Центр управления стратегической авиации США в Омахе не производил впечатления грандиозности, соразмерной с выполняемыми здесь задачами. Помещение размером с зал небольшого кинотеатра. Ощущение простора, чуть ли не беспредельно раздвинутых стен, создавалось лишь густившейся по углам тьмой. Единственным источником освещения в зале служило Большое табло, занимавшее всю целиком переднюю стену. Табло походило на гигантский киноэкран, с тем разве что отличием, что было выполнено из просвечивающей пластмассы. Сейчас на табло высвечена обыкновенная карта мира в меркаторской проекции с привычными очертаниями континентов и океанов, покрытых сеткой меридианов и параллелей. Но на этом и кончалось сходство с заурядной меркаторской картой, ибо табло было испещрено кабалистическими знаками, густо разбросанными по экрану стрелками, кружками, квадратами, цифрами, треугольниками, которые то ярко высвечивались, то затухали, а иногда и вовсе исчезали с экрана, оставляя лишь фосфоресцирующий след, гасший две-три секунды спустя.

Даже при слабом освещении было видно, что в зале находится не более чем с полдесятка людей. В полумраке они казались крошечными, как куколки, что еще больше усиливало ощущение беспредельности.

— Я думал, тут будет поживее, — заметил конгрессмен Рэскоб. — А здесь — будто во второразрядной киношке. Где же билетеры?

Генерал-лейтенант ВВС США Боугэн искоса бросил взгляд на конгрессмена. Верно, его реакция мало чем отличалась от обычной реакции человека, впервые попавшего в этот зал, но в то же время в ней скрывался и подвох, и генерал знал это. Его достаточно подробно информировали о подноготной конгрессмена.

— В настоящий момент, сэр, мы находимся на низшем уровне готовности, — пояснил генерал Боугэн. — Обстановка сейчас обычная. Вот как только она начнет меняться, здесь сразу все придет в движение.

— Через несколько минут, когда ваши глаза привыкнут к освещению, сэр, мы покажем вам наиболее интересное из нашего оборудования, — добавил заместитель генерала полковник Касцио.

Конгрессмен хмыкнул. Невысокий и коренастый, он стоял, широко расставив ноги на площадке, поднимающейся у задней стены зала, приняв позу, выражающую чуть ли не высокомерное презрение к хозяевам.

«Да, с этим тяжко придется», — подумал генерал Боугэн. И глянул на второго посетителя, Гордона Кнэпа, президента «Юниверсал электроникс». Ну, с этим-то проблем не будет.

Кнэп был из новой породы ученых, появившихся после второй мировой войны: теоретик-изобретатель-бизнесмен. При своем почти шестифутовом росте Кнэп всегда ходил согнувшись, будто бегун, участвующий в отчаянной, изнурительно долгой гонке. Да так оно и было — однажды открыв для себя науку, Кнэп уже не мог сойти с дистанции и продолжал гонку, снедаемый бешеным рвением, в котором не было и нотки горечи или страха: оно лишь придавало жизни пикантный вкус. И Боугэн далеко не сразу понял, что противником Кнэпу служили научные проблемы. Кнэп вкладывал все свои физические и умственные силы в решение этих проблем и одолевал их с неизменным успехом. Он стал специалистом в области миниатюризации физики твердого тела, полупроводников, а в последнее время — обработки и хранения информации, попутно приобретя миллионы, известность и авторитет. Но он тут же забыл и о деньгах, и о славе. Он вообще ни о чем не помнил, кроме еще им не решенных технических проблем. Сражаясь с ними, он изнурял себя, приучился обходиться пятью часами сна в сутки и стал необыкновенно счастлив. Жизнь его состояла из черного кофе, срочных вылетов, телефонных звонков, чертежей, интуитивных прозрений, груд неотвеченных писем, загнанных секретарш, мятых костюмов и неустанного внимания лишь к одному — научной работе. Жена его сказала как-то, но лишь, разумеется, в шутку, поскольку любила и восхищалась им беспредельно, что давным-давно бы с ним развелась, да вот только он никогда не бывает дома достаточно долго, чтобы это обсудить.

Сегодня Кнэп впервые попал в центр управления, и генерал Боугэн ощущал охватившее ученого волнение. Здесь использовались многие из изобретенных и изготовленных им приборов, и глаза Кнэпа жадно пытались угадать их в окружающей тьме.

— Может, оно на вид и простовато, господин Рэскоб, но это помещение — одно из наиболее сложно оборудованных на всей планете, — прошептал Кнэп.

— И одно из самых дорогостоящих, — ответил конгрессмен.

Генерал Боугэн с трудом подавил вздох. Рэскоб — человек жесткий и умный. В конгресс баллотировался по избирательному округу в Манхаттане, где кварталы новых дорогих домов перемежались обветшавшими строениями, постепенно заселяющимися пуэрториканцами и неграми. Первые выборы Рэскоб выиграл незначительным большинством голосов и понял, что должен выработать политический курс, одинаково привлекательный и приемлемый как для старых, так и для новых обитателей округа, как для богатых, так и для бедных. Свою политическую репутацию Рэскоб лепил тщательно, как опытный мастер — скульптуру. Голосовал за каждый либеральный законопроект по гражданским правам и социальному обеспечению и заботился о том, чтобы его позиция была широко известна среди негров и пуэрториканцев. К законопроектам о военных ассигнованиях проявлял неизменную придирчивость, утверждая, что они раздувают инфляцию, тратятся впустую недальновидными генералами и адмиралами и лишь увеличивают налоговое бремя. Такая позиция была выгодна с обеих сторон: в глазах обитателей больших дорогих квартир он выглядел борцом с инфляцией и ростом налогов; в глазах же бедноты, не имеющей достаточной квалификации, чтобы получить работу в военной промышленности или вступить в мощный профсоюз, он выглядел антимилитаристом. Рэскоб добивался переизбрания восемь раз подряд, и каждый раз все большим количеством голосов.

Приземистая фигура Рэскоба чем-то напоминала Ла Гардию, и Рэскоб умело играл на этом сходстве. Носил широкополую шляпу и, произнося речь, не забывал время от времени с размаху хлопать ею о трибуну. Выступая перед аудиторией национальных меньшинств, всегда имел про запас хотя бы несколько фраз на их языке. В зажиточных кварталах избирательного округа Рэскоб выступал размеренно, плавно, был немногословен, акцентировал внимание на грядущем. В рабочих кварталах вел себя живее, говорил о заработках и свиных отбивных. Практически он голосовал как последовательный демократ, но в его избирательном округе это мало кого интересовало. Рэскоб был личностью, и так и воспринимался.

— Откуда вы родом, сынок? — спросил Рэскоб полковника Касцио. Рэскоб все еще щурился, никак не мог привыкнуть к полумраку. Вопрос он задал по привычке политика, инстинктивно желающего заполнить возникшую паузу.

— Из Нью-Йорка, сэр, — ответил полковник.

Резко повернувшись, Рэскоб внимательно поглядел на полковника. Теперь в его голосе звучал неподдельный интерес:

— Из какого района?

— Западная часть Центрального парка, — после секундной паузы ответил полковник Касцио. — Семидесятые улицы.

— Должно быть, двадцатый избирательный округ, — сказал, припоминая, Рэскоб. — Там теперь селятся пуэрториканцы. Один из нестойких округов. То за республиканцев проголосует, то за демократов. Но еще несколько лет, и он полностью перейдет к демократам.

— Точнее говоря, конгрессмен Рэскоб, моя семья уже несколько лет как переехала в восточную часть города, — сказал Касцио и, чуть повернув голову, бросил быстрый взгляд на генерала Боугэна. Затем добавил, как бы спохватившись: — А вообще, как человек военный я не очень интересуюсь политикой.

Генерал Боугэн ощутил смутный укол беспокойства, еле уловимое инстинктивное стремление прийти на помощь. В памяти всплыли тщательно забытые им воспоминания об одной из их с полковником частых командировок в Нью-Йорк. Однажды вечером генералу сообщили по телефону, что командование стратегической авиации проводит учебную тревогу. Ему приказывалось к утру вернуться к месту службы в Омахе. Дежурный автомобиль уже ждал у гостиницы. Боугэн приказал водителю ехать по адресу, оставленному полковником Касцио, «отбывшим навестить семью».

Автомобиль остановился у старого дома, одряхлевшего от копоти и непогоды, но еще сохранившего респектабельный вид. Однако в длинном ряду дверных звонков фамилии Касцио не было. Генерал Боугэн нетерпеливо нажал кнопку, под которой значилось «управляющий», и в дверях появилась опрятно одетая плотная женщина с суровым лицом.

— Ищу квартиру Касцио, — объяснил генерал. — Срочное дело.

— Он что, опять влип? — спросила женщина. — А вы из полиции? — Напрягая водянистые голубые глаза, она всматривалась в мундир генерала, но не могла понять, что это за форма. — У Касцио здесь нет квартиры, — пояснила женщина. — Живет в дворницкой. Вниз и налево. А если вы из полиции, то можете ему передать, что это в последний раз. Пусть выметается. — Женщина наклонилась ближе к генералу, как бы доверительно жалуясь, и в голосе ее прорезались визгливые нотки: — Я бы, служивый, давно выставила этого сукина сына, да где ж теперь дворника сыщешь!

Генерал Боугэн сбежал вниз, перескакивая через ступеньки, и постучал в дверь. За нею завозились, генерал услышал голос, с южным акцентом выговаривающий слова: «У тебя нету никаких нравов, сын, вламываться сюда и катить на нас бочку. Я, черт подери, этого не потерплю!»

Распахнулась дверь. Всех сидящих в комнате жестко и беспощадно высвечивали четыре лампы без плафонов, ввинченные в рожки старой медной люстры.

Человек, отворивший генералу, был, несомненно, отцом Касцио — те же черты лица. Но человек этот был пьян, лицо его опухло, глаза налились кровью, брюки пузырились на коленях. На лице застыло бегающее, настороженное, искательное выражение закоренелого алкоголика. Он казался состарившейся и развалившейся копией сына.

Полковник Касцио сидел за столом, покрытым куском линолеума. Сидел будто аршин проглотил, а перед ним была нетронутая тарелка бараньих ребрышек с бобами. Мать полковника стояла, прислонившись к плите. Изможденная желчная женщина в старом хлопчатобумажном платье и в черных войлочных тапках, которые явно ей велики. Генерал Боугэн угадал алкоголичку и в ней… И отнюдь не только потому, что она сжимала в руке бутылку мускателя. Алкоголизм был виден во всем: в манере держаться, испитом лице, недоверчивом взгляде.

— Сэр, я — генерал Боугэн, и мне нужен полковник Касцио, — сказал генерал. Стоя в темноте двери, он понял, что его помощник еще не узнал его. Услышав голос генерала, полковник Касцио привстал, лицо его выражало муку.

— Дай же джентльмену войти, Уолт, — сказала мать полковника Касцио, расплываясь в приветственной ухмылке, широкой до неестественности. И шагнула вперед, с трудом сохраняя равновесие, широко расставляя ноги. Из горлышка бутылки на пол потекла янтарная струйка вина.

Отец, словно услышав подсказку, как следует вести себя, поклонился генералу и напыщенно забубнил:

— Сын всегда высоко о вас отзывается, сэр… Польщены, что разделите с нами эту… трапезу… и вообще польщены, сэр! Да… вообще польщены…

Наступила долгая пауза, за время которой генерал Боугэн понял то, над чем никогда не удосуживался задуматься прежде. Родители полковника Касцио говорили с акцентом жителей Теннесси, это были горцы, так и не прижившиеся в городе. Именно из-за них полковник Касцио никогда не говорил с южным акцентом, не прикасался к спиртному и не женился. Воинская служба была для него всем.

Неприятную сцену прекратил полковник Касцио. Вытянувшись в струнку, он подошел к двери и отдал Боугэну честь.

— Здравия желаю, сэр, — сказал он, сохраняя безупречную выдержку. — Полагаю, нас вызывают в часть.

— Совершенно верно, полковник. Сожалею, что вынужден прервать вашу встречу с домашними.

Улыбнувшись начальнику уголками губ, Касцио повернулся и подчеркнуто сильно, как будто затворяя дверь банковского сейфа, закрыл дверь в комнату. Из-за тонких стен донесся визгливый вскрик его отца:

— Черт бы побрал этого неблагодарного щенка с его вечно задранным носом! Нет, каков наглец, а?

Офицеры молча сели в машину. Ни тот ни другой никогда больше не упоминали об этом эпизоде.

Генерал Боугэн и сам был родом из Теннесси, из семьи с давними военными традициями. Боугэны из поколения в поколение жили в горах, и земли вечно не хватало, чтобы прокормить всех сыновей. Служба же в армии была для Боугэнов единственной приемлемой альтернативой земледелию. Еще с колониальных времен хоть один Боугэн да служил в армии Соединенных Штатов. Кто рядовым, а кто и офицером. В Гражданскую войну Боугэны дрались на обеих сторонах. Дед Боугэна имел чин капитана первого ранга и состоял адъютантом адмирала Мэхэна. Отец служил пехотным сержантом в первую мировую и дважды был награжден Серебряным крестом. И назвал своего сына Грант Ли Боугэн не потому, что хотел пошутить, а потому, что искренне считал Гранта и Ли величайшими полководцами американской истории. И в том, что они сражались друг против друга, никакой иронии не видел. Грант Ли Боугэн был первым в семье, кто дослужился до генеральских погон.

Голос Кнэпа заставил Боугэна вернуться в настоящее:

— Здесь почти как на подлодке, да, генерал?

— Подлодку, пожалуй, здесь напоминает лишь шлюз с люком, — ответил генерал. — А со временем привыкаешь, что сидишь в четырехстах футах под землей. Работа как работа.

Генерал Боугэн несколько кривил душой. На самом деле центр управления отнюдь не пришелся ему по душе, когда он получил сюда назначение. В тридцатых Боугэн пошел служить в авиацию по одной простой причине: хотел летать. И на протяжении почти тридцати двух лет только этим и занимался. Сначала летал на легких бипланах, затем на «П-38» и «П-51», а после войны — на реактивных бомбардировщиках. Летал «по уставу» и заслужил репутацию летчика скорее методичного, нежели творческого. Но его методичность сочеталась с мужеством. Эти два качества и принесли ему во время второй мировой войны крест «За летные боевые заслуги».

Боугэн вел истребитель «П-38», сопровождая над Германией группу бомбардировщиков «Б-17». Дело было в самом начале войны, истребители еще не научились не поддаваться искушениям. Одни то и дело вырывались из строя, гоняясь за «фокке-вульфами», которые пока еще держались на почтительном расстоянии. Другие не могли удержаться, чтобы не ввязаться в бой, в котором и так уже участвовало достаточное количество самолетов. Боугэн выполнял полет в безупречном соответствии с полученным заданием. Не оставлял порученные ему для сопровождения бомбардировщики, экономил горючее, огонь вел скупыми очередями. В итоге же все остальные истребители сопровождения израсходовали горючее еще в пятидесяти милях от цели и один за другим были вынуждены ложиться на обратный курс в Англию. Когда бомбардировщики вышли на цель, их сопровождал один-единственный истребитель — Боугэна. Он-то и угодил в ситуацию: решив, что бомбардировщики остались совсем без прикрытия, пилоты «фоккеров» обнаглели. Длинной вереницею взмыли восемь «фокке-вульфов», готовясь нанести бомбардировщикам удар в подбрюшье. Боугэн увеличил скорость и методично начал выбивать из этой вереницы один «фоккер» за другим. Заходя к каждому самолету сбоку и сзади, откуда летчик не мог его увидеть, он давал короткую очередь прямо в колпак кабины, надеясь убить пилота прежде, чем предупредит его собственными выстрелами. Аккуратно, точно следуя инструкциям, усвоенным за годы обучения, Боугэн сбил шесть из восьми немецких истребителей. Увертываясь от их взрывающихся обломков, он открыл дроссель и взмыл еще на несколько сот футов вверх. В этот момент оставшиеся два немца и заметили его. Мгновенно увеличив скорость, они ринулись за ним в погоню, описывая дугу. И опять Боугэн действовал по инструкции. Используя некоторые преимущества в скорости «П-38», он держался в недосягаемости для пушек немецких самолетов. Они гнались за ним чуть не до Ла-Манша, раздразненные возможностью сбить его, расквитаться за смерть шестерых товарищей. Боугэн хладнокровно вызвал базу, и в двадцати милях от Ла-Манша уже барражировала, подменяя его, группа «П-38», обрушившаяся с высоты на «фокке-вульфы», имея на своей стороне полное преимущество.

Тридцать секунд спустя с «фокке-вульфами» было покончено.

Боугэн всегда испытывал неловкость из-за того, что получил крест «За летные боевые заслуги». Ведь он действовал точно по инструкции, только и всего. Как и каждый участник воздушных боев, он испытывал страх, глубокий, неискоренимый и не кончающийся до самого конца схватки. Но в операции, принесшей ему награду, он вовсе не ощущал ни особой опасности, ни особого риска. Просто обычный страх боевого летчика, и больше ничего.

Последним боевым самолетом, на котором летал Боугэн, был «Б-53». А затем его чуть было не «зарезали» на медосмотре. Точного диагноза не ставили, но военврач колебался, избегая смотреть ему в глаза, рассуждал о кинестетической атрофии, влиянии на нее возраста, рефлексах и быстроте реакции. Разговор носил общий характер, но оба собеседника отлично понимали, что подразумевается конкретно. Если генерал Боугэн будет настаивать на продолжении полетов на «Б-58», его признают физически непригодным. Если согласится на более медленные бомбардировщики или на кресло второго пилота, он сможет снова подняться в воздух. Трудная была минута. Затем генерал Боугэн вставил в разговор, как бы между прочим, что подумывает отойти от оперативной подготовки и сосредоточиться на вопросах стратегии. «Летать — дело молодых, — солгал он. — А нам, старикам, надлежит отвечать за общее положение дел».

В конце концов собеседники пришли к безмолвному соглашению. Боугэн переводится на штабную работу при условии, что время от времени ему разрешат полетать на «Т-33», «чтобы не отвыкнуть».

Две недели спустя Боугэн был произведен в генерал-лейтенанты и назначен начальником центра управления стратегической авиации США.

Генерал искоса поглядел на Рэскоба. Отчасти он понимал испытываемое тем разочарование, поскольку отлично помнил собственные впечатления от центра управления. Он сразу возненавидел лифт. Лифт камнем падал на четыреста футов вниз, без остановки. Последние пять футов торможения вызвали у него острое чувство полной беспомощности. Затем, когда закрылись дверцы лифта, маленькая комнатка, в которой он очутился, превратилась в компрессионную камеру. В центре управления давление воздуха поддерживалось на уровне чуть выше нормы, чтобы в зал не попадали ни пыль, способная помешать нормальному функционированию техники, ни осадки от ядерных взрывов, способные поразить персонал.

Раздражение вызывал и запах, стоящий в помещении. Десятки столов, установленные на покатом полу длинного зала, являлись не чем иным, как консолями, начиненными бесчисленным множеством электроприборов, покрытых тончайшим защитным слоем шеллака. Нагреваясь, шеллак испускал едкий запашок, от которого подташнивало.

Генералу Боугэну пришлось долго отвыкать от привычных запахов самолета — мужественных ароматов мощных двигателей, керосиновой вони реактивных турбин, сугубо интимных запахов кожи и мужского нота, пропитывавших каждую пилотскую кабину.

Долго еще центр управления казался генералу не по-военному салопным и просто чем-то нереальным. Но со временем восприятие изменилось. Генерал начал осознавать утонченность и сложность установленных в зале маленьких невзрачных столиков. Тихий, непритязательный, серый и чопорный зал оказывался беспредельно обманчив. Простота служила ему маской. Чопорность скрывала утонченную сложность, которая, при ближайшем рассмотрении, граничила с дерзновенностью художественного творчества. Сюда, в центр управления, стекалась информация: радио, телетайпы, письменные сводки, рапорты, компьютеры, банки данных, картотеки, телефоны, устные доклады несли сюда страх, мужество, расчеты, догадки, озарения, соображения, факты, полуправду, рекомендации, статистические данные, двусмысленности, слухи, информированное невежество и невежественную информацию. И все это подвергалось жесткой процедуре обработки, долженствующей привести к одному из двух возможных заключений: либо налицо факт, либо — вероятность факта.

Генерал Боугэн снова глянул на Рэскоба. Жаль, не объяснишь ему, как в глубине души представляешь себе все это сам. Центр управления стал капитанским мостиком, кабиной самолета, командным пунктом, где принимаются решения. И, как ни странно, зал, погребенный под миллионами тонн земли, запертый сотнями тонн бетона, все время, казалось, находился в движении. Удивительно, но спуск в лифте начал обретать знакомые черты волнения, испытываемого при взлете самолета. Работая за своим столом в центре передней части зала, генерал Боугэн переживал ощущение полета, причем полета исключительно по приборам. Обрел он уважение и к экипажу этого странного корабля, созданного его воображением. Здесь служили профессионалы, ни на йоту не уступавшие в профессионализме ни одному из членов летных экипажей, какими ему доводилось командовать. И себя он не ощущал безликим служакой, бездушным винтиком изощренной машины. Центр управления был тончайшим человеко-машинным комплексом. По большей части решения принимали получающие и анализирующие информацию машины. Но генералу достаточно часто приходилось вспоминать, что командует здесь он. И принятие решений по-прежнему остается его профессией.

Генерал Боугэн знал, что глаза его гостей уже достаточно привыкли к полумраку, чтобы можно было пройти по наклонному полу в глубь зала к командному пульту.

— Полковник Касцио, покажите на Большом табло военно-морскую обстановку в районе Тихого океана, — приказал генерал, ведя гостей за собой.

— Слушаюсь, сэр, — ответил полковник Касцио и быстро зашагал вперед. К тому времени, когда генерал и гости подошли к центральному пульту, полковник нажал рычаг с надписью: «Тихий океан, ВМФ». И тут же на Большом табло начало меняться изображение. Меркаторская проекция исчезла, на мгновение экран погас, а затем на нем появились четкие очертания всей акватории Тихого океана. Полковник Касцио вопросительно посмотрел на генерала:

— Прикажете начать с позиций русских подлодок?

Генерал утвердительно кивнул. Полковник Касцио переключил два тумблера. Внезапно на карте Тихого океана замигали 16 красных огоньков. Одновременно заработал небольшой аппарат у соседнего стола, из него потянулась бумажная лента. Одна из мигающих красных точек находилась, казалось, всего лишь в нескольких дюймах от Лос-Анджелеса. Еще одна — на расстоянии около фута к западу от Пёрл-Харбора. Остальные были разбросаны по всей тихоокеанской акватории.

Рэскоб застыл на месте. И, не отдавая себе в том отчета, нахлобучил на голову шляпу.

— Господи ты боже мой, да неужто вы хотите сказать, что эти штуковинки и есть русские подлодки? — спросил он. — Но ведь та, вот, у Лос-Анджелеса, прямо чуть ли не в порт влезла.

— Эта советская подлодка, сэр, находится на расстоянии пятидесяти миль от Лос-Анджелеса, то есть в международных водах, — тихо пояснил генерал Боугэн. — Пока она не вторгнется в трехмильную зону либо не проявит признаков агрессивности, нам остается лишь следить за ней.

— Слушайте, генерал, мне это представляется чрезвычайно опасным, — сказал Рэскоб. — Какого черта нужно их подлодкам у самых наших берегов? Что они здесь делают?

— Надо полагать, то же самое, за чем мы посылаем разведывательные спутники и самолеты «У-2» вдоль границ СССР, а иногда и за их пределы и держим радарные станции в Турции. Просматривают нас.

Такие объяснения были Рэскобу понятны.

Охватившее его напряжение ослабло. Когда он заговорил снова, в голосе опять зазвучали жесткие нотки:

— А как вы можете быть уверены в том, что это действительно советские подлодки, и в том, что подлодки здесь есть вообще?

— ВМФ развернул по всей акватории Тихого океана сеть сонарных буев, сэр, — ответил полковник Касцио. — Эти прецизионные приборы способны улавливать любого рода шумы. Информация поступает с них в Канеох-Бэй на Гавайях, где оценивается специалистами настолько квалифицированными, что они умеют отличить пуканье кита от продувки цистерн подводной лодки.

Повернувшись к текстопечатающему аппарату на соседнем столе, полковник Касцио оторвал выходящую из него ленту и протянул Рэскобу.

— Когда на Большое табло проецируется конкретная ситуация, электронный сигнал приводит в действие банки данных, содержащих миллионы бит информации, из которых автоматически выискиваются все сведения, имеющие к ней отношение. Эти сведения выпечатываются на ленте.

Все четверо склонились над расстеленной на столе бумажной лентой. Текст гласил: «Подводная лодка советских ВМС «Кронштадт», два торпедных аппарата, включала радарные установки на 30 секунд в 18.00. Идет со скоростью 6.5 узлов на глубине 120 футов в район WLDZ». Далее излагались данные о ходовом запасе горючего различных советских подлодок в районе Тихого океана, количество их радиоконтактов, время пребывания на боевом дежурстве.

— При необходимости мы можем подключить иной банк данных и получить подробную стратегическую информацию о развертывании советского подводного флота по всей акватории мирового океана, — пояснил генерал Боугэн. — В эту информацию будут включены сведения о том, сколько в СССР произведено металла для строительства подводных лодок, сколько из этих лодок оснащены атомными двигателями, сколько они несут ракет с ядерными боеголовками. Почти все что угодно.

— Занятная игрушка, черт возьми, — сказал Рэскоб.

— Эта игрушка, как и все остальные игрушки в этом помещении, обошлась более чем в миллиард долларов, господин Рэскоб, — напомнил генерал Боугэн, делая тщательное усилие, чтобы в голосе его не прозвучало и нотки иронии.

— Аналогичный центр оборудован в Пентагоне, и еще один в Колорадо-Спрингс. Есть и несколько пунктов управления поменьше, разбросанных по всему свету. А также несколько самолетов, один из которых постоянно находится на дежурстве в воздухе, которым доступна та же информация в уменьшенных масштабах.

— И где же находятся все остальные центры? — поинтересовался Рэскоб.

— Сожалею, сэр, но подобную информацию могу предоставить вам лишь по непосредственному приказу вышестоящих начальников или самого президента, — ответил генерал Боугэн. На секунду замявшись, он продолжал, настороженно следя за выражением багровеющего лица Рэскоба: — У нас это называется «Совершенно секретно. Лишь для указанных лиц». Это значит, что информацию получают лишь те, кому она необходима и кто эту необходимость смог обосновать.

Неожиданно Рэскоб улыбнулся.

— Ну, меня это исключает, — сказал он. — Мне-то эта информация зачем? Разве что продать коммунистам или ошарашить военных на заседании комитета по ассигнованиям? А что еще можно на вашем Большом табло?

Полковник Касцио склонился над тумблерами панели управления, но прежде чем он успел переключить их, над Большим табло вспыхнул голубой сигнал. Помигав несколько раз, сигнал продолжал ровно светить. Рычаги на панели сами, без вмешательства полковника Касцио, вернулись в исходное положение. Генерал Боугэн и полковник Касцио следили за табло. Предыдущее изображение на нем померкло. Застучал телетайп у другой консоли. Экран погас, а затем на нем появилась карта района между Гренландией и Канадой. Отворилась боковая дверь, вошли шестеро офицеров и заняли места за столами. По мере того как на столах включались приборы и экраны, в комнате становилось светлее.

Рэскоб и Кнэп завороженно разглядывали и новую проекцию на табло, и действия появившихся в зале операторов.

— Что случилось, генерал? — спросил Рэскоб.

— Еще не знаю, — ответил Боугэн. Его манера держаться не давала ни малейшего повода для беспокойства. — Пока ясно лишь одно: нам объявлена «голубая» тревога. Это для нас низший уровень готовности. — И он бросил быстрый взгляд на полковника Касцио.

Касцио отошел к стучащему телетайпу, просмотрел ленту и оторвал ее. Когда он вернулся обратно, изображение на табло уже устоялось, а между Гренландией и восточным побережьем Канады появилась мигающая красная точка.

— Перед вами, господа, неопознанная цель, обнаруженная нашими радарами, — пояснил генерал Боугэн, не сводя глаз с табло. — Вплоть до положительной идентификации цель по-прежнему будет изображаться на экране мигающей красной точкой и будет считаться враждебной.

Оба гостя застыли, не в силах оторвать взгляд от цели, медленно ползущей по экрану. Генерал Боугэн прекрасно понимал, что у них на уме. Ведь не исключалось, что они стали свидетелями того, как настоящий вражеский объект, ракета или самолет, приближается к Америке с агрессивными намерениями.

— Какие вы собираетесь принимать меры? — задал вопрос Кнэп.

Очутившись в помещении центра управления, он не говорил иначе, как шепотом. Сейчас его шепот звучал хрипло.

— Ну, эти сведения отнюдь не составляют секрета, господин Кнэп, — улыбнулся в ответ генерал Боугэн. — Советы вполне могут предугадать наши действия. В воздухе всегда находится известное количество наших стратегических бомбардировщиков. Они уже уведомлены о «голубой» тревоге и ложатся на курс к предписанным им рубежам гарантированной безопасности.

— Гарантированной безопасности? — переспросил Рэскоб.

— У каждой группы свой рубеж, — пояснил Боугэн, — к тому же они ежедневно меняются. Это — определенная позиция в небе, на которой бомбардировщики будут кружить, пока не получат непосредственный приказ идти на цель. Не получив такого приказа, они должны вернуться в Соединенные Штаты. Система известна под названием «позитивный контроль». Гарантированная безопасность все равно обеспечена. Короче, мы не сможем начать военные действия, не получив на то непосредственный приказ. По своему усмотрению пойти на цель не может ни один бомбардировщик. Приказ отдаем мы.

— Они должны получить приказ «начинать» по радио, не так ли? — спросил Рэскоб.

— Именно так, господин Рэскоб, — сказал генерал. — Но приказ отдается не словесно. Передается радиосигнал, активизирующий небольшое устройство, смонтированное на борту каждого самолета. Мы именуем это устройство «гарантийный ящик». Он приводится в действие ежедневно изменяемым кодом, который может быть применен лишь по непосредственному приказу президента Соединенных Штатов. Вам, вероятно, доводилось читать, что президента повсюду сопровождает уоррэнт-офицер ВВС с портфелем, содержащим текущий код.

— А почему бы просто не отдать устный приказ о начале военных действий или о возвращении на базу и обойтись без таких сложностей? — спросил Рэскоб.

Генерал Боугэн ощущал растущую нервозность конгрессмена, не сводящего глаз с красной точки, неумолимо приближающейся к американскому континенту.

— Точнее говоря, радиосигнал сопровождается и устным приказом. Но противнику не составит труда ворваться на ту же радиочастоту и отдать любой дезинформирующий приказ, имитируя голос президента или какого-либо из наших высших военачальников. — И генерал Боугэн добавил с улыбкой: — Как вы помните, наш президент говорит с четко выраженным региональным акцентом, который не составляет труда имитировать. К тому же радиосвязь не исключает ошибок в приеме, особенно в случае сильных радиопомех. Но «гарантийному ящику» никакие помехи не страшны. Привести его в действие можно лишь одним образом и лишь по прямому приказу президента.

Отводя взгляд от табло, Рэскоб резко бросил генералу:

— А если кто-нибудь там, наверху, или здесь, внизу, свихнется?

— Вы, несомненно, помните, конгрессмен Рэскоб, что в июне прошлого года командование ВВС давало показания вашему комитету о программе проверки психологического состояния всего личного состава ВВС, допущенного к обращению с ядерными вооружениями, — произнес генерал Боугэн. И добавил, еле сдерживая иронические нотки: — От генералов до рядовых включительно.

— Так точно, сэр, некоторые считают, что среди экипажей самолетов ВВС можно найти немало психов, — улыбнулся полковник Касцио. — Несколько лет назад высказывалась изрядная обеспокоенность, как бы какой-нибудь безумец, будь то генерал или пилот, не начал войны. Но даже окажись здесь среди нас сумасшедший, при этой системе ему никак не развязать войны!

Взгляд Рэскоба вернулся на табло. Конгрессмен облизал губы. В голосе его зазвучало нескрываемое раздражение.

— Ну, и какие же еще вы принимаете меры? — резко бросил он. — На нас, черт побери, летит то ли русская МБР, то ли русский бомбардировщик, а вы, сдается мне, и пальцем о палец не ударяете.

Генерал Боугэн больше не мог сдерживаться:

— В настоящий момент проводится целый ряд мероприятий. К неопознанной цели приближаются истребители ПВО. Расчеты МБР приступили к подготовке их к запуску; Эскадрильи бомбардировщиков заправляются горючим и боезапасом на случай, если цель действительно является вражеской. Но если бы каждый раз, как на экране появится неопознанная цель, мы приводили бы в боевую готовность все наши вооруженные силы, то нам, конгрессмен Рэскоб, понадобилось бы средств в четыре раза больше, чем выделяет конгресс. Постоянное обеспечение безопасности стоит денег.

— Что значит «каждый раз»? — на иронию Рэскоб не среагировал. — Как часто это случается?

— Раз шесть в месяц. И объявляй мы каждый раз «красную» тревогу, это, пожалуй, встало бы в миллиард.

Мгновенно с лица Рэскоба исчезло жесткое выражение, он принял непринужденную позу и расхохотался:

— Ладно, генерал, ваша взяла! Намек насчет ассигнований понял. Но не так уж это все опасно, если случается раз по шесть в месяц.

— Мы не имеем права на риск ни в едином случае, сэр, — возразил полковник Касцио, и в голосе его прозвучали странные, чуть ли не укоризненные нотки. — На данный момент характер цели нами не установлен и мы рассматриваем ее как вражеский летательный аппарат. Если в течение еще нескольких минут мы не сумеем ее идентифицировать или если заметим что-либо подозрительное, будет объявлена «желтая» тревога. Если же мы и далее не получим удовлетворительного ответа или ситуация осложнится введением иных факторов, не исключается даже «зеленая» тревога. Последней ступенью, как вам известно, является тревога «красная». Она не объявлялась еще ни разу, ибо означает, что мы считаем себя в состоянии войны и обрушиваемся на противника всей своей мощью. Техника же наша гарантирует, что если мы и начнем войну, то не в силу случайного происшествия или по воле сумасшедшего. Система непогрешима.

Полковник Касцио ошибался. От центра управления отходил лабиринт прочно построенных и продуманно расположенных помещений. Каждое имело свое назначение. Каждое было защищено слоями железобетона и свинцовыми перекрытиями. В каждом кондиционировался воздух. Каждое имело автономные каналы связи с центром управления. Весь комплекс являл собой образец безупречной симметрии, организованности и эффективности, на какую только способны человеческие мозг и руки. Одно из помещений этого лабиринта именуется Президентский командный пункт. Круглые сутки вход в него охраняется постовым ВВС. В самом же помещении — длина и ширина которого засекречены — расположены шесть низких приземистых серых машин. Надпись над ними гласит: «Механизмы активизации гарантийных ящиков». Еще ниже огромными ярко-красными буквами: «Включать только по непосредственному приказу президента Соединенных Штатов Америки». В помещении установлены два стола. Один — перед шестью машинами. Второй — за ними. За каждым столом по сержанту, единственная задача которых — следить за техническим состоянием машин-активизаторов. Машины преднамеренно не зачехлены: оба дежурных должны быть в состоянии наблюдать все их механические части. Подаваемый в помещение воздух проходит тройную систему фильтрации, дабы не заносить пыли. Как раз в тот момент, когда полковник Касцио произнес слово «непогрешима», сидящий за передним столом сержант встал и обошел ряд машин.

— Как у тебя с куревом, Фрэнк? — спросил он напарника, сидящего за столом с другой стороны. — У меня все вышло.

Фрэнк бросил ему пачку «честерфильда». Сержант изогнулся, ловя ее. И в этот момент сгорел маленький конденсатор на машине № 6. Не слышно было ни звука. Лишь поднялось облачко дыма величиной с грецкий орех и тут же развеялось. Понюхав воздух, сержант обернулся к Фрэнку:

— Ты ничего не чуешь? Вроде горит что-то?

— Это я горю, — ответил Фрэнк. — Синим пламенем. Потому что ты у меня все стреляешь курево и никогда не отдаешь.

Оба рассмеялись. Сержант вернулся за свой стол. Все пришло в норму… Почти все. Приборный щиток скрывал от глаз сержанта горстку перегоревшего графита на верхушке конденсатора. И ни один датчик на его столе дисфункции не показывал.

Конгрессмен Рэскоб был крепким орешком и быстро взял себя в руки. Теперь ситуация ему даже нравилась, в ней было что-то от политической борьбы.

— Вы можете показать на табло истребители, идущие на перехват неопознанной цели? — спросил он.

— Разумеется, сэр! — ответил полковник Касцио и заработал тумблерами.

Несколькими футами ниже красного импульса появилось свечение, сложившееся в более отчетливую форму и затем разделившееся на шесть черных точек. Расстояние между ними и красным импульсом сокращалось достаточно заметно для человеческого глаза.

— Канадские истребители. По всей вероятности, дозвуковые и выйдут на цель примерно через полчаса.

— Полковник, какой информацией о неопознанной цели мы располагаем?

Шагнув к телетайпу, полковник Касцио оторвал ленту и протянул генералу Боугэну. Текст гласил: «НЦ небо 30, скорость 525, курс 196».

— Это значит: неопознанная цель на высоте тридцати тысяч футов идет со скоростью пятьсот двадцать пять миль в час, курс по компасу сто девяносто шесть, — пояснил генерал Боугэн.

— Допустим, истребители выйдут на цель вовремя, генерал. Что они, по всей вероятности, обнаружат? — продолжал Рэскоб.

— Обычно обнаруживают рейсовый авиалайнер. То ли экипаж пренебрег заранее представить полетный план, то ли их снесло ветром с курса, — пояснил генерал. — Но при этом обратите внимание, сэр, на огромное пространство над Атлантикой, просматривать которое насквозь не хватает мощностей радаров, установленных в Америке. Пока мы имели дело с самолетами, летающими на небольших высотах и на малых скоростях, особых проблем не возникало, но скоростные высотные реактивные самолеты могут проскочить миль двести, прежде чем окажутся в зоне видимости наших установок. Иногда и сами радары ошибаются, приняв за цель импульс, отраженный от Луны, или косяка гусей, или от орбитального искусственного спутника. Но с тысяча девятьсот шестидесятого года ошибки радаров были практически устранены.

— А что, если это военный самолет, начиненный термоядерными бомбами и пытающийся проскользнуть, маскируясь под рейсовый авиалайнер? — поинтересовался Рэскоб.

— Возможно, но маловероятно, — пожал плечами генерал Боугэн. — Пилоты-истребители запросят у него по радио информацию о порте вылета, о месте назначения и немедленно сверят ответ с диспетчерами Федерального управления гражданской авиации, устанавливая его достоверность. Также при малейшем подозрении истребители совершат облет цели, чтобы тщательно ее рассмотреть. Заметь они на «гражданском» лайнере швы и дверцы, похожие на бомбовый люк, это изменит ситуацию. Коренным образом изменит.

— Что будет предпринято? — поинтересовался Кнэп. — После того как истребители осмотрят самолет и их подозрения не улягутся?

— Да выбор-то невелик, — ответил Боугэн. — Прикажут самолету сесть или отвернуть, а вот если он не выполнит указаний, тогда нам придется решать жестко. По всей вероятности, объявим «желтую» тревогу, подымем в воздух дополнительное количество истребителей, а также повысим стартовую готовность ряда подразделений бомбардировщиков. Но все же одна-единственная неопознанная цель в тысяче миль от ближайшего канадского или американского города не составляет такой уж серьезной опасности. Любой вероятный противник одним-единственным самолетом не ограничился бы. Но мы должны твердо убедиться в том, что не имеем дела со свихнувшимся летчиком, решившим совершить харакири над Нью-Йорком или Монреалем.

— Генерал, вы не могли бы обозначить на табло эскадрильи стратегических бомбардировщиков, идущих сейчас к предписанным им позициям? — попросил Рэскоб.

— Разумеется, сэр. — И генерал сделал знак полковнику Касцио. Касцио заработал тумблерами. — Сейчас вы увидите более развернутую проекцию Северного полушария. Впечатление такое, будто вы видите Землю из точки, находящейся в ста футах над Северным полюсом.

Снова на Большом табло померкло и заново появилось изображение. Когда оно окончательно сфокусировалось, линии меридианов аккуратно сошлись в точке посреди экрана. И неопознанная цель, и шесть истребителей казались теперь намного меньше и, поскольку масштаб проекции значительно увеличился, сближались, казалось, намного медленнее.

На экране появились шесть отчетливо видных крупных зеленых импульсов, каждый из которых состоял из нескольких маленьких светящихся точек. Даже непривычному взору Рэскоба и Кнэпа было ясно, что эти импульсы перемещаются по экрану куда быстрее, чем импульсы и неопознанной цели и истребителей-перехватчиков. Каждый из фрагментарных зеленых импульсов приближался к одному из зеленых крестиков, расположенных на достаточном удалении от границ Советского Союза, но, однако, охватывающих его неровным кольцом.

— Как вы можете видеть, скорость бомбардировщиков намного выше, чем скорость цели и истребителей, — пояснил полковник Касцио. — Бомбардировщики «виндикейтор» развивают скорость свыше тысячи пятисот миль в час. Прошу отметить также, что некоторым группам, в частности той, что базируется на Окинаве, до предписанной позиции рукой подать, поэтому приходится изрядно порыскать вокруг да около, поскольку задачей ставится одновременный выход всех групп на исходные рубежи. Дальше всех к своей позиции приходится лететь шестой группе, которая идет через Берингов пролив. Вот видите, она идет быстро и прямо к зеленому крестику над островом Святого Матфея на восьмидесяти градусах долготы. Вот это и есть ее рубеж гарантированной безопасности.

— Семь минут до выхода на рубеж гарантированной безопасности! — громко раздалось по всему залу. Это сработал магнитофон, включенный одним из компьютеров.

— Запись включается автоматически за семь минут до выхода бомбардировщиков на рубежи, и начинается отсчет, — пояснил Боугэн. — Но маловероятно, чтобы самолеты действительно достигли рубежей. Такое случается крайне редко. Обычно цель или ошибочно интерпретированный сигнал радаров идентифицируются еще до этого. Тогда мы просто вызываем «виндикейторы» по согласованной радиочастоте и приказываем либо вернуться на базы, либо идти на дозаправку. Я бы сказал, что только в одной «голубой» тревоге из двадцати они действительно выходят на рубежи.

— Но что, если они выйдут на рубежи, а цель все еще так и, не будет опознана? Что произойдет тогда? — настоятельно продолжал Рэскоб.

— Тогда, черт побери, много чего произойдет, — неожиданно ответил Кнэп.

Все трое смотрели на него.

— Фирма господина Кнэпа производит часть оборудования, которое будет задействовано в подобном случае, — пояснил генерал Боугэн. — Прежде всего, разумеется, автоматически объявляется «желтая» тревога. Даже если не произошло никаких изменений в обстановке, само время составляет фактор опасности. Затем к рубежам гарантированной безопасности будут направлены легкие реактивные бомбардировщики с оборонительным вооружением на борту и истребители для обеспечения всей операции.

— Шесть минут до выхода на рубежи гарантированной безопасности, — произнес механический голос.

Отворилась одна из боковых дверей, в нее вошли четыре офицера и заняли места за столами-консолями.

— Должен сказать, что вы наблюдаете весьма нестандартную «голубую» тревогу, — отметил генерал Боугэн. — Как правило, нам удается проанализировать и уяснить обстановку задолго до этой фазы. Но когда до выхода на рубежи остается шесть минут, приходится просто в порядке предосторожности укомплектовывать операторами различные приборы центра управления.

Ни генерал Боугэн, ни полковник Касцио не сводили глаз с неопознанной цели. Два импульса, казалось, почти слились. На секунду больший фрагментарный импульс перехватчиков закрыл импульс неопознанной цели. Боугэн подал полковнику знак. Тот подошел к телетайпу, оторвал бумажную ленту, протянул ее генералу.

В этот момент неопознанная цель исчезла с экрана.

— Неопознанная цель в настоящий момент пролетает над островами Неньо близ Бэффин-Бэй, — прочитал Боугэн. — Резко теряет высоту. Наши истребители в настоящий момент совершают облет и визуальный осмотр цели. Визуальный контакт пока не установлен. Радарный сигнал неритмичен.

— Пять минут до выхода на рубежи гарантированной безопасности, — объявил механический голос. — С настоящего момента и до выхода на рубежи отсчет времени ведется каждые полминуты.

— Что за черт, генерал! Куда девалась эта штуковина! — воскликнул Рэскоб. — Ее же нет!

— Полковник Касцио, объявите «желтую» тревогу, — резко приказал генерал Боугэн.

Рэскоб и Кнэп во все глаза уставились на генерала Боугэна. Генерал не сводил взгляда с табло.

— Все идет довольно стандартным образом, господа, и причин беспокоиться нет, — сказал генерал. — Неопознанная цель проявляет нетипичные признаки, что оставляет на мое усмотрение переход на следующую ступень боевой готовности. Я принял решение объявить «желтую» тревогу, потому что неопознанная цель снизилась с потолка 30 000 футов и ушла в «траву». Так мы именуем фон ниже линий развертки на экране радара, образуемый отражениями гор, естественными погрешностями ламп и иными причинами, которые нам до конца не ясны. Ясно и существенно лишь то, что, уйдя в «траву», цель более не доступна радиолокации. Возможно, имеют место технические неполадки на борту терпящего бедствие самолета, но не исключается и противозенитный маневр противника.

Генерал Боугэн обернулся, рассматривая своих гостей. На лицах обоих появилось выражение, которое он уже научился распознавать: смесь возбуждения, страха и злорадного любопытства. Малоприятное зрелище, но генерал Боугэн издавна знал, что даже все повидавшие летчики испытывают нездоровое любопытство к авиакатастрофам.

— Четыре с половиной минуты до выхода на рубежи гарантированной безопасности, — объявил робот.

Шесть зеленых импульсов на табло, означающих эскадрильи «виндикейторов», приближались к зеленым крестикам, перемещаясь по экрану с грациозностью балетных танцовщиков, расходящихся по сцене. Каждая теперь была равноудалена от назначенных им рубежей, и каждая теперь шла на предельной скорости.

— Четыре минуты до выхода на рубежи гарантированной безопасности.

Застучал телетайп. Сидящий за ним майор снял выходящую из аппарата ленту и передал генералу Боугэну. Тому даже не понадобилось вчитываться в текст.

— «Зеленая» тревога! — рявкнул он. — Обозначить на табло легкие бомбардировщики, истребители сопровождения и самолеты-заправщики.

— Какого дьявола… — начал было Рэскоб, но генерал жестом остановил его.

Над табло вспыхнул зеленый сигнал.

Резко и пронзительно взвыла сирена, звук ее растекался по всему залу. Раскрылись двери, и тридцать секунд спустя за каждым столом сидел оператор.

— Три с половиной минуты до выхода на рубеж, — неумолимо произнес робот.

На экране появились непонятные изображения. Позади каждой зеленой точки выросло по импульсу. Это были самолеты-заправщики. Слева и справа от «виндикейторов» выросли идущие на сближение фрагментарные импульсы — истребители сопровождения, всегда поднимаемые в воздух при выходе бомбардировщиков на рубеж, но не показываемые на табло до объявления «зеленой» тревоги.

Полковник Касцио быстро объяснил гостям обстановку, не сводя глаз с экрана.

— Три минуты до выхода на рубеж.

— Вы можете объяснить, чем вызвана «зеленая» тревога? — прошептал Кнэп.

— Никак нет, сэр, не могу. По причинам, которые приводил ранее, — не глядя в его сторону отрезал генерал Боугэн. В его голосе звучали командирские нотки. — Полковник Касцио, прошу вас пройти со мной к консоли 413-Л.

Поворачиваясь к столу, он скользнул взглядом по Рэскобу и Кнэпу, ощутил было порыв объяснить им, что происходит, но тут же этот порыв сменился острым ощущением беспокойства.

У стола генерал протянул полковнику Касцио обрывок телетайпной ленты. Текст гласил: «По данным станции 4.6 системы дальнего обнаружения неопознанная цель не оставляет реактивной воздушной струи».

— Не оставляет реактивной воздушной струи? — недоверчиво переспросил полковник Касцио и обернулся к сидящему за столом офицеру: — Свяжитесь со станцией 4.6 по связи системы дальнего обнаружения и попросите подтвердить полученные данные.

Повторяя приказание, офицер уже переключал рычаги и тумблеры.

— Две минуты до выхода на рубежи.

— Отсутствие реактивной струи, — медленно проговорил Боугэн, — может означать рейсовый пассажирский лайнер, у которого разом заглохли все четыре двигателя. Тогда создаваемые им потоки будут так слабы, что их не смогут засечь даже новые датчики системы дальнего обнаружения.

— Полторы минуты до выхода на рубеж.

— Если это пассажирский лайнер, мы получим ответ достаточно скоро, — заметил полковник Касцио. — Долго на заглохших двигателях пилот не протянет, самолет неизбежно рухнет. И если с экрана исчезает импульс, то можно именно это и допустить: двигатели заглохли, самолет разбился.

Генерал Боугэн окинул своего заместителя беглым взглядом.

— Не обязательно, — ровным голосом возразил он. И добавил: — Уберите этих двоих отсюда.

Со звериной скоростью полковник Касцио метнулся к Рэскобу и Кнэпу и быстро заговорил.

Протестующе зазвучал голос Рэскоба, и тогда к нему приблизился генерал.

— Ну, вот что, генерал, уж если, черт возьми, начинается война, нас это касается так же, как и вас, и я хочу иметь полную ясность, — заявил Рэскоб.

— С чего вы взяли, что начинается война? — спросил Боугэн, и вдруг голос его хлестнул собеседника, как плеть: — Полковник Касцио приказал вам покинуть помещение, выполняя мое приказание.

— Минута до выхода на рубежи.

Расставив пошире ноги, Рэскоб уперся, всем видом показывая, что не сдвинется с места. В нем появилось нечто от вросшей в землю массивной пирамиды. На лице проступила ярость. Генерал Боугэн сразу понял, что перед ним человек, привыкший драться.

— И даже не пытайтесь морочить мне голову, генерал, — прорычал Рэскоб. — Как я вижу, до начала военных действий остается одна минута, и либо я получаю возможность выбраться отсюда к чертям собачьим и лететь к моей семье в Нью-Йорк, либо я остаюсь здесь на месте и вижу, что происходит. Но вот уж чего я не допущу, так это позволить запереть себя куда-нибудь в сортир или в карцер. Я окажу сопротивление, о чем честно вас предупреждаю.

— Полминуты до выхода на рубежи, — объявил робот. — Начинается отсчет по секундам. Двадцать пять, двадцать четыре, двадцать три…

Взглянув на Рэскоба, генерал осознал, что без драки конгрессмена действительно не убрать из зала. А у него и так забот полон рот. Отвернувшись, генерал бросил полковнику Касцио:

— Это может быть вовсе не рейсовый пассажирский лайнер, терпящий бедствие. Это может быть замаскированный неприятельский ракетоплан, симулирующий отказ всех четырех реактивных двигателей. Затем, спустившись ниже пятисот футов, он становится недосягаемым для наших радаров, и на малых высотах проскальзывает сквозь ПВО.

Лицо полковника скривилось в гримасе боли.

— Вы правы, генерал, — ответил он. — Такая вероятность существует.

И генерал Боугэн внезапно понял, что переживания полковника вызваны не сложившейся обстановкой, но тем, что он не учел один из логически допустимых вариантов ее оценки.

— Пятнадцать, четырнадцать, тринадцать…

Застучал телетайп на консоли 413-Л. Сидящий за ним оператор отклонился в сторону, чтобы его командиры могли читать текст. Хотя лента выходила из аппарата с обычной скоростью, Боугэну казалось, что ее движение умышленно замедленно.

«Цель опознана как «Боинг-707», но помехи препятствуют полной идентификации, — гласил текст. — Операторы подтверждают, что, несмотря на помехи, установили соответствие цели параметрам «Боинга-707».

— Восемь, семь, шесть, пять…

Шесть эскадрилий «виндикейторов» на табло чуть не сливались с зелеными крестиками, означавшими их исходные позиции. Каждая была равноудалена от своей. Но на совсем незначительное расстояние. Импульс неопознанной цели то возникал на экране, то гас, но был практически не наблюдаем.

В бесчисленных военных играх генерал Боугэн видел, как истребители и даже тяжелые бомбардировщики прорывались на том же потолке и с той же скоростью, виляя, маневрируя, прикрываясь каждым холмиком и каждой рощицей, ухитряясь ускользнуть от механического ока радара на многие сотни миль.

Сознательным усилием воли, столь же сознательным, как разжатие кулака в ладонь, генерал Боугэн заставил себя расслабиться. Но все равно почувствовал, как крупная капля едкого пота скользнула по спине. Скользнула кусочком раскаленного свинца.

На рубежи гарантированной безопасности случалось выходить и раньше, но никогда при этом на табло не было столь странной неопознанной цели. Он не сводил взгляда с табло, а в это время одновременно происходили три вещи.

— Все эскадрильи вышли на рубежи гарантированной безопасности, — произнес робот.

Все шесть импульсов, обозначающие бомбардировочные эскадрильи, мгновенно и изящно слились с зелеными крестиками.

А на консоли 413-Л снова застучал телетайп. Обернувшись, генерал Боугэн увидел выражение лиц Рэскоба и Кнэпа. Рэскоб стиснул зубы, в глазах его не было страха. Умное и хитрое лицо его выражало полное понимание происходящего. Кнэп же, казалось, был всецело поглощен техникой. У генерала складывалось ощущение, что Кнэп толком и не отдает себе отчета в происходящем. И снова мучительно медленно поползла бумажная лента из телетайпа 413-Л: «Цель поднялась на 1050 футов, имеет явно выраженную реактивную воздушную струю. По всем данным, цель является рейсовым «Боингом-707» компании БОЭЛ, восстановившим управление двумя двигателями».

— Все нормально, полковник, — сказал генерал Боугэн. — Да и не было это похоже на нападение, не пошли бы они с одним самолетом, это уж точно. Однако пусть «виндикейторы» покружатся на рубежах, пока мы не получим окончательного подтверждения от перехватчиков канадских ПВО.

Полковник Касцио встал из-за стола. Хотя на лице его появилась улыбка, он нервно облизал губы.

— Генерал, они в любом случае будут кружить там, поскольку таковы действующие инструкции. Но все же я совсем не уверен относительно цели. Ведь русские могли просчитать нашу реакцию и подвесить на замаскированный бомбардировщик два реактивных двигателя специально, чтобы запустить их в радиусе слежения станции 413-Л.

— Возможно, — непринужденно ответил генерал, — но маловероятно. В целом на боевую операцию не похоже.

Офицеры улыбнулись друг другу, но у генерала Боугэна внезапно появилось ощущение вспыхнувшей ссоры. Касцио отвел взгляд.

— Цель достаточно достоверно опознана как рейсовый лайнер компании БОЭЛ, потерявший управление двигателями и восстановивший его на малой высоте, — пояснил генерал гостям. — Мы должны сохранять готовность по «зеленой» тревоге, пока не получим окончательного подтверждения, но уже можно считать, что опасности нет никакой.

— Что ж, ваша лавочка пришлась мне весьма по душе, — мягко промурлыкал Рэскоб. — Всегда приятно увидеть людей, способных подтянуть все концы и связать бантиком. Да еще точно и без прокола. А в нашем мире, генерал, мало осталось таких умельцев, чтоб без прокола.

Застучал телетайп 413-Л.

На этот раз генерал Боугэн подождал, пока ленту ему принесет майор. И прочитал текст гостям: «С целью установлен визуальный и радиоконтакт. Рейс БОЭЛ № 117. Сбился с курса из-за сильного ветра и потери управления двумя левыми двигателями, вызванной отказом дросселя. Восстановил управление на потолке 350 футов».

— Вот и все, господа. Сожалею о причиненном вам беспокойстве.

Наклонившись, полковник Касцио нажал на тумблер. И тут же на табло стало видно, как выполняется переданный по радио приказ. Истребители, описывая долгую дугу, ложились на обратный курс к своим базам. Самолеты-заправщики «отваливали» от сопровождаемых ими эскадрилий «виндикейторов». Бомбардировщики резко разворачивались на 180°. Погас зеленый сигнал над табло. Офицеры гуськом потянулись из зала. Стихал гул машин.

Первым это заметил Рэскоб, Вперив взгляд в табло, он с усмешкой спросил генерала Боугэна:

— А куда это, к чертям, понесло импульс номер шесть? Он же проскочил свой рубеж гарантированной безопасности и дует прямо на Россию.

Генерал резко повернулся, заехав локтем в нервно напряженное тело Кнэпа, и даже не заметил этого. Не отрываясь, он смотрел на табло, и вдруг тело его охватила страшная боль, как будто оно превратилось в единую, подвергаемую немыслимой перегрузке мышцу. Голова пылала, не воспринимая ничего, кроме одной-единственной мысли: шестая эскадрилья прошла рубеж гарантированной безопасности. Генерал проговорил краешком рта, внезапно осознав, до чего комично выглядит со стороны, словно персонаж какого-то фильма:

— Полковник Касцио, соедините меня с президентом по красному телефону.

Протягивая генералу трубку красного телефона, полковник Касцио пододвинул журнал регистрации разговоров по «красной» линии, посмотрел на настенные часы и сделал запись: «10.30».