Древнерусский город Смоленск Волков признавал за древнебелорусский, ибо основан он был племенами кривичей — одним из четырех племен славян, официально считавшимися родоначальниками современных белорусов. Мысли свои он держал при себе, чтобы не зачислили в шовинисты — в тридцатые годы это было легко. В середине девяностых от таких мыслей отдавало тухлятиной, но некоторые особо передовые господа считали национализм особой степенью любви к Родине. Андрей Константинович считал, что россиянам легко упрекать младших братьев в национализме — ведь это не от их пустошей отрезали Белосток, Ковно, Вильно, Коростень, Смоленск и Брянск. Это славянофилы Коминтерновского разлива щедрою рукою дарили белорусские земли Польше, Литве и Украине, не менее щедрой рукой забирая оставшееся от дележки себе. А двести семь тысяч квадратных километров обзывались пятью Нидерландами, семью Бельгиями и восьмидесятью Люксембургами, но ни одна сволочь не обозвала Белоруссию одной третью Украины, десятой частью Саудовской Аравии и сотой частью бывшего СССР!

По «скромным» подсчетам комиссара госбезопасности 2-го ранга площадь его родной страны была лишена законных ста тысяч квадратных километров, которые ох как пригодились бы после развала Советского Союза. В свое оправдание он частенько приводил брянских бабок, разговаривающих на чистейшем белорусском языке (восточной его разновидности) и карту какого-то «прохвессора», датированную 1903 годом. На карте контуры «западной окраины России» совпадали с самыми смелыми его мечтами, правда, там не было Бреста. Своими потаенными мыслями он не делился ни с кем, но при случае кое-какие земли своей родине бы отписал. Хотя бы те, что «исторически сложившись».

Столица кривичей была по-российски мрачна и неприветлива. Вокзальные куранты покосились и облезли, громадина здания самого вокзала также не блистала свежестью. У молодой страны, волею судьбы вступившей на прогрессивный путь развития, пока не хватало масляной краски для многочисленных своих вокзалов. Краска нужна была для танков и самолетов, эсминцев и крейсеров. Волков с сопровождающими вышел из теплого вагона в промозглое раннее утро и вспомнил, как в детстве не любил Тургенева. Ровно, как «упоительны в России вечера, так же омерзительно ее сырое утро. Даже если не употреблял вечером.

— Прямо не Смоленск, а Лондон какой-то! — зябко повел плечами Андрей Константинович.

— Вы были в Лондоне? — спросил Кречко. Он спешно дожевывал печенье и запивал его водой из фляжки.

— Только в Париже. Но это практически рядом. По нашим меркам. Ближе, чем от Москвы до Смоленска, однозначно.

Из вагона спрыгнула Светлана со своим минимумом багажа и гитарой в футляре. Все насупились, ибо прощались навсегда. В этой жизни встретиться им, скорее всего, не придется.

— Что же, товарищи военные, — грустно улыбнулась она, — вы — самые лучшие попутчики, которые только может послать судьба. Прощайте!

Волков галантно поцеловал даме ручку. «Точно, в Париже был!» — подумал Приходько. Кречко решил, что жест его коллеги вовсе не выглядит вычурным и принужденным. Это была, прежде всего, дань уважения красивой женщине. Все трое отдали Светлане честь, она кивнула и быстро скрылась в сыром тумане. Отцепленный паровоз выпустил солидную порцию пара, обдав им и без того отсыревший перрон, а затем под монотонное «чух-чух» укатил на запасной путь.

— Вот мы и в Смоленске! — выдохнул полной грудью Кречко, — может, зайдем к начальнику вокзала — чайку попьем?

— Ага! — отозвался Волков, — а тем временем начальник вокзала предупредит комендатуру, а уж комендатура поднимет на ноги всех. Кстати, сколько воинских частей насчитывается в городе?

— Несколько. Нам во все не нужно — все равно, необходимых результатов это не принесет. Круговая порука, понимаете ли…

— Понимаем. У командира части много врагов и мало друзей. Отправимся… куда поближе.

Смоленск был современным городом, поэтому в этот ранний час им удалось взять такси. Здесь же Волкову пришла в голову удачная мысль, что ревизию стоит начать не с самой близкой воинской части, а с самой отдаленной, располагавшейся где-то на окраине, едва ли не в пригороде.

— Опыт мне подсказывает, что в самой близкой части все будет на уровне, — разъяснял он Кречко, — а вот на периферии что творится? Что там у нас за часть?

— Семнадцать-девяносто два, — лаконично ответил Иван Михайлович.

— А конкретней? — Кречко пожал плечами и подбородком указал на водителя. Однако тот буркнул:

— Отдельный саперный батальон. Это каждый в городе знает.

— Вот вам и готовый кандидат в колымские степи! — воскликнул Кречко. От испуга водитель дернулся, автомобиль вильнул и едва не врезался в столб освещения.

— Смотри, не дрова везешь! — буркнул Волков, — и не болтай языком попусту. Всякие люди могут воспользоваться услугами такси.

Испуганный водитель ответствовал предательски дрожащим голосом:

— Так ведь это… товарищи командиры, вы ведь свои?

— На нас что, написано? — рявкнул Кречко, — вот законопатили бы тебя лет на пятнадцать — были бы свои! Да не дергайся ты, за дорогой следи!

Успели как раз в тот момент, когда в спокойный, безмятежный сон бойца врывается ненавистный крик дневального: «Рота, подъем!» В это мгновение организм совершает стремительный скачок от состояния глубокого сна к состоянию активной бодрости. Спустя несколько минут ты уже несешься по направлению к спортгородку, еще толком не проснувшись и не соображая ничего. Волков вспомнил свою карантинную юность, когда он задал невинный вопрос командиру взвода:

— А не вредно ли так быстро организму переходить из одного состояния в другое?

На что многомудрый старший прапорщик Шевенко похлопал новобранца по плечу и привел пример автомобиля и собаки. Спящая на дороге собака просыпается, когда ее коснется колесо быстро едущего автомобиля, и успевает отпрыгнуть в сторону. После чего снова ложится спать.

— Вот когда вы, боец Волков, достигните скорости реакции этой собаки, тогда я лично освобожу вас от утренней зарядки.

— Но ведь, товарищ старший прапорщик, не раз видел, как собаки попадают под колеса…

— Это они в состоянии бодрости и от беспросветной своей дурости. Пробегите-ка три круга вокруг спортгородка, бегом марш!

Бледный от бессонной ночи дежурный по части бдительно потребовал документы у неожиданных визитеров, затем вытянулся по струнке и доложил о состоянии дел в батальоне.

— Разрешите уведомить командира части? — старший лейтенант ел глазами телефон, а по спине его тек холодный пот.

— Зачем? — спросил Волков.

— Так ведь сегодня — воскресенье! Товарищ майор Беспрозванный отдыхает!

— Ну и пусть отдыхает, — равнодушно произнес проверяющий, — меня, собственно, бойцы интересуют. У вас сегодня подъем на полчаса позже? А обычно?

— Обычно — в шесть.

— Ну-ка, постройте мне батальон вместе с вверенным ему имуществом и техникой. Полчаса вам хватит?

Рот дежурного по части несколько раз беззвучно открылся, точно у глубоководной рыбы при виде цветного телевизора «Радуга», но ему хватило мудрости рявкнуть «так точно» и упасть на телефонный аппарат.

Полчаса не хватило. Через сорок минут перед ошалевшими солдатами и сержантами прохаживался некий типус в форме командарма второго ранга в сопровождении хмурого дядьки из госбезопасности. Дядька с неодобрением посматривал по сторонам; встретившим его прямой взгляд сержантам было стыдно за то, что они родились на свет божий. Наконец, Волков взглянул на часы.

— Итак, наши сорок человечков и восемь лошадок построились! Хорошо! Сорок человечков уложились в сорок минуток, а теперь внимание, вопрос: во сколько уложится миллион человечков? Правильно, такую армию прихлопнут в первый же месяц!

«Человечков» было вовсе не сорок, а почти триста, но все промолчали. Люди — потому что боялись, а лошади — по привычке. Сзади от каждой саперной роты располагалась техника: грузовички, тягачи, специализированные автомашины-летучки. Проверяющие отправились придирчиво изучать технику и то, что цепляется к лошади со стороны хвоста. Дежурный по части про себя молился лишь об одном: чтобы не отобрали ТТ, чтобы на закате дня можно было сдать это гребаное дежурство и застрелиться где-нибудь у неохраняемых складов. Чтобы злые дяденьки не взяли его под белы рученьки и не отвели в камеру, где спрятанным в валенке кирпичом сотрудники НКВД выскажут свою извечную неприязнь к внутренним органам. К его, старлеевским внутренним органам.

Под конец проверки в часть заявился начальник штаба батальона капитан Смирнов. Уяснив для себя, что происходит, он взволнованным строевым шагом подбежал к Волкову.

— Товарищ командарм второго ранга, начальник штаба батальона капитан Смирнов! Разрешите представиться?

— Так вы уже вроде как представились, — удивленно ответил Волков, — или вы на тот свет торопитесь? Не спешите, товарищ капитан, туда не опаздывают.

— Какие будут замечания? — спокойный тон проверяющего Смирнова не успокоил. Он приплясывал возле командарма, как жеребенок возле кобылы.

Проверяющие обменялись многозначительными взглядами.

— Замечаний пока два. Первое: хотелось бы, чтобы ваш батальон быстрее реагировал на сигнал тревоги — в целях повышения собственной живучести, естественно. Ну, и второе: что-то мало техники и вспомогательного имущества. Насколько я понимаю, у саперов кроме личного оружия, должно быть еще кое-что…

— Товарищ командарм второго ранга! — взмолился капитан, — так ведь мы сколько раз заявку на доукомплектование отправляли в штаб округа! Разрешите вызвать командира части, майора Беспрозванного?

— Давайте! — отеческим тоном разрешил Волков.

Капитан побежал в штаб. Тем временем Кречко отправился бродить по территории части практически в гордом одиночестве. Из офицеров в расположении были лишь дежурный по части и начальник штаба. Из рядового и сержантского состава в сопровождающие никто набиваться не рискнул. Иван Михайлович обогнул конюшню и гаражи, и оказался на территории ПТО. Из раскрытых помещений ремонтной мастерской несся суровый сержантский рык. Заинтригованный, старший майор отправился туда.

— А ну, давайте поживее порядок наводите! — орал здоровенный парень в промасленной спецодежде, — мало нам работы было, так еще какая-та шишка из Москвы прикатила. От…ет, как отстирает! Всех начальников опять поснимают к чертовой матери!

По мастерским суетились личности в комбинезонах, нервно сжимая в руках веники и совковые лопаты.

— Если начальники соответствуют, то никто их не поснимает! — заявил Кречко, выходя из тени, — здорово, орлы!

Бойцы ремвзвода побросали дворницкий инвентарь и замерли в позах «смирно». Сержант кашлянул и исподтишка показал им кулак.

— Здравия желаем… товарищ… ау-ау!!!

— Здравия желаем, товарищ старший майор! — опытный глаз сержанта рассмотрел знаки различия гэбэшника.

— Порядок наводите?

— Так точно!

— А на хрена?

Сержант опешил. Всем проверкам в первую очередь порядок подавай, а вот до нехватки запчастей никому дела нет. Держат солдаты в руках веники — молодцы, уважают проверяющего. Этот из какого зоопарка сбежал? Кречко прочел диагноз по лицу сержанта и ухмыльнулся.

— Мне ваш порядок до задницы. Мне интересно другое: сможет ли саперный батальон номер двести девяносто выполнять свои прямые обязанности? Сможет?

Сержант в этот момент ощутил себя младшим лейтенантом, с которого срывают погоны.

— Представьтесь, пожалуйста! — попросил Иван Михайлович.

— Сержант Величко, Степан Исаакович. Заместитель командира ремонтного взвода!

— Так вот, Степан Исаакович, скажи мне честно… да уберите вы к чертовой матери эти метлы — на шабаш что ли собрались? Скажи мне честно, много ли неисправной техники в батальоне?

— Да почитай половина, — осторожно ответил Величко.

— Так какого хрена вы метете? Ремонтировать технику надо, а они метут! — раздраженный Кречко пнул носком сапога в колесо стоящей на приколе полуторки.

Сержант опустил голову.

— Так, товарищ старший майор, запчастей нет. Приедут из штаба корпуса, поцокают языком, а запчастей как не было, так и нет. Говорят, проявите солдатскую смекалку. Как же ее проявишь, если например аккумуляторов нет? Ладно, полуторку можно и «пердячим паром» завести, а вот ежели на трелевочнике батарея села? Механизм на гусеничном ходу в пять тонн весом не шибко толканешь!

Кречко внимательно слушал жалобы солдат-ремонтников на нехватку ГСМ, необходимых запчастей и недостаточный моторесурс двигателей. Возвращается тягач из капремонта с ресурсом в триста часов — как молодежь на такой технике обучать?

— И что, это официальная гарантия завода? — спросил он.

— Вы имеете в виду то, что в бумагах написано? В бумагах стоит четырехзначное число. Меньше писать не имеют права. Так ведь на дореволюционных станках блоки растачивают, товарищ старший майор! У токарного станка ресурс станины какой? Пять — семь лет! Какая может быть точность, когда бабки гуляют и направляющие сточены на полсантиметра?

Иван Михайлович оценивающе глянул на солдата.

— Откуда такой? В смысле, грамотный?

Парень струхнул, но честно ответил:

— Ленинградские мы. У меня батя начальником цеха на Путиловском работает. Я с ним сызмальства по цехам гулял — ума набирался.

Кречко кивнул головой и продолжил осмотр расположения части. На территорию складов ему проникнуть не удалось: складская зона была по периметру обнесена «колючкой» и охранялась с нескольких караульных вышек. Внутри с хозяйским видом прохаживалась здоровенная немецкая овчарка, а неподалеку старший майор заметил еще одну. Что ж, на первый взгляд служба здесь поставлена неплохо.

Волков инспектировал казармы. К удивлению дежурного по части, он совершенно не обращал внимания на образцовый порядок в помещении, не заглянул и в ленинскую комнату. На первом этаже располагались комнаты по технической подготовки — туда он и направился. Там его и перехватил командир части майор Беспрозванный. Низенький полный офицер вкатился в класс по изучению тракторов-тягачей «Сталинец» и громко произнес:

— Разрешите представиться! Командир двести девяностого саперного батальона майор Беспрозванный.

Волков оторвался от созерцания располовиненого и раскрашенного в разные цвета двигателя.

— Комиссар безопасности второго ранга Волков. Неплохой у вас батальон, товарищ майор.

Майору Беспрозванному на краткий миг стало дурно. Он был готов ко всему, но не к похвалам. Поэтому ответил не по уставу. Вернее, совсем не по тому уставу:

— Рад стараться, товарищ комиссар госбез…

— Просто, командарм второго ранга. Без излишеств. А раз рад стараться, то давай-ка ты мне сюда в этот класс третий взвод… скажем, третьей роты. Посмотрим на грамотность советских саперов. Давно на батальоне?

— Полгода, товарищ командарм…

— Хорошо. Можно просто: командарм. А то на языке мозоль натрешь. Так как насчет солдатиков?

В Красной (Советской) армии можно было наблюдать следующую закономерность. Хотя бы на примере отдельного батальона. Лучшие солдаты всегда собраны в первом взводе первой роты: самые умелые стрелки, отличники боевой и политической, мастера своих специальностей. Затем идет второй взвод первой роты. Третий взвод первой роты и первый взвод второй приблизительно равны по общему уровню. Но, конечно же, самые «перлы» собраны в третьей роте и последнем по счету ее взводе. Нарушители дисциплины, парни из такой глубинки, где пароконный плуг слывет за диковинку, люди с дефектами речи и ущербным здоровьем. Конечно, явных калек нет, но бойцы с нерабочими конечностями встречаются. Короче, та еще рота. Ну, и приятность напоследок: командует ею какой-нибудь горький пьяница, ходивший еще с Брусиловым в легендарный прорыв летом 1916 года.

Чумазые технари занимали свои места, а командир части знакомил Волкова с вытащенным откуда-то из дальней каптерки, толком не проспавшимся старшиной — командиром третьего взвода третьей роты. Запашок от старшины стоял — будь здоров, но Андрей Константинович лишь деликатно покашлял в кулачок.

— Старшина Алекперов! — представил майор Беспрозванный командира третьей роты, — большой знаток всяких военно-технических штук.

— Спирт на протирку запчастей получаете регулярно? — поинтересовался Волков у старшины.

— Ну, дык… так точно, товарищ командарм! — скосил раскосые глаза старшина на знаки различия проверяющего.

— Ректификат?

Не вполне адекватно оценивающий окружающий мир, старшина Алекперов достал из внутреннего кармана гимнастерки фляжку и протянул ее Волкову. Майор Беспрозванный побелел, глядя на этот позор.

— Вот, не побрезгуйте!

Для командира части дальнейшие события напоминали какой-то кошмар. Командарм взял у старшины фляжку, свинтил колпачок и глотнул спирта.

— Неплохой продукт! — отметил он, погоняв спирт между зубов и проглотив его без какого-либо изменения в мимике, — не желаете, товарищ майор?

— Благодарю. На службе не употребляю.

— И правильно делаете. Старшина, если вы будете следовать правилам вашего командира, то ничего плохого с вами не случится. Это я вам как комиссар госбезопасности гарантирую. А теперь проверим уровень технической подготовки ваших архаровцев.

Бойцы третьего взвода самой зачуханной роты сидели и не дышали. Один лишь солдатик на задней парте пробормотал вслух:

— Это где же учатся так спирт глотать?

— На курсах Академии Генштаба! — ответил Волков, — идите сюда, красноармеец…

— Красноармеец Дигилеев! — послушно отозвался боец.

— Идите к… сюда, Дигилеев!

Возле учебного пособия замерли трое: командир части, командир взвода и боец Дигилеев. Волков прохаживался гоголем и изучал физиономии.

— Я смотрел в эти лица и не мог их простить, оттого, что у них нет тебя, и они могут жить! — изрек он, — так сказал Вячеслав Бутусов — великий русский поэт эпохи Ренессанса. Дигилеев, что вы скажете насчет вот этой хреновины?

Палец Волкова уперся в маховик двигателя. Дигилеев шмыгнул носом.

— Что, боец? Просишь помощь зала? Ну-ка, мужики, кто мне ответит, что это такое?

Поднялся еще один красноармеец. С умным очкастым лицом.

— Маховик вроде, товарищ командарм!

— Вроде! Ни роду, ни племени — одна растрата боевого красного семени. А для чего он? Маховик, в смысле.

— Для более ровного вращения вала! — напрягся парень.

— Фамилия?

— Красноармеец Потапов!

— Молодец, Потапов! Маховик, сиречь механический аккумулятор, предназначен для сглаживания инерционного момента и для уменьшения неравномерности вращения вала. Что ж, один умник на целый взвод — это не так уж и плохо. Присаживайтесь! Про инерционный момент не спрашиваю, это у типусов с первого курса технических вузов спрашивать надобно. А про степень сжатия кто-нибудь мне может объяснить? Сиди, Потапов, а то во взводе после моего отъезда разборки начнутся: ты че, типа, самый умный!

— Он у нас и есть, самый умный! — кашлянул командир взвода.

— Ладно! Вы ведь саперы! Саперы?

— Так точно! — раздался нестройный гул.

— С минами обращаться умеете наверняка? Кто мне доложит величину усилия на срабатывание противотанковой мины ТМ-35 с взрывателем нажимного действия?

— Сто двадцать — двести шестьдесят! — выдохнуло несколько глоток.

— Молодцы! А чем вас эта мина не устраивает? В смысле, какие замечания можете высказать?

Оживился до сих пор стоявший соляным столпом Дигилеев.

— Малая масса заряда, большое количество операций перед установкой и почти невозможная работа с миной в ночных условиях! — отбарабанил он.

— Ишь, какой молодец, — похлопал его по плечу Волков, — а чего с дизелями в таких непонятках? Подучи матчасть — старшина значок повесит. Хорошо, все свободны. Кроме командиров, естественно. Распорядитесь, чтобы дальше по плану выходного дня — воскресенье придумано для отдыха.

В кабинете командира части было накурено и натоптано. Вот-вот из столовой должны были доставить обед (на ресторанный вариант Волков не согласился — решил побыть демократом), и в ожидании его проверяющие завершали «разбор полетов».

— Мало, конечно, специалистов! — качал головой Кречко.

— И «действия по тревоге» не вполне меня устроили, — доводил Волков, — но по уровню третьего взвода неплохо. Старшина как, не все время безобразничает?

Майор Беспрозванный пожал плечами.

— Иногда бывает. Но мужик неплохой, жаловаться грех. Сапер от бога.

— Я у вас с сержантом разговорился, — сказал Кречко, вытаскивая записную книжку, — Величко его фамилия. Есть решение на самом высоком уровне, чтобы хороших специалистов оставлять на сверхсрочную. Не насильно, конечно. Нужно создавать условия: жилищные, материальные, досуг — все в комплексе. Девку ему, в конце-концов подсунуть смазливую! Такие кадры в армии нужны.

— Толковый сержант! — подтвердил командир части.

Волков кивнул.

— В условиях острого дефицита командного состава нас может выручить лишь профессионально подготовленный сержантский состав, состоящий из вот таких вепрей, типа Величко. Чтобы и в авторитете был, и с дисциплиной без проблем, и ответственность на уровне. Скажу вам, товарищ майор, больше: в ближайшее время планируется поднять размер денежного довольствия. Те деньги, что нынче получает командир взвода — лейтенант, будет получать командир взвода — сержант-контрактник. Офицерская зарплата поднимется на двадцать-тридцать процентов.

Двигаясь по кабинету командира части перенятой у Сталина походкой, Андрей Николаевич рисовал картины грядущей реорганизации Красной Армии. Точно Остап Бендер по прибытии в Васюки, он не жалел красок и терзал палитру, на которой пока ничего определенного не вырисовывалось.

— У нашей страны не хватает офицеров! — вещал он, — что поделаешь! Офицер — продукт долгой готовки. Поэтому нужно с умом использовать уже имеющихся! В стрелковой роте нового состава, согласно моим данным, планируется оставить два офицера: командира роты и его заместителя — стажера. За два года молодой лейтенант перенимает опыт своего старшего «коллеги» и отправляется на повышение — командовать ротой. Остальные же должности останутся за контрактниками: командир взвода, старшина роты, политрук! Возможно, политруков и упразднят, ибо главная задача солдата — это, все-таки, воевать.

— А что же будет с остальными офицерами? — поинтересовался Беспрозванный, — если в роте их останется двое, а согласно настоящих штатов должно быть шесть.

— Возможно, пока останется офицерской должность командира первого взвода! — предположил Кречко, — однозначное мнение по этому вопросу пока не выработано.

Волков пристально посмотрел на начальника штаба.

— Думаю, можно поручить начальнику штаба работу по вербовке сверчков… прошу прощения, по работе с наиболее грамотными сержантами. Красная Армия нуждается в специалистах. Как, товарищ капитан?

Смирнов осторожно заметил:

— Но ведь на этот счет пока не получено никаких указаний…

— Получите! В течение недели. Потому, как вскоре предстоит увольнение в запас и здесь прозевать нам никак нельзя. Вопросы ко мне еще есть?

Командир части вздохнул, и сказал что все вроде бы ясно. Неясно только одно: останется ли он, майор Беспрозванный командовать этой частью или его через месяц перебросят командовать каким-нибудь Иркутским военкоматом. Текучка кадров нынче наблюдается необычайная: кого вовсе увольняют из Вооруженных сил, кого переводят на другую работу, а кого переквалифицируют вовсе — в лесорубы. Чтобы валить тайгу на берегах Колым-реки.

После этой речи майору почудилось, что вскоре и впрямь, придется рукам командирским привыкать к топору, но Волков все то дело просек и решительно пресек.

— Несправедливо уволенные офицеры начинают возвращаться в части. Вот уже несколько месяцев в Москве заседает комиссия по пересмотру дел осужденных. К вам что, ни одного краскома не вернулось?

— Почему «не вернулось»? Вот, Алекперова уволили за пьянство в тридцать шестом… судя по личному делу. А в январе опять вернули.

Волков вздохнул и сказал, что все комиссии — это откормленный полуслепой слон на площади. Кого хоботом вверх зашвырнет, а кого и затопчет. Некоторых после этого реанимируют, а некоторых нет. Такова жизнь, которую можно сравнить с огромным катком — инерционность ее огромна, а смысла до сих пор явного не видно. И если к нему, Волкову, вопросов больше нет, то после обеда им нужно попасть еще в две части. А затем поздним вечером уехать в Минск — в штаб округа. Часть у Беспрозванного не самая плохая, а чтобы стать «отличной» потребуется много труда, так что простор есть, направления указаны — с Богом вперед!

Про бога Волков добавил про себя, чтобы не смущать и так уже порядком смущенного майора. В этот день они побывали еще в двух местах: управлении 44-го стрелкового корпуса (к нему относился 290-й саперный батальон) и на автобронетанковом складе. После посещения управления (туда заглянули напоследок) и все время до посадки в минский поезд Волков ругался последними словами.

— Нет, ну вы видели! Это что, общая черта любой русской армии? Что в Первую Мировую, что в Гражданскую, что теперь! Слетелись, как мухи на… сахар, понимаешь! Вот что докладывать товарищу Сталину надо! Это, а не высокий дух в боевых частях, который неустанно поддерживается силами легиона политруков!

Волкова разъярил тот факт, что управление корпуса было укомплектовано кадрами на все сто процентов, в то время как в строевых частях не хватало офицеров. Откормленная харя местного особиста привела в смущение не только Волкова, но даже и Кречко, а ведь он по роду своей деятельности привык общаться на периферии и всякого повидал. В ответ на приказ Ивана Михайловича ознакомить его с текущей документацией, на стол из сейфа было извлечено полкубометра доносов и компромата на работников управления и прочих офицеров корпуса.

Едва сдерживаясь, чтобы не отхлестать этой макулатурой по тяжелой роже капитана госбезопасности, Кречко затребовал личные дела. Полистав с полчасика папки, он протянул несколько из них Волкову.

— Вот. Полюбуйтесь, товарищ комиссар второго ранга! Полубесконечная система под названием «вхождение в курс дела». Больше всех служит в управлении машинистка из строевой части — три года. Командир корпуса прибыл в начале зимы, начальник штаба — два месяца тому назад, заместитель по тылу — прошлым летом.

Волков поежился.

— Представляю себе, как они работают! Особенно, когда вот такие товарищи капитаны госбезопасности следят за каждым их шагом. И палки в колеса вставляют, и компромат собирают, и стучат вышестоящему по системе Морзе. Что, товарищ капитан, крамольные мысли генерал-инспектор высказывает? Ничего, стукнете кому следует. Мне потом передадут, что именно вы доложили. Посмеемся вместе… если доживете.

Капитан госбезопасности Лопатин был в несколько странном положении. Приехали высокие рожи из Центра и жарят его за то, что он дословно выполняет их прежние указания. Кто его знает, может генеральная линия сместилась чуть в сторону? А может на него сигнал пришел? Так ведь он никогда ни сном ни духом, ни ухом ни рылом. Вся жизнь в борьбе с сомнительным и вредным элементом.

— Товарищ комиссар второго ранга! — произнес он тоскливо, — я ничего не понимаю. Никаких указаний мне не спускалось, новых требований не доводилось — все делаем, как и раньше. У меня одни благодарности в личном деле. Сорок восемь выявленных врагов народа…

— А тебе не приходило в голову, что враг народа в таком случае получаешься ты сам? Если мировоззрение народа не совпадает с твоим собственным, то что, капитан?

— Но ведь Владимир Ильич Ленин и товарищ Сталин в своих трудах указывают…

— Глупец! Товарищи Ленин и Сталин лично тебе ничего не указывают! Если Иосиф Виссарионович предлагает бороться со шпионами и вредителями, то это вовсе не значит, что ты должен этих шпионов и вредителей по триста штук в месяц отыскивать и представлять к высшей мере! Еще непонятно?

Капитан пожал поникшими плечами. Он был как все: работал такими же методами, пользовался одинаковыми приемами, допрашивая на результат. Волков сердито сплюнул в урну.

— Идиот! Ты своей башкой когда-нибудь думать пытался? Ты и тебе подобные подрывают боеготовность Красной Армии! Теперь понял?

— Не совсем…

— Фюр готт, кайзер унд Фатерлянд! — выругался Андрей Константинович, — твою старушку с проседью поперек седла драть отсюда и до рассвета! Имбецилл в погонах! Не запоминай ругательства, придурок, а кайся!

Лопатин послушно втянул голову в плечи и решил молчать. Все равно, что теперь будет: попал под раздачу — так терпеть надо. Что же там все-таки произошло, в верхах? На помощь Волкову пришел Кречко.

— Давайте я попробую к нему достучаться. Слышь, Лопатин, ты хоть связываешь аресты командиров с боеготовностью армии? Понимаешь, что чем больше ты напишешь донесений, тем больше народу посадят?

Капитан кивнул. Еще бы! А как же иначе?

— Вынь башку из плеч! Я с тобой по-хорошему пока и по-серьезному. Ты ведь не Стаханов, придурок, чтобы рекорды ставить. Если всех посадишь, то кто командовать останется? Армия ведь не безразмерная. Или ты потом за солдат примешься? Чтобы офицерам не скучно на Колыме было?

— Так ведь за результат не ругали! — упрямо гнул свою линию Лопатин, — и все признавались…

— А тебе не приходило в голову, что и ты бы признался? Ладно! Хватит! Хватит этих арестов, доносов и нервотрепки. Ты хоть представляешь, каково командиру корпуса работать, зная, что у него в штабе сидит дятел и на всех стучит, стучит, стучит. Ты цигаркой мимо урны промахнулся, а он тебе замечание сделать боится! Ты сапоги забыл почистить, а он видит и молчит. Короче, Лопатин, халява кончается! Придется не стучать, а работать. И вспоминать: чем это начальник особого отдела корпуса заниматься должен, когда стучать на своих коллег не нужно.

После этого состоялся визит к командиру корпуса. Комбригу Ткачеву в момент визита непрошеных гостей показалось, что под ним горит мраморный пол, однако выглядели товарищи «из оттудова» довольно мирно. За револьверы не хватались, дулом в зубы не стучали. Интересовались наличием закрепленной за корпусом по штату техники, людей и лошадей. Справлялись о штатном вооружении, артиллерии корпуса и способах доставки ее на пока еще теоретическое поле боя. Выяснилось, что если личным оружием (карабины СКС и винтовки СВТ и Мосина) корпус еще кое-как укомплектован, то с артиллерией полный бардак. Минометов, пушек и гаубиц наблюдалось около полусотни разновидностей, большинство из них требовали индивидуальных снарядов; запас некоторых видов боеприпасов не достигал и двухсот выстрелов на ствол.

Волков просмотрел некоторые документы и убедился, что действительно, парк орудий был весьма разнообразен: одна полковая трехдюймовка была представлена в вариациях 1893, 1902, 1913 и 1927 годов. Заряды к ним хоть и подходили по калибру, но различались по составу. Полковая 76-миллиметровка образца 1902 года из-за своей чрезвычайной громоздкости требовала для транспортировки не много ни мало — шестерку лошадей. Шестеро бойцов расчета не могли производить перекатывание орудия с целью изменения огневой позиции. Анекдотичные ситуации наблюдались и в прочих случаях.

— Да, уж! — вздохнул генерал-инспектор, — хоть ты создавай отдельные дивизионы прикрытия, вооруженные подобными анахронизмами.

Кречко воспользовался замешательством штабных офицеров и занимался своим любимым делом: бродил по расположению части и разведывал обстановку внутри. Волкову приходилось в одиночку изучать документы, отчеты и служебные записки. Картина была нерадостная. Не хватало техники: тягачей для транспортировки орудий крупного калибра, санитарных автомобилей, ветслужба передвигалась на двуколках, а парк гужевого транспорта тогда составлял едва ли не двадцать процентов от количества военнослужащих. За лошадьми нужен был уход, снабжение кормами, для них необходимы были конюшни, телеги, упряжь и ветврачи. Боевые будни зооветслужбы практически не отражены ни в одной книге о войне — а ведь лошадки внесли вклад в победу Красной Армии не меньший, чем те же саперы или связисты.

Бегло просмотрев поданные ему бумаги, Волков затребовал сведения об организации учебного процесса красноармейцев. Настороженный корпусный комиссар принес папку с недавно утвержденным расписанием на май. Волков бегло просмотрел ее и распорядился выбросить нахрен восемьдесят процентов часов политинформации, шестьдесят процентов строевой подготовки и за счет их увеличить часы боевой и физической. На все возражения корпусного комиссара Андрей Константинович отвечал:

— Здесь, бля, не школа благородных девиц, а Красная армия. Случись что, бойцы от неприятеля томиком Карла Маркса отмахиваться будут? Молчи, комиссар! Я ведь на твою штатную единицу не посягаю, но достанешь — отправлю в Уссурийск, батальоном командовать.

В глазах сидящего рядом комбрига Ткачева он уловил еле заметную радость. Комбриг дело свое знал (его перевели сюда из-под Кандалакши), но радости от комиссарского контроля не испытывал. Волков пресек на корню развернутую корпусным комиссаром полемику о значении в грядущей войне бойца с высокими морально-волевыми качествами и уверенного в превосходстве коммунистической идеи.

— Наше дело, комиссар, воспитать умелого бойца. Иначе людей в армию призывать незачем. Собери всех жителей деревни в сельском клубе — и бухти им про Маркса-Энгельса. Ты, кстати, в курсе, что старина Карл Маркс был невысокого мнения о русских? Ах, не в курсе? Тогда дуй в библиотеку и читай Маркса внимательнее. Возможно, этого немецкого еврея вообще стоит из программы выкинуть.

Это были слишком смелые слова для того времени. И комиссар их запомнил, чтобы когда-нибудь использовать против чересчур энергичного генерала-инспектора. И не имело значения, что при себе у Волкова имелись документы с подтвержденными лично Сталиным полномочиями. Есть понятие основы всего сущего. Основа первого в мире государства рабочих и крестьян — это учение под названием «марксизм-ленинизм». И подвергание сомнению этой основы есть святотатство. Взглянув на корпусного комиссара, Волков это понял. Ему внезапно захотелось вывести этого мудака с фанатичным блеском в глазах на задний дворик и пристрелить его там во имя Мировой Революции.

— Командир! — окликнул он негромко Ткачева, — ты мне не можешь объяснить, откуда берутся вот такие фрукты? Я о твоем комиссаре. Кем он был раньше, кем были его родители? В детстве не хватило витаминов, потому что сильно пороли за проникновение в чужой сад?

Комбриг промолчал. Вся напряженная фигура его молча кричала в пустое пространство: «вы уедете, а мне с ним работать!». Волков знал, что в эти былинные времена комиссар состоял при командире в качестве заботливого «дядьки» с ремнем, следившего за правильностью принимаемых решений. Комиссар имел право вмешиваться в процесс руководства, а вот сменивший его на полях сражений политрук такого права не имел. С 1937 года в РККА начался процесс замены комиссаров на политруков, но почему-то не с «головы», а с «хвоста». Конечно, не все комиссары и политруки были плохими, а командиры — хорошими, но сама практика — ставить под сомнение способности командиров боевых единиц ничего хорошего не принесла.

Бисер больше метать не стоило. Поэтому Андрей Константинович поспешил закончить штабные посиделки своеобразным напутствием:

— Ладно, товарищи командиры. Направление для развития я вам указал, а буквально спустя пару дней вам спустят для ознакомления кое-какие бумаги, в которых твердо определены нынешние приоритеты Генерального штаба и четко указаны направления дальнейшего развития. Я постараюсь через месяц выбраться к вам вновь, и уже не говори мне тогда, комиссар, про Маркса, Энгельса и Плеханова с Каутским. Согласно принципу «бритвы Оккама» распрощаешься со своими полномочиями, как бабушка с дедушкой. Всего хорошего!

Провожал их на минский поезд лично комбриг. Выслушав поток волковского красноречия, он попытался как-то оправдать действия комиссара.

— Товарищ командарм второго ранга, но ведь мы работаем так, как от нас требуют. Попробуй только уклониться от курса — вмиг на тебя летят в Москву доносы, строчат докладные записки, и после этого летят головы. Я ведь в Мировую войну под Перемышлем взвод в атаку водил — все то же самое! Инициатива в нашем деле ни к чему хорошему не приводила. Только к пуле в голову от соотечественника в синем мундире госбезопасности… как же быть?

Волков издевательски приподнял бровь.

— Мне, бля, вам что, всем храбрыми и смелыми с сегодняшнего дня приказать быть? Послушайте, Ткачев, я вам лично нечто шепну на ушко — Иван Михайлович отвернется. За инициативу сейчас наказывать не будут! — прорычал он низким голосом, — главное, это боеготовность войск. Вот вам три приоритета из моего командармского рукава: хорошее питание, физическое состояние и боевая подготовка. Причем учитывайте, что мозг голодного солдата глух к остальным приоритетам. А вообще, комбриг, хлопотное это дело — направления развития менять. Но хотя бы запомните эти три. И никого не бойтесь. Командир, который испытывает страх, годится только на роль козла отпущения. А за последние годы что-то слишком козлятиной вонять стало!