У двери, ведущей в конференц-зал, стоял сержант, отдавший честь подходившему Блэку.

— Генерал, совещание перенесли в центральный пункт управления, — доложил сержант и пожал плечами прежде, чем Блэк успел открыть рот. — Не могу знать, генерал. Треп идет, будто сам министр обороны пожалует. Все летят что мухи на мед, стало быть, потребуется больше места.

Блэк усмехнулся, услышав студенческий жаргон из уст словно аршин проглотившего сержанта (не иначе как призвали из колледжа), повернулся и чуть было не налетел на генерала Старка. Старк тоже слышал слова сержанта. Повернувшись, оба зашагали к лифту, который должен был доставить их в бетонный бункер, похороненный на глубине сотен футов под Пентагоном.

— Похоже, Свенсон хочет посмотреть Уилкокса в деле, — заметил Старк. — Говорят, он не считает Уилкокса наилучшей кандидатурой на пост министра армии. Поэтому, наверное, и намерен задать ему перца.

— Возможно, — ответил Блэк, хотя совсем не был уверен. Свенсону свойственно оценивать новых работников, а не «задавать им перца».

Брифинг предназначался для Уилкокса, вновь назначенного министра армии, но следовать за ходом мыслей Старка далее Блэк не пытался. Старк — его ровесник, оба они — молодые, растущие генералы, но на этом сходство и кончалось. Старк — «политический» генерал. Толковый, но научившийся строить карьеру, используя дарования других. Блэк пришел к выводу, что Старк дослужился бы до генерала и в силу собственных способностей, но он наслаждался ролью Макиавелли, собирая и распуская слухи, жонглируя доступной лишь узкому кругу информацией и опираясь на интуицию. Принадлежность Старка к политическому генералитету вызывалась отнюдь не ленью или сомнением в собственных возможностях. Нет, напротив, он энергично трудился и обладал большими способностями, но обожал интриги, конфликты, его захватывала борьба влиятельных людей. Будь он глуп, он стал бы первосортным антрепренером в профессиональном боксе. Обладая же блестящим умом, стал антрепренером деятелей, умевших работать головой. Старк открыл Гротешеля и блестяще управлял его дальнейшим ростом. По мере того как Гротешель получал признание, Старк получал генеральские погоны.

— Я прочитал ваш недавний меморандум о вероятности контрудара, — сказал Старк Блэку. И, выдержав паузу, добавил: — Не думаю, что Гротешель намерен обсуждать сегодня этот вопрос.

Блэк кивнул. Он понял: Старк в свойственной ему манере просит его самого не поднимать этот вопрос. Старк всегда очень скрупулезно подчеркивал формально не фиксируемые ограничения подобного рода. Играл Старк твердо и жестко, но всегда играл по правилам. Однажды в бытность его еще подполковником некий однокашник Старка организовал утечку информации Дрю Пирсону. Старк, понял Блэк, был охвачен чувством искреннего морального возмущения. Методично и с упорством Торквемады он сломал этому офицеру карьеру.

— Хорошо. Но мое мнение, изложенное в меморандуме, остается в силе, — ответил Блэк. — Невероятно глупо тратить миллиарды на «обеспечение боевой готовности», которая, вероятно, нисколько не выглядит убедительной в глазах русских. Кому сейчас нужно дальнейшее наращивание военной мощи? Да никому. Ни одной из сторон. Все свелось к попытке отгадки в психологической игре, Старк. Вся концепция постоянного наращивания вооружений, все новых и новых бомб, все новых и новых ракет, когда обе стороны обладают возможностью многократно истребить друг друга, пережив первый удар, — просто глупость.

— Ну, хорошо, хорошо, — ответил, смеясь, Старк. — Только давайте не будем спорить об этом сегодня.

— То бишь, не будем спорить в присутствии начальства, — без обиняков отрубил Блэк.

— Господи, Блэки, ну до чего же вы упрямы! — вздохнул Старк.

Они улыбнулись друг другу. Правила на текущий день были определены.

Всю переднюю стену центрального пункта управления занимало огромное табло. Пункт управления Пентагона был оборудован такими же устройствами получения и обработки информации, как и пункт управления стратегической авиации в Омахе, но без столов-консолей. Здесь в случае войны должны работать министр обороны и комитет начальников штабов вооруженных сил, принимая решения, выполнять которые надлежит другим пунктам управления, разбросанным по всему миру. Здесь размещался стратегический центр, в Омахе и других местах размещались центры тактические. Центральный пункт управления Пентагона служил мозгом. Остальные центры — руками.

В его облике сочетались черты правительственной резиденции и генерального штаба. Старк и Блэк прибыли рано, техники еще проверяли табло, бессистемно включая различные схемы, высвечивая на экран различные проекции. В настоящий момент проецировалась лишь система «Спасур» для наблюдения за космическим пространством. Ее центр располагался в Колорадо-Спрингс, но информация оттуда поступала на табло Пентагона с удивительной четкостью. На глазах генерала Блэка система «Спасур» начала передавать информацию со спутника «Самос-3», совершающего орбитальный полет высоко в стратосфере. По нижней части экрана побежали строчки текста: «Самос-3» № 15 движется со скоростью 20 000 миль в час на удалении 300 миль от поверхности Земли и только что получил указание приступить к съемке и передаче фотоинформации. Спутник проводит плановое сканирование района расположения базы МБР на территории СССР. Последует выборочное изображение».

Табло погасло, затем на нем снова появилось изображение, отличающееся от обычной меркаторской проекции: сейчас экран показывал огромный кусок земной поверхности, не испещренной условной сетью меридианов и параллелей. Виднелась гряда гор, на восточной стороне которых лежали густые тени, поскольку день клонился к закату. Вырисовывались причудливые изгибы большой реки, в которую стекались бесчисленные притоки. Увиденный с огромной высоты ландшафт выглядел невыразительным, закат окрашивал его мягкой охрой. Часть экрана закрывали белые кучевые облака. По оценке Блэка самое большое из них закрывало грозовым фронтом участок протяженностью около двухсот миль.

«Изображение с максимальным увеличением», — вспыхнула надпись внизу экрана.

Генерал Блэк всегда с удовольствием всматривался в передаваемые спутниками изображения и не переставал изумляться изощренности чудесной техники. Всегда приходилось напоминать себе, что спутник передает моментальные изображения. То, что он видит здесь, сейчас, произошло лишь долей секунды ранее на другой стороне планеты.

Изображение обретало четкость с такой скоростью, что становилось страшно. Русло огромной реки наполнилось водой, и вот она уже блестела в многочисленных притоках. Сначала образовались крошечные прямоугольнички деревень, но тут же стали различаться огромные дома. В огромной массе выкристаллизовывались рощицы и дубравы, а затем и отдельные деревья. Изображение сфокусировалось на расчищенной площадке, изрытой четкими кругами пусковых шахт. За земляными укрытиями были разбросаны грузовики. Мимоходом, поскольку это была всего лишь проверка, камеры взяли крупным планом грузовик, а затем изображение ракетной базы исчезло с экрана.

Техник, управляющий полетом «Самоса», использовал аппаратуру на предельных возможностях. Следить за этим доставляло наслаждение, на глазах разворачивалось почти невообразимое техническое действо, заставившее Блэка устремиться мыслями в будущее. Он слышал, как ученые обсуждали потенциальные возможности подобной сверхдальней технической разведки. Грядет день, когда экран покажет не просто смутные очертания грузовика, но отчетливо воспроизведет мельчайшие его детали. Воображение Блэка мысленно заполнило затопившую экран пустоту… К борту грузовика прислонились двое в кирзовых сапогах и советской военной форме, с шапками, сбитыми набекрень. Один из них что-то показал своему товарищу. Изображение стало более четким, резким, камера сфокусировалась на передаваемом предмете. Постепенно огромный экран заполнили четыре гигантские руки, волосы на тыльных сторонах ладони, грязные ногти. Одна из ладоней двумя пальцами держала фотографию девушки. Круглое славянское лицо ее улыбалось, головка кокетливо склонилась… Но тут изображение на экране погасло, а с ним — и полет воображения Блэка.

Однако грузовик, который он только что видел на экране, был абсолютно настоящим, напомнил себе Блэк. И водитель грузовика представления не имел, что его действия фиксирует камера, висящая в трехстах милях над его головой, передает их на расстояние 8000 миль в информационный центр, откуда затем они транслируются еще на 2500 миль и проецируются на этот экран с интервалом не более секунды. Впервые спутник «Самос», его чудотворные камеры и потенциальное могущество заставили Блэка ощутить беспокойство. Подобное незаметное молчаливое наблюдение за всем и вся на земной поверхности воспринималось как нарушение права на уединение. «Блэки, — сказал он себе, — для человека, выступавшего в поддержку полетов «У-2», всех «Самосов» и доброго десятка иных подобных проектов, ты что-то становишься мягкотелым». И повернулся к Старку, решив поболтать с ним о том о сем.

— Так что говорят об Уилкоксе?

— Да, в общем-то, ничего особенного, разве что вот пару дней назад он номер отмочил, — расхохотался Старк. — Кто-то направил ему двустраничный меморандум для ознакомления всего аппарата. Уилкокс вставил меж этих двух страниц шестьдесят страниц текста из Эммерсона и одобрил рассылку документа. Меморандум вернулся к нему на стол, испещренный всеми должными инициалами, но без единого замечания или вопроса касательно содержания. Тогда Уилкокс вызвал всех к себе. Говорят, к концу совещания все стояли по щиколотку в крови.

Блэк расхохотался. История вполне под стать его настроению. Похоже, Уилкокс может внести некоторое оживление. Не удивительно, что Старк так ерзает из-за сегодняшнего брифинга.

Блэк лениво обвел зал взглядом. Людей постепенно прибавлялось. Несколько человек собрались в противоположном углу близ красного телефона, соединявшего центр управления непосредственно с президентом, где бы тот ни находился. Телефон этот — все равно что страховой полис на случай пожара. Главная на него надежда, что он никогда не понадобится.

Блэк подошел к длинному столу для совещания, установленному в центре зала. Внушительная глыба, нечто среднее между столом заседаний совета директоров крупной компании и столом аспирантского семинара. Вдоль стола — аккуратные ряды кожаных кресел с высокими спинками. Перед каждым — тщательно приготовленный комплект: большой толстый блокнот и по бокам его два карандаша. По центру стола, через равные интервалы, расставлены термосные фляги и казенного вида кружки. Сбоку от стола, вдоль стены — так называемая «резервация»: два ряда кресел чуть попроще, тщательно подобранных, чтобы показать, что их занимают лица ответственные, но все же не столь ответственные, как сидящие за столом. Аппарат, отделенный от стола невидимым барьером; конечно, окажись за столом свободное место, его не возбранялось занять. Но никто еще из «индейцев резервации» не позволял себе подобной ошибки. Как бы ни снедало его желание усесться за большой стол, он никогда не сядет туда раньше времени.

В зале собралось уже около двадцати человек, более половины из них — в военной форме и похожие друг на друга: седеющие, крепкие, властные мужчины средних лет. Интересно, власть ли накладывает отпечаток на их облик, подумал Блэк, или они получили власть благодаря соответствующему облику. И проводил взглядом Старка, переходящего от одной группы к другой. Старк был явно доволен собой. Нейтрализовав выступление Блэка с неудобными для него, Старка, положениями, ставящими под сомнение убедительность дальнейшего наращивания военного потенциала как фактора сдерживания, Старк мог смело рассчитывать, что сегодня успех останется за ним и Гротешелем.

Эти брифинги, полезные и необходимые, становились все более неприятны Блэку. Разногласия выявлялись с трудом, но, коль скоро уже были выявлены, рассматривались и оказывались неразрешимыми. И как бы ни был Блэк предан стратегической авиации, как бы ни любил людей, с которыми работал в рядах и вне рядов ВВС, последние пять лет его не оставляло постоянно растущее ощущение, что «развитие событий» вышло из-под контроля.

Попытки рассчитать намерения и потенциал советской стороны начались как естественные и непосредственные упражнения в решении логических задач. Но на каком-то этапе логика стала столь запутанной, вовлекла столь большое количество факторов, в систему вошло столько новых корректив, что Блэк уже не мог воспринимать ее иначе, чем некий сюрреалистический мир.

Мы достигли с ними паритета, обрели превосходство и разгадали их намерения. Но затем они провели серию испытаний, добились превосходства над нами и разгадали наши намерения. А затем мы догадались, что они догадались, что мы догадываемся. И это при том, что еще годы назад обе стороны создали потенциал, способный уничтожить друг друга, даже получив сокрушительный первый удар.

На совещаниях Блэка часто охватывало ощущение, будто они полностью утратили чувство реальности и болтались без руля и без ветрил в своем собственном невероятном мирке. И дело вовсе не в стратегической авиации или Пентагоне, думал Блэк. Дело в Белом доме, Кремле, Даунинг-стрит, 10, Париже, красных китайцах, пацифистах, оголтелых правых, самонадеянных левых, НАТО, ООН, вкрадчивых телекомментаторах, участниках маршей мира, участниках воинственных демонстраций… Короче — во всех. Всех опутала фантастическая сеть логики и алогичности, факторов и фантазии. Никто не производил ощущения цельности. Никто не оставался до конца разумен. И все были предельно искренни.

Блэк помнил, когда начал испытывать чувство нереальности происходящего, — несколько лет назад Гротешель в качестве аргумента привел пример Кана: что может произойти, если американская подводная лодка-ракетоносец случайно выпустит ракету по своим.

У командира подводной лодки хватит времени установить радиосвязь и объяснить случившееся, поставить в известность командование стратегической авиации. Все присутствующие согласно кивнули, полагая на сем пример исчерпанным. Нет, настоятельно возразил Гротешель. Советские радары засекут полет ракеты, поймут, что несчастный случай произошел у нас, и зарегистрируют взрыв. Но их обеспокоит наша возможная реакция. Как русские могут быть полностью уверены в том, что мы знаем, что нас поразила наша же собственная ракета? А что, если они испугаются нашего «ответного удара» и, подстегиваемые своими опасениями, в смятении нападут на нас? Не будет ли для советской стороны лучшим решением в подобной ситуации нападение на США? И в самом деле, не окажется ли подобное решение оптимальной тактикой для обеих сторон, даже знай они, что произошел несчастный случай и с кем?

Тогда, вспоминал Блэк, мы ушли от поставленной проблемы самым трусливым, самым дешевым способом: вынесли резолюцию о необходимости предусмотреть все возможные меры по предотвращению несанкционированных запусков ракет.

Снова больно царапнула мысль — а не следует ли уйти в отставку? Эта мысль неотступно терзала его уже давно. Странно, подумал Блэк, совесть и принципы ничуть не беспокоили бы меня, служи я чуть ли не в любом другом виде вооруженных сил кроме того, который люблю. Но стратегическая авиация и его собственное место в ней (функция связующего звена между оперативно-тактическим командованием, управлением стратегического анализа и управлением обработки информации) заставляли воспринимать подобные потаенные мысли как первостатейную ересь. Но почему они терзали его куда больше, чем всех остальных? На внешний взгляд все выглядели довольными и счастливыми на своих постах, но как знать? Ведь и он со стороны казался столь же безмятежным.

Движение в противоположном углу зала привлекло его внимание. Вот он, Гротешель. Будто выходя со вчерашнего коктейля, раскрыл дверь и шагнул прямо в Пентагон: все та же уверенная, напористая, агрессивная манера держаться. Та же походка. Вместе с Гротешелем шли Уилкокс, Каррузерс, начальник штаба ВМФ и представитель Совета национальной безопасности Аллен.

Появление «больших шишек» было замечено всеми присутствующими. Еще секунду назад здесь царила непринужденная спокойная атмосфера. Теперь же зал как бы застыл по стойке «смирно». Этот эффект складывался из многих мельчайших деталей, которые было бы трудно даже определить. Он больше всего подчеркивался стремлением каждого вести себя так, будто начальством здесь и не пахло.

Гротешель прошел во главу длинного стола, после чего все начали рассаживаться. Стало ясным, что министр обороны то ли не придет совсем, то ли задерживается, но в любом случае дал указание начинать.

Старк легко и умело произнес вступительное слово. Затем в своей обычной, слегка покровительственной манере заговорил Гротешель. Он объявил тему: случайно начавшаяся война. Эта тема последнее время начала муссироваться органами массовой информации. Появился ряд журнальных публикаций. Военные же, естественно, уже много лет детально отрабатывали подобный вариант.

— В старые времена, с полгода назад, — со смешком сказал Гротешель, — разговоры о случайном начале войны по большей части списывались, как мы теперь говорим, на безумные теории. — И Гротешель начал рассуждать о том, как кто-либо из командиров эскадрилий стратегической авиации может сойти с ума и решит очистить мир от коммунистов.

Такая возможность была отнюдь не шуткой, Блэк это хорошо знал. Гротешель основывался на результатах специальной психологической проверки, разработанной ВВС с целью отсева «психически неустойчивых элементов» из подразделений, имеющих дело с оснащением и возможным применением ядерного оружия. Блэк один из первых в ВВС предложил и отстаивал ее проведение. Но даже сейчас отнюдь не был уверен, что проблема полностью поддавалась решению. Личный состав стратегической авиации натаскивали на уничтожение. Они были запрограммированы для нападения на Россию.

— Нас, — говорил Гротешель, — волновала не столько проблема сумасшедшего, сколько ее противоположность: то, что в последний момент кто-либо из летчиков откажется сбросить бомбы. Простое чувство отвращения может свести на нет всю политику градуированного сдерживания. Ну, скажем, какой-нибудь рядовой-радист просто решит не передавать приказ о нападении. Мы немедленно окажемся на краю катастрофы.

Вся программа обучения личного состава стратегической авиации сводилась к одному: действия в случае войны. Тесты, промывка мозгов, боевое обучение строились на одном: превратить нормальных американских юношей в роботов.

— Роботы. Так их именуют некоторые из наших критиков, — размеренно произнес Гротешель. — Но они еще и патриоты, и патриоты отважные. И разве мы не чтили всегда морскую пехоту именно за то, что она безупречно выполняла все, что ей приказывали?

«К черту Старка», — решил Блэк.

— Одну минуту, профессор Гротешель, — сказал он. — Но разве неправда, что рефлекс атаки, стремления к ней так глубоко вбит в сознание личного состава стратегической авиации, что даже те, кто благополучно прошел психологическую проверку, более склонны ошибиться в сторону совершения нападения, чем воздержания от него?

— При известных обстоятельствах, — возможно, генерал Блэк, — ответил Гротешель, сдерживая неудовольствие тем, что его перебили. — Но мы изучали подобную возможность и приняли меры предосторожности против нее. Даже окажись сумасшедший на посту командира соединения, даже… даже окажись у него несколько единомышленников-коллег, разделяющих его безумие, они все равно ничего не смогут сделать. — Гротешель бросил взгляд на министра армии: Уилкокс подался вперед, напряженно вслушиваясь. И Гротешель пустился в детальные описания изощренных контрольных устройств, дешифровальных систем и иного оборудования, предназначенного предотвратить человеческую ошибку, способную положить начало войне. — Это невозможно, просто невозможно, — заключил Гротешель. — Статистически вероятности подобной ситуации столь малы, что делают ее невозможной, во всяком случае — невозможной практически. Приказ об атаке не может быть принят ни от кого, кроме президента. Но и в подобном случае установленный порядок требует перепроверки и подтверждения по системе позитивного контроля.

Блэк колебался. Он понимал, что Гротешелю хочется продолжить выступление, но понимал и то, что истинную суть проблемы Гротешель обходит.

— Но что, если сойдет с ума президент? — резко спросил Блэк. — Он ведь подвергается немалой перегрузке.

Блэк, как было известно некоторым из присутствующих, был единственным, кто в силу дружбы с президентом мог задать подобный вопрос. Но Гротешель с болезненной завистью осознал, что Блэк задал бы свой вопрос, даже если бы президента никогда в глаза не видел.

Чувство шока, охватившее аудиторию, казалось физически ощутимым. Министр армии нахмурился. Гротешель быстро глянул на него, затем обвел взглядом стол. Он знал, что может обойтись без прямого ответа на вопрос Блэка.

— Что ж, тогда наше дело плохо, — рассмеялся он, пожал плечами и воздел руки к небесам, как бы призывая проявить здравый смысл. — Но вряд ли нам грозит подобная опасность.

Напряжение за столом спало. Блэка ответ не удовлетворил, но он решил не зарываться. И, однако же, это возможно, говорил себе он. Вудро Вильсон оставался президентом два года после инсульта. Сколько высокопоставленных чиновников свихнулось, не выдержав нагрузки! Форрестол выбросился в окно. Разве не может заболеть параноидной шизофренией президент? Маловероятно, конечно, поскольку американский политический процесс безжалостно отметает людей с малейшими проявлениями нестабильности, хотя и не исключено.

Не исключено и то, думал Блэк, что всех этих чертовых игрищ уже не выдерживаю я. И внутри зашевелился росточек страха. Каким-то образом происходящее увязывалось с терзавшим его Сном. Это здесь, на этих совещаниях, с него срезали куски кожи, раз за разом причиняя все больше боли, все больше и больше разрушая его как личность. И все же, в отчаянии думал он, именно здесь мое место, здесь я нужен, здесь могу приносить пользу. Он дал волю воображению, пытаясь уловить момент, когда увидит истинное лицо матадора, когда шпага по-настоящему вонзится меж лопаток и положит конец его колебаниям.

Теперь Гротешель перешел к возможностям совершения ошибки машиной. Тема была в новинку, никто о ней ничего толком не знал. Гротешель всегда был человеком цифр. Странно, как удается разлагать на цифры человеческие плоть и кровь. Да, разумеется, отдаленная математическая возможность ошибки машины существует, пояснил Гротешель. Он вычислил ее вероятность. На любой данный год вероятность случайного начала войны составляет один против пятидесяти. Да, припомнил Блэк, эти цифры уже опубликованы в докладе Хершона. Но доклад Хершона вышел в свет несколько лет назад, и его авторы — сотрудники университета штата Огайо — подчеркивали, что не располагали закрытыми данными. Истинная же ситуация была куда хуже, поскольку была куда более сложной.

— Иными словами, — продолжал Гротешель, — при нынешней частоте объявления тревог и современной компьютеризации оборудования возможность случайного начала войны может возникнуть лишь раз в пятьдесят лет.

— Не ухудшают ли эту цифру все возрастающая сложность электроники и скорость ракет? — спросил Блэк, думая о предостережении, с которым несколько лет назад публично выступил адмирал Л. Д. Коутс, начальник управления научных исследований и разработок МВФ, открыто признавший то, что было давно известно всем посвященным: электроника становилась настолько сложной, что способности людей управлять ею не поспевали за ее развитием. Сложность же нового поколения компьютеров умножала опасность случайного конфликта куда быстрее, чем удавалось разработать меры предосторожности против них. Заявление адмирала никто не стал опровергать. Его просто замяли.

Запнувшись, Гротешель с терпеливой улыбкой смотрел на Блэка. Министр армии обернулся к одному из адъютантов и что-то спросил. Адъютант, с улыбкой посмотрев на Блэка, прошептал ответ на ухо министру. Блэк знал, что он прошептал: «Это генерал Блэк, наш штатный еретик».

— Теоретически — да, — ответил Гротешель. — Но мы досконально проверяем каждый новый элемент, и каждая новая система дублируется другой системой. Вероятность возникновения войны из-за механических неполадок оборудования практически близка к нулю.

Это была неправда, но Блэк решил воздержаться от опровержения. Подавив гнев, он умышленно перевел взгляд на табло, на котором переливалась постоянно изменяющаяся мозаика, более декоративная, чем функциональная. Импульсы вспыхивали, набирали яркость, прочерчивали короткие траектории и исчезали. Изображения на Большом табло не принимались всерьез, пока световой сигнал над ним не оповещал, что кто-то принял решение об объявлении определенного уровня боевой готовности.

Интересно, подумал Блэк, сколько же в мире таких табло, управляемых такими же компьютерными системами, ловящих, идентифицирующих и отбрасывающих такие же радарные импульсы? Ну, разумеется, наш центральный пункт в Омахе. Наверное, резервная «Омаха» где-нибудь на другом конце страны. Затем — бомбоубежище президента. Там, наверное, тоже. Вероятно, у президента не одно бомбоубежище. Есть, наверное, и в Кэмп-Дэвиде, и в летнем Белом доме, и бог его знает где еще.

И к тому же, как ему известно, в воздухе постоянно, двадцать четыре часа в сутки, находится специально оборудованный «КС-135» — миниатюрная автономная «Омаха», на тот случай, если выйдет из строя все остальное. Может, есть такое табло на борту еще одного самолета. Или суперавианосца. Или атомной подводной лодки. А еще где? Несколько в Англии, разумеется, возможно — во Франции и в Западной Германии. В России? Ну, там-то, наверное, не меньше, чем в Соединенных Штатах.

Блэк знал, что на случай чрезвычайной ситуации специально подготовлены четыре «КС-135», предназначенные служить командными пунктами президента. С 1962 года их рассредоточили по стране с таким расчетом, чтобы один из них всегда находился в пределах досягаемости президента. Когда президент бывал за границей, одна из этих машин тихо и ненавязчиво включалась в состав его эскорта.

Разумеется, эти машины в любой стране одинаковы. Как и обслуживающий их персонал. Сегодня по всему миру, в каждом из подобных залов, укомплектованном занятыми, компетентными, преданными делу людьми, по всей вероятности, ловятся, изучаются и проецируются одни и те же импульсы. И по всему миру «большие шишки» видят на аналогичных табло одни и те же сигналы, обдумывают и обсуждают те же аспекты стратегии, которые излагает здесь сейчас Гротешель.

Блэк снова включился в дискуссию. Теперь Гротешель классифицировал различные типы возможных компьютерных ошибок.

Война, вызванная механическими неполадками. Война, спровоцированная ошибкой компьютера. Война, спровоцированная неправильной оценкой данных, полученных от компьютера работающими на нем людьми. И — самая вероятная возможность — погрешность электроники.

Весомо, думал Блэк. Весомо, потому что — темный лес для всех присутствующих. Никто ничего не понимает. Кроме одного — имея дело с любой системой, столь сложной и столь зависящей от тончайшего электронного оборудования, никогда нельзя забывать о возможном сбое или ошибке электроники.

— Но абсолютной системой защиты против сбоя оборудования служит система рубежей гарантированной безопасности и позитивного контроля.

В голосе Гротешеля звучала глубочайшая убежденность. Да, вот ключ, гарантирующий безопасность всей системы! Вот краеугольный камень, на котором держится все! И потому мы все чувствуем себя уверенно! Да и Гротешель был весьма убедителен, хотя эту убедительность несколько портил нервный смешок. Блэк понял, чем смешок вызван: Гротешель знает больше, чем говорит.

Дело-то было не так просто. И это знал любой, кто хоть раз имел дело с «черными ящиками» системы позитивного контроля. Их компоненты подвергались всеобъемлющей проверке и перепроверке согласно графикам, составленным по принципу регулярной ротации. Имитировались любые условия, в которых оборудование может оказаться при выполнении боевого задания. Условия имитировались и на дублирующей системе, и на компьютерах, где тщательно продуманные математические формулы воссоздавали все возможные варианты погрешностей оборудования. В компьютерных играх «отдавался» приказ, и бомбардировщики «шли» на цель.

Предусматривались вариабельные атмосферные колебания, оценивался возможный эксплуатационный износ оборудования, учитывался фактор вибрации корпусов «виндикейторов». Переменные стресса перекладывались в математические формулы, на основании которых компьютеры тестировали «черные ящики».

Но в систему была заложена фундаментальная погрешность. Никто и никогда не мог быть уверен, что «черные ящики» правильно сработают в критической ситуации. И по весьма простой причине: подобной ситуации никогда не случалось, а опробовать ее было нельзя.

Критическая ситуация означала войну. Вся система позитивного контроля фактически основывалась на оборудовании, которое невозможно было по-настоящему испытать, пока не придет пора его по-настоящему использовать, и по этой причине никому так и не суждено было знать заранее, как оно сработает.

Проверить по-настоящему, как будет функционировать система гарантированной безопасности, можно было лишь один-единственный раз: в том единственном случае, когда ее потребуется применить.

Опыт работы с ныне устаревшими самолетами «электра» и «ДС-6» достаточно убедительно показал, что в сложном оборудовании возможны самые серьезные погрешности, которые остаются незамеченными при самых изощренных испытаниях и проверках, но всплывают при эксплуатации, из-за чего вся система идет вразнос.

Мрачный профессиональный юмор висельников, свойственный летчикам стратегической авиации, немало обогатился за счет самолета «ДС-6». На чертежной доске он выглядел чудом инженерного гения. Но первые поднявшиеся в воздух его модели загорались в полете, как свечки. Затем вскрылся просчет конструкторов. Они не предвидели воздействия воздушных потоков на утечку горючего. Невидимые воздушные вихри относили брызги пролитого керосина прямо за двигатели, где воздухозаборники засасывали их, превращая грузовой отсек бомбардировщика в совершенно непредусмотренную камеру возгорания.

Сбои в компьютеризованной системе позитивного контроля могут нанести немалый ущерб и крупным корпорациям. Блэк вспомнил панику, вызванную несколько лет назад публикацией в журнале «Форчун» материала, доказавшего это на примере «Дженерал дайнемикс». Самолет «Конвэр-990» послужил вставшей в 200 миллионов долларов демонстрацией погрешимости просчитанного компьютерами решения. Имитированные на компьютерах «летные испытания» показали, что разработанный фирмой «Конвэр» самолет стал самым быстрым в мире реактивным пассажирским лайнером. Поэтому, стремясь сэкономить, фирма решила обойтись без создания дорогостоящего прототипа и приступить непосредственно к производству. Но 990-я модель не оправдала возложенных на нее надежд. Почему — никто не знал, и не обвинишь ведь в злонамеренности загадочные компьютеры, выдававшие столь обнадеживающие прогнозы.

Генерал Блэк видел еще один существенный фактор, который сознательно обходил Гротешель. Каждая машина устанавливается и налаживается людьми. Людям же, независимо от уровня компетентности и квалификации, свойственно поддаваться усталости и скуке. Генералу не раз доводилось видеть, как усталый и раздраженный механик на лишних пол-оборота затягивает гайку, пренебрегает последней положенной проверкой, не замечает отрицательных показаний контрольного прибора. Неполадки на борту самолета в худшем случае приведут к потере… дорогостоящей машины и нескольких человек. Малейшая же неполадка в контрольном устройстве системы гарантированной безопасности, — а устанавливавшие его монтажники и понятия не имели, в чем функции этого оборудования, — способна вызвать вселенскую катастрофу.

Блэк снова обвел взглядом стол. Старк смотрел на табло. На табло появилась новая группа импульсов, и Старк следил за их передвижениями, нервно поигрывая карандашом. Блэк перевел взгляд на Уилкокса и интуитивно уловил, что ум министра отвергает возможность случайного начала войны. Расстроенный Блэк думал о том, что должен был бы что-то предпринять, но что?

В его мысли снова ворвался снисходительный голос Гротешеля. Теперь профессор описывал, что произойдет, случись несчастье в действительности. Описывал, как «занятную» проблему.

— Предположим, несчастный случай произошел у русских, — рассуждал Гротешель. — Несанкционированный, случайный запуск ракеты с 50-мегатонной боеголовкой, нацеленной на Нью-Йорк или Вашингтон. Что в подобном случае можно предпринять? Как мы можем быть уверены, что это действительно несчастный случай? Чем они это докажут? А если и докажут, что изменится? Даже поверь мы, что произошла авария, не следует ли нам нанести ответный удар всем нашим потенциалом?

Вопросы закономерны, признал Блэк, но где же ответы? Ответов он не предлагает. Что-то не похоже на реальное обсуждение реальных проблем. Блэк вспомнил ажиотаж, вызванный несколько лет назад публикацией работы о стратегии капитуляции. Автор аргументировал свою позицию просто. Если одна из сторон наносит первый удар, не остается ли капитуляция единственной возможной стратегией для другой стороны? Что даст ответный удар, удар возмездия? Последовала серия слушаний в конгрессе, и более о стратегии капитуляции никто не вспоминал.

Блэк, спохватившись, вдруг понял, что Гротешель замолк. И увидел, что все смотрят на табло.

Над табло вспыхнул сигнал тревоги. На экране по-прежнему читались импульсы, за которыми еще раньше следил Старк. Шесть импульсов — шесть бомбардировочных групп, почти достигших предписанных им рубежей гарантированной безопасности. И неопознанный импульс на полпути между Гренландией и Канадой. Блэк отметил: часы над табло показывали 10.28. Гротешель, оказалось, сделал паузу, чтобы посмотреть на табло. Теперь он снова обратился к аудитории:

— Что ж, нам повезло. Тревога, как по заказу для нашей дискуссии. Обычно рассчитывать на них для лекции в Пентагоне не приходится. Оборудование стало настолько точным, что тревоги теперь случаются не чаще шести раз в месяц.

Гротешель пытался вновь овладеть вниманием аудитории, пустившись в разъяснения потребности в максимально возможном количестве времени на оценку объявляемых тревог. Хотя с каждым днем вводится в строй все больше и больше МБР, объяснял он, в случае кризисной ситуации они все сразу использованы не будут. МБР обладают недостатками, являющимися продолжением их достоинств. Слишком быстро летят, оставляя чересчур мало времени подумать и определить ошибку. Что и заставило вернуться к пилотируемым бомбардировщикам как к средству первого ответного удара вместо новейших ракет большего радиуса действия. Полет бомбардировщиков оставлял часы на анализ и переоценку ситуации, полет ракет оставил лишь тридцать минут. Помимо прочего, несмотря на исход, будь даже вся страна испепелена и превращена в руины, запустить ракеты будет никогда не поздно.

Табло вызывало больше интереса, чем Гротешель, и тому пришлось слегка повысить голос:

— Итак, если Советы действительно выведут на высокую орбиту вооруженный ракетами спутник, нам будет грозить опасность, — сделав паузу, Гротешель подпустил в голос суровости: — Серьезная опасность. В подобном случае нам на обдумывание останется от пятидесяти до шестидесяти секунд. Не успеем даже связаться с президентом.

Но Гротешеля больше никто не слушал. Все взгляды были прикованы к табло. Вот сейчас неопознанный импульс идентифицируют, и он исчезнет с экрана… То ли канадский лайнер, сбившийся с курса, то ли плотный косяк птиц, то ли еще что. А затем изменят траекторию и погаснут импульсы, отраженные от стратегических бомбардировщиков. Да, вот уже так и происходит!

Неопознанный импульс гас на табло. В зале, где все напряглось и затихло, почувствовалось облегчение. Кто закуривал, кто чертил бездумные каракули в блокнотах — каждый пытался по-своему успокоить нервы. Вот-вот поступит сообщение от системы «Спасур», объясняющее, что произошло. И затем Гротешель сумеет продолжать, счастливый тем, что вновь завладел безраздельным вниманием слушателей.

Одна за другой пять групп стратегических бомбардировщиков ложились на обратный курс, исчезая с табло. На экране оставалась лишь шестая. И Блэк, не веря собственным глазам, увидел, как она миновала рубеж. Он вскользь посмотрел на Старка. Старк напрягся в кресле. Уилкокс ничего не замечал. Большинство офицеров снова повернулись к Гротешелю. Старк, подняв бровь, смотрел на Блэка.

Блэк, в свою очередь, посмотрел на Гротешеля. То, что произошло с Гротешелем, случилось так быстро и внезапно, что Блэк даже подумал, уж не померещилось ли ему: Гротешель вздрогнул, глаза его вспыхнули. Как будто, подумал Блэк, в них промелькнуло предчувствие, волнение, восторг и ощущение открывающихся возможностей. И тут же глаза Гротешеля погасли. Он стоял как зачарованный и не сводил взгляда с табло. Во всем зале, сообразил Блэк, лишь они трое и поняли по-настоящему, что произошло.

А затем погасло все табло. Дежурный оператор, видимо, не придал значения действиям шестой группы. А может, просто не заметил. Старк передал Блэку записку: «Вы когда-нибудь видели раньше, чтобы эскадрилья пересекала рубеж гарантированной безопасности?» Блэк отрицательно покачал головой. Старк привстал — Блэк понял, что он хочет свериться с офицерами тактического подразделения в соседнем кабинете, — и застыл в нелепой позе.

Зазвонил телефон. Негромко, но отчетливо. Непрерывным длинным сигналом. Это был красный телефон. Никто из присутствующих никогда не слышал его звонка раньше. Уилкокс о значимости этого телефона не знал и, ощутив возникшее вокруг напряжение, насторожился. Через весь зал к красному телефону бежал армейский генерал. И, казалось, нет ничего недостойного в том, что генерал бежит на телефонный звонок. Да и бежал он медленно, как в кошмарном сне.

Генерал с минуту слушал, затем деревянно повернулся к залу. Глядя на Уилкокса, он сказал, преувеличенно четко выговаривая слова:

— Господин министр, президент звонит из бомбоубежища Белого дома и просит подойти к телефону старшего по должности. Таковым являетесь вы. Мне приказано немедленно пригласить сюда министров всех видов вооруженных сил и начальников штабов.

Генерал положил трубку и вылетел из зала.

Вывалившись из кресла, Уилкокс буквально рухнул на телефон, бросив взгляд на табло.

Табло вспыхнуло снова. Теперь на нем были два изображения: крест, означавший рубеж группы номер шесть, и импульс самой группы. Они уже были на расстоянии нескольких дюймов друг от друга. Группа номер шесть шла на Россию.