О чем ты, Эллин? Генри там нечего делать.

— То-то и оно. Но, похоже, этот слабоумный все же нашел чем бы ему там заняться. — Эллин даже повела плечами от жуткости собственных слов. — Ты должен пойти и разобраться с этим.

В комнате, где спала мать Малкольма и женщина с дочерью начали доноситься голоса, что совсем не обрадовало Эллин. Но Малкольм на это не обратил ни малейшего внимания, его больше беспокоили слова девушки. Он не мог понять, что Генри могло понадобиться от его сестры?

— Давай же! — настояла на своем Эллин, и Малкольм подошел к двери.

Открыть дверь ему не представилась возможность, по той причине, что она распахнулась сама, и на Малкольма набросился некто схожий по росту и комплекции с Генри Белфастом, а по рычанию и сиянию глаз — на дикого кота. Клемментс не успел даже опомниться, как уже лежал на полу, под тяжестью тела напавшего и с ограниченной способностью дыхания из-за сильного сдавливания трахеи.

Эллин в страхе отскочила в сторону, но к счастью для себя и для Малкольма не потеряла самообладания. Приняв единственное верное решение, она громко закричала и принялась хлестать по спине и голове озверевшего Генри Белфаста. Тот долгое время не обращал на ее удары никакого внимания, продолжая свирепо рычать и душить Малкольма, но вскоре ему надоела помеха в лице Эллин Томин, и он, отпустив горло Клемментса, кинулся на девушку. Эллин успела только взвизгнуть и сделать попытку спастись бегством, но тварь, в которую превратился Белфаст, крепко вцепилась в ее щиколотки и потянула на себя. Эллин не удержалась на ногах и упала на пол, чувствуя как Белфаст взбирается на нее и ищет своими ледяными и узловатыми пальцами ее шею.

Дверь в комнату Тильды Клемментс наконец открылась и в проеме появилась сама хозяйка дома в длиной до пят ночнушке и с зажженной свечой в руке.

— Что, скажите на милость, здесь происходит?!

Малкольм даже не поворачиваясь в сторону матери, поднялся на ноги и бросился на помощь Эллин. Но не успел Малкольм и прикоснуться к ней, как тварь повернула в его сторону голову и громко зарычала. Пламя свечи осветило его ужасное искривленное лицо: бледное, с темными пятнами на щеках и на лбу, с красными глазами, идущей волнами кожей, словно под ней сновали десятки шустрых плотоядных червей. Также благодаря свету от свечи они смогли заметить, что на безумной твари не было нижнего белья, от чего его детородный орган болтался из стороны в сторону как язык колокола, оповещающий о приближающейся беде. Тильда и стоящая рядом с ней Сэлли Парвис завизжали на одной высокой ноте. Генри Белфаст или то, что было похоже на него, произнесло несколько слов на непонятном языке, после чего вскочило на ноги и поспешило в сторону выхода. Тварь потянула за дверь и отворила ее, несмотря на то, что та была заперта на засов. Сразу после этого Генри выскочил на улицу и скрылся в темноте под звуки всплеска воды.

Малкольм помог подняться на ноги Эллин и спросил ее о самочувствие.

— Со мной все в порядке. Он не успел причинить мне вреда, а вот твое горло… — Эллин осторожно дотронулась до красных подтеков под подбородком Малкольма, и тот слегка скривил рот от боли.

— Думаю, и я не получил серьезной травмы.

— Что это было?! — потребовала ответа Тильда. — Безликий? Твой полоумный приятель оказался Безликим?!

— На Безликого он не был похож, — покачал головой Малкольм.

— Но и на обычного Генри Белфаста он совсем не тянул! — возмутилась Тильда, да так, словно Малкольм был в чем-то виноват. — И где, хотелось бы знать, он потерял свои портки?

Но этот вопрос стал ей совершенно безразличен, стоило ей заметить распахнутую дверь в комнату дочери. Тильда Клемментс сорвалась с места и чуть ли не вбежала туда. Малкольм последовал за ней, а уж за ним решила не отставать и Эллин.

Лили Клемментс находилась в привычной для себя позе — лежа на спине, с руками расположенными вдоль туловища. Но на этом привычная картина для этой комнаты заканчивалась. Все остальное выглядело дико и неестественно. Одеяло было сброшено на пол, подол ночнушки больной девушки был вздернут высоко вверх, ноги широко расставлены в сторону, обнажая ее промежность влажное от семени насильника.

Тильда поспешила опустить подол ночнушки дочери, при этом причитая, как вдова на годовщину смерти любимого мужа. Затем она подняла с пола одеяло и укрыла до подбородка дочь, после чего принялась плакать и целовать ее в лоб. Все это время Лили пристально глядела в потолок, ее брови были изогнуты в гневе, а в глазах блестели слезы стыда и обиды.

— О, моя девочка, что он с тобой сделал! О, Океан Надежд, как он мог с тобой так поступить?! — рыдала хозяйка дома.

— С каких пор Безликие насилуют людей, а не душат? — озадачено произнесла Эллин.

Стоило ей это произнести, как Тильда тут же замолчала, она резко обернулась и ее лицо, постаревшее на несколько десятков лет, искривилось в жуткой гримасе ярости.

— Вон! Все вон! Пошли прочь из комнаты! — завопила она. И этот вопль чуть ли не физически вытолкнул Малкольма и Эллин за дверь. Затем Тильда взмахнула рукой, и дверь захлопнулась с громким стуком. Эллин показалось, что она к ней даже не притрагивалась, хотя у старой карги руки были довольно тонкими и длинными, а потому не стоило удивляться, что ей удалось дотянуться до двери практически не отходя от кровати дочери.

— Что это была за тварь?! — воскликнул Малкольм. В его глазах тоже вот-вот были готовы появиться слезы. — Почему она была похожа на Генри?! Почему она сделала это с моей сестрой?!

Вопросов было задано много, но Эллин не могла найти ответа, ни на один из них. Но, она знала того, кто мог знать ответы. Утром она обязательно найдет Альберта Дрейка и перескажет ему все, чему она сама стала свидетельницей. Уж он-то должен знать больше чем все те, кто был собран под одной крышей в эту ночь.

 

3

Тэрранс Хил Грум был потомственным банкиром Конвинанта. Еще его прапрадед держал свою лавку скупки драгоценных изделий и давал в долг денежные средства под не малые проценты, благодаря чему заработал свое первое состояние и не слишком хорошую репутацию среди сельчан. Большинство называли его "вором" и "обманщиком", но все они при первой же нужде обращались к нему за помощью.

Его прадед продолжил дело своего отца и смог увеличить его капитал почти в десять раз. Это позволило ему подняться на ступеньку выше в социальном статусе и заполучить еще одну приставку к своей фамилии. Он скупил несколько пустых домов, в том числе и в других поселениях губернии, этим расширив свое дело. Заставив работать на себя других людей, сам он в каждый день только ходил с проверками и сверял бухгалтерские записи. Любой пойманный на обмане тут же мог распрощаться со своим рабочим местом без права на милость и оплату труда. Поэтому случаи обмана работодателя были крайне редки.

Дед Грума стал еще более удачливым банкиром, от чего к пятидесяти годам уже считался одним и десяти самых богатых предпринимателей в пяти ближайших губерниях, позволив опередить себя лишь пяти губернаторам, с которыми было трудно соперничать лишь по причине того, что у них всегда была под рукой кормушка в виде неиссякаемой от налогов казны.

Отец Грума стал "белой вороной" в их славной родословной. Из-за большой любви к разгульной жизни он смог растерять все состояние в течение каких-то семи лет. Когда его практически признали банкротом, он решился взяться за ум и вернуть былую славу семейству Грумов, но у него так ничего и не получилось. Остатки состояния он инвестировал то в каменоломни, то в лесопильные заводы, то в строительство кораблей. А вскоре у него не осталось и медяка в кармане, которым он мог бы купить себе кусок черствого хлеба. Под конец он быстро и с грохотом скатился к ничтожному классу, по пути растеряв все благородные приставки, которые много лет сопровождали фамилию его предков. От горя неудач, он запил еще сильнее, от чего и умер в один солнечный теплый денек.

Тэрранс оказался более удачливым банкиром, чем его отец, но на сегодняшний день его состояние могло разве что соревноваться лишь с богатством его прапрадеда — начинателем банковского дела семьи Грум. Он мечтал, что пройдет время и его потомки повторят славу его предшественников, но с обязательным исключением недоразумения, коим можно было назвать жизнь, прожитую его отец.

Но для исполнения его мечты не хватало одной, но очень важной детали, а именно — наследника. К своим сорока пяти годам он был женат дважды, но, ни одна из жен не родила ему, ни сыновей, ни даже дочерей. Можно было предположить, что виновником бесплодия был он сам, но время показало, что он вполне был состоятельным как продолжатель рода. Его первая жена не могла забеременеть, что и стало главной причиной развода. Вторая дважды оказывалась в положении и дважды теряла плод в первые недели беременности. От горя она покончила с жизнью самоубийством, повесившись в доме, в котором до сих пор проживал Тэрранс.

Спустя три года после смерти второй жены, он познакомился с очень привлекательной особой по имени Инесс. Она была жгучей брюнеткой с горячим темпераментом жительницы южных губерний, с точеной фигурой и с хорошо подвешенным язычком. На бретельке ее воздушного платья красовалась брошь в виде золотой пчелы, украшенная драгоценными камнями, которые сверкали в свете укрощённого ею огня. Грум влюбился в нее с первого взгляда, впрочем, как и почти все мужчины Конвинанта, включая и женатых. Но, при всех ее положительных качествах, у нее был один большой недостаток, а именно три брата — молодых, высоких, с огромными мышцами и с прескверным характером. Они защищали свою сестру и глаз с нее не спускали. В Конвинанте они были проездом и направлялись в сердце губернии для участия в развлекательном представлении. Инесс и ее братья были известными в определенных кругах циркачами в пятом поколении. Ее братья были шпагоглотателями и толкателями тяжестей, а сама Инесс неповторимо жонглировала острыми предметами и огненными шарами. Бродячие циркачи решили устроить на следующий день небольшое представление для жителей Конвинанта, в знак благодарности за радушный прием. Именно в тот день Тэрранс, глядя на прекрасную девушку, что очаровательно кружилась среди сверкающих огней, оказался поверженным ее красотой.

Он никогда не считал себя красавцем и никогда не замечал за собой красноречия, если только дело не заключалось в покупке или продаже драгоценных изделий, а потому даже не решился подойти к ней и заговорить после представления. Но, произошло чудо — она первой подошла к нему и заговорила. Он никогда не думал, что сможет найти столько тем для разговоров с женщиной, но с ней он никак не мог наговориться. Особенно долгим у них получился разговор касательно ее золотой броши, которую, по ее словам, Инесс получила в наследство от матери. Это была семейная реликвия, передававшаяся уже много десятков лет от одной женщины их семьи к другой. Она считала ее красивой, но все же не слишком дорогой безделушкой и очень обрадовалась, когда Грум оценил ее очень высоко. Вдобавок это дало повод Инесс рассказать ему о своей матери, которую она очень сильно любила, хотя уже почти не помнила, так как та умерла давно, когда девушке было не больше семи лет.

Но их долгое общение не понравилось ее братьям и они очень коротко объяснили ему, чтобы он больше к ней не приближался. Их совершенно не интересовали его слова, о том, что Инесс была инициатором их диалога, а не он сам. Они дали ему ясно понять, что им не нравится, когда похотливые мужчины заигрывают с их сестрой. Все его доводы о том, что он не такой как все и его далеко не первым делом интересует, что у нее под юбкой, они не захотели слушать. Получив от него обещания, что он больше не подойдет к Инесс и не заговорит с ней все то время, сколько они еще будут находиться в Конвинанте, они удалились, уведя с собой свою сестру.

В тот вечер он не мог заснуть до самого утра. Все его мысли были заняты Инесс. Мысли о ней были приятны, а воспоминания о разговоре с ее братьями добавляли ко всему ложку дегтя. Он не был способен на безумные поступки ради любви даже в свои двадцать лет, а к тридцати двум, когда состоялась их встреча с Инесс, он уже позабыл то чувство, когда кровь все еще бурлит в венах с наступлением оттепели после зимних холодов. Южная красавица смогла напомнить ему, что он все еще живой человек, а не расчетливое изделие, предназначенное для добывания денег. Но братья Инесс дали ему четко понять, что они не потерпят никого рядом со своей любимой младшей сестренкой.

Отчего ему было вдвойне приятнее и удивительнее, когда на следующее утро все трое братьев Инесс постучали в двери его дома. Они рассказали ему, что в прошлую ночь у них состоялся с их сестрой неприятный разговор. Сестра, по их словам, твердила, что он — Тэрранс Грум — был тем мужчиной, которого она видела в своих вещих снах еще совсем юной девушкой именно поэтому она и подошла к нему первой. А после их разговора ее уверенность только укрепилась, так как еще ни с кем ей не было так интересно просто общаться и так приятно находиться рядом. Братья Инесс сообщили ему, что до главного представления оставались еще около двух недель и все это время они давали Инесс, да и ему самому, возможность приглядеться друг к другу и понять — действительно они хотят быть вместе или же нет.

Весь тот день он провел вместе с Инесс. Они общались и гуляли, танцевали и веселились, а к вечеру у них состоялась близость. Такой страстной и желанной женщины в жизни Тэрранса еще никогда не было. Они занимались любовью в его доме, они занимались любовью на его рабочем месте, они придавали любви в поле под звездным небом. Не удивительно, что он просто потерял голову от любви и самое великолепное — она утверждала, что тоже была без ума от него.

Очень скоро она сообщила ему о своей беременности, и Грум не мог поверить в свое счастье. Он осыпал ее подарками и цветами, не жалея денег. Он исполнял всякую ее прихоть, а Инесс оказалась очень даже прихотливой. Как жительница южных губерний, который предпочитали минимализм в одежде, при этом, увешивая себя золотыми изделиями, Инесс часто просила у него в подарок дорогие украшения, которые она когда-то видела у знатных дам или же которые представляла себе сама. Грум ни в чем не мог ей отказать. Его сбережения быстро улетучивались, но он даже не думал об этом. К чему копить богатство, когда у тебя есть любимая женщина, которая носит под сердцем твоего потомка?

Затем начались хлопоты по подготовке к брачной церемонии. Свадьба стала самой шикарной за все время существования Конвинанта. Она полностью опустошила его сбережения, но Грума это мало волновало. Гораздо сильнее его напугало утро следующего дня после свадьбы, когда он проснулся один в своей кровати, а Инесс нигде не было. Он искал ее по всему дому, а когда не нашел, отправился в бордель, где снимали комнаты ее братья, но там ему сообщили, что братья Инесс еще вечером собрали все свои вещи и отчалили в неизвестном направлении.

Даже после этого он все еще пытался найти свою Инесс, обращаясь за помощью к шерифу, тогда еще Рональду Белфасту, и не замечал смешки жителей поселения за своей спиной. Он не мог поверить, что все это было мошенничеством. Простой, наверняка уже хорошо отлаженный, способ банды грабителей зарабатывания денег путем обмана состоятельных глупых одиноких мужчин. Когда его раскаленный от гнева и обиды разум начал остывать, Грум принялся осмысливать то, что с ним случилось за эти две, безусловно — счастливые недели. Теперь он мог думать об Инесс не с ненавистью в ее адрес, а с ненавистью в свою сторону. Он был глуп и слаб. Как он сразу не догадался, что столь простая проходимка, ведущая свою родословную с самых низов общества, могла получить столь дорогую золотую брошь в качестве наследства? Скорее всего — это был подарок еще одного облапошенного подлой семейкой циркачей неудачника.

С тех пор прошло больше десяти лет, но не проходило и дня, чтобы он не вспоминал Инесс при пробуждении или при засыпании, во время завтрака или же во время общения с клиентами на работе. Ему удалось встать на ноги и вернуть все потерянные сбережения, но для этого ему пришлось потратить из своей жизни десять лет. А ведь за эти годы он мог бы сколотить огромное состояние, не встреться на его жизненном пути Инесс. Но с каждым годом злость к ней остывала, а воспоминания чаще возвращались к тем минутам, когда ему было с ней действительно хорошо.

И вот спустя много лет, он увидел снова похожую брошь в виде пчелы и, скорее всего, работы одного и того же мастера, которую принесли в его банк молодой бандит и его спутница. Когда шериф Рассел сообщил ему, что скоро они появятся в Конвинанте и наверняка заглянут именно к нему, Грум снова вспомнил "свою" Инесс. Не мудрено, ведь любые слова о бандитах, грабителях и ворах, напоминали ему о ней и об ее подлых братьях. Он был безоговорочно готов предоставить любую помощь, когда шериф сообщил ему, что задержания опасных преступников будет происходить предположительно в его банке, куда бандиты наверняка наведаются для продажи части своих драгоценностей добытых противозаконным путем. О, да! Он был готов посодействовать этому, в воображении представляя себе арест никого иного как Инесс и ее подельников. А когда он увидел среди награбленного брошь в виде пчелы, то грань между прошлым и настоящим и вовсе стерлась. Даже слова девушки о том, что это украшение было подарком ее матери, казались отголосками из прошлого.

После их ареста, Грум пытался поговорить с шерифом и выпросить у него брошь, которую он изъял у бандитов, но так и не смог с ним договориться. Ему нужна была эта брошь в качестве памяти, и с каждым днем он утверждался в этой идее.

Если Грум не ошибался, то девушка, так же как и вся банда, были уже на свободе из-за всех этих проблем с Безликими, но он был уверен, что золото им не было возвращено. А раз так, оно должно было храниться в офисе шерифа.

Тэрранс Грум не был идиотом, а потому и не думал отправляться ночью в офис шерифа, когда на улице разгуливали Безликие. Нет, он был готов ждать, к тому же ждать оставалось не долго. По словам шерифа, несколько добровольцев провели обряд по вызову Анку и те должны были появиться в Конвинанте очень скоро. Вот когда чистильщики с Земли Мертвых появятся в поселение, тогда Грум и отправится в офис шерифа на поиски нужного ему украшения. А пока не стоило выходить на улицу из дома для собственной безопасности. Безликие были истинными паразитами, но вламываться в дома они не могли, по той простой причине, что для проникновения в жилища им требовалось приглашения со стороны хозяина, а потому, пока он находился в доме, его жизнь была в полнейшей безопасности.

В эту ночь, он как всегда выпил чаю с молоком перед сном, затем лег в холодную одинокую постель и прикрыл глаза. Последними мыслями перед засыпанием были о планах отправиться в офис шерифа за брошью. Золотая пчела будет напоминать ему о прекрасной Инесс — пусть о предательнице и обманщице, но она была главной любовью всей его жизни. И он очень легко сможет заставить себя поверить, что та брошь была той же самой, что носила у себя на груди южная красавица. Та брошь, будет небольшой компенсацией для него за потерянные сбережения и за разбитое сердце.

Он заснул с улыбкой на губах, а проснулся с гулко стучащим от страха сердцем в груди. Его разбудил сильный стук взломанной входной двери. Кто мог вломиться в его дом поздней ночью? Безликим он такого права не давал. В таком случае оставался только один ответ — человек. Он был одним из немногих из Конвинанта, кто мог похвастаться двухэтажным домом, и высота его дома вполне возможно могла привлечь внимание человека спасающегося от ужасных созданий. Страх начал постепенно отступать, сменяемый злобой. Он достал из-под подушки револьвер и поднялся с постели.

— Кого Земли Мертвых принесли в мой дом?! — возмущенно прокричал он, выходя из спальной комнаты.

На первом этаже были слышны чьи-то неторопливые шаги и тяжелое дыхание, но ни единого слово не последовало в качестве ответа. Грум поправил ночной колпак, но так и не найдя удобную для него позицию, с раздражением бросил его на пол. Оружие он крепко держал в руке, но когда незваный гость начал подниматься вверх по лестнице, его руки заметно задрожали. Человек то был или нет, но хозяин дома был решительно настроен спустить курок тут же, как этот некто появится в поле его зрения. Смерть незнакомца послужит уроком каждому, кто попытается и впредь вламываться в его дом и не отвечать на его вопросы.

Шаги звучали уже совсем близко, а к дыханию прибавились и жуткие клокочущие звуки, словно у идущего по лестнице рот был заполнен водой или же чем-то более густым. Грум сосредоточенно вглядывался во тьму, когда раздался знакомый голос.

— Грум. Тэрранс Грум

— Эээ, Генри? Генри Белфаст, это ты? — спросил он.

Мальчишку Рональда он знал получше многих жителей Конвинанта, по той простой причине, что часто ему платил, подкидывая разную работенку. Он нередко посылал парня с тем или иным посланием к своим клиентам, которые либо задерживали плату за ссуду, либо наоборот — были всегда желанными гостями в его банке. Также Генри нередко прибирался у него на работе, делая сухую и влажную уборку, чем позволял Груму экономить на постоянной уборщице.

Мальчишка остановился в проходе и замер на месте. В темноте его фигура была полностью лишена каких-либо опознавательных черт — сплошное черное марево.

— Что за силы привели тебя в мой дом?

— Я принес послание, — ответил парнишка и замолчал.

— Послание? А это не могло подождать до утра?… Отвечай же, иначе я спущу курок. Поверь, у меня револьвер заряжен. Пуля сорок пятого калибра остановит кого угодно, даже Безликого.

— Я не Безликий.

— А мне почем знать?

— Я ведь сам пришел к тебе.

— Верно говоришь.

Хотя Генри Белфаст считался не слишком смышленым парнем, Тэрранс Грум мог назвать пару-тройку имен жителей Конвинанта, которые уступали ему в прозорливости ума.

— Так что это за послание, которое не терпит отлагательств?

— У меня есть послание от Инесс.

Тэрранс Грум почувствовал, как коченеют его руки, ноги и спина из-за неожиданного похолодания. Он почувствовал страх, который был сильнее даже того, что охватил его при пробуждении. Откуда полоумный мальчишка мог знать это имя? Неужели Рональд рассказывал его историю сыну? Быть такого не может! Бывший шериф никогда не имел репутацию сплетника.

— Что… что за послание? — осипшим голос спросил Грум, а револьвер в его руках заходил ходуном.

— Она просила сказать тебе, что на самом деле забеременела от тебя, только произошло это как раз в ночь вашей свадьбы. Она ничего не сказала своим братьям и скрывала свою беременность от них сколько могла, а когда ее живот округлился настолько, что нельзя было больше скрывать очевидного, их охватил сильный гнев.

Теперь дрожало не только его тело, но также стучали и зубы. Уж эту историю Рональд никак не мог рассказать своему сыну, а сам парень не смог бы такое придумать.

— Что ты такое говоришь?

— Они хотели, чтобы она выпила зелье, которое привело бы к выкидышу, но Инесс отказалась им подчинится, да и поздно уже было — выкидыша, скорее всего бы не произошло, а сам ребенок мог родиться таким же, как и я — с отклонениями. — Парень усмехнулся, да таким утробным голосом, что ноги Грума подкосились. — Тогда они начали ее бить. Били долго, вместе и по очереди, метя в живот. Закончилось тем, что они избавились от твоего не рожденного ребенка, но убили и собственную сестру.

— Они убили Инесс? — спросил Грум, чувствуя, как все вокруг него плывет. Неужели все это была явь, а не дурной сон?

— Убили. А тело сбросили в канаву и забросали ветвями. Ее кости и поныне там лежат.

— Как Инесс тебе могла рассказать эту историю, раз по твоим же словам она мертва?

— Мертв — не значит нем. На другом берегу Стикса можно услышать много подобных истории.

— Ты… Ты Безликий?

— Я уже отвечал на данный вопрос.

— Тогда кто ты?

— Это не важно, важно то, что мне нужно от тебя. Это будет платой за те вести, которые я тебе передал с Земли Мертвых.

— Платой? И что же тебе нужно? — спросил Грум, изо всех сил пытаясь себя заставить нажать на спусковой крючок, но пальцы его совершенно не слушались.

— Кровь. Мне нужна твоя кровь.

* * *

Генри Белфаст очнулся сидя в воде на четвереньках, во рту стоял тошнотворный привкус крови. Что произошло, он не помнил. Последними воспоминания были о том, как он входил в комнату Лили Клемментс, а затем и в нее саму. Нельзя было сказать, что сексуальные отношения были взаимными, но он всегда старался не причинять ей физическую боль и хотел верить в то, что во время акта не только он один получал удовольствие. Это уже был третий раз, как он ложился в ее постель, оставаясь ночевать в доме своего друга, и вот уже во второй раз у него происходил провал в памяти, после чего он приходил в себя на улице, чувствуя вкус крови во рту. Он не знал других женщин кроме Лили, но сомневался, что провалы в памяти после полового акта — норма. К тому же у него был пример первого раза. В каждый раз он приходил в ужас от произошедшего и обещал себе больше никогда ничего подобного не делать, но вот уже в который раз, он приходил в дом Клемментсов, оставался у них с ночлегом, дожидался ночи, после чего входил в комнату Лили. Ему было стыдно за свои действия, но он не мог побороть свое желание. Он понимал, что у него было мало шансов познакомиться с девушкой в обычной жизни и понравиться ей. Лили же была другой, она не могла посмеяться над ним, отвергнуть его или же рассказать кому-либо то, что с ней делал Генри. А потому, он напрашивался на ночевку к Малкольму, когда у него уже не было сил терпеть, а самоудовлетворение переставало приносить столь необходимого разряда.

Он был напуган и растерян, когда в первый раз очнулся на улице, отплевываясь от неприятного привкуса во рту. Поразмыслив какое-то время как ему поступить: вернуться домой к отцу или же в дом друга, он все же выбрал второй вариант. Он даже повторно заглянул в комнату Лили. Та лежала под одеялом так, словно ничего и не было. Укрыл ли он сам ее, покидая, или это сделал кто-то другой, Генри не знал, но его это вполне устроило. Это значило, что его небольшая тайна с Лили такой и оставалось. А хорошо сокрытая тайна давала уверенности в безнаказанности и усиливала желания повторения уже сделанного раз.

Вот и сейчас омыв рот от крови дождевой водой, Генри встал на ноги полный решимости вернуться назад в дом Клемментсов. О том, что в этот раз он будет мокрым и наверняка наследит, он как-то даже не задумывался.

Но, не успел он сделать и пяти шагов, как перед ним возник кто-то. Генри замер на месте и задержал дыхание. Он совсем забыл о том, что Конвинант последние дни принадлежал не людям, а Безликим. Из-за сковавшего его страха, он даже не мог пошевелиться. А вот тварь с Земли Мертвых быстро приблизилась к нему и чуть ли не уткнулась своим лицом в него. Генри повернул голову на бок и зажмурил глаза, слыша лишь, как Безликий втягивает ноздрями воздух.

— Ты пахнешь Прародителем, — произнес разочаровано Безликий. Дальше до слуха Генри донеслись звуки удаляющихся по воде шагов. Открыв глаза, он увидел, что Безликий скрылся за дверью дома семьи Парвисов, к тому же, как ему показалось, дверь перед Безликим открылась сама.

Генри не сразу понял, что обмочился, но это было не столь важно. Также на нем не было штанов, но и это было не столь большой проблемой в эти минуты. Он поспешил в сторону дома Клемментсов, боясь, что кто-то из Безликих окажется не столь прихотливым. Он поднялся на крыльцо дома, вверх по ступенькам даже не обратив внимания, что в окнах горел тусклый свет.

Стоило ему открыть дверь, как его встретили несколько женских криков. Малкольм увидев его, выхватил револьвер и нацелил его Белфасту в грудь. Он был зол. Ужасно зол. Таким Генри его еще не видел никогда.

— Что ты за тварь такая?! — закричал он.

— Малкольм, я… я, — Генри поднял руки вверх и слегка согнул колени. — Не стреляй, это я, я!

— Убей его, сынок! — завопил Тильда, вытянув вперед свою костлявую руку, указывая на Белфаста пальцем. — Убей его! Отомстить за свою сестру!

— Что?! Нет, дисэль, я не хочу умирать, — взмолился Генри, растерянно переводя свой испуганный взгляд со своего друга на его мать и обратно.

— Ты Безликий? — спросил Малкольм. Судя по его голосу, он с трудом сдерживал в себе слезы и желания нажать на курок.

— Нет, Малкольм. Я Генри! Генри!

— Когда ты напал на нас, ты тоже был Генри?

— Что? Я напал на вас? Нет, я не нападал на вас!

— Убей его сынок и покончи с этим! — вновь закричала Тильда.

— Дисель, не надо меня убивать! Я никому не желаю зла!

— Когда ты насиловал мою сестру, ты тоже был Генри? — продолжил задавать вопросы Малкольм.

Но в этот раз Белфаст не смог быстро ответить. Отвечая на предыдущие вопросы, он мог быть искренним, но последний вопрос требовал от него обмана, что у него никогда не получалось делать.

— Малкольм, — заплакал он. — Я не хотел причинять никому вреда. Это было сильнее меня. Прости за…

Выстрел револьвера раздался эхом в доме, заставив вновь вскрикнуть всех женщин, а маленькая девочка зарыдала. Пуля пробила грудь Генри и он, словно от сильного толчка, сделал несколько шагов назад, выйдя за дверь. Он в ужасе взглянул на заполняющуюся кровью дыру в груди, после чего перевел взгляд обратно на Малкольма.

— Зачем ты это сделал? — спросил Генри. — Мы ведь друзья.

Очередной выстрел пробил ему голову и снес часть затылка. От этого выстрела Генри Белфаст слетел с крыльца и приземлился в воду. Его тело полностью захлестнула вода, после чего он всплыл на поверхность, оставшись лежать в ней с широко расставленными руками и ногами.

Эллин Томин с ужасом глядела на произошедшее. Также охваченная шоком была и Тильда Клемментс, хотя еще минуту назад она была той, кто кричала громче всех о расправе. Малкольм, в свою очередь, запер входную дверь, прислонился к ней, выронил револьвер из рук и прикрыл ладонями лицо.