Стояла отличная летная погода. Блэк водил эскадрилью «на месте», без труда очерчивая овал на потолке 46 000 футов над Манхаттаном. Ниже, на высоте 15 000 футов, клубилась легкая облачность, чистые очертания Гудзона и Ист-Ривер отливали серебром.

Четко выделялись прямоугольные кварталы Манхаттана. Даже с такой высоты можно было разглядеть мягкую зелень Центрального парка, странное вкрапление растительности в море бетона. Блэк недавно водил туда своих мальчишек, с мячом и бейсбольными битами… Он резко заставил себя выкинуть мысли о своих близких из головы и завершил последнюю проверку. Все готово. Бомбы взведены, экипаж проинструктирован.

Блэк любил управлять самолетом, переключать приборы, манипулировать ручкой управления, любил власть над многотонной сложнейшей машиной. Признавался он себе и в том, что испытывал волнующее ощущение силы, когда самолет снаряжался термоядерными бомбами, — первобытной силы и детской радости от могучей игрушки. Но над всеми чувствами превалировало, оправдывая их, чувство долга. Годами Блэк верил, что защищает родину. Снова и снова его заверяли, что эти бомбы никогда не применят, а если и применят, то лишь в ответ на агрессию против Соединенных Штатов. Тогда бы Блэк ринулся на врага во всеоружии интеллекта, знаний и профессионального опыта и без малейшего угрызения совести. А еще его постоянно заверяли, что иной вариант развития событий исключен: случайная война невозможна. Вот это-то и лежало камнем на его душе. Ведь он знал, что случайность возможна, и не сделал ничего, чтобы предотвратить ее. Теперь же его использовали в качестве инструмента восстановления равновесия. Что ж, в этом была своего рода ироническая справедливость, импонирующая Блэку…

Все находилось в состоянии молчаливой готовности. Включив связь на панели управления, он вызвал всех членов экипажей, получил от каждого сигнал — подтверждение установления связи. Затем заговорил, размеренно и тихо:

— Не знаю, успею ли договорить до конца, но считаю необходимым кое-что сказать вам. Задание вы получили. Но хочу добавить от себя лично. Думаю, вы все знаете, что я из Нью-Йорка. Моя семья сейчас там, внизу. — Командир до последней минуты, усмехнулся Блэк. Ведь он упомянул о своей семье только для того, чтобы никто из летчиков не поддался сомнениям, чтобы все знали, что самую большую жертву приносит он, и делает это не колеблясь. — И я хочу отдать вам последний приказ. Очень простой: никто, кроме меня, не будет принимать ни малейшего участия в бомбометании. Я подготовил все так, что смогу сбросить бомбы сам.

Блэк смолк. Мертвящее чувство обволакивало мозг… Или душу? Сердце? Как будто ему давали наркоз. Память о Нью-Йорке, о жене, детях постепенно тускнела, почти совсем растворившись. Так легче. Частью разума он осознал: вот так человеческое существо превозмогает немыслимое.

— Повторяю, — снова заговорил он. — Я пилотирую самолет, и я сам сброшу все бомбы. Прикасаться во время бомбометания к бомбосбрасывателю кому-либо другому запрещаю. Можете отвернуться либо закрыть глаза. Вы — соучастники, и с моей стороны было бы нечестно уверять вас в обратном. Но сам акт выполню я. Думаю, что так надо, поскольку это даст шанс — единственный возможный шанс — сохранить мир. Как меня поняли? Прием.

Прежде чем продолжить, он подождал подтверждений полученного от него приказа. Слушая, последний раз окинул распростершуюся под ним величественную и знакомую панораму, тем более прекрасную в своем полном неведении. Миллионы людей занимались своими делами и развлечениями, ни о чем не подозревая. Лучше так, подумал Блэк.

В наушники ворвался другой голос. Голос президента.

— Все, Блэки. Бомбы только что поразили Москву. Сбрось четыре бомбы, как предусмотрено, об исполнении доложи через три минуты.

Блэк обвел взглядом членов экипажа. Те медленно возвели глаза к небу. Положив самолет на последний курс, Блэк проверил прицел, открыл расположенную прямо перед ним панель управления, протянул недрогнувший указательный палец к кнопке под номером 1, твердо нажал ее и, подержав три секунды, перевел палец к кнопке номер 2 и на три секунды прижал ее. Затем выпрямился и опустил левую ладонь в боковой карман. Теперь он знал, как выглядит матадор, какой вооружен шпагой. Сон кончился. Осторожно рука нащупала в кармане крошечный предмет и резко дернулась. В ту же секунду его правая ладонь сильно стиснула левый рукав второго пилота, и Блэк обмяк в кресле.

Молитвы майора Джеймса Каллахэна прервала вцепившаяся в его левый рукав правая ладонь сидевшего подле него генерала Блэка. Скосив глаза, он увидел, как Блэк скорчился в кресле.

Зрачки глубоко посаженных глаз генерала закатились, лишь ярко сверкали незамутненные белки. Мощная недолепленная голова болталась на расслабленных шейных мышцах.

Майор сразу понял, что произошло, и по лицу его полились слезы. Перегнувшись, майор взял безжизненную правую ладонь Блэка, склонил голову, крепко прижал ладонь генерала к своей мокрой от слез щеке и положил генералу на колени. Затем, взяв себя в руки, выпрямился, вперил взгляд прямо перед собой и повернул ярко-красный ключ связи с Белым домом.

— Господин президент, докладывает майор Каллахэн. Задание выполнено. Четыре бомбы взорваны на высоте 5000 футов над Нью-Йорком. Генерал Блэк покончил с собой.

— Благодарю, майор. Я… я ожидал этого.

Голос президента еще был слышен, но стало ясно, что он повернулся к помощнику:

— Немедленно направить на рассмотрение конгресса представление на награждение Медалью Почета бригадного генерала ВВС США Уоррена Авраама Блэка. Представление сформулировать кратко: «За наивысшее проявление мужества и понимание долга перед родиной и человечеством».