Бак покинул кабинет в 10.34. Повинуясь внезапному порыву страсти к порядку, он прибрал на столе, надел пиджак и прошелся по нему жесткой платяной щеткой из свиной щетины, которую держал в одном из ящиков письменного стола. Бак хотел еще зайти в туалет причесаться, но, ступив за порог кабинета, понял, что это невозможно.

В двух шагах от двери незыблемо стоял запыхавшийся майор морской пехоты.

— Господин Бак? — осведомился майор.

— Да, — ответил Бак и, подумав, добавил: — Сэр.

— Будьте любезны предъявить ваше удостоверение личности, сэр, — попросил майор.

Бак полез в бумажник. С годами проверка документов при входе в Белый дом превратилась в пустую формальность. Он просто махал Горшку бумажником, даже не раскрывая, а тот кивком показывал, что путь открыт. На секунду Бак замялся. Ведь он вполне мог забыть удостоверение дома.

Он продолжал копаться в закатанных в целлофановые «корочки» документах. Майор смотрел поверх головы Бака, не обращая внимания на охватившее того беспокойство. Майор все еще тяжело дышал, и, кроме его прерывистого дыхания, в коридоре не раздавалось больше ни звука.

Карточка «Дайнерз клаб», пропуск в библиотеку юридической школы, фотография дочери, фотография «порше» (снял после того, как заново отполировал кузов), кредитная карточка газовой компании, членский билет профессионального лингвистического общества, фотография родителей. Бак порылся в отделении, где лежали деньги: семь долларов. Глянул на майора. В бумажнике было еще одно отделение. Удостоверение оказалось там. Бак вздохнул с облегчением.

Майор, цепко держа удостоверение, внимательно посмотрел на фотокарточку, затем сделал шаг в сторону, чтобы видеть Бака в профиль. Бак смутился еще больше.

— Господин Бак, согласно данным удостоверения, у вас есть особая примета — небольшой шрам на левом запястье. Будьте любезны, сэр, позвольте взглянуть.

— След от школьного футбола, — пояснил Бак, расстегивая манжет.

Пристально рассмотрев шрам, майор снова вытянулся в струнку и протянул удостоверение Баку.

— Следуйте за мной, сэр, — сказал майор и быстро зашагал по коридору.

— Хорошо, — Бак запнулся. Коль скоро майор говорит «сэр» ему, то, наверное, не следует говорить «сэр» майору. «И не буду», — с удовлетворением решил Бак, пряча удостоверение обратно в бумажник.

Майор уже удалился от Бака на несколько метров. Бак припустил рысцой, обогнал майора, а затем зашагал вровень с ним. Майор был на несколько дюймов выше Бака, и тому, чтобы поспевать, пришлось перейти с шага чуть ли не на бег трусцой.

Они перешли из флигеля непосредственно в Белый дом и спустились вниз по коридорам, о существовании которых Бак и не знал. Повернули за угол, и майор замер на месте по стойке «смирно». Навстречу им шел высокий долговязый человек. По пятам за ним торопилась женщина, на ходу записывающая что-то в блокнот. Слева от майора и Бака оказался лифт. Бак почти одновременно отметил два обстоятельства: лифт окрашен армейской защитной краской, и лифтером при нем состоит армейский офицер, а навстречу им идет президент, и семенит за ним госпожа Джонсон, его секретарша.

О госпоже Джонсон Бак был наслышан. Известная под прозвищем Джонни, она обладала немалым личным обаянием, авторитетом и изрядной уверенностью в себе. Джонни умела выдерживать тончайшую грань в отношениях с президентом: была ему одновременно и секретаршей, и нянькой. Работать секретаршей она начала еще сорок лет назад у его знаменитого отца, превратившись за эти годы в высокоэффективное незаменимое орудие семьи, ни малейшим образом не впадая при этом в фамильярность. Начав политическую деятельность выдвижением своей кандидатуры в конгресс, будущий президент попросил отца разрешить Джонни работать с ним. Когда, годы спустя, он пришел в Белый дом, с ним, естественно, пришла и Джонни. У нее поседели волосы и расплылась фигура, но отношение к президенту не изменилось ни на йоту. Она по-прежнему нисколько перед ним не робела, но и не проявляла признаков фамильярности.

Когда президент поравнялся с ними, майор отдал честь. Кивнув майору, президент упругой спортивной походкой повернул к лифту.

— Скажите Питу: газетчикам о тревоге ни слова, — говорил президент секретарше, на ходу записывающей указания в блокнот. — Свяжитесь с вице-президентом, подробно информируйте его о случившемся. Он знает, что делать. Свяжитесь с сенатором Фулбрайтом и попросите его связаться с вице-президентом. Лучше всего — пусть едет прямо к нему.

Остановившись у лифта, президент пожал руку майору и обратился к Баку:

— Здравствуйте, Бак. Помните, мы беседовали как-то раз у вас в кабинете.

Этот «раз» имел место несколько лет назад, тем не менее Бак почувствовал себя польщенным.

— Да, сэр, — ответил Бак, — я переводчик с русского.

Без единого слова, жестом, президент предложил всем, включая секретаршу, войти в лифт. Бак заметил, что лифт, окрашенный в защитную армейскую краску, был новый и удобный. Одна лишь странность бросалась в глаза — большой штурвал на задней стене и надпись над ним: «В случае отключения электричества вращать вправо для спуска и влево — для подъема».

Двери лифта захлопнулись, и кабина сразу же пошла вниз. Баку казалось, что она летит вниз, как камень в свободном падении. Пол ушел из-под ног, подогнулись колени. Напрягшись, Бак ощутил неприятную тяжесть в животе и прижался к стене, боясь, как бы не стошнило. Бог его знает, на какую глубину упрятали бомбоубежище Белого дома. Вытошниться здесь, в этом безупречно образцовом военном лифте с лифтером-офицером, на глазах непринужденно прислонившегося к стене президента, ловящей каждое его слово секретарши и проглотившего аршин майора — это уж слишком.

Несколько секунд спустя лифт плавно остановился. Колени подогнулись не только у Бака, но и у всех остальных, и ему стало легче на душе.

Растворились двери, впуская их в большое помещение, где было установлено с полдесятка столов. Всю целиком левую стену занимал светящийся экран, чем-то напоминавший экран кинотеатра, но даже на вид куда более широкий и объемный. На экране вспыхивали, образуя причудливый рисунок, таинственные знаки. Бак успел лишь заметить шесть зеленых крестиков и странное светящееся пятнышко в нескольких дюймах от одного из них.

За столами сидели несколько человек, показавшихся Баку смутно знакомыми. Сначала он узнал среди них специального помощника президента, затем понял, что и все остальные — люди из окружения президента и аппарата Белого дома. Увидев президента, все подобрались, не утрачивая, однако, естественности поведения. Президент молча кивнул им. Взгляды всех присутствующих тут же вернулись к светящемуся экрану. Свернув направо, президент со своей крохотной свитой подошел к двери, которую уже отворил ему капитан первого ранга — его адъютант от ВМФ.

— Благодарю, майор, — небрежно бросил президент сопровождавшему их офицеру морской пехоты. И майор остался за дверью, в которую прошли с президентом все остальные.

Бак всегда испытывал уважение к способностям, которыми не обладал сам. Во-первых, он отметил непринужденность, с которой держались в присутствии президента его помощники, и, учитывая заслуженные ими репутации, защищенные диссертации, написанные книги, произнесенные речи, пережитые кризисы и не единожды доказанную твердость, что вкупе со слухами о свойственной им откровенности в высказывании собственных взглядов и привело их в этот круг, отнюдь не удивлялся проявляемому ими самообладанию. Во-вторых, его поразила какая-то особая грация в манерах и движениях президента. Она проявлялась даже в том, как президент дал понять майору, что сопровождать их далее не следует. Не оскорбительно, не унизительно, не очень даже заметно. Просто едва уловимый знак, ничуть не обидный для майора.

Президент провел их в небольшой кабинет, где стоял средних размеров стол, заставленный телефонами, и кресла по обе стороны стола. Подобно биению мощного пульса гудел кондиционер. Сев за стол, президент жестом предложил противоположное кресло Баку и обернулся к миссис Джонсон.

— Послушайте, Джонни, с Питом и газетчиками этот номер не пройдет, — сказал президент. — Пит, конечно, не подкачает, но кто-нибудь другой не выдержит и позвонит Скотти, или побежит к телеграфным агентствам, или Бог весть что еще учудит. — Сделав паузу, президент откинулся в кресле и, подняв карандаш, окинул его изучающим взглядом. — Пусть лучше Пит даст им понять, что пахнет жареным, но еще не горелым. Пока еще нет. Не для печати. И никаких утечек. Если кто воспользуется утечкой — конец и ему и его газете. Отныне и во веки веков. Понятно?

— Так Питу и передам, — улыбнулась госпожа Джонсон.

— Как насчет людей из Пентагона? — Президент улыбнулся ей в ответ, но слова ее пропустил мимо ушей. — У вас там был какой-то список.

— Вот он, господин президент, — ответила госпожа Джонсон, перебирая свои бумаги с ловкостью шулера, передергивающего колоду, и доставая плотную белую карточку.

Уверенность ее движений снова приободрила Бака. Он знал, что в присутствии людей, столь умеющих владеть собой и столь профессионально компетентных, не подведет и он.

— Дайте его господину Баку, — приказал президент.

Госпожа Джонсон вручила плотную белую карточку Баку. Наверху было напечатано: «Пентагон. Группа тревоги». И проставлено время: 08.00 сегодняшнего утра, из чего Бак заключил, что подобный список составляется ежедневно. В него входили все члены объединенного комитета начальников штабов, министры и представитель Совета национальной безопасности. Напротив фамилии министра ВВС было наспех написано от руки: «Находится в Далласе на церемонии открытия новой ракетной базы. Возвр. четверг».

Зазвонил один из телефонов на столе президента, и вспыхнула сигнальная лампа.

— Это Боугэн из Омахи, — сказал президент, Госпожа Джонсон направилась к двери. — Подождите-ка минутку, Джонни!

Президент снял трубку. Он не сказал «алло», но его собеседник, очевидно, заговорил сразу.

Бак машинально посмотрел на часы. 10.37.

К нему подошла госпожа Джонсон, и он впервые заметил румянец волнения на ухоженном лице пожилой женщины. Склонившись к Баку, она возбужденно зашептала:

— По крайней мере нам куда легче, чем в 1950-м президенту Трумэну, когда началось в Корее. Это было одной из первых вещей, что я здесь изменила, — сказала она чопорно. — Ему, бедняге, и посоветоваться было не с кем. Все практически приходилось решать самому. Звонил в госдеп, Пентагон, сенат, туда, сюда, куда угодно. И — нигде никого. Вот и пришлось самомому.

«Что «пришлось»?» — подумал Бак.

Поглядев на госпожу Джонсон, он чуть заметно улыбнулся. О ней говорили, что она обладает бездонной памятью и энциклопедическими познаниями и что ее неприязнь может быть роковой. Он слышал, хотя и не мог припомнить от кого, что еле заметные пятна румянца, проступающие на ее щеках, равнозначны истерическому припадку.

И впервые Бак понял, что это не учебная тревога и что, по всей вероятности, предстоят роковые решения. У него пересохло в горле, и тогда, повинуясь привычке, которую он специально воспитал в себе, чтобы снимать напряжение в трудные минуты, его лицо расплылось в широченной улыбке, мастерски имитирующей неподдельное веселое любопытство к происходящему. И он заметил, как поверх телефонной трубки на него с интересом посмотрел президент.