В начале мая произошло событие, заставившее европейских наблюдателей слегка оторвать свои взоры от вялой англо-французской (австрийско-испанской) войны за испанское наследство и рукоплескать королю Швеции Карлу Двенадцатому. В своем маниакальном стремлении разбить саксонского курфюрста он все-таки преуспел. Причем преуспел настолько, что был не в состоянии подсчитать размера собственных трофеев. Но обо всем по порядку.

После почти года бесплодных поисков ненавистного Августа Карлу все-таки удалось напасть на след. Словно охотник, поднимающий с лежки медведя, Карл в начале марта согнал Августа с зимних квартир под Лейпцигом и вынудил отступать к Рудным горам. Там около крепости Хофбург и состоялось решающее сражение. У Августа было тридцать тысяч солдат, у Карла — двадцать пять. Но страх польского короля был таков, что даже гандикап в два или даже в три раза не позволил бы ему чувствовать себя в безопасности. Тем не менее войско его как никогда было готово для этой исторической битвы. И не хватило Августу нескольких процентов везения, улыбки фортуны, каприза этой взбалмошной девки.

Перед самым сражением оказалось, что три четверти картузов с порохом отсырели и годятся разве что на растопку печей. А имеющихся зарядов хватит на час умеренной пальбы. Петр Первый приказал бы вздернуть интенданта и начальника над артиллерией, но саксонец лишь втянул холодный воздух через свои широкие ноздри и велел артиллеристам молчать, дабы не подорвать боевой дух армии перед генеральным сражением. И кто знает, если бы не проклятые картузы, довелось бы Каролусу, королю Свейскому, отведать саксонской березовой каши, но чуда вновь не произошло. Скорее всего чудо обернулось вновь в пользу шведов, что дало их пасторам очередной повод для хвалебных псалмов о непобедимости шведского оружия.

В самый решительный час битвы саксонцы прорвали оборону шведов, и для победы требовалась самая малость — поддержка артиллерии, сковавшей фланги скандинавов и помешавшей им перегруппироваться для отражения атаки. Но захлебнулись польские орудия. Лишь жалкий дымок выходил из затравочных отверстий, когда канониры пытались поджигать фитили. Тогда решили фейерверкеры мешать сырые картузы с сухими, надеясь на божью милость, но этим лишь уменьшили дальность стрельбы да без толку расходовали тот оставшийся порох, который мог бы еще пригодиться. А опомнившиеся шведы накинулись на попавших в кольцо солдат Августа, и началась беспощадная сеча.

И увидал Август, что боги отвернулись от него, и задал стрекача. С несколькими верными придворными он скрылся в Рудных горах, где нашел проводника из горцев, обещавшего за сотню дукатов переправить короля в Карлсбад.

Через некоторое время при французском дворе вышла книжка на латинском языке под названием «Bellum Omnium Contra Omnes» («Война против всех») о причинах вступления Швеции в войну с датско-польским альянсом. В Стокгольме отчеканили юбилейную монету достоинством в двадцать крон, на аверсе которой был изображен польский король в сапогах-скороходах, удирающий от шведского льва. На реверсе был выгравирован девиз «Священная война», таких монет было выпущено всего пятьсот штук.

Шведы заняли вотчину Августа всего за две недели. Саксония практически не сопротивлялась. Расположившись в резиденции герцогов Саксонских в Дрездене, Карл затребовал от представителей саксонских штатов финансовый реестр курфюршества для определения суммы контрибуции. При чтении данного документа граф Пипер внезапно охрип — до того невероятным показалось богатство их врага. Контрибуция оказалась гораздо выше самых смелых ожиданий: каждый месяц курфюршество обязывалось выплачивать порядка семиста тысяч крон (четверть этой суммы выплачивалась натурой); кроме того, каждый солдат шведской армии ежедневно получал за счет саксонской казны по два фунта мяса и хлеба, две кружки пива, а также четверть кроны денежным довольствием. Плюс к этому кавалеристы получали фураж для лошадей.

Вступив в войну нищим, Карл к тысяча семьсот второму году превратился почти в богача. Но аппетит приходит во время еды — теперь шведскому королю хотелось большего. Его армия была сыта и довольна, сенат, получивший средства для пошатнувшейся было экономики, тоже не протестовал. Генералы были сравнительно молоды и свирепы. Все как один они жаждали славы и приключений; солдаты им вторили. Покончив с польским королем, сама личность которого вызывала у Карла глубокую антипатию, он решил посадить на трон в Варшаве человека, который бы был во всем ему послушен. В начале июня Карл вместе с войском покинул Дрезден, чтобы через три недели вновь появиться в Варшаве, на этот раз в качестве опекуна польского престола.

Шведский монарх направил письмо польскому сейму с предложением избрать нового короля — Якова Собеского. В этом случае он гарантировал полякам свое покровительство, всячески подчеркивая, что воевал лишь с Августом. Однако прежде чем избирать нового короля, необходимо было низложить старого, то есть того же Августа. Иначе сейм ничего не желал и слушать. Чтобы ускорить процесс низложения, Карл поручил своему премьер-министру Пиперу обнародовать несколько перехваченных писем Августа, в которых саксонец обвинял поляков в пьянстве, скандальности и трусости. Тут же обнаружилось, что Август еще раньше похитил братьев Собеских, Якова и Константина, когда те охотились в Силезии, и заключил их под стражу в замок Кенигсштейн.

Паны лаялись целый день, пока наконец не приняли решение о низложении короля Августа Второго. А у Карла появилась дополнительная головная боль. На польский престол больше не было кандидатов. Он созвал своих генералов на совет, где, обхватив голову руками, вопрошал:

— Неужто ни одного идиота не найдем, чтобы корону ему возложить? Неужто не состряпаем полякам короля?

Пипер, единственный среди присутствующих, которому было сколь-нибудь интересно происходящее, предложил Карлу самому надеть польскую корону.

— Король Польши должен быть католиком! — ответил Карл. — А я — лютеранин. И не собираюсь менять свою веру, хоть мне предложили бы и три короны.

— А если принудить поляков принять лютеранство? — рискнул предположить Пипер.

— Думайте, что говорите, Карл! — одернул тезку король. — Если эти припадочные день орали, чтобы низложить Августа, то страшно предположить, что начнется, попробуй я внести ваше предложение на рассмотрение сейма! Это не страна — а муравейник, и расшевелив его, мы получим здесь в лучшем случае гражданскую войну! Нет, мы найдем им короля-католика, нейтрального к ним и удобного нам. Эти шляхтичи у меня запоют по-другому!

Генерал Левенгаупт со скучающим лицом слушал беседу короля с премьер-министром, а затем неожиданно предложил:

— Ваше величество, а как вам познаньский воевода, у которого мы гостили нынешней зимой? Умен, образован, по-христиански смирен... по-моему, лучше кандидата не сыскать!

Король оживился.

— Напомните-ка мне его имя! Как же, как же, помню хорошо этого молодого человека! Меня весьма позабавили его комментарии к «Песне трех отроков». Пипер, вы все на свете помните! Как его имя?

— Станислав Лещинский, ваше величество! — ответил граф.

— Отлично, направьте в Познань гонца. Пусть этот Лещинский бросает все дела и сломя голову мчится в Варшаву. Скажите, что шведский король подготовил ему сюрприз.

«Нормальные люди не любят сюрпризов!» — пробормотал себе под нос Пипер, выходя из королевского кабинета.

На следующий день король встретился с главой польского духовенства примасом Радзиевским и предложил ему поддержать кандидатуру Станислава Лещинского. И тут хитрый лис Радзиевский дал маху. Прекрасно осознавая тот факт, что паны будут против кандидатуры Лещинского, он даже не счел возможным разъяснить шведу основные критерии отбора, по которым обычно Польша избирала себе монарха. Возможно даже, Карл и не подозревал о том, какими морально-волевыми качествами должен обладать монарх, задумавший влезть на польский трон. Известно одно: Карл Двенадцатый был храбрейшим из полководцев своего времени, отменным тактиком, плохим стратегом и никудышным политиком.

Примас, естественно, об этом и не догадывался. Поэтому на вопрос короля «Что же вас не устраивает в Станиславе Лещинском?» опрометчиво ответил:

— Ваше величество, он слишком молод!

Швед едва не подпрыгнул до потолка, услыхав такую отговорку. Участь Лещинского была решена.

— Он на пять лет старше меня! — протянул гневно Карл. — Уж не хотите ли вы мне заявить, что и Я слишком молод?

Такого заявить, конечно, примас не отважился. Несмотря на уверенность в жизни после смерти, на свидание с последней он не торопился. Поэтому оппоненту перечить не стал. Хоть и знал, что возведение на престол Станислава Лещинского будет стоить ему, примасу, половины здоровья и расшатанных нервов. Было десятое июня 1702 года.

Через десять дней познаньский воевода прибыл в Варшаву и был допущен на аудиенцию к королю Карлу. О чем они говорили с глазу на глаз, истории неизвестно, сохранились лишь сведения, что разговор велся на латыни. Тем не менее Лещинский согласился с выдвижением своей кандидатуры на польский трон постфактум.

— Manus manum lavat! — вздохнул Станислав, когда на следующее утро толком осознал смысл сказанного Карлом накануне. — Feci quod potui. (Рука руку моет. Я сделал все, что мог.)

Двадцать второго июня (любит история этот день) на сейме разразилась настоящая война. Проказа пополам с чахоткой. Ошалевший примас Радзиевский тщетно призывал с высокой кафедры к спокойствию — никто его не слушал. Паны бесновались, точно рота посаженных на кол янычар. Великий гетман Любомирский, путаясь в собственных усах, спорил с многочисленной родней и подвергал резкой критике решение шведского короля. Его поддерживала едва ли не половина сейма. Сообща они решили написать петицию Карлу о возведении на трон одного из Любомирских, но швед был неумолим. Тогда паны попытались разъехаться, так и не выбрав короля, но не тут-то было. Полковник Арвед Горн окружил здание сейма кольцом солдат, так что паны могли выбирать одно из двух: либо поставить Станислава Лещинского королем, либо умереть от вынужденной голодовки. Не просидев взаперти и суток, гурманы-шляхтичи выбрали первое.

Любомирский, поигрывая гетманской булавой, возмущенно плевался и сопел аки рассерженный лев — но он был неинтересен Карлу в качестве короля. Два верных князя-собутыльника, Потоцкий с Вишневецким, повисли на могучих плечах гетмана с предложением разделить скорбь в ближайшем шинке, и мрачный Любомирский кивнул своим подернутым оспой лицом. Когда бы объединить его раздробленную страну да приличной армией шугануть этого шведского мальчишку, которого великий гетман мог купить со всей его страной и дырявыми носками! Но не бывать этому — слишком хорошо он это знал. И посему молча отправился вслед за весельчаками-приятелями в лучший шинок Варшавы.

Шведского монарха не устраивала сильная Польша, ему было нужно, чтобы во главе этой католической страны стояла марионетка, покорно позволяющая дергать себя за веревочки. В качестве кукловода Карл выступал впервые, но по юношеской самонадеянности считал, что занятие это плевое, навроде игры в щелбаны. Поэтому быстренько выделил новоиспеченному королю батальон солдат под командованием верного Арведа Горна. В качестве личной гвардии они должны были оградить молодого, перспективного, но незнатного молодого человека от всякого рода неприятностей.

С тяжким вздохом отца семейства, наперекор судьбе выдавшего беспутную дочь замуж, Карл вернулся к мыслям о своем месте в истории. Август, можно сказать, побежден. Армия его разбита, а чего стоит король без армии — все равно что всадник без лошади. Можно было бы и возвратиться домой, да точил короля червячок сомнения. Очень ему не нравились слухи, доносящиеся с Востока. Там, среди лесов и болот, словно птица Феникс, восставала из очищающего огня страна скифов и гипербореев. Россия! Наперекор всем законам развития общества она семимильными шагами догоняла Европу, возглавляемая реставрированной Софьей Романовой и ее «серыми кардиналами». Начав с блицкрига над Турцией, русские принялись наводить порядок внутри страны: мостили дороги, обустраивали города, реформировали сельское хозяйство, беря пример с наиболее передовых в этом отношении западных стран. Шилом в заднице всей Европы торчал город Софийск — новая столица этой Вавилонской Блудницы, который с трудолюбием муравьев создавали перерождающиеся азиаты. Не жалея денег и средств, привлекая лучших мастеров Англии, Италии, Франции и Польши.

Шведского короля постоянно держали в курсе новостей, поступающих из России, но юный возраст и излишняя самонадеянность монарха не давали повода надеяться, что из голубиных депеш и дипломатической почты он сделает правильные выводы. Иное дело — граф Пипер. Премьер-министр хотя и не знал всех обстоятельств прихода Софьи к власти, но с безошибочностью опытного интригана удерживал поводок внимания своего короля вне восточной стороны. В России происходили непонятные процессы, а при условии, что даже обычные явления в этой азиатской стране выходили за рамки европейских стереотипов, то не так давно ставший графом Пипер инстинктом бывшего бюргера пытался держаться подальше от всего непонятного.

Карл же наоборот. Бурлящая в нем кровь потомка викингов заставляла настораживаться; позвоночником он чувствовал исходящую от южного соседа опасность и стремился ее избежать, встретив лицом к лицу. То есть, выражаясь языком полководцев того времени, бить надо было первым. Год назад он так и не дозволил московитам выходить в Финский залив, минуя крепости Нарову и Иван-город. Разрешить этим варварам пользоваться Балтикой означало утрачивание позиций Швеции как морской державы с их основной доктриной господства на море. Софья вроде бы смирилась с отсутствием выхода к «северному средиземному морю», однако шпионы Пипера докладывали, что хитрые московиты все-таки туда проникли, а запрет шведского короля обходили весьма просто: при проходе Наровы поднимался флаг Португалии или Англии.

До поры до времени Карла это устраивало. Боятся — значит уважают. Но недавно в Варшаве его посетил вернувшийся из Парижа барон Гискар и в приватной беседе ознакомил с настроениями французского кабинета и личным недоумением короля Людовика. На вопрос, в чем же выражается недоумение, Гискар мило улыбнулся:

— Ваше величество, мой король никак не может взять в толк, отчего русские корабли добрались уже до Эллады — вы этот факт полностью игнорируете. Русские купцы скоро в Стокгольме будут продавать свой квас, а ваше величество об этом так и не узнает.

Карл отставил бокал с морсом.

— Ну, это вряд ли! — решительно произнес он и крикнул: — Графа Пипера ко мне, живо!

Королевский вопль прокатился по коридорам разноголосыми откликами стражников, и вскоре в королевский кабинет вошел Пипер. С первого взгляда он понял, что, может быть, сегодня он покинет этот грешный мир.

— Я колесую вас, подлец! — неожиданно ласково протянул Карл.

И столько яду было в этой ласке, что премьер-министр невольно содрогнулся. Король же продолжал:

— Я вас четвертую, сдеру с живого кожу, наполню ее конским навозом и в таком виде оставлю лежать в вашем фамильном склепе! Вы осмелились утаить от своего короля добрую половину новостей! Вы по-прежнему считаете меня молодым болваном, способным неосторожным решением погубить свою страну? Вы слишком часто оглядываетесь назад! Признайтесь, граф! Разве вас не убедили победы моей славной армии над врагами отечества? Разве они ничего вам не сказали?

— Разогнать датских сыроваров и польских пьяниц — это еще не подвиг! — буркнул Пипер. — Лишь в последнем бою нам пришлось тяжко...

— Но мы победили! — воскликнул король.

— Если бы не головотяпство Августа, кто знает, чем бы завершилась битва у Рудных гор!

Тут собеседники вспомнили о присутствии французского посла и были вынуждены прекратить прения.

— Вот видите, барон! — развел руками король. — Мои придворные намерены меня опекать неизвестно до каких пор.

Французский посол понимающе кивнул.

— До тех пор, пока ваше величество не прославит себя в действительно трудном деле. Прошу прощения, но отчасти граф Пипер прав: Польша — это не та страна, победой над которой может гордиться по-настоящему великий полководец...

Карл удивленно глянул на него. За целый год его армия как минимум трижды участвовала в крупных сражения и не потерпела ни единого поражения! Да мало кто из ныне живущих может похвастать таким послужным списком! Разве что принц Евгений Савойский и недавно ставший герцогом граф Мальборо. Но Евгению уже тридцать девять, а Мальборо — пятьдесят два! Ему же, Карлу, на прошлой неделе исполнилось всего двадцать!

Пипер тоже подобрался. Он лучше Карла знал цену его победам, равно как понимал ревность французского короля к успехам Софьи Алексеевны. А Карлуша, дурачок, проглотил наживку! Готов прямо сейчас броситься в битву, чтобы доказать собственную гениальность. Связанная войной Франция хотела поиметь Россию руками (ой ли!) Швеции.

Гискар же продолжал плести кружева интриги.

— Вся Европа, ваше величество, рукоплескала вашим победам, отвлекшись от войны за испанский трон. Но, похоже, от этой войны выиграет не только победитель...

— Поясните, любезный барон! — воскликнул король.

— Держава, в войне не участвующая, может воспользоваться этой войной для укрепления собственных позиций. И если вы взглянете на карту, то вам сразу станет ясна нить моих рассуждений.

На рабочем столе Карла и впрямь лежала карта Европы. Ею он пользовался вместо скатерти. Но не будешь ведь признаваться в собственном невежестве! Посему шведский король с неким подобием интереса следил за ловкими перстами Гискара. Тот, памятуя о присутствии Пипера, пытался на ходу импровизировать так, чтобы звучало правдоподобнее.

— Итак, мы видим, что на севере московиты граничат с вашим королевством, на северо-западе — с Лифляндией, на западе — с Польшей и Австрией. Далее к югу, если не брать в расчет правобережную Украину (которая сама не знает, с кем граничит), граница проходит с татарами и, наконец, с турками. Дальнейшую границу с Персией и Курдистаном прослеживать не будем, так как это не входит в наши планы. То, что я вам описал, известно любому из дипломатов самого низкого ранга. Вы, ваше величество, знаете об этом не хуже меня.

Их величество рассматривал карту с точки зрения цветовой гаммы, и больше всего она его привлекала в местах, раскрашенных в голубые цвета: там находились моря. У их величества были непреодолимые трудности с понятием масштаба и меркаторовой системы. Крупномасштабные карты он худо-бедно понимал, когда фланги его пехоты имели размер правильных прямоугольников, а конница стрелкой огибала преграды, заходя в тыл врага. Но при переходе к более мелкому масштабу он начинал путать стороны горизонта и морщить лоб при измерении расстояний с помощью циркуля.

— Мой отец прославил свое имя без помощи математики! — гордо выпячивал губу он. — Ежели мне понадобится что-то сосчитать, я из Ганновера Лейбница выпишу. Или Ньютона из Лондона.

Пораженные генералы обычно замолкали. Но в этот раз Карл не стал демонстрировать свое невежество в области географии, а послушно следил за манипуляциями Гискара. Для француза в принципе не было тайной профанство Карла в точных науках; эта темная сторона личности короля шведов в данном случае была на руку. Но оказавшийся на аудиенции Пипер мог смешать карты и все расстроить. А без упоминания о русских судах на Балтике не стоило и начинать беседу. Поэтому посол менял планы, на ходу играя словами и понятиями, переливал из пустого в порожнее, пока не понял, что Пиперу известна цель его пребывания в Варшаве.

Осознав этот малоприятный факт, он неожиданно успокоился и уверенно ответил на все вопросы по ходу беседы. А вопросы граф Пипер задавать умел.

— Скажите, господин барон, — поинтересовался он первым делом, — а верно ли то, что Анна Стюарт сделала попытку сближения с Софьей Романовой — русской царицей?

Карл глотнул глоток свежего воздуха. Нет, Пипер не заслуживал колесования и четвертования! Он заслуживал мучительной смерти на колу! Знать, что под носом у Швеции происходит сговор недавнего врага с недавним союзником, и молчать! И Гискар, по-видимому, ошарашен этой новостью не менее его, короля. Или его замешательство от недоумения, что в ставке шведского короля знают о переговорах Анны? И впрямь Гискар ошеломлен!

Гискар был не просто ошеломлен. Он был совершенно подавлен. Всю свою игру он построил на неосведомленности молодого шведского льва, но не учел самой малости. Льва обычно окружает стая хитрых шакалов, которые очень тонко нижним отделом позвоночника чувствуют ситуацию и обладают весьма острым нюхом. Только огромный опыт дипломата позволил барону выдержать этот удар. Но какой ценой — пришлось раскрывать карты и говорить практически одну правду, то есть то, что дипломаты не любят делать более всего.

— Мон дью мсье Пипер! — широко улыбнулся француз. — Мы ведь с вами знаем, что Анна отнюдь не создает погоды в английском парламенте. Там нынче заправляют виги во главе с герцогом Мальборо, и новая королева принуждена опираться на них. Власть монарха в Англии ограничена Биллем о правах, и в свете вышеизложенного считать, что Анна Стюарт пошла на сближение с домом Романовых...

— Мсье барон! — не слишком вежливо перебил француза Пипер. — Мы с вами тет-а-тет перед лицом моего короля. Не важно, санкционировала это английская королева или решение принято на уровне палаты лордов, важно лишь одно: молодой Генри Болингброк посетил этот чертов городок... э-э... как его...

— Гдов! — услужливо подсказал барон. — Нынче его московиты величают городом Святой Софии.

Слово «Гдов» труднопроизносимо на многих языках, поэтому граф Пипер изверг нечто вроде сердитого собачьего лая.

— Этот Гдау находится гораздо ближе к владениям Швеции, нежели Москва, — признал он, — но по нашим сведениям он охраняется «Железным фрегатом».

Карл и Пипер хмуро взглянули друг на друга. Этот «Железный фрегат» был притчей во языцех. Несколько лет назад он один разрушил часть турецкой столицы и почти полгода барражировал воды Черного моря, ожидая, пока русские закончат возводить бастионы новой керченской крепости. После этого он заявился на Балтику и, проигнорировав предупредительные пушечные залпы Наровы и Иван-города, вошел в Чудское озеро. Коменданты крепостей, понятное дело, не решились открывать огонь по дуре длиной в полтора кабельтова и высотой с Кельнский собор.

То ли Бог, то ли Дьявол задумал помочь московитам, прислав в подарок плавучий стальной остров, а шведский король и вообще считал наличие этого судна пустыми слухами и самой нелепой сплетней со времен греческих мифов. Пипер, напротив, считал наличие «Железного фрегата» у России фактом, но обусловливал это тем, что Софья продала душу Дьяволу. Правда или вымысел, но он не хотел связываться с этой страной, которая сама не знала своих границ и где было на карте больше светлых пятен, чем на карте Южной Америки. Пусть там даже золотые россыпи, но европейской армии не под силу пробраться даже тысячу миль по нехоженым тропам, пустыням и многочисленным болотам. А в России тысячу миль даже не считают за расстояние.

— Надеюсь, что и я вас удивлю! — сладко пропел француз. — По моим сведениям, «Железный фрегат» вернулся в Черное море. В Турции нынче неспокойно.

При этом он так таинственно улыбнулся, что даже Карлу стало ясно: Франция приложила немалые силы, чтобы Османская империя начала чесаться. Людовик не захотел принять, прямой помощи Мустафы в войне за испанское наследство, но через посла в Стамбуле выразил свое одобрение в случае покусывания Турцией за пятки Леопольда Первого. Также наказывалось шалить на прилегающих к России территориях. Пользуясь этим дозволением, султан принялся в очередной раз смущать потомка Гиреев обещаниями славной поживы.

Случилось это в конце зимы. Весной графу Волкову пришлось отдать распоряжение Нельсону о переводе крейсера «Орион» на постоянную дислокацию в район мыса Такиль. Это было не очень хорошо, так как в теплых водах Черного моря быстрее происходило обрастание днища крейсера и приходилось исхитряться, борясь с этим явлением. Тем самым граф оставил без прикрытия акваторию перед новой столицей. Да еще в запасе оставалась «Мурена» со смехотворным по меркам двадцатого века вооружением, но нельзя забывать, что в восемнадцатом веке залп из спаренной артиллерийской установки автоматического огня мог разметать целую эскадру деревянных линкоров. При массе снаряда в полтора десятка килограммов и дальности стрельбы на десять кабельтовых это «смехотворное» вооружение становилось серьезной преградой. Пипер, конечно же, об этом не знал. Но он подозревал, что в запасе у московитов найдется немало неприятных сюрпризов и помимо «Железного фрегата». На Карла же известие об отсутствии в пределах тысячи миль смертельно опасного корабля произвело магическое действие.

— Ну! — торжествующе воскликнул он. — Что вы на это скажете! Молчите, граф, ничего ободряющего от вас мне все равно не услышать! Лучше передайте моим генералам, что завтра после завтрака я жду их у себя. Есть возможность подрастрясти немного «дурного мяса», что за полгода наросло на их задницах!

Оставшись один на один с французским послом, король самодовольно произнес:

— И месяца не пройдет, как я поставлю Россию на колени.

Хитрый Гискар мысленно потер руки и наполнил чаши доставленным лично им в подарок шведскому королю бургундским вином.