Вечером Стефан прихрамывая вошел в Грейт Холл. Он приказал своим французским компаньонам присоединиться к трапезничающим рыцарям. Оба преданных ему воина обладали недюжинной силой, и Стефан был уверен, что в случае его разоблачения они, не задумываясь, возьмутся за холодные рукоятки своих мечей.

— Будьте поблизости, — распорядился он.

Стефан обвел помещение взглядом и понял, как многое изменилось здесь после смерти отца. Лишь резкие неискренние смешки иногда оживляли застолье. Марлоу сидел во главе центрального стола. Место рядом с ним занимала Кэтрин. Место Стефана, к его огромному удовлетворению, оставалось пустым, словно храня честь своего хозяина.

Кэтрин ела безо всякого аппетита и, в отличие от собравшихся, не улыбалась. Стефан сочувствовал ей всем сердцем и проклинал себя за то, что по его вине ей приходилось переносить столько страданий. Но ведь он и вернулся, чтобы спасти ее.

Стефан вошел в гостиную с шумом, подволакивая ногу, и величественно поклонился присутствующим, взиравшим на него с благоговейным страхом. Когда Марлоу приказал менестрелю прекратить пение, в Грейт Холле воцарилось неловкое молчание.

— Добрый вечер, граф Марлоу, — произнес Стефан низким голосом. — Не найдется ли для меня место за вашим столом?

Марлоу медленно поднялся.

— Я не посмею оскорбить достойного представителя инквизиции, Ламорт.

По залу, словно ветерок, разлетелся шепот. Присутствующие устремили на него подозрительные и враждебные взгляды. Кэтрин взглянула на него с явным неодобрением.

— Как и обещал, я отправил приглашение архиепископу, сообщая о вашем прибытии. А пока присоединяйтесь к нам.

Стефан внимательно посмотрел на девушку, она не узнавала его. Но он надеялся, что успеет обратить на себя ее внимание во время ужина.

Он сел рядом с матерью и Робертом. Пока они наливали в чаши похлебку, Стефан успел внимательно рассмотреть Розалинду. Ее волосы стали почти седыми. Былое величие и высокомерие исчезли. Голубые глаза потускнели, выражая полную апатию к жизни.

— Ламорт, — сказала она, повернувшись, — вы появились очень вовремя.

Стефан вопросительно взглянул на Розалинду. Она наполняла свой кубок намного чаще, чем ее гости, и теперь была почти пьяна.

— Остатки благородства уже разлагаются, и я ощущаю их зловоние, — продолжила Розалинда.

Несмотря на то что в ней говорило вино, Стефан был захвачен врасплох. Прежде он никогда не слышал, чтобы мать говорила так открыто. Возможно, из-за того, что она считала его случайным человеком.

— И какая же болезнь творит это, мадам?

— Алчность… похоть… — Она немного сощурилась, глядя прямо на Роберта. Розалинда сделала еще глоток меда. Опуская кубок, она едва не поставила его мимо стола. Пролитая лужица медленно растекалось по его поверхности. — Как часто мы не ценим того, что у нас есть, и страстно желаем тогда, когда у нас этого уже нет.

— Мадам, это похоже на раскаяние.

Розалинда посмотрела на Стефана пристально, изучая черты его лица. И ему показалось, что он зашел слишком далеко.

— Что вы знаете о раскаянии, Ламорт? — наконец спросила она и цинично рассмеялась. — Мы слышали рассказы об инквизиции. Вы беспощадны в своей охоте за ересью и колдовством. Вы сожалеете хотя бы об одной казни?

Стефан почувствовал, что с дальнего края стола на него пристально смотрит Кэтрин. Она по-прежнему не узнавала его, но проявляла большой интерес. Ему хотелось ответить ей нежным взглядом, дать понять, что она в безопасности, но это было невозможно. До нее было слишком далеко. Кроме того, любопытные глаза еще продолжали рассматривать безобразного инквизитора. Поэтому, спрятав свои чувства под маскарадный костюм, он вновь повернулся к матери.

— Мадам, я вижу, раскаяние сжигает ваше сердце и душу. Вам необходимо исповедаться во грехах, которые вы совершили.

Розалинда смахнула слезу и сделала глоток меда. Поставив кубок на стол, она горько улыбнулась.

— Бог все знает о моих грехах, Ламорт. И я буду гореть за них в аду. Раскаиваться мне поздно.

— Но это ересь! — возмутился Стефан. — Разве вы не знаете, что можете исповедаться только священнику. Только служители церкви могут общаться с Богом. Во Франции людей сжигают на кострах и за меньшие грехи!

— Сжигают на кострах? — откликнулась Розалинда. — Это могло бы доставить облегчение тем углям раскаяния, что сжигают мою душу.

Она говорила серьезно, и Стефан почувствовал внезапные угрызения совести. После того, как Кэтрин покинула Даунинг-Кросс, он много размышлял о трагических событиях в их семье. Тогда мать вызвала у него ожесточение, граничащее с ненавистью. Теперь он смотрел на нее другими глазами. Все меняется со временем — грехи, мысли, ненависть. Розалинда тоже изменилась. Сколько лет она лелеяла образ Роберта в своем сердце, искусно обманывая своего благородного мужа? Теперь, когда муж мертв, она обнаружила тусклые пятна на доспехах и дыры в его кольчуге. Это открытие разорвало на части все, ради чего она жила — вожделение, страсть, жадность. Она очнулась ото сна и обнаружила, что все мечты поблекли. Стефан страдал вместе с ней, но в то же время знал, что только смерть может освободить ее разум и душу от совершенных грехов.

— Мадам, мы не должны судить себя сами. Оставьте это Богу. — Стефан произнес это мягко, прикрывая своей рукой ее руку. В ее глазах он прочитал благодарность и, надеясь, что никто не слышал слов утешения, отвернулся.

К этому времени уже многие покинули Грейт Холл. Ужин закончился, и Кэтрин грациозно направлялась к выходу, мельком взглянув сторону Стефана. Он долго смотрел ей вслед. Вскоре к нему подсел Марлоу.

— Ламорт, — сказал он, — я вовсе не уверен, что архиепископ одобрит ваше появление в Англии.

— Это вне его компетенции, — заметил Стефан. — Инквизиция обладает большей властью, чем архиепископ.

Марлоу улыбнулся.

— Время покажет, мой друг. Однако пока вы здесь, могу сообщить, что обнаружил нечто странное в комнате графини Розалинды.

Стефан нахмурился. Любовь Марлоу к интригам не была для него тайной.

— Вы имеете в виду свою мать? Я не раз слышал, что вы обращались к ней именно так.

Марлоу пожал плечами.

— Разве инквизицию беспокоит, как я называю женщину, которая меня родила?

— Меня беспокоит все, граф, — ответил Стефан. — За малым обычно скрываются большие грехи.

— Розалинда, на самом деле, моя мать. Но, кроме того, она озлобленная и властная женщина…

— …которая мешает вам единолично управлять графством? — продолжил Стефан и заговорщически улыбнулся.

Марлоу был достаточно проницателен и умен, чтобы ответить прямо. Вместо этого он достал маленькую статуэтку женщины со множеством грудей. У ее ступней лежал полумесяц.

— Я нашел этого языческого идола в ее спальне, — продолжил Марлоу. — Я уверен, что она ходила на праздник в деревню и участвовала в ужасных языческих обрядах.

Стефан резко повернулся. Он не мог поверить, что Марлоу посмеет предать свою мать, которая всю жизнь обожала его. Он мрачно взглянул на брата.

— Такое обвинение может привести к ее казни, — сказал он, надеясь, что Марлоу передумает и откажется от клеветы.

Но Марлоу лишь печально покачал головой.

— Я потрясен не меньше вашего. Но как благочестивый христианин, не позволю, чтобы в замке процветали ересь и поклонение языческим идолам.

Стефан понимающе кивнул.

— Не стоит терять время. Мы начнем расследование немедленно. Я должен все выяснить, задать вопросы относительно графини слугам и вассалам этого графства.

Марлоу побледнел.

— Неужели это необходимо? Во Франции вы хватаете людей по одному подозрению и мучаете, пока он не сознается. Зачем же здесь вести расследование?

— Наше появление на этой земле не должно слишком раздражать людей. Надо, чтобы другие тоже осудили ее перед сожжением.

— Перед сожжением? — прошептал Марлоу. На его лицу промелькнуло нечто похожее на сожаление и тут же исчезло.

— Таков закон, лорд Марлоу. Руки инквизиторов не должны быть запачканы кровью. Поэтому сожжение может быть единственным видом казни. И графиня будет сожжена, если не раскается в ереси. Расследование только подтвердит ваше обвинение. Если люди убедятся в ее грехе, то одобрят наказание. А пока, скажите, не скрываете ли что-нибудь вы, граф?

— Нет, — медленно произнес Марлоу. — Мне нечего скрывать. Можете спросить кого угодно. Однако здесь много таких, за кем стоит присмотреть. В деревне есть несколько женщин, замеченных в ереси.

— Было бы неплохо иметь список. И сообщите своему дворецкому, что завтра утром мы начинаем расследование по делу графини Розалинды. — Стефан сухо поклонился и ушел. Внутренне он ликовал. Теперь он мог говорить с любым обитателем замка. И никто не удивится, если он задаст несколько вопросов о графе Джеймсе.

Стефан добрался до отведенной ему комнаты. Он чувствовал накопившуюся за целый день усталость и невероятную тяжесть на сердце. С трудом открыв тяжелую дверь, он вошел в спальню и облокотился на дверной косяк. Такого жестокого предательства по отношению к матери Стефан все же не ожидал от Марлоу и был уверен, что Кэтрин, узнав об этом, тоже пришла бы в ужас.

Он всегда гордился ее благородством и достоинством. И сейчас, описывая по комнате круги, он думал о ней и о себе как о едином целом. Стефан, безусловно, любил девушку той любовью, которую воспевали в своих балладах менестрели. В этот вечер, не имея возможности соединиться с ней, он ощутил всю глубину своих чувств, которые раньше, как ему казалось, едва мерцали в душе. Сердце страдало от мучительно сладкой боли.

Он яростно сорвал с шеи накидку. Но освободиться от всего маскарадного костюма Стефан не мог. Надо было дождаться, пока слуги принесут кадку с водой. А до этого было еще далеко. Недовольный этим обстоятельством, он скинул капюшон, снял повязку с глаза и сел на стул, поставив ноги на каменный очаг.

Мысли его опять вернулись к Кэтрин. Он доставил ей немало хлопот и волнений, а их близкие отношения стали для нее актом самопожертвования. Стефан спрашивал себя, будут ли ее глаза светиться счастьем и желанием, когда все останется позади, — когда замок перейдет к нему в законном порядке, когда он будет признан графом и когда они наконец поженятся. Он, определенно, не принимал близко к сердцу ее клятву Джорджу и задавал себе вопрос, было ли это правильно. Если он любил Кэтрин, считал Стефан, то должен был позволить ей самой сделать выбор. Но он не захотел ждать и сам принял за нее решение. Это было непростительно.

Он плакал и смеялся одновременно. Глядя на раскалившиеся добела камни, он кусал губы, пока кровь не перемешалась со слезами.

«Стоик может плакать в двух случаях, — вспомнил он слова отца, — из-за любви или смерти. Один раз, когда встречает любовь, и другой раз, когда ее теряет…»

— О, Кэтрин, я безумно люблю тебя! — прошептал Стефан.

— Милорд! — внезапно услышал он из коридора голос Европы.

Быстро смахнув со щек слезы, он надел на глаз повязку и накинул капюшон.

— Войдите! — рявкнул он.

Европа открыла дверь, пропуская вперед двух слуг с деревянной лоханкой. За ними вошли еще шесть, которые несли большие горшки с горячей водой. Когда они опустошили свои сосуды, кадка была наполнена почти до краев.

Стефан был доволен и внутренне усмехнулся. Европе удалось запугать бедняг его персоной. И в этой кадке было намного больше горячей воды, чем требовалось для купания. Марлоу, узнай об этом, пришел бы в ярость.

Когда все ушли, Стефан попросил Европу покараулить у двери.

Наконец-то он мог раздеться. Он с удовольствием освободился от своего маскарадного костюма и очистил лицо от толстого слоя краски, кусочки которой выбросил в огонь. Полностью обнажившись, он с наслаждением погрузился в горячую воду.

Кэтрин тихонько приоткрыла дверь. Приложив палец к губам, она многозначительно посмотрела на Европу и вошла.

— Европа? — напряженно спросил Стефан, ощущая какое-то движение за спиной.

— Не беспокойтесь, милорд, все в порядке.

— Ты принесла губку и мыло? — спросил он кормилицу, глядя через плечо.

— Конечно, милорд. Они лежат на стуле. Сейчас я подам вам.

Когда Стефан отвернулся к очагу, что-то бубня себе под нос, Европа подтолкнула Кэтрин. Девушка быстро взяла требуемые предметы и вложила их в протянутую руку Стефана. Тогда кормилица, добродушно улыбаясь, бесшумно покинула комнату, а девушка расстегнула пуговицы и засучила рукава.

— Европа, я хотел бы поговорить с Кэтрин, как можно быстрее, — произнес Стефан, задумчиво намыливая губку. — Подумай, как это можно осуществить. Я знаю, что это очень опасно, но мне необходимо ее увидеть.

Не желая выдавать своего присутствия, Кэтрин в ответ только кашлянула.

— У тебя все получится, — продолжил он. — Я начинаю думать, что ты можешь достать луну с неба, когда это очень надо.

Сожалея, что Европа не слышит этого комплимента, девушка опустилась на колени и обвила руками грудь Стефана.

От неожиданности он вздрогнул, но вскоре расслабился, ощущая под водой ласковые движения рук.

— Европа, что с твоим руками? — пробормотал он, прикасаясь к тонким рукам Кэтрин.

Девушка тихо рассмеялась.

— Что-то не так, милорд?

— Нет, все замечательно! По крайней мере, я теперь спокоен, что ты не обознаешься.

— Безусловно, что-то напоминает тебя, хотя можно было бы перепутать с Европой.

Стефан повернулся, разбрызгивая воду, и неожиданно поцеловал девушку. Его губы, словно высеченные из мрамора, были теплыми и влажными. Кэтрин ответила с такой страстью, что, казалось, хотела проглотить его целиком.

Оглядев Кэтрин с ног до головы, Стефан состроил недовольную гримасу и сказал:

— Ты полностью одета. Очень жаль.

— Но это легко исправить. — Девушка подошла к очагу. Сняв накидку, она повесила ее недалеко от кровати. Когда она стала расстегивать платье, Стефан откашлялся и подозвал ее к себе.

Внезапно он стал серьезным, и глаза его наполнились печалью.

— Что случилось, Гай? — с беспокойством спросила Кэтрин, присев на гладкий край лоханки.

— Я боюсь, что был слишком эгоистичен все это время, и сейчас прошу тебя ответить на один вопрос. Когда в Даунинг-Кросс ты пригласила меня разделить с тобой постель, это было твое решение?

Девушка недоверчиво улыбнулась.

— Вы сами знаете, милорд!

— Но твоя клятва! Я заставил тебя нарушить ее!

— Нет! — решительно сказала Кэтрин. — Мы оба причастны к этому. Таков был мой выбор. И я не жалею.

Стефан в задумчивости смежил веки. Когда он их открыл, в его глазах мелькали тени далекого прошлого.

— Я поняла, что не смогла бы стать счастливой, постоянно возвращаясь к памяти умершего брата. Это было мое решение — остаться с тобой.

Кэтрин всей душой хотела доказать Стефану, что счастлива, хотела заставить поверить ей.

Ее руки снова скользнули к пуговицам. Пока они одна за другой расстегивались под легкими движениями тонких пальцев, девушка не сводила с него взгляда. Стефан был похож на скульптуру греческого бога, который большую часть времени проводил на земле, соблазняя смертных. Кэтрин поднялась и скинула одежду. Обнаженная, она молча ждала, когда Стефан обратит на нее свой взор. Когда он сделал это, в его глазах загорелось желание.

— Как ты прекрасна! — прошептал он.

Кэтрин медленно опустилась на колени возле кадки. Она покрыла множеством поцелуев его лицо — влажный лоб, сдвинутые брови, щеки и губы. Взяв в руку губку, она сначала оттерла черные круги под его глазами и синяки, придающие лицу зловещий вид. Затем омыла его крепкую грудь, описывая губкой круги вокруг сосков.

Дыхание Стефана стало неровным, по телу пробежала дрожь.

— Кэтрин! Только будь уверена, что ты хочешь именно этого! — простонал он.

Девушка не ответила. Слова были не нужны. Он должен был видеть, что ей нужно. Ее руки кружили и кружили по сильным плечам, по мускулистой груди, крепкому животу, опускаясь все ниже, к паху. Прикоснувшись к твердой возбужденной плоти, она остановилась.

— Я смотрю, твой факел уже зажжен, — сказала она приглушенным голосом.

Стефан лукаво улыбнулся.

— Ты зажгла его. И только ты сможешь погасить.

Кэтрин внимательно посмотрела в его глаза. Их взгляды скрестились. Зарождая друг в друге молнии чувственности и трепета, они соперничали силой вспышек с мерцанием звезд.

Стефан беспомощно смотрел, как Кэтрин входит в воду. Ни одна женщина не вызывала прежде в нем столько страсти. Но он решил, что это должен быть ее выбор. Превозмогая желание обнять ее, он схватился за края лохани. Кэтрин погружалась в воду.

Она не знала, сколько времени прошло, когда, счастливая и удовлетворенная, обнаружила, что смотрит на Стефана смущенным взглядом. Она была выпита им до дна. И теперь знала, что ее страсть к нему будет вечной. Прильнув к мускулистой груди, она думала лишь о том, как заставить эту вечность длиться всю жизнь.