В середине февраля лейтенанта Зеемана вызвал к себе командир батальона. В кабинете Шиллера находился не только он, но и также незнакомый капитан с эмблемами танковых войск. Притом, что о танковых войсках Альбрехт узнал не так давно — пока у Германии их было всего три дивизии.

— Капитан Роттигер! — представился незнакомец, а Шиллер произнес:

— Приходится нам расставаться, Альбрехт. Капитан, я отдаю вам своего самого старательного командира роты.

На лице у Зеемана было написано такое изумление, что незнакомый капитан рассмеялся.

— Согласно постановлению фюрера относительно формирования нового управления подвижных войск, нам предоставлен карт-бланш в наборе офицеров. Начальник нового управления — генерал Хайнц Гудериан. Слышали такую фамилию?

Альбрехт такую фамилию слышал. В пехотной среде имя беспокойного командира танкового корпуса стало нарицательным, вроде солдата с геморроем, который не может толком присесть и облегчиться. Толковали, что Гудериан ни в грош не ставит военную науку, а изобретает нечто свое. Авторитет прославленных военачальников для него — ничто, будущее армии он видит в мощных ударных «кулаках», а не в противостоянии огромных армий. Интересный такой господин…

Много лейтенант на себя брать не хотел, поэтому ответил просто:

— Так точно. Слышал.

Не обращая внимания на кислую физиономию Альбрехта, Роттигер объявил ему, что забирает лейтенанта Зеемана с собой — в новое управление на Бендлерштрассе. Что, естественно, находится в Берлине. Служба предстоит трудная, но интересная. Потому, как для Бронетанковых войск еще нет даже Боевого Устава. И его предстоит разработать. Альбрехт подавил невольную антипатию к штабисту и вежливо, но довольно едко поинтересовался, каким образом зеленый пехотный офицер может помочь в составлении Устава Бронетанковых войск, если сами эти войска он до сих пор видел лишь издали.

— Отдаю должное вашей смелости, херр лейтенант! — хмыкнул капитан, — обещаю, что лично вам просиживать сукно в кабинете не придется. А придется с утра до ночи кататься на полигоне, укрощая «панцерваген», а так же взаимодействовать с такими же новоиспеченными командирами танковых взводов. Вот в процессе этого взаимодействия и будет вырабатываться Боевой Устав. Опять же таки, не сразу, а постепенно. Еще вопросы есть?

— Никак нет!

— Тогда даю вам четыре часа на сборы, после чего ожидаю вас в своем «Опеле».

На прощание Шиллер посоветовал своему уже бывшему подчиненному.

— Не лезь на рожон, Альбрехт. Молодость частенько бывает неправа, хотя и берет штурмом города. Хайнц Гудериан толковый офицер, пусть и генерал, и не чета этим — с плоской задницей, что в огромном количестве плодятся в штабах. Учись у него всему, чему можно научиться, перенимай все то, что можно перенять. Удачи тебе!

По пути заехали в Прагу, где Альбрехт никогда не был. Город ему понравился. Скрепя сердце, лейтенант признал, что он почти такой же красивый, как и его родной Дрезден. Если не красивее. Было что-то неуловимо стремительное в этом славянском мегаполисе, что-то бросающее вызов мировой архитектуре. Капитан Роттигер предполагал решить в Праге какие-то вопросы, поэтому они несколько часов колесили по ее узким улочкам. Молодой Зееман с неудовольствием отметил, что жители чешской столицы как бы сторонятся автомобиля с номерными знаками Германии. Чехи наверняка чувствовали, что с ними вскоре произойдет то же, что и с австрийцами.

Из Праги выехали поздно — в четыре часа пополудни, не забыв при этом пообедать в одном из тех трактиров, которые так живописно описывал ныне покойный Ярослав Гашек. Отсюда до Берлина было немногим более трех сотен километров. Но главное было не это, ведь в аккурат посередине располагался родной город Альбрехта.

— Мы можем заночевать в Дрездене, — предложил капитан Роттигер, как будто уловил сокровенные мысли Альбрехта.

— Спасибо, херр Гауптман! — растрогался наш молодой лейтенант.

— Не за что. Благодарите господа, что наступает вечер, и что нам просто ничего не остается делать. Если бы мы въехали в Дрезден рано утром, то я бы мог вам позволить провести у родителей всего лишь несколько часов. Мы нужны в Берлине.

Подобно славным римским императорам, Адольф Гитлер начал свое царствие земное с улучшения дорог, радиально расходившихся от Берлина во все стороны света. И без того неплохие пути сообщения укатывали асфальтом, кое где даже использовали бетон. Поэтому полтораста километров от Праги до Дрездена служебный «Опель» преодолел всего за два часа с четвертью. Родители оказались панически рады неожиданному визиту сына, поэтому приютили даже Роттигера, который намеревался переночевать в гостинице, а утром заехать за Альбрехтом.

В феврале темнеет все еще рано, но мать Альбрехта Зеемана накрыла такой стол, что офицеры просидели за ним до поздней ночи. В половине третьего Роттигер зевнул, прикрыв рукой рот, и вспомнил о том, что к обеду им нужно быть на Бендлерштрассе. Восторженные сестрички Альбрехта ушли спать раньше — в час ночи, поэтому тридцатилетний капитан лишился части благодарной аудитории и некоторой доли куража. Наблюдательный Отто подумал, что если бы девицы сидели за столом до сих пор, то Роттигер вообще бы забыл про сон. А Берта подумала, что было бы неплохо выдать старшую дочь за штабного многообещающего офицера.

Поначалу капитан намеревался встать в семь часов, но несколько переоценил собственные силы. Поэтому завтракать сели только в десять утра. Для того чтобы позавтракать, хватило и часа. При расставании юнгефрау Мика подошла к бравому капитану и полушепотом просила его не проезжать их дом стороной, если случится бывать в Дрездене.

— Хозяйка растет! — проворчал Отто, отвешивая дочери шлепок пониже спины.

Путь до Берлина занял несколько больше времени, чем планировалось. Кое-где шоссе ремонтировалось, поэтому путники попали на Бендлерштрассе около трех часов дня. Генерал Гудериан оказался на месте, и Альбрехта Зеемана сразу же отвели к нему, представив по всей форме. Вопреки опасениям молодого лейтенанта, начальнику управления он понравился.

— Когда то и я был таким! — сообщил Гудериан, улыбаясь, — рыжим, нескладным и с огромными амбициями.

Нынче пятидесятилетний генерал был стройный, с выцветшими волосами, сохранившими первоначальный цвет лишь в щетке усов. От него несло едва уловимым запахом бензина, перебивавшим даже ядовитый армейский одеколон. Рукопожатие генерала было твердым, взгляд — пронзительным, а аура уверенного в себе человека излучала и пронизывала не хуже рентгена. Альбрехт понял, что наконец повстречал своего кумира.

— Сегодня с дороги отдыхайте, а завтра — на полигон. Ознакомитесь с нашими достижениями и с нашими красавицами.

Под «красавицами» Гудериан имел в виду танки, конечно.

— Господин генерал! — решился Зееман, — а разрешите сразу на полигон. Я не устал.

— Похвально! — посмотрел на него начальник, — но нецелесообразно. Все великие дела делаются с утра. А знакомство с нашими «панцер» — дело, безусловно, великое. Поэтому отправляйтесь сейчас к подполковнику фон ле Суир (он поставит вас на довольствие и официально зачислит на должность), а затем отдыхайте. И имейте в виду: я буду требовать от вас досконального знания каждой закрепленной за вами машины. Вы будете должны знать все сильные и слабые стороны, теорию и практику, уметь делать то же, что и каждый член вашего экипажа.

— Так точно, херр генерал-майор! — рявкнул Альбрехт.

— Отставить, пехота! — махнул рукой Гудериан, — за нас, танкистов, говорит не громкость голоса, а наши поступки. Можете идти.

В течение следующих нескольких недель лейтенант днем не вылезал из Pz.III и сравнительно новых Pz.IV, обучаясь нелегкой профессии танкиста, а половину ночи сидел над всевозможной литературой о бронетанковых войсках и изучал многочисленные циркуляры своего начальника, поставившего свою жизнь на службу механизированным соединениям. Личного времени у лейтенанта практически не было, но курировавший его Гудериан настаивал, чтобы он два-три раза в неделю вылезал из своей школярской шкуры и посещал театр. Или хотя бы синематограф. Не подчиняться человеку, который в свое время стал самым молодым офицером германского генерального штаба Альбрехт попросту не мог. И, сидя в синематографе, он думал о том, что когда-нибудь и он станет таким же великим парнем, как и его начальник. Хотя на экране вовсю блистала Марлен Дитрих, пытаясь своими белокурыми локонами и томной улыбкой отвлечь молодого офицера от его повседневных забот.

То, что не удалось Марлен, отчасти получилось у Магдален. Так звали девятнадцатилетнюю машинистку из отдела подполковника фон ле Суира. В первый раз они встретились, когда Альбрехт принес стопку мелко исписанных листов с выдержками из суровой науки побеждать. Здесь были цитаты, выписанные им из многих книг, целые параграфы, скопированные из циркуляров Гудериана. Как сказал бы наш современник, лейтенант принес скомпилированный материал, с целью создания единого наставления по боевой подготовке для экипажей танков. Из секретной части высунулась белобрысая головка, попросила немного обождать. Ждать Альбрехт уже научился, причем, дивясь самому себе, думал в эти минуты не о бронетехнике, а о фигурке, которую венчала светлая голова.

Тогда еще не было анекдотов о блондинках, но красавицы вроде Марлен Дитрих встречались среди немок достаточно редко. А если и встречались, то копни корни любой — и наружу вылезет проклятая славянская кровь. Что противоречит указам фюрера о чистоте нации. Поэтому Альбрехт до сих пор не решался даже на попытку обзаведения спутницей жизни. Из всех возможных кандидатур ни одна не вызывала у него того вожделения, которое с упоением описывают писатели и воспевают поэты.

Магдален Штурмхофф оказалась тоже не совсем арийкой. В жилах ее текла кровь пруссаков, то есть, бывших прибалтийских славян. Говоря между нами, среди бывших прибалтийских славян тоже редко встречается симпатичная мордашка, но все же, братцы, все же. Родители Магды были с противоположных концов бывшей Германской империи. Отец ее происходил из шварцвальдских крестьян, а мать принадлежала к захудалому роду прусских помещиков. Из тех, «помещиков», что босиком пахали землю, но на боку у них болталась жестяная шпага.

Все это было не важно. Взглянув в синие глаза Магды, Альбрехт наконец понял структуру Мироздания. Это было все очень просто: есть ядро атома, а есть дурак электрон. Иногда таких дураков бывает несколько. Так сказал еще Эрнест Резерфорд в тысяча девятьсот одиннадцатом году. Что касается Магдален, то «электронов» вокруг нее вилось несколько. Но самым серьезным считался некий капитан из Потсдамского кавалерийского полка. Мерзавец капитан был красив, высок и удачлив. Ходили слухи, что у него в «запасниках» не одна такая красавица.

Но в тот момент наш Альбрехт испытал такой творческий подъем, что готов был сразиться не только с капитаном, но даже и с целым майором. Справедливости ради стоит отметить, что в увлечении своем лейтенант даже не задумался, что розы без шипов не бывает. И уже мысленно протягивал свои офицерские лапки в тонких кожаных перчатках. Магдалена была удивлена наивностью и настойчивостью молодого парня. И, как это часто случается, от неожиданности проявила благосклонность.

— Материал подобран толково, — сказала она, протягивая ему несколько папок с распечатанными экземплярами «методического наставления по огневой подготовке», — а насчет ужина… я подумаю.

Баловень кавалерист задумался. Мысль о том, что его оставляет с носом желторотый лейтенант, не бодрила. К сожалению, канули в Лету времена, когда более удачливого соперника можно было вызвать на дуэль и проткнуть каким-нибудь личным оружием. Или пристрелить из дуэльного пистолета. Или отравить при помощи перстня Борджиа. Или сослать в командировку на Рюген. Стоп! А это — целая идея! Тем более, что капитан слабоват был в бою на саблях, не очень хорошо стрелял и плохо разбирался в ядах. Зато у него был хороший знакомый в недавно сформированном управлении РСХА. Тучи над головой Альбрехта стали сгущаться.

Ужин протек плавно и без лишней суеты, точно молодой Зееман только и занимался всю жизнь тем, что водил девушек по ресторанам. Тем временем интрига против него расплелась, не успев толком сплестись. Хайнцу Гудериану очень понравился проект наставления по огневой подготовке, в который органично вписались тезисы из произведений его любимых авторов и цитаты его собственных трудов. И тут его адъютант подполковник Рибель доложил ему, что из имперского управления безопасности интересовались личным делом Альбрехта. Генерал Гудериан нахмурился, пораскинул мозгами и двинул прямо к Рейнхарду Гейдриху — шефу политической полиции. Гейдрих был моложе на шестнадцать лет и в свое время кое-чему учился у своего старшего товарища, поэтому угостил Хайнца глотком доброго коньяка и приказал принести запрос на подчиненного Гудериану лейтенанта.

— Кто составлял? — спросил он у своего секретаря.

— Майор фон Лееб, — ответил тот.

— А пригласите ко мне майора этого фон Лееба, — распорядился шеф РСХА.

Майор юлил, как пойманный на «горяченьком» советский прапорщик со складов НЗ. Бормотал бессвязно о сигналах из штаба бронетанковых войск, косился пугливо на рыжего Гудериана, тянул коня за хвост. В конечном итоге выложил всю историю, как на исповеди.

— Еще одно использование нашей конторы в личных целях, и перейдете в танкисты! — тепло пообещал немецкому дворянину группенфюрер Гейдрих. Неудавшийся химик и неплохой скрипач. Жгучий блондин, окончивший военно-морской училище.

— Спасибо, Рейнхард! — поблагодарил на прощание Гудериан.

— Всегда рад помочь, — мило улыбнулся блондин.

Таким образом настырный капитан был отстрелен, словно отработавшая ступень ракетоносителя. Друг майор из «органов» посоветовал ему выбрать себе «сиськи по рукам», а тутовые деревья оставить жукам-шелкопрядам. Гудериан ничего не сказал Альбрехту, и молодой лейтенант к концу весны сдал экзамены по истории и перспективам танкостроения лично ему, генералу бронетанковых войск. А после того, как танковый взвод Зеемана оказался самым лучшим в полку, Альбрехт получил знак отличия — первый шаг к росту в звании. Итак, к двадцати одному году наш молодой человек имел неплохие шансы в карьере и красавицу Магдален в перспективе создания семьи.

Тем временем, в конце апреля Гитлер расторг мирное соглашения с Англией и пакт о ненападении с Польшей. Поскольку в середине марта немецкие войска тихой сапой заняли Чехословакию, то заявления Гитлера были восприняты остальным миром весьма настороженно. К началу лета Гудериану было приказано готовить бронетанковые войска к грандиозным маневрам, а Альбрехт Зееман вместе с майором Роттигером отправились осматривать пополнение в виде чешских танков и прочей бронетехники: тягачей, бронетранспортеров и самоходных установок. В конце марта парк чешских «панцер» осматривал сам Гудериан и остался весьма доволен его состоянием. В приватной беседе со своим штабом он даже выразил недоумение: как можно было чехам банально «сдать» свою страну, имея в качестве защитных сооружений линию «Ханички» и такую технику!

Тем не менее, чешские танки оказались не хуже немецких. Альбрехт провел в Градец-Кралове почти месяц, привык к чешскому пиву и даже однажды воспользовался услугами чешской красотки. Намереваясь в будущем заполучить в качестве супруги прекрасную Магдален, он боялся осрамиться. Сделавшийся ему почти приятелем Роттигер отнесся к проблемам молодого парня с пониманием, и перед отъездом домой свозил его в Прагу. Там он заставил Альбрехта перепробовать нескольких проституток, чтобы интерес к этому «делу» был разносторонен, и чтобы он не грешил некоторой однобокостью. Лейтенант Зееман был молод, проститутки — мастерицы своего дела, так что процесс ему понравился. И с некоторым удивлением он заметил, что образ Магды несколько померк в его сознании. Поэтому на военном совете с собственной совестью парень решил связываться со жрицами любви лишь в крайнем случае — когда восстанет в протесте плоть.

Выслушав сомнения Альбрехта, Курт Роттигер фыркнул:

— Плоть глупа! Но решение похвальное.

Тем временем наступало лето. Управление бронетанковых войск покинуло Берлин и вместе с личным составом училось нелегкому солдатскому ремеслу. Гудериан требовал, чтобы на все машины были установлены рации, иначе он ни за что не отвечает. Старина Хайнц бесился от разговоров с пехотным генералитетом, чьим главным девизом была пословица «спешка нужна только при ловле блох». Начальник бронетанковых войск ругался, используя немногочисленные экспрессивные выражения немецкого языка, несколько раз срывался в Берлин и изливал душу самому фюреру. Гитлер добродушно похлопывал Гудериана по плечу и обещал разобраться как следует. На прощанье он советовал бензина не жалеть и воспитывать экипажи «панцер» в полном соответствии с идеей превосходства арийской расы.

— У меня должны быть лучшие танкисты в мире, Хайнц!

— Они уже лучшие, мой фюрер! — отвечал Гудериан, — но этого мало!

— Мало? — изумлялся Гитлер, — чего же вы хотите?

— Большей скорости, лучшей маневренности «панцер», повышенной живучести на поле боя, что предполагает собой броню классом выше имеющейся! На «панцер» будущего я вижу орудия более крупного калибра, установленные двигатели в тысячу лошадиных сил и приборы ночного ориентирования. Хотелось бы еще, чтобы на наших «панцер» были небольшие зенитные установки, позволяющие в случае налета авиации успешно отстреливаться от самолетов противника и…

— Идите, Хайнц! — отвечал прочувственно фюрер, — работайте!

После этого он вызвал к себе командующего сухопутными силами генерал-полковника фон Браухича.

— Что у вас с Гудерианом? — напрямую спросил он.

Генерал-полковник поджал губы. Он терпеть не мог этого молодого (Гудериан был на семь лет моложе) выскочку. Гудериан был молод, инициативен, его любили солдаты и считали в доску своим. Тем временем Гитлер продолжал развивать свою мысль:

— Хайнц Гудериан болеет за техническое переоснащение армии. Он хочет, чтобы у немцев была самая передовая техника, позволяющая решать самые разнообразные задачи. Например, вы слышали о возможностях наших «панцер» сбивать вражеские самолеты?

Фон Браухич только фыркнул, точно лошадь, которой в ведре с водой попалась лягушка.

— Мой фюрер, если Гудериану дать волю, так он вскоре из танков начнет британские линкоры обстреливать. И французские подводные лодки.

Теперь поджал губы Гитлер. Он был романтиком и не привечал вот таких старых пердунов. Старых не по возрасту, а по взглядам на современное ведение войны.

— Все же, я вас прошу не препятствовать генералу Гудериану. И хорошо, что вы мне напомнили о наших кригсмарине. Мне нужно срочно поговорить с гросс-адмиралом Деницем!

Генерал-полковник понял, что разговор окончен, произвел контрольную отмашку по системе «Хайль, Гитлер» и ускакал прочь. Когда тебе под шестьдесят, руке не очень хочется взмывать в приветствии отставного ефрейтора. Особенно, если сам закончил Мировую войну в звании майора. Руке не хочется приветствовать, а голова отказывается верить, что этот безумец толкает его страну в пучину войны. И потомственному офицеру остается только сказать:

— Яволь! Ихь бин зольдат.

Альбрехт тоже был «зольдат». Вокруг были все «зольдатен». Солдаты учились воевать, но добросовестно учивший их Гудериан все время надеялся, что у фюрера хватит здравого смысла на то, чтобы вовремя остановиться. Возвращение исконно немецких территорий — это просто здорово, но Хайнц слишком хорошо знал историю, чтобы понимать: даже самая сильная империя имеет предел своих возможностей. И не раз государство, откусившее сверх меры, давилось и погружалось в бездну забвения. Такими были римляне, монголы, османы; даже империя Карла Великого оставалось таковой только до его смерти. История судит всех по-разному, но так одинаково. Так стоит ли умирать за то, чтобы тебя не помнили уже через какие-то сто лет?

Лейтенант Зееман находился только в начале жизненного отрезка и собирался прожить так, чтобы его помнили не менее трех тысяч лет. Хотя бы. Поэтому он яростно и неистово изучал матчасть, проводил часы за рычагами танка Pz.III, обжигая правый бок о коробку передач, и с упоением слушал вой фрикционов. Ему казалось, что он может с закрытыми глазами разобрать и собрать половину боевой машины. Но куда больше, нежели Pz.III, ему пришелся по сердцу командирский Pz.IV, недавно прибывший на испытания. Казалось, крупповские инженеры объединили невозможное: мощь трехсотсильного «Майбаха», поставленного на двадцатитонную махину с легкостью управления обычного «мерседеса». Все пятеро членов экипажа располагались с комфортом и каждый занимался своим делом.

После дня уплотненных занятий хотелось лишь одного: заползти под танк и уснуть вечным сном, но наш Альбрехт бегло просматривал пару журналов и спешил на свидание к Магде. Она не возражала, когда после ужина в ресторане они шли в кино, и лейтенант Зееман клевал носом у нее на плече. По дороге домой она весело рассказывала содержание фильма; Альбрехт конфузился и бормотал слова прощения, слушая в ответ веселый смех пощады. Магдалена прекрасно понимала, что успех в жизни сопутствует лишь тем, кто упорно трудится. И однажды откровенно сказала своему бывшему воздыхателю:

— Вы не слышал последнюю речь фюрера, Генрих? «Панцерваффе» — вот сила будущего.

Кавалерист отнюдь не был ослом и попросту переключился на медсестру из местного госпиталя. Таким образом, Альбрехт взял первую в своей жизни «высоту». И готовился к первому в жизни расставанию с любимой. Перед летними маневрами в Судетах на конец мая в Померании были запланированы очередные учения первого танкового корпуса, к которому нынче относился и он, и подчиненный ему взвод: один легкий танк Pz.II, три «тройки» и одна неожиданная «четверка». Вообще, Pz.IV были предназначены для командиров танковых рот, но лейтенант Зееман получил подобную «игрушку» в свой взвод. Это свидетельствовало о доверии командования к нему, а так же о желании испытать «отличника боевой и политической».

Но на этот раз судьба была к нему не совсем благосклонна. Во время маневров один из танков его взвода, «тройка», при форсировании небольшой речушки попал в омут и едва не утонул. Виновен был, конечно, Альбрехт, лично не проследивший за промером глубины в месте брода. Особенность конструкции «троек» позволяла им форсировать водные преграды, глубиной до 1.3 метра. Речек в Померании — тьма тьмущая, поэтому командиру взвода тяжело было справиться со своими многочисленными обязанностями. Как оправдывался после фельдфебель Дитрих — командир несчастной «тройки»:

— Вроде, проверили — все нормально. Но машину слегка повело влево. А там оказалась яма. Вот и все.

Это «все» стоило Зееману первых седых волос. Выскочив из командирской машины и стремительно раздевшись, он схватил конец стального троса.

— Разматывайте! — приказал лейтенант, следуя по маршруту затонувшей машины.

Вода быстро дошла до горла, и Альбрехту ничего не оставалось, как вздохнуть поглубже и нырять. В чертовой речушке было от силы метров двадцать ширины, но в тихом омуте кого только не встретишь. Понадобилось десять минут упорного ныряния, чтобы найти ушедшую в сторону машину и накинуть трос на буксировочный крюк. Командирская машина помогла ближайшей «тройке» вытащить на свет божий «утопленника». Хвала господу, у фельдфебеля хватило ума задраить заслонки и воздухозаборники двигателя — воды внутрь попало немного. Как заново рожденные, экипаж выбирался из люков на солнышко и падал прямо возле гусениц.

Ту как раз подоспел на командирской машине сам Гудериан, узнавший о случившемся по рации. Увидав вытащенную из воды машину и блюющего в стороне командира взвода, он покрутил головой:

— Господь сдает вам карты, мерзавцы! Господин лейтенант, вы как?

— Отлично! — хрипел, наглотавшийся воды Зееман, — мутит только чего-то! О-о-о!!! У-у-у!!!

Его тошнило остатками раннего завтрака. Гудериан передал свою фляжку с коньяком одному из танкистов.

— Воин, передайте своему командиру укрепляющее. Кто здесь в состоянии рассказать о том, что случилось? Почему боевая машина оказалась под водой?

Командир спасенного экипажа обо всем рассказал генералу, умолчав ишь о том, что лейтенант Зееман не принимал личного участия в промере брода. Гудериан списал все на неопытность экипажа.

— Вот поэтому, братцы, и существуют маневры. Представьте, если бы все это случилось на реальной войне, да еще под артобстрелом? Все вы числились бы уже в покойниках. Благодарите за свое спасение нашего Господа и своего командира. Как только он опростоволосился с промером глубины? От Альбрехта я такого не ожидал…

— Да все нормально было с промером, херр генерал! — опустил голову Дитрих, — это моя вина. Я приказал Петеру… водителю взять немного левее. Мне уклон в том месте не понравился.

— Ладно, фельдфебель! — кивнул Гудериан, — пока даю команду на отдых. До завтрашнего утра. Все равно, этот чертов арьергард где-то потерялся! Тьфу! Если через два часа Роттигер не приведет мне своих «черепашек», я отправлю его сторожем в зверинец.

Сидя на собственном командирском танке, генерал слушал исповедь Альбрехта. Слушал, и кивал головой.

— Ну будущее запомни сюда! Командир не в состоянии успеть повсюду. Поэтому стоит выделить из своего окружения несколько человек с хорошими способностями. И ответственных, конечно. Одного толкового парня назначаешь ответственным за рекогносцировку. Другого — за форсирование водных и прочих преград. Третьего натаскиваешь в преодолении минных полей. У тебя в подчинении двадцать два человека! Выбрать из этого числа троих смышленых не представляется мне трудной задачей.

А вообще… ты молодец! Вот за такими офицерами солдаты идут куда угодно. Потому, что чувствуют: офицер будет с ними до конца. Каким бы он ни был.

На этом неприятности для Альбрехта не кончились. Вечером его вызвал к себе командир батальона майор Штази. Кривя губы в ревнивой улыбке, он поинтересовался, не простыл ли герой дня после сегодняшнего купания. И пусть герой скажет спасибо, что экипаж нырнувшей «тройки» остался жив. Иначе к герою у майора Штази были бы претензии. И никакой генерал Гудериан был бы не в состоянии помочь своему любимчику. Abtreten!

Лейтенант Зееман побрел в расположение своего взвода, размышляя о том, что все-таки Карл Густав Ромберг был прав: погоня за чинами вытесняет из людей все человеческое. И это когда-нибудь отрицательно скажется на боеготовности армии. Офицеров одногодок редко связывала дружба. Скорее их связывало ревностное служение идеалам Германии и зоркое поглядывание по сторонам: не обошел ли в звании вчерашний приятель. Армия росла, карьеры делались стремительные. Недовольных была масса. И, ясное дело, тридцатилетний майор был недоволен, что у него в батальоне завелся герой и любимчик начальника управления.

Далее маневры шли своим чередом, а в самом их конце роте гауптмана Нимица (к которой относился и Альбрехт) удалось первой прорваться к штабу «противника». Следовавший за ними десант захватил штаб «врага», и маневры завершились. Результатами этих маневров остался доволен не только Хайнц Гудериан, но и сам фюрер, прибывший из Берлина лично и приветствовавший своих воинов. Впервые Альбрехт так близко воочию встретился с главой своей страны. А дальше случилось и вовсе невообразимое: Адольф Гитлер сам награждал проявивших себя офицеров. Больше всего отличившихся было в их полку: злюка Штази получил погоны оберстлейтенанта (подполковника), Гауптман Нимиц стал майором, а Альбрехт неожиданно для самого себя получил из рук фюрера первую звездочку на погоны. Это значило, что в двадцать один год он стал обер-лейтенантом.

— Так держать, господин обер-лейтенант! — произнес Гитлер громко, а затем уже вполголоса добавил:

— Генерал Гудериан рассказал мне о вашем мужественном поступке. Считаю, что Германия должна гордиться такими сыновьями!

Вечером Альбрехт в числе еще нескольких офицеров был приглашен в палатку фюрера на небольшой банкет в честь окончания маневров. Чувствовал себя он там отвратительно, ибо и по званию и по возрасту оказался младше всех. Весь вечер он просидел в уголке, попивая слабое вино во славу немецкого оружия и арийской расы, а офицеры выше рангом прибились в ближайшее окружение фюрера и занимались откровенным подхалимажем.

— Скучаем, обер-лейтенант? — подсел к нему произведенный в подполковники командир батальона. Он пыхтел сигаретой и, кажется, выпил не менее пяти рюмок коньяка.

— Никак нет. Для меня честь присутствовать на этом ужине.

— Ну-ну! — вздернул бровь командир, — а вот я вижу, что вы не совсем в своей тарелке.

— Не каждый день доводится ужинать в присутствии фюрера, — уклончиво ответил Альбрехт.

— Это точно. Смотрю, вы — неплохой парень, обер-лейтенант! Амбиции вот только у вас… еще больше моих. Но это нормально, наверное… знаете, как говорил русский фельдмаршал Суворов?

— Никак нет. Не знаю.

— Плох тот солдат, что не мечтает стать генералом, — Штази затушил окурок в пепельнице, — лишь бы это было не в ущерб общему делу. А у нас именно, что в ущерб. Завидуем успехам товарищей по оружию и радуемся их неудачам. Это ненормально, вы не находите?

В это время Гитлер начал произносить очередной тост и его слегка занесло в иные миры. Из этих миров он вернулся, почти убедив публику, что курить — вредно. Сам он бросил курить много лет назад (у будущего вождя попросту не было денег на сигареты) и ни капли об этом не жалеет. На лицах заядлых курильщиков появились разные выражения, но почти все безропотно потушили сигареты. Глядя на это, Штази угрюмо хмыкнул. Альбрехт решил, что с завтрашнего дня бросает курить. Они опрокинули бокалы за триумфальную речь Адольфа Гитлера (потому как никто не понял, что именно сказал фюрер) и начали понемногу расходиться. Было уже поздно, а назавтра предстояла самая нелюбимая часть любых учений и маневров — сворачивание.

Физически и духовно опустошенным солдатам очень тяжело собирать свои пожитки, наводить порядок в местах ночевки и отправляться обратно в казармы. По мнению Хайнца Гудериана, это — то же самое, что заставлять спортсмена после удачного финиша подметать дорожку и стирать собственную спортивную форму. Генерал считал, что прибирать после учений должны специальные команды. Иначе у армия забывает вкус победы. Он даже поделился этой мыслью с Гитлером. Тот пришел в восторг и сказал, что после учений должны прибираться побежденные. Этим самым будет повышена цена победы на учениях.

Гудериан вздохнул и напомнил фюреру ситуацию после поражения Германии в Мировой войне. Он указывал на недопустимость глумления над проигравшими; к его удивлению, Гитлер принял такую точку зрения.

— Хорошо, господин генерал! — произнес он, — мы вернемся к этому вопросу позднее, а теперь попрошу вас сопровождать меня в Берлин. Я хочу, чтобы вы рассказали о маневрах на совещании Командования Сухопутных сил. Пусть этот индюк фон Браухич послушает компетентное мнение специалиста, побывавшего на учениях лично. Я слышал, вы даже спали в своем танке?

— Приходилось, мой фюрер!

— Я тоже как-нибудь попробую. Хотя в нашем возрасте кровать смотрится предпочтительнее, ха-ха!

Фюрер отбывал в Берлин в прекрасном расположении духа.

— Мой бог! — воскликнула Магда, — вас, господин обер-лейтенант следует поздравить!

Благородное арийское лицо Альбрехта было покрыто поцелуями красавицы Магдален. Альбрехт обнял Магду и предложил ей отпраздновать новое звание, посетив сегодня вечером ресторан. Но девушка попросила его не торопиться, так как к ней сегодня к ней приезжают родители. Альбрехт согласился с тем фактом, что приезд родителей — это всегда праздник, и поход в ресторан был перенесен на завтра. Сказать по правде, он сейчас мечтал лишь о своей узкой кровати, стоявшей в офицерском общежитии. Маневры заставили его приобрести несколько седых волос и похудеть на четыре килограмма.

— А что ты будешь делать сегодня вечером? — игриво поинтересовалась девушка.

— Сегодня вечером я намерен выспаться за все предыдущие дни, — честно ответил новоиспеченный обер-лейтенант, — потому, что я уже забыл о том, что такое нормальный здоровый сон.

После учений Зееману был положен недельный отпуск. Он намеревался половину недели провести его с Магдой, а еще на пару дней смотаться в Дрезден и навестить родителей, которых не видел больше двух месяцев. Несмотря на усталость, Альбрехт был счастлив. У него была любимая работа, на которой его ценили. Так же у него была любимая девушка, которая любила его. И только его. Будущее казалось ему безоблачным и чистым. Его родина медленно восставала из того неуклюжего и постыдного положения, в которое ее поставили страны Антанты, принудив заключить позорный Версальский договор. Великой Германии быть! С таким чувством обер-лейтенант Зееман провалился в беспамятство сна, и уставшая от одиночества постель мягко заскрипела под его исхудавшим телом.