Ранним утром, еще до рассвета, командир шестой группы подполковник Грейди стоял подле своего самолета и рассматривал его в холодном жестком свете ровно освещающих взлетно-посадочную полосу прожекторов.

«Сказка, а не машина. Мечта», — думал Грейди.

На земле «виндикейтор» выглядел неуклюже. Обвисшие крылья, высоко задранное шасси — чтобы можно было подвесить под фюзеляжем объемистый контейнер. Контейнер нес дополнительный груз бомб, либо ракет «воздух — воздух», либо горючего, либо приборов, дезориентирующих радары ПВО противника. Изящно спроектированный контейнер придавал «виндикейтору» еще более могучий вид. Однако на земле застывший в неподвижности «виндикейтор» напоминает голенастого фламинго с его невероятно длиннющими ногами, отходящими от мощного тела.

В воздухе же «виндикейтор» неописуемо прекрасен. Расправляются крылья, втягивается шасси, машина обретает черты ювелирно отточенной завершенности. Внутри она еще более утонченна и элегантна. Будучи сложнейшим произведением инженерного искусства, она управляется всего тремя людьми. Все миниатюризировано, автоматизировано, серво-механизировано и транзисторизировано. Экипаж состоит из пилота, штурмана-бомбардира и бортстрелка, но машина настолько автоматизирована, что управлять полетом, бомбометанием и ведением огня из бортового оружия по силам одному летчику.

У людей постарше, типа Грейди, были и иные причины, помимо чисто эстетических и технических, любить «виндикейторы». Они понимали, и для некоторых из них понимание граничило с отчаянием обреченной любви, что эти самолеты могут стать последними в своем роде. Разве что «РС-70» чем-то будет походить на «виндикейтор», но старики знали — им на нем уже не летать. «Виндикейтор» — вот их последний самолет. «Виндикейтор» довел слияние пилота и машины до высшего возможного предела. Последующая за ним модель, безусловно, станет столь скоростной, изощренной и сложной, что будет беспилотной. Не самолет уже, а управляемый снаряд.

Экипаж же «виндикейтора», с гордостью думал Грейди, все еще сохраняет самостоятельность в управлении машиной, и штурвал все еще слушается пилотской руки. Мы все еще читаем приборы, мы все еще сами должны бросать вопящую от негодования, протестующую машину в крутой вираж.

Бомбардир и бортстрелок прошли мимо Грейди к машине и полезли в кабину. Как свойственно большинству летчиков помоложе, на самолет они и не взглянули. Просто протиснулись в люк, держа в руках планшеты, торопясь занять свои места, застегнуть гермошлемы и приступить к работе.

Грейди еще раз окинул взглядом отточенные черты «виндикейтора», не замечая голенастого шасси, и полез вовнутрь. Две минуты спустя ревущая машина уже выруливала на взлетную полосу. За ней выруливали на взлет остальные пять бомбардировщиков. Тремя часами позже они шли на высоте 60 000 футов в холодном небе над Аляской. Только-только начал заниматься рассвет.

Заняв свои места и пристегнувшись, члены экипажа «виндикейтора» уже не могут покинуть их. Самолет так набит аппаратурой, что трое летчиков сидят в своих креслах, как в крохотных гнездышках. Переговариваться они могут по внутренней связи и, при желании, обычным путем, сняв для этого нижнюю часть шлемов. Но кроме как по внутренней связи летчики говорили редко. Да и вообще члены экипажа почти не говорили друг с другом без крайней необходимости, отчасти потому, что были от этого отучены, отчасти потому, что редко были хорошо друг с другом знакомы.

С недавних пор в стратегической авиации вошло в практику бессистемно тасовать экипажи бомбардировщиков с целью добиться от личного состава полной униформичности действий, превратить летчиков из личностей, имеющих индивидуальные особенности, в абсолютно идентичные, взаимозаменяемые винтики единого механизма. Учитывая стоимость, скорость и значение «виндикейторов», никто не был расположен гарантировать успех выполнения задания сплоченностью или боевым духом экипажа.

«Нет, здесь на борту — отнюдь не братья по оружию», — подумал Грейди. Со своими сегодняшними напарниками он раньше встречался, но никогда толком не разговаривал. И знал, что в полете тоже особенно разговорчив не будет. Каждый в своем гнездышке имел собственные обязанности: каждому приходилось следить за сотнями циферблатов, проверять сотни датчиков, нажимать сотни кнопок.

В случае фатальной катастрофы каждое кресло автоматически катапультируется из самолета на огромной скорости и, сохраняя собственные системы управления и обеспечения кислородом, благополучно вернет летчика на землю либо на воду. Так, во всяком случае, гласила теория, но еще никому не удавалось катапультироваться из «виндикейтора» на предельной скорости, не получив при этом тяжелых увечий. На предельной скорости катапультируемой капсуле придавалось ускорение, превышающее скорость полета пули, и воздух — обычно столь нежный и мягкий — внезапно становился жестким и твердым.

Катапультируемого летчика било и швыряло самым безжалостным образом. Экипажи бомбардировщиков старались даже не думать об этом.

По всем этим причинам экипажи «виндикейторов» комплектовались людьми гордыми и высококвалифицированными. Даже ощущение одиночества — и то служило источником гордости для них, ибо огромные, сверкающие, набитые аппаратурой машины, которые они вели в небо, лишь подчеркивали в каждом восприятие собственного «я». То, что летчик был включен в механизм, как в кокон, но при этом, сидя в своем гнездышке, сохранял над этим механизмом власть, заставляло его одновременно ощущать себя и личностью, и частью единого целого.

В 05.30 отряд «виндикейторов» дозаправился в воздухе топливом с двух гигантских реактивных самолетов-заправщиков. Операция была проведена безупречно, тысячи галлонов горючего были перекачаны на бомбардировщики в считанные минуты. Самолеты продолжали идти четко заданным маршрутом, каждый на строго определенном ему месте в клинообразном строю, не отклоняясь от него более чем на несколько футов, хотя сохраняли скорость свыше тысячи миль в час. Внизу под ними уже расходилась окутывавшая землю тьма, в неясном свете вырисовывались гигантские горные цепи, холодно поблескивали ледники.

Полученный по радио приказ выйти на определенный отряду рубеж гарантированной безопасности не вызвал никаких комментариев. Все это уже было. Грейди, ведя за собой отряд, описывал в небе широкую размашистую дугу. Даже увеличив скорость, самолеты по-прежнему безупречно держали строй. Завершая маневр и ложась на новый курс, Грейди испытывал чувство гордости за столь безупречную исполнительность. Самолеты шли курсом, проложенным прямо как стрела, без противозенитных маневров — в настоящий момент противозенитный маневр был бесполезен, пустой расход горючего.

Бомбардир, капитан Томас, вручил Грейди бланк с записью: «Запас горючего рассчитан на дальность полета 3020 миль за пределами рубежа гарантированной безопасности».

Грейди подтвердил расчетные данные по интеркому.

«Томас, похоже, парень в порядке», — подумал он и посмотрел на капитана. Увидеть он мог лишь его красивые карие глаза, темные брови да белую полоску кожи. Остальную часть лица капитана скрывали шлем, кислородная маска и микрофон. Грейди перевел взгляд на бортстрелка лейтенанта Саливена. У того вообще были видны одни лишь глаза, и Грейди вдруг с ужасом осознал — он видел Саливена лишь мельком и даже не помнит его лица. Но на него производили впечатление руки Саливена: тонкие длинные пальцы работали с клавиатурой приборов предельно точно и уверенно.

«Грейди, Томас и Саливен, — подумал Грейди. — Нет, на хороший военный роман не потянет. Весь экипаж — сплошные чертовы англосаксы. А для колорита надо бы еврея или итальянца». Он чуть было не бухнул это в интерком, но осекся. В силу возраста и чина Грейди избежал усиленной промывки мозгов, какой подвергались молодые летчики в различных учебных заведениях ВВС, разбросанных по Соединенным Штатам. Он уже замечал, что летчики помоложе почти не способны относиться к службе с юмором, да и военных романов эти юнцы, наверное, не читали. И вдруг на какую-то долю минуты Грейди пронзительно больно ощутил себя стариком, человеком иного поколения.

И тут же обо всем забыл, потому что Томас протянул ему записку: до рубежа сто миль. В ту же секунду мозг и руки машинально приступили к отработке рефлекторно заученного маневра: самолет ложился на широкую плавную дугу, которая выведет его точно в пределы обозначенной позиции. Грейди даже не приходилось приказывать Томасу проверять — он и так знал, что все пять «виндикейторов» точно дублируют его маневр. Потому-то Грейди и вступил в ВВС: этот чистой воды артистизм наполнял его упоительным восторгом. Грейди ощутил крен самолета, увидел движение крыльев, почувствовал, как чуть ослабло давление, и угадал, что скорость, видимо, снизилась на 125 миль в час из-за описываемой им в небе размашистой дуги. Грейди надеялся, что в этот раз удастся задержаться на рубеже хотя бы на несколько минут, ибо только здесь он все еще мог полностью самостоятельно и независимо управлять самолетом: выйдя на рубеж гарантированной безопасности, командир мог вести эскадрилью произвольным строем и на произвольной скорости при условии, что не отклонится от заданного потолка более чем на 1000 футов и не пересечет рубеж.

Рваные лучи солнца пробивались с запада, освещая небо, но не могли разогнать опутывавшую землю тьму. Четко выделялись силуэты дальней горной гряды. Подчиняясь причудам рефракции, вспыхнул на секунду бело-голубым пламенем целый ледник, но тут же погас. Отблеск ледника напомнил Грейди, что наземные жители все еще оставались впотьмах, и ему стало приятно. Еще немного, и на Земле рассветет тоже, но пока еще свет доставался лишь летящим на огромной высоте «виндикейторам». Видение света и тьмы будило в Грейди приносящее удовлетворение чувство собственного превосходства, хотя он и понимал, что это ребячество. На самом-то деле никакого превосходства ровным счетом не было, но в силу подобных, мальчишеских, казалось бы, эмоций Грейди и хотел летать. На сей раз радость оказалась недолговечной. И сразу же проснулась мысль о том дне, когда самолеты полетят сами по себе, когда летное дело полностью превратится в производное от науки и инженерного дела, а человеку останется удел простого зрителя.

И чисто рефлекторно, как бы желая продемонстрировать свою все еще сохраняющуюся власть над машиной, он резко положил ее в вираж. Нет, подумал он, наслаждаться полетом способен лишь человек. Машины, вероятно, справятся не хуже, но им не испытать волнения, не понять всей красоты, являемой шестеркой самолетов, безупречно держащих строй, идя на высокой скорости. Его ведомые, которым приходилось описывать более длинную дугу, точно рассчитывали увеличение скорости, позволяющее им сохранять клин.

— Саливен, как отряд держит строй? — спросил по интеркому Грейди.

— Отлично, сэр, — ответил Саливен. — Даже номер шесть не отстает больше чем на пять ярдов.

Грейди усмехнулся в кислородную маску. Не забыть бы после приземления похвалить Флинна, командира «шестерки». Его самолет особо трудно пилотировать. Он, как ни парадоксально, был самым тяжелогруженым самолетом отряда, хотя и не нес термоядерного оружия на борту.

В каждую группу бомбардировщиков включался самолет, несущий максимально возможный груз оборонительных средств и вооружений. Этот самолет мог глушить радары противника, засекать, анализировать и противодействовать выполнению атак противника приманками-ловушками. В воображении Грейди он всегда воспринимался мудрым, съевшим бивни слоном, ведущим в бой стадо юных мускулистых собратьев. «Шестерку» всегда пилотировали специалисты, досконально изучившие ее сложнейшую оснастку, умевшие понимать ее заумные реакции, — аналитические методы и защитные приемы.

Грейди повел штурвалом, и «виндикейтор» лег на ровный киль. Давление спало. Осмотревшись, насколько позволял колпак кабины, Грейди заметил, что из хрустально-серого небо стало бездонно-голубым. И тут поступили два сигнала, заставившие напрячься и оцепенеть тело прежде, чем их до конца переварил и понял мозг. В наушниках раздался пульсирующий прерывистый звук, взрывающийся короткими стаккато. Грейди машинально перевел взгляд на «гарантийный ящик», смонтированный между ним и бомбардиром. И впервые за всю его летную службу на крышке ящика вспыхнул красный сигнал. Только теперь мозг поспел за рефлексом: это — не учение. Это — всерьез. Грейди и Томас, не сговариваясь, оторвались от сигнала и посмотрели друг другу в глаза. Взгляд Томаса казался бесстрастным. Реакция Грейди была незамедлительной. Рука легла на тумблер рации прямой связи с Омахой — дублирующая система позитивного контроля. Секунда, знал Грейди, и он услышит успокаивающее: «Отбой!» Просто неисправность в ящике. Во всем разберутся, все исправят. Он включил рацию. И в ушах громко загудел пульсирующий гул. Радиосвязь не функционировала.

— Прошу разрешения приступить к проверке, сэр, — четко произнес Томас.

— Приступить к проверке разрешаю, — машинально ответил Грейди.

Собственный голос показался Грейди тусклым и холодным. Безжизненность голоса Томаса, безразличие, застывшее в его глазах, совсем ошеломили его.

Потянувшись к прикрепленному к креслу планшету, Грейди извлек ярко-красный пакет с надписью черным шрифтом: «Инструкция на пересечение рубежа гарантированной безопасности. 13 марта». Такой же пакет извлек из своего планшета Томас. Вскрывая свой пакет, Грейди смотрел на наружную панель ящика, на которой располагались шесть прорезей, каждая в квадратный дюйм. Всегда, вплоть до этой минуты, прорези оставались пустыми. Сейчас, однако, в них появились размашистые белые цифры и буквы: «КАП-811». «Гарантийный ящик» представлял собою сложный прибор, состоящий из радиоприемника и шести колесиков, каждое из которых содержало либо все буквы алфавита, либо цифры от 1 до 9. Когда приемник приводился в действие радиосигналом, передаваемым офицером разведки авиабазы и не известным никому из членов экипажа, в прорезях должны были появиться буквы и цифры.

Грейди извлек из пакета плотную белую карточку, размером 3X3 дюйма. Сверху было проставлено число, ниже — «КАП-811». Грейди держал карточку непосредственно над ящиком, сверяя текст во избежание ошибки. Тем временем такую же карточку извлек из своего пакета Томас и, сличая, поднес ее к карточке Грейди. Оба офицера подтвердили, что прибор правильно показывает заданный на данный день код.

— Прошу разрешения приступить к дополнительной проверке, сэр, — сказал Томас.

— Приступить к дополнительной проверке разрешаю.

Томас сдернул красный пластиковый чехольчик с верньера, обозначенного как «параллельный канал», и без тени колебания повернул верньер влево. Немедленно погас красный сигнал и стих зуммер в наушниках. Надпись в прорези исчезла. Грейди снова окинул взглядом небо, почувствовал, как напряглись, упираясь в тесные парашютные ремни, мышцы. Мозг просто отключился. Прошло три секунды, и свет, сопровождаемый гулом в наушниках, вспыхнул снова. Ящик принимал теперь сигнал по параллельному каналу. В прорезях снова появилась надпись «КАП-811». И снова Грейди сличил карточку с надписью, а Томас протянул свою карточку Грейди. Все сходилось.

Грейди охватил приступ сомнения, он ощущал все нарастающее неверие в происходящее. Ведь этого никогда не случалось ранее, не могло случиться и теперь. Но что он мог сделать? Ведь связи с Боугэном в Омахе нет. Можно кружить на рубеже, надеясь получить какое-либо иное подтверждение. Но тут взгляд его упал на Томаса и Саливена.

Оба смотрели на него как ни в чем не бывало. В глазах ни вопроса, ни смятения. Этакая маска простодушной решимости.

У Грейди позвонки будто сплавились вместе. Руки не тряслись, но он ощущал их до последней жилочки. Грейди заметил, что в глазах Томаса промелькнуло нечто вроде изумления.

Что-то странное происходило со всем телом Грейди: казалось, мозг, сердце, глаза, уши, язык — все словно умерло. На секунду померещилось, что он не сможет говорить. Грейди приказал языку двигаться, выдавить слова, которые — он знал — долг обязывает его произнести.

— Читаю: «КАП-восемьсот одиннадцать», — услышал Грейди собственный голос. Он выговаривал слова, заученные на бесчисленных учениях, но совсем не был похож на его, Грейди, голос. Он, казалось, исходил откуда-то из глубин интеркома и принадлежал не человеку, а бездушной машине.

— Подтверждаю: «КАП-восемьсот одиннадцать», — сказал Томас.

— Приказываю вскрыть пакеты с боевым заданием, — снова Грейди померещилось, что это говорит вовсе не он.

Грейди потянулся за пакетом в планшет и на мгновение поймал взгляд Саливена. Снова возникло ощущение пустоты, глаза на безрогом лице, подчеркнутые полоской туго сжатой шлемом и кислородной маской кожи, не выражали ничего. А если сорвать маску и шлем, пришло в голову Грейди, окажется ли лицо Саливена искаженным ужасом? Почему-то Грейди сомневался в этом. Саливен снова смотрел на свои приборы. Грейди начал вскрывать пакет с боевым заданием.

В центре пакета мелкими красными печатными буквами значилось: «Совершенно секретно». В левом верхнем углу черными буквами помельче: «Вскрывать только по прямому указанию в соответствии с действующими инструкциями». И в нижнем правом углу: «Уничтожить в случае необходимости оставления самолета или угрозы плена». Клапан пакета скреплялся тремя печатями. Пакет изготовили продуманно: его нельзя было вскрыть, не оставив следов, но можно было вскрыть быстро.

Взломав печати, Грейди увидел знакомый бланк боевого задания. Всего одна плотная страница. Остальное содержимое пакета составили альтернативные цели, возможные маршруты возвращения, рекомендации по выживанию и закатанная в целлофан карточка с именами американских агентов в России, которая, как знал Грейди, немедленно превратится в бесформенный комок целлюлозы, коснись ее хоть капля воды. Достаточно будет слюны.

Первая строка приказа гласила: «Цель — Москва». Вторая: «Подлет и проникновение». Далее указывались предписываемые отряду высота и скорость. Ведущим становился самолет номер шесть. Приказ излагал подробные инструкции на все возможные случаи действий истребителей, ракет и зенитной артиллерии ПВО противника.

Следующая строка: инструкции по бомбометанию. При оптимальных условиях предполагалось взорвать двенадцать бомб равномерным кольцом вокруг Москвы на потолке 5000 футов. «Виндикейторам» предписывалось вести бомбометание с потолка 60 000 футов.

В избежавшем дисциплины и контроля военного цензора уголке мозга Грейди сохранилась страшная картина, увиденная когда-то в старом фильме: взрывы бомб под Лос-Аламосом и на атоллах Эниветок и Бикини. Двенадцать огромных огненных грибов мягко соприкоснутся, а затем, пожирая друг друга, сольются в дьявольское, на секунду невыносимо раскалившееся добела, яростно содрогающееся море жара. Усилием воли Грейди заставил себя очнуться от застлавшего мозг миража. На него пристально смотрели большие холодные глаза Томаса.

— Прошу разрешения включить бортовую связь, сэр, — сказал Томас.

Он имел в виду особую рацию, действующую в диапазоне лишь нескольких миль, специально разработанную для связи самолетов отряда между собой. Передаваемые по ней радиосигналы не могли быть перехвачены за пределами ограниченного радиуса действия.

— Погодите минуту, Томас, — ответил Грейди. Он испытывал острую потребность в чем-то еще, но не мог сообразить, в чем именно. Его охватило чувство чудовищного и беспомощного одиночества. Приказу, полученному «гарантийным ящиком», и глушению их рации оставалось лишь одно-единственное объяснение: русские напали. И любое колебание с его стороны играет им на руку. Он должен выполнять приказ. На то его столько лет и готовили. И теперь не время для сомнения. Он качнул головой, окончательно восстанавливая ясность мысли.

Грейди взглянул в глаза двух незнакомцев — двух отменных специалистов, на месте которых могли быть сотни любых других, таких же анонимных техников, и облизал под маской губы. Две пары глаз безмятежно смотрели на него. В них не читалось и тени обвинения. Ему мерещились в этих глазах горящая уверенность, невинная убежденность в том, что все правильно, все как надо. В самом деле, а почему бы и нет? Все машины с ними. Почему-то, каким-то непонятным для самого Грейди образом, оба этих хладнокровных взора укротили бурю в его мозгу. Он вновь начал обретать командирскую уверенность. Заговорив, он впервые услышал снова свой собственный, привычно властный голос:

— Включите бортовую связь, Томас, — распорядился Грейди. Полностью владея собой, он поднял микрофон и отдал приказ идти на цель.