— А вот товарищ Рычагов утверждает, что рация на самолете только мешает, — усмехнулся в усы Вождь Народов.
Паша Рычагов, двадцативосьмилетний комдив, встал во весь свой невысокий (чуть ниже Волкова) рост и тряхнул чубом:
— Так точно, товарищ Сталин! Я считаю, что лишние приборы только отвлекают внимание летчика. Ему осматриваться по сторонам нужно, а не за стрелками смотреть.
— А если враг «на хвост» упадет? А если цель атаки внезапно изменится? А если нужно после боя машины собрать в одном месте, чтобы идти общим курсом? А если шасси у кого-то из группы не до конца убрались? Как командиру отдать приказ, находясь в воздухе, чтобы летчик довернул рукоятку убирания шасси? А если нужно подмогу вызвать?
Рычагов хотел что-то возразить, но все-таки счел лучшим промолчать. А распаленный Волков продолжал:
— Вот так и получается: ни тебе внезапности, ни тебе согласованности, ни тебе атаки с уязвимого направления — одна голая импровизация.
Произнеся эту тираду, Волков остановился напротив комдива и внимательно осмотрел его. В сущности, мальчишка, сопливый мальчишка в генеральских погонах. Храбрости не занимать, но лучше бы ее было поменьше, а вот смекалки и стратегического мышления побольше. На одном юношеском задоре долго не повоюешь.
— Товарищ комиссар госбезопасности когда-нибудь летал? — наконец, иронично осведомился командующий Первым Краснознаменным воздушным флотом.
Волков фыркнул. Точно — ребенок! Пытается перейти на личности, вскоре начнет хамить. С таким нужно и вести себя соответственно.
— Ка-50. Машина огневой поддержки.
— Никогда не слышал, — пожал плечами комдив, — а ведь я — человек интересующийся авиацией. Как такое может быть?
Сталин усмехнулся в усы и предложил Волкову продемонстрировать фрагмент художественного фильма «Черная Акула». Сценарий в этом фильме, можно сказать, отсутствовал. Однако в качестве наглядного пособия он оказался незаменим. Все три десятка фильмов, что хранились на винчестере ноутбука, были перенесены на пленку с помощью квалифицированных специалистов. Не с «Мосфильма», естественно, а с помощью специалистов Главного Управления Государственной Безопасности. Там были такие мастера, что дирекция «Мосфильма» взяла бы на работу любого — даже без традиционного конкурса-собеседования.
Волков, в свою очередь, предложил перейти в помещение для просмотра фильмов, где киномеханик по его просьбе прокрутил двадцатиминутную нарезку из фильма. Сказать, что Рычагов был потрясен, значит промолчать. Легендарный летчик-истребитель был сражен наповал.
— Это… это секретные наработки? — спрашивал он у Волкова, — почему я ничего не знаю о производстве геликоптеров у нас в стране? Над автожирами Камов корпел, но чтобы вот так… конечно, я слышал об успехах Сикорского в этой области, но ведь он работает в Америке…
— С этой Гражданской войной мы большую половину интеллектуальной элиты прошляпили! — Сталин едва не произнес еще не произнесенное «просрали», — нечего сказать — укрепили позиции американцев на мировой арене! Сикорский строит им вертолеты, Зворыкин — телевизоры, Лодыгин — электричеством занимался (мир его праху), а Склодовская-Кюри чуть ли не новое оружие придумала.
— С вашего позволения, Иосиф Виссарионович, она была полька; во-вторых, работала во Франции; в-третьих, не оружие, а изучала явление радиоактивности…
— Товарищ Волков! Часть Польши тоже когда-то была в составе Российской империи! И Франция с ее «радиоактивностью» нас не устраивает также. Лучше бы все эти люди работали здесь! Сколько их, не перечислить! Кузнец, Челищев, Арсеньев, Бобровников, Вавиловы (ну, эти вернулись), Серебряков, Вернадский, Родичев, Савицкий.
Удивленный Рычагов смотрел то на Сталина, то на Волкова. На его памяти с Иосифом Виссарионовичем в таком ключе не беседовал никто. И никто не сожалет об уехавших. Однако вождь переключился на главную тему.
— Так вот, товарищ Рычагов, вы нам и расскажите: возможно ли оснащение наших самолетов в Монголии радиостанциями в предельно сжатые сроки?
Рычагов задумался.
— В предельно сжатые — это в какие?
— Максимум, к концу мая, — ответил вместо Сталина Волков, — есть сведения, что японцы подтягивают к Халхин-Голу крупные силы. Одной авиации — около двух с половиной сотен истребителей и бомбардировщиков.
— Значит, нам необходимо перебросить в район Халхин-Гола не меньше авиаполка. Учитывая, конечно, тот факт, что в районе боевых действий уже находится две эскадрильи…
Сталин подал свой решающий голос:
— Давайте попробуем так, товарищи: чтобы не смешить весь мир (как в прошлом году у Хасана), мы перебрасываем в Монголию один истребительный авиаполк и один полк бомбардировщиков СБ. Надеюсь, ни у кого возражений нет? Карашо!
Ох уж это «карашо!» Снова Волков столкнулся с типично сталинским пониманием демократии: если нет возражений, то принимаем мой план. И разговаривать больше не о чем. Андрей Константинович решительно вмешался.
— Иосиф Виссарионович, вы разрешите мне сделать небольшое дополнение?
Вождь поджал губы, но марку «демократа» выдержал:
— Прошу вас, товарищ Волков, не стесняйтесь.
— Благодарю. В настоящее время в Монголии ощущается недостаток опытных летчиков. Кроме того, наших молодых летчиков даже некому обучать «на месте». Если так можно выразиться. Мое предложение следующее: отправить в район Халхин-Гола наших самых опытных асов, прошедших боевое крещение в Испании и Китае. Павел Васильевич наверняка знаком с многими из них…
— Да я хоть сам… хоть сегодня!
— Павел, не нужно! — мягко сказал Сталин, — ты уже даже не командир авиаполка — тебе подчиняется целая воздушная армия!
Тяжело молодому парню буквально за пару лет прыгнуть из капитанов в генералы. Еще вчера ты был гордым асом-летчиком, лично водившим в бой авиаотряд, а сегодня твоя задница покоится на бархатной антигеморройной подушечке; и горячий молодой мозг пытается переключиться на решение совсем других задач. Не имеющих ничего общего с сопровождением и перехватом, зато приносящими нешуточную боль в не самую глупую голову.
— Простите, товарищ Сталин. Значит вы, товарищ комиссар госбезопасности, настаиваете на оснащении самолетов радио? А возможно ли это практически? Ведь эти двести-триста радиостанций нужно откуда-то взять?
— Это уже не ваши проблемы, товарищ Рычагов, — ответил Волков, — пусть за это болит голова у других товарищей. Вы уж нам подберите самых лучших летчиков. Поймите, ведь это — не просто локальный конфликт. Нападение Маньчжоу-Го на суверенную Монголию в сущности является пробой сил двух империй: Японии и СССР.
Рычагов удивленно возразил:
— СССР — не империя!
— А вот товарищ Волков считает, что Страна Советов — империя, а я в ней — император, — усмехнулся Сталин.
— Это несущественно! — фыркнул Андрей Константинович, — как ты не назови слагаемые — результат не меняется.
Важно то, что за развитием конфликта у Халхин-Гола будут смотреть зеваки со всего мира. И мы не можем себе позволить повторить прошлогодний «успех» у озера Хасан, где потери с нашей стороны были несоизмеримо больше японских.
Рычагов удивленно глянул на Сталина, как вождь отреагирует на политическую ересь Волкова. Однако Сталин лишь хмуро кивнул. Волков продолжал:
— Если уж меня назначают вместо старшего советника МНРА Афонина, то я хочу высказать свои соображения относительно авиации и танков…
Сталин нетерпеливо кашлянул.
— Товарищ Волков, может быть, вы ваши соображение выскажете несколько позже? Товарищ Рычагов торопится на заседание в наркомат авиапромышленности.
Рычагов понял, что таким образом ему дают понять о нежелательности его дальнейшего присутствия и попрощался, дрожа ноздрями от обиды.
— В сущности, еще совсем мальчишка, — прокомментировал Сталин.
— А не рановато ли ему командовать целой армией?
— Может и рановато. Да только у нас не так уж много специалистов с его опытом. Вы не так давно сами обратили внимание на данный факт.
— Не передергивайте, Иосиф Виссарионович! Павел — уникальный в своем роде специалист… по истреблению самолетов противника. А вот в роли командующего воздушной армией я его пока не воспринимаю. Пока. Это совершенно другой уровень.
Сталин крякнул.
— Ладно. Обещаю вам, что мы вернемся к этому разговору. Что вы хотели сказать, товарищ Волков, по поводу танков? На танки вы тоже рации предлагаете установить?
Волков обреченно вздохнул. Сталин вздохнул еще обреченнее.
— Неужели в такой большой стране не найти какой-то тысячи радиостанций? — спросил Андрей Константинович, — ведь я не сомневаюсь, что вы понимаете значение радиостанции на танке и самолете.
— Товарищ Сталин все понимает. Он понимает важность авиации дальнего действия, исследований реактивных двигателей, значение производства тягачей и тракторов, бронетранспортеров и прочих транспортных средств…
Вождь достал из затертого кармана кителя кисет с табаком и принялся набивать трубку. Волков в очередной раз не захотел оказаться на его месте, а Иосиф Виссарионович продолжал:
— Товарищ Сталин только не понимает, откуда взять средства и силы на освоение неосвоенного и произведение непроизведенного. Он устал уговаривать крестьян жить за чертой бедности и рвать жилы за непонятную им индустриализацию; ему надоело его окружение, наполовину состоящее из романтиков революционной работы. Как им всем объяснить, что есть время романтики, а есть — время работы. Тяжелого, кропотливого и неблагодарного труда, который никто и никогда не оценит, кроме горстки толковых экономистов. Вот, Владимир Ильич был бы в состоянии оценить успехи нашей страны за последнее десятилетие. А товарищ Троцкий с сотоварищи считают наши действия позорным уклонизмом… да, вот еще! Что-то привык я в вашей компании употреблять наше национальное вино, товарищ Волков. Как вы?
Андрей Константинович сказал, что от грузинского вина еще ни один белорус не умер. Разве что, при штурме Зимнего. Сталин поправил, сославшись на Антонова-Овсеенко. Сказал, что в подвалах Зимнего революционный народ ужирался в основном коньяками и красными французскими винами. Хотя несомненно, среди французских вин не терялись и грузинские. Некоторые из великих князей были весьма охочи до «Ркацители».
Волков беседу принял, немного расслабился, но после вина и брынзы решительно потребовал радиостанции. Мол, где хотите, берите, но выньте и положите.
— В Германии закупить, что ли? — в отчаянии произнес Сталин, — из Америки полгода ждать придется. И свое производство отлаживать. Я так понимаю, что вас не устраивают наши радиосредства…
— Не устраивают. Как только они начнут нормально работать, они сразу же станут меня устраивать.
— Значит, отставем мы и здесь?
— Ага! — кивнул Волков, — и от немцев, и от американцев. И еще от кое-кого.
— Что же ваша умная машинка не может схему радиостанции нарисовать? — ехидно спросил вождь.
— Хоть сейчас. А интегральные микросхемы брать где прикажете? В особенности, если пока нет даже и транзисторов. Впрочем, вместо транзисторов можно лампы присобачить… м-да! А существуют ли нынче предприятия, производящие военную электронику повышенной точности?
По задумчивому и грустному виду вождя народов он догадался, что в Советском Союзе пока нет даже обычных предприятий по выпуску деталей для радиоэлектроники. Как все запущено… то есть, не развито!
— Делаем срочный заказ из нескольких частей. Одну часть радиостанций заказываем во Франции, еще одну — в Германии, а еще одну — в Британии. Можно еще тысчонку заказать в США, пусть и через год придут — все равно, понадобятся. А мы тем временем разберемся, чья рация лучше.
— А я тем временем разберусь, откуда нам денег взять на эти заказы, — подытожил Сталин, прощаясь, — а вы тем временем отправляйтесь в Монголию. Есть сведения, что командир нашего 57-го корпуса комдив Фекленко действует очень нерешительно. То ли прогрессирующая болезнь имени Блюхера, то ли с детства такой застенчивый. Непонятно только, кто его командовать корпусом назначил. Ворошилов отмалчивается, а вот вы, товарищ Волков, и разберитесь там. Вы молчать не станете.
«Разберусь как следует, и накажу кого попало!» — подумал Волков, закрывая почти бесшумную дверь сталинского кабинета.
Товарищ Фекленко Николай Владимирович, командир особого 57-го стрелкового корпуса, мрачно бродил по расположению штаба корпуса в Тамцаг-Булаке. Ему не нравилась эта страна, ему не нравились местные жители, его ужасно раздражали местные чингисхановские лошадки размером с крупного пони и их наездники-цирики. Цирик на монгольском наречии означает воин, но товарищ Фекленко в их воинских качествах сильно сомневался. Население всей Монголии уместилось бы в одном, не самом крупном городе СССР, территория ее была огромна. Ничтожный процент цириков был не только не в состоянии ее защитить, но даже обскакать границу по периметру. Это понимали все: и терзаемый внутренними противоречиями Китай, и точившая старые гнилые зубы Япония, и ехидно оскалившаяся из-за океана Америка, и товарищ Ворошилов. Отправивший комкора Фекленко по решению правительства СССР вместе с особым 57-м корпусом в монгольские степи.
— Всю Монголию вы охватить не сможете, — сказал товарищ Ворошилов, — поэтому партия нацеливает ваше внимание на восточные рубежи — на границу с этим марионеточным Маньчжоу-Гоу. Не подведите меня, Николай Владимирович, ибо ваше назначение — это целиком моя инициатива.
Да, маньчжурское государство плясало не под барабаны собственных шаманов, а под дудку японских империалистов, что сидят на своем сейсмически неустойчивом острове размером с парочку местных аймаков и держат в напряженности весь тихоокеанский сектор вкупе с Дальним Востоком. Население острова в восемьдесят раз превышает население всей Республики Монголия, а наглость этого населения вообще не укладывается ни в какие рамки. Собственно, ни один монгол (если бы не старший товарищ СССР) наверняка не смог бы показать на карте, где расположена его страна, а не только точные ее границы. Плотность населения в этих степях ужасающая — 0.75 человека на квадратный километр. Лепота! Вот только как верить официальной истории, что восемь сотен лет назад из этих безжизненных степей вывел Чингисхан своих древних цириков и завоевал полмира. А нынче монголоидов спасают те, кто некогда платил им дань…
Дурь! Если сегодня население Монголии составляет едва миллион (а может и меньше — кто считал этих монголов), то каким же оно было в двенадцатом веке? И каким образом орды кочевников-скотоводов смогли завоевать полмира…
Товарищ Фекленко уставился в карту, что лежала на его рабочем столе, хлебнул из фляжки коньяку и крикнул:
— Соболев!
Отчего-то старший командный состав любил подбирать себе адъютантов с благозвучными фамилиями и правильными чертами лица. Хотя, В принципе, тут все ясно: кому охота ежедневно терпеть возле себя урода с погонялом «Корытин». Существует два типа прислуги: большие и статные, а так же маленькие и юркие. Из первых в перспективе получаются дворецкие и командиры рот почетного караула, а из вторых — лакеи и начальники продовольственно-вещевой службы. Так называемые прапорщики и старшины с большими погонами.
Октябрьский переворот официально отменил институт лакейства. Однако, как говорится в старой шутке: «в процессе эволюции хвост у человека отпал, но потребность вилять осталась». В Советском Союзе вилять умели все, кому дорога была спина. Исторически не вилял лишь один, а как его звали: Николай ли, Петр ли, Иосиф ли — неважно.
Соболев вбежал в кабинет командира корпуса и застыл на полусогнутых перед начальством, имея вид лихой и придурковатый. В точности такой, как предписывалось Петром Великим. Указа этого, кажется, так никто и не отменил. Фекленко жестом велел ему заткнуться, и, не сильно нуждаясь в ответе, спросил:
— Ты, Соболев, случайно не в курсе, как одной дивизией защитить территорию в полтора миллиона километров?
— Я, товарищ комкор, не вполне себе представляю, на что похожа территория в полтора миллиона километров, — осторожно ответил адъютант.
— На Народную Республику Монголия, дурень! — фыркнул Фекленко, — хотелось бы мне знать, как местное население обороняло бы свою родину, не будь у них большого и теплого северного друга. Может, растолкуешь мне?
Соболев понял, что конкретики от него не требуется и почесал свою рабоче-крестьянскую тыковку. По его мнению, «великие моголы», или как их там, сами не ведали о том, что же делать со своей независимостью. С подачи молодой страны советов они обрели это право в борьбе, и под ее же могучей длани боязливо косились на окружающий мир. Точно недавно прозревший кутенок из-под лохматой суки-матери.
— Я тут говорил с ихними «цириками», — начал он, — они надеются на нашу помощь…
— А як же ж! — хмыкнул хохол Фекленко, — гуртом и батьку бить не страшно! Скажи-ка ты мне, друг Соболев: нового полпреда еще не привезли? Я же за ним машину еще вчера вечером послал…
— Так же он на аероплане летит! — удивился адъютант, — прямо из Верхнеудинска утром вылетел. Я только от связистов… на чаёк заходил…
— Твою раком… Соболев! Чего же ты молчишь? Новый полпред уже два часа в воздухе, а я ничего не знаю! На чем он летит?
— На «антошке»!
— Чего? На какой еще «антошке»?
— АНТ-35! Сам Громов им управляет… небось, важная птица! — проворчал адъютант.
— Сам ты, птица! Ну-ка, сбегай к связистам пулей! Узнай все о новом полпреде: имя-отчество, звание, возраст. А то от Верхнеудинска сюда три часа лету, бегом, сукин кот!
— Есть!
— Только бы пить и есть! — проворчал Фекленко, — а о командире кто думать будет? Шут гороховый!
В прескверном настроении он вышел из штаба — двухэтажной каменной лачуги. Городок Тамцаг-Булак был похож на ставку Чингисхана: низкорослые лошадки с их кривоногими наездниками, юрты с засраным подворьем, небольшие каменные строения. Кое-где видны и слышны верблюды — эти губатые корабли пустыни. Причем кораблями Николай Владимирович считал их за трубный, ни с чем не сравнимый рев.
Штаб стоял на холме, и с него хорошо просматривалась местность на несколько километров. Вон там араты гонят огромную отару овец, меняя дислокацию… тьфу, пастбище. А немного правее расположился наспех сделанный аэродром — утоптпнная солдатами площадка размером триста на пятьсот метров. На него и должен приземлиться пассажирский АНТ-35, на котором в расположение 57-го корпуса прибывает новый полпред — некто Волков. Темная лошадка с блестящими подковами.
Фекленко, кряхтя, взобрался на свою командирскую кобылу и дал ей шенкеля. Кобыла неохотно оторвалась от кормушки с овсом и мягко потрусила с холма вниз. Можно было бы конечно и на автомобиле, но топливо в этой дикой стране на вес золота — пусть солдаты видят, что их комкор первым подает пример экономии. За командиром торопливо выехал начальник штаба корпуса и коновод с двумя лошадками в поводу. Командир корпуса лично отобрал двух наиболее смирных жеребцов и не его беда, если прибывший из Москвы столичный хлыщ никогда в жизни не ездил верхом. Тут вам не Москва, а Республика Монголия! Народная, понимаешь!
К аэродрому они успели вовремя. Даже пришлось еще минут пятнадцать наблюдать за тем, как спокойна и величественна монгольская степь. То есть, попросту говоря, еще раз обозревать надоевший до белых чертиков пейзаж. Начальник штаба успел негромко сказать Николаю Владимировичу, что было бы неплохо, если новый полпред догадался прихватить из столицы одноименной водки — местный арак успел надоесть не хуже окружающей природы.
— Гляди, как бы новый полпред наручники для нас с тобой не прихватил! — буркнул озабоченный Фекленко.
Загоняя своего жеребца, примчался Соболев. Спешившись, он бросился к комкору и трагическим шепотом доложил:
— Андрей Константинович Волков, звание — комиссар госбезопасности второго ранга. Приятель самого Лаврентия Павловича!
— Провидец вы, командир! — испуганно пустил петуха начальник штаба.
— Не дрейфь, полковник! Изыди, Соболев! — Фекленко подождал, пока ушастый адъютант отъедет на достаточное число шагов и полюбопытствовал, — у тебя револьвер с серебряными пулями есть?
— Зачем? — не понял начштаба.
— Чтобы уж наверняка. Хотя из положения «дуло к виску» еще ни один не промахивался.
Николай Владимирович чувствовал себя в положении проворовавшегося интенданта. Хотя предпосылок к такому ощущению, вроде бы, не было. Нормально отреагировал на инцидент от одиннадцатого мая, отправив семнадцатого группу поддержки к монгольским пограничникам. Семнадцатого отправил, потому что всю неделю конфликты были типа «три на три», то есть, незначительных сил. Какого же черта к нему отправили аж комиссара второго ранга, сняв вполне справляющегося со своими обязанностями старшего советника Афонина!
— К чему бы это? — растерянно произнес Фекленко.
— Наверное, не хотят повторения прошлогоднего «успеха», — осторожно заметил начштаба.
Оба замолчали, вспомнив трагическую судьбу Блюхера. Тот год назад ни шатко ни валко воевал с японцами у озера Хасан. Одни говорят, что Блюхер был на службе у японских империалистов, другие — что пил Василий Константинович больше обычного среднестатистического командира. Третьи подавленно молчат, но все помнят, как Блюхера вызвали в Москву и в ходе следствия маршал Советского Союза помер. Не выдержав тяжести обвинений, представляющих собой обычный кирпич в валенке, чья масса была поделена пополам и умножена на квадрат скорости, с которой его лупили бравые ребятушки Николая Ивановича Ежова. Но обвинений в сотрудничестве с япошками он так и не признал. Значит, просто бытовой алкоголизм на фоне мании величия.
— Ты, полковник, все-таки осторожнее насчет водки! — посоветовал Фекленко, заслышав шум двух тысячесильных моторов. АНТ-35 еще не был виден из-за холмов, но слышно его уже было хорошо.
— Скажу, что кумысом пахнет, — решил начальник штаба, — он не отличит.
— Гляди у меня!
Из-за легких перистых облачков вынырнул АНТ-35 — двухмоторный моноплан, которых было выпущено всего девять единиц. Стране нужны были бомбардировщики, и очередь гражданской авиации отодвигалась на неопределенный срок. На перспективу. Да и сами граждане страны советов пока не были разбалованы, чтобы принимать самолет в качестве транспортного средства. Разве что для высадки десанта в тыл вероятного противника.
Семь тонн металла мягко приземлились на грунт аэродрома. Прокатившись с сотню метров, самолет подрулил к встречающим, и замер неподалеку.
— Мастер! — восхищенно произнес начальник штаба.
Из раскрывшейся двери показались чьи-то руки. Они деловито спустили на землю металлический трап, по которому шустро сбежал молодой румяный парень в фуражке с синим околышем. Встав наизготовку у трапа, он воскликнул:
— Прилетели, товарищ комиссар госбезопасности!
По трапу из недр «антошки» проворно выбрался коренастый мужчина, одетый в повседневную форму строевых частей. Следом наружу выбрался еще один, с двумя шпалами в петлицах.
— Спасибо, Михалыч! — крикнул первый высунувшемуся из кабины летчику, — доставил, что твою хрусталь.
— С нашим удовольствием! — ответил Громов.
Волков оправил на себе френч; сняв фуражку, пригладил зачесанные назад слегка тронутые сединой волосы. И только теперь соизволил заметить встречающую команду под предводительством Фекленко.
— Здравствуйте, товарищи! — произнес Андрей Константинович.
— Доброго дня вам, товарищ комиссар госбезопасности второго ранга! — расшаркался комкор, — как долетели?
Вспомнив по случаю наставление отца, Волков приветливо поздоровался со всеми: пожал руки Николаю Владимировичу, начальнику штаба и даже Соболеву с коноводом. Затем он похлопал по морде лошадок и автоматически поверил подпругу у «своей». Забравшись в седло, он ответил:
— Нормально долетели. Самолет еще не авиалайнер, но уже не «рус фанер», это точно. Ну что, поскакали?
Фекленко обалдело глянул на него. Полпред безошибочно определил лучшего конька — того, на котором сюда прибыл начальник штаба, да еще и вспрыгнул на него, едва коснувшись левой ногой стремени. Да, на монгольскую лошадь можно вспрыгнуть, как на велосипед, но не кабинетному же товарищу! Вон, спутник его — типичный москвич. Это сразу видно. Осмотрел коня, которого ему подвел коновод, боязливо погладил морду «транспортного средства».
— Залезай, Борис Игнатьевич, не бойся! — хохотнул Волков, — смотри только, яйца на скаку не отдави — больно будет. Товарищ комкор, а как же мой адъютант? Прикажете ему своим ходом добираться?
— Ни в коем случае! — ответил Николай Владимирович, — Соболев, слезай с лошади. Пешком доскачешь — не впервой.
— Если мне укажут направление, то лучше я доберусь пешком, — подал голос тот, которого Волков радушно назвал Борисом Игнатьевичем.
Андрей Константинович отрицательно покачал головой.
— В чужой стране лица с воинским званием выше майора могут передвигаться только в сопровождении охраны. Если только инкогнито…
— Как? — в один голос спросили Фекленко и не шибко ладящий с лошадьми подполковник.
— Грузом 200. Садитесь на лошадь и вспомните детство. Эх, у кого из нас не было лошадки! Игреневой масти с хвостом, деланным из куска пакли… не бойтесь, подполковник, с лошади Пржевальского падать одно удовольствие!
Нервный смешок Бориса Игнатьевича был весьма похож на конское ржание. Его боевой конек вызов принял и припустил рысью по направлению к штабу корпуса. За ним устремился Фекленко, а следом рванулся Волков. Сзади, работая шенкелями, едва поспевал коновод. И самой последней трусила лошадь начальника штаба.
— Гадом буду, если хотя бы один из них не свернет себе шею! — пробормотал ее всадник, — хотя этот Волков не свернет точно. Где это его верховой езде обучили? Или кадр из старой гвардии затесался?
Прогнозы начальника штаба не сбылись. Борис Игнатьевчич всего-лишь ушиб мягкие ткани, когда уже у штаба попытался покинуть седло. Каблук его сапога зацепился за стремя, и он рухнул в монгольскую пыль, нелепо взмахнув руками. Слава богу, что не угодил в кучу конских яблок.
— Для первого выезда — дивно! — сказал на полном серьезе Волков, когда подполковника подняли и с помощью невесть когда подоспевшего Соболева отряхнули, — вам бы отработать посадку-высадку, и прямой дорожкой в жокеи. За гриву вы держались вполне уверенно.
Начальник штаба решил рискнуть.
— А где вы учились верховой езде, товарищ комиссар госбезопасности второго ранга? — спросил он.
Волков притянул его к себе за третью пуговицу кителя.
— Когда общаетесь с высшим командным составом, полковник, извольте дышать в сторону. Если употребляете арак, то в качестве закуси лучше использовать простой овечий сыр — брынзу. Не так воняет. Лук жрать до восьми вечера я запрещаю с сегодняшнего дня всему штабу. Спиртные напитки — строго после шести вечера. Товарищ Фекленко!
— Да, товарищ комиссар госбезопасности второго ранга! — выдохнул комкор.
— Вы что, ничего лучше не могли придумать, чем пригласить в команду встречающих своего пьяного заместителя?
— Виноват, товарищ комиссар госбезопасности второго ранга, — произнес полковник, — я, конечно выпил. Но я не пьян!
— Саблей луковицу очистишь? — закрыл ему рот Волков, — и запомните крепко-накрепко: нет здесь никаких комиссаров госбезопасности! Есть только комдив Волков Андрей Константинович и военинженер второго ранга Холодов Борис Игнатьевич. Во-первых, язык целее будет, а во-вторых, нехрен сюда органы госбезопасности впутывать.
— А ваш адъютант, что в сержантской форме?
— Алексей? Ну, Николай Владимирович! Когда двух приезжих сопровождает сержант ГБ — это разве не нормально? Через пару дней Приходько сменит форму и станет обычным лейтенантом, в которых здесь недостатка нет. Полковник, запомнили, о чем я тут? Повторите!
— Никаких представителей из госбезопасности нет! Есть лишь комдив Волков и военинженер Холодов. Приходько скоро станет лейтенантом пехоты!
— Молодец! А теперь ступай к себе и проспись. Перед сном советую сосчитать до тысячи. На последней сотне ты забудешь про цвета наших мундиров и запомнишь только легенду. Также утром у тебя будет тяжкое похмелье, но ничего крепче кумыса ты выпить не сможешь. Кругом! Шагом марш на процедуры!
После отправки начальника штаба в кабинете комкора стало вовсе тягостно. Фекленко понимал, что его будут сношать. Москва одновременно требовала решительности и Христом богом заклинала от опрометчивости. Корефан Ворошилов в случае чего от него открестится, а больше рассчитывать не на кого. Начальника штаба новый полпред отымел по полной, теперь очередь его — комкора Фекленко. Отослал бы это Волков куда подальше своего военинженера бронетанкового! Не при людях же!
— Как его фамилия? — спросил тем временем Волков.
— Кого? — не понял Николай Владимирович.
— Вашего начальника штаба. Вы нас друг другу так и не удосужились представить. Совсем одичали в этих степях!
Фекленко втянул в себя полкубометра воздуха.
— Виноват, товарищ коми… простите, товарищ комдив! Фамилия начштаба корпуса — полковник Полуштоф!
— Полу-штоф или Полуштофф? — переспросил Андрей Константинович.
— Кличка «Чекушкин»! — буркнул Фекленко.
Волков сказал, что фамилия соответствует содержанию. А вот соответствует ли сам Чекушкин занимаемой должности?
— Пока замечаний не было. Строевая часть в порядке.
— У Блюхера тоже замечаний не было. Представляете, Николай Владимирович, никто ничего не замечал! Или не хотел замечать. Ладно, с этим я разберусь. Работать будем?
— А от работы никто и не отказывался, товарищ комдив!
— Тогда прикажите накрывать на стол, топить баню и подготовить нам с военинженером жилые помещения.
Командир 57-го особого корпуса обрадовался.
— Так помещения готовы! И со столом никаких проблем нет. А вот с баней, извините, проблема. Растительность здесь сами видите какая. Цирики весь кизяк на полсотни верст в округе подобрали для обеспечения потребностей корпуса. Но дерьмом, простите, топить баню…
Волков поморщился. И как это он позабыл о географических особенностях братской республики? Еще бы командующего монгольским флотом к себе вызвал. Или главного лесничего.
— Так что, совсем деревьев нет? — спросил он чуть растерянно.
— Есть! — ответил довольный Фекленко, — на юго-западе страны. В предгорьях Алтая и исключительно хвоя. Мне, честно говоря, доставляют по несколько чурочек из Борзи… с каждым рейсом. Особист в курсе, сам пользуется…
Волков начал медленно закипать.
— Так я не понял: баня есть или ее нет?
— Ну… как бы ее нет. Но что-то типа баньки имеется.
— Тогда зубы не заговаривайте, а топите. Вам же самим приятно будет, когда чистый и вымытый полпред вас иметь начнет!
Монголия удручала белоруса Волкова. Человека с украинской фамилией Фекленко она тоже нервировала — будь здоров. Особенно, если учитывать, что Николай Владимирович был родом из-под Воронежа. Вот уже три дня группа авторитетных товарищей (сам Волков, Фекленко, начальник разведки корпуса подполковник Грибанов и заместитель по вооружению) осматривала места будущих боев. Речка Халхин-Гол оказалась не совсем большой, но и не совсем маленькой — что-то вроде Свислочи, на которой стоит Минск. Берега ее поросли ивняком и во многих местах были наполовину затоплены, образуя болотистую местность. Кроме этого, с монгольской стороны в Халхин-Гол здесь впадала другая река — Хайластын-Гол, которая делила предстоящий район боевых действий на две части, что автоматически ставило войска обороняющиеся войска союзников в невыгодное положение. Маневрировать войсками в такой обстановке было, мягко говоря, затруднительно. Особенно, если учитывать обилие у союзников бронетанковой техники.
Волков шипел, плевался и матерился. Фекленко делал то же самое, только в два раза тише. В конце-концов, после прибытия группы опытных летчиков, Андрей Константинович лично провел рекогносцировку с воздуха и отстучал в Москву: «Прошу разрешения в случае начала крупномасштабного конфликта перейти границу и навязать противнику бой на его территории». Ответ пришел на следующий день, когда Волков натаскивал командиров от лейтенанта и выше искусству «блицкрига» — согласованным действиям основных родов войск в обороне и наступлении. Лейтенанты сидели насупившись и хмурыми майорскими лицами смотрели на доску, где военный гений Андрея Константиновича чертил скверным мелом идеальные стрелки на нанесенных контурах района боевых действий.
Вестовой вошел в «юрту-класс» и передал комдиву Волкову записку от командира пункта связи. Там Андрею Константиновичу вручили сложенный вчетверо листок бумаги с ответом Сталина. Вождь ограничился двумя словами: «Если сможете». Спустя полсотни лет немец по имени Дитер Болен напишет один из своих первых хитов: «You can win if You want», который оставалось просвистеть Волкову перед радиостанцией. Как и следовало ожидать, мелодию никто не оценил.
— Вы что, не могли мне это передать с вестовым? — спросил Волков и капитана связистов.
— Не положено, товарищ комдив! — кратко ответил тот.
— А, да! — хлопнул себя по лбу тот, — служба такая! Ладно, благодарю вас, капитан!
Каким-то сверхъестественным способом по корпусу стало известно, что новый полпред не жалует Устав Внутренней службы, поэтому связист не стал орать: «Служу Советскому Союзу», а просто с достоинством пожал протянутую ему руку. Кивнув капитану, Волков вышел из связной юрты и окинул глазом начинающий темнеть горизонт.
По левую руку шло обучение механиков-водителей, по правую — виртуозы испанского неба гоняли молодых летчиков по матчасти вражеских истребителей и бомбардировщиков. По приказу Волкова в расположение корпуса приволокли совершивший «вынужденную посадку» истребитель Ki-27, вокруг которого теперь командир авиагруппы Герой Советского Союза (за Испанию) Яков Смушкевич трижды в день устраивал экскурсии с практическим обучением. К сожалению, подобной «вынужденной посадки» не совершил ни один из вражеских бомбардировщиков, поэтому обучение летчиков-истребителей проходило на фанерном макете Ki-21 — основного японского бомбовоза на тот момент. Словосочетание «вынужденная посадка» заключено в скобки, потому что по указанию Волкова в окрестностях Тамцаг-Булака дежурило несколько зенитных расчетов с приказом сбивать наблюдателей с той стороны. Вот один раз и повезло.
В конце мая количество сил, принимающих участие в конфликте с обеих сторон, возросло. С японской стороны по ту сторону Халхин-Гола насчитывалось почти три тысячи человек: сборный пехотный японский полк под командованием полковника Ямагато и два полка баргутской кавалерии, также отданные под его под его начало. Баргутами монголы называли маньчжурских скотоводов, из которых японцы в спешном порядке сформировали несколько полков легкой кавалерии.
Со стороны объединенных советско-монгольских сил народу было несколько меньше: два батальона цириков (советских баргутов) и 149-й стрелковый полк. Плюс во всему, в распоряжении Волкова и Фекленко был бронетанковый батальон (9 легких танков и двадцать семь бронеавтомобилей), две артиллерийские батареи и три пулеметных взвода. Это непосредственно то, что было на боевых позициях. В Тамцаг-Булак по единственной псевдоавтомобильной дороге прибывали из Борзи войска. Пока каждый автомобиль был на вес золота, так как от Борзи до театра военных действий было около семисот пятидесяти километров, и снять даже несколько автомашин на переброску подкреплений к Халхин-Голу не представлялось возможным. Волков надеялся пока связать противника боем, а затем пустить в дело свежие силы. Памятуя о тактике мелкого фола, он сформировал полтора десятка мелких диверсионных групп, которые шныряли в тылу у япошек и устраивали им «пакости третьего рода»: резали линии связи, минировали автодороги, заражали открытые источники воды дизентерийной палочкой.
Две группы были укомплектованы особо и нацелены на партизанскую войну — готовились рвать рельсы в час пик, чтобы не дать возможности японцам прислать подкрепление на помощь полковнику Ямагато. С командирами групп Волков занимался лично, попутно обучая их нелегкому искусству диверсанта конца двадцатого века. Одна группа была ориентирована на бывшую КВЖД, а другая — на новую ветку Солони-Ганчжур. Волков заклинал ребят не высовываться до тех пор, пока япошки по железке не начнут перевозить действительно что-то стоящее: самолеты, тяжелую артиллерию, танки.
— В конце-концов, вам придется уходить. Но рассчитайте так, чтобы ваше выступление пришлось на пик перевозок! Этим вы поможете нашим войскам больше, нежели воевали вместе с ними. Как наши «батуры» и «багатуры», не подкачают? Кальсоны не замарают в самый ответственный момент?
— В случае чего, — уже немолодой старлей погладил кобуру пистолета, — придется им стать героями. Во имя народной Монголии.
— С этим тоже не спешите. Вояки они так себе, а вот проводники — действительно, ценные.
Благословив диверсантов на ратный подвиг, Андрей Константинович вновь и вновь возвращался к картам местности. Для лучшего знакомства с обстановкой он еще совершил в паре с Громовым несколько разведвылетов на скоростном бомбардировщике СБ, вооруженном фотокамерой. Расположение собственных войск они рассмотрели прекрасно, а вот над территорией, занятой японцами, им пришлось испытать разочарование. Истребителей с опознавательными знаками страны восходящего солнца решительно преградили им путь и заставили ложиться на обратный курс. Говоря по правде, Волков с Громовым едва унесли ноги. Огрызаясь всеми четырьмя пулеметами, скоростной бомбардировщик оторвался от преследователей лишь благодаря тому, что являлся новой модификацией СБ, отправленной конструкторским бюро Туполева на обкатку в боевых условиях.
Тогда Михаил Громов предложил, как он выразился, «слетать ва-банк». Летчику, рожденному в интеллигентной семье, пристало говорить правильно… он и разговаривал всегда по канонам изящной словесности, лишь иногда вкрапляя в свою речь трехэтажные выражения.
— Только не говорите мне, что хотите прогуляться над японскими позициями вот на этой штуковине!
Волков красноречиво пнул шасси трофейного и уже подлатанного техниками Ki-27.
— Вы знали! — красноречиво вздохнул Громов.
Нечего было и думать — отказываться от такой возможности. У Волкова, разумеется, были приблизительные планы расположения японских войск на конец мая, но он им не совсем доверял. Расхождения с его реальностью становились все более ощутимыми. Не молчала и Москва. Сталин требовал сводку два раза на день и ненастойчиво предлагал помощь одного из гигантов современной мысли: Буденного, Ворошилова или вообще — Шапошникова. Иосиф Виссарионович проникся идеей насчет того, что в локальных конфликтах армия зарабатывает очки и страсть как боялся повторения прошлогоднего конфуза у озера Хасан.
Обучение войск слаженным действиям в обороне и наступлении шло непрерывно. Волков тоже боялся потерять лицо перед титанами военной мысли во главе с грозной и непоколебимой верхушкой. Начало активной фазы было запланировано на первую декаду июня, а пока «ограниченный контингент» умело связывал боем три полка Ямагато, которому тоже деваться было некуда. Командующий Маньчжурской группировкой генерал-лейтенант Камацубара считался большим специалистом по Красной Армии и недоумевал, отчего потомок самураев так долго возится с этими «лапотниками». С 1927 по 1930 год Камацубара был военным атташе Японии в СССР и не верил, что за прошедшие десять лет что-то могло измениться. Меж тем, заканчивался май и от обоих кукловодов требовалось одно: решительные, желательно победные действия. Японцы верили в судьбу, а русские надеялись на извечное «авось».