К апрелю месяцу темы основных преобразований были намечены. По взаимному согласию сфера приоритетов была поделена на три части: преобразования в экономике, военные реформы и реорганизация церкви. Контроль над военными реформами взял на себя полковник Волков, экономикой занимался, как это и положено, премьер-министр, а надзор за церковниками осуществлял Иннокентий Симонов.

На прошедшем в конце января Вселенском Соборе был избран особый духовный чиновник — Великий Сакелларий, задачей которого было осуществлять контроль и попечительство над духовными учреждениями. В штате его «конторы» состояли пятьдесят сакеллариев, тотчас прозванных среди духовенства инквизиторами. Место Великого Сакеллария было предложено архиепископу Холмогорскому, и тот как-то неожиданно радостно принял этот пост. Мозолистыми мужицкими руками он сжал лапу премьер-министра и всего лишь поинтересовался, насколько далеко распространяются его полномочия. Каманин ответил, что патриарха он сжечь не позволит, но пару монастырей при великой нужде — запросто. Воспаривший духом Афанасий принялся за дело.

Единственная на всю Москву духовная школа, находящаяся к этому времени в состоянии крайнего запустения, получила второе рождение и лучших наставников, скрупулезно собираемых Великим Сакелларием по всей Руси. С началом весны в ней начался ремонт, финансируемый (спонсируемый) настоятелем Троице-Сергиевой лавры архимандритом Евфимием. Весь ремонт по смете, составленной Афанасием, потянул на семь сотен рублей. Узнав, что от него хотят меньше тысячи, архимандрит Евфимий пришел в благодушное настроение и даже взял на себя добровольное обязательство поставить на всю школу учебники. Запросы нового правительства можно было назвать разумными; вспоминая, как царь Петр требовал по семь—десять тысяч на постройку кораблей да снаряжение войска, он прогонял навевающий тоску озноб движением закутанных в рясу плеч.

Архиепископ Афанасий разработал план, согласно которому проверке подвергались сначала дальние монастыри, а затем, постепенно сжимая кольцо вокруг Москвы, ленивого беса изгоняли из центральных обителей. Аттестация ангельских чинов дала неожиданные результаты. Только два митрополита и один архимандрит не выдержали экзамена, и их по решению царицы направили на дальние рубежи России. Одного в Мезень, еще одного в Усть-Кутский острог духовником, а бедолагу архимандрита, горького пьяницу, Великий Сакелларий велел поместить в земляную тюрьму сроком на один год прямо на территории лавры, а затем переправить в Казань, под крыло тамошнего митрополита.

Много было несогласных с политикой молодого премьера. Находились, конечно, и такие, что заявляли о подмене царицы, но после беседы с некоторыми из них в приказе Тайных дел дела эти тайной быть переставали. После шумного процесса по делу над боярином Копытиным и дьяком Немчиновым, в ходе которого было обезврежено целое «змеиное гнездо», остальная оппозиция залегла на дно. Под воздействием скополамина обвиняемые признавались и говорили столько, что можно было пересажать половину страны. В частности, выяснилась некая связь одного из заговорщиков с думным дьяком Ларионом Ивановым, главой приказа Счетных дел. Иванова трогать не стали, но сделали пару ласковых намеков, после которых он решительно зарекся вовлекать свою персону в различного рода аферы. Главных заговорщиков оказалось четверо: сам Копытин, приятель опального князя Брюхатого — Михаил Товстоногов, дьяк Немчинов и протопоп Василий.

Чего не хватало министру здравоохранения Мишке Товстоногову, этого он объяснить не мог. Не хотелось ему сидеть под царицей-матушкой, вновь возжелал пинков от царя-батюшки. С главой Аптекарского приказа поступили незлобно: лишили всех вотчин и отправили с геологической разведкой в район Сургута. Начальником у разведчиков был Никита Демидов. Его специально отыскал среди торговцев железом Иннокентий Симонов. Помня, сколько народу он замучил на своих рудниках в земной реальности, Иннокентий специально выбрал на карте место, где практически не было железа, а одна нефть. Пускай ищут «черное золото», вот смеху будет, коли найдут! Трубопроводов пока не из чего делать, а на всякий случай казанская нефть гораздо ближе. Найдут так найдут, поставим крестик на карте... и на следующие подвиги. Норильск искать.

Дьяка Немчинова услали аж в Китай — пожизненным представителем русской царицы в Поднебесной. С ним вызвался ехать и протопоп Василий. Попа на прощание лишили духовного сана, и новоиспеченный расстрига отправились с дьяком в неизвестность. Короче, всех услали, а «секир-башка» пришлось делать Копытину. Царица, как ни странно, жаждала крови.

— Видишь ли, Федор, — доверяла она ученому попугаю свои полусонные мысли, — царице нельзя быть слишком мягкой. Вмиг задерут.

— Правильное решение! — проревел какаду. — Судью на мыло!

— Вот видишь! — вздохнула она, расчесывая перед зеркалом волосы. — А что касается моего первого министра... что касается министра! Сволочь он! Раззадорил бабу — и в кусты. В государственные дела то есть. Ладно, пташка, спи!

Она накрыла клетку шелковой накидкой и завалилась на свое одинокое ложе.

— Небо отняло у меня рассудок, но подарило тебя! — глухо пробулькал Федор из-под ткани.

— Однозначно! — блеснула Софья Алексеевна неологизмом, позаимствованным у министра культуры, а тот спер его у Владимира Вольфовича Жириновского. — Я медленно схожу с ума.

...Погожим мартовским днем полковник Волков проводил смотр нескольким московским полкам. Свежий морозец, не превышающий десяти градусов, бодрил его постное лицо и наливал молодецким румянцем.

— Паршиво! — бормотал Андрей Константинович, проходя мимо Бутырского полка.

— Дерьмо! — высказывался, увидав полк швейцарских рейтар.

— Полное дерьмо! — подвел он итог, осмотрев дворянскую конницу Шереметева.

Помрачневший, он ходил взад-вперед мимо выстроенного войска. Начальники над полками со страхом наблюдали, как главнокомандующий, раскидывая ногами небольшие комки снега, оставшиеся после утренней расчистки Лубянки, напряженно размышляет.

— И это называется войско? — издевательски спросил он.

Немного побродив еще, он вытащил из строя троих: одного рейтара, одного бутырца и всадника из числа шереметевских дворян.

— Задача такова, — начал он, ткнув пальцем в рейтара, — под тобой пала лошадь, осталась лишь сабля. Ты будешь на лошади, а ты, бутырец, нападаешь с бердышом.

— На кого нападать, ваше сиятельство? — басом спросил громила-бутырец.

— Вы все втроем нападаете на меня. Безоружного. По-настоящему. Задача ясна?

— Их кан нихт ферштее... — начал рейтар, — плёхо понять...

— Что? — вскипел полковник. — Они еще и по-русски не понимают? Эй, рейтары! Есть у вас кто-нибудь, кто хорошо понимает по-русски?

Из строя рейтар вышел невысокий десятник в панцире. Волков велел первому рейтару встать в строй и спросил у десятника:

— Вы хорошо понимаете по-русски?

— Да, ваше сиятельство! — ответил десятник. — Только мне плохо понять, зачем нам втроем нападать на вы. Вы ведь есть без оружия.

— Неправда! — ясным голосом ответил граф Волков. — У меня есть две руки, а если не справлюсь, то есть еще две ноги. Нападаете сначала по одному, затем все вместе, а там — по обстановке.

Сняв шинель, он подал ее адъютанту из числа ревенантов, а затем отошел шагов на двадцать и встал перед строем.

— Нападать по-настоящему! — строго предупредил он. — Иначе после обеда будете бегать.

— Много бегать, ваше сиятельство? — оскалился бутырец.

— До вечера! — пообещал полковник.

— Тогда, ваше сиятельство, держитесь!

Установив бердыш в «боевое» положение, он сделал зверское лицо и попер на полковника. Тот стоял неподвижно, но в самое последнее мгновение качнулся, перехватил древко и, слегка дернув плечом, свалил солдата в снег. Свалил и едва успел уклониться от мчавшейся на него лошади. Всадник взмахнул саблей, но опустить ее до конца не успел. Что-то мелькнуло у его лица, схватило за перевязь, и в следующее мгновение он обнаружил себя лежащим на снегу. Рядом валялся стандартный набор конских яблок — лошадь тоже струхнула малость. Подымаясь на ноги, он видел, как граф расправляется со швейцарцем. Перехватив тому кисть с зажатой саблей, он потянул рейтара на себя, упал на спину и, упершись ногой в защищенный панцирем живот, перекинул его через себя. Грохот доспехов позволил предположить, что приземление было не самым приятным.

Полковник уже стоял на ногах. Вместе атаковать не получилось. Один лишь бутырец, сжав пудовые кулаки, приближался к нему. Андрей Константинович принял стойку и застыл с поднятыми кулаками на уровне груди. Кулачище бойца с невероятной скоростью устремился навстречу. Граф лишь успел отодвинуть немного голову, но все равно упал в снег, получив локтем по уху. Сделав стремительно-неуловимое движение ногами и приняв вертикальное положение, он влепил прямой правой солдату прямо в челюсть. Бутырец, уже праздновавший победу, удара не ожидал и поэтому свалился в снег.

Встряхнув звенящей головой, полковник осмотрел поле битвы. Оно осталось за ним. Полки радостно галдели, получив истинное наслаждение от схватки, швейцарец неуверенно поднимался на ноги, а дворянин из шереметевской конницы стоял с побитым видом, выронив в снег саблю. Бутырец продолжал лежать.

— Бля, лекаря сюда, быстро! — рявкнул полковник и подошел к солдату. Тот лежал, закативши глаза в типичном нокауте,

Волков набрал горсть снега и принялся растирать бедолаге лицо. Вскоре тот начал подавать признаки жизни. Прибежал немец-лекарь и принялся щупать пострадавшему пульс. Затем высказался в том смысле, что кровь покинула многие верхние сосуды и скопилась в нижних, оттого солдату трудно встать.

— Щас как дам по шее, — буркнул полковник, — какой умник выискался. У него, видать, кровь вся скопилась в верхних сосудах. Или флогистона излишек... Пашу сюда, моментально!

Кто-то сорвался с места и со всех ног побежал за фельдшером. По счастью, тот болтался неподалеку и тотчас поспешил на площадь. К графу подошел Шереметев и протянул ему флакон с нюхательной солью.

— Андрей Константинович, попробуйте это. Супруга моя все время нюхает.

Волков выхватил у него флакон, свинтил крышку и поднес к лицу солдата. Привычный запах аммиака полоснул по органам обоняния. Бутырец застонал и пошевелился.

— Я ведь говорил! — радостно воскликнул Шереметев.

— Погодите, Борис Петрович, — сказал Волков, — вон наш фельдшер бежит.

Пока Паша добежал, солдат успел принять сидячее положение. Полковник присел перед ним.

— Ну и напугал ты нас, братец! — покачал головой он. — Думали, тебе конец.

— Моя маковка и не такое выдерживала, — охнул солдат, прикладывая руку к распухшей челюсти, — крепко же вы меня приложили, ваше сиятельство! Что у вас в рукавице — свинчатка?

Вместо ответа полковник стянул кожаную перчатку и показал бутырцу кулак со стесанными костяшками. Тот уважительно покачал головой:

— Надо же! Полковник, а руки мужицкие. И как я промахнулся! Метил ведь прямо вам в ухо!

— Ты не промахнулся, дружок! — ответил Андрей Константинович. — Это я ушел. Но локтем ты меня зацепил знатно — до сих пор в ушах звенит! Как звать тебя?

Солдату уже помогли встать, и он, стоя на ногах, ответил:

— Петро Хомутовский, ваше сиятельство! Рекрут!

Обращаясь к командиру Бутырского полка, граф громко (чтобы слышали все) приказал:

— Представить рекрута Петра Хомутовского к сержантскому званию! Писарь!

Справа сзади неслышно встал полковой дьяк. Левой рукой он развернул лист бумаги, а правой достал из рукава перо.

— Пиши приказ от сегодняшнего числа. Потом проверю.

Дьяк обмакнул перо в висевшую на груди чернильницу и быстро что-то записал.

Волков проследил, как радостный Хомутовский на нетвердых ногах возвращался в строй, затем упруго прошелся мимо остальных полков. Проходя, он пристально смотрел в глаза солдат. Что в них только не читалось! Старые вояки молодецки смотрели в ответ, рекруты-новобранцы робко переминались с ноги на ногу, шевеля за спиной руками, на кистях которых еще сохранились следы кандалов. В них на Руси обычно сопровождали новобранцев к месту службы. Служба же считалась фунтом лиха, от которого не грех по дороге и сбежать.

Волков остановился перед Шереметевым. Рядом с ним стоял недоросль, который нападал на коне. Юное пухлое лицо его было обезображено синевой, которая плавно разливалась по правой половине. Ему не повезло. Падая с коня, он уткнулся лицом в мостовую. Снег отчасти смягчил удар, иначе стесало бы кожу по самые скулы.

— На чистом сливочном масле воспитанный? — обратился он к Борису Петровичу, указывая на конника.

— Какие есть! — пожал плечами тот. — После Азова пришлось наново формировать полки. Этот еще из лучших.

Полковник сплюнул. Тоже мне Атос выискался. Дойдя до рейтарского полка, поинтересовался весело:

— А у рейтар, как и у татар, нету понятия «назад»! Повернулся жопой к противнику, и полный вперед! До самой победы. Про здоровьице ваше не интересуюсь, ишь какие цветущие хари! Рота почетного караула! На вид красавцы, а в душе — мерзавцы. Воюем с бабами, больными и слабыми! Командир, завтра жду вас у своего кабинета после заутрени. Поджидаете меня в позе одинокого бедуина, собирающего трюфеля. Будем думать, к какому делу вас приставить.

Вечером, сидя в своем кабинете, граф пересчитывал количество необходимого России войска и все более убеждался в переводе его на контрактную основу. Все эти «иррегулярные конницы», стрельцы, иностранные наемники не представляли собой сколь-нибудь серьезной силы. С артиллеристами дело, слава богу, обстояло нормально, а вот с артиллерией придется повозиться.

Три года назад отец нынешнего шведского короля, Карл Одиннадцатый, подарил московскому царю Петру триста пушек. Из них сто пятьдесят были четырехсоткилограммовыми, стреляющими ядрами по три фунта весом (полтора килограмма), сто пятьдесят орудий были шестисоткилограммовыми, ядра к ним весили три с половиной фунта. Два года назад летом их успешно доставили в Москву. Кроме того, тогда же лучшему стокгольмскому литейщику Эренкрейцу через Федора Апраксина был сделан заказ еще на двести восемьдесят орудий. Недавно было получено известие, что к июлю нынешнего года первая сотня из них будет отправлена на корабле в Архангельск. Стало быть, с полковой артиллерией было все в порядке.

Гораздо хуже обстояли дела с артиллерией осадной. И хотя полковник Волков не собирался ни на кого пока нападать и осаждать, все равно он нервно хохотал, читая описание старых пищалей, мортир и гаубиц. Разнообразие калибров сравнительно небольшого количества осадных пушек (40, 29, 24, 20, 18, 17, 15, 10 фунтов) и гаубиц (1, 2, 3 и т.д. пуда) заставило графа испытать нечто сродни истерическому припадку, а когда он задумался о снарядах для такого количества калибров, то враз перестал смеяться. Затем, когда в поле его зрения попал манускрипт с описью штучного вооружения, он раздраженно скомкал его и выбросил в печку.

Хочешь не хочешь, придется придумывать первую нарезную артиллерию, что-то типа гаубиц калибра 152 миллиметра, иначе с подобным калейдоскопом не возьмешь и хижину лесника. Стоп. А ведь где-то он читал, что первое нарезное оружие было изготовлено в России в конце шестнадцатого века. Сейчас, слава Богу, во дворе конец века семнадцатого... нужно будет расспросить Ромодановского. Всякая фигня по части секретов — это его дело. Пока же суд да дело, можно рассчитать количество войска, необходимого для обороны рубежей. И в перспективе для некоторых вылазок. Отсиживаться в обороне полковник не планировал, но и нападать ни на кого не собирался. А время от времени демонстрировать мощь армии необходимо, иначе заклюют соседи. Да! Что там писали военные экономисты? Чтобы не протянуть ноги с голоду, страна должна иметь армию, не превышающую одного процента от числа собственного населения. Так, тридцать миллионов грубо возьмем... значит, триста тысяч! Нет, триста тысяч — это по нынешним временам чересчур жирно. Не прокормит отсталая в аграрном плане страна триста тысяч. Возьмем и поделим эту цифру так, чтобы оставалось тысяч семьдесят пять. В четыре раза. Но профессионалов. А не таких, как сегодняшнее дворянское ополчение.

Ладно, прикинем эти семьдесят пять тысяч. Тысяч пятьдесят расположим по приграничным округам, а пятнадцать будем держать в резерве. Но в таком резерве, чтоб настоящий бой им лафой показался. Что у нас остается? Десять тысяч. Десять. Как раз для флота. Маленького, но грозного. Архангельск, Керчь... Керчь... Что-то необходимо на Балтике думать. Санкт-Питербрех на фиг не нужен такою ценой. Там ныне одни болота да ежегодные наводнения. Только ветерок задует — Финский залив прет на Ладогу по Неве. А сама Нева — тысяча и один островок. Нет, братцы! Пусть план постройки второй Венеции или там Амстердама существует в больном воображении Петра Алексеевича, а мы что-нибудь попроще придумаем. На этой неделе обязательно придумаем... столько всего придумать надо, в пору еще одну голову отращивать.

Вошла Анастасия. С грустной улыбкой чмокнув мужа в давно наметившуюся «тонзуру естественного типа», она сказала:

— Говорят, ты сегодня стихи на Лубянке читал! Что это с тобой?

Полковник повернулся к младшей жене и бережно обнял ее.

— Налет романтики, разбавленный здоровым цинизмом. И вовсе не стихи читал, просто срифмовал пару строк.

— Ага! — засмеялась Настя. — Эти рифмы уже половина Москвы повторяет. «Рейтары — что татары», «Лицом красавец, а внутри мерзавец» и «Воюем с бабами, больными и слабыми». Видишь, даже я запомнила!

Полковник самодовольно улыбнулся. Настя же продолжала:

— Не знаю, состоишься ли ты как великий полководец, а вот как поэт уже состоялся. Будешь завтра «афтографы» раздавать, ваше сиятельство, позвольте ваш «Афто-Граф»!

Полковник поцеловал спелую щечку любимой женщины и вздохнул:

— Поэзию оставим Иннокентию. Как он там, кстати? Если двигать культуру в массы так же тяжело, как и все остальное, тогда я ему не завидую.

...Культуру в массы двигать было еще тяжелее, чем думал граф Волков. Вот уже битый час Иннокентий сидел в ризнице у митрополита Михаила и, вздыхая, объяснял ему сущность культуры. На столе стояли две опорожненные бутылки из-под хлебного вина, миска с квашеной капустой и лежал приличный кусок жареного окорока. Краюха хлеба успела зачерстветь, пока оппоненты вели дискуссию.

Словно интеллигенты из начала двадцатого века, они называли друг друга на «вы», но сидели уже плечом к плечу. Время было позднее, давно прошла вечеря, но, переполненные дневными событиями, они не сговариваясь свернули в помещение, называемое в казарме каптеркой.

— Нет, — бормотал изрядно захмелевший служитель культа, — вы мне все-таки расскажите, как у вас различают просто культуру и культуру религиозную. Я вас, молодой человек, не совсем понимаю в этом плане. Вы извините, конечно, но, по-моему, вся культура от божественного. Ведь человеку дает способность творить Господь, он же наделяет его каким-либо иным талантом. Вы можете мне объяснить, Ростислав Алексеевич, сей силлогизм, прошу прощения?

— Я — Иннокентий. Иннокентий Михайлович Симонов! — попытался поправить святого отца Иннокентий.

— Простите великодушно! — извинился поп. — Конечно же, вы — Иннокентий, именно это я и хотел сказать. Нет, тысяча чертей! Ну, вы поняли, что я хотел сказать?

— Конечно, — отозвался собеседник. Его какой-то бутылкой водки свалить было нельзя, поэтому он достал из-под стола кусок рогожи и принялся на нем чертить углем. Нарисовав человека, он показал его митрополиту. — Вот это просто культура, вид называется «изобразительное искусство». А вот теперь!..

Быстрым движением он пририсовал человеку над головой нимб.

— Ну. Теперь это религиозная картина! — удовлетворенно заключил митрополит. — А это что за святотатство?

Искусные руки Иннокентия пририсовали человеку небольшие изогнутые рожки.

— А это называется — авангардизм!

— Пжалста, Иннокет... Иннокентий Михалыч, не выражайтесь! Мы в стенах господних. Давайте лучше я пошлю ризничего, нет, тьфу ты! Пошлю келаря еще за одной!

Не успел Иннокентий ответить, как дверь ризницы заскрипела и отворилась. На пороге возник Великий Сакелларий.

— Ага! — возгласил он. — Гнездо порока! Архиепископ Афанасий разгребает все говно, что скопилось за эти годы, а его друг и начальник винище трескает! Ваше здоровье, молодой человек! За здоровье этого старого пройдохи я осушил уже немало, поэтому первую чару пью про ваше здоровье.

— Ваше здоровье! — поднял оловянный стаканчик министр культуры.

Афанасий по-мужицки вытянул чарку и потянулся за ножом. Быстро отрезав часть окорока, он отломил кусок хлеба и принялся жадно есть.

— Отощаешь при этой работе! — пожаловался он. — Трое суток мешал снег между монастырями близлежащими, проверял игуменов. Так там и кус перехватить страшно — опасаюсь, кабы не отравили, ироды долгогривые. Любому глянешь в глаза — ворюга наипервейший. Монахи все как на подбор — сытые, толстые, ленивые! Толще, чем у меня в Холмогорах. Мил человек, плесни еще чарку старику — озяб совсем.

Иннокентий послушно наполнил стаканчик. Великий Сакелларий единым махом выдул его, хорошо закусил и принялся рассказывать дальше.

— Новоголутвин-Троицкий монастырь. Игуменья, рожа проказливая, схимомонахиня, тоже мне называется! Давала денежки монастырские в рост по тридцать копеек с рубля. Да давала не через себя, а через брата своего, архиерея Романа, что в Мытищах имеет виды на епископство.

Иннокентий задумчиво пожевал капустки, затем плеснул себе и чуть поменьше — Михаилу.

— И что вы, владыка, станете делать со всеми проворовавшимися? Их же несметное количество! Сана лишать иль головы иль в ссылку какую?

— По вору и кнут! — решительно ответил отец Михаил. — Я совсем не понимаю, на кой священнослужителю становиться богатеем? Что ты будешь делать с богатством? Меня Господь поит, кормит, одевает, что еще нужно?

— Ты, Миша, до сих пор в проблемах житейских дите горькое, — сказал Афанасий, пальцем указывая Иннокентию на пустую чарку, — аль не знаешь, что кругом отцы святые хоромы себе понастроили, живут в хоромах этих бляжьим образом, невзирая на целибат, детей внебрачных позаводили. Не слыхал, что Петруша-то Алексеевич — сын внебрачный патриарха покойного Иоакима? Слыхал? А раз слыхал, то что ты мне голову дуришь? Новый министр правильно сделал, что прекратил преследование старообрядцев. При старой вере чистоту сана блюли, лапти о рогожу попы вытирали, в хату заходя. Ты тут в Москве и не знаешь, что по окраинам деется! Архимандрит по деревне идет под колокольный перезвон! Богами себя почувствовали, несмотря на христианское смирение.

Выпьем, братья! Ты знаешь, я намедни с графом, — Афанасий произнес почтительно, уперев перст в потолок, — пару вечеров сиживал. Довелось на старости лет. Он же вообще еретик! Да-да, молодой человек, вы все еретики! Так вот граф с нас смеется! Мы, говорит, по сравнению с вами, грешниками, агнцы невинные! И он прав, черт меня побери! Книгу мне дал почитать, буквы только непривычные, чудно написано, хоть и аккуратно. Шопен, шопен... гяур...

— Шопенгауэр, — поправил священника Иннокентий, — а что из него он дал вам почитать?

— Что-то про смерть и неразрушимость, — припомнил Афанасий.

— «Смерть и ее отношение к неразрушимости нашего существа», — подсказал парень.

— Она самая. Правильно пишет, немчура поганая! Тошно читать было, но пишет правильно. Человек вроде как один из всех животных представляет себе конец, смерть, так сказать. И от предчувствия этой самой смерти придумывает себе различные вариации загробной жизни. Так ладно, придумал ты вариацию с Раем Небесным, так живи по библейским канонам. Нет, придумают себе законы, а потом их и нарушают!

Отец Михаил пригорюнился.

— Не скажи, брат, есть люди, которые следуют точно букве Закона Божьего, лично я знаю троих... нет, тот запивашка, двоих знаю!

Афанасий раздраженно махнул рукой.

— Это глупцы! Идиоты! Фанатики! Обратная сторона монеты. Этих я боюсь больше всего. Это они сжигали на кострах ведьм, объявляли страну... как ее... Австралию... дьявольским наваждением, проклинали все новое и непонятное! Миша, а что, уже вино кончилось? Где келарь твой?

— Владыка, а не хватит ли нам уже? — осторожно спросил Иннокентий. — Время уже за полночь, как бы...

— Я, Михалыч, скажу, когда хватит! — погрозил ему кулаком Великий Сакелларий. — У меня была очень трудная неделя. Келарь, твою мать! Шкуру спущу!

В дверях возник перепуганный келарь. Вопросительным взглядом он посмотрел на министра культуры как на самого трезвого, но тут заревел отец Афанасий:

— Святой гром на твою голову, нечестивец! Скорее неси хлебного вина, иначе такую епитимью наложу — триста лет после смерти исполнять будешь!

Перепуганный келарь побежал за указанным напитком, а Иннокентий укоризненно пробормотал:

— Ну зачем же так, ведь мы с этим вроде боремся... а тут налицо откровенное хамство!

Повеселевший владыка Афанасий ткнул жилистым кулаком министру под бок.

— Не вешай носа, вьюнош. Поскольку здесь все выпимши, то начальников средь нас нет, как и подчиненных. А этим толстомясым дисциплина нужна. Ты думаешь, он сейчас в подвале возьмет бутыль и принесет нам? Ошибаешься! Он возьмет три. Одну принесет нам, одну выпьет по дороге, а одну спрячет на завтра. Не веришь? Пойдем проверим!

Иннокентий нехотя встал со стула и поплелся вслед за бойким стариком. Отец Михаил остался сидеть с подпертой ладонью щекой. Сделав несколько поворотов по узкому, плохо освещенному коридору, они спрятались в темной нише.

— Тс-с! По моим подсчетам, он должен скоро идти! — прошептал владыка. — Ага, вот он, грешный!

Раздался еле слышный топот подбитых войлоком сапог, и вот уже через мгновение неподалеку от них послышалось жадное бульканье. Затем в нишу просунулась рука, поставила опорожненную бутылку на пол — и тут же быстрый священник схватил пьянчужку за руку.

— Спасите! — раздался испуганный вопль.

— И спасем, и сохраним, — насмешливо сказал Великий Сакелларий, выходя из своего укрытия, — тебе, сын мой, мама в детстве не говорила, что красть грешно? А, брат Серафим?

— Сирота я! — понурился келарь.

— А раз сирота, то прочтешь сегодня... нет, сегодня Господь тебя не услышит, ты пьян... прочтешь завтра триста раз «Помилуй мя», а три воскресенья подряд тебе постные. Уразумел, дитятко?

— Уразумел, владыка! — тяжко вздохнул келарь. — Исполню, клянусь Господом!

— Не упоминай всуе имя Господа нашего, когда пьян! — строго сказал старик. — Где еще одна бутылка?

— Какая бутылка, отче? — искренне удивился брат Серафим. — Одна выпита и одну вам нес...

Иннокентий мог бы поклясться, что брат не лукавит. Однако Великий Сакелларий придерживался иного мнения. Легонько хлопнув келаря по широкому рукаву рясы, он хмыкнул:

— А то я келарем не был! Кого хочешь надуть, дитятко? Господа ты еще надуть сможешь, но старого Афанасия — никогда. Доставай бутыль, говорю!

Брат Серафим еще раз горько вздохнул и вынул из рукава полуштоф. Протянув его своему мучителю, он хмуро спросил:

— Епитимью увеличивать будете, отче?

Старик посмотрел на Иннокентия, нахмурил брови.

— А что, боярин, может, и вправду пожалеть запивашку? Келарь опустился на колени и приложился к руке Великого Сакеллария.

— Встань, дурак! — беззлобно отругал его старик. — Никогда не целуй руки пьяному священнику! И епитимья моя недействительная, поскольку я выпимши. А сказ мой будет таков: послезавтра мы проведем ревизию монастырских подвалов. И спаси тя бог, если случится какая недостача! Все уразумел? Ступай себе с богом!

Придя в свою келью, брат Серафим сел на жесткое ложе и обхватил голову руками. Ирод проклятый! Навуходоносор! Страшная слава про него идет — никому он не спускает. Лучше бы келарю два раза по триста молитв наложили в качестве епитимьи!

В ризнице они застали сладко храпящего отца Михаила.

— Спекся Миша, — с грустью сказал старик, — спи, дружок школярный, не будем тебе мешать!

— А поехали ко мне, владыка! — предложил Иннокентий.

— Поехали, — быстро согласился Афанасий, — а баба твоя не будет против? Бабы ваши не чета нашим — съедят и не поморщатся!

— Инге скажу, что важная политическая встреча, — нашелся Кеша, — так что, едем?

— А, давай! — рубанул ладонью воздух старик. — Сегодня у нас четверг будет? Говорят, что в ночь на пятницу сны вещие снятся!

— И часто исполнялись ваши сны, владыка? — поинтересовался парень.

Афанасий пожал плечами.

— А шут его знает, Я завсегда в четверг надираюсь, чтобы утром не помнить, чего снил. Хе-хе!

Картина первая. Отвратительным утром в пятницу 28 апреля (летосчисление здесь не совпадало с земным) Ростислав Алексеевич Каманин сидел в поместном приказе и ворошил груду бумаг, требовавших немедленного просмотра. Напротив сидел Алексей Михайлович, его отец, которого он забрал с Земли вместе с семьей, как и обещал. Близняшки тоже изъявили желание покинуть планету вместе с ее проблемами и, досрочно защитившись, присоединились к отцу и матери.

— Вот и славненько, что с замужеством не торопились! — радовались они. — Теперь тут какого графа отхватим, а то и князя!

Нынче девочки сидели дома вместе с Полиной и разучивали современные бальные танцы. Французский балет того времени представлял собою бесконечную череду шаганий и приседаний, длился уйму времени, и нужно было обладать воистину ангельским терпением, чтобы запомнить все выходы и фигуры. Маша от разучивания танцев отказалась, сказав, что по возрасту ей положено сидеть у стены и ворчать на молодежь.

Но вернемся к утру пятницы. Алексей Михайлович просматривал бюджет на второе полугодие и изредка фыркал. После очередного лошадиного звука премьер оторвался от своих бумаг:

— Что, академик Каманин, уже жалеете о своем согласии на участие в проекте?

— Да нет, — ответил отец, — поражаюсь бессмысленности некоторых податей. К чему, например, налог на орехи? Сбор с покупки кровати? Налог на лапти? Налог на арбузы? На похороны, рождение, печь с трубой и прочие бессмыслицы? У меня такое ощущение, что все эти налоги составлял душевнобольной! Оставить подоходный налог как самый разумный, отдельно НДС для купцов, единый годовой налог для крестьян, ремесленников...

— Эй, батя, стоп! Стоп? — вскинулся Ростислав. — Где ты тут ремесленников видел? Это у нас вымирающий вид! Единичные случаи. Вообще слабость третьего сословия — это самая большая беда России. А то, что есть сейчас, и то, что было сотню лет назад, — не сравнить. Но процесс развития ремесленных гильдий необходимо искусственно ускорить. И не дай бог, будет как в Советской России: куча профсоюзов-жополизов, занимающихся распределением путевок для руководителей и среднего звена. Конечно, попадали иногда на курорты и простые работяги, но тоже с шершавым языком. Я никогда не понимал, зачем вообще в Советском Союзе профсоюзы? Как может председатель профкома защищать интересы работника, если получает зарплату из рук работодателя?

— Согласен, хо-хо, — ответил отец, — идея профсоюзного движения была у нас... э-э... слегка утрирована, но у нас было много где так. И оппозицию (хотя какая там оппозиция, баловство одно) власть прикармливала, и другие аспекты... но так можно до утра трепаться! Нужно законы готовить соответствующие и потихоньку их внедрять в производство. Нельзя просто так отнять вотчину у боярина и раздать ее крестьянам — один с голодухи сомлеет, а другой работать не будет. Василий Голицын предлагал перевести всех бояр на государственную службу, но уровень образования среднего боярина не предусматривает таковой возможности. Хе-хе! А кормить их ради древности рода — глупость. Вчера полковник Волков проводил смотр дворянской иррегулярной конницы — этих мужики верхом на свиньях затопчут.

Ростислав поднялся со стула и заходил по жарко натопленной палате приказной избы. Промокнул батистовым платочком выступивший на лбу пот и налил из кувшина квасу. Напившись, снова заходил, едва не цепляясь головой за балки низкого потолка.

— В Англии, коль для примера взять, дворяне служат в армии и заняты государственной службой. Ты полагаешь, что наши бояре настолько тупы, что не смогут служить в армии?

Алексей Михаилович с грустью посмотрел на него. Несмотря на гораздо больший жизненный опыт, его сын порой бывал несколько наивен.

— Не глупы, сынок, не глупы! Ленивы! Почему русских медведями называют? За леность! Один из знаменитых историков писал: «Пройди летним днем мимо любого дома — окно на улицу раскрыто, в окне боярин — плюется семечками либо черешней. По лицу ползают мухи, так он даже ленится согнать этих противных тварей».

— Ну, это хватил историк! Как наступит лето, обязательно пройдусь по посадам. А ситуацию с налогами нужно исправлять немедля. В понедельник вынесу вопрос на обсуждение в Думе, предложу обмозговать, решить, какие из налогов оставить, а все эти глупости насчет печных труб и огурцов отменить.

Вмешался отец:

— Ростислав, необходимо создавать институты налоговой службы; то, что существует ныне, — никуда не годится. Тщательно продумать механизм получения налогов с крестьянства, ремесленников, купцов и государственных предприятий, хотя пока таких единицы.

Премьер кивнул. Его давно не отпускала одна мысль, но окончательно она созрела только теперь.

— Пап, я думаю, два десятка человек (ревенантов он в счет не брал по понятным причинам) ничего здесь не решат, а только расшевелят муравейник. Нужны специалисты. Придется обращаться к Хранителю за разрешением на переброску дополнительных волонтеров... как ты считаешь?

Академик Каманин кивнул. Россия нуждается в услугах специалистов, которые либо никогда сюда не приедут, либо которых в мире пока не существует. Самое главное — медицина. Лекари сплошь иноземные либо доморощенные целители. Опытом знахарей тоже пренебрегать не стоит, но развитую систему здравоохранения на них не создашь. Нужно хотя бы несколько преподавателей с уровнем пусть даже конца девятнадцатого века да материальная база. За пару десятков лет можно наладить выпуск лекарей местного розлива и рангом повыше общеевропейского.

Второе. Квалифицированные инженеры и специалисты среднего звена. Ну, тут и вовсе два-три доцента из технических вузов хватит с головой. В крайнем случае физику и математику преподавать сможет и он сам. Нужен опытный преподаватель химии и биологии, человек компетентный в географии и геологии, да еще необходим опытный историк.

Третье. С экономистами здесь вообще никак. Понятие об экономике находится в зачаточном состоянии. Экономика в восприятии аборигенов — это где, чего и сколько можно украсть, чтобы никто не заметил. Специалистов по правоведению пока не нужно — область эта не развита вообще. Система судейства проста до безобразия: кто богаче, тот и прав; кто сильнее — тот и прав; тот прав, у кого больше прав.

Эти мысли и еще некоторые Алексей Михайлович донес до сына, предварительно также испив квасу. Тот высказался в том смысле, что главное — не переборщить с новшествами, иначе получится сплошная чертовщина. Отец возразил, что уже кое-какие наметки он сделал в своем органайзере и только ждет, когда его об этом спросят.

Картина вторая. Обеденное время. Две головы, склонившись над листом бумаги, что-то чертят, зачеркивают, меняют, чертят набело и горячо обсуждают. Дьяк время от времени приносит им кофе, ненадолго встревает в разговор и вновь уходит в свою каморку.

Картина третья. Те же действующие лица, те же позы. За соседним столом, жадно вслушиваясь в голоса и вглядываясь в плохо освещенные лица, сидит царица Софья. От духоты она скинула верхнюю шубу и теперь сидит в нижней — тонкой, куньего меха. Наконец она не выдержала и с укором заметила:

— Бояре, а ведь я приехала сразу после обеда! А нынче вечер во дворе! Можно и на царицу свою внимание обратить.

Ростислав с трудом отвлекся от новой экономической модели, предложенной отцом, и сфокусировал разбегающиеся глаза на Софье Алексеевне.

— Прошу прощения, государыня, заработались с отцом мы немного, — извинился он, — по-моему, и обед пропустили, а, пап?

— Обед? Какой обед? — встрепенулся Алексей Михайлович. — Ах да! Обед!

Царица с нежностью посмотрела на академика:

— Милые вы мои трудари! Явились из Ниоткуда и рвете себе жилы за страну, которая спит с грязным пузом! Все, хватит на сегодня! Едемте ко мне во дворец, я вас приглашаю на ужин. А раз вы не отобедали, то и это дело исправим. Как вам такой случай?

Алексей Михайлович сказал, что отказываются от царского предложения только умалишенные, и принялся одеваться. Царица неодобрительно покачала головой и кликнула дьяка с писцами. Те прибежали моментально и замерли на пороге, глядя влюбленными глазами на свою государыню. Но Софья Алексеевна показала им кулак и приказала помочь академику одеться.

— Ах, дорогой вы мой Алексей Михайлович, вы мне так тятю покойного напоминаете, даже звать вас одинаково. Бережней, лодыри, бережней!

Писцы, получая тычки и затрещины от дьяка, быстро надели на отца Ростислава медвежью шубу и подали в руки посох и бобровую шапку. Затем быстро помогли одеться царице, оставив ее, противу правил, «на потом». Премьер влез в свою дубленку самостоятельно, да и писцам пришлось бы становиться ради такого дела на табуреты.

Подождав, пока царская карета отъедет от крыльца, дьяк надел шапку и прикрикнул на писцов:

— А ну, что лопухи развесили! Кыш после бояр свечи задуть и самовар погасить! Завтрева чтобы были ранехонько — министер этот сюда приезжает еще до заутрени, люди верные передали. А вы сегодня только к обеду появились! Я приду — чтобы изба натоплена была! Ваше счастье, что меня сегодня кнутом не ободрали за хладные палаты! Уж я бы вам чубы пообрывал! Все поняли?

Писцы стремглав кинулись в избу. Дьяк достал из рукава чекушку, хлебнул из нее и неторопливой походкой уверенного в себе человека направился по направлению к кружалу.

— А ко мне сегодня посланник парижский явился, — рассказывала Софья Алексеевна в карете, — ищет моего премьер-министра. Прискакал аж из Парижу по такой погоде. Прознал Людовик про перемены наши, от всего сердца приветствует их. Передал мне массу кумплиментов в связи с нашей реставрацией. Ой, виновата, это он еще до Рождества через датского посла передавал. Я, помнится, тогда ему еще ответ писала, тебя, Ростислав Алексеевич, хвалила. Вот и сегодняшним появлением посланника мы обязаны... но это тайна. Граф Ле Вуа приглашен к ужину, и могу сказать, сюрприз вас ожидает наипервейший!

Ростислав молча поцеловал царице ручку и покосился на отца. Тот сделал вид, что смотрит сквозь стекло дверцы наружу — в темноту. Софья погладила Ростислава по вискам.

— Устал? — шепотом спросила она.

— Есть немножко! — признался он. — Когда разберемся в круговерти, что царит в России ныне... неизвестно. А что с этим посланником?

— Узнаешь! — улыбнулась загадочно царица.

С посланником было все в порядке. Французский король Людовик Четырнадцатый, которому к тому времени исполнился шестьдесят один год, решил привлечь на свою сторону Россию в приближающейся войне за испанское наследство, которая была уже не за горами. Если не материально, то морально. Старый пройдоха и ловелас своим горбатым носом чувствовал завихрение эфирных энергий над небосводом России. Но необходимо было разведать ситуацию на месте. В связи с этим он и прислал в Москву своего ближнего дворянина — графа Ле Вуа. Цель вполне благовидная: награждение премьер-министра России одной из высших наград Франции — орденом Святого Духа.

Орден Святого Духа был учрежден в 1578 году французским королем Генрихом Третьим Валуа, последним представителем этой славной династии, правившей Францией 261 год. Среди кавалеров ордена следует отметить Армана Жана дю Плесси, герцога де Ришелье, герцога Луи Бургундского, генералиссимуса Клода Луи Эктора Виллара.

Один раз этим, вне всякого сомнения, элитным орденом был награжден и русский человек. В официальной истории Земли 7 ноября 1828 года орденом Святого Духа был награжден князь Петр Михайлович Волконский. Также этим орденом был награжден в мае 1817 года управляющий министерством иностранных дел России Карл-Роберт Нессельроде. Но человека, до конца жизни не научившегося правильно разговаривать по-русски, язык не поворачивается назвать русским, тем более человека протестантского вероисповедания. (В России начала девятнадцатого века было не так уж и много протестантов.)

Но эти награждения, состоявшиеся в параллельном мире, случились почти на век позднее. А в начале восемнадцатого века этот орден еще кое-что значил как в самой Франции, так и за ее пределами.

Ужин, а равно и церемония награждения, проходил в немногочисленной, почти дружеской обстановке. В малой столовой был накрыт столик на шесть персон: Софья Алексеевна, Самодержица России; Ростислав Алексеевич, премьер-министр России; граф Ле Вуа, посланник французский; Олег Даниилович, князь Барятинский, глава Академического приказа (министр образования); Юрий Васильевич, князь Глинский, министр иностранных дел (глава Посольского приказа); Алексей Михайлович Каманин, отец премьер-министра, академик с Земли, а следовательно — самый образованный человек на Гее.

Сидящие за столом ужинали с неторопливостью людей, честно зарабатывающих свой хлеб, вели приятные беседы, пили шампанское вино, присланное в дар российской государыне королем Франции. Из уважения к послу разговор крутился вокруг Парижа и близлежащих территорий. Пили за здоровье короля Людовика, царицы Софьи, поминали здоровьичко короля Испании.

После ужина состоялось награждение премьер-министра. В обстановке чрезвычайной торжественности граф Ле Вуа прикрепил орден к голубой ленте, предварительно надетой через плечо Ростислава Алексеевича, и заметил, что никогда награда эта не носилась столь высоко. Затем произнес пару абзацев на латыни и в конце объявил, что девиз ордена — «Duce et auspice» («Под его предводительством»).

Все присутствующие поздравили виновника торжества, а царица обещала в ближайшем будущем устроить прием в его честь. Затем она извинилась вместо Каманиных, поклявшись, что эти два достойных мужа смертельно устали, и ее величество не возражает, если на этом ужин можно завершить.

В устах царицы подобная просьба всегда приказание — немногочисленные гости заторопились по домам. Премьер-министр с семьей жили неподалеку от государева дворца и в карете не нуждались. Софья с милой улыбкой простилась с академиком, с грустной — со своим первым министром и проводила их аж до самого красного крылечка.

Освещаемая ненавязчивым сиянием луны, она еще раз печально улыбнулась и поспешила в свои покои. Села за стол и еще с полчаса писала в личную тетрадь, а затем неохотно поднялась в опочивальню. Но, как оказалось, сегодняшний день сюрпризов продолжался. На царском ложе сидел Ростислав и тихо дремал.

Легко и непринужденно рассмеявшись, царица, как простая баба, раздела своего уставшего и сонного мужчину и уложила спать. Затем разделась сама и, задув свечи, улеглась рядом.

— Так вот ты какое, бабье счастье! — прошептала она, засыпая.