20

Торонто, 1991 год

– Дамы и господа, капитан информирует вас, что через несколько минут мы зайдем на посадку в Торонто, – сообщил голос из громкоговорителей в салоне.

Микаэль нервно заерзал в кресле, поискал в кармане свою коробочку для пилюль, взял две белые таблетки и проглотил их, запив остатками воды в картонном стаканчике. Затем пристегнул ремень, хорошо затянул его и стал смотреть в иллюминатор: в голубом небе плыли редкие облака, похожие на ягнят с мягкой и пышной шерстью на небесном лугу. Внизу он увидел озеро Онтарио, узнав его по удлиненной форме, похожей на фасоль. Озеро простиралось до самого Торонто. Самолет спускался, и от резкой перемены давления ему заложило уши.

«Азнавур был прав, надо было лететь самолетом европейской компании», – подумал он.

Но потом ему пришло в голову, что отцы-мхитаристы никогда не оплатили бы ему билет дороже и в любом случае он не согласился бы. В это путешествие он пустился по заданию колледжа «Мурат-Рафаэль». В течение недели он должен был убедить канадскую диаспору сделать пожертвования для школы, которая, увы, была на грани банкротства. Это было весьма ответственное задание, и Микаэль осознавал всю его сложность.

Он несколько раз сглотнул, чтобы освободить заложенные уши, и продолжал рассматривать город сверху, его многочисленные небоскребы, мысленным взором обводя их силуэты. Вдалеке стояла национальная башня Канады, знаменитая Си-Эн Тауэр, обращая на себя внимание своей веретенообразной формой с иглой. Это здание Азнавур постоянно восхвалял в своих письмах, даже с некоторой гордостью, будто это он его спроектировал, и обещал, когда Микаэль в конце концов решит приехать, отвести его на ужин во вращающийся ресторан на последнем этаже.

– Это как сидеть за столом в раю! – сказал он как-то вечером по телефону.

Микаэль закрыл глаза и представил себе лицо Эмиля Мегояна, увы, располневшего и облысевшего, каким он увидел его на последней присланной фотографии. С тех пор как Эмиль переехал жить в Канаду, он здорово прибавил в весе, и Микаэль подумал, а узнает ли он его в толпе в аэропорту. Все-таки они не виделись почти сорок лет, хотя постоянно писали и звонили друг другу.

Когда наконец самолет приземлился, Микаэль почувствовал, как бешено забилось сердце от волнения в предвкушении встречи со старым другом.

«Кто знает, станет ли он звать меня Бакуниным?» – подумал Микаэль и улыбнулся.

– Какова цель вашего визита в нашу страну? – спросила его женщина-офицер иммиграционной службы. У нее были ярко выраженные азиатские черты лица, но говорила она на прекрасном английском, только вот звук «р» не выговаривала, произнося его как «л».

– Туризм, – ответил Микаэль.

Женщина согласно кивнула и продолжала перелистывать его паспорт. От нее исходил аромат жасмина, который немного кружил голову Микаэлю в ранний утренний час.

– Почему вы встали не в ту очередь?

– Просто невнимательность, как я вам уже сказал. Мне жаль.

– Невнимательность, – повторила она, покачав головой.

Перед этим Микаэль, задумавшись, встал со своим чемоданом в более короткую очередь и, подойдя к окошку, протянул свой паспорт офицеру. Но тот с досадой предложил ему прочитать надпись над окошком.

– Здесь только для граждан Канады и Соединенных Штатов, – сказал офицер.

Микаэль покраснел и, бормоча извинения, собрался было уже встать в другую очередь, но офицер остановил его жестом. Потом поднял трубку телефона и стал тихо говорить с кем-то. Скоро пришла женщина с азиатскими чертами лица и предложила ему проследовать за ней в офис, где Микаэль понял, что его заподозрили в намерении нелегально въехать в страну.

И теперь эта женщина продолжала задавать ему вопросы.

– Вижу, что вы проживаете в Риме.

– Да.

– Но родились в Афинах.

– Да.

– Почему вы живете в Италии?

– Я учился в колледже в Венеции и потом…

– Это там вы так хорошо выучили английский язык? – перебила его женщина.

– Совершенно верно.

Она стала скрести ногтем уголок паспорта, потом поднесла к оконному стеклу, осматривая его несколько секунд.

– Чем вы занимаетесь, господин Делалян?

– У меня антикварный магазин.

– Хм, – сказала женщина, и выражение ее лица смягчилось. – Что именно вы продаете?

Микаэль вздохнул.

– Старинные вещи, в частности реликвии, иконы, византийские манускрипты и тому подобное. Как вы, наверное, уже поняли по моему имени, у меня армянские корни. Так что я езжу по свету в поисках предметов, связанных с историей моего народа, и часто бываю в Анатолии, Сирии, на Кипре, в Египте, словом, во всех странах, где византийская культура, а также армянская оставили яркий след. В моем магазине выставлена и моя личная коллекция, разумеется, не на продажу.

Это была его работа, но он также интересовался богословием и философией, писал в специализированные журналы по этим темам и публиковал прекрасные эссе.

Женщина слушала его с интересом, скрестив руки и опершись локтями на стол. Впрочем, голос Микаэля всегда завораживал его собеседников, особенно если он говорил о том, во что верил и что любил.

– Хорошо, – заявила в конце женщина-офицер и проштамповала его паспорт. – У вас туристическая виза сроком на один месяц, господин Делалян, – завершила она разговор, поднявшись и возвращая ему документ.

– Спасибо.

Женщина проводила его до двери и показала направление к выходу.

– Еще раз извините, – пробормотал Микаэль, пожав ей руку.

– Что ж, алливедельчи Лома! – воскликнула она по-итальянски, заставив его улыбнуться из-за своего произношения. – Так ведь говорят, да? – добавила она и тоже улыбнулась.

– Совершенно верно, – ответил он. Затем поднял свой чемодан и направился к выходу.

– Бакунин! – прокричал голос из задних рядов.

Микаэль обернулся, но никого не узнал в переполненном людьми зале ожидания.

– Микаэль! – снова позвал голос, на этот раз уже ближе.

Высокий и крепкий мужчина пробирался через толпу, извиняясь, широко улыбаясь и лихорадочно жестикулируя. Это был Азнавур, которого так и распирало от удовольствия и счастья.

Микаэль тоже разволновался, когда увидел его, и прибавил шаг, чтобы поскорее обнять.

– Азнавур, старина, – сказал он, крепко обняв друга. Радость от встречи спустя несколько десятилетий была настоящая, искренняя.

– Ах, как мне тебя не хватало! – говорил друг, похлопывая его по спине.

Микаэль отступил, чтобы лучше его разглядеть. Эмиль хорошо выглядел, в отличие от впечатления, производимого его фотографиями. На лице было мало морщин, кожа еще сохранила эластичность и упругость, а глаза блестели юношеским задором. Микаэль узнал прежний взгляд, и ему показалось, что они вернулись в прошлое.

– Ты хорошо долетел? – спросил его Азнавур, подтягивая джинсы и поправляя огромную голубую толстовку с изображением в центре кленового листа и надписью «Toronto Maple Leafs» – эмблемы его любимой хоккейной команды.

– Да, будь спокоен, – соврал Микаэль.

Азнавур подхватил его чемодан и направился к выходу.

– Пройдемся до стоянки, не возражаешь?

– Напротив, мне нужно размять ноги после десяти часов сидения в кресле, – пробормотал Микаэль, остановившись у лифта. – Далеко же ты забрался.

– Вижу, ты совсем не изменился, – сказал друг, внимательно оглядев его: серый костюм, белая рубашка, летнее пальто кремового цвета, перекинутое через руку. – Ты все такой же, даже в своей манере одеваться. Эмблему колледжа куда дел?

Тут они оба рассмеялись и не переставали смеяться, даже когда сели в лифт.

В новеньком «кадиллаке» друга Микаэль окончательно расслабился и стал с интересом смотреть по сторонам. Ему казалось, что все вокруг более широкое и ухоженное. По обеим сторонам дороги, на сколько хватало глаз, простирались зеленые угодья, там и тут возникали фермы, небольшие виллы, коммерческие центры. Машины двигались ровным потоком по своим полосам, и никто не выделывал опасных фортелей. Дорожные знаки вдоль дороги были легко читаемые и чистые. Автобан номер 401, на который они только что въехали, был обозначен большими зелеными щитами с номером, выгравированным на фоне белой короны.

– Почему белая корона? – спросил Микаэль, удивившись.

– Из-за королевы. Мы же страна Содружества, ты что, забыл?

– Ну и что? Хотят напоминать вам об этом, пока ведете машину?

Они снова засмеялись. Азнавур всегда оказывал на Микаэля такое влияние: рассеивал его тревоги, успокаивал его страхи, словом, поднимал настроение.

– Ты уже подготовил свое воскресное выступление? – спросил его друг напрямик.

– Кое-какие тезисы набросал в самолете.

– Что бы ты ни сказал, они будут очарованы, твои слова проникают прямо в сердце. Культурный центр чрезвычайно возбужден в связи с таким событием. Для диаспоры это большая честь наконец-то принимать тебя в гостях, интеллектуала с мировым именем, философа высокого уровня.

– Перестань, Эмиль. – Микаэль заерзал на сиденье. – Это не шутки. Здесь речь идет о деньгах, а ты знаешь, как тяжело заставить людей доставать их из карманов.

– Да, но это на благородное дело. Они должны понять, что, если не будет пожертвований, если они будут скряжничать, колледж закроют.

Мысль о будущем без их колледжа расстраивала обоих, так что они вместе решили бороться всеми силами и средствами, чтобы этого не случилось.

– Что, действительно так плохо? – спросил Эмиль.

– Хуже некуда. Никто не записывается, по крайней мере, из богатых семей, которые могут позволить себе вносить установленную плату. Иногда приедет какой-нибудь мальчик из Бейрута, Дамаска или Багдада. Ты же представляешь? Все держится на пожертвованиях и субсидиях, но как долго так может продолжаться?

Азнавур кивнул.

– Ты говорил, что был у них недавно.

Микаэль вздохнул:

– Да, ездил на карнавал, но было бы лучше, если бы я отказался. Тяжело было смотреть. Стены облупились, сад запущен, грязь и мусор повсюду. Я буквально сбежал оттуда.

Они долго молчали, каждый, казалось, воскрешал в памяти время, проведенное в колледже «Мурат-Рафаэль».

– Помнишь, ты вырезал на спинке кровати дату, когда поступил туда? – сказал Микаэль. – Представь, она еще сохранилась.

В машине послышался звонок телефона, и Азнавур взял свой сотовый.

– Хелло, – сказал он, растягивая «о», в огромную трубку размером с кирпич и с антенной сантиметров двадцать. Несколько секунд молча слушал. – Отрицательно, – возразил он затем, – Джош может говорить что хочет, а я хочу дымовую машину и проектор на двадцать тысяч ватт, чтобы дырявил сцену. Нам нужно делать шоу, за это нам платят, Доминика! – Затем он улыбнулся и снова заговорил своим мягким голосом: – Да, милая, он здесь, со мной в машине, и я везу его домой, – сказал он и свернул на выход с автобана под названием «Don Valley Parkway».

Эмиль жил в шикарном коттедже в престижном жилом комплексе, утонувшем в зелени раскидистых деревьев. Их кроны в это время года уже покраснели. Повсюду раскинулись элегантные лужайки в английском стиле с автоматическим поливом. Подъездные дорожки вели к домам обязательно на подъем, чтобы создать впечатление, что дом еще больше и представительнее. Породистые собаки бегали там и тут со счастливыми и беспечными мордами вместе с детьми, катавшимися на велосипедах или роликах. «Добро пожаловать в Канаду», – подумал Микаэль, пока «кадиллак» его друга величественно спускался по пандусу в гараж.

Войдя в дом, они сначала попали в полуподвальное помещение, открытое и большое пространство, почти как сам коттедж.

– Оставим чемодан здесь, твоя комната за этой лестницей, – сказал Азнавур.

Микаэль заметил тренажеры, диваны, телевизор. В центре стоял бильярд с цветными шарами, уложенными в деревянный треугольник.

– Если хорошая погода продержится еще, то в воскресенье устроим барбекю в саду, – пообещал Азнавур. – А теперь поднимемся, Доминика тебя ждет.

Они поднялись по лестнице и попали в холл главного входа, который вел в просторную гостиную, обставленную дизайнерской мебелью. Диван с большими подушками стоял у дальней стены. Вокруг него разместились кресла, два из которых были бержерки. На той же стене висели на металлических струнах многочисленные рамки с золотыми и серебряными дисками внутри, каждый со своей табличкой, на которой были выгравированы имя певца или группы победителей и дата, когда диск был получен. Рядом на игорном столике в стиле ампир стояла ваза с белыми орхидеями, а через окно размером во всю стену можно было любоваться видом кленовой рощицы. Наконец, в центре гостиной стоял белый рояль, который даже самые рассеянные люди не могли бы не заметить.

Улыбнувшись про себя, Микаэль мысленно сравнил свою квартирку в Риме и этот плацдарм.

Он жил в двухкомнатной квартире в квартале Трионфале, который выбрал для удобства, поскольку оттуда в хорошую погоду мог добраться пешком до своего антикварного магазина в районе Борго Анджелико. Он купил эту квартиру только тогда, когда прожил в Риме много лет и накопил достаточно денег, чтобы не брать ссуды и не залезать в долги. До этого он всегда снимал. Его друзья находили, что его дом – «настоящее сокровище, просто прелесть», особенно терраса, с которой открывался великолепный вид на собор Святого Петра. Каждый день первый солнечный луч падал на его кровать, наполняя энергией все вокруг и его в том числе.

– Это Доминика, моя жена, – сказал Эмиль с горделивой ноткой в голосе. Высокая стройная женщина, моложавая, с ослепительной улыбкой приблизилась к нему, немного покачивая бедрами в обтягивающих джинсах и отбросив назад длинные каштановые волосы.

– Привет, Микаэль, – сказала она, старательно произнося имя с ударением на последнем слоге. – Чувствуй себя как дома, для меня ты член нашей семьи, Эмиль говорит только о тебе, – добавила она с непринужденностью, типичной для представительниц крупной буржуазии.

– Доминика, наконец-то!

Микаэль по-дружески обнял ее. Хоть он и видел ее впервые, но все знал о ней. Она была редким алмазом, самым дорогим, что было у Азнавура. Друг рассказал ему каждую деталь их истории любви, с первого дня, когда они встретились.

«Сегодня утром, пока я скучал до смерти в Lobarts Library, передо мной возникло чудесное создание. На улице было, наверное, двадцать градусов ниже нуля, но мое сердце так и пылало», – написал он много лет назад, рассказав о девушке, которая вскоре стала женщиной его жизни.

Доминика была коренной канадкой, родом из Квебека, из интеллигентной и богатой семьи. Азнавур познакомился с ней в 1959 году, почти сразу после того, как «высадился на берег», как принято говорить в тех краях, навешивая ярлыки на менее удачливых эмигрантов. Они оба поступили на филологический факультет университета Торонто, стали встречаться и некоторое время были неразлучны, но потом по глупости расстались. Несколько лет спустя, уже окончив университет, они случайно встретились в трамвае.

– Hi Dom, tu vas bien? – приветствовал он ее по-французски, на языке, который давал ей возможность почувствовать себя как дома.

Доминика посмотрела на стоявшего перед ней здоровяка с кудрявыми черными волосами и добродушной улыбкой и вдруг поняла, как ей не хватало его все это время. Был снежный февральский вечер, и когда они сошли с трамвая, Дом пригласила его на чай к себе в комнату в доме в викторианском стиле, где она жила. Как только они вошли в квартиру, то сразу же занялись любовью, страстно и одновременно нежно, как обычно бывает с людьми, которым суждено быть вместе всю жизнь.

Спустя неделю Эмиль переехал к ней, и больше они никогда не расставались. Он принес свою зубную щетку и войлочные тапочки 46 размера и много лет жил в этой квартире с Дом и еще пятью девушками, не обращая внимания на косые взгляды и сплетни соседей. Доминика нашла работу в адвокатской конторе, которая специализировалась на авторском праве, он же организовывал телевизионные постановки для местного канала. В субботу вечером они пили Buds до зари, курили коноплю и разбрасывали пустые бутылки по всему дому, пока Майк Джаггер пел «Time’s on my side, yes it is» своим хриплым всесокрушающим голосом. Их любовь крепла день ото дня, несмотря на недовольство родителей Доминики, которые хотели для своей дочери мужа WASP, и желательно побогаче.

Назло всем, кто был против, Доминика и Эмиль поженились майским воскресным утром, в кругу немногих близких друзей. Церемония бракосочетания состоялась в только что открытом фантастическом муниципалитете города, прозванном Глаз правительства.

– Идите сюда, – позвала Доминика, приглашая мужчин присесть вместе с ней на диван, – выпьем прекрасный кофе с печеньем. – Она протянула чашечку с дымящимся напитком Микаэлю, который устроился в кресле. – Надеюсь, ты нормально переносишь джетлаг, – добавила она.

– Каким ты себе представляла его, моего друга? – спросил Эмиль, севший с ней рядом.

Микаэль слегка покраснел под взглядом прекрасных карих глаз Доминики.

– Ну, на самом деле он гораздо моложе и красивее, – уточнила Дом.

Микаэль протянул руку, чтобы взять два кусочка сахара.

– Знаешь, я дочитала твои «Откровения», – сказала она уже более серьезным тоном. – Мне понравилось, хотя один момент меня смутил, но мы поговорим о нем после.

– Спасибо, – сказал он.

– Какая удача заполучить автора домой, а? Так он может лично все тебе объяснить, – пошутил над ней Эмиль, взяв сигару из коробки.

Микаэль посмотрел на него исподлобья.

– Сейчас мне достанется, вот увидишь, – пожаловался Азнавур жене. – Я не рискнул закурить в машине всю дорогу.

– Ах, так вот что это было! Я чувствовал запах табака, но думал, что это кожаные сиденья так воняют.

Все трое рассмеялись, скорее потому что рады были оказаться вместе, а не из-за шутки.

– Ты мне еще ничего не сказал о Канаде. Тебе нравится? – спросила его Дом спустя какое-то время.

– То немногое, что я видел до сих пор, нравится.

Они пили кофе и говорили о стране, принявшей множество беженцев и эмигрантов со всех концов света, которая предоставила им возможность трудиться, защищает их права независимо от цвета кожи, религиозных верований, политических взглядов.

– Это, дорогой Бакунин, настоящее многонациональное общество, – заявил Эмиль.

– У нас на работе, – продолжила Дом, – есть выходцы из семи стран. Каждый привнес немного своей культуры, и это пошло только на пользу. Все вместе мы существуем в гармонии.

– Меня никогда не дискриминировали здесь, ну, разве что только ее родители, – перебил жену Эмиль, посмеиваясь.

Она ткнула мужа локтем в бок и тоном, не терпящим возражений, сказала:

– Милый, почему бы тебе не перезвонить Джошу? Он там в чем-то не уверен.

Эмиль фыркнул и поднялся.

– Извини, старик, но мы организуем концерт новой группы, некая «Нирвана», ты слышал? Кажется, они там все громят, и мой компаньон очень возбужден. А ты, пока меня тут не будет, не рассказывай ей ничего, что она не должна знать, – шутливо пригрозил он, показывая на жену, прежде чем скрыться за стеной.

Она улыбнулась.

– Нет нужды говорить тебе, как он счастлив видеть тебя здесь. Он так волновался, уже больше месяца, как только узнал, что ты прилетаешь.

– Я тоже волновался.

– Да, конечно, – перебила его Дом, которая хотела как можно более понятно изъясниться. – Он, видишь ли, выработал отвержение всего того, что связано с Францией и Италией, не говоря уже о Марселе и Венеции, – и она понизила голос на этом последнем слове. – Мне кажется, что он отчаянно старается выбросить из памяти какую-то давнюю травму. Когда ему приходится ехать туда по работе, а это случается довольно часто, поверь мне, он все время настаивает, чтобы ехал кто-нибудь другой. Если бы ты не приехал сюда, боюсь, вы никогда больше не увиделись бы.

Микаэль кивнул. Он и хотел бы сказать ей, что прекрасно понимает душевное состояние своего друга, но не мог, а потому промолчал.

– Сегодня он хочет праздновать дома. «В этом году устроим что-нибудь скромное, в кругу семьи, тем более Микаэль будет с нами», – так сказал он мне недавно.

Микаэль удивленно посмотрел на нее.

– Как, ты что, забыл? Сегодня 14 сентября, и Эмилю исполняется пятьдесят три года.

Чуть позже, когда Микаэль снова поднялся на второй этаж, у него был безукоризненный вид.

В доме играла музыка в стиле рок в сопровождении хриплого злого голоса, который доносился из глубины коридора.

Микаэль страшно устал. Он проспал более пяти часов в комнате для гостей – это была скорее квартира с ванной комнатой – и был резко разбужен невероятным шумом. Посмотрев на часы, он увидел, что было уже шесть часов вечера. Он поднялся со страшной головной болью и выпил еще две таблетки, надеясь, что они помогут. Затем принял горячий душ и наконец надел свой элегантный костюм, «лондонский дымчатый», со свежей белой рубашкой.

– Есть там кто-нибудь? – громко спросил он, стоя на верхней площадке лестницы.

Подождал какое-то мгновение, прислушиваясь, и, не получив ответа, пошел по направлению оглушительного шума. Он прошел мимо множества дверей, некоторые были закрыты, другие распахнуты настежь, пока не попал в комнату, которую искал.

– Здравствуйте! – приветствовал он еще с порога.

Чернокожий юноша со щенком на руках лежал на кровати и поглаживал его. Увидев чужака, он вскочил и бросился к стереоустановке. Как только он ее выключил, в доме наступила звенящая тишина.

– Добрый вечер! Вы, должно быть, Микаэль, – сказал он и протянул руку.

– А ты наверняка Матиас. Как поживаешь?

Юноша улыбнулся. На нем были черные джинсы и толстовка вся в красных точках, очевидно, специально нанесенных краской из баллончика.

– Надеюсь, я вас не побеспокоил, но эта группа мне нравится до смерти. Я ставлю звук на максимум, когда родителей нет дома. Я думал, что вы все ушли.

– Ничего страшного.

– Вы слышали, как я пел?

– Это был ты?

– О боже, стыд-то какой! – воскликнул Матиас, скривившись.

– Зря, ты неплохо поешь.

– Ну, чтобы дойти до их уровня…

Микаэль присмотрелся к сыну Азнавура и, хоть это было нелепо, подумал, что он похож на отца, хотя прекрасно знал, что мальчик был усыновлен. У него было круглое лицо, казалось, вылепленное из шоколадного крема, нос слегка приплюснутый с немного вздернутым кончиком и полные, выступающие ярко-красные губы. Черные курчавые волосы были причесаны в африканском стиле. Матиас был усыновлен, когда Эмиль и Дом после многочисленных безрезультатных попыток завести ребенка сдались. Они полетели на Мартинику и вернулись оттуда с прекрасным ребенком. У Микаэля сохранилась его детская фотография: два огромных черных глаза, которые, казалось, прожигали насквозь поляроид. «Это Матиас», – было написано ниже по-английски зеленым фломастером.

Щенок пискнул: ему хотелось, чтобы его еще погладили, и мальчик взял его на руки.

– А это Ромео, наш подарок папе на день рождения.

– Какой симпатяга, это левретка?

– Уиппет, он чуть меньше.

– А кажется маленькой газелью, – сказал Микаэль, дотронувшись до влажной блестящей мордочки.

– Мы с мамой думали, хорошая ли это идея подарить ему другую собаку. Все-таки он так переживал после смерти Спайка.

Микаэль подумал, что мальчик очень сильно любит отца, и растрогался.

– Если бы мой сын подарил мне собаку, я был бы счастлив! – воскликнул он, желая сделать ему приятное и приободрить.

– У вас есть сын? Сколько ему лет? – спросил юноша, заинтересовавшись.

От этого вопроса Микаэль слегка растерялся:

– Томмазо… Ему тридцать шесть, нет, тридцать семь.

– Ого, мне только четырнадцать.

Микаэль чуть было не сказал ему, что стал отцом примерно в его возрасте, но воздержался.

От шума двигателя в гараже задрожал пол.

– Они вернулись, – сказал Матиас взволнованно, – пойду спрячу его. – И он быстро закрыл щенка в ванной.

Брошенный Ромео снова заскулил.

– Happy birthday to you… – пропела Доминика, поставив торт на стол.

– Это что, я? – спросил Эмиль, показав на длинную белую свечу в центре торта.

– Это твоя душа, чистая и светлая, – пошутила Дом, пододвинув торт к нему.

Матиас хихикнул, довольный, затем все снова пропели «Happy birthday» в ожидании, что Эмиль задует свечу.

Он подождал, пока они допели до конца, и потом, окинув всех любящим взглядом, заявил:

– Я везучий человек, – и задул свечу.

– Поздравляем! – закричали все, хлопая в ладоши и целуя его по очереди.

– Ты молодо выглядишь для старичка, – пошутил над ним Матиас.

– С днем рождения, любимый, – прошептала Дом.

В этот момент зазвонил телефон.

– Алло, – ответила Дом. – Конечно, сейчас передам. – Она протянула трубку Микаэлю. – Это тебя, твой сын.

Он встал и отошел от стола, тихо разговаривая в полутьме гостиной.

– Все в порядке? – спросил его Эмиль, когда он вернулся.

– Да, он просто хотел знать, хорошо ли я долетел.

– Какой молодец! – похвалила Дом.

– А который теперь час в Италии? – спросил Матиас.

– Пять часов утра, – ответил Эмиль. – Он у тебя рано просыпается, однако…

– Сегодня он должен был куда-то ехать, но связь прервалась и…

– Так перезвони ему, чего ты ждешь! – пожурил его друг.

Снова зазвонил телефон, и Микаэль нажал на кнопку ответа на трубке, которую держал в руках.

– Привет, это Роз, – сказал женский голос, глубокий и приятный, с заметным непривычным акцентом. Микаэль от неожиданности не нашелся, что сказать. – Извини, что в такой поздний час, но я хотела поздравить тебя, дорогой Эмиль, – продолжал голос.

– Мне очень жаль, но я Микаэль, друг…

– Микаэль Делалян? – перебила она его.

Азнавур, заинтересовавшись, сделал жест, спрашивая, кто на проводе.

– Роз, – ответил Микаэль, только пошевелив губами.

У Дом появилось на лице удивленное и в то же время восхищенное выражение.

– Очень приятно, – говорила Роз, перейдя на армянский. – Я знала, что вы приезжаете, и с нетерпением жду воскресенья, чтобы познакомиться с вами, – завершила она с искренним энтузиазмом.

– Спасибо, мне тоже будет приятно познакомиться с вами. Тогда до встречи, а сейчас я дам вам Эмиля, – сказал Микаэль и передал трубку другу.

Эмиль быстро свернул разговор, но говорил с женщиной в уважительном и несколько формальном тоне, хотя и сердечном, как говорил бы с клиентом или с важным человеком.

– Вот кто мог бы здорово помочь в нашем деле, – сказал он Микаэлю, положив трубку. – Роз Бедикян. У нее с мужем фирма по пошиву одежды, «Роз», так и называется, настоящий клондайк.

Матиас нетерпеливо ерзал на стуле.

– Давай, па, открывай же шампанское, а потом будут подарки, – подгонял он и уже себе под нос пробормотал: – Надо поскорее забрать его из туалета.

Когда праздник закончился, Азнавур и Бакунин тихо разговаривали в гостиной. Микаэль устроился в кресле, а Эмиль растянулся на диване с Ромео под боком, который блаженно спал.

– Ты уверен, что не хочешь спать?

– Я уже выспался, а вот ты? – ответил Микаэль.

– Завтра суббота, так что я свободен. Мне надо будет только смотаться в Опера-Хауз, чтобы проверить декорации.

– Это был приятный вечер.

– Да, не помню уже, когда я так себя чувствовал.

– То есть?

– В окружении тех, кого люблю. – Азнавур уставился на друга. – Знаешь, чему я научился за эти пятьдесят три года? Самое главное в жизни – это когда люди, которых любишь, счастливы.

Шум, донесшийся с улицы, разбудил Ромео, он потянулся на длинных лапах и навострил любопытную мордочку.

– Что такое «муч»? – спросил хозяин, поглаживая его короткую шерстку. Щенок повернулся вокруг себя и, покачиваясь, снова свернулся калачиком на диване. Между ними двумя уже возникла особая связь. Может быть, потому что их первая встреча была необычной.

В подходящий момент Матиас побежал в туалет, чтобы забрать щенка. Но долгое ожидание вывело щенка из себя, и он выскочил из комнаты, как ракета, влетел в гостиную и начал испуганно носиться по ней под удивленным взглядом Эмиля до тех пор, пока, дрожа, буквально не бросился ему в руки.

– Цакуг, цыпленок, откуда ты? – воскликнул тот, прижав щенка к груди.

– Ты счастлив, Бакунин? – неожиданно спросил он.

Микаэль напрягся. Он не понимал, куда друг клонит. При других обстоятельствах он мог бы прочитать целую лекцию на тему о счастье, цитируя философов и мыслителей, он доказал бы все и тут же опроверг бы, но этот вопрос, такой прямой и личный, привел его в замешательство.

– Ду… думаю, что да, – пробормотал он наконец.

Азнавур кивнул.

– Хорошо, что он позвонил тебе.

– Томмазо?

– Да. Ты часто его видишь?

– Мы виделись пару месяцев назад, он был в Риме по работе.

Микаэль достал из кармана портмоне и вынул фотографию.

– Это последняя, – сказал он и протянул фотографию другу.

Эмиль повернул фотографию к свету и внимательно ее рассмотрел: отец и сын казались сверстниками.

– Красивый парень, – сказал он.

– Мужчина, – уточнил Микаэль.

– Да. У него есть что-то от тебя, но мне все-таки кажется, что он больше похож на Франческу.

– Ну, это же ты у нас физиономист.

– Он продолжает ту же работу?

– Да. Переводчик высокого уровня.

– Ты говорил мне, что он прекрасно говорит на семи языках.

– Да, особенно на русском. Кажется, теперь он очень востребован.

– Он тебя превзошел. Ты говоришь на пяти.

– Превзошел.

Два друга помолчали немного. Ромео время от времени тихонько вздрагивал и скулил – ему что-то снилось.

– Завтра съездим в Центр.

– О’кей.

– На случай, если чего-то будет не хватать, потому что в воскресенье трудно что-либо найти.

– Конечно.

– Знаешь, – продолжал Эмиль, – Роз – королева диаспоры, вернее, она ею стала.

– Сколько ей лет?

– Сороковник, но выглядит что надо.

– Она из Еревана?

– Да, акцент выдает. Приехала лет десять назад вместе с пожилой матерью, много пережившей, которая умерла год спустя.

Микаэль смотрел на него из-под тяжелых от усталости век.

– Потом вышла замуж за Акопа Бедикяна, он тоже из Еревана, но давно живет в Торонто. У него уже была своя фирма по пошиву одежды, но с ее приездом, а она женщина напористая, им удалось максимально раскрутиться. Это она все решает. Создает модели одежды, контролирует создание выкроек, выбирает цвета. Этим летом ей посвятили статью в «People’s Magazine», в воскресном приложении. «Сбывшаяся канадская мечта» называлась, с фотографиями госпожи в ее имении Форест Хиллс. Понимаешь?

– Счастливая. А вы друзья?

– Нет. Я бы сказал, знакомые.

– Тогда почему она позвонила тебе домой и в такой поздний час?

– Ну, весной, когда они переехали в этот свой замок Форест Хиллс, она попросила меня ангажировать известного тенора для праздника новоселья. Я ей помог, вот и все. Вероятно, она поздно узнала о моем дне рождения, но все равно захотела поздравить. Она очень щепетильна в этикете, – добавил он.

Микаэль постарался подавить зевоту.

– Пойдем спать, Азнавур, я начинаю чувствовать тяжесть перелета.

– Это тебя года тяготят, Бакунин, – пошутил друг, и они рассмеялись.

21

– Спасибо, спасибо, – благодарил Микаэль, стараясь жестом унять аплодисменты. – Эмиль преувеличенно красиво представил меня. Но я его понимаю, – продолжал он, повернувшись к другу, который как раз занимал место в первом ряду партера, – это он мне льстит, чтобы я не выдал секреты из нашей жизни в колледже.

В партере засмеялись.

– Спасибо еще раз.

В этот воскресный вечер зал Культурного центра Торонто был полон зрителей. Даже коридоры были забиты теми, кто не нашел свободного места и был вынужден стоять. В мероприятии принимали участие все известные представители армянской диаспоры в Канаде, а также гости из Соединенных Штатов и посланники Североамериканской апостольской церкви. Заместитель мэра сидел рядом с архимандритом, отцом Гевондом, прилетевшим из Нью-Йорка по такому случаю.

Голос Микаэля, сильный и чистый, перекрывал аплодисменты, которые то и дело взрывались в зале.

– Но если подумать, не знаю, право, что скучнее, рассказы из нашей молодости или речь, которую я собираюсь произнести.

Снова аплодисменты и смех в зале.

– Я прилетел позавчера в эту прекрасную страну, сейчас немного одуревший от джетлага, еще не пришел в себя окончательно, и, если кто-то спросит у меня, который час, я отвечу: как минимум два часа ночи. Так что будьте снисходительны, если находите, что у меня вид человека, которого только что подняли с постели.

– Браво! – крикнули из партера и засмеялись.

– Не так давно в Париже, – продолжал Микаэль более серьезным тоном, – я познакомился с одним маленьким мальчиком, – и он показал рукой рост мальчика на уровне своего бедра. – «Привет! – сказал я ему по-армянски. – Как тебя зовут?» Для меня было естественным говорить с ним на нашем языке, тем более что мы находились в Армянском культурном центре. И знаете, что он мне ответил? «Je m’appelle Armén, mais je ne parle pas l’arménien».

Микаэль помолчал несколько секунд, дав возможность людям в зале понять смысл сказанного. В зале стояла тишина.

– Да, господа, этот мальчик сказал мне: «Меня зовут Армен, но я не говорю по-армянски». Тогда я спросил его: «Почему?» И он ответил: «Потому что в Париже больше нет армянской школы». Этот мальчик не говорит на родном языке, хотя и носит имя, которое связывает его с исторической родиной, только потому, что во французской столице нет больше школы для армян… – Он прервался на мгновение и затем повторил, скандируя каждое слово: – Нет больше школы для армян!

В зале зааплодировали.

– Я, – воскликнул Микаэль, приложив руку к груди, – получил аттестат зрелости в колледже мхитаристов в Венеции. Признаться, не знаю, кем бы я был, какого человека вы лицезрели бы перед собой сегодня вечером, если бы я не окончил это легендарное заведение. Меня воспитали педагоги, чьи наставления я до сих пор помню, и я несу в себе знания литературы, поэзии, музыки моего народа. Этим ни с чем не сравнимым духовным богатством я обязан отцам-мхитаристам, тем усилиям, которые они приложили, чтобы привить мне то, что каждый молодой человек должен чувствовать: гордость от принадлежности к своему народу. И эту ценность, дорогие друзья, мы постепенно теряем, – добавил он, качая головой.

Послышались вздохи и бормотание, но Микаэль продолжал с решимостью:

– Наши дети подвергаются новому геноциду, «белому» уничтожению. Оно бескровно, не переполнено страданиями, в нем нет зримого врага, в нем нет даже турок, которые нападали бы на них. Но, несмотря на это, результат получается тот же – исчезновение, уничтожение армянского народа. Сегодня, к сожалению, над нашими головами висит дамоклов меч. Нашему выживанию, нашей самобытности угрожает острый клинок, который держится буквально на конском волоске. – И он поднял голову, будто искал меч, о котором говорил.

– Лопнет ли этот конский волосок или нет, зависит от нашего сознания, от нашего желания.

Азнавур вздрогнул. Ему было неловко поддаваться чувствам, но он растрогался, как мальчишка, от речи друга. Было в Микаэле нечто такое – он почувствовал это уже давно, – что делало его особенным, когда он выступал перед аудиторией. Врожденный дар, способность зажигать и потрясать своих слушателей.

– Мы не можем позволить, чтобы это произошло. Мы должны действовать! Немедленно! – восклицал его друг, перекрывая взрыв аплодисментов в зале.

– Колледж «Мурат-Рафаэль» закрывается. Моя, наша школа, школа наших отцов, наших детей корчится в агонии, – продолжал он, пронизывая взглядом публику. – Поможем ей! Уильям Сароян, известный писатель, которого все мы прекрасно знаем, был поражен в момент, когда вошел в стены колледжа. «Это подлинный храм армянской культуры», – сказал он, чувствуя, как только он один мог чувствовать, сущность этого места.

Так поддержим же этот храм, пока он не рухнул! Поможем из любви ко всем тем писателям, философам и ученым, которым колледж «Мурат-Рафаэль» предоставил наилучшие возможности проявить свой талант. Поможем ему в память о тех апостолах, что несли в мир простую, но главную мысль: несмотря ни на что, мы, армяне, еще существуем.

Собравшиеся слушали Микаэля как завороженные, более пятисот человек затаили дыхание в почтении и волнении.

– А теперь, дорогие айренагиз, я бы хотел завершить свое выступление строками одного из наших самых известных поэтов и тоже, кстати, выпускника венецианского колледжа, Даниела Варужана. Его стихи сопровождали меня с самых юных лет, учили меня любви и надежде. Я посвящаю их вам от всего сердца.

Микаэль приблизился на несколько шагов к краю сцены, отойдя от пюпитра. Он застегнул пиджак, выпрямился и начал:

Взволнованные овации покрыли последние слова Микаэля. Это был триумф.

– Бакунин!

Мужчина атлетического телосложения, уже немолодой, звал его из толпы у буфета. У него были взъерошенные, местами выгоревшие на солнце волосы. Поверх костюма для игры в гольф был надет френч цвета хаки, который был ему заметно мал.

Микаэль сжал бокал, который держал в руке, стараясь понять в окружавшей его суматохе, кто этот тип. Люди окружили его, желая познакомиться с ним лично, поблагодарить за отличное выступление, обменяться мнениями о будущем армянской диаспоры.

– Я привез тебе подарок, – шепнул ему кто-то на ухо. Это был незнакомец, который пробрался к нему, расталкивая толпу.

Микаэль вздрогнул от неожиданности и посмотрел на мужчину с удивлением и любопытством.

Первое, что он узнал, был дерзкий взгляд, почти вызывающий, который даже время не смягчило.

– Дик?

– Твой френч… – пробормотал тот, пока с трудом снимал куртку. – Черт, он всегда был мне тесен, – сказал он, справившись наконец с френчем.

Микаэль заметил легкое дрожание в его руке и уязвимость во взгляде, которую Дик всегда умело скрывал за повадками хулигана. Он даже не взглянул на френч и крепко обнял друга.

– Да, правда, и мне тебя очень не хватало, – сказал он.

Азнавур стоял в нескольких шагах от них, заметно растроганный, и, когда увидел, что Микаэль заметил его, тут же скрылся в толпе. В веселой праздничной толпе, пребывавшей в полном неведении о том маленьком чуде, которое здесь только что свершилось.

– Ты знал и ничего мне не сказал!

– Он позвонил мне всего пару часов назад из аэропорта Детройта и сказал, что прилетает, – оправдывался Эмиль.

Три друга уединились в сторонке и болтали, возбужденные встречей спустя много лет.

– Спасибо, что приехал, – сказал Микаэль Дику.

– Ну, рано или поздно я должен был вернуть тебе этот френч.

– Надеюсь, он принес тебе удачу, – добавил Микаэль.

– Да, у меня хорошая работа и двое замечательных детей, мальчик и девочка.

– Перед тобой президент гольф-клуба Детройта, а точнее, страшный бизнесмен.

– И подумать только, что его звали «вор»… – пошутил Микаэль.

Три друга засмеялись.

– Я узнал, что у тебя есть сын.

– Да, Томмазо.

– Сколько лет?

– Тридцать семь… Да, тридцать семь, – ответил Микаэль.

– Вот повезло, а мне еще долго ждать, пока мои повзрослеют, – заметил Дик.

– Да он всегда был ранним, – отозвался Азнавур.

– Знаешь, вот когда ты выступал сейчас, то сказал одну фразу, которая меня глубоко тронула. Что-то вроде «я сформировался как личность благодаря наставлениям, которые получил в этой школе». Я с тобой полностью согласен. Я сам, хоть и оказался дезертиром, считаю себя осененным печатью отцов-мхитаристов.

– Что верно, то верно, ты больше никогда не крал, – кивнул Азнавур, которого всегда немного раздражали разговоры о колледже.

– Туше! – воскликнул Микаэль.

– Знаешь, почему в тот вечер я украл твой плащ? – продолжал Дик невозмутимо.

– Ну, я всегда думал, что у тебя просто не оказалось ничего другого под рукой, чтобы защититься от ливня, – ответил Микаэль, пожав плечами.

Его друг улыбнулся.

– Ошибаешься, причина была в другом. Я знал, что мне придется нелегко, что у меня было мало шансов, и тогда я взял его как амулет. Я всегда считал тебя хорошим парнем, чистым ангелом, сошедшим на Землю. Мне нужно было чувствовать, что ты рядом со мной, так или иначе.

Микаэль мельком взглянул на френч, который держал в руке.

– Знаешь, я думаю, что теперь он твой, – сказал, накинув его на плечи Дика.

– Он прав, – согласился Азнавур, – и потом, этот френч тебе больше идет.

И три друга снова засмеялись.

– Эмиль, – вдруг позвал женский голос, хриплый и решительный, который Микаэль сразу же узнал.

– Роз! – воскликнул Азнавур, направившись к ней и обняв вежливо, но формально. – Как поживаешь? Идем, я представлю тебя моему другу Микаэлю.

– Извини, – оправдывалась она, протягивая руку Микаэлю, – но я приехала, когда в зале уже выключили свет, и не смогла поприветствовать тебя раньше.

Микаэль сразу заметил необыкновенный цвет ее глаз: тимьяновый мед, освещенный солнцем. Странно, но таким же был и аромат, исходящий от нее. У Роз была очень светлая кожа и полные блестящие алые губы. Длинные, до плеч, прямые волосы были такие черные, что, казалось, отсвечивали темно-синим блеском. Она была высокая и стройная, с узкими бедрами, которые лишь подчеркивали полную грудь, выглядывавшую из декольте.

– Как поживаешь, Роз? – спросил Микаэль, не в силах оторвать от нее взгляда.

– Теперь лучше, но раньше, там, в зале, – она сделала жест рукой в сторону, – я так резко почувствовала собственное ничтожество. Каждое твое слово было, как стрела, направленная в сердце, я чуть не расплакалась.

– Да, ты права, – вмешался Дик. – О, извини, я – Дикран Самуэлян из Детройта, – представился он.

– Роз Бедикян.

– Знаю, я недавно читал статью о тебе.

Женщина улыбнулась.

– И тогда я спросила себя, – продолжила она, – какой смысл быть армянами, если мы не будем бороться все вместе, чтобы сохранить нашу культуру и нашу общую память. Твоя борьба, дорогой Микаэль, это и моя борьба тоже, наша общая борьба, и я хочу помочь тебе.

Азнавур бросил беглый взгляд на друга, который не проронил ни слова, лишь слабо улыбаясь.

– Я решила организовать прием у себя дома для сбора средств. Я уже переговорила с Акопом, моим мужем. Он приносит извинения, что не смог приехать: один из наших детей, Торос, болеет, и у него высокая температура.

– Сколько у тебя детей? – спросил Микаэль.

– Двое. Ты познакомишься с ними на приеме. Эмиль, ты поможешь мне его организовать? Я уверена, что все должны внести свою лепту, независимо от того, армяне они или нет. Колледж – это учебное заведение высокого международного культурного уровня, достаточно открыть любой путеводитель.

– Прекрасная идея! – воскликнул Азнавур.

– Мне очень понравилось, как ты цитировал Сарояна, дорогой Микаэль: храм армянской культуры. Он великий, он мастер. Книга «Отважный молодой человек на летающей трапеции» всегда была моей любимой. И для моей семьи тоже. Она была книгой моего детства, не слишком счастливого. – Голос ее дрогнул, но она постаралась скрыть это, кашлянув. – Извините, я тут попробовала боерек, и, вероятно, какая-то крошка застряла в горле, – сказала она и снова улыбнулась.

Дик взял бокал вина с подноса у проходившего мимо официанта и протянул ей.

– Никакого алкоголя, – ответила она, отклонив бокал рукой, и на ее безымянном пальце сверкнул крупный изумруд.

Микаэль рассматривал ее одежду. На ней было зеленое платье простого покроя, чуть выше колена, и замшевые балетки того же цвета.

– Я думаю устроить прием в следующую пятницу. Знаю, что ты уезжаешь в воскресенье, – продолжила Роз, обращаясь к Микаэлю.

– Спасибо, мне кажется, это отличная идея.

– В пятницу будет немного проблематично, у меня концерт группы, – вмешался Азнавур.

– Ну, тогда сделайте прием в субботу, – посоветовал Дик, потягивая вино из бокала.

Роз покачала головой.

– Это невозможно, пятница – самый подходящий день, я хочу пригласить людей, которые обычно на выходные уезжают в свои коттеджи на озера.

Друзья растерянно переглянулись.

– Тогда нам не остается ничего другого, только пятница, – сказал Микаэль тоном, в котором сквозила ироничная нотка.

– О’кей, – сдался Азнавур, – пусть будет пятница. В сущности, тебе, Роз, не нужно мое присутствие, достаточно присутствие нашего заклинателя, – сказал он, обняв за плечи друга.

Роз улыбнулась, довольная, демонстрируя щелочку между передними зубами: дефект, который делал ее еще обаятельнее и необычнее.

Было уже десять вечера, и Культурный центр почти опустел.

Микаэль еще долго болтал со своими соотечественниками. Молодые и старые звали его просто для того, чтобы обменяться парой слов. У каждого была своя история, которой хотелось поделиться с ним. Некоторые были выходцами из Ирана, уехавшими оттуда после падения режима шаха, другие приехали из Ливана, растерзанного бесконечными войнами, иные – из Турции, которой больше нельзя было доверять, многие – из Сирии, где тоже нельзя было ожидать ничего хорошего. Но большинство были выходцами из Армении.

Советский Союз уже несколько лет подавал признаки разложения, и реформы, названные «перестройкой» и «гласностью», привели к его окончательному распаду. Небольшие прибалтийские республики, входившие в состав Союза, выдвинули притязания на независимость, и заявление о суверенитете со стороны Армении было уже неизбежным. Политическая нестабильность и экономическая неопределенность, которые царили в стране, вызвали поток иммиграции в Северную Америку, и Канада была вожделенной целью.

– Шестнадцать тысяч двести долларов, – объявил Азнавур, садясь рядом с Микаэлем.

– Что-то около тринадцати тысяч настоящих долларов, то есть американских, – уточнил Дик, потягивая уже второй бокал вина.

– Нет, мы их уже конвертировали в американские доллары, – поправила Дом, заметно уставшая от всей этой регистрации пожертвований.

– Они будут уже на счету колледжа, когда ты вернешься, я отправлю тебе по факсу все данные, – добавил Азнавур.

– Спасибо вам за все, вы все были очень щедры. – Микаэль встал и сделал легкий поклон.

– Что они будут делать с такой суммой? Не думаю, что она может их спасти, – сказал задумчиво Дик.

– Нет, но это начало. И важное начало, потому что привлекает всю диаспору, внушает доверие, разжигает пламя, возбуждает интерес, который уже едва теплился, в отношении колледжа.

– Я согласен с Микаэлем, самое сложное – это восстановить доверие, – заметила Дом.

– Па! – позвал Матиас. Он прибежал, запыхавшийся, в компании друга.

– Да?

– Гаро и я должны обязательно попасть на «Нирвану» в пятницу.

– Это невозможно.

– Ну, па, сделай нам такое одолжение!

– Барон Мегоян, прошу вас, это мои кумиры, – взмолился друг, стройный юноша с длинными до плеч волосами, одетый в джинсы, разорванные в нескольких местах и с бахромой в разрезе посередине штанины, из которого торчало костлявое колено.

– Вы слишком маленькие, вам нельзя.

– Да нет же, не в зале, мы могли бы остаться с тобой в бэкстейдже.

– Нопе. – Азнавур был непреклонен.

– Прошу тебя, па.

– Послушай, Матиас, у тебя есть еще целая неделя, чтобы убедить твоего отца, – вмешалась Дом. – Милый, мы возвращаемся домой, я сама выгуляю Ромео, – добавила она, ища в сумочке ключи от машины.

Потом она вышла из зала вместе с двумя мальчиками, но спустя некоторое время на пороге снова возник Гаро.

– Господин Делалян, отличная речь, – сказал он, подняв большой палец. – Но вы забыли сказать, что первая школа – это семья, я выучил армянский дома.

Микаэль собрался было ответить ему, но парнишка уже исчез.

– Их не обманешь, а? – подтрунил над ним Дик.

Микаэль покачал головой.

– Эта сегодняшняя молодежь… – проворчал Азнавур.

– Переходный возраст – ужасная вещь, вон на моих смотрю… – добавил Дик.

– Представляете, Матиас хочет стать рок-звездой.

– И ты будешь возить его по всему свету, как отец Джексона, – пошутил Дик.

– Ну, Эмиль вообще-то хорошо смотрелся с африканскими завитушками, ты что, не помнишь? – засмеялся Микаэль.

– Мои вообще не знают, чего хотят, только веселье на уме, – пожаловался Дик.

– Да уж, – вздохнул Эмиль.

– Тут нужен был бы Волк… – сказал Микаэль, улыбаясь.

– Бакунину повезло, он получил сына уже взрослого, – бросил Дик.

– Ну, если хочешь знать, – ответил Микаэль, – это было не так-то просто. Я предпочел бы видеть, как он растет.

– Это минное поле… – предупредил Азнавур.

– Нет, больше нет, – заверил его Микаэль, поправив длинные седые волосы. – Я уже давно признался себе, что это мое поражение.

Два друга смущенно опустили глаза, признание Микаэля было таким искренним, что они почувствовали себя неловко.

– Хорошо, что ты заговорил об этом, я хочу разделить с вами свой опыт. Вы ведь мои друзья.

– Нет, я не хочу этого слышать, – возразил Азнавур.

– Не будь говнюком. Если он хочет… Мы здесь одни, посмотри, вокруг ни души.

– Ну хорошо, – вздохнул Эмиль, – но только если вы мне позволите закурить сигару, – пробормотал он и полез в карман пиджака.

– Итак, ровно… – начал Микаэль, быстро подсчитав в уме, – семь с половиной лет назад, второго февраля 1984 года, в магазине зазвенел входной колокольчик. Было почти два часа дня, и это было странно: клиент пришел в такое время, когда у нас был обеденный перерыв. Но, как вы говорите, business is business, и я пошел открывать, удивленный и немного раздраженный. Я вгляделся в витрину и увидел молодого мужчину, который терпеливо ждал на ступеньках магазина. Я уже хотел было проигнорировать его, когда он снова позвонил.

«Кто этот надоеда?» – подумалось мне.

– Что вам угодно? – сказал я, чуть приоткрыв дверь. Молодой человек помолчал несколько секунд, и мне показалось, что он изучает меня в щелку. – Магазин закрыт, – предупредил я и хотел закрыть дверь.

– Простите, вы синьор Делалян? Микаэль Делалян? – заговорил он наконец.

– Да.

– Простите за беспокойство, но я не в магазин пришел, на самом деле… я пришел к вам.

Я внимательнее рассмотрел его: ему было не более тридцати лет, правильные черты лица, стройный, одет хорошо, без напускной элегантности.

– У меня не так много времени. Если дело займет несколько минут, то прошу, проходите, – ответил я и распахнул дверь.

«Наверняка какой-нибудь журналист из районной газетки», – подумал я, учитывая, что как раз в то время с успехом вышла моя первая книга.

Мы устроились в кабинете, надо сказать, это просто уголок в магазине, куда я поставил письменный стол, который привез из монастыря Гегард в Армении.

– Я слушаю вас, дорогой синьор?..

– Меня зовут Томмазо, – представился молодой человек, ничего не добавив и разглядывая мебель и старинные предметы, пока не остановился наконец на почерневшей от времени иконе, висевшей на стене. Казалось, он искал у нее поддержки, чтобы продолжить разговор.

– Вы хотите поговорить о моей книге? – спросил я его.

– Нет, синьор, хотя я ее прочитал и она мне очень понравилась, но я не могу комментировать, поскольку я тут необъективен.

– Как это понимать? – спросил я.

– Видите ли, мне понадобилось несколько лет, чтобы решить: стоит прийти сюда и познакомиться с вами или нет, – ответил он.

– Послушайте, Томмазо, не томите, переходите к главному, ко мне скоро должны прийти клиенты, – сказал я уже несколько раздраженно.

Молодой человек нервно заерзал на стуле.

– Сегодня – мой день рождения, – пробормотал он, – я родился ровно тридцать лет назад, в 1954 году. – Я слушал его в растерянности. – Я обещал себе сделать необычный подарок в этом году, все-таки тридцать лет – это важная веха… Нечто такое, о чем я мечтал уже давно, но все не решался сделать.

Его голос, глубокий, мягкий, искренний, иногда подернутый легкой грустью, произвел на меня впечатление. Потом я заметил, как его глаза сверкнули, как множество янтарных брызг, и сердце мое екнуло. Это было не прозрение и даже не подозрение, а просто далекая схожесть с одним взглядом, который я похоронил в своей памяти.

– Моя мать говорила, что это вы познакомили ее с кока-колой, а также с классической литературой и великими музыкантами. Но самое главное, вы научили ее быть самой собой, несмотря на запреты и табу тогдашнего воспитания, и отстаивать свое мнение, даже если никто не принимал его всерьез. И еще она рассказывала мне… – Томмазо прервался, но я продолжал смотреть на него с пониманием и волнением. – Она говорила мне еще, – сказал он наконец, почти перейдя на шепот, – что вы были ее ангелом, ее архангелом Михаилом… Что было время, когда ее сердце билось только для вас, и что она была вам благодарна, потому что вы сделали ей самый большой подарок, какой только мужчина может сделать женщине, – вы подарили ей свою любовь вместе с сыном.

Затем Томмазо поднялся и встал напротив меня. Я был так потрясен, что мне пришлось опереться на стол, чтобы удержаться на ногах. Я подошел к нему почти вплотную, желая обнять его и попросить прощения. Но я не смог.

– Что ты хочешь сказать? – пробормотал я.

Томмазо улыбнулся, и это была улыбка облегчения.

– Если моя мать, Франческа, рассказала мне правду, думаю, что вы – мой отец.

И наконец меня отпустило, я последовал инстинкту и крепко обнял его.

И должен вам сказать, друзья мои, что в этот момент я почувствовал в магазине забытый волшебный запах: аромат апельсиновых цветов. Аромат моей Франчески.

22

– Что за тип этот Делалян, который тебе так нравится?

Акоп Бедикян сидел в зале заседаний фирмы «Rose & Co». В то утро ему потребовалось на одевание больше времени, чем обычно. Приезжали американцы, с которыми намечалась крупная сделка, и он хотел произвести хорошее впечатление.

– Весьма обаятелен, – ответила Роз, разглядывая журнальные вырезки в book для презентации.

– Как на обложках своих книг?

Жена подняла глаза и уставилась на него с лукавой улыбкой.

– Даже больше, – провоцировала она его, – он очень sexy с такими длинными седыми волосами, – добавила она, моргнув своими прекрасными медовыми глазами.

Акоп поправил узел галстука, и Роз внимательно его осмотрела: в костюме из гризайля, в белой рубашке с запонками и узких парадных туфлях ее муж походил на английского лорда. «Идеально, даже чересчур, – подумала она. – В настоящей элегантности всегда есть что-то небрежное».

Она встала и приблизилась к Акопу, обойдя стеклянный стол.

Он поставил свою чашечку кофе.

– Какая ты красивая… – прошептал он с искренним восхищением и любовью.

Роз остановилась и оперлась коленями в его вращающееся кресло. Акоп протянул руку, обхватил ее бедра и прижал к себе, ласково погладив их ладонью. Жест почти незаметный, но она вздрогнула от удовольствия.

– Как думаешь, они сразу подпишут бумаги, если увидят, как мы занимаемся любовью на столе? – пошутила она.

– Мы можем вернуться в офис и закрыться на ключ, они все равно раньше чем через полчаса не приедут.

– Только полчаса? – пошутила она, приподняв брови. Потом отодвинулась от мужа и села рядом. – В пятницу вечером… хочу сделать все стильно, – сказала она, сжав его руку, лежавшую на столе.

– Yes, maàm, – обнадежил он ее, – Лью-хо обзвонила каждого из «Золотой телефонной книги». Некоторые уже ответили согласием.

– Лучше, если я все-таки проверю сама, вместе с Лью.

Хоть она и не сомневалась в эффективности кантонской секретарши, Роз хотела лично проследить за приготовлениями к приему – она придавала ему слишком большое значение.

– Отчего вся эта суматоха из-за какого-то колледжа по ту сторону океана?

Роз встала и подошла к окну. Она боялась высоты, но все равно время от времени смотрела вниз с двадцать третьего этажа, на котором располагались офисные помещения их фирмы. Ее психоаналитик объяснил, что она делает это, чтобы напоминать себе, каких высот достигла. Ерунда: на самом деле ей всегда нравилось бросать себе вызов, преодолевать свои страхи и слабости.

– Все-таки это место стоит каждого доллара, который мы за него платим! – воскликнула она перед захватывающим дух видом.

– Ты не ответила на мой вопрос.

Она повернулась, отбросив волосы, стянутые в хвост, и Акоп заметил искорку, блеснувшую в ее взгляде: когда он видел ее такой, то знал, что она не отступит.

– Потому что Делалян меня убедил. Такой ответ тебя удовлетворит?

Он улыбнулся: это было предложение выложить карты на стол.

За десять лет супружеской жизни Роз поняла, что искренность в отношениях была главным и необходимым условием, поэтому сдалась.

– Ну хорошо, – сказала она, – ты помнишь Маклиана?

– Эдварда Маклиана? Журналиста?

Телефон в зале заседаний зазвонил.

– Я отвечу, – сказала она и подняла трубку. – Спасибо, Лью, передай мне его… Алло? – Она слушала некоторое время, потом губами, не произнося ни звука, дала понять мужу: «Гонконг». Тот посмотрел на часы и скривился: казалось, китайцы никогда не прерывались на отдых.

– Послушайте, Чан, я готова посмотреть товар. Когда, вы говорите, он прибудет? О’кей, вот что мы сделаем: я проверю все образцы до одного. Если цвет, как вы утверждаете, приближается к фиолетовому, мы поговорим об этом. В противном случае отправлю вам все обратно. Я специально ездила туда лично, чтобы проверить возможность получения этого оттенка. Я не люблю сюрпризов, понятно?

Акоп услышал, как на другом конце провода голос просил о чем-то. Роз озорно подмигнула ему.

– Сделаем в полцены. Если вы мне снизите цену вдвое, я возьму все прямо сейчас, – отрезала она. – О’кей, об остальном переговорите с Лью. Спасибо, до скорого! – завершила она разговор и повесила трубку.

– А если не подойдет? Если все хуже некуда? – подначил ее Акоп.

– Кто согласен получать за свою работу полцены, согласится и на четверть. В крайнем случае не будем этикетировать, продадим на рынках, посмотрим, словом, – ответила она решительно, слегка зардевшись.

Муж покачал головой.

– Делай, как знаешь. Что ты говорила мне о Маклиане?

Роз посмотрела на него задумчиво.

– Маклиан? Ах, да. В последнем интервью «People’s» он задал мне вопрос off the record. «Это очень деликатный вопрос, миссис, – сказал он. – Правда, что у вас было несчастное детство, что ваша семья была разбита? Что ваш отец был сослан в Сибирь?» – Роз прервалась, будто ей не хватало духа продолжать.

– И что? – спросил Акоп. – Поэтому ты хочешь помочь Делаляну?

– И поэтому тоже, но не только. Я уверена, что сегодня недостаточно быть богатыми. Напротив, думаю, что деньги должны служить для того, чтобы можно было стать… не знаю, художником, философом, писателем, меценатом… Словом, человеком, которого уважают за то, что он есть, а не за то, сколько у него есть.

Акоп слушал ее несколько растерянно.

– Я хочу сказать, что быть богатым, только богатым, – это не… комильфо, – обобщила она. – Даже напротив, – решила она уточнить, – это вульгарно.

– Да ты что! – воскликнул Акоп ехидно.

Роз повернулась к нему спиной, и он перестал смеяться.

– Знаешь, в тот день я хотела ответить Маклиану: «Да, дорогой Эдвард. И я борюсь в первых рядах, чтобы этого больше не повторилось, чтобы не было больше разрушенных семей на моей родине. И с этой целью я создала фонд «Rose Foundation», чтобы конкретно помогать тем людям в моей Армении, кто нуждается в помощи и кто борется за ее независимость от России. Видите, какая благородная цель. А теперь напишите это».

– Любимая, ты вне себя.

Она резко повернулась и продолжала, подняв указательный палец:

– Людям все равно, есть ли у тебя крупный счет в банке. Чтобы тобой восхищались, они должны знать, что ты делаешь с этими деньгами, куда ты их инвестируешь, с какой целью. А потом уж любой Маклиан сможет писать длинные душещипательные статейки, которые сделают благородным какой бы то ни было наш поступок. И если кто-нибудь вдруг усомнится в легитимности наших доходов, потому что мы эксплуатируем страны третьего мира и все такое прочее, мы будем уже неприкосновенны.

– А колледж-то тут при чем?

– Это только начало. Я хочу связать свое имя со значимым и благородным делом. И не забывай, что это было одно из самых престижных армянских учебных заведений, в котором учились выдающиеся люди, ставшие известными потом во всем мире.

Акоп задумался над тем, что говорила ему жена.

– Иными словами, получается: не хочу только золото, но хочу еще и славу, – заговорщически подмигнул он ей.

Роз всегда удивляла его, с самого первого дня их знакомства. Эту женщину, уже не молоденькую, он встретил в Культурном центре, как и множество других беженцев из советской Армении. Благодаря новому закону, принятому при президенте Рейгане, в тот год, 1980-й, десятки тысяч армянских беженцев «причалили к берегам» Соединенных Штатов. Часть из них решила переселиться в соседнюю Канаду.

Это была высокая стройная женщина с гордой осанкой. Весь ее вид говорил, что она не удостоит тебя даже взглядом, если только ты не принц или магнат. «Кто это?» – шептались члены диаспоры, когда она проходила мимо, но на этот вопрос никто не мог ответить исчерпывающе. Знали только, что ее зовут Роз, уже само по себе странное имя для армянки, и что она приехала из Еревана с пожилой больной матерью.

Первый раз они обменялись двумя словами в Центре, на маленькой кухне, где стояли автоматы по раздаче напитков и легких закусок в пакетиках. Акоп открыл дверь и увидел Роз, которая искала в сумочке монетки для автомата. Она даже не подняла глаз, чтобы посмотреть, кто вошел.

– Привет, – сказал Акоп.

– Привет, – ответила Роз, пересчитывая монетки.

– Мы тут встречались уже пару раз, – продолжал он.

Она просто кивнула головой.

– Меня зовут Акоп, – представился он, – и я знаю, что тебя зовут Роз.

Она медленно подняла глаза. Акоп сглотнул: это было все равно что смотреть в море золотившейся ржи.

– У тебя есть полдоллара? – спросила она с невозмутимым видом.

– Да, должно быть, есть где-то, – ответил он, пока думал, что сейчас вот-вот потеряет сознание. Он достал единственную монету из кармана в надежде, что ее хватит на то, чтобы купить напитки для двоих. – Что ты будешь? Я угощаю.

– Перье, спасибо, – сказала она, заказав самую дорогую воду, что была в автомате.

Пока утоляли жажду, прислонившись к автомату, постепенно разговорились.

– Ты тоже из Еревана?

– Да, что, так слышно? – спросил он, покраснев.

– Немного. Что ты здесь делаешь?

– У меня маленькое дело по пошиву одежды.

Роз изменилась в лице.

– Правда? А я окончила швейный техникум и создаю модели одежды.

– Модельер?

– Вот именно.

– А где ты работаешь?

Она пожала плечами.

– В данное время работаю секретаршей в фирме по импорту-экспорту. Им нужен был кто-то, кто говорит по-русски.

– Ты живешь здесь поблизости?

– В Скарборо, – сказала она, имея в виду северный квартал города, в котором массово проживали беженцы из-за скромной арендной платы. – В двухкомнатной квартирке, моя мать и я.

Акоп присмотрелся к одежде Роз. «Как одевается модельер?» – подумал он и с удивлением отметил, что просто: длинная широкая трикотажная юбка, хлопчатобумажная блузка без рукавов, спортивные туфли на низком каблуке. Она была решительно против модных веяний, в отличие от других беженок, которые предпочитали пышный, даже помпезный стиль. Казалось, что Роз хочет заявить ясно и четко: «Прошу вас, не обращайте на меня внимания или хотя бы старайтесь».

– А ты?

– О, извини. В центре, на Янг-стрит. Живу один.

– Отлично, – сказала она, поставив бутылку. Потом выпрямилась и слабо улыбнулась ему, показав щербинку между зубов.

– Может, мы сможем… – пробормотал Акоп еле слышно, совершенно растерявшись от влечения, которое испытывал к этой женщине, такой необыкновенной.

– Что?

Он достал из заднего кармана джинсов визитную карточку.

– Это номера моих телефонов, – сказал он, протягивая ей карточку, – нижний – номер моей фирмы.

– «Smart Clothes»?

– Да.

– Смешное название, – сказала она с легкой укоризной.

– Тебе не нравится?

– Мне кажется, оно не слишком коммерческое.

– Да, я недолго над ним задумывался. Давай обсудим, если хочешь.

– О’кей! В какие дни ты наиболее свободен?

– В понедельник вечером?

– Хорошо, – ответила Роз и засунула визитную карточку в кармашек блузки.

Она позвонила в следующий понедельник:

– Хочешь пропустить стаканчик в Йорквилле? – И когда Акоп, запыхавшийся, примчался на свидание, он заметил у нее под мышкой картонную папку.

Потом, когда она стала его женой, и еще много лет спустя Акоп часто спрашивал себя, почему она позвала его на то свидание. Потому ли, что действительно хотела вновь увидеть, или это был просто повод, чтобы показать ему свой book, полный набросков и рисунков? Выполненные в интересной манере и оригинальном стиле, они могли составить целую коллекцию одежды.

Бар «Bemelman’s» в самом центре Торонто был любимым заведением деятелей шоу-бизнеса, а также многих политиков и деловых людей. Интерьер в отличном нью-йоркском стиле был вечно погружен в полутьму. Большая стойка с отделкой латунью, черные лакированные столы и стулья, старые зеркала на стенах и множество обаятельных официантов сплошь в ослепительно белых рубашках и черных брюках – все привлекало посетителей.

– Во сколько ты мне обходишься, Бакунин! – пошутил Азнавур, обняв его за плечи.

Они только что вошли, и красивая девушка азиатского происхождения сразу же подошла к ним.

– Вы забронировали?

– Да. Мегоян, столик на троих.

– О, конечно! – воскликнула она. – Вы ожидаете Биг Лучано.

– Тс-с-с, – пошутил Азнавур, приложив палец к губам. – Никто не должен об этом знать.

Девушка засмеялась.

– Прошу вас, идите за мной, – сказала она, взяв меню.

Они устроились в дальнем углу, самом темном в помещении. Из колонок доносился голос Мэрилин Монро: «I wanna be loved by you».

– Хочу поблагодарить тебя, – шепнул Микаэль.

– Dudu, bidù, – пропел Азнавур мелодию синхронно с голосом Мэрилин.

– Я не шучу, слышишь?

– Это всего лишь заслуга Дом. Это она позвала его, а главное, смогла уговорить прийти сюда без его менеджера.

– Дом идеальна.

– Она не идеальна, она идеальна для меня.

– Эта фраза…

– Да, я украл ее у тебя. Теперь-то могу себе позволить признаться в этом. Прошло почти сорок лет!

– Ну, я тогда ошибался.

– Да ты просто не дал Франческе возможность доказать тебе это!

Микаэль опустил голову.

– Я переживал тогда сумбурный период, и потом, мне было всего пятнадцать лет… – пробормотал он.

– Ты мог еще все восполнить, все-таки у вас сын. Почему ты не попытался?

– Когда я узнал о Томмазо, было уже слишком поздно. Мы стали чужими людьми.

– Люди меняются, и чувства тоже. – Азнавур откинулся на спинку стула и снял кепку. – Если хочешь знать, когда ты стал встречаться с Франческой, я очень переживал, ревновал тебя, нашу дружбу, и не хотел делить тебя ни с кем. Мне тоже было пятнадцать лет, и я должен был еще многому научиться.

– В котором часу у нас назначено? – спросил Микаэль, пытаясь сменить тему.

– Потом я увидел, что Франческа положительно влияет на тебя, успокаивает неугомонную часть твоей души, темную, мучающуюся, и тогда я принял ее, – продолжил Эмиль, не замечая попытки друга. – А когда узнал, что у вас была ночь любви, признаюсь тебе, я плакал. Мой друг стал мужчиной, сказал я себе, мы больше не равные. – Азнавур повертел кепку в чуть дрожащих руках.

– Для меня вы были самой прекрасной в мире парой, и я был уверен, дурак такой, что увижу, как вы вместе стареете, – добавил он, глядя другу прямо в глаза.

«Nobody else but you», – продолжала щебетать Мэрилин своим голоском, который никак не подходил к теме их разговора.

Микаэль откашлялся и сложил руки на столе.

– Хорошо, – вздохнул он. – Ты не знаешь, я никогда тебе не говорил, но я звонил ей. – Он прервался на мгновение, затем продолжил: – Ты помнишь Марину? Ее подругу? Так вот, я случайно встретил ее несколько лет спустя на площади Святого Марка, мы разговорились, и она сказала мне о сыне. Франческа переехала в Милан с матерью и ребенком. Тогда я попросил Марину дать мне номер ее телефона и позвонил.

– Подожди, когда, ты говоришь, позвонил?

– Это была Пасха в шестидесятом.

– Черт! Ему было шесть лет!

– Томмазо? Да.

– И что вы сказали друг другу?

– Ничего, я позвонил ей.

– Нет, – перебил его друг, – я хочу знать точно, что ты ей сказал.

Микаэль сделал вид, что набирает пальцем номер телефона.

– Алло?

– Алло, – ответила она.

– Привет, это Микаэль.

– Я знаю. – Она сразу же меня осадила.

– Марина дала мне твой номер.

– Я знаю, – сказала она холодно.

– Послушай, Франческа, я не знал, где искать тебя, я много раз приходил к твоему дому, но ставни были закрыты.

– Мои соседи знали, куда мы переехали, – перебила она меня. – Мы им оставили адрес. – Когда она молчала, я слышал на том конце провода веселый говорок ребенка.

– Как он?

– Хорошо.

– Можно мне поговорить с ним?

– Что ты можешь ему сказать? Если бы это было что-то важное, ты не ждал бы шесть лет!

– Не злись на меня.

– Я не злюсь, я просто разочарована.

– Мы можем встретиться, если хочешь, и попробовать все исправить.

– Микаэль, честно говоря, мы с тобой так далеки друг от друга, что единственное, что мы можем сказать, так это: «Счастливой Пасхи!» – И она повесила трубку.

– И ты больше не перезвонил? – спросил Эмиль с ноткой удивления и негодования.

Микаэль молчал.

– Никогда больше не звонил?

– Нет, – ответил тот, покачав головой.

Они молча стали изучать меню.

Прошло несколько минут, может, четверть часа, когда Азнавур, глянув в окно, шепнул:

– Вижу машину, которая паркуется здесь. – Он подался вперед, вытаращив глаза. – Это он, – сказал взволнованно. – Имей в виду, ты должен очаровать его, как только ты умеешь. Биг Лучано сомневается насчет подлинности дела, он только слышал о колледже и все. Ты должен его убедить. Было бы проще, если бы он спел в каком-нибудь учреждении или в фонде, а не в частном доме, но Роз не хотела слушать возражений. Да ты уже понял, какая она. У нее такая тонкая манера дать тебе понять: или так, или никак. Она просто прижала нас к стенке, Дом и меня.

Микаэль как раз собирался сказать «мне жаль», как Азнавур вскочил и воскликнул:

– Лучано, как я рад тебя снова видеть!

Великий тенор раскрыл объятия другу.

– Это Микаэль, – сразу представил Эмиль.

Все трое сели за стол и стали разговаривать о том о сем, особенно об опере и великих исполнителях.

В какой-то момент певец воскликнул:

– Вы, армяне, невыносимы, говорите на всех языках мира, а на итальянском лучше меня!

– Это все заслуга колледжа.

– Кстати, я хотел пару слов сказать об этой школе, – начал Микаэль.

– Я уже все знаю, его жена прочитала мне лекцию, – рассмеялся тенор, обращаясь к Эмилю. – Лучше поговорим о том, что будем делать. Дом сказала мне, что ты поешь и прекрасно играешь на фортепиано.

– Она мне польстила.

– Недавно я слышал один опус вашего религиозного композитора, Комитаса, если не ошибаюсь. Прекрасный хорал, Питер Гэбриэл хочет использовать его в фильме.

– «Дле Яман», все играется на дудуке?

– Точно, как там?

Микаэль смущенно запел первую строчку: «Дле Яман арев дибав Масис сарин».

– Прекрасно, – обрадовался тенор. – Можем спеть вместе, по строчке на каждого.

Микаэль быстро взглянул на Азнавура, который согласно кивнул.

– Отличная идея, Лучано! Мне кажется, гениально, правда, Микаэль?

– Конечно.

– Вы готовы заказывать? – спросил их официант елейным голосом.

– Что здесь подают? – спросил Лучано.

– Самый вкусный в мире луковый суп, – посоветовал Азнавур.

– Совершенно верно, вы можете попробовать просто суп или суп с жареными сухарями, – сказал официант, приложив шариковую ручку к губам.

– Но я на диете, – пробормотал тенор.

Официант сделал вид, что хмурится.

– Жаль. Что же тогда?

– И тогда я возьму… с жареными сухарями, – взорвался тенор типичным для эмильянцев заразительным смехом, к которому присоединились и все остальные.

– Госпожа, хотите, чтобы я убрала сейчас фотографии с полок?

Лина, молодая молдавская домработница, повернулась с тряпкой в руке.

Роз задумалась на секунду.

– Нет, оставь их там, просто убери в других комнатах.

Basement, или по-другому полуподвал роскошного коттеджа Бедикянов, на самом деле был самым настоящим этажом, во всех смыслах. Огромное помещение, из которого можно было попасть в апартаменты для гостей, в крытый стеклянной крышей бассейн и в health spa с хаммамом и сауной.

Роз спустилась туда, чтобы проверить, как идет уборка дома. Она всегда так делала, когда рано возвращалась с работы, не потому что не доверяла домработнице, напротив, скорее потому, что та совала нос куда не следует. Basement был единственным местом, где она чувствовала себя не в своей тарелке: там хранилось много вещей, которые напоминали ей о несчастливом прошлом.

Часто она думала, что Акоп прав: она не должна была оставлять на виду ничего, что напоминало бы о том времени. Но она была упрямая женщина и не послушалась назло мужу. А он просто хотел сложить все в коробки и убрать с глаз долой, потому что эти вещи теребили ее и без того израненную душу. Может быть, со временем она и свыклась бы.

Когда Лина ушла, Роз приблизилась к шкафам и стала рассматривать фотографии в серебряных рамках, и хотя они были расставлены очень аккуратно, она все-таки поправила несколько, слегка коснувшись их пальцами. Кроме пары более-менее современных, это были в основном старые фото ее матери, брата и ее собственные, когда она была маленькая.

Фотографий отца не было.

«В сущности, никто из нас так и не меняется и остается все тем же ребенком, каким был, даже если теперь вырос», – подумала она, разглядывая фотографии.

Она протянула руку и взяла одну из первого ряда. На ней мать с изможденным лицом и затуманенным взглядом, с золотыми вставными зубами, улыбалась ей с плохо скрываемой грустью.

– Мама, я спасена, посмотри на меня, – шепнула она, коснувшись на портрете черного пятнышка, шрама на левой ноздре.

Сердце ее бешено забилось, кровь пульсировала в висках. Ей захотелось бросить фотографию на пол, топтать ее до полного уничтожения, но вместо этого она с завидным спокойствием аккуратно поставила ее на место и затем, упорно желая причинить себе боль, взяла другую. Это была единственная сохранившаяся дорогая ей фотография любимого брата: на ней он был подростком, обнимал ее, еще совсем маленькую девочку, и целовал в щеку. На заднем плане виднелась громада монумента Родина-Мать, внизу кто-то подписал: «Ереван, 20 марта 1952 года».

На снимке запечатлелись нежность, любовь и, главное, счастье. Время не могло сгладить их, разрушить или обезличить.

Ее охватило сильное волнение, и она упала в кресло как подкошенная, не чувствуя под собой ног. Не зная, как избавиться от тревожного состояния, она открыла первый ящичек стола и бросила в него фотографию. Та упала с легким стуком, стекло треснуло, и трещина пересекла их радостные улыбающиеся лица, повредив это выражение вечного блаженства.

Роз вскочила и снова взяла в руки фотографию с видом девочки, которая только что сильно сглупила. Она провела по трещине дрожащим пальцем, надеясь, что какое-то чудо исправит ее ошибку.

– Мама! – где-то в доме позвал звонкий голос Тороса, ее любимчика.

Она тут же пришла в себя, сделала глубокий вздох и поднялась.

– Иду! – крикнула она, поставив фотографию на место.

– Я тебя очень люблю.

– Опять? – Матиас фыркнул.

– Никогда не забывай этого.

– Папа, мне нужно заниматься! – Юноша поднял голову над письменным столом и посмотрел на своего отца, прислонившегося к стояку двери.

– И никогда не сомневайся в этом, – добавил Эмиль, не обращая внимания на раздражение сына. Казалось, ему нужно было сообщить сыну что-то очень важное. – Ты меня слышал? Никогда, – повторил он. – Даже если, как говорится, ты не моя кровь, ты… душа моей души, – закончил он, и глаза его увлажнились.

Матиас молча смотрел на отца, стараясь понять глубинный смысл этих слов.

– Почему ты говоришь мне об этом именно сейчас?

– Потому что нам вечно не хватает времени и потому что говорить об этом никогда не поздно. Я просто сказал тебе, и все.

Матиас задумался, запустив пятерню в кудряшки, ниспадавшие ему на лоб.

– Тогда докажи! – воскликнул он наконец, весь зардевшись. – Пусти меня на концерт в пятницу.

Эмиль вздохнул.

– Я знал, что этим все кончится, – пробормотал он. – Посмотрим, но я ничего тебе не обещаю, – добавил он, повернувшись, чтобы уйти.

– Папа! – окликнул его Матиас, бросившись к нему и обняв за шею. Последний раз он делал это, когда был ребенком.

Отец прижал его к себе так сильно, как только мог.

Он плакал, глупец этакий среднего возраста, слишком легко поддающийся эмоциям. Да, он плакал. К счастью, Ромео, крутясь у них под ногами, подпрыгивал и лаял так громко, что за шумом не было слышно его всхлипываний.

Пес ревновал. Никто не смел красть у него любовь хозяина.

Только он был его любимчиком.

23

Сидя за туалетным столиком, Роз рассматривала свое лицо под разными углами.

В эту пятницу она не пошла в офис: хотела подготовиться к приему и особенно заняться собой – она должна была выглядеть потрясающе.

Она, как всегда, рано встала и позавтракала с мужем и детьми. Пока фирма-кейтеринг, нанятая ею для обслуживания гостей, уже наполняла кухню разными коробками, тележками и всей необходимой утварью, она отвезла детей в школу на своей машине. Как это часто случалось, спускаясь с холма и делая виражи на всех двенадцати поворотах, она испытывала гордость и удовлетворение.

Это был Форест Хиллс, ее квартал, престижный квартал, квартал тех, кто высоко поднялся по социальной лестнице.

– Я отправлю за вами Ленни, – сказала она детям, имея в виду водителя, пока они выбирались из машины. Дети хлопнули дверцами и побежали к величественному каменному зданию, в котором размещалась школа.

Когда она вернулась домой, ей пришлось отвечать на многочисленные вопросы прислуги.

– Госпожа, желаете мусс или запеканку с семгой?

– Сколько столов поставить под навесом?

– Под каким соусом подавать клешни королевских крабов?

– Будем накрывать по периметру бассейна тоже? Желаете подогрев?

– Какие фужеры для шампанского?

– Добавить бразильские орехи в хлеб нашей выпечки?

Роз отвечала всем, заботясь о каждой, даже самой ничтожной мелочи, вплоть до указаний, на каком расстоянии друг от друга должны стоять тарелки, каким шрифтом печатать фамилии участников приема на карточках для стола и куда сажать каждого известного гостя.

– Никогда не сажайте рядом двух политиков или, того хуже, двух красивых женщин, – шутила она.

В какой-то момент шеф-повар послал за ней, чтобы решить срочный вопрос у плиты. Роз уже входила в кухню, когда рассеянный официант смахнул бутылку шабли и она разбилась, оросив все вокруг стеклянными и винными брызгами.

Роз вздрогнула и тут же взорвалась, крича и оскорбляя официанта, явно не справляясь с неконтролируемой яростью, слишком преувеличенной для такого банального инцидента. Потом она все-таки успокоилась и в некотором роде извинилась.

– Ладно, забудем. Ничего страшного, возвращайтесь к работе, – сказала она самым спокойным тоном, на какой была способна в тот момент. Потом быстро прошла в свою комнату и, взяв трубку, по памяти набрала номер.

– Артур? – спросила она. – Я должна тебя видеть. Сейчас!

Затем села в машину и помчалась в центр города, нервно крутя руль дрожащими руками. Она бросила машину в запрещенном для стоянки месте, напротив небоскреба в форме обелиска, влетела в холл, затем в лифт, поднялась на пятьдесят четвертый этаж и постучала в дверь.

– Роз, ты уже здесь? – удивился Артур, открыв ей.

– Что ж, расскажи мне, что случилось, – сказал психоаналитик, устраиваясь в кресле и предложив ей лечь на кушетку.

– В доме разбили бутылку вина, – начала она, – и я… – Она прервалась, будто не могла выразить то, что почувствовала в тот момент.

– Ты испугалась.

– Да.

– И, конечно, не из-за шума.

Роз покачала головой.

– Артур, это было ужасно, будто ничего не изменилось. Конечно, я была уже немного на взводе по поводу сегодняшнего приема, но ведь ты знаешь лучше меня, я могу контролировать это, я занимаюсь этим каждый день на работе.

Артур кивнул.

– Я почувствовала себя как та, прошлая Роз.

– То есть Новарт?

– Да, она, – ответила женщина, и лицо ее скривилось от боли. Это была реакция на хроническую болезнь, эффективное лечение которой она так никогда и не нашла.

– Я снова пережила тот вечер, будто оказалась все в той же лачуге в Ереване, наедине с моей матерью… И осколки бутылки вина на полу.

Она откашлялась, будто пытаясь освободиться от комка в горле, который душил ее, и хотела встать с кушетки, но Артур остановил ее.

– Останься там, – сказал он и сделал легкий жест рукой. – Дыши, – его тон стал более повелительным. – Вдох, выдох, – говорил он спокойно, чтобы помочь ей расслабиться и контролировать душевную боль, корнями уходившую в прошлое, которое продолжало мучить ее.

Роз подчинилась. И когда она снова заговорила, то казалась более спокойной и решительной.

– Теперь, когда Сатен умерла, мне легче находить оправдания, как для нее, так и для отца, будто мне крайне необходимо доказать их невиновность.

– Хочешь рассказать мне о том вечере? – вмешался Артур с ноткой любопытства в голосе, как если бы ему пришлось выслушивать эту историю впервые, хотя на самом деле он хорошо ее знал.

Роз провела тыльной стороной ладони по губам.

– Мне было шестнадцать, и я сильно пила. Целыми бутылками, не беспокоясь о том, что именно в них находилось, важно было отрубиться… – Внезапно она замолчала и посмотрела ему в глаза. – Я была алкоголичкой, Артур.

Артур скрестил руки и оперся подбородком на большие пальцы. Непринужденность и кажущаяся легкость, с которой Роз рассказывала о трагедии своей жизни, произвели на него впечатление.

Роз, казалось, была под гипнозом.

Взаимоотношения между психоаналитиком и анализируемым можно сравнить с любовной связью, в которой влечение и отчуждение всегда идут рука об руку. С годами Артуру удалось выстроить позитивный трансфер, притягательные и доверительные взаимоотношения со своей пациенткой. Роз – он был в этом уверен, хотя и задавался вопросом, понимала ли она это – перенесла на него то же эмоциональное отношение, которое когда-то питала к брату, своему идолу, человеку, которого она любила больше всех на свете и которого у нее жестоко отняли, вырвав из объятий, когда она была еще совсем маленькой.

– Почему ты разбила ту бутылку? – спросил он низким ласковым голосом.

Роз вздохнула.

– Жить в Ереване в шестидесятые годы матери-одиночке с ребенком было тяжело, тем более если на ней лежала печать жены врага народа. Я видела, как мама сникала день за днем, хотя и пыталась скрыть это, делая вид, что ничего не изменилось. Я была уверена, что она винила во всем себя. Она работала на дому, без отдыха, кроила и шила, шила и кроила. Мы почти не разговаривали, говорили друг другу только самое необходимое. Ссорились без повода, часто даже дрались. Никуда не ходили, ни с кем не общались, знаешь, как прокаженные в прошлом. Было что-то очень неправильное в нашей жизни, будто кто-то тайком подливал яд в воду, которую мы пили, постепенно отравляя все наше существование. – Роз взмахнула рукой. – В пятнадцать лет я стала сама уходить из дома, и она не могла мне запретить. Физически я была уже сформировавшейся женщиной, и внутри меня горел огонь подавляемой злости. Я так и не простила мать за то, что она легко поддалась судьбе, что никогда не искала своего мужа, своего сына – моего единственного обожаемого брата. – Она опять скривилась от боли и заскрежетала зубами, но, взяв себя в руки, продолжала: – Я хлопала дверью и уходила, и когда она пыталась встать у меня на пути, я отталкивала ее: «Не приближайся ко мне!»

Роз повысила голос и заметалась на кушетке. Лицо ее постепенно густо покраснело.

– Почему ты разбила бутылку? – настаивал Артур.

Она откинулась, не в силах продолжать.

– Скажи мне, – побуждал психоаналитик.

– В тот раз я вернулась домой под утро, – снова заговорила Роз. – Где-то шаталась всю ночь. Еле держалась на ногах, пьяная вдрызг. Сатен меня ждала. Я увидела ее, как только вошла, – тень в кресле. Она пристально вглядывалась в меня, словно изучая, как я одета, как накрашена, а главное, она смотрела на бутылку вина, которую я держала в руке. Потом она встала и сказала негодующе: «Это будет твой конец, это тебя убьет!» Я не придала ее словам значения и уже собиралась идти к себе в комнату, когда услышала, что она плачет. «Я больше не могу, если я потеряю и тебя, я наложу на себя руки. Ты единственный ребенок, который у меня остался… Единственная, кого мне оставили», – сокрушалась она. А потом сказала… – Роз прервалась, и Артур заметил, что ей стало трудно дышать. Он сделал жест, чтобы она восстановила дыхание, но Роз не смотрела в его сторону. – «Бог дал мне троих детей и теперь забирает всех, – закричала она, – по одному!»

– Ты сказала, троих?

Роз кивнула.

– Я повернулась. «Я, конечно, пьяна, – сказала я ей, – но у тебя всегда было двое детей. Что за чушь ты несешь?» Тогда мать подняла руку и показала мне три пальца, качая головой и продолжая плакать. «Да ты бредишь?! – кричала я ей, и чем больше я кричала, тем сильнее она плакала. – Кто третий? Кто он? – мучила я ее. – Скажи мне кто…» Я замахнулась на нее бутылкой, пока…

Артур благожелательно и понимающе смотрел на нее, она почувствовала его поддержку, облегчающую боль.

«Тот, которого твой отец вычеркнул из нашей жизни… мой ребенок».

Роз истошно застонала, будто ей пронзили кинжалом сердце, и выпрямилась на кушетке, тяжело дыша.

– Роз, успокойся, – позвал ее Артур.

Она задыхалась, схватившись руками за горло в слабой попытке избавиться от душившего ее кома.

Тогда Артур сел рядом с ней на кушетку.

– Ну, успокойся, все прошло, все прошло, – повторял он, заключив ее в свои объятия.

– Я бросила в нее бутылку, – говорила Роз, заикаясь между рыданиями, – я бросила ее с силой, с презрением, я хотела, чтобы она замолчала навсегда… И я поранила ей лицо. Бог мой, кровь смешалась с вином!..

Артур слегка поглаживал ее плечи. Он не позволял себе этого с другими пациентами, но Роз была особенная. Было что-то такое в ее жизни, что глубоко трогало его. Он терпеливо дал ей выплакаться, освободиться от всей той тяжести, которую она носила в сердце.

– Спасибо, – пробормотала она через какое-то время, – мне уже лучше.

И она осторожно отодвинулась от Артура. Психоаналитик уже много лет рассеивал ее тревогу и облегчал страдания, время от времени терзавшие ее душу, угрожая затянуть в свой черный водоворот.

* * *

– Госпожа, вам принесли платье, – тихо сказала Лина, появившись на пороге с большой коробкой в руках и оторвав ее от своих мыслей перед зеркалом.

Она уединилась у себя в будуаре, рядом со спальней, как только вернулась домой от Артура. Всякий раз, когда ей хотелось побыть одной и набраться сил, она закрывалась там под предлогом макияжа, маникюра или маски для лица.

– Отлично, тогда открой, – сказала она домработнице.

Женщина аккуратно развернула упаковку из тонкой бумаги и вытащила пышное тюлевое платье.

Глаза Роз загорелись от возбуждения.

– Тебе нравится? – спросила она Лину.

Домработница покраснела. Внимательно осмотрела это простое платье с узким лифом и широкой юбкой. Обратила внимание на необычный цвет тюля, который ей напоминал белый сильно разбавленный чай, на нежно-розовую нижнюю юбку. Потом задержалась на декольте, необработанный край которого слегка напоминал бахрому.

– Я уверена, что вам оно будет к лицу, – соврала она.

Роз рассмеялась, поняв, что Лине это платье совсем не понравилось. На самом деле она не хотела нравиться в этом платье, ей нужно было поразить, провоцировать. И она уже решила как.

– Цветы доставили? – спросила она, выглянув в окно, выходившее в сад, где целая команда рабочих в спешке устанавливала сцену.

– Да, их уже расставляют по вазам.

– Нет же, я имела в виду розочки для платья! – сказала она.

Домработница пожала плечами, она не знала.

– Пойди и спроси. И как только приедет портниха, сразу же отправь ее сюда ко мне вместе с цветами. Их надо будет пришить по одному к платью, но где именно, я должна решить сама.

Лина слегка поклонилась и ушла той же легкой походкой, с какой и появилась.

* * *

Ближе к вечеру по дому эхом раскатились радостные голоса детей.

Роз услышала их в бассейне – ей хотелось немного поплавать и снять напряжение. Позже она хотела еще раз проверить, как идут приготовления, со всей щепетильностью, которая отличала ее от других.

– Будьте осторожны, не бегайте там, где мокро, – наставляла она детей, выходя их бассейна и надевая халат.

Дети встали перед ней. Хоть они и были весьма озорными, но все-таки следовали правилам, заведенным матерью. Роз посмотрела на них, и ей стало смешно от того, как они выстроились плечом к плечу, будто солдатики.

– Что нового в школе? – спросила она, подавив улыбку.

Левон, старший, высокий и крепкий, пожал плечами.

– Ну, я получил самый высокий балл по французскому, – пробормотал он.

На лице Роз появилось удивленное и в то же время восхищенное выражение. Но тут вмешался Торос, младший, и таким же, как у нее, решительным тоном заявил:

– А я получил наивысший балл по всем предметам.

Роз посмотрела на него с обожанием, борясь с желанием прижать его к себе и расцеловать. То, что Торос – ее любимчик, не было секретом ни для кого, и именно поэтому она взяла себе за правило не выставлять напоказ свою особенную любовь к нему, тем более в присутствии старшего сына.

– Ах, так? – ограничилась она, протягивая руку, чтобы поправить ему спутавшийся чуб.

Торосу едва исполнилось семь лет. Он был строен, и, хотя был еще слишком мал, уже становилось ясно, что он будет высоким мускулистым парнем. Его лицо было копией лица матери в миниатюре: те же янтарные глаза, длинный узкий нос, полные губы.

– Как мы его назовем? – спросил Акоп у жены за несколько дней до родов. – Старшему мы дали имя моего отца, а младшего следовало бы назвать именем твоего.

– Нет! – вскрикнула она инстинктивно. – Назовем его именем моего дедушки по отцу. Простое интернациональное имя: Торос, Теодоро.

Со временем, глядя, как мальчик растет, она спрашивала себя, почему не захотела назвать его Серопом. Ей было четыре года, когда ее отца забрали. Она едва помнила его, худого, сутулого, с выражением безысходности на лице. Но, как ни пыталась, не могла вспомнить ничего другого: ни жеста, ни ласки, ни объятия, даже нежного слова… Ничего! Казалось, в памяти все стерлось, будто кто-то нажал на кнопку «delete» на рекордере прошлого в том самом месте пленки, где был записан ее отец.

Роз удалила все.

И даже в те немногие редкие случаи, когда Сатен упоминала Серопа, не со злостью, нет, скорее с грустью и обреченностью, Роз восставала против этого. «Не хочу слышать ни слова больше», – говорила она и затыкала уши. Ее пробирала дрожь, один раз ее даже стошнило. В глубине души, особенно после того дня, когда она разбила бутылку, она вынесла ему свой приговор, признала виновным, записала в слабаки, трусы, никчемные людишки, не достойные зваться отцами.

Однако по прошествии лет, возвращаясь к этой теме, она смягчила свой жесткий приговор, это твердое убеждение, что ее отец ни на что не годился. Она сама оказалась не такой сильной, как думала. Она стала мягче и, наверное, мудрее. И тогда, не прощая Серопа, но признавая, на какие ужасные компромиссы иногда толкает нас жизнь, она стала невольно искать оправдание его поступку.

И наконец пожалела, что не назвала второго сына именем его деда. Корила себя за то, что не соблюла традиции своего народа. Разорвала цепь, сместила звено, расстроила порядок вещей, заведенный много веков назад.

Но обо всем этом она ни с кем никогда не говорила, только с Артуром.

– Идите переодеваться, – посоветовала она сыновьям. – Скажите Бесси, чтобы она одела вас элегантно.

Торос улыбнулся, показывая щербатые зубы.

– Надену бабочку? – спросил он.

Роз кивнула, и глаза ее увлажнились от умиления.

– Ну, живо! – приказала она, хлопнув в ладоши.

Она смотрела им вслед, пока они убегали вприпрыжку. Торос размахивал руками, стараясь объяснить Левону, как нужно завязывать галстук-бабочку. Она вгляделась в его профиль и в который раз спросила себя, пошло бы ему имя отца, человека с тяжелой и несчастной судьбой?

– Никогда! – воскликнула она со всей любовью, которую испытывала к своему ребенку.

Потом запахнула халат и почувствовала спазм в животе.

– Привет, Роз, как поживаешь?

– Кто это?

– О, извини… Это Эмиль.

– Эмиль, прости меня, я в саду с мобильником, и здесь не очень хорошо слышно. Как дела?

– Неплохо, спасибо, а у тебя? Как все продвигается?

– Отлично. Твои ребята просто прелесть, они соорудили настоящую сцену.

– Я рад.

– Нет, серьезно, жаль будет разбирать ее потом.

– Не беспокойся. Я звонил в надежный гидрометцентр.

– Ах, так?

– Говорят, что могут быть осадки, но лишь под утро.

– Эх, никогда не знаешь, в котором часу народ решит расходиться, – пошутила она.

– Тоже верно.

– В котором часу приедет Микаэль?

– В семь, его привезет наш водитель и подождет, чтобы отвезти обратно домой.

– Он приедет с Лучано?

– Нет-нет, Лучано приедет сам.

– Но ведь он приедет, правда?

– Приедет, приедет.

– Он будет петь только «Дле Яман»?

– Да.

– А если его попросят что-то другое?

– Сложно, у него уже есть ангажемент в девять тридцать, так что он быстро уйдет.

– М-м-м, понятно.

– Мне жаль.

– Знаешь, что я подумала, Эмиль? Было бы здорово, если бы у нас был третий скрипач.

– Третий?

– Да, в оркестре. Как думаешь, сможешь найти еще одного?

– Поздновато, но попробую. Есть одна японская скрипачка.

– Надеюсь, она знает репертуар.

– Главное, свободна, – подчеркнул он.

– Спасибо тебе… и Микаэлю. Какую речь он подготовил?

– Он никогда не готовится, ему нравятся экспромты.

– Достаточно, чтобы не распространяться слишком долго.

– Он не такой.

– Гости уже знают, о чем идет речь, ему надо быть просто душкой и убедить их достать свои кошельки.

– Это не в его стиле, и потом, ты же знаешь, когда он говорит, то увлекает всех без исключения.

– Да, это необычный человек, особенный.

– Еще бы, и мой лучший друг! Что-нибудь еще, Роз? Извини, но мне уже нужно бежать.

– Конечно.

– Сегодня вечером у меня концерт «Нирваны».

– Тогда ни пуха ни пера!

– И тебе ни пуха.

– Эмиль.

– Да?

– Спасибо тебе за все.

– Не за что, до скорого.

– Пока.

Когда Акоп приехал домой, до начала приема оставалась пара часов.

– Удивлена? – спросил он Роз, взяв ее за руку, когда она входила в гостиную из сада.

– Ты уже здесь? – улыбнулась она. Акоп, казалось, только что вышел из салона красоты, надушенный, причесанный, в отличном двубортном костюме с иголочки.

– Поднимемся? – предложил он.

– Пожалуй. Я только что закончила осмотр, – вздохнула она, – и даже поплавала в бассейне.

– Смотри-ка. А я-то думал, что ты уже одета, – шепнул он и томно поцеловал ее в губы, слегка раскрыв халат, не обращая внимания на взгляды прислуги, хлопотавшей вокруг.

Потом он взял жену за руку и повел наверх, в спальню.

– Как все прошло? – спросила его чуть позже Роз, пока сыпала в ванную ароматическую соль.

– Война цен, – вздохнул Акоп. – Кто-то сделал американцам неотразимое предложение. Нас спасли наша репутация и качество продукции.

– Где они собирались шить? – спросила она, сбросив халат.

– Угадай. – Он не мог оторвать взгляд от двух ярко выраженных ямочек чуть ниже поясницы жены. – Китай выбивает из колеи мировую экономику. Через десять лет на Западе вообще ничего больше не будут производить! – воскликнул он.

Но Роз уже не слушала его, погрузившись в наполненную пеной ванну.

– Для меня найдется местечко?

Сначала одна, потом вторая нога неожиданно оказались в теплой воде, расплескав пену повсюду.

– Нет! – взвизгнула она раздраженно, прикрыв лицо руками.

Он обиделся. Стоя перед ней обнаженный и по колено в пене, он казался беспомощным.

– Я все сделал, чтобы освободиться пораньше и побыть немного с тобой, – пробормотал он. В его карих глазах читалось желание, он хотел ее. Он решительно сделал шаг вперед, не сводя с нее глаз и все более возбуждаясь.

Роз лукаво улыбнулась, приподнялась и поманила его.

– О да… – простонал Акоп, протянул руку и нежно дотронулся до ее лица.

– Ты вернулся изголодавшийся? – прошептала Роз.

Затем она привлекла его к себе, и он ощутил ее гладкую шелковистую кожу. Она сладострастно посмотрела ему в глаза и начала ласкать, как ему нравилось.

Акоп закрыл глаза, слегка вздрогнул от удовольствия, и замер.

Позже, еще ощущая привкус мужа во рту, Роз спросила себя, достаточно ли женщине секса, чтобы чувствовать свою принадлежность мужчине. Пока портниха подгоняла вечернее платье по фигуре, она продолжала обдумывать эту мысль: было ли между ней и мужем что-то еще, кроме очевидной сексуальной связи, какой-то другой тип глубокой привязанности? Конечно, это было не самое подходящее время для подобных вопросов, за несколько минут до приезда гостей, но она никак не могла успокоиться: что ее связывало с Акопом, помимо физического влечения и жажды богатства?

К сожалению, ей не пришло на ум ничего другого.

Ничего.

По крайней мере, до того момента, как первый гость позвонил в дверь.

24

В имение Бедикянов входила усадьба в стиле викторианской неоготики и гектар угодий.

Усадьба была построена в 1870 году, когда лорд Кавендиш, потомок благородного английского рода, породнившегося с королями, и высокий государственный чин, был вынужден переехать в канадскую колонию. Сильная любовь к родине и всему, что окружало его с самого детства, вдохновила его на притязательный проект перемещения в колонию родного дома. Он перевез усадьбу по морю в Канаду – по камешку, каждую дверь, окно, а также всю мебель и предметы обихода. Привлек целую армию архитекторов, бригадиров и каменщиков, которые за семь лет, точно следуя подлинным чертежам, возвели самую красивую усадьбу в Торонто.

И теперь ее новыми владельцами были Бедикяны.

– А здесь совсем неплохо, – иронически заметил молодой водитель, который привез Микаэля на прием.

Они уже проехали ворота и поднимались по аллее, обрамленной красными кленами. Молодой человек посмотрел в зеркало заднего вида на удобно устроившегося пассажира. Тот походил немного на Шона Коннери, уже в возрасте, в роли профессора или писателя. Непростая, таинственная личность. Он был безукоризненно одет – водитель обратил на это внимание, когда заехал за ним к своему шефу, господину Мегояну. На пассажире был костюм цвета «лондонский туман», белая рубашка и красивый темно-синий галстук с мелкими белыми лилиями. По дороге водитель пытался заговорить с ним, поболтать о том о сем, но пассажир был не очень разговорчив, и он оставил его в покое.

– Как тебя зовут? – неожиданно спросил водителя Микаэль.

Молодой человек смущенно кашлянул:

– Дейв, господин Делалян.

– Дорогой Дейв, ты останешься здесь или уедешь?

– Господин Мегоян попросил меня подождать вас.

– Отлично, значит, мы сможем сбежать, когда захотим, – заметил он и впервые слегка улыбнулся.

Наконец за кронами деревьев показался величественный фасад огромного трехэтажного здания, все окна которого были освещены. Множество шикарных машин, среди которых один лимузин, были припаркованы во дворе, покрытом гравием, с кипарисами в гигантских тосканских вазонах, выстроенных в линию и образующих великолепный вход. Лакеи в ливреях спешили принять гостей и проводить в холл, освещенный гигантской люстрой, спускавшейся с потолка.

– Ого! – воскликнул Дейв, не скрывая восхищения.

Распределитель постучал по окошку.

– Прошу, ваше имя?

– Господин Микаэль Делалян.

Мужчина расплылся в улыбке.

– Господин Делалян, это честь для нас, – сказал он и поклонился, приветствуя гостя, еще сидящего в машине. – Мы как раз вас ждали.

Он обошел вокруг машины, что-то говоря по рации, затем открыл дверцу и встал смирно, пока почетный гость не вышел.

– Пожалуйста, не отправляйте его далеко, – пошутил Микаэль и шепнул, показывая на Дейва: – Это мой ангел-хранитель.

Распределитель улыбнулся и указал на свободное место поблизости.

– Я поставлю его на первую стоянку, вон там.

– Спасибо, вы очень любезны.

Микаэль встретился глазами с водителем.

– Надеюсь, ты взял с собой книжку, Дейв, – сказал он и направился к входу, где слуга уже спешил ему навстречу.

Войдя, Микаэль первым делом увидел хозяйку дома, спускающуюся по мраморной лестнице, всю в ярком свете и в цветах. Внизу Роз ждали фотографы, журналисты и операторы, толпившиеся на последней ступеньке, готовые наброситься на нее с вопросами, щелкать фотоаппаратами и снимать на видеокамеры.

– Госпожа Бедикян, повернитесь сюда!

– Ваше платье просто прелестно!

– Пожалуйста, улыбку!

Микаэль стал разглядывать туалет женщины. На Роз было белое платье из тюля с плотно прилегающим лифом и широкой юбкой воланами длиной до самого пола. Модель сама по себе обычная, уже виденная много раз, если бы не десятки бутонов живых роз, прикрепленных к ткани: белых внизу, розовых посередине и ярко-красных от пояса вверх. Единственная пурпурная роза, впечатляющая по форме и размерам, украшала прическу.

– Ребята, не сейчас, после, – говорила Роз, отдаляя прессу и телевидение грациозными жестами. – Микаэль! – крикнула она, как только заметила его.

Она приподняла юбку обеими руками и, лавируя в толпе, побежала ему навстречу. Ее изысканный наряд, непосредственность в выражении чувств, стремительность движений напомнили одну из героинь Толстого. В душевном порыве Роз обняла и поцеловала Микаэля в щеку. Вся сцена была запечатлена многочисленными камерами.

Это была другая Роз, не та замкнутая и сдержанная, которую Микаэль запомнил при первом знакомстве.

– Пойдем со мной, – сказала она ему, отстранившись, взяла за руку и увлекла за собой в сад.

Как только хозяйка дома появилась в крытой галерее, над толпой гостей поднялся восхищенный гул, смешанный с восторгом.

Она спустилась по лестнице, стала переходить от одного гостя к другому, приветствуя представителей высшего общества, принявших ее приглашение.

– Ты сегодня красива как никогда, – сделала ей комплимент жена мэра, маленькая полная женщина, затянутая в платье с головокружительным декольте.

– Кто скрывается за этой маской? – прокомментировала ее лучшая подруга, жена крупного промышленного магната.

Роз всем улыбалась.

Хотя платье, прическа и все приготовления к приему стоили ей немалых усилий и напряжения, в этот момент она вела себя непринужденно и естественно. Увлекая за собой Микаэля, она по дороге радостно приветствовала всех, улыбаясь направо и налево.

– Это Микаэль Делалян, представитель колледжа «Мурат-Рафаэль» собственной персоной, – говорила она, представляя почетного гостя несколькими точными словами.

Микаэль скромно кивал головой и тоже улыбался, стараясь сохранять достоинство.

С огромной сцены, установленной в центре луга, послышались скрипки оркестрантов, заигравших вальс.

– Дорогой Микаэль, первый танец со мной, – попросила она.

– Но я…

– Прошу тебя, – настойчиво повторила она.

Микаэль обнял ее за тонкую талию, она положила руку ему на плечо, и вместе они грациозно закружились под звуки неувядающего вальса.

– Микаэль, где ты научился так вальсировать? Ты просто очарователен, – заметила Роз.

– В колледже, моя дорогая, в колледже.

Она снова улыбнулась, и пока остальные пары присоединялись к ним, украдкой наблюдала за гостями, заметив с огромным удовольствием, что все веселились и, кажется, были рады этой вечеринке.

Это был один из самых счастливых вечеров в жизни Роз.

– Акоп, – позвала она мужа, – не нагоняй тоску на наших гостей.

Он обернулся. С ним рядом стояла группа людей, среди них российский посол с красавицей женой, которые о чем-то оживленно говорили на родном языке.

– Любимая, меня спрашивали, в чем секрет вечеринки, зачем все эти бутоны на платье, – ответил он, обхватив ее за талию и привлекая к себе. – Кажется, у кого-то слишком длинный язык.

Роз наигранно нахмурилась.

– Дорогие друзья, вы узнаете об этом сами, но в свое время. Настоящий сюрприз – не мое платье, конечно же, – добавила она, посмотрев на Линдси, известную кантри-певицу и ее неизменную соперницу в свете.

Лицо той покраснело от зависти.

– Множество розочек, таких же, как ты. Твои пути неисповедимы, дорогая Роз, – только и смогла сказать она.

Микаэль, стоявший невдалеке в окружении людей, которые забрасывали его вопросами, невольно услышал разговор. Впрочем, он уже заметил заговорщические взгляды между Роз и ее мужем, с которым только что познакомился. Ему показалось, что между ними было полное согласие. В течение вечера он несколько раз замечал любопытную синхронность пары – слова, брошенные точно к месту, своевременные жесты. Он передавал ей слово, и она забивала очко. Микаэль готов был поклясться, что эти двое все тщательно отрепетировали.

Телохранитель подошел к Роз и встал у нее за спиной, что-то шепнув на ухо. Она встревожилась, поискала глазами Микаэля и подала ему знак, едва кивнув головой в сторону. Затем они оба направились к сцене и исчезли за кулисами.

* * *

Первые нежные звуки арии поплыли над оркестром. Свет притушили, и силуэт внушительного мужчины появился на сцене. Гул поднялся над толпой приглашенных, которые, узнав, встретили его бурной овацией. Его голос взорвал тишину в героическом порыве, взяв на высокой ноте три слова: «Vincerò! Vincerò! Vincerò!..»

Толпа безудержно выражала свой восторг.

– Спасибо, – сказал тенор, когда прожекторы снова загорелись и Роз с Микаэлем поднимались на сцену.

– Дорогие друзья, желанные гости, – провозгласила Роз в микрофон дрогнувшим от волнения голосом, встав слева от певца. – Это самый прекрасный вечер в моей жизни. Для меня большая честь принимать у себя дома Лучано, – и она повернулась к гостю, – тенора мировой величины, которым мы все восхищаемся. Микаэля Делаляна, с которым вы познакомились сегодня вечером. И всех вас, кто принял мое приглашение, готовых поддержать дело, в которое Лучано, Микаэль и я искренне верим. Лучано?

У подножия сцены фотографы и операторы устроили суматоху.

Тенор улыбнулся.

– Да, Венеция – прекрасный город, полный исторических жемчужин, которые, увы, незаметно исчезают, как армянский колледж, ради спасения которого мы все здесь собрались. Но пусть свое слово скажет Микаэль, – произнес он своим мягким теплым голосом.

– Спасибо, Лучано. Не хочу быть слишком нудным и портить такой прекрасный праздник. Я благодарю вас от имени всех бывших и, надеюсь, будущих студентов колледжа. Благодарю от имени отцов-мхитаристов, которые столько лет высоко несут знамя нашего армянского сознания. Спасибо!

– А теперь, – объявила Роз, взяв микрофон, – в знак признательности, одно из чудесных песнопений моего народа, я посвящаю его вам с огромной благодарностью.

Свет снова притушили, и скорбный звук дудука возник в воздухе. Вступила арфа, и смычковые инструменты пересеклись с ней в неописуемой небесной мелодии.

Голос Лучано пронзал самое сердце.

А когда на второй строфе Микаэль мягко присоединился к пению, не беспокоясь о суждениях и сравнениях бормочущей публики, один электрик клялся потом, что видел, как госпожа Бедикян разрыдалась на задворках сцены.

Около десяти часов вечера Роз объявила о начале пожертвований.

Лучано к тому времени уже давно уехал, а гости наелись и напились вдоволь, хотя половина того, что было приготовлено, еще оставалась на длинных столах, украшенных бантами и свечами. Официанты с подносами, полными фужеров с шампанским, лавировали между приглашенными. И атмосфера приема стала менее формальной. Вальсы уступили место пьесам из репертуара пиано-бара, слышны были громкие голоса и смех, временами грубый хохот.

– Роз! – позвал полный мужчина в шелковом синем костюме.

Роз подала ему знак: она подойдет к нему, как только закончит за столом, к которому только что подсела. Ее секретарша ходила за ней как тень с блокнотом в руке, делала заметки и записывала пожертвования. Несмотря на то что прием длился уже несколько часов, Роз была по-прежнему свежа, с идеальной прической, украшенной роскошной розой, с сияющим лицом и довольным видом. Ее задумка удалась. Только платье немного пострадало: многие бутоны оторвались, другие повисли на нитке, в некоторых местах можно было заметить даже разорванный тюль.

– Я здесь, Альберт, – сказала наконец Роз, подойдя к мужчине, который был уже весьма навеселе. Он сидел за столом с тремя другими людьми, своей женой и Маклианом, известным журналистом, с супругой.

– А ты все-таки осчастливила нас своим присутствием.

– Почту за честь, – ответила она. Это был брокер, торговавший зерном, один из крупнейших в стране.

– Садись и выпей что-нибудь с нами.

– Я уже пью, – солгала она, показывая фужер с шампанским, который держала в руках, улыбнувшись всем присутствующим.

Мужчина хмыкнул.

– Хорошо, сначала – за здоровье, а потом – за колледж «Мурат…» Как там правильно?

– «Мурат-Рафаэль», Альберт.

– Вот именно, за «Мурат-Рафаэль», – повторил он, сдерживая икоту.

Все выпили, и Роз сделала вид, что пьет, поднеся фужер к губам. Альберт осушил свой бокал одним махом и мотнул головой с помутившимся от хмеля взором.

– Дай мне знать, когда ты будешь готова к интервью, – напомнил ей Эдвард Маклиан. – Расскажешь, сколько денег тебе удалось собрать, – пошутил он.

– Еще рано, – грубо вмешался Альберт, – я еще не сделал пожертвование.

И он пальцем пригласил Роз наклониться к нему, чтобы шепнуть ей на ухо свое предложение.

Роз послушалась, грациозно отбросив назад прядь волос, которая ниспадала с одной стороны лица.

– Альберт! – сказала она, удивленно хихикнув, как только услышала названную им сумму. – Это достойно красного бутона розы, самого красного, какой только есть! – воскликнула она, пытаясь оторвать от лифа самый красивый цветок. Их осталось довольно много на груди. Красные цветки преподносились самым щедрым донорам, розовые – тем, кто сделал менее крупные пожертвования, а белые, которых практически не осталось на юбке, – скромным.

– Я хочу вот эту, – сказал мужчина, показав на розу, украшавшую ее прическу.

Роз, занятая поисками самого красного цветка, неправильно поняла его требование.

– Возьми, она твоя, – согласилась она.

Мужчина запустил всю пятерню в ее волосы. Роз отпрянула и подняла руки к голове.

– Что ты делаешь? – воскликнула она, испепеляя его взглядом.

– Эта роза моя, – настаивал Альберт.

– Она не продается, – упрямо заявила Роз, стараясь всеми силами держать себя в руках.

Мужчина засмеялся издевательски.

– Ты слышал, Эдвард? – обратился он к журналисту. – В мире, оказывается, есть цветы, которые нельзя купить.

– Дорогой, перестань, – вмешалась его жена.

Альберт заставил ее замолчать, закрыв ей рот рукой.

– Сколько ты хочешь за эту розу? – Он встал, покачиваясь, от него сильно пахло алкоголем. – Пятьдесят? Семьдесят?

Роз была невозмутима.

– Ладно, тогда сто тысяч для колледжа, – сказал он. – Господа, послушайте меня все, я жертвую сто тысяч долларов этой старой вонючей школе в Венеции, – заорал он, глядя налившимися кровью глазами на гостей, которые слушали его, не веря своим ушам и в полной растерянности. Потом он приблизился к Роз и зашипел ей в ухо: – Теперь я могу взять этот паршивый цветок у тебя на голове?

Роз сжала зубы, чуть не взорвавшись, но сдержалась и, скрыв негодование за доброжелательной улыбкой, сказала:

– Ну конечно, Альберт.

Она наклонила голову и позволила ему снять цветок со своей прически. Освобожденные от заколки волосы рассыпались у нее по плечам. Выпрямившись и отбросив непослушные пряди, она поймала суровый взгляд Микаэля, который дрожал, и это было заметно даже на расстоянии, от отвращения и гнева.

Он встал и быстро пошел к лестнице портика, ведущей в дом. Взбежав по ней, перепрыгивая через ступеньку, он скрылся в холле.

Микаэль прошел по длинному коридору и остановился в небольшой полутемной гостиной, освещенной только рассеянным светом от лампы с абажуром. Ему казалось, что он задыхается, ком в горле не давал нормально вздохнуть. Он поискал в кармане и взял из коробочки две таблетки, которые проглотил не запивая. «Пройдет», – сказал он сам себе.

В тишине комнаты ему почудились вздохи. Он присмотрелся и увидел силуэт на маленьком диване. Он осторожно приблизился и понял, что это был ребенок. На нем была пижама с Винни-Пухом, голые ножки торчали под подлокотником, лицо было повернуто к спинке дивана.

– Привет, – шепнул ему Микаэль.

Малыш вздрогнул.

– Все хорошо?

Не получив ответа, он сел рядом. Он узнал малыша, это был Торос, младший сын Роз. Он познакомился с ним и его братом в начале вечера, но тогда мальчик был элегантно одет, даже с бабочкой.

– Что-то не так? – спросил Микаэль.

Торос покачал головой.

– Мне тоже грустно, – признался ему Микаэль.

Мальчик повернулся и приподнял голову. Он смотрел на него некоторое время и наконец решил, что этому мужчине с длинными седыми волосами можно доверять. Он сменил положение и свернулся на диване калачиком, как щенок.

– А ты почему грустишь? – спросил малыш, размазывая слезы по щеке.

– Потому что я хотел бы, чтобы мир был другим.

– Я тоже, – пробормотал Торос.

– То есть?

– Без злых людей.

– Ты уже познакомился с кем-то из них?

Мальчик кивнул, нахмурившись.

– Кто они?

Торос пожал плечами.

– Тот толстый пьяный тип, который лапал маму своими ручищами.

– Ты видел?

– Да, из своей комнаты. Я был в кровати, когда услышал, как кто-то кричит.

Микаэль грустно улыбнулся и погладил мальчика по головке. Ему было жаль, что этот инцидент обеспокоил ребенка. Дети должны расти в надежном мире, без проявлений мелочности и духовного убожества в поведении взрослых, где никто и ничто не могло бы потревожить их хрупкую душу.

Чистая утопия!

– Тот человек кричал, чтобы его слышали все гости, – солгал он и тут же пожалел об этом.

Торос сел, пытаясь повторить позу Микаэля, со свесившимися ногами.

– Я видел, как мама разозлилась, я ее понимаю.

– Может быть, мама просто устала, – сделал попытку Микаэль. – Знаешь, подготовка к приему и все такое прочее.

– Да, – сказал малыш с сомнением.

– По-моему, ты сейчас должен вернуться в кровать, а завтра утром, вот увидишь, все пройдет. Что ты на это скажешь?

Торос кивнул.

– А ты что будешь делать? Ляжешь спать здесь?

– Нет, я скоро уеду.

– О’кей! – мальчик спрыгнул с дивана и улыбнулся. – Пока, Микаэль.

– Пока.

Он нехотя побрел, шлепая босыми ногами по старинному паркету.

– Торосик, – позвал его Микаэль.

– Да, – ответил тот, обернувшись.

– Мне нужно в туалет, где здесь?..

– Есть один в холле. А, нет! – воскликнул мальчик, сменив направление. – Есть еще один, гораздо ближе, под лестницей.

Микаэль поднял большой палец и, как только мальчик исчез за дверью, направился в ту сторону, которую тот указал, потом спустился по лестнице, ведущей в полуподвал. И пока он спускался, ему вдруг почудилось, что он стоит на пороге чего-то важного, что чары вот-вот рассеются и тайна, до сих пор остававшаяся нераскрытой, теперь прояснится.

Внизу он увидел большой книжный шкаф, освещенный бронзовой настольной лампой. На полках стояло множество книг, старинных и новых, и большое количество всяких безделушек, побрякушек разного типа, сувениров, привезенных из поездок, и среди них комболои из янтаря, греческий розарий, который праздные посетители кафе любят теребить, чтобы убить время.

Потом на более широкой полке он заметил фотографии.

Лампа высвечивала как раз одну из серебряных рамок. Может быть, поэтому, или из-за трещины на стекле, или просто потому, что так было угодно судьбе, Микаэль протянул руку и взял фотографию, чтобы рассмотреть ее поближе.

На ней была изображена счастливая девочка в объятиях подростка, который целовал ее в щеку, прижав к себе, будто хотел защитить от всех и вся.

Девочкой наверняка была Роз, тот же разрез глаз, нос, та же щербинка между зубов. Но кто был подросток, этот юноша, который с таким обожанием обнимал девочку? Микаэлю показалось, что у него потемнело в глазах, он несколько раз моргнул, провел рукой по глазам, снова посмотрел на фотографию… и ничего не понял. Почему этот юноша был как две капли воды похож на него, когда ему было столько же лет: черты лица, телосложение, мимика? Микаэль хорошо помнил свои фотографии в семейном альбоме и не сомневался в этой невероятной схожести.

Крайне возбужденный, он поставил фотографию на место и стал перебирать другие, дрожащими руками и тяжело дыша. Наконец он нашел фотопортрет и на первом плане лицо, которое искал. Он приблизил фотографию к свету и стал тщательно рассматривать ее, каждую деталь.

Наконец упал в кресло, почти в астматическом припадке, ему не хватало воздуха.

– Микаэль, ты здесь?

Появилась Роз и уставилась на него с удивлением, держа в руке фужер с шампанским.

Микаэль поднял глаза и, когда их взгляды встретились, почувствовал, насколько близка ему эта женщина, вне всякого ожидания.

– Сто сорок три тысячи долларов! – победно объявила она.

– Извини меня, Роз, – ответил он, – но мне нехорошо.

И он оставил ее там, ничего не сказав, сбежав, как вор, и направившись прямо к парковке.

– Добрый вечер, господин Делалян. Домой к Мегоянам? – уточнил Дейв, как только увидел его, запыхавшегося, на стоянке.

Микаэль бросился на сиденье и глубоко вздохнул.

– Мы можем позвонить Азнавуру куда-нибудь?

– Что, простите?

– Можно позвонить Эмилю на мобильный?

– Мне очень жаль, но он всегда отключает телефон во время концертов.

– А где он сейчас?

– В Опера-Хаус, там шоу в полном разгаре, – ответил Дейв, посмотрев на часы.

– Сколько туда ехать отсюда?

– М-м-м… двадцать минут, полчаса.

– Отвези меня туда, и, прошу тебя, как можно быстрее, – взмолился он таким тоном, что водитель встревожился.

– С вами все в порядке, господин? Могу я сделать что-либо для вас?

Микаэль покачал головой.

– Чем быстрее ты меня туда доставишь, тем лучше, – ответил он и молчал потом всю дорогу.

– Вот и приехали, – объявил Дейв, припарковавшись у тротуара.

Микаэль увидел простое здание из красного кирпича с золотой надписью «Opera House» над входом, как в каком-то захудалом английском пабе.

– Можно войти?

– Конечно! – засмеялся Дейв. – Достаточно купить билет, – сказал он, указывая на кассу в холле.

Как только Микаэль вошел в зал, на него тут же обрушился плотный пульсирующий красный свет задника сцены. В театре было битком людей. Пронзительный звук электрогитары скреб воздух, стены дрожали, и толпа качалась в ритме, задаваемом струнами.

На сцене молодой человек с ангельским лицом пел что-то, полное ярости, отвращения, искреннего страдания, Endless, Nameless, тряс длинными светлыми волосами, пока его худое и обнаженное тело в одних трусах вибрировало, как пневматический молоток. Его фигура вызывала в памяти фигуру Иисуса, когда Сын Человеческий был раздет и поднят на кресте.

– Курт! Курт! – орала толпа в экстазе.

Ошеломленный Микаэль старался вникнуть в эту атмосферу, неожиданно открыв для себя, что, в сущности, ему нравится здесь: было что-то успокаивающее в голосе, в ритме, даже в декорациях, будто бы можно было выплеснуть свои тревоги на этого ангела, который принимал на себя, как новый Мессия, чужие страдания.

– Тебе тоже нравится «Нирвана»? – крикнул ему в ухо молодой парень, окинув его взглядом с ног до головы, немного удивившись его серому «лондонскому» костюму, но оценив длинные волосы, хотя и седые.

Микаэль собрался уже ответить, когда в задымлении, обволакивающем сцену, он заметил Азнавура. Тот стоял в стороне вместе с Матиасом и Гаро и покачивался в ритме вместе с другими. Микаэль стал продвигаться в этом человеческом море, как утопающий, который хочет добраться до спасительной шлюпки.

– Друг мой, дорогой мой друг, – сказал он спустя некоторое время, бросившись в объятия Эмиля, а в голове его стоял образ того брата, которого в реальности у него никогда не было, но который всегда был внутри него.

Азнавур улыбнулся, удивленный таким взрывом эмоций.

– Да что случилось? Мир перевернулся? – кричал он поверх плача электрогитары.